Страница:
Он говорил громко, чтобы слышно было всем.
Лейф вытер кровь с рассеченной верхней губы. В глазах его зажегся гневный огонь.
— Я был уверен, что ты вернешься, Эйрик Рыжий. И вот мы договорились с братом Скьольдом, что будем ждать твоего возвращения и тогда разоблачим двуличного Рюне Торфинсона. Это чистейшая правда. Не так ли, Скьольд?
— Да, это чистейшая правда, — подтвердил мальчик, крепко сжимая загрубелую руку дяди Бьярни.
— Ну вот, теперь все ясно, — сказал Эйрик. — Викинги Исландии, вы можете судить изгнанников, но сначала назначьте должную кару Торстейну Торфинсону и его отцу Рюне, которые сами нарушили закон… Что касается нас, то мы можем уплатить вам выкуп и готовы это сделать. Мы с Бьярни Турлусоном и нашими спутниками привезли богатства, невиданные в Исландии… Мы возвратились сюда, не страшась ни бурь, ни блуждающих льдов, чтобы отдать вам все, что мы сумели добыть…
Люди приблизились к нему, невольно поддаваясь притягательной силе этого мощного голоса.
Даже Льот, Торгрим и самые ярые приверженцы Рюне Торфинсона сразу отбросили всю свою злобу и ненависть к его врагам.
— Значит, море не кончается у шхер Гунбьерна? — вполголоса произнес Гаральд Толстопузый, как бы желая преодолеть суеверный страх.
Все ждали. На какое-то мгновение людьми овладело чувство вновь обретенного единства. Одна и та же кровь в одинаковом ритме билась в жилах этих людей, одинаковым увлечением горели их взгляды. Все запреты были отброшены в сторону, и, если бы не распростертое на земле тело Глума Косоглазого, все недавно случившееся казалось бы дурным сном.
Эйрик Рыжий повернулся к Бьярни. «Как по-твоему, — спрашивал его взгляд, — не пора ли уже сказать им все, что мы думаем?»
Веселый и озорной огонек зажегся в серых зрачках Бьярни Турлусона.
Не в силах сдержаться, Лейф обеими руками схватил руку Эйрика Рыжего:
— Эйрик! Скажи же! Значит, море не кончается у шхер Гунбьерна?…
— Море, мой мальчик, беспредельно, «а шхеры Гунбьерна — всего лишь камешки среди неизведанного океана… Мы сами решили, что эти скалы — граница океана. Мы были недостойны крови викингов, наших предков, да и сердца наши, должно быть, одряхлели.
— О Эйрик! Я тоже так думал! Говори же скорее, с чем ты вернулся? Ты открыл для нас новые земли?
— Больше того! Я обрел сам и вдохну в вас силу и мужество, чтобы идти вперед, все вперед и вперед. В поисках новых морей!
Говоря это, Эйрик с удивлением подумал, что обращается только к этому мальчику с пытливыми глазами. Между сердцем отважного викинга и сердцем Лейфа протянулась незримая нить крепче якорной цепи.
— Именем Фрейи, клянусь, я это знал! — с восторгом воскликнул Лейф. — ТЫ открыл за шхерами Гунбьерна большую землю! Расскажи нам о ней. Как ты ее назвал?
— Ты прав, мальчик. Там в самом деле оказалась большая земля. Двое суток мы плыли вдоль ее берега к северу, и все время, насколько хватал глаз, чередовались мысы и бухты. Но мы вынуждены были повернуть назад, ибо путь нам преградили ледяные горы, высокие, как утесы. Итак, мы открыли большую землю, где в изобилии водятся медведи и тюлени, а в долинах растет густая трава. Вот почему мы назвали эту землю Гренландией.
— Гренландия?… Красивое название!
И вдруг долго сдерживаемое волнение прорвалось. Толпа закидала Эйрика Рыжего вопросами. Все говорили одновременно. Может ли там расти ячмень? Много ли рыбы в тамошних водах? Долго ли там лежат снега? Придется ли отвоевывать эту землю у коренных обитателей? Тысяча вопросов, теснивших друг друга, как овцы у водопоя.
Глум воспользовался общим возбуждением и уполз на четвереньках. Хоть он еще не совсем пришел в себя, но понял, что прибытие Эйрика Рыжего сильно поколебало положение Рюне Торфинсона.
Длинное и просторное жилище Торфинсонов было единственной деревянной постройкой в Исландии. Двадцать лет назад старый Рюне за дорогую цену вывез из Норвегии еловые бревна. «Деревянный дом», как его теперь называли, свидетельствовал о прочном благосостоянии семьи Торфинсонов и служил как бы символом их могущества.
Не успел Глум Косоглазый миновать изгородь, отделявшую двор от дороги, как к нему во всю прыть кинулся кривоногий Хаук Свинопас.
— Не входи, Глум! Не входи! Там Торстейн. Он остервенел от злости. Я видел его глаза, когда он входил в дом. Они вращались, как мельничные жернова. — Хаук понизил голос: — Мне кажется, Глум, у него сейчас бешенство берсерка (Берсерк — свирепый воин, приходящий в исступление и одержимый припадками безумия. Согласно поверью, воин, в которого вселился берсерк, делался неуязвимым.): на губах выступила пена, и он кусает свой щит.
Глум Косоглазый молча скривил губы — это у него означало улыбку. Уж если ярость Торстейна пригнала его сюда, Эйрик, как он ни силен, должен теперь поостеречься. Раз сын Рюне Торфинсона покинул свое убежище во фьорде Аслакстунга, значит, — Глум в этом не сомневался — он собирается драться с мореплавателем. Должно быть, тролли (Тролли — в скандинавской мифологии сверхъестественные существа, враждебные человеку.), горные духи, поведали Торстейну о возвращении его врага.
— Не переступай порога, Глум! — заклинал Хаук, цепляясь за меховую безрукавку Косоглазого.
— Отвяжись, проклятый горбун!
Привлеченный шумом, Торстейн открыл тяжелую, окованную железными полосами дверь. В руке он сжимал короткое копье, готовый нанести удар.
— Ах, это ты, Глум! Входи!
У Торстейна был хриплый и низкий голос. Длительное пребывание в диких пещерах Аслакстунга оставило след на его тупом лице. В глубине глаз затаился беспокойный огонек, трепетавший, как искра на ветру. Ноздри его раздувались, как у волка, учуявшего запах съестного, принесенный бурей или морским ветром.
— Я не могу больше так жить, Глум! Медведи и те счастливее меня. Мой дозорный Серли с высоких скал Аслакстунга заметил, как приближался в тумане «Большой змей». Это была воля богов. Глум, ты пойдешь к Эйрику Рыжему и передашь ему от моего имени вызов на хольмганг… (Хольмганг — древний вид поединка, обычно происходивший на одном из островков.)
