«Импульс…Это не мысль, это мистификация, в ней нет ничего серьезного. Судороги раздавленного паука тоже называются каким-то импульсом. И существует, несомненно, импульс, подсказывающий: ничего не предпринимать».
Кобо Абэ
«Я благословляю это безобразие. Благодаря существованию безобразного я смог лучше узнать прекрасное, что есть во мне, что есть в людях. Мало того, я смог лучше узнать и то безобразное, что есть и во мне и в людях».
Акутагава Рюноске
«Чтите гармонию и возьмите за основу не действовать наперекор».
правитель Сётоку
«Тот, кто судит со стороны: эта женщина – порочна, эта – добродетельна, ничего не знает о любви».
Тамэнагава Сюнсуй
На следующее занятие госпожа Цутида пригласила учителя игры на сямисэне. Это был пожилой японец с круглым, по-настоящему луноподобным, лицом и узкими, словно щелочки, глазами.
– Онодэра-сан, – представила мне его госпожа Цутида. – Он очень опытный преподаватель.
– Коннити ва[9], – вежливо поздоровалась я.
И напряглась, представив, сколько мне придется заплатить за уроки, которые мне, как я тогда думала, нужны не были. Я села в кресло и с выжиданием на него посмотрела. Госпожа Цутида вышла из комнаты, а он открыл небольшой футляр. Достал части инструмента и ловко соединил их. Потом что-то сказал по-японски. Я промолчала, так как плохо понимала этот язык. Господин Онодэра снова что-то сказал, потом заиграл переливчатую неторопливую мелодию. Я слушала с удивлением, не понимая, как из простого трехструнного щипкового инструмента можно извлечь такие сложные и нежные переливы. Он закончил и поклонился. Потом опять что-то сказал. Я вынуждена была позвать госпожу Цутиду, потому что ничего не понимала.
Она мгновенно появилась, невозмутимо улыбаясь. И начала переводить урок на английский. Я узнала, что сямисэн родом из Египта и первоначально его обтягивали змеиной кожей. Впоследствии его корпус из китайского дуба стали обтягивать кошачьей кожей. Раньше инструмент был цельным и из-за его довольно длинного грифа (88 см) требовался внушительный футляр. Поэтому гейши не могли носить его сами. Это делали их слуги хакоя[10]. Современный инструмент легко разделяется на три части, и поэтому футляр стал намного меньше и легче.
Прочитав мне эту небольшую лекцию, господин Онодэра вновь заиграл.
– «Танец цветов», – сказала с улыбкой госпожа Цутида, когда он закончил.
Я сидела, как истукан, и прикидывала, смогу ли быстро освоить игру на сямисэне. Когда я училась, то, помимо обязательного баяна, полгода посещала факультатив по игре на балалайке. И даже исполняла на студенческих капустниках кое-какие балалаечные хиты. Когда господин Онодэра закончил играть, я машинально громко захлопала в ладоши. Увидев, как его круглое лицо покраснело, я смешалась. Потом поклонилась. Госпожа Цутида с улыбкой смотрела на меня и молчала, словно ожидая чего-то. Я встала, подошла и спокойно взяла инструмент. Господин Онодэра неохотно позволил мне это. Я попробовала пощипать струны и, приноровившись, сыграла знаменитый «Красный сарафан».
– «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан. Не входи, родимая, попусту в изъян. Рано мою косыньку на две расплетать. Прикажи мне русую в ленту убирать! То ли житье девичье, чтоб его менять. Пущай, не покрытая шелковой фатой, очи молодецкие веселит собой!..», – пела я тихо и протяжно, закрыв глаза и уносясь мыслями в просторы русской степи с небольшими островками берез и сосенок.
Закончив, я открыла глаза и немного виновато глянула на своих слушателей. Но они оба улыбались и синхронно кивали головами, совсем как игрушечные фарфоровые болванчики. Я поклонилась и передала сямисэн господину Онодэре. Он что-то сказал, восхищенно закатывая глаза.
– Сэнсэй доволен, – перевела госпожа Цутида. – Это стиль минье, то есть народная песня. Это так?
– Да, – подтвердила я. – Это русская песня о красном сарафане, в котором по традиции девушек выдавали замуж. Но тут говорится о девушке, которая не хочет выходить за нелюбимого и просит свою мать не шить ей красный сарафан.
Они слушали, вежливо улыбаясь, но, по-моему, плохо поняли суть.
