Страница:
– Ну, так и я о том же! Только это не она, а он!
В приемной послышались шаги и голоса. Манечка тут же исчезла, прикрыв дверь. Аделаида торопливо запихнула сапоги под шкаф, вытерла влажные руки о бумажное полотенце и повернулась к зеркалу. В зеркале отразилось бледное, ненакрашенное лицо с опущенными уголками губ и новой морщинкой на переносице.
В дверь постучали, и Аделаида, крикнув: «Войдите!» – поспешно отступила к своему директорскому столу. Больше всего на свете ей сейчас хотелось бы оказаться дома… одной… или чтобы Лена приехала сама, без Вадима своего.
Телефон выключить, дверь никому не открывать… Муж пусть будет в командировке дней на шесть… И никаких футболов по телевизору до двух часов ночи. Двоечников, техничек, штатное расписание, разбитые стекла, поломанные парты, родителей 2-го «А» – всех побоку!
Отогнав усилием воли эти соблазнительные, но бесполезные мысли, Аделаида Максимовна приготовилась гостеприимно улыбаться.
Манечка не была художницей, она просто воспринимала окружающий мир не так, как видят его другие, не столь эмоционально одаренные натуры. Все более или менее значительные события представлялись ею в яркой цветовой гамме, а иногда и в обрамлении музыкальных звуков и даже запахов.
Например, неожиданное получение денежного перевода от родителей, живущих в Туле, – и как раз в тот самый момент, когда аванса больше нет, до получки еще неделя и занять абсолютно не у кого. Пышное малиновое зарево под аккомпанемент серебряного голоса Луи Армстронга… И в морозном воздухе, расцвеченном бледными пятнами фонарей, аромат свежеиспеченного пирога с печенкой и гречневой кашей.
(Если вы до этого в течение трех дней питались практически одной вареной картошкой и если вы очень любите пироги с печенкой, то вы, возможно, поймете, о чем мы…)
К утру боль после визита к стоматологу, мучившая Манечку всю ночь, наконец отпустила. Манечка блаженно вздохнула и свернулась клубком под старым пуховым одеялом, собираясь поспать еще часика два. В четырехкомнатной коммунальной квартире, где им с Лешкой принадлежала самая большая, восемнадцатиметровая комната с балконом, стояла бархатная тишина. Угомонился даже водопроводчик Костя из угловой комнаты, отмечавший с коллегами получение зарплаты.
Тихо посапывал на своем диване Лешка, снова пришедший из школы с распухшей губой и в порванной рубашке; у него под боком храпел и дергал лапами во сне старый облезлый терьер по кличке Босс.
Манечке же отчего-то не спалось. Мешало слабое, но ясное предчувствие чего-то необычного – бледный, едва заметный золотистый отблеск, словно перед самым восходом солнца, хотя солнца никакого не было и не могло быть – в такую-то метель. «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…» – зубрил вечером Лешка, расхаживая по комнате с остановившимся взглядом и прижатым к животу Пушкиным. Вспомнив эту трогательную картину, Манечка улыбнулась и откинула одеяло.
На работу она пришла неслыханно рано, в половине девятого. На столе были грудой свалены папки с личными делами учащихся – не иначе, кто-то из завучей вечером копался, а на место их не поставил, – зато под папками обнаружилось несколько рукописных бумаг с пометкой «срочно напечатать и размножить». Кажется, некоторые из этих бумаг валялись тут с позавчерашнего дня, а вот этот приказ по поводу профучебы определенно кто-то спрашивал еще в прошлую пятницу.
Манечка решила разгрести весь этот завал. Заперла дверь в приемную, чтобы не мешали, и сосредоточенно, не отвлекаясь, работала часа полтора.
В одиннадцатом часу пришла завхоз звать пить чай в свою «каморку под лестницей». Дожидаясь, пока Манечка допечатает последнюю страницу, завхоз стояла у окна и наблюдала, как новый вахтер разгребает перед парадным входом снег.
– Кто-то к нам приехал, – сказала вдруг завхоз, отодвигая тюлевую занавеску, – «Опель Астра», цвет – мокрый асфальт, почти новый, на левом крыле небольшая вмятина…
– Вы так хорошо сквозь метель видите? – восхитилась Манечка.
– А метели никакой нет, кончилась. Вот-вот солнышко проглянет. Кто бы это мог быть? Подожди-ка… Иностранец какой-то. Тебе начальница ничего не говорила вчера?
– Отчего вы думаете, что иностранец? – спросила Манечка, поспешно вылезая из-за стола.
– Что ж я, иностранца от нашего мужика не отличу, что ли? – обиделась завхоз. – Иди сама посмотри. Блондин… высокий… на немца похож. Ой, Маня, а ведь я догадываюсь, кто это может быть! Пойду встречу, не то наш бдительный Игнатьич его застопорит!..
Манечка прилипла носом к окну, но никого уже не увидела. Иностранец, кем бы он ни был, уже поднялся на крыльцо, и от любопытных глаз его защищал обледенелый козырек.
Не прошло и двух минут, как гость, сопровождаемый завхозом, появился в дверях приемной. Манечка, торопливо взбивавшая перед зеркалом пышную вороную челку, обернулась и замерла.
Золотое сияние легло на вытертый линолеум. Покрытые облупившейся масляной краской стены задрожали, сделались прозрачными и исчезли, открыв ослепительный, залитый солнцем простор. Теплый ветер всколыхнул Манечкины волосы. Он нес с собой аромат горьковатых степных трав и свежесть чистейших голубых озер.
«Оnly you…» – cладко вздохнул Элвис Пресли где-то над левым Манечкиным ушком.
– …профессор Роджерс из Цюриха, – грозно откашлявшись, повторила завхоз.
– Мария, – пропела Манечка, зачарованно глядя в глубокие северные глаза гостя.
– Прекрасное имя, – улыбнувшись, ответил гость. – Могу ли я видеть госпожу Шереметьеву? – Он говорил по-русски, хотя и с сильным акцентом, но совершенно правильно. Завхоз с Манечкой переглянулись.
– А… госпожа Шереметьева немного задерживается, она просила передать вам свои извинения, – нашлась завхоз, приоткрыв дверь директорского кабинета. – Вот здесь вы сможете ее подождать. Может быть, чашку чая? Кофе? Минеральной воды?
– Благодарю, – отозвался гость, с интересом оглядев кабинет, – но я, с вашего разрешения, предпочел бы пока побродить по школе.
Он кивнул женщинам и, не дожидаясь ответа, удалился.
– Н-да, – сказала завхоз после долгой паузы, – наверное, следовало бы его сопроводить… Но мне почему-то кажется, что он справится и сам. Однако начальство-то где? Где ее носит? А мы тут за нее отдувайся!
– Какой мужчина!.. – не слушая завхоза, шептала Манечка. – Какой мужчина!
Завхоз выразительно посмотрела на Манечку, покачала головой и ушла.
Очнувшись, Манечка начала действовать. Мгновенно все бумаги со стола были убраны в толстую папку с надписью «Приказы» на корешке, а сама папка засунута на полку. Поверхность стола, освобожденная от пыли и бумажного мусора и украшенная вазочкой с гвоздиками, приобрела праздничный вид; сбоку посвежел и заиграл красками громоздкий компьютерный монитор, а с клавиатуры бесследно исчезли пятна от кофе и хлебные крошки.
Покончив с уборкой, Манечка еще раз внимательно оглядела себя в зеркале. Так и есть: над левой бровью наметился прыщик, ресницы какие-то тусклые, и помада совсем съелась. Манечка хищно прищурилась и достала из сумочки Специальный Набор для Боевого Раскраса.
Не сразу, но разошлись и просто любопытные, под разными предлогами толпившиеся в приемной и как бы невзначай заглядывавшие в полуоткрытую дверь кабинета.
Знакомство с гостем произошло как-то быстро и странно, что смутило Аделаиду, ценившую протокол. Смутило Аделаиду и то, что гость показался ей совершенно непохожим на профессора и директора лицея.
Аделаида была знакома со многими профессорами, как докторами педагогических наук, так и историками, из окружения мужа. В большинстве своем это были люди солидные, в возрасте, а преобладающими внешними признаками являлись очки, лысина, борода, нездоровый цвет лица и томная расплывчатость фигуры.
Новоявленный же специалист по древней истории был, напротив того, молод (лет тридцати пяти на вид), хорош собой и замечательно сложен. Лицо его, сильно загорелое, с правильными чертами, было гладко выбрито; глаза без очков, темно-серые, глубоко посаженные, пристальные; густые светлые волосы коротко острижены и зачесаны назад. Да и одет демократично – джинсы, свитер с глухим воротом и стильная, хотя и несколько потрепанная, замшевая куртка.
А впрочем, бог с ней, с внешностью – известно ведь, что у них в Европах все не как у людей, и ученую степень дают кому ни попадя, и одеваются с полным безразличием к условностям. Не документы же было у него спрашивать, в самом-то деле?
Пока Ирина Львовна с Манечкой шепотом спорили в приемной, кому из них представлять гостя директрисе, тот, услыхав «Войдите!», спокойно открыл дверь кабинета и вошел. Секретарша с англичанкой ахнули и устремились следом.
Гость приблизился к стоявшей неподвижно Аделаиде Максимовне.
– Карл Роджерс, – представился он приятным низким голосом.
– Аделаида Максимовна Шереметьева, – ответила Аделаида, пытаясь вспомнить, принято ли сейчас при знакомстве с иностранцами подавать руку; ничего не вспомнила, но решила на всякий случай подать. Гость принял руку бережно, словно драгоценность, слегка пожал и на мгновение накрыл другой ладонью, сухой и очень горячей.
– А-де-ла-ида, – повторил он задумчиво, словно имя было совсем уж трудно произносимое, – Аделаида… Делла… Вы позволите мне называть вас Делла?
Покосившись на замерших у двери Манечку с Ириной Львовной, Аделаида Максимовна смутилась окончательно и в просьбе отказала. Гость, впрочем, нисколько этим не обиделся и не огорчился, лишь внимательно посмотрел на порозовевшую директрису, и в серых глазах его на миг вспыхнули лукавые золотые огоньки.
Аделаида, спохватившись, предложила ему сесть.
– Вы очень хорошо говорите по-русски, профессор, – заметила она, желая сгладить возникшую неловкость.
– О, я давно изучаю русский язык, но до сих пор не имел возможности практиковаться. Я впервые в России, – серьезно и обстоятельно ответил гость.
Задав еще несколько вопросов относительно планов и намерений гостя в подведомственной ей школе и получив такие же деловые, обстоятельные ответы, Аделаида совершенно успокоилась.
Гость вел себя в высшей степени корректно, неудобных вопросов больше не задавал, глазами на Аделаиду не сверкал. С зашедшими по неотложному делу педагогами вежливо раскланивался, привстав с кресла.
После краткого визита в кабинет иностранных языков гость отбыл, пообещав явиться завтра утром и провести в школе весь день.
В перерыве между сменами Аделаида созвала административное совещание.
– Гость пробудет у нас всю следующую неделю, до начала каникул, – сказала она, кратко посвятив коллег в суть дела, – полагаю, преподавателям иностранных языков, истории и литературы следует воспользоваться любезным предложением господина Роджерса насчет проведения уроков.
– Мы-то уж точно воспользуемся! – тут же заявила Ирина Львовна. Остальные согласно закивали.
– Надо бы культурную программу для гостя, – сказала Мария Александровна.
– Культурную программу берем на себя, – вновь выступила Ирина Львовна, – у Татьяны Эрнестовны знакомая билетерша в оперном театре.
Остальные заволновались.
– Почему это – «вы берете»? – возразила Мария Александровна. – Опера оперой, но и у нас, в начальной школе, есть что показать! Наша «Снежинка» на фестиваль в область ездила, забыли? Вася Мухин на домре играет…
– А наш драмкружок? – поддержала Марию Александровну завуч старших классов. – Они как раз «Горе от ума» репетируют!
– В музей его надо сводить, вот что, – предложила завхоз, – пусть полюбуется на продырявленные доспехи своих древних германцев… Шучу! – поспешно добавила она, поймав укоризненные взгляды остальных.
– Музей… – рассеянно повторила Аделаида, перелистывая страничку ежедневника, – музей… Да, конечно, отличная мысль. Музей сейчас закрыт, но я переговорю с мужем.
Только оказавшись дома, Аделаида вспомнила, что собиралась позвонить дочери. Тут же, в прихожей, не раздеваясь, она набрала ее рабочий номер. Отозвался автоответчик. Это означало, что в крошечном, на три стола, офисе риелторской конторы, где работала Елена, никого уже нет.
Затем Аделаида позвонила ей домой и прослушала полную серию протяжных гудков, потрескиваний и обрывков чьих-то чужих разговоров.
«Надо все-таки купить ей мобильный телефон», – размышляла Аделаида по дороге на кухню. Она достала из морозилки каменной твердости треску, нашла в отделении для овощей луковицу и пять проросших картофелин, а на средней полке – почти полную банку с майонезом. С тех пор как дочь вышла замуж и переехала в Город, у нее не так уж часто возникало желание что-нибудь приготовить собственными руками, но сегодня был как раз такой день.
Как всякий неуверенный в себе, но добросовестный кулинар, она полностью сосредотачивалась на процессе, поминутно заглядывая в книгу рецептов и очень осторожно обращаясь с ножом. Результат, как правило, оказывался вполне съедобным, а главное, во время готовки не тревожили никакие посторонние мысли.
Спустя самое непродолжительное время рыба уже скворчала в духовом шкафу. Запах от нее, сытный и тягучий, густыми волнами заполнил квартиру и просочился на лестничную площадку, взволновав не на шутку возвращавшуюся с прогулки соседскую кошку.
Приехал из своего института муж, веселый и довольный – «Зенит» обыграл «Надир» со счетом 3:0, так что имелись все шансы получить в этом сезоне по меньшей мере «бронзу».
За ужином Аделаида рассказала мужу о неприятностях дочери. Тот поначалу отнесся к этому рассказу философски; подняв вилку с куском картошки и совершая ею плавные движения, словно во время лекции, высказал убеждение, что родителям не стоит вмешиваться в жизнь совершеннолетних детей и тем более улаживать их семейные ссоры. Впрочем, он ничего не имеет против намерения Аделаиды съездить на выходные в Город, если ей самой от этого станет легче. Он, кстати, все равно собирался провести субботу в музее, порыться в запасниках.
– Кстати, о музее… – начала было Аделаида, но муж, осененный новой идеей, перебил ее:
– Говоришь, не берет трубку? А почему бы тебе не поехать к ней уже завтра? После обеда, а? Завтра пятница, короткий день, в субботу ты не работаешь. Заночуешь у нее, а в субботу погуляете где-нибудь, походите по магазинам…
Аделаида, изумленная неожиданным поворотом мыслей мужа, ничего не ответила. Однако он и сам почувствовал, что несколько переборщил, пожал плечами, с равнодушным видом бросил: «Впрочем, тебе виднее…» – и молча доел свою рыбу.
– Хорошо, – сказала Аделаида, подумав, – если ты не возражаешь, я уеду завтра. Ужин тебе оставить?
– Нет-нет, зачем же тебе утруждаться? – поспешно возразил муж. – Я перекушу в институте, вернусь поздно. А в субботу пообедаю у Нарышкиных или в «Тайване».
– Только не бери шницель, он у них слишком перченный, – предостерегла Аделаида, надевая фартук и собираясь мыть посуду. Муж пробормотал что-то неразборчивое, плеснул себе чаю в широкий, кобальтовый с золотом чайный бокал с надписью «Дорогому и уважаемому…» и устремился назад, в гостиную, к телевизору.
Покончив с посудой, Аделаида накинула старое пальто и пошла выносить мусор. На дворе было темно, безлюдно и ветрено. Но ветер дул теплый, южный, он разгонял тяжело и неустанно ползущие с ледяного моря тучи, и мягкий серебристый отблеск на их рваных боках манил, и тревожил, и вселял надежду в истосковавшееся от бесконечной зимы сердце.
Аделаида постояла, прислонившись к старому, еще скованному стужей тополю, росшему посреди двора. С обледенелой ветки упала прозрачная светящаяся капля и покатилась по ее щеке; она вздрогнула, открыла глаза, подобрала ведро и вернулась домой.
Раньше всех, раньше даже дежурных техничек в школу прибыла завхоз. Она лично обследовала чистоту холла первого этажа, площадку перед столовой и коридор между директорским кабинетом и учительской.
Трудовик вечером заменил все перегоревшие в холле люминесцентные лампы на новые, и в их рассеянном, холодно-розоватом свете засияли отмытые до блеска высокие массивные двери спортзала. Сам спортзал выглядел далеко не так солидно и достойно, как его двери, но тут уж ничего поделать было нельзя.
Однако завхоз недаром считалась одной из самых сообразительных и находчивых женщин школы. Из кармана синего рабочего халата она извлекла моток скотча, ножницы, отрезала четыре аккуратные полоски и ими прикрепила к дверям лист плотной бумаги с выполненной крупными черными буквами надписью «Ремонт». Оба ключа от наглухо запертого дверного замка уже лежали в другом кармане.
Теперь надлежало заняться разбитым накануне стеклом. Кусок фанеры, прикрывший изнутри круглую дыру с длинными змеящимися от нее трещинами, сразу бросался в глаза и безнадежно портил ярко освещенный фасад. Завхоз постояла немного на тщательно очищенном от снега крыльце, уперев руки в бока и тихо ругая малолетних вредителей, после чего вернулась в вахтерскую и набрала знакомый номер.
– Доброе утро, Дмитрий Алексеевич! Это вас заместитель директора школы по хозяйственной части беспокоит, – заговорила она, делая страшные глаза и отмахиваясь от удивленного и разобиженного физрука, – у нас, знаете ли, вчера такая неприятность случилась – фасадное стекло раскокали начисто… Технички говорят, в это время как раз Саша мимо проходил с товарищами… Да, хорошо бы сегодня… К одиннадцати привезут? А раньше нельзя? Договорились, ждем!
Положив трубку, она взяла физрука за рукав и отвела его в сторону.
– Ты пойми, – втолковывала она ему, – тебе ведь сейчас спортзал не нужен, ты детей на лыжах выводишь, так? А иностранец этот по всей школе разгуливает, может и в спортзал заглянуть, так? Ну, и что он там увидит? Позору же не оберешься!
– Да понял я, понял, – вяло отбивался физрук, – ну хоть на пять минут отоприте, я оттуда свои лыжи заберу…
– Давай, только мигом, – смягчилась завхоз, доставая ключ, – лыжи можешь пока в моем кабинете держать.
Кабинет завхоза – та самая «каморка под лестницей» – был и в самом деле невелик, но очень, очень уютен. Его обстановку составляли письменный стол с выдвижной тумбой, несколько разномастных, но хорошо сохранившихся стульев, средних размеров несгораемый шкаф и вешалка; в углу была даже маленькая раковина с проволочной сушилкой для посуды. Крошечное окошко с пышно цветущей в любое время года геранью прикрывала опрятная белая занавеска; на шкафу жил сувенирный электрический самовар с надписью на крышке «Made in Tula».
Его круглый зеркальный бок отразил сначала свою хозяйку, потом мрачного физрука с лыжами, а после, когда физрук удалился, – золотые очки нового вахтера. Войдя в кабинет, вахтер зачем-то обшарил его глазами и лишь после этого заговорил.
– Я извиняюсь, – сказал он, откашлявшись, – я насчет стекла…
Завхоз, откинувшись на спинку стула и поигрывая остро отточенным карандашом, выжидательно смотрела на него.
– Как я вам уже докладывал, – продолжал вахтер, настороженно следя за движениями карандаша, – вчера, сразу после разбития стекла я опросил техничек. Лично. Никто ничего не знает, никто никого не видел.
– И?.. – дружелюбно спросила завхоз.
– Да как же, вы ведь только что звонили по телефону и сказали…
В кабинете повисла тревожная для вахтера пауза. Выдержав ее ровно столько, сколько нужно было, чтобы вахтер в полной мере ощутил всю зыбкость и неверность своей позиции, завхоз сказала:
– Хорошо. Я сейчас перезвоню Горчакову и объясню ему, что произошло недоразумение и что этого стекла его Саша не разбивал. После чего пошлю вас на поиски нового, стоимость которого, – тут завхоз пододвинула к себе приходно-расходную книгу и сделала в ней пометку, – будет вычтена из вашей зарплаты.
Вахтер побледнел и издал какой-то невнятный звук.
Завхоз, прекрасно знавшая, как и с кем нужно разговаривать в подобных обстоятельствах, пододвинула к себе телефон.
– Вы можете идти, Привалов, – бросила она, не глядя на булькающего горлом вахтера. Вахтер прижал ладонь к сердцу и тихо опустился на краешек стула.
– Катерина Алексевна… Помилосердствуйте… Как же это… За что…
– Ладно уж, – смилостивилась завхоз, – иди вон, из крана водички попей. Ты, Игнатьич, у нас человек новый, ты наших жизненных реалий не понимаешь. Стекло фасадное, дорогое, да пока стекольщиков дождешься… А за Горчакова ты не переживай, от него не убудет. Мало, что ли, его Сашка за девять лет школьного имущества попортил? Ну все, иди работай. И учти, за порядком наблюдать – твоя прямая обязанность. В другой раз вычту по всей строгости!
Вахтер, пятясь на ватных ногах, вышел из кабинета и очень осторожно прикрыл за собой дверь.
Прозвенел звонок на первый урок. Было восемь часов утра.
Наверху, под самой крышей, в лаборантской кабинета физики невыспавшийся трудовик хмуро разглядывал лабораторный стол, на котором была разложена вся школьная демонстрационная техника – видеоплеер «Samsung» с оголенными внутренностями и отечественный диапроектор «Луч».
Над душой у трудовика стояли Манечка с Васильевой и хором ныли:
– Ну Степа, ну хоть проектор почини… Ну ты ж у нас на все руки мастер…
– С ума все посходили, честное слово, – ворчал трудовик, включая паяльник.
Этажом ниже, в кабинете математики, шумел и волновался 5-й «А». Им только что сообщили, что следующим уроком вместо русского будет история и что проходить она будет в кабинете физики, а значит, покажут кино, потому что только в кабинете физики имеются плотные черные шторы на окнах и большой экран, который обычно вешается над доской.
Исчерпав все мирные способы восстановления дисциплины, математичка дала ученикам самостоятельную работу.
Пока 5-й «А» корпел над задачами, их учительница истории сидела в приемной, угощала вернувшуюся на пост Манечку мандаринами и расспрашивала о госте.
Манечка, очень хорошенькая в новой розовой кофточке со стразами, на вопросы отвечала рассеянно и то и дело поглядывала на дверь.
Ровно в половине девятого прибыла директриса, как всегда сдержанная и немногословная. Она была в своем повседневном сером костюме, но острый глаз исторички сразу заметил и серебряную птицу-брошь на лацкане, и мягкий блеск цепочки на прикрытой кружевом шее.
Следом за директрисой явился наконец и гость. Он принес с собой большой пластиковый пакет, поставил его на Манечкин стол и начал выгружать оттуда лазерные диски в ярких глянцевых упаковках. Директриса за его спиной вопросительно посмотрела на Манечку; та развела руками и отрицательно покачала головой.
– Извините, профессор, – тихо сказала директриса, – но у нас есть только диапроектор.
Гость задумался; потом вытащил из кармана куртки русско-немецкий словарь в мятой обложке, отыскал там нужное слово и облегченно пробормотал: «Ah, zo! Diapozitiven!» Оказалось, что он прихватил с собой и несколько коробок со слайдами.
Осведомившись у исторички, какую тему сейчас изучают ее ученики, и получив робкий ответ, что только начали падение Римской империи, гость выбрал одну из коробок и объявил, что готов.
Пять минут спустя в кабинете физики воцарился таинственный полумрак, полный смешков, шелеста, перешептываний и треска лопающихся пузырей от жвачки. Задние парты и длинная скамейка у стены были заняты учителями, которые по очереди шикали на детей. На кафедре мягко гудел включенный диапроектор, над которым склонилась вызвавшаяся ассистировать гостю Васильева.
Наконец с легким щелчком первый слайд стал на место, и на экране появилась карта Римской империи.
– Я расскажу вам сейчас об одной из величайших загадок Древнего мира, – негромко заговорил гость, смутно видимый в темноте, и шум в классе мгновенно утих. Алый кружок лазерной указки высветил на юге Апеннинского полуострова крошечный городок Конченцу, где в 415 году нашей эры кончил свои дни Аларих, великий вождь вестготов, покоритель Рима. Глубокой ночью, в тайне, его похоронили на дне реки, чьи воды были отведены в новое русло, и вместе с ним – несметные сокровища, захваченные ордами варваров в вечном городе. Река затем была возвращена в прежнее русло, и все рабы, участвовавшие в захоронении, нашли свою смерть в ее водах еще до восхода солнца. Тайна погребения вождя и сокровищ была, казалось, надежно сохранена, но… До наших дней сохранилась легенда, что тот, кто сумеет проследить весь путь Алариха от земель Мезии через страну галлов в Рим и дальше к югу – в хлебные, богатые провинции империи, где лишь внезапная смерть вождя спасла от полного порабощения Кампанью, Сицилию и Северную Африку, – тот сможет найти и русло давно уже высохшей реки, и саму могилу.
В приемной послышались шаги и голоса. Манечка тут же исчезла, прикрыв дверь. Аделаида торопливо запихнула сапоги под шкаф, вытерла влажные руки о бумажное полотенце и повернулась к зеркалу. В зеркале отразилось бледное, ненакрашенное лицо с опущенными уголками губ и новой морщинкой на переносице.
В дверь постучали, и Аделаида, крикнув: «Войдите!» – поспешно отступила к своему директорскому столу. Больше всего на свете ей сейчас хотелось бы оказаться дома… одной… или чтобы Лена приехала сама, без Вадима своего.
Телефон выключить, дверь никому не открывать… Муж пусть будет в командировке дней на шесть… И никаких футболов по телевизору до двух часов ночи. Двоечников, техничек, штатное расписание, разбитые стекла, поломанные парты, родителей 2-го «А» – всех побоку!
Отогнав усилием воли эти соблазнительные, но бесполезные мысли, Аделаида Максимовна приготовилась гостеприимно улыбаться.
* * *
Если бы Манечка вела дневник, для записей ей понадобились бы чернила разных цветов – и тяжелого густо-коричневого, и унылого фиолетового, и легкомысленной охры, и яростной киновари, и умиротворяющего голубого, и многих, многих других.Манечка не была художницей, она просто воспринимала окружающий мир не так, как видят его другие, не столь эмоционально одаренные натуры. Все более или менее значительные события представлялись ею в яркой цветовой гамме, а иногда и в обрамлении музыкальных звуков и даже запахов.
Например, неожиданное получение денежного перевода от родителей, живущих в Туле, – и как раз в тот самый момент, когда аванса больше нет, до получки еще неделя и занять абсолютно не у кого. Пышное малиновое зарево под аккомпанемент серебряного голоса Луи Армстронга… И в морозном воздухе, расцвеченном бледными пятнами фонарей, аромат свежеиспеченного пирога с печенкой и гречневой кашей.
(Если вы до этого в течение трех дней питались практически одной вареной картошкой и если вы очень любите пироги с печенкой, то вы, возможно, поймете, о чем мы…)
К утру боль после визита к стоматологу, мучившая Манечку всю ночь, наконец отпустила. Манечка блаженно вздохнула и свернулась клубком под старым пуховым одеялом, собираясь поспать еще часика два. В четырехкомнатной коммунальной квартире, где им с Лешкой принадлежала самая большая, восемнадцатиметровая комната с балконом, стояла бархатная тишина. Угомонился даже водопроводчик Костя из угловой комнаты, отмечавший с коллегами получение зарплаты.
Тихо посапывал на своем диване Лешка, снова пришедший из школы с распухшей губой и в порванной рубашке; у него под боком храпел и дергал лапами во сне старый облезлый терьер по кличке Босс.
Манечке же отчего-то не спалось. Мешало слабое, но ясное предчувствие чего-то необычного – бледный, едва заметный золотистый отблеск, словно перед самым восходом солнца, хотя солнца никакого не было и не могло быть – в такую-то метель. «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…» – зубрил вечером Лешка, расхаживая по комнате с остановившимся взглядом и прижатым к животу Пушкиным. Вспомнив эту трогательную картину, Манечка улыбнулась и откинула одеяло.
На работу она пришла неслыханно рано, в половине девятого. На столе были грудой свалены папки с личными делами учащихся – не иначе, кто-то из завучей вечером копался, а на место их не поставил, – зато под папками обнаружилось несколько рукописных бумаг с пометкой «срочно напечатать и размножить». Кажется, некоторые из этих бумаг валялись тут с позавчерашнего дня, а вот этот приказ по поводу профучебы определенно кто-то спрашивал еще в прошлую пятницу.
Манечка решила разгрести весь этот завал. Заперла дверь в приемную, чтобы не мешали, и сосредоточенно, не отвлекаясь, работала часа полтора.
В одиннадцатом часу пришла завхоз звать пить чай в свою «каморку под лестницей». Дожидаясь, пока Манечка допечатает последнюю страницу, завхоз стояла у окна и наблюдала, как новый вахтер разгребает перед парадным входом снег.
– Кто-то к нам приехал, – сказала вдруг завхоз, отодвигая тюлевую занавеску, – «Опель Астра», цвет – мокрый асфальт, почти новый, на левом крыле небольшая вмятина…
– Вы так хорошо сквозь метель видите? – восхитилась Манечка.
– А метели никакой нет, кончилась. Вот-вот солнышко проглянет. Кто бы это мог быть? Подожди-ка… Иностранец какой-то. Тебе начальница ничего не говорила вчера?
– Отчего вы думаете, что иностранец? – спросила Манечка, поспешно вылезая из-за стола.
– Что ж я, иностранца от нашего мужика не отличу, что ли? – обиделась завхоз. – Иди сама посмотри. Блондин… высокий… на немца похож. Ой, Маня, а ведь я догадываюсь, кто это может быть! Пойду встречу, не то наш бдительный Игнатьич его застопорит!..
Манечка прилипла носом к окну, но никого уже не увидела. Иностранец, кем бы он ни был, уже поднялся на крыльцо, и от любопытных глаз его защищал обледенелый козырек.
Не прошло и двух минут, как гость, сопровождаемый завхозом, появился в дверях приемной. Манечка, торопливо взбивавшая перед зеркалом пышную вороную челку, обернулась и замерла.
Золотое сияние легло на вытертый линолеум. Покрытые облупившейся масляной краской стены задрожали, сделались прозрачными и исчезли, открыв ослепительный, залитый солнцем простор. Теплый ветер всколыхнул Манечкины волосы. Он нес с собой аромат горьковатых степных трав и свежесть чистейших голубых озер.
«Оnly you…» – cладко вздохнул Элвис Пресли где-то над левым Манечкиным ушком.
– …профессор Роджерс из Цюриха, – грозно откашлявшись, повторила завхоз.
– Мария, – пропела Манечка, зачарованно глядя в глубокие северные глаза гостя.
– Прекрасное имя, – улыбнувшись, ответил гость. – Могу ли я видеть госпожу Шереметьеву? – Он говорил по-русски, хотя и с сильным акцентом, но совершенно правильно. Завхоз с Манечкой переглянулись.
– А… госпожа Шереметьева немного задерживается, она просила передать вам свои извинения, – нашлась завхоз, приоткрыв дверь директорского кабинета. – Вот здесь вы сможете ее подождать. Может быть, чашку чая? Кофе? Минеральной воды?
– Благодарю, – отозвался гость, с интересом оглядев кабинет, – но я, с вашего разрешения, предпочел бы пока побродить по школе.
Он кивнул женщинам и, не дожидаясь ответа, удалился.
– Н-да, – сказала завхоз после долгой паузы, – наверное, следовало бы его сопроводить… Но мне почему-то кажется, что он справится и сам. Однако начальство-то где? Где ее носит? А мы тут за нее отдувайся!
– Какой мужчина!.. – не слушая завхоза, шептала Манечка. – Какой мужчина!
Завхоз выразительно посмотрела на Манечку, покачала головой и ушла.
Очнувшись, Манечка начала действовать. Мгновенно все бумаги со стола были убраны в толстую папку с надписью «Приказы» на корешке, а сама папка засунута на полку. Поверхность стола, освобожденная от пыли и бумажного мусора и украшенная вазочкой с гвоздиками, приобрела праздничный вид; сбоку посвежел и заиграл красками громоздкий компьютерный монитор, а с клавиатуры бесследно исчезли пятна от кофе и хлебные крошки.
Покончив с уборкой, Манечка еще раз внимательно оглядела себя в зеркале. Так и есть: над левой бровью наметился прыщик, ресницы какие-то тусклые, и помада совсем съелась. Манечка хищно прищурилась и достала из сумочки Специальный Набор для Боевого Раскраса.
* * *
Прозвенел звонок, возвещающий начало пятого урока, и Аделаида осталась в своем кабинете одна. Ушел в кабинет иностранных языков гость, увлекаемый обеими англичанками и подоспевшей немкой, ушла повар Алиса, интересовавшаяся, будет ли гость обедать, ушла завуч старших классов со свежим выпуском «Педагогической науки», и с ней под руку беременная Васильева, томно обмахивающаяся больничным листком.Не сразу, но разошлись и просто любопытные, под разными предлогами толпившиеся в приемной и как бы невзначай заглядывавшие в полуоткрытую дверь кабинета.
Знакомство с гостем произошло как-то быстро и странно, что смутило Аделаиду, ценившую протокол. Смутило Аделаиду и то, что гость показался ей совершенно непохожим на профессора и директора лицея.
Аделаида была знакома со многими профессорами, как докторами педагогических наук, так и историками, из окружения мужа. В большинстве своем это были люди солидные, в возрасте, а преобладающими внешними признаками являлись очки, лысина, борода, нездоровый цвет лица и томная расплывчатость фигуры.
Новоявленный же специалист по древней истории был, напротив того, молод (лет тридцати пяти на вид), хорош собой и замечательно сложен. Лицо его, сильно загорелое, с правильными чертами, было гладко выбрито; глаза без очков, темно-серые, глубоко посаженные, пристальные; густые светлые волосы коротко острижены и зачесаны назад. Да и одет демократично – джинсы, свитер с глухим воротом и стильная, хотя и несколько потрепанная, замшевая куртка.
А впрочем, бог с ней, с внешностью – известно ведь, что у них в Европах все не как у людей, и ученую степень дают кому ни попадя, и одеваются с полным безразличием к условностям. Не документы же было у него спрашивать, в самом-то деле?
Пока Ирина Львовна с Манечкой шепотом спорили в приемной, кому из них представлять гостя директрисе, тот, услыхав «Войдите!», спокойно открыл дверь кабинета и вошел. Секретарша с англичанкой ахнули и устремились следом.
Гость приблизился к стоявшей неподвижно Аделаиде Максимовне.
– Карл Роджерс, – представился он приятным низким голосом.
– Аделаида Максимовна Шереметьева, – ответила Аделаида, пытаясь вспомнить, принято ли сейчас при знакомстве с иностранцами подавать руку; ничего не вспомнила, но решила на всякий случай подать. Гость принял руку бережно, словно драгоценность, слегка пожал и на мгновение накрыл другой ладонью, сухой и очень горячей.
– А-де-ла-ида, – повторил он задумчиво, словно имя было совсем уж трудно произносимое, – Аделаида… Делла… Вы позволите мне называть вас Делла?
Покосившись на замерших у двери Манечку с Ириной Львовной, Аделаида Максимовна смутилась окончательно и в просьбе отказала. Гость, впрочем, нисколько этим не обиделся и не огорчился, лишь внимательно посмотрел на порозовевшую директрису, и в серых глазах его на миг вспыхнули лукавые золотые огоньки.
Аделаида, спохватившись, предложила ему сесть.
– Вы очень хорошо говорите по-русски, профессор, – заметила она, желая сгладить возникшую неловкость.
– О, я давно изучаю русский язык, но до сих пор не имел возможности практиковаться. Я впервые в России, – серьезно и обстоятельно ответил гость.
Задав еще несколько вопросов относительно планов и намерений гостя в подведомственной ей школе и получив такие же деловые, обстоятельные ответы, Аделаида совершенно успокоилась.
Гость вел себя в высшей степени корректно, неудобных вопросов больше не задавал, глазами на Аделаиду не сверкал. С зашедшими по неотложному делу педагогами вежливо раскланивался, привстав с кресла.
После краткого визита в кабинет иностранных языков гость отбыл, пообещав явиться завтра утром и провести в школе весь день.
В перерыве между сменами Аделаида созвала административное совещание.
– Гость пробудет у нас всю следующую неделю, до начала каникул, – сказала она, кратко посвятив коллег в суть дела, – полагаю, преподавателям иностранных языков, истории и литературы следует воспользоваться любезным предложением господина Роджерса насчет проведения уроков.
– Мы-то уж точно воспользуемся! – тут же заявила Ирина Львовна. Остальные согласно закивали.
– Надо бы культурную программу для гостя, – сказала Мария Александровна.
– Культурную программу берем на себя, – вновь выступила Ирина Львовна, – у Татьяны Эрнестовны знакомая билетерша в оперном театре.
Остальные заволновались.
– Почему это – «вы берете»? – возразила Мария Александровна. – Опера оперой, но и у нас, в начальной школе, есть что показать! Наша «Снежинка» на фестиваль в область ездила, забыли? Вася Мухин на домре играет…
– А наш драмкружок? – поддержала Марию Александровну завуч старших классов. – Они как раз «Горе от ума» репетируют!
– В музей его надо сводить, вот что, – предложила завхоз, – пусть полюбуется на продырявленные доспехи своих древних германцев… Шучу! – поспешно добавила она, поймав укоризненные взгляды остальных.
– Музей… – рассеянно повторила Аделаида, перелистывая страничку ежедневника, – музей… Да, конечно, отличная мысль. Музей сейчас закрыт, но я переговорю с мужем.
Только оказавшись дома, Аделаида вспомнила, что собиралась позвонить дочери. Тут же, в прихожей, не раздеваясь, она набрала ее рабочий номер. Отозвался автоответчик. Это означало, что в крошечном, на три стола, офисе риелторской конторы, где работала Елена, никого уже нет.
Затем Аделаида позвонила ей домой и прослушала полную серию протяжных гудков, потрескиваний и обрывков чьих-то чужих разговоров.
«Надо все-таки купить ей мобильный телефон», – размышляла Аделаида по дороге на кухню. Она достала из морозилки каменной твердости треску, нашла в отделении для овощей луковицу и пять проросших картофелин, а на средней полке – почти полную банку с майонезом. С тех пор как дочь вышла замуж и переехала в Город, у нее не так уж часто возникало желание что-нибудь приготовить собственными руками, но сегодня был как раз такой день.
Как всякий неуверенный в себе, но добросовестный кулинар, она полностью сосредотачивалась на процессе, поминутно заглядывая в книгу рецептов и очень осторожно обращаясь с ножом. Результат, как правило, оказывался вполне съедобным, а главное, во время готовки не тревожили никакие посторонние мысли.
Спустя самое непродолжительное время рыба уже скворчала в духовом шкафу. Запах от нее, сытный и тягучий, густыми волнами заполнил квартиру и просочился на лестничную площадку, взволновав не на шутку возвращавшуюся с прогулки соседскую кошку.
Приехал из своего института муж, веселый и довольный – «Зенит» обыграл «Надир» со счетом 3:0, так что имелись все шансы получить в этом сезоне по меньшей мере «бронзу».
За ужином Аделаида рассказала мужу о неприятностях дочери. Тот поначалу отнесся к этому рассказу философски; подняв вилку с куском картошки и совершая ею плавные движения, словно во время лекции, высказал убеждение, что родителям не стоит вмешиваться в жизнь совершеннолетних детей и тем более улаживать их семейные ссоры. Впрочем, он ничего не имеет против намерения Аделаиды съездить на выходные в Город, если ей самой от этого станет легче. Он, кстати, все равно собирался провести субботу в музее, порыться в запасниках.
– Кстати, о музее… – начала было Аделаида, но муж, осененный новой идеей, перебил ее:
– Говоришь, не берет трубку? А почему бы тебе не поехать к ней уже завтра? После обеда, а? Завтра пятница, короткий день, в субботу ты не работаешь. Заночуешь у нее, а в субботу погуляете где-нибудь, походите по магазинам…
Аделаида, изумленная неожиданным поворотом мыслей мужа, ничего не ответила. Однако он и сам почувствовал, что несколько переборщил, пожал плечами, с равнодушным видом бросил: «Впрочем, тебе виднее…» – и молча доел свою рыбу.
– Хорошо, – сказала Аделаида, подумав, – если ты не возражаешь, я уеду завтра. Ужин тебе оставить?
– Нет-нет, зачем же тебе утруждаться? – поспешно возразил муж. – Я перекушу в институте, вернусь поздно. А в субботу пообедаю у Нарышкиных или в «Тайване».
– Только не бери шницель, он у них слишком перченный, – предостерегла Аделаида, надевая фартук и собираясь мыть посуду. Муж пробормотал что-то неразборчивое, плеснул себе чаю в широкий, кобальтовый с золотом чайный бокал с надписью «Дорогому и уважаемому…» и устремился назад, в гостиную, к телевизору.
Покончив с посудой, Аделаида накинула старое пальто и пошла выносить мусор. На дворе было темно, безлюдно и ветрено. Но ветер дул теплый, южный, он разгонял тяжело и неустанно ползущие с ледяного моря тучи, и мягкий серебристый отблеск на их рваных боках манил, и тревожил, и вселял надежду в истосковавшееся от бесконечной зимы сердце.
Аделаида постояла, прислонившись к старому, еще скованному стужей тополю, росшему посреди двора. С обледенелой ветки упала прозрачная светящаяся капля и покатилась по ее щеке; она вздрогнула, открыла глаза, подобрала ведро и вернулась домой.
* * *
Наступившая пятница оказалась днем хлопотливым и полным забот как для героев, так и для рядовых участников этой правдивой истории.Раньше всех, раньше даже дежурных техничек в школу прибыла завхоз. Она лично обследовала чистоту холла первого этажа, площадку перед столовой и коридор между директорским кабинетом и учительской.
Трудовик вечером заменил все перегоревшие в холле люминесцентные лампы на новые, и в их рассеянном, холодно-розоватом свете засияли отмытые до блеска высокие массивные двери спортзала. Сам спортзал выглядел далеко не так солидно и достойно, как его двери, но тут уж ничего поделать было нельзя.
Однако завхоз недаром считалась одной из самых сообразительных и находчивых женщин школы. Из кармана синего рабочего халата она извлекла моток скотча, ножницы, отрезала четыре аккуратные полоски и ими прикрепила к дверям лист плотной бумаги с выполненной крупными черными буквами надписью «Ремонт». Оба ключа от наглухо запертого дверного замка уже лежали в другом кармане.
Теперь надлежало заняться разбитым накануне стеклом. Кусок фанеры, прикрывший изнутри круглую дыру с длинными змеящимися от нее трещинами, сразу бросался в глаза и безнадежно портил ярко освещенный фасад. Завхоз постояла немного на тщательно очищенном от снега крыльце, уперев руки в бока и тихо ругая малолетних вредителей, после чего вернулась в вахтерскую и набрала знакомый номер.
– Доброе утро, Дмитрий Алексеевич! Это вас заместитель директора школы по хозяйственной части беспокоит, – заговорила она, делая страшные глаза и отмахиваясь от удивленного и разобиженного физрука, – у нас, знаете ли, вчера такая неприятность случилась – фасадное стекло раскокали начисто… Технички говорят, в это время как раз Саша мимо проходил с товарищами… Да, хорошо бы сегодня… К одиннадцати привезут? А раньше нельзя? Договорились, ждем!
Положив трубку, она взяла физрука за рукав и отвела его в сторону.
– Ты пойми, – втолковывала она ему, – тебе ведь сейчас спортзал не нужен, ты детей на лыжах выводишь, так? А иностранец этот по всей школе разгуливает, может и в спортзал заглянуть, так? Ну, и что он там увидит? Позору же не оберешься!
– Да понял я, понял, – вяло отбивался физрук, – ну хоть на пять минут отоприте, я оттуда свои лыжи заберу…
– Давай, только мигом, – смягчилась завхоз, доставая ключ, – лыжи можешь пока в моем кабинете держать.
Кабинет завхоза – та самая «каморка под лестницей» – был и в самом деле невелик, но очень, очень уютен. Его обстановку составляли письменный стол с выдвижной тумбой, несколько разномастных, но хорошо сохранившихся стульев, средних размеров несгораемый шкаф и вешалка; в углу была даже маленькая раковина с проволочной сушилкой для посуды. Крошечное окошко с пышно цветущей в любое время года геранью прикрывала опрятная белая занавеска; на шкафу жил сувенирный электрический самовар с надписью на крышке «Made in Tula».
Его круглый зеркальный бок отразил сначала свою хозяйку, потом мрачного физрука с лыжами, а после, когда физрук удалился, – золотые очки нового вахтера. Войдя в кабинет, вахтер зачем-то обшарил его глазами и лишь после этого заговорил.
– Я извиняюсь, – сказал он, откашлявшись, – я насчет стекла…
Завхоз, откинувшись на спинку стула и поигрывая остро отточенным карандашом, выжидательно смотрела на него.
– Как я вам уже докладывал, – продолжал вахтер, настороженно следя за движениями карандаша, – вчера, сразу после разбития стекла я опросил техничек. Лично. Никто ничего не знает, никто никого не видел.
– И?.. – дружелюбно спросила завхоз.
– Да как же, вы ведь только что звонили по телефону и сказали…
В кабинете повисла тревожная для вахтера пауза. Выдержав ее ровно столько, сколько нужно было, чтобы вахтер в полной мере ощутил всю зыбкость и неверность своей позиции, завхоз сказала:
– Хорошо. Я сейчас перезвоню Горчакову и объясню ему, что произошло недоразумение и что этого стекла его Саша не разбивал. После чего пошлю вас на поиски нового, стоимость которого, – тут завхоз пододвинула к себе приходно-расходную книгу и сделала в ней пометку, – будет вычтена из вашей зарплаты.
Вахтер побледнел и издал какой-то невнятный звук.
Завхоз, прекрасно знавшая, как и с кем нужно разговаривать в подобных обстоятельствах, пододвинула к себе телефон.
– Вы можете идти, Привалов, – бросила она, не глядя на булькающего горлом вахтера. Вахтер прижал ладонь к сердцу и тихо опустился на краешек стула.
– Катерина Алексевна… Помилосердствуйте… Как же это… За что…
– Ладно уж, – смилостивилась завхоз, – иди вон, из крана водички попей. Ты, Игнатьич, у нас человек новый, ты наших жизненных реалий не понимаешь. Стекло фасадное, дорогое, да пока стекольщиков дождешься… А за Горчакова ты не переживай, от него не убудет. Мало, что ли, его Сашка за девять лет школьного имущества попортил? Ну все, иди работай. И учти, за порядком наблюдать – твоя прямая обязанность. В другой раз вычту по всей строгости!
Вахтер, пятясь на ватных ногах, вышел из кабинета и очень осторожно прикрыл за собой дверь.
Прозвенел звонок на первый урок. Было восемь часов утра.
Наверху, под самой крышей, в лаборантской кабинета физики невыспавшийся трудовик хмуро разглядывал лабораторный стол, на котором была разложена вся школьная демонстрационная техника – видеоплеер «Samsung» с оголенными внутренностями и отечественный диапроектор «Луч».
Над душой у трудовика стояли Манечка с Васильевой и хором ныли:
– Ну Степа, ну хоть проектор почини… Ну ты ж у нас на все руки мастер…
– С ума все посходили, честное слово, – ворчал трудовик, включая паяльник.
Этажом ниже, в кабинете математики, шумел и волновался 5-й «А». Им только что сообщили, что следующим уроком вместо русского будет история и что проходить она будет в кабинете физики, а значит, покажут кино, потому что только в кабинете физики имеются плотные черные шторы на окнах и большой экран, который обычно вешается над доской.
Исчерпав все мирные способы восстановления дисциплины, математичка дала ученикам самостоятельную работу.
Пока 5-й «А» корпел над задачами, их учительница истории сидела в приемной, угощала вернувшуюся на пост Манечку мандаринами и расспрашивала о госте.
Манечка, очень хорошенькая в новой розовой кофточке со стразами, на вопросы отвечала рассеянно и то и дело поглядывала на дверь.
Ровно в половине девятого прибыла директриса, как всегда сдержанная и немногословная. Она была в своем повседневном сером костюме, но острый глаз исторички сразу заметил и серебряную птицу-брошь на лацкане, и мягкий блеск цепочки на прикрытой кружевом шее.
Следом за директрисой явился наконец и гость. Он принес с собой большой пластиковый пакет, поставил его на Манечкин стол и начал выгружать оттуда лазерные диски в ярких глянцевых упаковках. Директриса за его спиной вопросительно посмотрела на Манечку; та развела руками и отрицательно покачала головой.
– Извините, профессор, – тихо сказала директриса, – но у нас есть только диапроектор.
Гость задумался; потом вытащил из кармана куртки русско-немецкий словарь в мятой обложке, отыскал там нужное слово и облегченно пробормотал: «Ah, zo! Diapozitiven!» Оказалось, что он прихватил с собой и несколько коробок со слайдами.
Осведомившись у исторички, какую тему сейчас изучают ее ученики, и получив робкий ответ, что только начали падение Римской империи, гость выбрал одну из коробок и объявил, что готов.
Пять минут спустя в кабинете физики воцарился таинственный полумрак, полный смешков, шелеста, перешептываний и треска лопающихся пузырей от жвачки. Задние парты и длинная скамейка у стены были заняты учителями, которые по очереди шикали на детей. На кафедре мягко гудел включенный диапроектор, над которым склонилась вызвавшаяся ассистировать гостю Васильева.
Наконец с легким щелчком первый слайд стал на место, и на экране появилась карта Римской империи.
– Я расскажу вам сейчас об одной из величайших загадок Древнего мира, – негромко заговорил гость, смутно видимый в темноте, и шум в классе мгновенно утих. Алый кружок лазерной указки высветил на юге Апеннинского полуострова крошечный городок Конченцу, где в 415 году нашей эры кончил свои дни Аларих, великий вождь вестготов, покоритель Рима. Глубокой ночью, в тайне, его похоронили на дне реки, чьи воды были отведены в новое русло, и вместе с ним – несметные сокровища, захваченные ордами варваров в вечном городе. Река затем была возвращена в прежнее русло, и все рабы, участвовавшие в захоронении, нашли свою смерть в ее водах еще до восхода солнца. Тайна погребения вождя и сокровищ была, казалось, надежно сохранена, но… До наших дней сохранилась легенда, что тот, кто сумеет проследить весь путь Алариха от земель Мезии через страну галлов в Рим и дальше к югу – в хлебные, богатые провинции империи, где лишь внезапная смерть вождя спасла от полного порабощения Кампанью, Сицилию и Северную Африку, – тот сможет найти и русло давно уже высохшей реки, и саму могилу.