Старый Рюне, сидя на скамеечке возле резного кресла, седалища предков, жаловался на злосчастную судьбу, и его причитаниям вторил щенок, прикорнувший у его ног. В одну минуту со старого Рювне слетели вся его надменность и самоуверенность. От главы альтинга осталась только тень, оплакивавшая свою утраченную власть.
Торстейн подтолкнул Глума к двери:
— Ступай же и объяви, что я его вызываю. Мы будем драться на островке не на жизнь, а на смерть. Передай еще, что я не успокоюсь до тех пор, пока не выпущу из его трупа всю кровь и он не станет плоским, как кожа зарезанной свиньи или пустой бурдюк. Иди же, Косоглазый, иди, пока на тебя не обрушился ужасный гнев, который клокочет в моем сердце и обжигает мои кулаки.
Испуганный Глум бросился прочь. Видит Фрейя, поход на остров был бы ужасным. Уже долгие годы в этих местах не прибегали к хольмгангу. Древние северные боги снова воскрешали смертельную вражду.
Эйрик и его спутники, смешавшись с толпой возле Длинного Дома, вели оживленную беседу. Ветер дул теперь явно в их сторону. Переменчивые исландцы столпились возле изгнанников. Только и разговору было, что о новой земле и о связанных с нею мечтах и надеждах. Таинственная Гренландия распалила их воображение.
Злоба вновь обуяла Глума. Он стал, подбоченившись, посреди дороги, в двадцати шагах от входа на Тинг — так называлась площадь перед Длинным Домом, — выпятил бычью грудь и с дикой радостью проревел:
— Эйрик Рыжий! Торстейн Торфинсон передает тебе моими устами вызов на хольмганг. Один из вас лишний на этой земле!.. — И, войдя в раж. Глум слово за словом повторил проклятие Торстейна: — «Я не успокоюсь, — сказал он, — до тех пор, пока не выпущу из его трупа всю кровь и он не станет плоским, как кожа зарезанной свиньи или пустой бурдюк».
Глава IV
Глава V
Лейф вытер кровь с рассеченной верхней губы. В глазах его зажегся гневный огонь.
— Я был уверен, что ты вернешься, Эйрик Рыжий. И вот мы договорились с братом Скьольдом, что будем ждать твоего возвращения и тогда разоблачим двуличного Рюне Торфинсона. Это чистейшая правда. Не так ли, Скьольд?
— Да, это чистейшая правда, — подтвердил мальчик, крепко сжимая загрубелую руку дяди Бьярни.
— Ну вот, теперь все ясно, — сказал Эйрик. — Викинги Исландии, вы можете судить изгнанников, но сначала назначьте должную кару Торстейну Торфинсону и его отцу Рюне, которые сами нарушили закон… Что касается нас, то мы можем уплатить вам выкуп и готовы это сделать. Мы с Бьярни Турлусоном и нашими спутниками привезли богатства, невиданные в Исландии… Мы возвратились сюда, не страшась ни бурь, ни блуждающих льдов, чтобы отдать вам все, что мы сумели добыть…
Люди приблизились к нему, невольно поддаваясь притягательной силе этого мощного голоса.
Даже Льот, Торгрим и самые ярые приверженцы Рюне Торфинсона сразу отбросили всю свою злобу и ненависть к его врагам.
— Значит, море не кончается у шхер Гунбьерна? — вполголоса произнес Гаральд Толстопузый, как бы желая преодолеть суеверный страх.
Все ждали. На какое-то мгновение людьми овладело чувство вновь обретенного единства. Одна и та же кровь в одинаковом ритме билась в жилах этих людей, одинаковым увлечением горели их взгляды. Все запреты были отброшены в сторону, и, если бы не распростертое на земле тело Глума Косоглазого, все недавно случившееся казалось бы дурным сном.
Эйрик Рыжий повернулся к Бьярни. «Как по-твоему, — спрашивал его взгляд, — не пора ли уже сказать им все, что мы думаем?»
Веселый и озорной огонек зажегся в серых зрачках Бьярни Турлусона.
Не в силах сдержаться, Лейф обеими руками схватил руку Эйрика Рыжего:
— Эйрик! Скажи же! Значит, море не кончается у шхер Гунбьерна?…
— Море, мой мальчик, беспредельно, «а шхеры Гунбьерна — всего лишь камешки среди неизведанного океана… Мы сами решили, что эти скалы — граница океана. Мы были недостойны крови викингов, наших предков, да и сердца наши, должно быть, одряхлели.
— О Эйрик! Я тоже так думал! Говори же скорее, с чем ты вернулся? Ты открыл для нас новые земли?
— Больше того! Я обрел сам и вдохну в вас силу и мужество, чтобы идти вперед, все вперед и вперед. В поисках новых морей!
Говоря это, Эйрик с удивлением подумал, что обращается только к этому мальчику с пытливыми глазами. Между сердцем отважного викинга и сердцем Лейфа протянулась незримая нить крепче якорной цепи.
— Именем Фрейи, клянусь, я это знал! — с восторгом воскликнул Лейф. — ТЫ открыл за шхерами Гунбьерна большую землю! Расскажи нам о ней. Как ты ее назвал?
— Ты прав, мальчик. Там в самом деле оказалась большая земля. Двое суток мы плыли вдоль ее берега к северу, и все время, насколько хватал глаз, чередовались мысы и бухты. Но мы вынуждены были повернуть назад, ибо путь нам преградили ледяные горы, высокие, как утесы. Итак, мы открыли большую землю, где в изобилии водятся медведи и тюлени, а в долинах растет густая трава. Вот почему мы назвали эту землю Гренландией.
— Гренландия?… Красивое название!
И вдруг долго сдерживаемое волнение прорвалось. Толпа закидала Эйрика Рыжего вопросами. Все говорили одновременно. Может ли там расти ячмень? Много ли рыбы в тамошних водах? Долго ли там лежат снега? Придется ли отвоевывать эту землю у коренных обитателей? Тысяча вопросов, теснивших друг друга, как овцы у водопоя.
Глум воспользовался общим возбуждением и уполз на четвереньках. Хоть он еще не совсем пришел в себя, но понял, что прибытие Эйрика Рыжего сильно поколебало положение Рюне Торфинсона.
Длинное и просторное жилище Торфинсонов было единственной деревянной постройкой в Исландии. Двадцать лет назад старый Рюне за дорогую цену вывез из Норвегии еловые бревна. «Деревянный дом», как его теперь называли, свидетельствовал о прочном благосостоянии семьи Торфинсонов и служил как бы символом их могущества.
Не успел Глум Косоглазый миновать изгородь, отделявшую двор от дороги, как к нему во всю прыть кинулся кривоногий Хаук Свинопас.
— Не входи, Глум! Не входи! Там Торстейн. Он остервенел от злости. Я видел его глаза, когда он входил в дом. Они вращались, как мельничные жернова. — Хаук понизил голос: — Мне кажется, Глум, у него сейчас бешенство берсерка (Берсерк — свирепый воин, приходящий в исступление и одержимый припадками безумия. Согласно поверью, воин, в которого вселился берсерк, делался неуязвимым.): на губах выступила пена, и он кусает свой щит.
Глум Косоглазый молча скривил губы — это у него означало улыбку. Уж если ярость Торстейна пригнала его сюда, Эйрик, как он ни силен, должен теперь поостеречься. Раз сын Рюне Торфинсона покинул свое убежище во фьорде Аслакстунга, значит, — Глум в этом не сомневался — он собирается драться с мореплавателем. Должно быть, тролли (Тролли — в скандинавской мифологии сверхъестественные существа, враждебные человеку.), горные духи, поведали Торстейну о возвращении его врага.
— Не переступай порога, Глум! — заклинал Хаук, цепляясь за меховую безрукавку Косоглазого.
— Отвяжись, проклятый горбун!
Привлеченный шумом, Торстейн открыл тяжелую, окованную железными полосами дверь. В руке он сжимал короткое копье, готовый нанести удар.
— Ах, это ты, Глум! Входи!
У Торстейна был хриплый и низкий голос. Длительное пребывание в диких пещерах Аслакстунга оставило след на его тупом лице. В глубине глаз затаился беспокойный огонек, трепетавший, как искра на ветру. Ноздри его раздувались, как у волка, учуявшего запах съестного, принесенный бурей или морским ветром.
— Я не могу больше так жить, Глум! Медведи и те счастливее меня. Мой дозорный Серли с высоких скал Аслакстунга заметил, как приближался в тумане «Большой змей». Это была воля богов. Глум, ты пойдешь к Эйрику Рыжему и передашь ему от моего имени вызов на хольмганг… (Хольмганг — древний вид поединка, обычно происходивший на одном из островков.)
Старый Рюне, сидя на скамеечке возле резного кресла, седалища предков, жаловался на злосчастную судьбу, и его причитаниям вторил щенок, прикорнувший у его ног. В одну минуту со старого Рювне слетели вся его надменность и самоуверенность. От главы альтинга осталась только тень, оплакивавшая свою утраченную власть.
Торстейн подтолкнул Глума к двери:
— Ступай же и объяви, что я его вызываю. Мы будем драться на островке не на жизнь, а на смерть. Передай еще, что я не успокоюсь до тех пор, пока не выпущу из его трупа всю кровь и он не станет плоским, как кожа зарезанной свиньи или пустой бурдюк. Иди же, Косоглазый, иди, пока на тебя не обрушился ужасный гнев, который клокочет в моем сердце и обжигает мои кулаки.
Испуганный Глум бросился прочь. Видит Фрейя, поход на остров был бы ужасным. Уже долгие годы в этих местах не прибегали к хольмгангу. Древние северные боги снова воскрешали смертельную вражду.
Эйрик и его спутники, смешавшись с толпой возле Длинного Дома, вели оживленную беседу. Ветер дул теперь явно в их сторону. Переменчивые исландцы столпились возле изгнанников. Только и разговору было, что о новой земле и о связанных с нею мечтах и надеждах. Таинственная Гренландия распалила их воображение.
Злоба вновь обуяла Глума. Он стал, подбоченившись, посреди дороги, в двадцати шагах от входа на Тинг — так называлась площадь перед Длинным Домом, — выпятил бычью грудь и с дикой радостью проревел:
— Эйрик Рыжий! Торстейн Торфинсон передает тебе моими устами вызов на хольмганг. Один из вас лишний на этой земле!.. — И, войдя в раж. Глум слово за словом повторил проклятие Торстейна: — «Я не успокоюсь, — сказал он, — до тех пор, пока не выпущу из его трупа всю кровь и он не станет плоским, как кожа зарезанной свиньи или пустой бурдюк».
Глава IV
ЛЬОТ КРИВОРОТЫЙ
«Хольмганг», или поход на остров, — так назывался у викингов самый древний вид поединка, который обычно устраивали на одном из островков фьорда. Противники дрались на мечах, при участии щитоносцев, избираемых среди юношей не моложе пятнадцати лет. По обычаю, вызванный на единоборство делал первый выпад, объявляя тем самым поединок открытым. В зависимости от уговора противники выкрикивали одновременно традиционные слова: «Бой до первой крови!» или «Бой насмерть!»
Этот обычай был распространен у викингов на материке, но совсем не был в ходу у исландцев. Старики рассказывали как о значительном событии о поединке, происходившем в первые годы обоснования в Исландии. Сражались Гуннар Гримсон и Клауфи Пьяница из-за дележа быков. Говорили, что при первой же схватке рука Гуннара была так сильно рассечена у запястья, что кровь забрызгала все лицо Клауфи, а сам он от страха потерял дар речи.
Но на этот раз все понимали, что бой будет не на жизнь, а на смерть. Ведь ставкой тут была не пара быков! От исхода поединка зависела судьба всей Исландии. Победа Торстейна означала бы укрепление клана старого Рюне и конец морским походам, тогда как победа Эйрика Рыжего подготовила бы колонизацию только что открытой легендарной Гренландии.
Островок, выбранный для поединка, находился приблизительно в трехстах шагах от причала, на равном расстоянии от обоих берегов фьорда. Не превышая в поперечнике трех полетов пущенной из лука стрелы, островок этот был совершенно круглый, в центре немного приподнятый, что делало его похожим на щит. Между плоскими камнями отшлифованными приливной волной, здесь росли одни только лишайники. Для поединка это было превосходное место. Чтобы попасть туда, противники должны были переправиться на лодках с того и другого берега и покрыть одинаковое расстояние, отделявшее их от ровной площадки, где и решалась судьба в поединке. Разгоряченные бегом, противники не тратили силы на предварительные маневры. Миг встречи одновременно означал и начало боя.
Жители Эйрарбакки столпились на береговых утесах. Рыбаки, только утром вернувшиеся с восточного побережья, жадно слушали рассказы о невероятных событиях вчерашнего дня: о возвращении «Большого змея», о разоблачениях, сделанных сыновьями Вальтьофа, и о вызове, брошенном Эйрику Рыжему Торстейном Торфинсоном. Окруженный слушателями, Гаральд Толстопузый повествовал о схватке Эйрика с Глумом:
— Он вернулся еще сильнее, чем был. Мне думается, он мог бы одной рукой свернуть Глуму шею. Да, Торстейну Торфинсону придется нелегко.
Мнения разделились. Многие вспоминали былые подвиги Торстейна, его ловкость и упорство.
Торстейн подобен волку, который держит в пасти зайца. Даже под ударами он ни за что не выпустит бедного зверька и, едва живой, найдет в себе силы, чтобы мертвой хваткой вонзить клыки в добычу.
Но большинство присутствующих предпочитало помалкивать — не хотелось раньше времени делать предсказания. Ведь это была не обычная распря. После поединка, смотря по тому, чья возьмет, разгуляются страсти, и победитель постарается обессилить вражеский клан, как бы довершая этим свою победу.
Торгрим, Ньорд и Льот Криворотый — самые ярые приверженцы Торфинсона — переходили от группы к группе, прислушиваясь к разговорам. Они не преминули бы передать своим покровителям слова зрителей, подслушанные на берегу. Но осторожность подсказывала им не упреждать событий, не петь преждевременной хвалы ни той, ни другой стороне. К тому же необходимо было подчиняться старинному обычаю викингов: во время хольмганга одобрение громогласно высказывали только при особенно ловких ударах и необычайных проявлениях мужества.
Старый Рюне и члены альтинга заняли места на самом возвышенном месте берега, откуда открывался вид на весь островок, выбранный для поединка. Само присутствие старейшин обеспечивало честное соблюдение правил боя. Прежде чем противники заняли места в своих лодках, старейшины должны были проверить длину мечей и вручить щитоносцам по три кожаных щита, допускаемых условиями единоборства.
Льот подошел к тому месту, где стояли Бьярни Турлусон, Вальтьоф и Скьольд.
— Ты что, Криворотый, наелся гнилой рыбы, что ли, и тебе не сидится на месте? — съязвил Бьярни. — Ступай прочь — от тебя дурно пахнет!
— Рано ты загордился, Бьярни Турлусон! Я бы на твоем месте воздержался от оскорбительных слов — Эйрик Рыжий еще не правит в Исландии.
Бьярни расхохотался. Веселый огонек, который так любил Скьольд, зажегся в его глазах и, казалось, осветил все лицо.
— Ах, вот почему ты бродишь по берегу из конца в конец с негодяем Торгримом и этим мерзким хорьком Ньордом! Неужели Торстейн Торфинсон так слабо верит в свое оружие и для прославления своей доблести нуждается в подобных глашатаях? Смотри мне в лицо, Криворотый, и не дрожи, как осиновый лист! Клянусь Фрейей, что, если ты приблизишься ко мне еще хоть на один шаг, я сброшу тебя с этой скалы. Ветер с моря обострил мое обоняние, и я говорю тебе при всех, что от тебя разит тухлятиной! Ты весь провонял трусостью и предательством. А ну-ка, подойди ближе, жалкий раб! Может быть, хоть этим докажешь, что ты человек.
Раскатистый смех могучего скальда вспугнул пролетавшую чайку.
Льот опешил и переминался с ноги на ногу. Смех Бьярни, как отточенное лезвие, вонзался в его нутро. Отступить — значило потерять навсегда всякое уважение жителей Эйрарбакки. А если пренебречь угрозой скальда, надо было быть готовым к опасной драке. Бьярни был крепок, как скала.
— Ты ведь безоружен, Бьярни Турлусон…
К ним приблизилось несколько человек. Все напряженно ждали начала хольмганга. Эта перебранка немного разрядила тяжелую атмосферу, ослабила томительную неопределенность.
— Ты ведь безоружен, Бьярни Турлусон, — повторил Льот.
— Неужели ты думаешь, что мне нужно оружие, чтобы переломать кости какому-то Льоту Криворотому? Когда я отгоняю пса, мне не нужен меч. Пса отпихивают ногой или стегают ремнем.
Ответ скальда был встречен одобрительным смехом. Викинги повеселели.
— Ты сам этого хотел, Турлусон!
Льот обнажил меч и нацелил его в сердце Бьярни.
— Берегись, дядя Бьярни! — крикнул Скьольд. — Льот целится в сердце, а метит в живот.
Вальтьоф привлек сына к себе. И зачем понадобилось Бьярни впутываться в эту историю? Неужели любовь к острому слову будет постоянно брать у него верх над разумом?
Дикий рев Льота эхом отозвался в Боргарфьорде, и в ответ послышался могучий хохот Бьярни. Викинги сузили круг.
Льот пригнулся и бросился вперед, стараясь нанести противнику опасную рану в живот. Но скальд не дрогнул, а только слегка повернулся на каблуках, и клинок скользнул по его кожаной безрукавке. Широкий меч Льота, ударив о камень, высек из него целый сноп искр. Тогда Бьярни с удивительной точностью поймал руку Льота и начал выворачивать и сжимать ее запястье. Льот завопил и выронил меч, который отлетел в сторону, как уже ненужная вещь.
Пальцы Бьярни сжимались все сильнее, и люди, стоявшие близко, слышали, как хрустели и дробились кости. Бьярни не уступал в силе легендарному Аудуну Длиннобородому, который во время охоты легко скручивал шею схваченному живьем орлу.
Торгрим и Ньорд издали видели, как туго пришлось их приятелю, но и не подумали вмешиваться. Все были восхищены победой Бьярни, и это сбило с них спесь.
— Брось его на съедение рыбам, Бьярни!
— Мы уже достаточно нагляделись на его глупую рожу! Брось его, как бросают сломанный нож!
— В море его! Хватит ему угрожать нам законами альтинга!
Бьярни не торопился. Он выжидал, пока лодки обоих бойцов отплывут от берегов Боргарфьорда. Он не хотел, чтобы возбуждение викингов улеглось. Бьярни не сомневался, что победит Эйрик Рыжий и что его победа сплотит всех жителей острова. Это сплочение было необходимо Эйрику для успеха колонизации Гренландии.
— Отпусти меня, Бьярни Турлусон! Фрейей и Тором клянусь, я не причиню вреда никому из твоих друзей!
Больших усилий стоило Льоту молить о пощаде, но невыносимая боль доходила уже до плеча и отдавалась в затылке. На пепельно-сером лице блуждали безумные глаза.
— Но ведь я поклялся свернуть тебе голову, Льот, а клятва Турлусона дороже золота.
Викинга подошли к ним так близко, что Льот ощущал на затылке их горячее дыхание. Кто-то из них торопил Бьярни скорее разделаться с доносчиком.
— Не верь ни одному его слову, Бьярни! Он будет кляузничать до последнего вздоха. Поторопись разделаться с ним! Судьи альтинга уже проверили щиты противников. Эйрик и Торстейн со своими щитоносцами садятся в лодки.
— Не думай, что я слепой! — ответил скальд.
Гнев его понемногу утих, и ему противно было приканчивать Льота.
Но клятва викинга была превыше всего.
Теперь Льот уже хныкал, как ребенок, и его плечи судорожно вздрагивали от всхлипываний.
— Послушай, дядя Бьярни! — вдруг заговорил Скьольд. — Клятва, произнесенная одним Турлусоном, может быть снята другим. Мой брат Лейф будет участвовать в поединке как щитоносец Эйрика Рыжего. Ты омрачишь славу его первого боя, если растопчешь ногой этого гада, Льота Криворотого.
Юноша произнес эту тираду, не переводя дыхания. Бьярни, не ожидавший ничего подобного, застыл от изумления.
— Именем троллей из саги клянусь, что ты говоришь, как настоящий скальд, мой мальчик! Ты прав: не будем омрачать сегодняшнее солнце ничтожной тенью Льота! С глаз долой, Криворотый, и помни, что спасением ты обязан заступничеству моего племянника Скьольда Турлусона.
Викинги расступились и пропустили Льота. Кое-кто разочарованно ворчал. А тем временем Криворотый улепетывал, сжимая в левой руке искалеченное запястье правой.
Бьярни привлек к себе племянника:
— Помни об этом поединке, Скьольд Турлусон! Боги Севера благоволят к тебе: в твоих руках начало большой поэмы. Ибо в этот день будет положено начало чему-то неслыханному.
Скьольд не совсем ясно понял смысл этих слов. Между тем на противоположном берегу Эйрик Рыжий сел в лодку, его весла уже пенили воду. Гордость и страх боролись в душе Скьольда.
Опасная честь отражать щитом направленные на Эйрика удары выпала на долю Лейфа. Один из Турлусонов участвовал в самом знаменитом хольмганге, когда-либо решавшемся на исландской земле.
— Скажи, дядя Бьярни, Лейф не может пострадать от какого-либо незаконного выпада? Я боюсь этого Торстейна, как смерти.
Бьярни не ответил. Он только сжал могучей рукой плечо Скьольда..
На двести футов ниже по гладким водам фьорда скользили лодки Эйрика Рыжего и Торстейна Торфинсона. С двух сторон приближались они к островку, где должен был состояться хольмганг.
Этот обычай был распространен у викингов на материке, но совсем не был в ходу у исландцев. Старики рассказывали как о значительном событии о поединке, происходившем в первые годы обоснования в Исландии. Сражались Гуннар Гримсон и Клауфи Пьяница из-за дележа быков. Говорили, что при первой же схватке рука Гуннара была так сильно рассечена у запястья, что кровь забрызгала все лицо Клауфи, а сам он от страха потерял дар речи.
Но на этот раз все понимали, что бой будет не на жизнь, а на смерть. Ведь ставкой тут была не пара быков! От исхода поединка зависела судьба всей Исландии. Победа Торстейна означала бы укрепление клана старого Рюне и конец морским походам, тогда как победа Эйрика Рыжего подготовила бы колонизацию только что открытой легендарной Гренландии.
Островок, выбранный для поединка, находился приблизительно в трехстах шагах от причала, на равном расстоянии от обоих берегов фьорда. Не превышая в поперечнике трех полетов пущенной из лука стрелы, островок этот был совершенно круглый, в центре немного приподнятый, что делало его похожим на щит. Между плоскими камнями отшлифованными приливной волной, здесь росли одни только лишайники. Для поединка это было превосходное место. Чтобы попасть туда, противники должны были переправиться на лодках с того и другого берега и покрыть одинаковое расстояние, отделявшее их от ровной площадки, где и решалась судьба в поединке. Разгоряченные бегом, противники не тратили силы на предварительные маневры. Миг встречи одновременно означал и начало боя.
Жители Эйрарбакки столпились на береговых утесах. Рыбаки, только утром вернувшиеся с восточного побережья, жадно слушали рассказы о невероятных событиях вчерашнего дня: о возвращении «Большого змея», о разоблачениях, сделанных сыновьями Вальтьофа, и о вызове, брошенном Эйрику Рыжему Торстейном Торфинсоном. Окруженный слушателями, Гаральд Толстопузый повествовал о схватке Эйрика с Глумом:
— Он вернулся еще сильнее, чем был. Мне думается, он мог бы одной рукой свернуть Глуму шею. Да, Торстейну Торфинсону придется нелегко.
Мнения разделились. Многие вспоминали былые подвиги Торстейна, его ловкость и упорство.
Торстейн подобен волку, который держит в пасти зайца. Даже под ударами он ни за что не выпустит бедного зверька и, едва живой, найдет в себе силы, чтобы мертвой хваткой вонзить клыки в добычу.
Но большинство присутствующих предпочитало помалкивать — не хотелось раньше времени делать предсказания. Ведь это была не обычная распря. После поединка, смотря по тому, чья возьмет, разгуляются страсти, и победитель постарается обессилить вражеский клан, как бы довершая этим свою победу.
Торгрим, Ньорд и Льот Криворотый — самые ярые приверженцы Торфинсона — переходили от группы к группе, прислушиваясь к разговорам. Они не преминули бы передать своим покровителям слова зрителей, подслушанные на берегу. Но осторожность подсказывала им не упреждать событий, не петь преждевременной хвалы ни той, ни другой стороне. К тому же необходимо было подчиняться старинному обычаю викингов: во время хольмганга одобрение громогласно высказывали только при особенно ловких ударах и необычайных проявлениях мужества.
Старый Рюне и члены альтинга заняли места на самом возвышенном месте берега, откуда открывался вид на весь островок, выбранный для поединка. Само присутствие старейшин обеспечивало честное соблюдение правил боя. Прежде чем противники заняли места в своих лодках, старейшины должны были проверить длину мечей и вручить щитоносцам по три кожаных щита, допускаемых условиями единоборства.
Льот подошел к тому месту, где стояли Бьярни Турлусон, Вальтьоф и Скьольд.
— Ты что, Криворотый, наелся гнилой рыбы, что ли, и тебе не сидится на месте? — съязвил Бьярни. — Ступай прочь — от тебя дурно пахнет!
— Рано ты загордился, Бьярни Турлусон! Я бы на твоем месте воздержался от оскорбительных слов — Эйрик Рыжий еще не правит в Исландии.
Бьярни расхохотался. Веселый огонек, который так любил Скьольд, зажегся в его глазах и, казалось, осветил все лицо.
— Ах, вот почему ты бродишь по берегу из конца в конец с негодяем Торгримом и этим мерзким хорьком Ньордом! Неужели Торстейн Торфинсон так слабо верит в свое оружие и для прославления своей доблести нуждается в подобных глашатаях? Смотри мне в лицо, Криворотый, и не дрожи, как осиновый лист! Клянусь Фрейей, что, если ты приблизишься ко мне еще хоть на один шаг, я сброшу тебя с этой скалы. Ветер с моря обострил мое обоняние, и я говорю тебе при всех, что от тебя разит тухлятиной! Ты весь провонял трусостью и предательством. А ну-ка, подойди ближе, жалкий раб! Может быть, хоть этим докажешь, что ты человек.
Раскатистый смех могучего скальда вспугнул пролетавшую чайку.
Льот опешил и переминался с ноги на ногу. Смех Бьярни, как отточенное лезвие, вонзался в его нутро. Отступить — значило потерять навсегда всякое уважение жителей Эйрарбакки. А если пренебречь угрозой скальда, надо было быть готовым к опасной драке. Бьярни был крепок, как скала.
— Ты ведь безоружен, Бьярни Турлусон…
К ним приблизилось несколько человек. Все напряженно ждали начала хольмганга. Эта перебранка немного разрядила тяжелую атмосферу, ослабила томительную неопределенность.
— Ты ведь безоружен, Бьярни Турлусон, — повторил Льот.
— Неужели ты думаешь, что мне нужно оружие, чтобы переломать кости какому-то Льоту Криворотому? Когда я отгоняю пса, мне не нужен меч. Пса отпихивают ногой или стегают ремнем.
Ответ скальда был встречен одобрительным смехом. Викинги повеселели.
— Ты сам этого хотел, Турлусон!
Льот обнажил меч и нацелил его в сердце Бьярни.
— Берегись, дядя Бьярни! — крикнул Скьольд. — Льот целится в сердце, а метит в живот.
Вальтьоф привлек сына к себе. И зачем понадобилось Бьярни впутываться в эту историю? Неужели любовь к острому слову будет постоянно брать у него верх над разумом?
Дикий рев Льота эхом отозвался в Боргарфьорде, и в ответ послышался могучий хохот Бьярни. Викинги сузили круг.
Льот пригнулся и бросился вперед, стараясь нанести противнику опасную рану в живот. Но скальд не дрогнул, а только слегка повернулся на каблуках, и клинок скользнул по его кожаной безрукавке. Широкий меч Льота, ударив о камень, высек из него целый сноп искр. Тогда Бьярни с удивительной точностью поймал руку Льота и начал выворачивать и сжимать ее запястье. Льот завопил и выронил меч, который отлетел в сторону, как уже ненужная вещь.
Пальцы Бьярни сжимались все сильнее, и люди, стоявшие близко, слышали, как хрустели и дробились кости. Бьярни не уступал в силе легендарному Аудуну Длиннобородому, который во время охоты легко скручивал шею схваченному живьем орлу.
Торгрим и Ньорд издали видели, как туго пришлось их приятелю, но и не подумали вмешиваться. Все были восхищены победой Бьярни, и это сбило с них спесь.
— Брось его на съедение рыбам, Бьярни!
— Мы уже достаточно нагляделись на его глупую рожу! Брось его, как бросают сломанный нож!
— В море его! Хватит ему угрожать нам законами альтинга!
Бьярни не торопился. Он выжидал, пока лодки обоих бойцов отплывут от берегов Боргарфьорда. Он не хотел, чтобы возбуждение викингов улеглось. Бьярни не сомневался, что победит Эйрик Рыжий и что его победа сплотит всех жителей острова. Это сплочение было необходимо Эйрику для успеха колонизации Гренландии.
— Отпусти меня, Бьярни Турлусон! Фрейей и Тором клянусь, я не причиню вреда никому из твоих друзей!
Больших усилий стоило Льоту молить о пощаде, но невыносимая боль доходила уже до плеча и отдавалась в затылке. На пепельно-сером лице блуждали безумные глаза.
— Но ведь я поклялся свернуть тебе голову, Льот, а клятва Турлусона дороже золота.
Викинга подошли к ним так близко, что Льот ощущал на затылке их горячее дыхание. Кто-то из них торопил Бьярни скорее разделаться с доносчиком.
— Не верь ни одному его слову, Бьярни! Он будет кляузничать до последнего вздоха. Поторопись разделаться с ним! Судьи альтинга уже проверили щиты противников. Эйрик и Торстейн со своими щитоносцами садятся в лодки.
— Не думай, что я слепой! — ответил скальд.
Гнев его понемногу утих, и ему противно было приканчивать Льота.
Но клятва викинга была превыше всего.
Теперь Льот уже хныкал, как ребенок, и его плечи судорожно вздрагивали от всхлипываний.
— Послушай, дядя Бьярни! — вдруг заговорил Скьольд. — Клятва, произнесенная одним Турлусоном, может быть снята другим. Мой брат Лейф будет участвовать в поединке как щитоносец Эйрика Рыжего. Ты омрачишь славу его первого боя, если растопчешь ногой этого гада, Льота Криворотого.
Юноша произнес эту тираду, не переводя дыхания. Бьярни, не ожидавший ничего подобного, застыл от изумления.
— Именем троллей из саги клянусь, что ты говоришь, как настоящий скальд, мой мальчик! Ты прав: не будем омрачать сегодняшнее солнце ничтожной тенью Льота! С глаз долой, Криворотый, и помни, что спасением ты обязан заступничеству моего племянника Скьольда Турлусона.
Викинги расступились и пропустили Льота. Кое-кто разочарованно ворчал. А тем временем Криворотый улепетывал, сжимая в левой руке искалеченное запястье правой.
Бьярни привлек к себе племянника:
— Помни об этом поединке, Скьольд Турлусон! Боги Севера благоволят к тебе: в твоих руках начало большой поэмы. Ибо в этот день будет положено начало чему-то неслыханному.
Скьольд не совсем ясно понял смысл этих слов. Между тем на противоположном берегу Эйрик Рыжий сел в лодку, его весла уже пенили воду. Гордость и страх боролись в душе Скьольда.
Опасная честь отражать щитом направленные на Эйрика удары выпала на долю Лейфа. Один из Турлусонов участвовал в самом знаменитом хольмганге, когда-либо решавшемся на исландской земле.
— Скажи, дядя Бьярни, Лейф не может пострадать от какого-либо незаконного выпада? Я боюсь этого Торстейна, как смерти.
Бьярни не ответил. Он только сжал могучей рукой плечо Скьольда..
На двести футов ниже по гладким водам фьорда скользили лодки Эйрика Рыжего и Торстейна Торфинсона. С двух сторон приближались они к островку, где должен был состояться хольмганг.
Глава V
ПОХОД НА ОСТРОВ
Лейф греб к островку, где должен был состояться поединок. На душе у него было радостно. Из двадцати юношей Эйрик Рыжий выбрал себе в щитоносцы именно его. О такой чести он не смел и мечтать. Когда накануне великий викинг, обратившись к его отцу, запросто спросил: «Разрешишь ли ты сыну, Вальтьоф, принять участие в хольмганге?» — ему на мгновение показалось, что сердце вот-вот выскочит из груди.
Тогда Вальтьоф повернулся к сыну:
— Считаешь ли ты себя достойным, Лейф, носить щит Эйрика Рыжего?
Сначала Лейф не знал, что ответить. Слова застряли в горле и не могли вырваться на свободу, а он вовсе не хотел показаться нерешительным или даже смешным. Однако Эйрик улыбнулся и сказал:
— Я заранее знаю его ответ, Вальтьоф. Рука Лейфа не дрогнет!
Скоро Торстейн и Эйрик должны будут скрестить оружие. Рассекая воду веслом, Лейф не мог оторвать взгляда от лежащего рядом на скамье обоюдоострого меча викинга. Длиною он был более трех футов от острия до рукоятки и блестел на солнце, как золотой луч. Средняя часть меча была шириной с ладонь, в обе стороны он равномерно сужался, отливая голубым блеском. На рукояти из полированного дерева, инкрустированного костью, были изображены охотничий рог и голова орла. Сейчас этот большой меч, который нужно держать обеими руками, встретится с мечом Торстейна, высекая снопы искр. Любой удар мог оказаться смертельным, а кожаный нагрудник с железными полосками и шлем из тюленьей шкуры, подбитый роговыми пластинками, не давали надежной защиты. Способность щитоносца предусмотреть вражеский выпад, его умение отразить неожиданные удары, быстрота, с какой он мог подставить щит, — все это более обеспечивало безопасность, чем плохо сшитая и не всегда хорошо пригнанная броня. Вот почему эта роль предоставлялась юношам, более гибким и ловким, чем зрелые мужи.
Торстейн взял себе в помощники Скаллагрима, старшего сына Глума. Лейф хорошо знал этого невзрачного парня, двумя годами старше его, с длинными, как паучьи лапы, руками и тонкими ногами. Скаллагрим обладал юркостью угря. Сонный с виду, он вдруг оживал, чем и заслужил прозвище «Скаллагрим» — «Рыболовный Крючок». Лейф был уверен, что Скаллагрим будет защищать Торстейна с храбростью и коварством, но не питал к нему никакой злобы, хотя тот и был сыном негодяя Глума.
Весла внезапно заскребли по песку… Эйрик еще раз рванул лодку вперед, и она остановилась.
— Готов ли ты, викинг? Не дадим Торстейну первым явиться на поле боя, — сказал Эйрик.
Он взял свой меч и один из щитов. Лейф захватил два остальных.
Прибрежные камни были окаймлены бахромой из рыжих морских водорослей. Эйрик второпях поскользнулся и чуть не упал.
— Это боги призывают меня к осторожности! — засмеялся он.
Лейф бежал следом за викингом. Поспеть за ним было нелегко. Мальчик и не предполагал, что мощное тело гиганта может быть таким подвижным.
В десяти футах от вершины холма им послышался глухой топот. Это бегом поспешали Торстейн и Скаллагрим. Встреча должна была состояться на бугре, в самой середине острова. Это было справедливо. Каждый из противников имел в своем распоряжении равное пространство, на котором он должен был либо победить, либо погибнуть.
Эйрик Рыжий, еще не добежав, бросил щит на двадцать шагов вперед, как бы обозначив этим для себя границу поля битвы. Отступать от нее нельзя было ни на шаг.
То же самое сделал и Торстейн. Оба щита столкнулись на лету.
Судьи альтинга, собравшиеся на берегу фьорда, и другие жители Эйрарбакки, столпившиеся на береговых утесах, узрели в этом случайном происшествии знамение судьбы: накипевшая ненависть предвещала поединок не на жизнь, а на смерть. А может быть, сами боги, столкнув вместе оба щита, хотели этим показать, что они тоже могут принять участие в хольмганге со всем своим грозным могуществом?
Согласно обычаю, Эйрик, получивший вызов, должен был нанести первый удар. Это был совсем не опасный, скорее, почетный удар, возвещавший о начале единоборства. Скаллагрим Рыболовный Крючок легко отразил удар острой кромкой щита. Церемония была соблюдена. Эйрик Рыжий и Торстейн отступили каждый на три шага, а их помощники с высокоподнятыми щитами стали по правую руку, в двух шагах от того и другого викинга, подавшись чуть назад.
В эту минуту с мола донесся протяжный рев. Это напоминал о себе большой старый бык, приведенный с горной долины для жертвоприношения, — рыжее чудовище с низко опущенной мордой и налитыми кровью глазами, разъяренное тем, что его привязали за ноздри к столбу. Победитель хольмганга должен будет зарезать этого быка в знак благодарности Тору, древнему богу. Кровь жертвы потечет в холодное море, а судьи альтинга будут следить за справедливым дележом священного мяса.
— Да постой ты спокойно, — ворчал погонщик, — тебя ведь еще не режут! Поединок может продлиться до ночи.
Впрочем, бык сейчас никого не интересовал. Все глаза были устремлены на островок.
Эйрик Рыжий и Торстейн вертелись, как танцоры, близ того места, куда они запустили свои щиты. Не раз уже скрещивались их тяжелые мечи, и каждый раз юные помощники, искусно действуя кожаными щитами, отводили в сторону опасные удары. Торстейн, как баран, кинулся в атаку, надеясь захватить противника врасплох и неожиданно обойти его. Но Эйрик Рыжий встретил его атаку и последующие выпады со спокойствием каменной скалы. Казалось, гнев Торстейна должен был исчерпать себя, настолько слабым было противодействие мореплавателя. А на утесах даже самые ярые приверженцы Эйрика стали понемногу охладевать. Они надеялись на молниеносную победу смельчака, вернувшегося в Исландию с ореолом первооткрывателя новой земли.
И что же оказалось? Он нисколько не отличался от других викингов, тоже не решавшихся идти на разъяренного Торстейна.
Ньорд и Торгрим, растерявшиеся было после постыдного бегства Льота, снова воспрянули духом. Они переходили от группы к группе, и их ядовитые замечания не встречали отпора.
— Видали мы этого горлана Эйрика Рыжего! Пока что он с грехом пополам защищает свой кожаный панцирь. А вы слушали, развесив уши, этого жалкого искателя приключений!
Даже Вальтьоф заколебался и избегал отвечать на вопросы соседей. Один только Бьярни сохранял в глазах огонек, но и скальд не разжимал губ.
— Ты слышишь, Бьярни, что говорят люди? — осмелился спросить Скьольд, когда ветер донес до них ядовитые слова Ньорда.
— Гранит не боится ни дождя, ни ветра, Скьольд! Гранит не спешит.
— Дядя Бьярни! Смотри! Ведь Эйрик не отвечает на удары!
— Эйрик сам знает, что ему делать. Ты лучше посмотри на своего брата Лейфа. Он не позволяет себе ни одного лишнего движения и при этом ухитряется ни на шаг не отходить от Эйрика. Да, Лейф из породы отважных. Посмотри-ка на него, нет, ты только посмотри!.. Послушай, Вальтьоф, — обратился он к брату, — когда я уезжал, мои племянники были птенцами, а вернувшись, я застал орлов. Смотри!..
Тогда Вальтьоф повернулся к сыну:
— Считаешь ли ты себя достойным, Лейф, носить щит Эйрика Рыжего?
Сначала Лейф не знал, что ответить. Слова застряли в горле и не могли вырваться на свободу, а он вовсе не хотел показаться нерешительным или даже смешным. Однако Эйрик улыбнулся и сказал:
— Я заранее знаю его ответ, Вальтьоф. Рука Лейфа не дрогнет!
Скоро Торстейн и Эйрик должны будут скрестить оружие. Рассекая воду веслом, Лейф не мог оторвать взгляда от лежащего рядом на скамье обоюдоострого меча викинга. Длиною он был более трех футов от острия до рукоятки и блестел на солнце, как золотой луч. Средняя часть меча была шириной с ладонь, в обе стороны он равномерно сужался, отливая голубым блеском. На рукояти из полированного дерева, инкрустированного костью, были изображены охотничий рог и голова орла. Сейчас этот большой меч, который нужно держать обеими руками, встретится с мечом Торстейна, высекая снопы искр. Любой удар мог оказаться смертельным, а кожаный нагрудник с железными полосками и шлем из тюленьей шкуры, подбитый роговыми пластинками, не давали надежной защиты. Способность щитоносца предусмотреть вражеский выпад, его умение отразить неожиданные удары, быстрота, с какой он мог подставить щит, — все это более обеспечивало безопасность, чем плохо сшитая и не всегда хорошо пригнанная броня. Вот почему эта роль предоставлялась юношам, более гибким и ловким, чем зрелые мужи.
Торстейн взял себе в помощники Скаллагрима, старшего сына Глума. Лейф хорошо знал этого невзрачного парня, двумя годами старше его, с длинными, как паучьи лапы, руками и тонкими ногами. Скаллагрим обладал юркостью угря. Сонный с виду, он вдруг оживал, чем и заслужил прозвище «Скаллагрим» — «Рыболовный Крючок». Лейф был уверен, что Скаллагрим будет защищать Торстейна с храбростью и коварством, но не питал к нему никакой злобы, хотя тот и был сыном негодяя Глума.
Весла внезапно заскребли по песку… Эйрик еще раз рванул лодку вперед, и она остановилась.
— Готов ли ты, викинг? Не дадим Торстейну первым явиться на поле боя, — сказал Эйрик.
Он взял свой меч и один из щитов. Лейф захватил два остальных.
Прибрежные камни были окаймлены бахромой из рыжих морских водорослей. Эйрик второпях поскользнулся и чуть не упал.
— Это боги призывают меня к осторожности! — засмеялся он.
Лейф бежал следом за викингом. Поспеть за ним было нелегко. Мальчик и не предполагал, что мощное тело гиганта может быть таким подвижным.
В десяти футах от вершины холма им послышался глухой топот. Это бегом поспешали Торстейн и Скаллагрим. Встреча должна была состояться на бугре, в самой середине острова. Это было справедливо. Каждый из противников имел в своем распоряжении равное пространство, на котором он должен был либо победить, либо погибнуть.
Эйрик Рыжий, еще не добежав, бросил щит на двадцать шагов вперед, как бы обозначив этим для себя границу поля битвы. Отступать от нее нельзя было ни на шаг.
То же самое сделал и Торстейн. Оба щита столкнулись на лету.
Судьи альтинга, собравшиеся на берегу фьорда, и другие жители Эйрарбакки, столпившиеся на береговых утесах, узрели в этом случайном происшествии знамение судьбы: накипевшая ненависть предвещала поединок не на жизнь, а на смерть. А может быть, сами боги, столкнув вместе оба щита, хотели этим показать, что они тоже могут принять участие в хольмганге со всем своим грозным могуществом?
Согласно обычаю, Эйрик, получивший вызов, должен был нанести первый удар. Это был совсем не опасный, скорее, почетный удар, возвещавший о начале единоборства. Скаллагрим Рыболовный Крючок легко отразил удар острой кромкой щита. Церемония была соблюдена. Эйрик Рыжий и Торстейн отступили каждый на три шага, а их помощники с высокоподнятыми щитами стали по правую руку, в двух шагах от того и другого викинга, подавшись чуть назад.
В эту минуту с мола донесся протяжный рев. Это напоминал о себе большой старый бык, приведенный с горной долины для жертвоприношения, — рыжее чудовище с низко опущенной мордой и налитыми кровью глазами, разъяренное тем, что его привязали за ноздри к столбу. Победитель хольмганга должен будет зарезать этого быка в знак благодарности Тору, древнему богу. Кровь жертвы потечет в холодное море, а судьи альтинга будут следить за справедливым дележом священного мяса.
— Да постой ты спокойно, — ворчал погонщик, — тебя ведь еще не режут! Поединок может продлиться до ночи.
Впрочем, бык сейчас никого не интересовал. Все глаза были устремлены на островок.
Эйрик Рыжий и Торстейн вертелись, как танцоры, близ того места, куда они запустили свои щиты. Не раз уже скрещивались их тяжелые мечи, и каждый раз юные помощники, искусно действуя кожаными щитами, отводили в сторону опасные удары. Торстейн, как баран, кинулся в атаку, надеясь захватить противника врасплох и неожиданно обойти его. Но Эйрик Рыжий встретил его атаку и последующие выпады со спокойствием каменной скалы. Казалось, гнев Торстейна должен был исчерпать себя, настолько слабым было противодействие мореплавателя. А на утесах даже самые ярые приверженцы Эйрика стали понемногу охладевать. Они надеялись на молниеносную победу смельчака, вернувшегося в Исландию с ореолом первооткрывателя новой земли.
И что же оказалось? Он нисколько не отличался от других викингов, тоже не решавшихся идти на разъяренного Торстейна.
Ньорд и Торгрим, растерявшиеся было после постыдного бегства Льота, снова воспрянули духом. Они переходили от группы к группе, и их ядовитые замечания не встречали отпора.
— Видали мы этого горлана Эйрика Рыжего! Пока что он с грехом пополам защищает свой кожаный панцирь. А вы слушали, развесив уши, этого жалкого искателя приключений!
Даже Вальтьоф заколебался и избегал отвечать на вопросы соседей. Один только Бьярни сохранял в глазах огонек, но и скальд не разжимал губ.
— Ты слышишь, Бьярни, что говорят люди? — осмелился спросить Скьольд, когда ветер донес до них ядовитые слова Ньорда.
— Гранит не боится ни дождя, ни ветра, Скьольд! Гранит не спешит.
— Дядя Бьярни! Смотри! Ведь Эйрик не отвечает на удары!
— Эйрик сам знает, что ему делать. Ты лучше посмотри на своего брата Лейфа. Он не позволяет себе ни одного лишнего движения и при этом ухитряется ни на шаг не отходить от Эйрика. Да, Лейф из породы отважных. Посмотри-ка на него, нет, ты только посмотри!.. Послушай, Вальтьоф, — обратился он к брату, — когда я уезжал, мои племянники были птенцами, а вернувшись, я застал орлов. Смотри!..