«Вот и я, как могу постичь за короткий срок всю суть японской культуры, несомненной частью которой является гейша? – подумала я. – Поэтому, не буду очень углубляться. Ведь все равно не смогу объять необъятное! Просто перейму основные понятия».
После занятий я отправилась в гостиницу, по пути зайдя в маленький ресторанчик и взяв себе сасими – ломтики сырой рыбы с приправами. Я почему-то беспрерывно думала об Антоне, хотя секс с ним, в принципе, оставил меня равнодушной. Я получила чисто механическое удовольствие оттого, что меня гладит, ласкает, целует молодой сильный самец, который, к тому же, был мне приятен физически. Но того трепета и почти обморочного наслаждения, которое я чувствовала, находясь с Петром, даже близко не было.
«И, наверное, это хорошо, – решила я, проанализировав свои ощущения. – Мне влюбляться в кого бы то ни было, совершенно не стоит. Да и не смогу», – помрачнела я.
И позвонила Антону. Но он не ответил. Подождав, я перезвонила, но опять лишь прослушала длинные гудки.
«Ну и ладно! – разозлилась я. – Как всем мужикам, ему, видно, нужно только одно. И, получив, он отвалил».
Я поехала в гостиницу и, приняв душ, упала на диван. Потом взяла купленную недавно книгу «Японская мифология» на английском языке и начала читать. Не заметила, как задремала.
Разбудил меня телефонный звонок. Это был Антон.
– Да? – нарочито равнодушным голосам ответила я и даже зевнула.
– Я тебя разбудил? – торопливо и виновато спросил он. – Извини. Просто я только что обнаружил, что ты звонила.
– Да, звонила, – немного раздраженно сказала я. – Но ты был, видимо, очень сильно занят. У тебя сегодня, насколько я помню, выходной.
– Я был на концерте.
– Опять на свою женушку-изменницу любовался? – ехидно поинтересовалась я. – Тебе нравится, что ли, изводить себя?
– Это не твое дело, – сухо ответил Антон и замолчал.
«И правда, – подумала я. – Чего это я кидаюсь? Мне-то что?»
– Давай встретимся, – наконец, прервал он молчание.
– Давай, – охотно согласилась я уже другим тоном. – А ты где?
– Только что вышел из концертного зала «Наримасу». Ты вот что, подъезжай на станцию «Хигаши – Гиндза». Там совсем рядом театр Кабукидза. Возле него и встретимся.
Но на метро я, конечно, не поехала. Разбираться в этом сложном переплетении токийской подземки мне совершенно не улыбалось. И я взяла такси, по своему обыкновению. Когда подъехала к зданию театра, Антон уже был на месте. Увидев меня, он расцвел какой-то детской улыбкой, а потом начал ворчать, что такси в Токио невозможно дорогое, что так никаких денег не хватит и что «наши люди в булочную на такси не ездят». Я лучезарно ему улыбнулась и поцеловала весьма недвусмысленно. И он тут же замолк.
– И какие планы? – спросила я.
– Хочу пригласить тебя на спектакль «Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки».
– Это пьеса Кабуки? – уточнила я. – Но ведь больше трех часов!
– Зато увидишь «живое национальное сокровище».
– Это еще что за зверь такой? – рассмеялась я.
– Актер Накамура Гандзиро III. Ему под пятьдесят, кажется, а он прекрасно играет женские роли. Так называемое, амплуа оннагата, – сказал Антон и потащил меня к театру.
Мы купили билеты на стоячие места и надели крохотные наушники, чтобы слышать английский перевод. Я внимательно следила за игрой актеров, изучала красочные сложные костюмы и выразительный грим. Действие было необычайно насыщенным, и включало в себя и диалоги и игру на музыкальных инструментах – я с удовольствием заметила сямисэн в руках у одного из актеров – и декламацию стихов. Вспоминая наши самодеятельные спектакли, я сейчас понимала, как мы были далеки от оригинала. Мы постоянно носились по сцене, выражая эмоции движениями, что было традиционным для русского театра. А японские актеры могли четко выразить все эмоции простыми и даже скупыми жестами, иногда оставаясь на месте довольно долго.
«Национальное сокровище» играл роль несчастной и прекрасной О-Хацу. Он действительно был великолепен и очень точно передавал движения, повадки и чувства молоденькой наивной девушки. Но примерно через час я почувствовала, что устала и проголодалась, и без стеснения заявила об этом Антону. Он послушно оторвался от созерцания действа, и мы покинули театр.
– Тут очень дорого, – заметил он, когда я решительно двинулась к светящейся вывеске «Сантори – бар».
Я уже знала, что это престижная японская марка алкоголя. И даже как-то пробовала очень неплохой виски «Сантори».
– А что ты предлагаешь? С голоду умереть?
– Ну почему же! Стоит только отойти отсюда на несколько кварталов и цены будут намного ниже, – уверенно заявил Антон и взял меня за руку.
И мне стало уютно и приятно от прикосновения его мягких прохладных пальцев. Скоро мы нашли маленький ресторанчик с французским названием «Mon Ami» и зашли туда. Я взяла себе пышные и теплые круасаны и чашку капучино. Антон последовал моему примеру.
– Уже довольно поздно, – сказал он, отпивая кофе и облизывая светлую пену, смешно прилипшую к его верхней губе.
Мне захотелось немедленно поцеловать его, но я сдержалась. В кафе, наряду с иностранцами, было полно японцев. А я уже успела вникнуть в их консервативные нравы. Я увидела, что Антон тоже смотрит на меня с явным желанием. Расплатившись, мы встали и вышли на оживленную, несмотря на поздний час, улицу. И пошли без всякой цели, куда глаза глядят.
– А ты заметила, что сакура не только розовая, как обычно о ней пишут в стихах? – неожиданно спросил Антон.
– Но она еще и белая и даже темно-розовая с красноватым оттенком, – продолжила я и засмеялась. – Заметила, конечно. Но почему ты спросил об этом? Ведь сакура уже отцвела.
Он замолчал, потом обнял меня за плечи и прижал.
– Потому что ты похожа на цветок сакуры, – после долгого и глубокого поцелуя тихо сказал Антон.
Мы как раз уже ушли довольно далеко от оживленных улиц и оказались в тихом и спящем квартале. Я увидела очень густые кусты между двумя двухэтажными домами с темными окнами и, не задумываясь, потащила его туда. Он не сопротивлялся. Его дыхание было прерывистым и явно возбужденным. Забравшись в самую гущу, мы мгновенно и почти синхронно расстегнули ширинки. Антон развернул меня, я оперлась руками о колени и выгнула спину. И тут же почувствовала прикосновение его горячего «нефритового стебля». Последующее движение было настолько резким, что я чуть не упала. Качнувшись от неожиданности вперед, я оцарапала лоб о ветку куста. Но даже не заметила этого, получая чисто животное наслаждение. Мне было необыкновенно хорошо просто так отдаваться этому парню и ни о чем не задумываться. Секс помогал мне забыть эту постоянно возникающую из глубин сознания боль, от которой сразу начинала невыносимо ныть душа. Он стал для меня своего рода наркотиком, одурманивающим и помогающим не чувствовать незаживающую рану. Но когда Антон входил в меня вот так сзади, и я не видела его лица, то вдруг, на миг казалось, что это Петр, что это его пальцы так крепко обхватывают мою талию, что его дыхание щекочет мне шею. Наркотик рождал галлюцинации, и я с трудом им сопротивлялась.
Потом мы осторожно выбрались из кустов. Но вокруг было тихо и пустынно. Жители давно спали, что было удивительно. Ведь не так уж и далеко по-прежнему кипела жизнь в квартале Гиндза.
Ну, вот и дожди! И это было действительно что-то нереальное. За окном сплошная стена воды, словно сверху кто-то опрокинул огромный бездонный ушат. Но из ушата вода выливается одномоментно, а здесь она лилась потоками беспрерывно и иногда целыми сутками. Воздух был сырым, и мне не хотелось никуда выходить. Но занятия с госпожой Цутидой были в полном разгаре. Я заказывала такси к гостинице. Служащий бежал со мной рядом, неся огромный зонт над моей головой. Он напоминал желтого узкоглазого гнома из японской сказки под огромным черным грибом и неизменно смешил меня.
«Лист летит на лист,
Все осыпались, и дождь
Хлещет по дождю».
Кётай
Мы уже прошли основы чайной церемонии, икебана, игры на сямисэне, танцев адзума, нивака и сибу. Также меня научили настоящему гриму гейш, а госпожа Цутида подарила специальные белила для лица. Когда мне впервые сделали макияж, я увидела в зеркале белоснежное утонченное личико с искусно выделенными черным и красным карандашом глазами и четко нарисованными красными губами. Мои волосы убрали в высокую прическу, наложив широкие пряди на специальные картонные валики.
Из тетради лекций госпожи Цутиды:Я попробовала ходить на гэта, специальной обуви, под подошву которой были прикреплены две деревянные дощечки, но это было не очень-то удобно.
«Перелистывая записи событий древности, можно проследить косвенное происхождение гейш от женщин, которые вели богемное существование в период Нара (710–794), перемещавшихся между прибрежными городами с целью даровать приятные часы провинциальным аристократам и путешествовавшим по государственным делам. Находясь далеко от столицы, в местах с весьма ограниченным комфортом, эти чиновники чувствовали себя одинокими и печальными, а потому находили большое утешение в этих женщинах, явно имевших небольшое знание поэзии, а также обученных пению и танцу…
Исходно и мужчины, и женщины, профессионально существовавшие на подобные доходы, назывались гейшами, мужчин определяли, как отоко – гэйся, а женщин – как онна – гэйся. Понемногу приставка онна– отпала, и женщин стали называть просто гэйся; название же отоко – гэйся исчезло вовсе и вместо него появилось слово хокан, «жиголо».
Гейша покрывает лицо белой пастой – в религиозном синтоистском обряде белый цвет означает чистоту. Гейша носит шиньон, который мастеру стоит долгих часов труда. Шиньон заставляет гейшу спать, опираясь шеей на деревянный валик. Для мужчин шея и верхняя часть спины, так же как и запястья, – предмет вожделения. Кимоно позволяет видеть лишь верхнюю часть спины гейши, но под ним она совершенно нага. Гейша ходит мелкими шажками, скользя по полу в деревянных гэта. Миниатюрная, изящная и грациозная, гейша символизирует чувственность. Ее обнаженное тело под кимоно (гейши не носят трусиков), умело удерживаемое несколькими поясами, – словно бутон, ждущий своего ценителя. Высокая прическа, белое лицо, искусно нарисованные красной помадой губы, глаза, подведенные в направлении висков черным и красным цветом, – все в гейше напоминает куклу, призвание которой – быть женщиной, маску, за которой близкая, но недостижимая тайна пола».
«Мне это и необязательно», – решила я и убрала гэта подальше.
Но потом пожалела об этом, потому что госпожа Цутида решила, что мне пора появиться в обществе ее клиентов.
– Это, конечно, не настоящий о-хиромэ, – сказала она мне, – но все же воспринимай это, как экзамен.
В день моего «о-хиромэ», или дебюта, дождь на какое-то время прекратился, и я сочла это хорошим предзнаменованием. Я думала, что мы поедем в чайный домик госпожи Цутиды, но мы отправились в незнакомый мне район со множеством небоскребов. Когда мы выбрались из машины, я с удивлением заметила, что сзади следовала еще одна. Из нее вышли две гейши при полном макияже и в кимоно. Они улыбнулись мне, поклонились и что-то сказали по-японски.
– Это Юрико и Айямэ, – сказала госпожа Цутида. – Они у меня на службе. И сегодня мы встречаемся с нашими постоянными клиентами. Это очень благожелательные господа, так что не волнуйся.
Я ничего не ответила. И никакого волнения, по правде говоря, не чувствовала. Ведь это была просто игра для меня.
Мы зашли в современное здание, на вид пятизвездочный отель, и поднялись в лифте на двадцатый этаж. Гейши с любопытством смотрели на меня и периодически мило улыбались.
– Do you speak English? – спросила я, улыбаясь им в ответ.
– Yes I do, – радостно ответили они одновременно и поклонились.
Когда мы вошли в помещение, я все-таки слегка напряглась. Но госпожа Цутида провела нас по коридору в небольшую комнату вполне европейского вида. Одну стену занимал огромный шкаф-купе с зеркальными дверцами. Шофер принес две большие сумки и аккуратно поставил их на пол. Гейши быстро раскрыли одну и начали доставать наряды, что-то щебеча на японском. Я стояла, как вкопанная, и не знала, что мне делать. Тут вернулась госпожа Цутида в сопровождении какого-то сухонького японца. И он начал укладывать мои волосы в высокую прическу. Потом мне наложили грим. Юрико, более высокая и стройная, чем Айямэ, помогла мне надеть наряд. Это было прелестное серебристое кимоно с какими-то иероглифами и рисованными лодочками.
– Это иероглифы счастья и ладьи семи богов удачи, – сказала госпожа Цутида. – Чтобы тебе сегодня улыбнулось счастье.
Меня это почему-то растрогало до слез. И я видела, что девушки тоже умилились, глядя на меня.
– Оставьте ваши эмоции, – строго сказала госпожа Цутида. – Гейши должны появиться перед гостями с неземным выражением лиц.
Они молча поклонились и принялись приводить себя в порядок. Увидев, что Айямэ достает из сумки гэта, я невольно поморщилась. Но пришлось надеть эту неудобную обувь и мне. Когда мы были полностью готовы, то подошли к зеркальным дверцам и остановились, внимательно себя изучая.
На Юрико было светло-голубое кимоно с цветами вишни, а на Айямэ розовое с нежно-фиолетовыми ирисами. Их набеленные личики казались фарфоровыми, как у дорогих японских кукол. Мое лицо мало чем отличалось. Юрико взяла сямисэн. И мы пошли вслед за госпожой Цутидой.
Комната, куда она нас привела, была большой и убранной в японском стиле. Но все-таки, скорее стилизованном, чем настоящем. Это я уже могла отличить. Напротив входа была в стене традиционная токонома, специальная ниша для выставки чего-нибудь особо ценного. И в ней висел старинный на вид свиток. В углу стояла раздвижная перегородка фусума. На полу лежал огромный цветастый, явно шерстяной ковер, на котором вокруг большого, круглого и низенького стола сидело трое мужчин. При нашем появлении они выразили шумную радость, и я поняла, что они уже навеселе. Госпожа Цутида представила меня как дебютантку и сказала, что приготовила сюрприз. Мужчины были явно заинтригованы. Их фамилии я не запомнила, но, судя по всему, это были какие-то высокие чины управления. Как ни странно, но в этой одежде и, особенно из-за набеленного лица я чувствовала себя абсолютно спокойно и свободно. Я была словно под маской. И хотя ко мне обращались по имени, ничего общего с той Таней, какой я являлась на самом деле, не ощущала. К тому же госпожа Цутида произнесла мое имя на японский манер, и получилось Тати-ана. Так ко мне и обращались. Я подумала, что так недалеко и до раздвоения личности.
Юрико и Айямэ уже что-то тихо щебетали двум мужчинам, видимо, их давним знакомым. И периодически подливали им сакэ. Улыбка не сходила с их изящных кукольных лиц. Третий, его звали Митихиро, был намного моложе, и он смотрел на меня. Я поняла, что меня пригласили специально для него. Но, как выяснилось, Митихиро плохо говорил по-английски. Меня это не смутило. Это был симпатичный парень, на вид лет двадцати пяти. Хотя по лицам японцев очень сложно определить возраст. Я подсела к нему и вопросительно посмотрела в глаза. Он явно смутился и даже потупился. Мне стало смешно от такой робости, и я спросила, как он себя чувствует.
– О’кей, o’кей, – твердил он, кивая мне и улыбаясь.
Я аккуратно налила сакэ в его маленькую чашечку. Он поблагодарил кивком и предложил мне. Я знала, что правилами не приветствуется пить с гостями, и вопросительно посмотрела на Юрико, которая сидела ближе всего. Она улыбнулась и незаметно кивнула. Мне очень хотелось выпить, но я лишь пригубила, помня, что гейша это своего рода фея, которой чуждо ощущение жажды и голода, и для насыщения ей достаточно всего лишь капельку росы с цветка.
Мужчины в этот момент дружно захохотали какой-то своей шутке, и я чуть не поперхнулась глотком теплого сакэ.
«Приеду в гостиницу и выпью виски со льдом», – подумала я, глядя, как Айямэ берет сямисэн и выходит на середину комнаты.
Она начала спокойно настраивать инструмент. Ее лицо-маска отрешенно смотрела в пространство. В этот момент дверь приоткрылась, и госпожа Цутида жестом позвала меня. Я извинилась, поклонилась и вышла.
– Прошу тебя переодеться, Таня, – сказала она, когда мы оказались в комнате с зеркальным шкафом. – Я решила сделать своим клиентам сюрприз.
«Интересно, какой?» – подумала я, с любопытством наблюдая, как она извлекает из сумки стилизованный красный сарафан, белую вышитую рубашку и красные сапожки.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента