Ольга Строгова. Любовь приходит дважды

   – Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!
   Соседи тоже заулыбались, понимающе переглядываясь.
   Некоторые протянули свои бокалы и рюмки, чокаясь с ней. Какие милые, приятные люди, подумала Аделаида, как хорошо, что я все-таки пришла сюда.
   При этом некий тревожный звоночек, давно уже дребезжавший где-то за левым ее ухом, тренькнул последний раз и замолчал.
   Это толстый бандит Шаховской, протянув волосатую руку, украшенную массивными золотыми часами «Ролекс» и топазовым перстнем, оборвал его и бросил за спину.
   Аделаида кокетливо погрозила ему пальчиком.
   – А почему бы нам с тобой не пойти потанцевать? – внезапно вдохновился Шаховской.
   Аделаида, улыбаясь, покачала головой.
   – Ну и ладно, – мирно согласился Шаховской, – посидим так. За тебя!
   И он вылил в ее бокал остатки сока.
   – Понимаешь, Леонид, – слегка заплетающимся языком говорила Аделаида, – понимаешь… мне не очень хочется танцевать. Ты, главное, не обижайся… Мне вообще ни с кем сейчас не хочется танцевать, кроме одного-единственного человека… А его сейчас нет здесь, он очень далеко, он в этих… как их… Гималаях… понимаешь?
   Шаховской рассеянно кивнул и зачем-то посмотрел на часы.
   – Ну вот, ты все-таки обиделся…
   Шаховской покачал головой и положил свою влажную мясистую ладонь на ее обнаженную до лопаток спину.
   – Давай-ка выйдем на воздух, – предложил он, поднимая свалившуюся с ее плеча бисерную сумочку и подавая ей, – по-моему, тебе пора освежиться.
   Аделаида согласно закивала головой и встала, хотя пол под ногами так и норовил вздыбиться. Путь до двери показался ей очень долгим.
   На улице вечерняя свежесть, лунный серпик, повисший над водосточной трубой, и близкий запах сирени почти привели Аделаиду в чувство. Голова ее прояснилась, но почти сразу же женщина почувствовала страшную усталость.
   Ноги Аделаиды подогнулись, и, чтобы не упасть, она уцепилась за Шаховского.
   Тот ловко ухватил ее за талию и повел куда-то в сторону.
   – Куда? – слабо спросила Аделаида.
   – Сюда, – сказал Шаховской, останавливаясь перед новенькой, сверкающей в лунном свете «Тойотой» и распахивая перед Аделаидой заднюю дверцу, – я отвезу тебя домой.
   Аделаида хотела возразить, что это ни к чему, Борис отвезет, надо только его подождать, но лишь пролепетала что-то невнятное. Язык не слушался, и глаза закрывались сами собой.
   Радужные волны полностью захватили ее и унесли прочь от берега. Она упала на широкое заднее сиденье, не замечая, что с левой ноги свалилась туфелька, свернулась клубочком и погрузилась в глубокий сон.

* * *

   Шаховской некоторое время постоял, глядя на спящую Аделаиду, потом нагнулся и резко провел ладонью перед ее лицом.
   Потом еще раз.
   Затем крепко ухватил ее за нос, зажав ноздри, и позвал по имени.
   Аделаида не шевелилась, на его действия не реагировала.
   Удовлетворенный Шаховской подобрал туфельку и захлопнул дверцу.
   – Можешь выходить, – сказал он, обращаясь к сиреневым кустам.

* * *

   Борис сидел на переднем сиденье рядом с Шаховским. Шереметьеву очень хотелось обернуться и посмотреть назад, но он боялся.
   – А то, что ты ей дал… вполне безопасно?
   – Абсолютно. Отлично выспится и проснется через восемь часов свежая, бодрая и отдохнувшая. Кстати, ты об этом уже спрашивал.
   Борис помолчал.
   – А… для ребенка это тоже безопасно? – спросил он, когда машина уже сворачивала с проспекта к больнице.
   – Тебя интересует здоровье ее ребенка? – удивился Шаховской и притормозил. – Вот что, Борис. Еще не поздно. Садись за руль и вези ее домой. А там разбирайся с ней сам как знаешь. Машину пригонишь завтра к больнице.
   И Шаховской протянул ему туфлю Аделаиды. Эта изящная безобидная вещица из черной замши, на тонком каблуке (у Аделаиды, несмотря на высокий рост, был всего-навсего тридцать седьмой размер обуви) почему-то повергла Бориса в ужас. Он отшатнулся и замахал на Шаховского руками.
   Тот пожал плечами и сунул туфлю в бардачок.
   – Леонид… подожди… – Борис, мученически сдвинув брови, смотрел прямо перед собой, на алый, горящий в белом круге больничный крест, ясно видимый в конце обсаженной темными кленами аллеи, – подожди… неужели ты не понимаешь, как мне трудно?
   Шаховской снова пожал плечами.
   – А ты уверен, что она нас не слышит? – понизив голос и воровато оглянувшись, проговорил Борис.
   – Об этом ты тоже уже спрашивал, – ответил Шаховской, доставая сигареты.
   Старая добрая «Стюардесса». «Pall Mall» и прочие ароматические сосалки – это для женщин, в них и табака-то почти нет. А ему, Шаховскому, сейчас нужно хорошенько взбодрить мозги, иначе они превратятся в студень.
   И что он все мямлит?
   Нет, ну в самом деле?
   Все же за него и без него будет сделано. Не мужик, а кисель какой-то в штанах…
   Правильно Аделаида поступила, уйдя от него, такой ли ей нужен!
   – Все, – сказал Шаховской, – я пошел. Машину пригнать не забудь.
   – Нет! – Борис с неожиданной силой ухватился за него и не дал открыть дверцу. – Нет. Я согласен. Только… объясни мне еще раз, хорошо?
   Шаховской завел глаза к обтянутому светлой кожей потолку (Вот дьявол, уже пятно… Откуда?), тяжело вздохнул, промокнул лоб белоснежным носовым платком с вышитыми алым шелком инициалами и принялся объяснять.

* * *

   Труднее всего оказалось обходиться без горячей воды для умывания.
   Профессору что – он преспокойно брился каждое утро ледяной водой из ручья безо всякого ущерба для своей загорелой физиономии, а нежная кожа Клауса, которую он берег, холил и лелеял, моментально покраснела и покрылась какими-то прыщиками. Клаус решил отпустить бороду, хотя и сомневался, что это ему пойдет.
   Клаус был очень высокого мнения о своей наружности.
   А что, не худой и не толстый, хорошего мужского роста – метр восемьдесят, не такой дылда, как профессор, с вьющимися темными волосами и небольшими, но яркими голубыми глазами, которые обычно так нравятся девушкам.
   Профессор, конечно, тоже неплохо выглядит, и в его светлых волосах совсем не заметна седина, но все же непонятно – почему, когда они рядом, девушки смотрят не на него – молодого, красивого и веселого Клауса, – а исключительно на пожилого и серьезного герра Роджерса.
   Когда они вернутся домой, он, пожалуй, не станет знакомить профессора с Эльзой – береженого бог бережет…
   Размышления на эту тему развлекали Клауса во время долгого и утомительного подъема на плато, где профессор планировал осмотреться и внести в дальнейший маршрут необходимые коррективы.

* * *

   Клаус никогда раньше не бывал высоко в горах (если не считать катания на лыжах в Альпах, на престижных горнолыжных курортах Порт-Дю-Солей) и мог бы, невзирая на трудности пути, отметить для себя много нового и интересного, хотя и недружелюбного.
   Ничего общего с глянцевой роскошью курортов не предлагали ему суровые Гималаи.
   Серые и черные камни, скользкая каменная крошка под ногами, по которой очень трудно подниматься, но еще труднее спускаться. Редкая, чахлая, вымирающая из-за высоты, перепада температур и разреженного воздуха зелень. Тусклые зеркала ледников и обманчиво мягкие, пухлые снежники, манящие легкостью прохода, а на деле скрывающие под собой коварные трещины – узкие, но достаточные, чтобы провалиться туда вместе с рюкзаком, по шею, а то и еще глубже.
   Никакой живности – только промелькнет изредка орлиная тень или попадется полный растаявшей воды след яка.
   Холод. Тишина. Пустота.
   Холодный резкий ветер, и в то же время – палящее в безоблачном небе солнце. Но раздеться нельзя – обгоришь мигом, да к тому же стоит попасть в тень, как температура падает на десятки градусов, и моментально покрываешься «гусиной кожей» и начинаешь мучительно стучать зубами.
   Это Клаус знает точно, он один раз попробовал.
   Вершины гор, конечно, великолепны, но не больно-то на них полюбуешься – стоит во время пути предаться созерцанию того, что впереди и над головой, а не того, что прямо под ногами, и ты уже катишься кубарем вниз, а потом на тебя падает тяжелый рюкзак.
   Это Клаус тоже пробовал. Мазь от ушибов и ссадин, которую, после первого падения, подарил ему профессор, уже практически кончилась.
   И, наконец, воздух – холодный, разреженный, стерильный какой-то, абсолютно лишенный привычных запахов и почему-то отдающий жестью. Профессор говорит, это пахнет чистейший в мире горный снег, который лежит тысячелетиями и не тает.
   Герр Роджерс вообще знает о здешних горах на удивление много и, похоже, чувствует себя тут как дома. Все ему нипочем: и холод, и слепящее солнце, и тяжкий груз за плечами, и постоянно учащенное из-за разреженного воздуха сердцебиение.
   Клаус завистливо вздохнул, сунул руки за спину и попытался устроить чертов рюкзак хоть немного поудобнее.

* * *

   Тропа, по которой они поднимались на плато, была достаточно крутой и частенько вилась по самому краю разнообразных пропастей, трещин и ущелий, таких глубоких, что звук от случайно сброшенного в них камня достигал ушей Клауса с неприятной задержкой (или вообще не достигал).
   Поэтому Клаус, наученный горьким опытом, благоразумно переобулся в тяжелые туристские ботинки с шипами и шел очень осторожно, глядя исключительно под ноги.
   По этой причине девушку первым заметил не он, а профессор.
   Герр Роджерс резко остановился, так что Клаус ткнулся лбом в его рюкзак, да еще и сделал рукой нетерпеливый жест охотника, наткнувшегося на дичь, – тише, мол, спугнешь!
   Клаус завертел головой.
   Сначала он увидел внизу, по правую руку, какие-то черные мохнатые пятна на снегу. В крошечной долинке, где еще зеленел на камнях мох, паслись яки.
   Потом Клаус заметил среди них тоненькую фигурку в туго перехваченном цветастым кушаком овечьем тулупчике и цветастом же платке на голове. Судя по длинным черным косам, свисающим из-под платка, и золотым искрам серег, это была именно девушка, и, вероятно, молоденькая.
   Может быть, даже хорошенькая.
   Клаус приосанился и выпятил грудь, насколько позволил рюкзак.
   Но девушка не смотрела на них – то ли не заметила (что сомнительно), то ли делала вид, что не заметила.
   Пришлось развернуться на узкой тропе, иначе в долину было не спуститься.
   Спуск оказался более тяжелым и утомительным, чем подъем.
   Пока они шли, Клаус надеялся, что девушке не придет в голову перекочевать со своим стадом куда-нибудь в другое место. Ему очень хотелось рассмотреть ее поближе.
   К тому же где-то поблизости, вероятно, находится ее жилище (юрта, чум или что-то в этом роде), а Клаус был совсем не против переночевать в тепле, не в спальнике, а под одеялом, и под нормальной человеческой крышей.
   И чтобы хорошенькая китаянка (тибетка, непалка, какая разница!) подала ему в пиале горячий чай с ячьим молоком, а он, в свою очередь, угостил бы ее шоколадом из «неприкосновенного запаса» – настоящим швейцарским, от фирмы «Lindt».
   После чего в подробностях рассказал бы ей о тягостях пути, о пережитых приключениях и о трудной мужской жизни. То, что хозяйка юрты, скорее всего, не говорит по-английски, не смущало Клауса – сам он в совершенстве владел понятным любой женщине языком жестов и не сомневался, что дело в конце концов дойдет до массажа ступней.
   Профессор же, продолжал мечтать Клаус, известный любитель свежего воздуха, с удовольствием переночует в палатке один.
   О шерпах и говорить нечего – в юрте они не поместятся.

* * *

   Девушка и впрямь оказалась достойной внимания. Глазки, разумеется, раскосые и узкие, но гладкая смуглая кожа, короткий точеный носик и алые, словно пион, губки были очень даже ничего.
   Путешественники выстроились перед ней в ряд; шерпы слегка поклонились, а профессор, протянув руку в приветственном жесте, сказал несколько слов на местном, неудобопроизносимом для белого человека, наречии – вероятно, что-то типа «не бойся нас, мы пришли с миром».
   Девушка неторопливо обвела всех взглядом и молча, приоткрыв хорошенький ротик, уставилась на профессора.
   Похоже, она и не думала бояться.
   Профессор, исчерпавший весь свой гималайский словарный запас, оглянулся на Лай-По. Тот важно выступил вперед и заговорил.
   Он говорил долго, с убедительными воркующими интонациями, делал плавные жесты руками, показывая то на горы, то на своих спутников, то на себя, но тоже не добился успеха.
   Девушка даже не подала виду, что понимает, о чем ей говорят. Не обращая никакого внимания на разглагольствующего китайца, она продолжала смотреть на профессора – только на него одного.
   Ну вот вам пожалуйста, расстроился Клаус, и здесь начинается то же самое.
   Похоже, ночевать в палатке придется именно ему.
   Профессор также вглядывался в девушку с напряженным вниманием и, как показалось Клаусу, с удивлением.
   Внезапно девушка тяжело вздохнула (крылья носика затрепетали, тень от густых ресниц легла на порозовевшие щеки, сердце Клауса дрогнуло – да она не просто хорошенькая, она красавица!) и сделала рукой резкий отстраняющий жест.
   Лай-По, слегка осипший, сразу же замолчал. Шерпы взволнованно зашептались.
   По-прежнему не говоря ни слова, девушка повернулась и стремительной неженской походкой зашагала прочь. Клаус заметил, что она почти не проваливалась в снег, идя по нему с той же легкостью, что и по камням, не оставляя следов.
   За девушкой, обдав путешественников густым кислым запахом, двинулись и яки.
   Эти-то следы оставляли, да еще какие, один детеныш провалился по брюхо в снеговую проталину и жалобно замычал, но стоило хозяйке обернуться и нахмурить густые черные бровки, как теленок прекратил скандалить и, выбравшись из ямы со всей возможной поспешностью, кинулся догонять стадо.
   – Ну что, подождем немного и двинемся за ней? – азартно предложил Клаус.
   Профессор медленно покачал головой.
   – Вернемся на плато, – произнес он по-английски.
   Шерпы сразу перестали шептаться, с облегчением, как показалось Клаусу, подняли на плечи свою поклажу и один за другим полезли по тропе вверх.

* * *

   На плато было ветрено, холодно и неуютно, но все же решили заночевать именно здесь. Профессор сказал, что утром нужно будет хорошенько осмотреться по сторонам, а с плато открывался чудесный вид как раз на нужное им северо-западное направление.
   Клаус обмотал горло толстым шарфом, облачился в вязаную шапочку и пуховик, по секрету от герра Роджерса глотнул из фляжки с неприкосновенным запасом коньяка и пошел прогуляться.
   Вокруг плато лежала бархатная, непроницаемая для глаз темнота. Смотреть было особенно некуда, разве что на небо. Огромное, иссиня-черное, усыпанное таким количеством звезд, какое Клаус видел только в детстве, в планетарии. Правда, там это были просто разноцветные светящиеся кружочки, а здесь звезды казались живыми. Они лучились, переливались всеми цветами спектра, подмигивали друг другу.
   Клаус некоторое время гадал, что за крупная красноватая звезда зажглась точно посредине расстояния между ближайшими горными вершинами, но потом это занятие ему наскучило, и он подсел к профессору.
   На самом деле Клаусу очень хотелось поговорить с герром Роджерсом о встреченной сегодня девушке.
   Профессор, чтобы лучше видеть небо, разлегся на вытащенном из палатки спальном мешке и закинул руки за голову. Его правильное загорелое лицо в звездном свете казалось совсем молодым. И почему-то печальным.
   – Вам что, совсем не холодно? – осведомился Клаус.
   Профессор покачал головой.
   – У меня есть запасной шарф, – сообщил Клаус.
   Профессор снова покачал головой. Он был явно не расположен к беседе.
   Немного помолчав, Клаус решил зайти с другого бока.
   – Что-то Антарес сегодня особенно ярок, – произнес он, делая изящный жест рукой по направлению к красноватой звезде.
   – Это Марс, – наконец разомкнул уста профессор. – Антарес в другой стороне неба, и отсюда мы его видеть не можем – горы мешают.
   – Все-то вы знаете, – проворчал Клаус.
   И снова воцарилось молчание.
   Огненной дугой прочертил небо метеорит. Потом еще один. И еще.
   – Красиво! – восхитился Клаус.
   – Ужасно, – возразил профессор.
   – Почему? – поразился Клаус.
   – Ну, как почему… сам подумай, звезды все падают и падают, скоро ни одной не останется… И будет над нами небо – без звезд…
   – А, – облегченно вздохнул Клаус, – это вы так шутите?
   – Шучу, – после некоторой паузы отозвался профессор.
   – А в самом деле… о чем вы думаете?
   – О быстротечности жизни.
   Звездное небо заслонила лохматая, с длинными болтающимися ушами голова Клауса. На лице ассистента присутствовало выражение крайней озабоченности.
   Профессор вздохнул, приподнялся на локте и внимательно посмотрел на Клауса своими темными, то ли серыми, то ли все-таки синими, глазами.
   – А, это у тебя шапка…
   – Профессор, а вы… хорошо себя чувствуете?
   – Да. Все в порядке. Так о чем ты хотел поговорить?
   Клаус неуверенно заерзал.
   – Насчет той девушки…
   – А, да. Конечно. Насчет той девушки. Ну и что ты о ней думаешь?
   – Она красивая. Привлекательная. Я бы не отказался…
   – Я не об этом. Разве ты не заметил в ней ничего необычного?
   – Ну… молодая девушка, одна, высоко в горах, пасет яков… Это само по себе достаточно необычно. У нее тонкая талия, маленькие ножки и, наверное, красивая грудь…
   Профессор покачал головой и посмотрел на Клауса с сожалением.
   Этот взгляд был хорошо знаком Клаусу. Многие смотрели так на него, когда он строил свои умозаключения относительно женщин. А некоторые еще и высказывались в том смысле, что и о женщинах нужно думать головой, а не другим местом.
   Хотя профессор ничего такого не сказал, Клаус на всякий случай решил обидеться. Что это он, в самом деле? То впадает в ненужные и несвоевременные философствования, то делает вид, что в женщинах его интересует нечто иное, отличное от их женской сути…
   – Подумаешь, – заявил Клаус, делая вид, что вот сейчас встанет и уйдет, – вы в моем возрасте тоже, скорее всего, больше внимания обращали на талию и грудь… нежели на что-то другое…
   Профессор сел, обхватив руками колени.
   – В твоем возрасте, – возразил он, – у меня уже была жена и трое детей.

* * *

   Клаус присвистнул.
   – Круто! Рассказали бы, а?
   – Как-нибудь в другой раз.
   – Ну пожалуйста! Я никому не скажу!
   Клаус придвинулся к профессору.
   Тот пошевелил крыльями короткого прямого носа и пробормотал, глядя в пространство перед собой:
   – Кажется, я чувствую запах коньяка. Откуда бы это?
   Клаус поспешно отодвинулся.
   Ну и ладно, решил он, о личной жизни профессора поговорим как-нибудь потом.
   Клаус знал, конечно, что у профессора есть дети (со старшей, Лаурой, он учился в одном классе), а раз есть дети, значит, должна быть и жена.
   Просто все в лицее – и преподаватели, и ученики – давно привыкли, что герр Роджерс – один, что за ним не водится никаких интрижек и что даже секретаршей у него работает шестидесятилетняя фрау Лембке.
   – Завтра нам предстоит еще один подъем, – произнес профессор, по-прежнему не глядя на Клауса, – а чем выше мы поднимаемся, тем разреженнее воздух. А чем разреженнее воздух, тем сильнее вредное воздействие алкоголя на организм…
   Клаус опустил голову.
   – Ну ладно, – смягчился профессор, – вернемся к девушке.
   – Да! – с жаром подхватил Клаус.
   – Ты заметил, что было у нее на лбу?
   – Кажется, пятно, – неуверенно сказал Клаус, – да, точно, пятно! Синее, овальной формы, начиналось на переносице!
   Профессор одобрительно кивнул.
   – А посредине синего пятна еще что-то… не успел рассмотреть, да и далеко было…
   – Маленький золотой кружок. В синем небе – золотое солнце. Так из какого же она племени?
   Клаус засопел.
   – Она… она… сейчас вспомню… она из народа лимбу!
   Профессор снова кивнул, и Клаус облегченно перевел дух.
   Но экзамен по этнографии Непала на этом не закончился.
   – Ну и что же мы знаем о народе лимбу?
   – Что они… почти все вымерли? – рискнул Клаус.
   – Плохо, – огорчился профессор, – и чему только я тебя учил?
   – Так это когда было, – возразил Клаус, – еще в лицее. А теперь нам читает лекции профессор Бах. Сплошной Древний Египет и Месопотамия. Третьекурсники его так и называют – Месопотам. Так что не вините себя, вы здесь ни при чем.
   – Гм, – улыбнулся профессор. – Ладно. А что было у нее в ушах?
   – Как что? Серьги. Золотые, кажется. В виде колец.
   – Это были не кольца. Точнее, не совсем кольца.
   – Да… пожалуй. Но я не успел рассмотреть…
   – Это были змеи, кусающие себя за хвост.
   – Ну и глаза у вас, – проворчал Клаус.
   Профессор продолжал смотреть на него с выжидательным любопытством.
   – Лимбу, лимбу… – бормотал Клаус.
   Чтобы удобнее было вспоминать, он улегся на спальник рядом с профессором и закрыл глаза, надеясь, что все нужные сведения вдруг вспыхнут и отпечатаются на внутренней стороне век.
   – Лимбу… ну, они это… древнейшие коренные жители Непала. Селятся в основном в провинции Лимбуван. Называют себя яктхумба – пастухи яков… Ну, это понятно… чего тут еще, в горах, делать – не ананасы же выращивать… Религия у них – буддизм, индуизм и… как его… даосизм…
   От мучительных усилий вспомнить что-нибудь еще, относящееся к делу, Клаус завозился на спальнике и вытащил из-под него острый камень, похожий на наконечник копья древних людей. Некоторое время Клаус рассматривал его с вниманием, которого редко удостаивались камни и более интересной формы, а потом проговорил:
   – А еще молодые лимбу могут заключать браки без разрешения родителей, что вообще является нетипичным для народов Непала. Невеста просто является к родителям на следующее утро и сообщает им, что вышла замуж…
   – Очень интересно, – согласился профессор. – Продолжай.
   – Однако, – в полном отчаянии произнес Клаус, – не все лимбу рисуют синие пятна себе на лбу и носят золотые украшения в виде змей… Да и Лимбуван этот далеко отсюда, на восточной границе Непала… Что же тогда получается, она…
   И тут что-то щелкнуло в мозгу: отдельные, беспорядочно разбросанные куски информации вдруг вспыхнули чистейшим золотым светом и моментально сложились в удивительной красоты и стройности логическую картину.
   Клаус отбросил камень в сторону и вскочил на ноги, подобный распрямившейся пружине.
   – !..
   – Я попросил бы тебя воздержаться от подобных выражений, – невозмутимо заметил профессор, – но, по сути дела, ты совершенно прав. Мы почти у цели.
   Клаус перестал метаться и размахивать руками.
   – Тогда почему мы не пошли за ней? – почти спокойно спросил он, догадываясь, впрочем, какой будет ответ.
   – Потому что она не хотела этого, – сказал профессор, и Клаус кивнул.
   – А еще потому, что она ушла на юг, а нам надо на северо-запад.
   – Почему вы в этом так уверены?
   – Я отвечу тебе потом. Когда мы будем на месте. Если у тебя еще останется желание спрашивать.
   В устах любого другого человека, размышлял Клаус, доставая дневник, подобное заявление отдавало бы наглым и неоправданным самомнением. Любого другого, но не профессора.
   Герру Роджерсу почему-то все и всегда верят, что бы он ни говорил. Даже шерпы, местные жители, которые в этих горах должны знать каждую тропинку и каждый камень, верят ему и беспрекословно идут туда, куда он их ведет.
   А там, может, и нет ничего.
   Нет Долины Предков, куда удаляются мудрые и достойные, чтобы вкусить заслуженного блаженства, нет страны, где на небывалой высоте воздух мягок и чист, а прямо на снегу цветут розы и куда с незапамятных времен не ступала нога простого смертного.
   А может, все-таки есть? Скептик и атеист Клаус заглянул себе в душу и честно признался, что и он, пожалуй, верит профессору.

* * *

   Утром Аделаиду разбудил солнечный луч, такой мощный и яркий, словно солнце успело уже набрать полуденную силу.
   Совсем как тогда, в тот их первый, незабываемый мартовский день, наступивший после долгой, полной тревожного ожидания ночи.
   Вот сейчас Аделаида повернется, откроет глаза и увидит рядом с собой смятую подушку, еще хранящую королевский аромат (солнце – грозовая свежесть – полынь).
   А потом она встанет, соберется и пойдет в школу – не для того, чтобы работать, а чтобы встретить там его.
   Аделаида повернула голову, открыла глаза и увидела прямо перед собой выкрашенную светло-зеленой масляной краской, с неопрятными белесыми разводами стену.
   И сразу же, будто отворили заслонку, в нос Аделаиде ударил запах. Смесь вареной капусты, засох-ших пятен крови и плохо отмытых от мочи суден.
   Вот еще, подумала Аделаида, все еще улыбаясь, приснится же такое.
   Сзади кто-то деликатно кашлянул.
   Аделаида резко повернулась и села в кровати, прижав к груди ветхое, в застиранном пододеяльнике одеяло.
   У противоположной стены на стуле расположился Шаховской, в белом халате, со стетоскопом, торчащим из нагрудного кармана. Он сидел, переплетя пальцы на животе, и ласково улыбался Аделаиде.
   – Зачем тебе стетоскоп, если ты психиатр? – хриплым, низким, не своим со сна голосом спросила она.
   – Я – психоневролог, – мягко поправил ее Шаховской, не переставая улыбаться, – а стетоскоп мне и впрямь не особенно нужен. Годится любая другая блестящая вещь. Но тебя, вероятно, больше интересует, что с тобой случилось и где ты находишься?