Глава 8
День тот же
После ухода домработницы я планировала поподробнее исследовать чердак, но уснула прямо в гостиной на диване, и мне приснился странный сон. Я видела себя маленькой девочкой, танцующей на сцене Большого театра. Зрительный зал был пуст, и только в проходе между креслами, не шелохнувшись, стояли двое – женщина и ребенок.
Проснувшись, я поняла, что это были Ида Врублевская и Даша.
Я тщательно заперла входную дверь и спустилась с крыльца. Меня окутала липкая жара. Раскаленный воздух слоями стелился по земле, и создавалось ощущение, будто окружающий мир потерял резкость. Так бывает, когда обычную фотографию сильно увеличивают, и изображение приобретает расплывчатый вид, словно составленный из множества точек.
Запах сирени одурманивал, белые гроздья на фоне розового закатного неба смотрелись как фотообои. Я отломила ветку с пышной белоснежной кистью, как вдруг что-то мокрое и холодное ткнулось мне в ногу. Я инстинктивно дернулась, но тут же рассмеялась. Бульдог Пафнутий преданно смотрел мне в глаза.
– Ты откуда здесь, малыш? – спросила я, присела на корточки и погладила пса по морщинистому лбу. Паф подпрыгнул и лизнул меня в нос.
– Паф, отстань! – раздался рядом тихий голос. – Добрый вечер, Саша…
– Добрый, – пробормотала я и быстро поднялась с колен. Ветка сирени выскользнула из моих рук и упала на землю.
Олег Монахов стоял на выложенной гравием тропинке и откровенно разглядывал меня. На сей раз он был в дорогом, в меру помятом, льняном костюме песочного цвета. Узел галстука расслаблен, верхняя пуговица рубашки расстегнута, руки в карманах брюк. Темные волосы растрепались и кольцами падали на лоб. Красивый мужик, ничего не скажешь.
Мне стало неуютно под его оценивающим взглядом. Я словно увидела себя со стороны и пожалела, что нацепила шорты и майку. Не накрасилась, не причесалась… Против воли я почувствовала, что покраснела. Подняла ветку и принялась ею обмахиваться.
– А вы знаете, что белая сирень с древних времен символизирует одиночество? Ее вообще считают роковым кустарником, не используют для украшения дома и никогда не дарят больному. Считается, что тогда он точно не выздоровеет, – зловещим, как мне показалось, тоном произнес Монахов.
– К чему это вы? – насторожилась я.
– Да ладно, забудьте. Глупость сморозил. – Он вздохнул и виновато развел руками.
– Нет, правда, зачем вы это сказали?
– Просто вспомнилось. Моя жена страстно увлекалась всякой такой чушью. Гороскопами, гаданиями, символами… Про сирень, кстати, из кельтского гороскопа друидов, – улыбнулся Монахов и шагнул ближе.
До меня донесся запах его одеколона.
– А сейчас ваша жена больше этим не увлекается? – зачем-то спросила я.
– Вера умерла… – сухо ответил Олег и отвернулся.
– Простите, я не знала.
– Ничего.
– Она болела? – снова кто-то потянул меня за язык. Я подумала, может быть, у Даши это наследственность?
– Несчастный случай… Так вот, по поводу белой сирени… Вера постоянно уговаривала Врублевскую спилить этот куст. Они с Ираидой Яновной очень дружили, несмотря на разницу в возрасте.
– Странно… А я слышала, что Врублевская ни с кем не общалась, жила очень замкнуто.
– Правильно, так оно и было. Ни с кем. Только с Верой…
Он замолчал, повисла неловкая пауза.
Большая черная бабочка опустилась на белую гроздь. Кажется, она называется «траурница». Я перевела взгляд на Монахова. Он тоже во все глаза смотрел на бабочку.
Пафнутий, лежавший у ног хозяина, неожиданно вскочил и истошно залаял. Шерсть на холке поднялась дыбом.
– Тихо, Паф! Успокойся! – строго приказал Монахов, но бульдог продолжал надрываться. – Да что это с тобой?
«Траурница» взмахнула крыльями и улетела. Пес затих, виновато покосился на Монахова, а потом пулей метнулся в кусты.
– Не знаю, что на него нашло… – озадаченно произнес Олег и провел ладонью по волосам. – Может, приснилось что-нибудь. Как думаете, собакам снятся сны?
– Понятия не имею, – ответила я и двинулась в сторону. – Вообще-то мне пора, меня ждут…
– Постойте. – Монахов ухватил меня за локоть.
Я остановилась и вопросительно посмотрела на него.
– Я просто хотел… – Он тряхнул головой.
– Что?
– Да нет, – усмехнулся он. – Пожалуй, ничего…
– Ну, ладно тогда, я пошла…
Я вырвала руку, развернулась и оказалась лицом к лицу с Лизой, которая одновременно со мной шагнула из-за куста сирени. Рядом с ней плелся Пафнутий.
– Добрый вечер, – вежливо поздоровалась я.
Лиза не ответила на мое приветствие. Она, не отрываясь, сверлила взглядом Монахова. В ее глазах плескались отчаяние и боль, на впалых щеках полыхали лихорадочные пятна.
Монахов досадливо поморщился и стремительно пошел прочь. Лиза рванула за ним.
А я, отгоняя непрошеные мысли, побрела к дому Галы.
По случаю небывалой жары стол накрыли в гостиной. В помещении было прохладно – с тихим урчанием работал кондиционер.
– А где Лиза? – воскликнула Гала, разливавшая по бокалам красное вино. – Я же ее за вами послала. Вы что, разминулись?
– Видимо, – пробормотала я, сама не знаю почему, скрыв правду.
– Ну и ладно, – рассмеялась хозяйка. – Придет, никуда не денется… Арсюша! – без перехода закричала она. – У нас гости. – И, протягивая мне бокал, сообщила: – Кстати, завтра четверг, к тому же – полнолуние, а у нас по четвергам традиционно спиритические сеансы. Многие знают об этом и специально приезжают из Москвы. Хотите принять участие?
– Может быть, – с улыбкой ответила я. Любого человека, словно магнитом, тянет ко всему непознанному, потустороннему. Я не была исключением. И хотя, по большому счету, не верила в мистику, в глубине души испытывала священный трепет перед необъяснимыми явлениями природы.
– Пойдемте, – Гала подхватила меня под руку, – я вам покажу мои работы.
Мы миновали гостиную и оказались в похожей на бонбоньерку полукруглой комнате. От обилия бантиков и розочек на обивке мягкой мебели у меня зарябило в глазах. Стены были обтянуты ситцем веселой расцветки, на паркетном полу нежился пушистый ковер с ярким цветочным орнаментом. Огромный плазменный телевизор с плоским экраном настолько выбивался из обстановки, что выглядел каким-то инопланетным чудовищем.
Но больше всего меня поразили картины. Они, будто оклады для икон, были щедро украшены блестками и позолотой. Гламурные барышни, изображенные преимущественно на фоне океанского прибоя, напоминали знаменитых голливудских кинозвезд 30—40-х годов.
– Да, да, – хихикнула Гала. – Вы правильно догадались. Это и есть мои работы.
– Очень красиво и… оригинально, – сглотнув, выдавила я.
– Обожаю эту комнату. – Гала плюхнулась на пестрый «рюшечный» диван. – Когда мне грустно, я прихожу сюда, и у меня сразу повышается настроение.
Она схватила пульт от телевизора и щелкнула кнопкой. На экране возникла чья-то темноволосая голова, усыпанная перхотью. Бодрый голос за кадром расписывал волшебные качества нового лечебного шампуня. Гала убрала звук.
– Задушили рекламой, – пробормотала она себе под нос.
Я снова перевела изумленный взгляд на картины. Окруженная искусственным жемчугом Марлен Дитрих улыбалась кроваво-красным ртом, а в ее тонких пальцах с маникюром из бисера дымилась сигарета в янтарном мундштуке. Мундштук был сделан из настоящего янтаря.
– Вот вы где запрятались? Наслаждаетесь бессмертным? – раздался внезапно низкий хрипловатый голос.
Я обернулась. На пороге стояла Нора Покорная.
– Что ты так долго? – захлопала Гала накрашенными ресницами.
– Дороги забиты. Все в такую жару стремятся вон из города. Представьте себе, нынешняя температура бьет все рекорды. Такого не было за всю столетнюю историю наблюдения за погодой. Это я только что по радио слышала. Кстати, сегодня продала две твои работы, очень удачно, между прочим…
Неожиданно Нора замолчала и вперилась в экран телевизора.
– Ну-ка, ну-ка. Включи звук… – Нора присела на диван рядом с Галой.
За несколько дней, проведенных в поселке, я совершенно отбилась от реальной жизни. А реальность заключалась в том, что каждый вечер в прямом эфире шло скандальное ток-шоу «Без масок» с Кириллом Шороховым. То есть с моим мужем.
Ток-шоу, сделавшее его знаменитым.
– Ох, какой мужик! Какой мужик! Я в шоке! – простонала Нора.
Я в замешательстве направилась к выходу.
– Слушайте, Саша, а вы не в курсе, он женат? – окликнула меня Гала и многозначительно подняла брови. Почему она спросила об этом именно меня?
– Н-нет, – пробормотала я, а сама подумала, какова была бы их реакция, скажи я правду. Кирилл всегда усиленно скрывал факт наличия у него жены, мотивируя тем, что он, факт то есть, может повредить его популярности. Я никогда с ним не спорила.
– А может, он «голубец»? – хмыкнула Нора.
– Что? – не поняла я.
– Ну, в смысле, нетрадиционной сексуальной ориентации…
– Точно, наверно, так и есть! «Голубец»! Наконец-то слово для него найдено! – нервно рассмеялась я.
Мне вдруг захотелось побыть одной, привести чувства в порядок. Невольное, хоть и косвенное, соприкосновение с моей недавней прошлой жизнью выбило меня из колеи.
– Я, пожалуй, пойду. Налью себе что-нибудь выпить, – пробормотала я, забыв о том, что у меня в руках бокал с вином.
– Подождите, Саша, посмотрите же, как Шорохов хорош. Он что, вам не нравится?
– Почему, нравится – сдавленно проговорила я и с тоской посмотрела в сторону выхода.
Кирилл Шорохов действительно был хорош. Густые темно-русые волосы подстрижены по последней моде, велюровый пиджак шоколадного цвета подчеркивает ширину плеч и узость бедер. Ежедневные посещения спортзала не прошли даром. Стильные очки без оправы придавали его лицу весомую загадочность. Я-то знала, что на самом деле у него стопроцентное зрение.
Мне стало душно. Но я не подозревала, какой сюрприз ждет меня впереди.
– Где ты ходишь, голуба моя? – прохрипел до боли знакомый баритон, едва мы с Норой переступили порог гостиной.
«Не может быть, не может быть…» – раскаленным молотом застучало у меня в мозгу.
– Ох, Господи, прости, дорогой! – захохотала Нора и устремилась вперед.
В кресле перед камином развалился Денис Шмаков – звезда телесериалов и театральных подмостков. «Сердцеед Казанова», наш отечественный ответ Шварценеггеру, Сталлоне и Брюсу Уиллису, вместе взятым..
– Саша, идите скорее сюда, я вас познакомлю. На деревянных ногах я приблизилась.
– Вот, это Денис Шмаков, – торжественно произнесла Нора.
Мы с Денисом в полнейшем изумлении уставились друг на друга.
– Да, да, тот самый Шмаков, – по-своему истолковав мое молчание, добавила Нора.
– Да мы сто лет знакомы! – загоготал Денис, порывисто вскочил с места и сгреб меня в охапку. – Алекс! Вот так встреча!
Меня обдало запахом из прошлого – смесью лимона и бергамота, смесью разочарований и утраченных иллюзий…
Шмаков оторвал меня от пола и чмокнул в щеку. А я и забыла, какой он высокий и сильный…
Весь вечер Шмаков балагурил, травил анекдоты, рассказывал театральные байки.
Гала и Нора с обожанием внимали ему. Глаза их возбужденно блестели, смех казался преувеличенно громким.
Лиза так и не пришла. Ее тарелка с неизменной вареной капустой, накрытая фарфоровой крышкой, осталась нетронутой.
Покончив с шашлыком, Шмаков уселся за рояль и запел хорошо поставленным хрипловатым голосом:
– «Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая…»
Надо же! Те же байки, те же арии… Как будто не прошла уйма лет.
Денис был по-прежнему красив. Но в его внешности появилось нечто инфернальное, делающее его похожим на американского актера Джонни Деппа. Темные блестящие волосы. Очень прямые. Черные глаза. Такие черные, что сливались по цвету со зрачками. Впалые щеки, волевой подбородок, твердый, четко очерченный рот…
Вероятно, с возрастом в нем заговорила цыганская кровь. Прабабка Шмакова была таборной цыганкой.
Я подумала о превратностях судьбы, настойчиво толкающей меня в ту же самую реку, из которой я однажды с трудом выбралась, поднялась и вышла на улицу.
Сумерки сгустились до молочной белизны. С бледного неба ухмылялся призрачный лунный диск, расположившийся по соседству с тающим солнцем. Ждал своего часа.
Я пристроилась на плетеном, мокром от вечерней росы, кресле. Закурила…
Из дома неслись бравурные звуки музыки, оглушительные взрывы хохота.
Я выбросила окурок, откинулась на спинку и прикрыла глаза.
Перед мысленным взором всплыли картинки пятнадцатилетней давности.
После травмы, полученной в училище, я три месяца провалялась в ЦИТО. А выйдя из больницы, впала в глубочайшую депрессию.
Наступило лето. Мои одноклассники, сдавшие выпускные экзамены, разлетелись по стране. Фиалку зачислили в труппу Большого театра, кто-то распределился в Мариинку, кто-то – в Пермский Государственный…
Они были счастливы, у них все было впереди. А у меня…
Моя мама тогда растерялась. По-моему, впервые в жизни. Ведь у нее всегда все было расписано, разложено по полочкам заранее.
Но тут вмешалась судьба. Сын ректора ГИТИСа, напившись в хлам, вылетел из седла своего мотоцикла и раскроил череп. Мой отец вернул парня с того света и преисполненный благодарности ректор предложил мне и моим родителям любой факультет – на выбор.
Я, конечно, мечтала о сцене. Актерский, режиссерский факультет – мне было все равно. Лишь бы творческий. Но врачи категорически запретили мне любые физические нагрузки, а какой актерский курс может обойтись без уроков танца и сценического движения?
Вот так я стала студенткой театроведческого факультета, тихого, спокойного и… смертельно скучного.
Я с трудом отсиживала положенные лекции и неслась на свое излюбленное место – заветную скамеечку в знаменитом «гитисовском» скверике, расположенном напротив входа в институт. Устраивалась на спинке, свесив ноги на сиденье. Было ужасно неудобно, но почему-то там все сидели именно так.
Я ждала, когда появятся «небожители» – студенты творческих мастерских. Они гурьбой вываливались из дверей после занятий по актерскому мастерству. Я остро им завидовала и с жадностью вслушивалась в обсуждение сыгранных на уроке отрывков и этюдов.
Однажды поздней осенью один из «небожителей» подсел ко мне.
– Что одна мерзнешь, голуба моя? – спросил он и подмигнул.
Проснувшись, я поняла, что это были Ида Врублевская и Даша.
Я тщательно заперла входную дверь и спустилась с крыльца. Меня окутала липкая жара. Раскаленный воздух слоями стелился по земле, и создавалось ощущение, будто окружающий мир потерял резкость. Так бывает, когда обычную фотографию сильно увеличивают, и изображение приобретает расплывчатый вид, словно составленный из множества точек.
Запах сирени одурманивал, белые гроздья на фоне розового закатного неба смотрелись как фотообои. Я отломила ветку с пышной белоснежной кистью, как вдруг что-то мокрое и холодное ткнулось мне в ногу. Я инстинктивно дернулась, но тут же рассмеялась. Бульдог Пафнутий преданно смотрел мне в глаза.
– Ты откуда здесь, малыш? – спросила я, присела на корточки и погладила пса по морщинистому лбу. Паф подпрыгнул и лизнул меня в нос.
– Паф, отстань! – раздался рядом тихий голос. – Добрый вечер, Саша…
– Добрый, – пробормотала я и быстро поднялась с колен. Ветка сирени выскользнула из моих рук и упала на землю.
Олег Монахов стоял на выложенной гравием тропинке и откровенно разглядывал меня. На сей раз он был в дорогом, в меру помятом, льняном костюме песочного цвета. Узел галстука расслаблен, верхняя пуговица рубашки расстегнута, руки в карманах брюк. Темные волосы растрепались и кольцами падали на лоб. Красивый мужик, ничего не скажешь.
Мне стало неуютно под его оценивающим взглядом. Я словно увидела себя со стороны и пожалела, что нацепила шорты и майку. Не накрасилась, не причесалась… Против воли я почувствовала, что покраснела. Подняла ветку и принялась ею обмахиваться.
– А вы знаете, что белая сирень с древних времен символизирует одиночество? Ее вообще считают роковым кустарником, не используют для украшения дома и никогда не дарят больному. Считается, что тогда он точно не выздоровеет, – зловещим, как мне показалось, тоном произнес Монахов.
– К чему это вы? – насторожилась я.
– Да ладно, забудьте. Глупость сморозил. – Он вздохнул и виновато развел руками.
– Нет, правда, зачем вы это сказали?
– Просто вспомнилось. Моя жена страстно увлекалась всякой такой чушью. Гороскопами, гаданиями, символами… Про сирень, кстати, из кельтского гороскопа друидов, – улыбнулся Монахов и шагнул ближе.
До меня донесся запах его одеколона.
– А сейчас ваша жена больше этим не увлекается? – зачем-то спросила я.
– Вера умерла… – сухо ответил Олег и отвернулся.
– Простите, я не знала.
– Ничего.
– Она болела? – снова кто-то потянул меня за язык. Я подумала, может быть, у Даши это наследственность?
– Несчастный случай… Так вот, по поводу белой сирени… Вера постоянно уговаривала Врублевскую спилить этот куст. Они с Ираидой Яновной очень дружили, несмотря на разницу в возрасте.
– Странно… А я слышала, что Врублевская ни с кем не общалась, жила очень замкнуто.
– Правильно, так оно и было. Ни с кем. Только с Верой…
Он замолчал, повисла неловкая пауза.
Большая черная бабочка опустилась на белую гроздь. Кажется, она называется «траурница». Я перевела взгляд на Монахова. Он тоже во все глаза смотрел на бабочку.
Пафнутий, лежавший у ног хозяина, неожиданно вскочил и истошно залаял. Шерсть на холке поднялась дыбом.
– Тихо, Паф! Успокойся! – строго приказал Монахов, но бульдог продолжал надрываться. – Да что это с тобой?
«Траурница» взмахнула крыльями и улетела. Пес затих, виновато покосился на Монахова, а потом пулей метнулся в кусты.
– Не знаю, что на него нашло… – озадаченно произнес Олег и провел ладонью по волосам. – Может, приснилось что-нибудь. Как думаете, собакам снятся сны?
– Понятия не имею, – ответила я и двинулась в сторону. – Вообще-то мне пора, меня ждут…
– Постойте. – Монахов ухватил меня за локоть.
Я остановилась и вопросительно посмотрела на него.
– Я просто хотел… – Он тряхнул головой.
– Что?
– Да нет, – усмехнулся он. – Пожалуй, ничего…
– Ну, ладно тогда, я пошла…
Я вырвала руку, развернулась и оказалась лицом к лицу с Лизой, которая одновременно со мной шагнула из-за куста сирени. Рядом с ней плелся Пафнутий.
– Добрый вечер, – вежливо поздоровалась я.
Лиза не ответила на мое приветствие. Она, не отрываясь, сверлила взглядом Монахова. В ее глазах плескались отчаяние и боль, на впалых щеках полыхали лихорадочные пятна.
Монахов досадливо поморщился и стремительно пошел прочь. Лиза рванула за ним.
А я, отгоняя непрошеные мысли, побрела к дому Галы.
По случаю небывалой жары стол накрыли в гостиной. В помещении было прохладно – с тихим урчанием работал кондиционер.
– А где Лиза? – воскликнула Гала, разливавшая по бокалам красное вино. – Я же ее за вами послала. Вы что, разминулись?
– Видимо, – пробормотала я, сама не знаю почему, скрыв правду.
– Ну и ладно, – рассмеялась хозяйка. – Придет, никуда не денется… Арсюша! – без перехода закричала она. – У нас гости. – И, протягивая мне бокал, сообщила: – Кстати, завтра четверг, к тому же – полнолуние, а у нас по четвергам традиционно спиритические сеансы. Многие знают об этом и специально приезжают из Москвы. Хотите принять участие?
– Может быть, – с улыбкой ответила я. Любого человека, словно магнитом, тянет ко всему непознанному, потустороннему. Я не была исключением. И хотя, по большому счету, не верила в мистику, в глубине души испытывала священный трепет перед необъяснимыми явлениями природы.
– Пойдемте, – Гала подхватила меня под руку, – я вам покажу мои работы.
Мы миновали гостиную и оказались в похожей на бонбоньерку полукруглой комнате. От обилия бантиков и розочек на обивке мягкой мебели у меня зарябило в глазах. Стены были обтянуты ситцем веселой расцветки, на паркетном полу нежился пушистый ковер с ярким цветочным орнаментом. Огромный плазменный телевизор с плоским экраном настолько выбивался из обстановки, что выглядел каким-то инопланетным чудовищем.
Но больше всего меня поразили картины. Они, будто оклады для икон, были щедро украшены блестками и позолотой. Гламурные барышни, изображенные преимущественно на фоне океанского прибоя, напоминали знаменитых голливудских кинозвезд 30—40-х годов.
– Да, да, – хихикнула Гала. – Вы правильно догадались. Это и есть мои работы.
– Очень красиво и… оригинально, – сглотнув, выдавила я.
– Обожаю эту комнату. – Гала плюхнулась на пестрый «рюшечный» диван. – Когда мне грустно, я прихожу сюда, и у меня сразу повышается настроение.
Она схватила пульт от телевизора и щелкнула кнопкой. На экране возникла чья-то темноволосая голова, усыпанная перхотью. Бодрый голос за кадром расписывал волшебные качества нового лечебного шампуня. Гала убрала звук.
– Задушили рекламой, – пробормотала она себе под нос.
Я снова перевела изумленный взгляд на картины. Окруженная искусственным жемчугом Марлен Дитрих улыбалась кроваво-красным ртом, а в ее тонких пальцах с маникюром из бисера дымилась сигарета в янтарном мундштуке. Мундштук был сделан из настоящего янтаря.
– Вот вы где запрятались? Наслаждаетесь бессмертным? – раздался внезапно низкий хрипловатый голос.
Я обернулась. На пороге стояла Нора Покорная.
– Что ты так долго? – захлопала Гала накрашенными ресницами.
– Дороги забиты. Все в такую жару стремятся вон из города. Представьте себе, нынешняя температура бьет все рекорды. Такого не было за всю столетнюю историю наблюдения за погодой. Это я только что по радио слышала. Кстати, сегодня продала две твои работы, очень удачно, между прочим…
Неожиданно Нора замолчала и вперилась в экран телевизора.
– Ну-ка, ну-ка. Включи звук… – Нора присела на диван рядом с Галой.
За несколько дней, проведенных в поселке, я совершенно отбилась от реальной жизни. А реальность заключалась в том, что каждый вечер в прямом эфире шло скандальное ток-шоу «Без масок» с Кириллом Шороховым. То есть с моим мужем.
Ток-шоу, сделавшее его знаменитым.
– Ох, какой мужик! Какой мужик! Я в шоке! – простонала Нора.
Я в замешательстве направилась к выходу.
– Слушайте, Саша, а вы не в курсе, он женат? – окликнула меня Гала и многозначительно подняла брови. Почему она спросила об этом именно меня?
– Н-нет, – пробормотала я, а сама подумала, какова была бы их реакция, скажи я правду. Кирилл всегда усиленно скрывал факт наличия у него жены, мотивируя тем, что он, факт то есть, может повредить его популярности. Я никогда с ним не спорила.
– А может, он «голубец»? – хмыкнула Нора.
– Что? – не поняла я.
– Ну, в смысле, нетрадиционной сексуальной ориентации…
– Точно, наверно, так и есть! «Голубец»! Наконец-то слово для него найдено! – нервно рассмеялась я.
Мне вдруг захотелось побыть одной, привести чувства в порядок. Невольное, хоть и косвенное, соприкосновение с моей недавней прошлой жизнью выбило меня из колеи.
– Я, пожалуй, пойду. Налью себе что-нибудь выпить, – пробормотала я, забыв о том, что у меня в руках бокал с вином.
– Подождите, Саша, посмотрите же, как Шорохов хорош. Он что, вам не нравится?
– Почему, нравится – сдавленно проговорила я и с тоской посмотрела в сторону выхода.
Кирилл Шорохов действительно был хорош. Густые темно-русые волосы подстрижены по последней моде, велюровый пиджак шоколадного цвета подчеркивает ширину плеч и узость бедер. Ежедневные посещения спортзала не прошли даром. Стильные очки без оправы придавали его лицу весомую загадочность. Я-то знала, что на самом деле у него стопроцентное зрение.
Мне стало душно. Но я не подозревала, какой сюрприз ждет меня впереди.
– Где ты ходишь, голуба моя? – прохрипел до боли знакомый баритон, едва мы с Норой переступили порог гостиной.
«Не может быть, не может быть…» – раскаленным молотом застучало у меня в мозгу.
– Ох, Господи, прости, дорогой! – захохотала Нора и устремилась вперед.
В кресле перед камином развалился Денис Шмаков – звезда телесериалов и театральных подмостков. «Сердцеед Казанова», наш отечественный ответ Шварценеггеру, Сталлоне и Брюсу Уиллису, вместе взятым..
– Саша, идите скорее сюда, я вас познакомлю. На деревянных ногах я приблизилась.
– Вот, это Денис Шмаков, – торжественно произнесла Нора.
Мы с Денисом в полнейшем изумлении уставились друг на друга.
– Да, да, тот самый Шмаков, – по-своему истолковав мое молчание, добавила Нора.
– Да мы сто лет знакомы! – загоготал Денис, порывисто вскочил с места и сгреб меня в охапку. – Алекс! Вот так встреча!
Меня обдало запахом из прошлого – смесью лимона и бергамота, смесью разочарований и утраченных иллюзий…
Шмаков оторвал меня от пола и чмокнул в щеку. А я и забыла, какой он высокий и сильный…
Весь вечер Шмаков балагурил, травил анекдоты, рассказывал театральные байки.
Гала и Нора с обожанием внимали ему. Глаза их возбужденно блестели, смех казался преувеличенно громким.
Лиза так и не пришла. Ее тарелка с неизменной вареной капустой, накрытая фарфоровой крышкой, осталась нетронутой.
Покончив с шашлыком, Шмаков уселся за рояль и запел хорошо поставленным хрипловатым голосом:
– «Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая…»
Надо же! Те же байки, те же арии… Как будто не прошла уйма лет.
Денис был по-прежнему красив. Но в его внешности появилось нечто инфернальное, делающее его похожим на американского актера Джонни Деппа. Темные блестящие волосы. Очень прямые. Черные глаза. Такие черные, что сливались по цвету со зрачками. Впалые щеки, волевой подбородок, твердый, четко очерченный рот…
Вероятно, с возрастом в нем заговорила цыганская кровь. Прабабка Шмакова была таборной цыганкой.
Я подумала о превратностях судьбы, настойчиво толкающей меня в ту же самую реку, из которой я однажды с трудом выбралась, поднялась и вышла на улицу.
Сумерки сгустились до молочной белизны. С бледного неба ухмылялся призрачный лунный диск, расположившийся по соседству с тающим солнцем. Ждал своего часа.
Я пристроилась на плетеном, мокром от вечерней росы, кресле. Закурила…
Из дома неслись бравурные звуки музыки, оглушительные взрывы хохота.
Я выбросила окурок, откинулась на спинку и прикрыла глаза.
Перед мысленным взором всплыли картинки пятнадцатилетней давности.
После травмы, полученной в училище, я три месяца провалялась в ЦИТО. А выйдя из больницы, впала в глубочайшую депрессию.
Наступило лето. Мои одноклассники, сдавшие выпускные экзамены, разлетелись по стране. Фиалку зачислили в труппу Большого театра, кто-то распределился в Мариинку, кто-то – в Пермский Государственный…
Они были счастливы, у них все было впереди. А у меня…
Моя мама тогда растерялась. По-моему, впервые в жизни. Ведь у нее всегда все было расписано, разложено по полочкам заранее.
Но тут вмешалась судьба. Сын ректора ГИТИСа, напившись в хлам, вылетел из седла своего мотоцикла и раскроил череп. Мой отец вернул парня с того света и преисполненный благодарности ректор предложил мне и моим родителям любой факультет – на выбор.
Я, конечно, мечтала о сцене. Актерский, режиссерский факультет – мне было все равно. Лишь бы творческий. Но врачи категорически запретили мне любые физические нагрузки, а какой актерский курс может обойтись без уроков танца и сценического движения?
Вот так я стала студенткой театроведческого факультета, тихого, спокойного и… смертельно скучного.
Я с трудом отсиживала положенные лекции и неслась на свое излюбленное место – заветную скамеечку в знаменитом «гитисовском» скверике, расположенном напротив входа в институт. Устраивалась на спинке, свесив ноги на сиденье. Было ужасно неудобно, но почему-то там все сидели именно так.
Я ждала, когда появятся «небожители» – студенты творческих мастерских. Они гурьбой вываливались из дверей после занятий по актерскому мастерству. Я остро им завидовала и с жадностью вслушивалась в обсуждение сыгранных на уроке отрывков и этюдов.
Однажды поздней осенью один из «небожителей» подсел ко мне.
– Что одна мерзнешь, голуба моя? – спросил он и подмигнул.
Глава 9
День тот же
Я открыла глаза. Оказалось, что уже совсем стемнело, и торжествующая луна победно пялится с угольного неба.
– О, если б ты всегда была со мной,
Улыбчиво-благая, настоящая,
На звезды я бы мог ступить ногой,
И солнце б целовал в уста горящие… – вторгся в мои воспоминания сегодняшний Шмаков, потеснив Шмакова из прошлого.
Денис протянул мне бокал вина, придвинул поближе садовое кресло и плюхнулся в него.
– Ох, прав старик Гумилев, – вздохнул он. – Если б ты была со мной, голуба моя, все было бы по-другому…
– Ты что, стал бы тогда президентом Соединенных Штатов? – усмехнулась я.
– Ну, зачем ты так, Алекс? – с укоризной произнес Шмаков. В его голосе прозвучали трагические нотки. – Просто я был бы тогда счастливым.
– Ты неисправим! – окончательно развеселилась я. – Прибереги лучше свой пафос для сцены.
– Ох, какая ты стала! – восхитился Денис. – Колючая, злая. Такой ты мне даже больше нравишься…
– Я польщена.
Ему не удалось застать меня врасплох. Я справилась с собой, и была чрезвычайно рада этому обстоятельству.
– Расскажи, как ты жила все эти годы? – предпочел Шмаков сменить тему.
– Шикарно! – Я допила вино и поставила опустевший бокал на землю.
– Ну, это понятно, – протянул Денис. – Роскошный дом в роскошном месте. Я не об этом.
Он повернулся и вплотную приблизился ко мне так, что я почувствовала на своей коже его дыхание. Ночь была полна звуков – шороха ветвей, шелеста листьев, далекой соловьиной трели. На миг мне показалось, что возвращение в прошлое вполне реально. Обманчивые чары мгновения опутали меня, я закрыла глаза и обвила его шею руками. Ощутила прикосновение его губ…
Но… Ничего не произошло. В моей душе ничего не шевельнулось. Я резко отстранилась. Пустой бокал опрокинулся и с грохотом покатился по тротуарной плитке.
– Что случилось? – нежно прошептал Шмаков и вдруг хлопнул себя по лбу. – Ах, Господи! Я понял. Ты наверняка замужем.
– Не угадал, – устало сказала я и порывисто поднялась с кресла. – Просто ты опоздал, Шмаков. На пятнадцать лет.
Я шагнула в сторону, но он догнал меня и схватил за руку.
– Послушай, Алекс. Это же смешно. Ведь ты любила меня! А для настоящей любви время не преграда, – с надрывом произнес он и тряхнул головой. Угольно-черная прядь упала ему на глаза.
Шмаков озадаченно замолчал, но тут же снова кинулся в атаку.
– Что же делать, если обманула
Та мечта, как всякая мечта,
И что жизнь безжалостно стегнула
Грубою веревкою кнута? – парировала я цитатой из Блока и вырвала руку. Не все ему одному поражать воображение высокой поэзией.
– Вот видишь, любила все-таки! – торжествующе воскликнул он. – Так почему бы нам не попробовать сначала?
– Пока, Шмаков. Приятно было увидеть тебя снова.
– Но… – начал он.
– Дэн! – раздался от дверей дома Норин голос. – Ты куда подевался?
– Я здесь, голуба моя! – отозвался Шмаков.
– У тебя мобильный разрывается.
– Бегу! – крикнул он. – Алекс, прошу тебя, не уходи, я сейчас вернусь.
Я неопределенно пожала плечами в ответ. Давнишняя обида всколыхнулась в груди.
Мы с Денисом встречались около двух лет. Причем «встречались» – слишком мягко сказано. Мы практически не расставались. Я, например, не сомневалась в том, что в один прекрасный день для нас сыграют марш Мендельсона.
Правда, мои родители вовсе не разделяли моего оптимизма. Они, напротив, были уверены в том, что Денис преследовал исключительно корыстные цели и что, кроме московской прописки и квартиры в престижном центре, ему от меня ничего не было нужно. Отчасти в этом имелась доля истины, так как Денис родом с Урала и жить ему после окончания института действительно было негде. Но меня этот факт ничуть не волновал. Поэтому реальность, обрушившаяся на меня одним холодным февральским вечером, оказалась сродни Тунгусскому метеориту. По размеру воронки, оставшейся в моем сердце.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента