Страница:
– Феликс! Феликс… я с тобой разговариваю! Ты что, оглох?! Нет, клянусь всеми богами, с таким усердием тебе не миновать розог!
Квинт, надсмотрщик за рабами, занятыми в общественном туалете, орал что было сил. Но Феликс не слышал его гневных воплей. От едкого запаха человеческих испражнений он почти все время находился в каком-то странном состоянии, напоминающем сон с открытыми глазами. Тело наливалось свинцовой тяжестью. В голове делалось пусто-пусто…
Перед Феликсом, на мраморных скамьях с круглыми прорезями для отправления естественных надобностей, сидели люди. Их фигуры расплывались, превращались в цветные размазанные пятна. И почти полностью исчезали все звуки.
Вообще-то, говорят, летом в общественном туалете не так уж и невыносимо: легкий ветерок постоянно дует под потолком, где предусмотрены специальные отверстия для проветривания зала. Однако теперь слишком холодно, дырки заткнули шерстью, и дышать в туалете стало практически невозможно. Посетителям хорошо – они забегают ненадолго, обменяться новостями, посплетничать. Но если здесь находиться с утра до вечера… Да еще и спать в огороженном дальнем углу этого помещения, где запах практически тот же, мучительно-едкий… А ведь под скамьей все время журчит вода. Направленный в желоб поток смывает нечистоты и уносит их за пределы здания, в специальные ямы. Однако вонь все равно стоит отупляюще невыносимая…
Квинт тем временем не унимался:
– Феликс! Ты будешь играть или нет?! Ты стоишь как столб уже полдня, а у тебя в руках, между прочим, кимвал![15]
Он пришел в себя только от сильного толчка в бок. Понял, что ударил его худенький флейтист, стоящий рядом на постаменте, оборудованном в центре зала. Парень выглядел недовольным и уставшим: от долгой игры лицо его стало серым, темным, как туника из грубой, небеленой ткани, в которую был одет юноша.
Работающим здесь рабам и правда приходится нелегко. По правилам, надо играть, когда в туалете есть хоть кто-нибудь из посетителей, – для того чтобы заглушить естественные звуки и доставить эстетическое удовольствие. Странные они, мягко говоря, люди, эти эфесцы. Удовольствие при таком минутном срамном деле! Туалеты, как и термы, есть в каждом богатом доме. В роскошном особняке Сервилия, например, имелось целых два отхожих места, и все равно хозяин сюда наведывался. Непонятная радость – опорожнить кишечник при свидетелях! Но тем не менее в туалете постоянно кто-то есть, поэтому музыканты вынуждены все время работать.
– Похоже, тебя точно звали не Феликс. Этого имени ты вообще словно не слышишь, – сочувственно заметил еще один раб, со свирелью. – Неужели ты вообще ничего не помнишь о своем прошлом?
Феликс, ударяя половинками кимвала, едва заметно пожал плечами.
Какой он на самом деле Феликс?[16] Хозяин решил так звать его явно в насмешку!
А память, увы, давно похожа на разбившийся сосуд, и только несколько небольших осколков удалось сохранить.
Большой прекрасный корабль с могучими белыми парусами; толстые, ранящие ладони веревки, которые надо то ослаблять, то затягивать; длинноволосые мужчины с коричневыми от солнца лицами в яркой одежде…
Люди в таком броском убранстве, конечно же, изношенном и оборванном, как и у всех, кто выставлен на рынке рабов, иногда встречаются и здесь. Говорят, то платье галлов. Поэтому, возможно, родиной была Галлия. А может, и какой-нибудь другой край. Сложно сказать что-то определенное, потому что других осколков памяти больше нет. И, скорее всего, никогда не будет. Хотя через несколько лет после работы в доме Сервилия воспоминания начинали становиться более четкими и подробными: возникали картины беспощадного шторма, нелепого кораблекрушения, а еще появлялось доброе женское лицо, в морщинках, но такое славное, такое светлое! Однако после того, когда господин, застав жену, как он кричал, «с презренным варваром», долго бил ногами в лицо, живот, в спину, зыбкая память потухла окончательно.
– Кхе-кхе-кхе, – демонстративно покашлял оживившийся флейтист, и Феликс улыбнулся.
В туалете появилась молоденькая рабыня[17]. Приподняв края одежды, она уселась на свободный кружочек, застреляла лукавыми глазками. А это значит только одно: очень скоро здесь появится и ее госпожа, для которой рабыня теперь греет место. Госпожа обычно сидит в туалете долго, ни с кем не общается, не сводит грустных глаз с постамента.
Флейтист умирает от ревности, ему так нравится эта миловидная женщина. Но влюбленный юноша ей безразличен, она ищет взгляд другого. А другой, избранник ее, старательно звеня кимвалом, постоянно отворачивается…
Да, вначале Феликсу это льстило – ни одна девушка не могла пройти мимо, восторженно не оглянувшись вслед. Светлые, с легкой рыжинкой волосы даже после того, как Сервилий распорядился их остричь, спадают на плечи золотыми волнами (а ведь раньше они вообще были до пояса!). Завороженные, будь то рабыни или их хозяйки, восхищались и синими, как море, глазами, чувственным капризным ртом. Все, как одна, говорили, что не видели прежде такого красивого стройного тела…
«Не надо мне больше никаких женщин, – раздраженно подумал Феликс, звеня кимвалом. – И я Флавии избегал, но она своего добилась. Нажаловалась мужу, что я ее не слушаюсь, он потребовал выполнять все распоряжения жены. Мое дело маленькое, я и стал выполнять. Решил: у них так принято. С этим народом и его обычаями вообще спятить можно! Впрочем, красота Флавии меня, конечно, завораживала. Потрясающая женщина: никогда не уставала от любви и многому меня научила. А какой красивейший перстень она мне подарила! Золотой, с ажурными решеточками, в которых закреплен сияющий камень. Под камнем – пластина с профилем красавицы Венеры. От него глаз невозможно оторвать. Каждый раз, когда я смотрю на него, сердце екает – неописуемая красота, совершенная, невообразимая! Наверное, Флавия очень любила меня, если сделала такой подарок… А потом нас застал Сервилий. Я был так удивлен, что он рассвирепел! Мне-то казалось: выполняю его распоряжение! Потом уже вспомнил: Флавия ведь всегда ко мне приходила, когда муженька не было дома. Хитрая интриганка! Поняла, что муж зол, и выставила все так, будто бы это я ее соблазнил. Нет, не надо мне больше никаких женщин! От них радости на пару мгновений, а бед и разочарований – на всю жизнь! Сначала Сервилий хотел забить меня до смерти, но потом решил, что это было бы слишком просто. И отдал работать сюда, в общественный туалет. Здесь стоит такая вонь, что я часто думаю…»
Мысль оборвалась внезапно.
Легок на помине!
В туалете появился Сервилий, и Феликс, презирая себя, понял, что сжимается, съеживается под темным дурным взглядом хозяина. Вроде бы ни в чем не виноват перед ним, а все равно хочется провалиться сквозь землю. Лицо Сервилия опять искорежено ненавистью, он скрипит зубами, и руки сжимаются в кулаки…
– Приветствую тебя, великий музыкант! Ты по праву занимаешь свое место, оно соответствует твоему духу и наклонностям. – Сервилий, остановившись перед Феликсом, нервно повел шеей и взмахнул ладонью, отчего краешек белоснежной тоги, застегнутой брошью из красного сверкающего камня, едва не соскользнул с плеча. – Я давно заметил: от тебя бессмысленно ждать добрых дел или благодарности. Но я не сержусь на тебя. О нет, совершенно не сержусь! В знак моего прекраснейшего к тебе отношения я приготовил кое-какой подарок. Ты очень обрадуешься. В общем, можешь попрощаться тут со всеми. Вряд ли ты еще когда-либо сможешь лицезреть своих товарищей, с которыми ты занимался таким важным делом. Однако же не печалься. Тебя ждет еще более приятное времяпрепровождение…
Голос хозяина звучал обволакивающе-мягко. Обычно Сервилий вообще производил впечатление очень спокойного, уравновешенного человека. Любил читать философов, упражняться в ораторском искусстве в термах. А еще мог, устроившись с чашею вина в атрии, часами слушать, как журчит хрустальный фонтан, омывая струями воды белый мраморный кувшин. И после случая с женой внешне он остался таким же. Вряд ли бы кто-нибудь поверил, что этот статный мужчина может часами истязать соперника, наслаждаясь стонами мучающейся окровавленной плоти…
Когда они вышли из здания общественного туалета, Феликс с удовольствием сделал глубокий вдох, набрал полную грудь холодного чистейшего вкусного воздуха. И, сразу же бросаясь вдогонку, закашлялся. Сервилий, как назло, шагал так быстро, что его белая тога стала напоминать стаю вспугнутых чаек.
Кружится голова – вокруг свежесть, всюду приятные запахи. И ноги слабые, дрожащие…
Едва поспевая за хозяином, Феликс лихорадочно прикидывал, что за очередную пакость задумал мстительный рогоносец.
Судя по тому, что они шагают в сторону, противоположную от самой главной улицы Эфеса, улицы Куретов, застроенной роскошными особняками и лучшими магазинами, о возвращении в огромный красивый дом Сервилия речи не идет. Скорее всего, хозяин решил найти для своего «любимого» раба новую, как всегда, мучительную работу. Но какую?..
Отдать в строители? Действительно, тяжело ворочать каменные глыбы, выкладывать стены из известняка или мраморные полы. Но после туалета такая работа кажется счастьем – свежий воздух, достаточно времени для сна, да и кормят, наверное, рабов на стройке неплохо. Разве много настроишь на голодный желудок?
Или вздумал сгубить на каменоломнях? Ох, там сыро, темно. Кровавые мозоли на руках, порванные мышцы и связки, вечно ноющий от поднятия тяжестей живот, соленый пот, разъедающий глаза… Безусловно, вот она, изощренно-достойная месть за касание упругой груди Флавии, золотистого курчавого треугольника внизу круглого животика…
– Пришли. Проходи же, мой… дорогой друг. – Сервилий подтолкнул опешившего Феликса в спину. – Вот и обещанный сюрприз: я продал тебя ланисте[18]. Надеюсь, по вкусу придется новая интересная жизнь. Впрочем, даже если и не понравится, не ропщи на судьбу. Недовольство весьма быстро иссякнет, так пересыхает ручей в жаркую пору года. Вряд ли ты протянешь здесь слишком долго.
От восторга он едва не задохнулся.
В это было невозможно поверить!
Стать гладиатором! Выходить на арену в шлеме, закрывающем лицо широким забралом, с большим выпуклым прямоугольным щитом-скутумом; с наручем на правой руке, сжимающей меч-гладус! А впрочем, может и не сделают мирмиллоном[19]. У ретиария[20] простые доспехи: металлический наплечник – галерус, надевающийся на левое плечо и закрывающий шею, а еще наруч на левой руке. Куда грознее его оружие: огромная сеть и трезубец. Устоять «рыбке» против такого соперника очень сложно, одно неверное движение – и тяжелая сеть опутывает тело, и только толпа на трибунах решает, будет ли мирмиллон жить дальше. Какие это, должно быть, напряженнейшие, изматывающие мгновения: через застилающую глаза кровь вглядываться в стоящие на скамьях амфитеатра фигуры, пытаясь разобрать, вверх, вниз ли направлены большие пальцы выставленных вперед кулаков…
Смерть все время сражается рядом с гладиаторами. С ней можно состязаться. Или, проиграв, смиренно покориться ее ледяному дыханию. В любом случае это дело настоящих мужчин. Достойнейшее занятие! По крайней мере, не в тарелочки в общественном туалете стучать. Хозяин – идиот, ничего не понимающий в жизни. Неужели он действительно думал, что сражаться в честном поединке – более суровая кара, чем с утра до вечера нюхать дерьмо? Впрочем, хорошо, конечно, что он такой несообразительный…
– Вижу, ты очень рад. – Сервилий, обернувшись, пристально посмотрел на лицо Феликса. – Я ведь говорил, что не разочарую тебя.
Сердце тревожно кольнуло.
Куда же они все идут и идут? Почему не останавливаются?..
Вот уже остались позади казармы, сложенные из темно-серого камня, в которых – весь Эфес это прекрасно знает – живут гладиаторы.
Теперь прошли и учебную арену, на которой, щелкая деревянными мечами, сражаются крепкие юноши в кожаных набедренных повязках. Там дальше (об этом тоже известно всем любителям поглазеть на диковинки) выстроились ряды с клетками, битком набитыми рычащими тиграми и львами. Перед началом игр гладиаторов животных выпускают на арену для того, чтобы они растерзали несколько рабов, подготавливая беснующуюся толпу зрителей к виду невыносимой боли, крови, смерти.
Но тогда получается, что… уготована страшная роль… неужели Сервилий оказался настолько жестоким и задумал самое страшное?..
– Нет! Нет! – побледнев, не в силах совладать с собой, отчаянно зашептал Феликс. – Я не виноват, ни в чем ни капельки не виноват!
– Да, – хозяин счастливо улыбнулся, и морщинка на его лбу, появившаяся в тот самый день, когда он увидел свою любимую Флавию в объятиях раба, разгладилась. – Да, Феликс. Никто не даст тебе красивого звучного имени. Толпа, задыхаясь от любви и восторга, никогда не будет стонать: «Инвиктус»[21] или «Геркулес»! Ты никогда не станешь гладиатором, я продал тебя ланисте с совершенно другими целями. И уже завтра тебя, перепуганного, совершенно безоружного, выпустят на арену к парочке голодных хищников. Кстати, ты слышишь их протяжный вой? Они ждут тебя, они предвкушают! Как думаешь, свет в твоих глазах померкнет, когда тебя станут терзать когтями или клыками? Или же все будет намного проще? И еще до того, как к тебе приблизится разъяренный лев с открытой жаркой зловонной пастью, твое сердце разорвется от ужаса?..
– Если мне суждено умереть, я это сделаю, как мужчина. Мужчина должен быть сильным. Именно сильным, а не издевающимся над тем, кто слабее, – пробормотал Феликс, пытаясь рассмотреть за спиной Сервилия лица гладиаторов, сражающихся деревянными мечами.
Кто там из парней выглядит подружелюбнее?
Сдаваться без боя не пристало в любой ситуации. И эта – тоже не безнадежна.
Если поговорить с кем-нибудь из тех юношей, то, наверное, они помогут бежать. Или, по крайней мере, расскажут кое-что о местных порядках, покажут потайные выходы, а там и до свободы всего ничего. Конечно, Сервилий бросится на поиски. Но деньги – лучшие помощники в бегстве, а денег можно раздобыть. К счастью, удалось припрятать в укромном месте перстень, подаренный Флавией, – дорогой и очень красивый. За него можно выручить не один кошелек, битком набитый монетами! Эх, раньше надо было бежать, из общественного туалета это сделать намного проще. Но – ничего, теперь тоже далеко не все потеряно. Он еще поборется! Он еще всем покажет…
Приободренный своими рассуждениями, Феликс вдруг услышал спокойный мягкий голос хозяина:
– Даже не думай о побеге. Я специально попрошу, чтобы до завтрашнего дня тебя бросили в клетку и заковали ноги цепью. Еда и вода тебе уже без надобности, а пополудни все будет кончено. Никому не позволено безнаказанно касаться моей жены, понимаешь?..
Квинт, надсмотрщик за рабами, занятыми в общественном туалете, орал что было сил. Но Феликс не слышал его гневных воплей. От едкого запаха человеческих испражнений он почти все время находился в каком-то странном состоянии, напоминающем сон с открытыми глазами. Тело наливалось свинцовой тяжестью. В голове делалось пусто-пусто…
Перед Феликсом, на мраморных скамьях с круглыми прорезями для отправления естественных надобностей, сидели люди. Их фигуры расплывались, превращались в цветные размазанные пятна. И почти полностью исчезали все звуки.
Вообще-то, говорят, летом в общественном туалете не так уж и невыносимо: легкий ветерок постоянно дует под потолком, где предусмотрены специальные отверстия для проветривания зала. Однако теперь слишком холодно, дырки заткнули шерстью, и дышать в туалете стало практически невозможно. Посетителям хорошо – они забегают ненадолго, обменяться новостями, посплетничать. Но если здесь находиться с утра до вечера… Да еще и спать в огороженном дальнем углу этого помещения, где запах практически тот же, мучительно-едкий… А ведь под скамьей все время журчит вода. Направленный в желоб поток смывает нечистоты и уносит их за пределы здания, в специальные ямы. Однако вонь все равно стоит отупляюще невыносимая…
Квинт тем временем не унимался:
– Феликс! Ты будешь играть или нет?! Ты стоишь как столб уже полдня, а у тебя в руках, между прочим, кимвал![15]
Он пришел в себя только от сильного толчка в бок. Понял, что ударил его худенький флейтист, стоящий рядом на постаменте, оборудованном в центре зала. Парень выглядел недовольным и уставшим: от долгой игры лицо его стало серым, темным, как туника из грубой, небеленой ткани, в которую был одет юноша.
Работающим здесь рабам и правда приходится нелегко. По правилам, надо играть, когда в туалете есть хоть кто-нибудь из посетителей, – для того чтобы заглушить естественные звуки и доставить эстетическое удовольствие. Странные они, мягко говоря, люди, эти эфесцы. Удовольствие при таком минутном срамном деле! Туалеты, как и термы, есть в каждом богатом доме. В роскошном особняке Сервилия, например, имелось целых два отхожих места, и все равно хозяин сюда наведывался. Непонятная радость – опорожнить кишечник при свидетелях! Но тем не менее в туалете постоянно кто-то есть, поэтому музыканты вынуждены все время работать.
– Похоже, тебя точно звали не Феликс. Этого имени ты вообще словно не слышишь, – сочувственно заметил еще один раб, со свирелью. – Неужели ты вообще ничего не помнишь о своем прошлом?
Феликс, ударяя половинками кимвала, едва заметно пожал плечами.
Какой он на самом деле Феликс?[16] Хозяин решил так звать его явно в насмешку!
А память, увы, давно похожа на разбившийся сосуд, и только несколько небольших осколков удалось сохранить.
Большой прекрасный корабль с могучими белыми парусами; толстые, ранящие ладони веревки, которые надо то ослаблять, то затягивать; длинноволосые мужчины с коричневыми от солнца лицами в яркой одежде…
Люди в таком броском убранстве, конечно же, изношенном и оборванном, как и у всех, кто выставлен на рынке рабов, иногда встречаются и здесь. Говорят, то платье галлов. Поэтому, возможно, родиной была Галлия. А может, и какой-нибудь другой край. Сложно сказать что-то определенное, потому что других осколков памяти больше нет. И, скорее всего, никогда не будет. Хотя через несколько лет после работы в доме Сервилия воспоминания начинали становиться более четкими и подробными: возникали картины беспощадного шторма, нелепого кораблекрушения, а еще появлялось доброе женское лицо, в морщинках, но такое славное, такое светлое! Однако после того, когда господин, застав жену, как он кричал, «с презренным варваром», долго бил ногами в лицо, живот, в спину, зыбкая память потухла окончательно.
– Кхе-кхе-кхе, – демонстративно покашлял оживившийся флейтист, и Феликс улыбнулся.
В туалете появилась молоденькая рабыня[17]. Приподняв края одежды, она уселась на свободный кружочек, застреляла лукавыми глазками. А это значит только одно: очень скоро здесь появится и ее госпожа, для которой рабыня теперь греет место. Госпожа обычно сидит в туалете долго, ни с кем не общается, не сводит грустных глаз с постамента.
Флейтист умирает от ревности, ему так нравится эта миловидная женщина. Но влюбленный юноша ей безразличен, она ищет взгляд другого. А другой, избранник ее, старательно звеня кимвалом, постоянно отворачивается…
Да, вначале Феликсу это льстило – ни одна девушка не могла пройти мимо, восторженно не оглянувшись вслед. Светлые, с легкой рыжинкой волосы даже после того, как Сервилий распорядился их остричь, спадают на плечи золотыми волнами (а ведь раньше они вообще были до пояса!). Завороженные, будь то рабыни или их хозяйки, восхищались и синими, как море, глазами, чувственным капризным ртом. Все, как одна, говорили, что не видели прежде такого красивого стройного тела…
«Не надо мне больше никаких женщин, – раздраженно подумал Феликс, звеня кимвалом. – И я Флавии избегал, но она своего добилась. Нажаловалась мужу, что я ее не слушаюсь, он потребовал выполнять все распоряжения жены. Мое дело маленькое, я и стал выполнять. Решил: у них так принято. С этим народом и его обычаями вообще спятить можно! Впрочем, красота Флавии меня, конечно, завораживала. Потрясающая женщина: никогда не уставала от любви и многому меня научила. А какой красивейший перстень она мне подарила! Золотой, с ажурными решеточками, в которых закреплен сияющий камень. Под камнем – пластина с профилем красавицы Венеры. От него глаз невозможно оторвать. Каждый раз, когда я смотрю на него, сердце екает – неописуемая красота, совершенная, невообразимая! Наверное, Флавия очень любила меня, если сделала такой подарок… А потом нас застал Сервилий. Я был так удивлен, что он рассвирепел! Мне-то казалось: выполняю его распоряжение! Потом уже вспомнил: Флавия ведь всегда ко мне приходила, когда муженька не было дома. Хитрая интриганка! Поняла, что муж зол, и выставила все так, будто бы это я ее соблазнил. Нет, не надо мне больше никаких женщин! От них радости на пару мгновений, а бед и разочарований – на всю жизнь! Сначала Сервилий хотел забить меня до смерти, но потом решил, что это было бы слишком просто. И отдал работать сюда, в общественный туалет. Здесь стоит такая вонь, что я часто думаю…»
Мысль оборвалась внезапно.
Легок на помине!
В туалете появился Сервилий, и Феликс, презирая себя, понял, что сжимается, съеживается под темным дурным взглядом хозяина. Вроде бы ни в чем не виноват перед ним, а все равно хочется провалиться сквозь землю. Лицо Сервилия опять искорежено ненавистью, он скрипит зубами, и руки сжимаются в кулаки…
– Приветствую тебя, великий музыкант! Ты по праву занимаешь свое место, оно соответствует твоему духу и наклонностям. – Сервилий, остановившись перед Феликсом, нервно повел шеей и взмахнул ладонью, отчего краешек белоснежной тоги, застегнутой брошью из красного сверкающего камня, едва не соскользнул с плеча. – Я давно заметил: от тебя бессмысленно ждать добрых дел или благодарности. Но я не сержусь на тебя. О нет, совершенно не сержусь! В знак моего прекраснейшего к тебе отношения я приготовил кое-какой подарок. Ты очень обрадуешься. В общем, можешь попрощаться тут со всеми. Вряд ли ты еще когда-либо сможешь лицезреть своих товарищей, с которыми ты занимался таким важным делом. Однако же не печалься. Тебя ждет еще более приятное времяпрепровождение…
Голос хозяина звучал обволакивающе-мягко. Обычно Сервилий вообще производил впечатление очень спокойного, уравновешенного человека. Любил читать философов, упражняться в ораторском искусстве в термах. А еще мог, устроившись с чашею вина в атрии, часами слушать, как журчит хрустальный фонтан, омывая струями воды белый мраморный кувшин. И после случая с женой внешне он остался таким же. Вряд ли бы кто-нибудь поверил, что этот статный мужчина может часами истязать соперника, наслаждаясь стонами мучающейся окровавленной плоти…
Когда они вышли из здания общественного туалета, Феликс с удовольствием сделал глубокий вдох, набрал полную грудь холодного чистейшего вкусного воздуха. И, сразу же бросаясь вдогонку, закашлялся. Сервилий, как назло, шагал так быстро, что его белая тога стала напоминать стаю вспугнутых чаек.
Кружится голова – вокруг свежесть, всюду приятные запахи. И ноги слабые, дрожащие…
Едва поспевая за хозяином, Феликс лихорадочно прикидывал, что за очередную пакость задумал мстительный рогоносец.
Судя по тому, что они шагают в сторону, противоположную от самой главной улицы Эфеса, улицы Куретов, застроенной роскошными особняками и лучшими магазинами, о возвращении в огромный красивый дом Сервилия речи не идет. Скорее всего, хозяин решил найти для своего «любимого» раба новую, как всегда, мучительную работу. Но какую?..
Отдать в строители? Действительно, тяжело ворочать каменные глыбы, выкладывать стены из известняка или мраморные полы. Но после туалета такая работа кажется счастьем – свежий воздух, достаточно времени для сна, да и кормят, наверное, рабов на стройке неплохо. Разве много настроишь на голодный желудок?
Или вздумал сгубить на каменоломнях? Ох, там сыро, темно. Кровавые мозоли на руках, порванные мышцы и связки, вечно ноющий от поднятия тяжестей живот, соленый пот, разъедающий глаза… Безусловно, вот она, изощренно-достойная месть за касание упругой груди Флавии, золотистого курчавого треугольника внизу круглого животика…
– Пришли. Проходи же, мой… дорогой друг. – Сервилий подтолкнул опешившего Феликса в спину. – Вот и обещанный сюрприз: я продал тебя ланисте[18]. Надеюсь, по вкусу придется новая интересная жизнь. Впрочем, даже если и не понравится, не ропщи на судьбу. Недовольство весьма быстро иссякнет, так пересыхает ручей в жаркую пору года. Вряд ли ты протянешь здесь слишком долго.
От восторга он едва не задохнулся.
В это было невозможно поверить!
Стать гладиатором! Выходить на арену в шлеме, закрывающем лицо широким забралом, с большим выпуклым прямоугольным щитом-скутумом; с наручем на правой руке, сжимающей меч-гладус! А впрочем, может и не сделают мирмиллоном[19]. У ретиария[20] простые доспехи: металлический наплечник – галерус, надевающийся на левое плечо и закрывающий шею, а еще наруч на левой руке. Куда грознее его оружие: огромная сеть и трезубец. Устоять «рыбке» против такого соперника очень сложно, одно неверное движение – и тяжелая сеть опутывает тело, и только толпа на трибунах решает, будет ли мирмиллон жить дальше. Какие это, должно быть, напряженнейшие, изматывающие мгновения: через застилающую глаза кровь вглядываться в стоящие на скамьях амфитеатра фигуры, пытаясь разобрать, вверх, вниз ли направлены большие пальцы выставленных вперед кулаков…
Смерть все время сражается рядом с гладиаторами. С ней можно состязаться. Или, проиграв, смиренно покориться ее ледяному дыханию. В любом случае это дело настоящих мужчин. Достойнейшее занятие! По крайней мере, не в тарелочки в общественном туалете стучать. Хозяин – идиот, ничего не понимающий в жизни. Неужели он действительно думал, что сражаться в честном поединке – более суровая кара, чем с утра до вечера нюхать дерьмо? Впрочем, хорошо, конечно, что он такой несообразительный…
– Вижу, ты очень рад. – Сервилий, обернувшись, пристально посмотрел на лицо Феликса. – Я ведь говорил, что не разочарую тебя.
Сердце тревожно кольнуло.
Куда же они все идут и идут? Почему не останавливаются?..
Вот уже остались позади казармы, сложенные из темно-серого камня, в которых – весь Эфес это прекрасно знает – живут гладиаторы.
Теперь прошли и учебную арену, на которой, щелкая деревянными мечами, сражаются крепкие юноши в кожаных набедренных повязках. Там дальше (об этом тоже известно всем любителям поглазеть на диковинки) выстроились ряды с клетками, битком набитыми рычащими тиграми и львами. Перед началом игр гладиаторов животных выпускают на арену для того, чтобы они растерзали несколько рабов, подготавливая беснующуюся толпу зрителей к виду невыносимой боли, крови, смерти.
Но тогда получается, что… уготована страшная роль… неужели Сервилий оказался настолько жестоким и задумал самое страшное?..
– Нет! Нет! – побледнев, не в силах совладать с собой, отчаянно зашептал Феликс. – Я не виноват, ни в чем ни капельки не виноват!
– Да, – хозяин счастливо улыбнулся, и морщинка на его лбу, появившаяся в тот самый день, когда он увидел свою любимую Флавию в объятиях раба, разгладилась. – Да, Феликс. Никто не даст тебе красивого звучного имени. Толпа, задыхаясь от любви и восторга, никогда не будет стонать: «Инвиктус»[21] или «Геркулес»! Ты никогда не станешь гладиатором, я продал тебя ланисте с совершенно другими целями. И уже завтра тебя, перепуганного, совершенно безоружного, выпустят на арену к парочке голодных хищников. Кстати, ты слышишь их протяжный вой? Они ждут тебя, они предвкушают! Как думаешь, свет в твоих глазах померкнет, когда тебя станут терзать когтями или клыками? Или же все будет намного проще? И еще до того, как к тебе приблизится разъяренный лев с открытой жаркой зловонной пастью, твое сердце разорвется от ужаса?..
– Если мне суждено умереть, я это сделаю, как мужчина. Мужчина должен быть сильным. Именно сильным, а не издевающимся над тем, кто слабее, – пробормотал Феликс, пытаясь рассмотреть за спиной Сервилия лица гладиаторов, сражающихся деревянными мечами.
Кто там из парней выглядит подружелюбнее?
Сдаваться без боя не пристало в любой ситуации. И эта – тоже не безнадежна.
Если поговорить с кем-нибудь из тех юношей, то, наверное, они помогут бежать. Или, по крайней мере, расскажут кое-что о местных порядках, покажут потайные выходы, а там и до свободы всего ничего. Конечно, Сервилий бросится на поиски. Но деньги – лучшие помощники в бегстве, а денег можно раздобыть. К счастью, удалось припрятать в укромном месте перстень, подаренный Флавией, – дорогой и очень красивый. За него можно выручить не один кошелек, битком набитый монетами! Эх, раньше надо было бежать, из общественного туалета это сделать намного проще. Но – ничего, теперь тоже далеко не все потеряно. Он еще поборется! Он еще всем покажет…
Приободренный своими рассуждениями, Феликс вдруг услышал спокойный мягкий голос хозяина:
– Даже не думай о побеге. Я специально попрошу, чтобы до завтрашнего дня тебя бросили в клетку и заковали ноги цепью. Еда и вода тебе уже без надобности, а пополудни все будет кончено. Никому не позволено безнаказанно касаться моей жены, понимаешь?..
Кушадасы, май 2009 года
В сланцах бежать неудобно, ступни режет песок.
Но нет, без обуви еще хуже – мелкие камешки такие острые.
Что там с ребенком? Только бы обошлось!
Вода – это очень, очень опасно! Впрочем, все может причинить вред, любая мелочь, полная ерунда, о потенциальной опасности которой ничего не свидетельствует, – а жизнь обрывается, человека уже нет. Конечно, все предусмотреть невозможно. Но тем не менее это не причина для неоправданного риска, бравирования, наплевательского отношения к угрозам. Беспечность слишком дорого обходится. Если ребенок в воде плещется, пусть и в лягушатнике, с него глаз нельзя спускать. Фатальным может стать даже банальный глоток воды. Да, есть ведь так называемый вид «сухого» утопления – спазм голосовой щели на воду, раздражение водой и асфиксия по этому типу. А уж когда тонуть начинает – последствия могут наступить жуткие: нарушение работы сердца, кислородное голодание мозга, отек, гибель коры…
Однако – да, я явственно это вижу – с мальчишкой, кажется, все в порядке. Его теперь выносит из моря на руках высокий худощавый мужчина с длинными волосами. Ребенок вцепился в его шею, как клещами, словно бы задушить хочет своего спасителя. Похоже, он даже не особо нахлебался воды – не кашляет, не отплевывается, только дрожит. Худенькое тело, все ребра можно пересчитать, каждую косточку сотрясает сильнейший озноб.
Обошлось. Как хорошо!
Мать не удержалась, понеслась в воду, скорее навстречу своей кровиночке. И, машинально прикрывая лицо от соленых брызг, закричала:
– Егорушка, милый! Прости меня, прости дуру, заснула!
– Я хотел помогать. Но я не успеть. – В толпе взволнованно обсуждающих произошедшее на разных языках людей вдруг оказался Дитрих, тронул меня за руку. – А мать говорить: отец ушел в бар, а мальчик тонуть. Мать плавать сама не уметь, только папа уметь.
Бар, кто бы сомневался… Ну-ну, понятное дело. Увы, не всякий удержится от соблазна бесплатно выпить спиртное. Я думаю, в системе «все включено» для среднестатистического россиянина больше минусов, чем плюсов. Конечно, удобно – на время отдыха можно забыть о деньгах, необходимости расплачиваться почти не возникает. Но эта выпивка в неограниченных количествах мало кого оставит равнодушным. Если бы только люди знали, во что алкоголь превращает печень! Наверное, только для сосудов спиртное в какой-то степени полезно. Аорта у алкашей как у младенцев – чистая, без бляшек. Хотя зачем она, такая идеальная, когда вместо печенки – пригоршня киселя?..
Да уж, не повезло малышу с родителями: отец любит опрокинуть рюмку, мать – вздремнуть. Впрочем, не такой этот ребенок и маленький. Вот из голубого пушистого полотенца с Микки-Маусом выныривает бледная мордашка. Торчат во все стороны белые волосики-рожки, на одном глазике, похоже, лопнул сосуд, и краснота особенно заметна на фоне еще незагорелой кожи. Мальчику лет семь-восемь. Просто у его спасителя высокий рост – поэтому мальчишка и казался на его руках совсем крошечным.
А еще в глаза бросается вот что. Спасенный детеныш совершенно не похож на маму. Она – темноволосая, смуглая, ребеночек же беленький. Странно – как правило, по статистике «темные» гены перебивают «светлые», обратная ситуация возникает намного реже. Возможно, это именно тот самый случай…
– Спасибо, спасибо вам огромное! – Мать благодарно улыбнулась явно пытающемуся улизнуть мужчине. – Не знаю, как так получилось!
Тот смущенно отозвался:
– Если бы люди могли знать, почему происходят трагедии! Хорошо, что все обошлось.
У меня чуть челюсть не отвалилась. Получается, парень, вытащивший мальчика, – русский? Но у него ведь внешность типичного француза! Я была уверена, что этот красавчик прибыл из Парижа. Французы, приезжавшие к нам в бюро на стажировку, все, как один, были такими – худощавыми, мускулистыми, с волосами до плеч и «горбатыми» профилями. Впрочем, иностранцев скорее узнаешь даже не по каким-то специфическим чертам внешности, сколько по взгляду. Наш человек смотрит на жизнь как на потенциального обидчика: едва зазеваешься – получишь по шапке. Стандартно прилагающейся к какой-нибудь кассирше в супермаркете улыбкой никого не обманешь: глубина глаз покалывает настороженными льдинками. Как им растаять, когда нет искренней теплоты, истинной любви к людям и жизни? Впрочем, я предпочитаю перманентно ожидающих удара под дых соотечественников беззаботным до имбецильности американцам. А вот европейское отношение к жизни – как к изысканному вину, красивой любви, безмятежному духовному счастью – мне импонирует. Подобный взгляд – умиротворенно-благожелательный – у беседующего теперь с Егором парня. Интересно, почему?.. Живет в Европе? Часто ездит медитировать в индийский ашрам? Он вообще инопланетянин с планеты вечного спокойствия? В любом случае смотреть на такие лица приятно, как на умиротворяющее явление природы, как на сочно-алый закат солнца или сбрызнутый алмазной росой зеленый луг.
– А почему ты тонуть вздумал? Ты же так плаваешь хорошо и девушек всех обогнал, – говорит мужчина, ероша светлые волосы ребенка. – Я еще вчера вечером, когда купался, внимание обратил: ты сам маленький, а движения рук такие профессиональные! И куда же твои умения все вдруг подевались? Хорошо, что я вовремя заметил, как кое-кто из волн все не выплывает!
– Да, обычно я – как рыбка. Буль-буль, карасики. – Егор втянул щеки, сложил губки бантиком, выпучил глаза. Ого, а малой артистичен. И правда, в этой его гримаске промелькнуло что-то рыбье. – А то! Мы с папкой два раза в неделю в бассейн ходим, тренируемся! Тебя как зовут?
– Андрей.
– А фамилия?
– Вот дотошный! Яковлев моя фамилия. Доволен? Отлично! Приятно познакомиться. – Детскую ладошку сжимает красивая загорелая рука. – Значит, тебе надо еще усерднее заниматься в бассейне. Чтобы не тонуть.
– Я тонул. – Мальчик понизил голос, и я, любопытная, придвинулась поближе. Дитрих, пользуясь моментом, тоже подался вперед, как бы невзначай прижимаясь к моему бедру. – Но не потому, что плаваю плохо, понимаешь? Просто в море, глубоко, на самом дне, живет водяной. И вот он – мамочка так говорит – всегда наказывает непослушных мальчиков. Знаешь, я сколько вчера мороженого у мамы в Эфесе выпросил? Две порции! А потом нашел пять долларов – они на земле лежали, и никто их не видел! – и третий рожок купил. Что потом было, когда меня застукали! Ругали, кричали. Правда, потом я исправился, и меня даже похвалили. Но все равно водяной – он всю правду знает. Он меня хотел на самое дно моря утащить, понимаешь?
Я снова начинаю мысленно ворчать. Ну и родители, тоже мне, Макаренко выискались! Наговорят ребенку всякой фигни, а он потом, чуть что, – и лапки сложил, никаких усилий не прикладывает. Действительно, какая борьба, когда три порции мороженого слопано. Только и остается, что принять наказание от всезнающего водяного.
– Вот! А я вам что говорил! Они пришли за мной! – вопит Егор и быстро прячется за взрослых – маму и Андрея.
Из моря выходят дайверы – с аквалангами, в темно-синих костюмах.
– Зачем Эгейское море дайвинг, когда Красное море – хорошо?! – недоуменно бормочет над моим ухом Дитрих. – Я с ними сегодня говорить. Они мне сказать, что после кризиса много пить. А потом решить ехать в Египет, потому что раньше мало отдыхать, только работать. Но приехать в Турция! Они быть в агентстве так пьян, что перепутать, где есть Красное море! И думать: Кушадасы есть Хургада!
Еще парочка алкашей…
Все понятно: мальчик увидел в воде целый комплект, скорее всего, не шибко трезвых «водяных». Перепугался и чуть не утонул.
– Егор, ты что, не узнал нас? Мы же Сергеи, за завтраком знакомились. Я – Сергей-Толстый. Он – Сергей-Лысый. Слушай, а почему такой аншлаг возле тебя? Что за шум, а драки нет?
– Кажется, все самое интересное мы пропустили! Егор, да хватит тебе за мамой тихариться. Она у тебя худенькая, совсем ненадежное укрытие. И потом, ты же уже взрослый парень. Все, выходи, Леопольд!
Я смотрю на перебивающих друг друга дайверов, и мне кажется, что обоих Сергеев запросто можно назвать толстыми – талии у них нет, зато есть конкретные пивные животики, двойные подбородки. Хотя парни еще молодые, им лет по тридцать. Похоже, они даже сражаются с лишним весом – крепкие фигуры с развитыми бугристыми от мышц плечами свидетельствуют о знакомстве с тренажерным залом. Только вес, да еще при поддержке гастрономических соблазнов, триумфально побеждает в этой нелегкой борьбе. Мне лично, кстати, с обменом веществ повезло: ни целлюлита, ни лишних килограммов, как у этих ребят. Но они, чувствуется, особо не комплексуют по поводу излишнего объема. И придумали для окружающих неплохой способ облегчить коммуникацию. Действительно, если обоих звать Сергеями или толстячками, то можно запутаться. А один из комплекта Сергеев и правда не только толстый, но и лысый. Самокритичные они ребята. И не обидчивые, с чувством юмора.
Мужчины снимают баллоны, а мама Егора, обняв сына, коротко рассказывает о произошедшем. От невольных воспоминаний о пережитом ее голос до сих пор иногда дрожит.
– Счастливое спасение утопающего надо отметить. – Сергей-Лысый махнул рукой в сторону бара. – Не знаете, вон под тем навесиком наливают или там только безалкогольные напитки, а за чем-нибудь покрепче надо в холл главного корпуса идти?
– Наливают, как надо, – равнодушно кивнул Андрей, и брызги с темных волос разлетелись по сторонам. – Но я в такое время – специалист по минералке и яблочному чаю. Кстати, уже хорошо так солнце припекает, градусов тридцать есть. Правда? А с утра казалось – погоды не будет.
– Действительно, Андрей, может, пройдем в бар, посидим? – Мама Егора все не отпускает сына, обнимает его. И не видит, как белобрысый хулиган, уже полностью забывший о произошедшем, гримасничает, делает вид, что мамуля его придушила. – Мы так вам признательны!
Андрей покачал головой:
Но нет, без обуви еще хуже – мелкие камешки такие острые.
Что там с ребенком? Только бы обошлось!
Вода – это очень, очень опасно! Впрочем, все может причинить вред, любая мелочь, полная ерунда, о потенциальной опасности которой ничего не свидетельствует, – а жизнь обрывается, человека уже нет. Конечно, все предусмотреть невозможно. Но тем не менее это не причина для неоправданного риска, бравирования, наплевательского отношения к угрозам. Беспечность слишком дорого обходится. Если ребенок в воде плещется, пусть и в лягушатнике, с него глаз нельзя спускать. Фатальным может стать даже банальный глоток воды. Да, есть ведь так называемый вид «сухого» утопления – спазм голосовой щели на воду, раздражение водой и асфиксия по этому типу. А уж когда тонуть начинает – последствия могут наступить жуткие: нарушение работы сердца, кислородное голодание мозга, отек, гибель коры…
Однако – да, я явственно это вижу – с мальчишкой, кажется, все в порядке. Его теперь выносит из моря на руках высокий худощавый мужчина с длинными волосами. Ребенок вцепился в его шею, как клещами, словно бы задушить хочет своего спасителя. Похоже, он даже не особо нахлебался воды – не кашляет, не отплевывается, только дрожит. Худенькое тело, все ребра можно пересчитать, каждую косточку сотрясает сильнейший озноб.
Обошлось. Как хорошо!
Мать не удержалась, понеслась в воду, скорее навстречу своей кровиночке. И, машинально прикрывая лицо от соленых брызг, закричала:
– Егорушка, милый! Прости меня, прости дуру, заснула!
– Я хотел помогать. Но я не успеть. – В толпе взволнованно обсуждающих произошедшее на разных языках людей вдруг оказался Дитрих, тронул меня за руку. – А мать говорить: отец ушел в бар, а мальчик тонуть. Мать плавать сама не уметь, только папа уметь.
Бар, кто бы сомневался… Ну-ну, понятное дело. Увы, не всякий удержится от соблазна бесплатно выпить спиртное. Я думаю, в системе «все включено» для среднестатистического россиянина больше минусов, чем плюсов. Конечно, удобно – на время отдыха можно забыть о деньгах, необходимости расплачиваться почти не возникает. Но эта выпивка в неограниченных количествах мало кого оставит равнодушным. Если бы только люди знали, во что алкоголь превращает печень! Наверное, только для сосудов спиртное в какой-то степени полезно. Аорта у алкашей как у младенцев – чистая, без бляшек. Хотя зачем она, такая идеальная, когда вместо печенки – пригоршня киселя?..
Да уж, не повезло малышу с родителями: отец любит опрокинуть рюмку, мать – вздремнуть. Впрочем, не такой этот ребенок и маленький. Вот из голубого пушистого полотенца с Микки-Маусом выныривает бледная мордашка. Торчат во все стороны белые волосики-рожки, на одном глазике, похоже, лопнул сосуд, и краснота особенно заметна на фоне еще незагорелой кожи. Мальчику лет семь-восемь. Просто у его спасителя высокий рост – поэтому мальчишка и казался на его руках совсем крошечным.
А еще в глаза бросается вот что. Спасенный детеныш совершенно не похож на маму. Она – темноволосая, смуглая, ребеночек же беленький. Странно – как правило, по статистике «темные» гены перебивают «светлые», обратная ситуация возникает намного реже. Возможно, это именно тот самый случай…
– Спасибо, спасибо вам огромное! – Мать благодарно улыбнулась явно пытающемуся улизнуть мужчине. – Не знаю, как так получилось!
Тот смущенно отозвался:
– Если бы люди могли знать, почему происходят трагедии! Хорошо, что все обошлось.
У меня чуть челюсть не отвалилась. Получается, парень, вытащивший мальчика, – русский? Но у него ведь внешность типичного француза! Я была уверена, что этот красавчик прибыл из Парижа. Французы, приезжавшие к нам в бюро на стажировку, все, как один, были такими – худощавыми, мускулистыми, с волосами до плеч и «горбатыми» профилями. Впрочем, иностранцев скорее узнаешь даже не по каким-то специфическим чертам внешности, сколько по взгляду. Наш человек смотрит на жизнь как на потенциального обидчика: едва зазеваешься – получишь по шапке. Стандартно прилагающейся к какой-нибудь кассирше в супермаркете улыбкой никого не обманешь: глубина глаз покалывает настороженными льдинками. Как им растаять, когда нет искренней теплоты, истинной любви к людям и жизни? Впрочем, я предпочитаю перманентно ожидающих удара под дых соотечественников беззаботным до имбецильности американцам. А вот европейское отношение к жизни – как к изысканному вину, красивой любви, безмятежному духовному счастью – мне импонирует. Подобный взгляд – умиротворенно-благожелательный – у беседующего теперь с Егором парня. Интересно, почему?.. Живет в Европе? Часто ездит медитировать в индийский ашрам? Он вообще инопланетянин с планеты вечного спокойствия? В любом случае смотреть на такие лица приятно, как на умиротворяющее явление природы, как на сочно-алый закат солнца или сбрызнутый алмазной росой зеленый луг.
– А почему ты тонуть вздумал? Ты же так плаваешь хорошо и девушек всех обогнал, – говорит мужчина, ероша светлые волосы ребенка. – Я еще вчера вечером, когда купался, внимание обратил: ты сам маленький, а движения рук такие профессиональные! И куда же твои умения все вдруг подевались? Хорошо, что я вовремя заметил, как кое-кто из волн все не выплывает!
– Да, обычно я – как рыбка. Буль-буль, карасики. – Егор втянул щеки, сложил губки бантиком, выпучил глаза. Ого, а малой артистичен. И правда, в этой его гримаске промелькнуло что-то рыбье. – А то! Мы с папкой два раза в неделю в бассейн ходим, тренируемся! Тебя как зовут?
– Андрей.
– А фамилия?
– Вот дотошный! Яковлев моя фамилия. Доволен? Отлично! Приятно познакомиться. – Детскую ладошку сжимает красивая загорелая рука. – Значит, тебе надо еще усерднее заниматься в бассейне. Чтобы не тонуть.
– Я тонул. – Мальчик понизил голос, и я, любопытная, придвинулась поближе. Дитрих, пользуясь моментом, тоже подался вперед, как бы невзначай прижимаясь к моему бедру. – Но не потому, что плаваю плохо, понимаешь? Просто в море, глубоко, на самом дне, живет водяной. И вот он – мамочка так говорит – всегда наказывает непослушных мальчиков. Знаешь, я сколько вчера мороженого у мамы в Эфесе выпросил? Две порции! А потом нашел пять долларов – они на земле лежали, и никто их не видел! – и третий рожок купил. Что потом было, когда меня застукали! Ругали, кричали. Правда, потом я исправился, и меня даже похвалили. Но все равно водяной – он всю правду знает. Он меня хотел на самое дно моря утащить, понимаешь?
Я снова начинаю мысленно ворчать. Ну и родители, тоже мне, Макаренко выискались! Наговорят ребенку всякой фигни, а он потом, чуть что, – и лапки сложил, никаких усилий не прикладывает. Действительно, какая борьба, когда три порции мороженого слопано. Только и остается, что принять наказание от всезнающего водяного.
– Вот! А я вам что говорил! Они пришли за мной! – вопит Егор и быстро прячется за взрослых – маму и Андрея.
Из моря выходят дайверы – с аквалангами, в темно-синих костюмах.
– Зачем Эгейское море дайвинг, когда Красное море – хорошо?! – недоуменно бормочет над моим ухом Дитрих. – Я с ними сегодня говорить. Они мне сказать, что после кризиса много пить. А потом решить ехать в Египет, потому что раньше мало отдыхать, только работать. Но приехать в Турция! Они быть в агентстве так пьян, что перепутать, где есть Красное море! И думать: Кушадасы есть Хургада!
Еще парочка алкашей…
Все понятно: мальчик увидел в воде целый комплект, скорее всего, не шибко трезвых «водяных». Перепугался и чуть не утонул.
– Егор, ты что, не узнал нас? Мы же Сергеи, за завтраком знакомились. Я – Сергей-Толстый. Он – Сергей-Лысый. Слушай, а почему такой аншлаг возле тебя? Что за шум, а драки нет?
– Кажется, все самое интересное мы пропустили! Егор, да хватит тебе за мамой тихариться. Она у тебя худенькая, совсем ненадежное укрытие. И потом, ты же уже взрослый парень. Все, выходи, Леопольд!
Я смотрю на перебивающих друг друга дайверов, и мне кажется, что обоих Сергеев запросто можно назвать толстыми – талии у них нет, зато есть конкретные пивные животики, двойные подбородки. Хотя парни еще молодые, им лет по тридцать. Похоже, они даже сражаются с лишним весом – крепкие фигуры с развитыми бугристыми от мышц плечами свидетельствуют о знакомстве с тренажерным залом. Только вес, да еще при поддержке гастрономических соблазнов, триумфально побеждает в этой нелегкой борьбе. Мне лично, кстати, с обменом веществ повезло: ни целлюлита, ни лишних килограммов, как у этих ребят. Но они, чувствуется, особо не комплексуют по поводу излишнего объема. И придумали для окружающих неплохой способ облегчить коммуникацию. Действительно, если обоих звать Сергеями или толстячками, то можно запутаться. А один из комплекта Сергеев и правда не только толстый, но и лысый. Самокритичные они ребята. И не обидчивые, с чувством юмора.
Мужчины снимают баллоны, а мама Егора, обняв сына, коротко рассказывает о произошедшем. От невольных воспоминаний о пережитом ее голос до сих пор иногда дрожит.
– Счастливое спасение утопающего надо отметить. – Сергей-Лысый махнул рукой в сторону бара. – Не знаете, вон под тем навесиком наливают или там только безалкогольные напитки, а за чем-нибудь покрепче надо в холл главного корпуса идти?
– Наливают, как надо, – равнодушно кивнул Андрей, и брызги с темных волос разлетелись по сторонам. – Но я в такое время – специалист по минералке и яблочному чаю. Кстати, уже хорошо так солнце припекает, градусов тридцать есть. Правда? А с утра казалось – погоды не будет.
– Действительно, Андрей, может, пройдем в бар, посидим? – Мама Егора все не отпускает сына, обнимает его. И не видит, как белобрысый хулиган, уже полностью забывший о произошедшем, гримасничает, делает вид, что мамуля его придушила. – Мы так вам признательны!
Андрей покачал головой: