Страница:
Тюркер на мгновенье смолк, и губы его задрожали.
— Выслушай меня, Лейф Турлусон.
Он прибегнул к языку скрелингов, чтобы Омене-ти понял его слова.
— Виннета-ка и островные манданы предстанут перед Большим Советом Шаванос потому, что заключили союз с пришедшими с моря Белыми. Вожди и шаманы речных и озерных племен должны решить, был ли Виннета-ка вдохновлен на это богами или он согрешил против законов. Вот почему островные манданы остаются так долго на празднике белого времени года. Все это правда, Омене-ти, правильно ли мой язык передал твои слова?
— Это правда, Омене-ти?
Внезапно Лейфу открылись головокружительные бездны. Неужели обустройство на Новой Земле предполагает такой мучительный разлад!
— Клянусь четырьмя сторонами неба, это правда! Клянусь востоком, дающим нам свет, клянусь западом — дорогой благотворного солнца, клянусь севером, показывающим нам, насколько длинна жизнь, клянусь югом, возвращающим нам весну, все это правда!
Скрелингу было несвойственно говорить так долго. Он только что на одном дыхании выложил торжественное добровольное обязательство манданов.
Лейф долгим взглядом охватил склоны Кросснесса, лес, высокие берега, и реку, и огромный горизонт, потерявшийся в снежной белизне. Разве неведомый запад не указывал на дорогу благотворного солнца?
— Возможно, я не заслужил своего счастья, и боги хотят подвергнуть меня испытанию, навсегда связав меня с этой землей. Тюркер, почему бы Омене-ти не отвести меня в озерный край?
Омене-ти отреагировал на вопрос быстрее франка.
— О! Вот слова, которых я ждал от моего брата. Я готов отправиться в путь, когда ты захочешь, я сумею найти дорогу в край озер… И если мой брат Болтливый Филин…
Он указал на Тюркера, но тот не слушал. Прищурив глаза, Франк, как рысь в засаде, пристально вглядывался в реку.
— Клянусь Тором, это не наши. Погодите! По реке плывут две пироги. Пока нам их не видно из-за камышового островка, но клянусь, это не манданы Виннета-ка.
Отлив высвобождал высокую тростниковую поросль, которую исправно затапливал морской прилив. Лейф повернулся к Омене-ти. Он уже собрался сказать, что Тюркеру померещилось, но его удивило поведение скрелинга. Краснокожий сохранял ужасающую неподвижность, и даже его глаза, казалось, застыли; однако Лейф угадывал под этой маской напряженные мускулы и настороженную мысль. Может быть, Омене-ти уже знал, что означает это появление и страшился вторжения чужих скрелингов? Но действительно ли Тюркер видел их?
Время словно приостановилось.
— Вот они, — проговорил франк хриплым голосом.
В каждой пироге, которые от места, где находился Лейф с товарищами, отделяло расстояние в десять-двенадцать полетов стрел, находилось по четыре человека.
Они гребли, часто ударяя по воде лопатообразными веслами, стоя на коленях на дне лодки, упираясь поясницей в горизонтальные поперечины, не дававшие разойтись обшивке, сделанной из бересты. Каждый их жест отличался точностью, и замечательная гармония движений плеч, туловища и широких весельных лопастей не оставила Лейфа равнодушным. Только потом он сообразил, что эти суденышки отличались от пирог манданов: широкие и низкие, они загибались на концах элегантными дугами.
— Пироги шаванос, — прошептал Омене-ти… — Куски бересты, сшитые между собой корневищами тамарака.
Две лодки шли параллельно берегу в одном полете стрелы от него. Гребцы еще не заметили трех человек из Кросснесса. Омене-ти имел полную возможность разглядеть их.
— Озерные шаванос, племя Лисицы. Сыновья прехитрого лиса, — заключил он.
Манданы распускали волосы, тогда как шаванос стягивали их на макушке и вставляли в них цветное перо.
— Что им нужно, — проворчал Тюркер, — и почему вместо манданов плывут они?
Омене-ти пожал плечами.
— Хотят сами посмотреть на нас. Я пытаюсь понять другое — с добром ли они приплыли.
Взгляд скрелинга сделался необыкновенно пристальным. Две пироги начали описывать широкую дугу по реке, удалявшую их от Кросснесса. Через какое-то время Омене-ти обернулся. Черты его лица выдавали волнение.
— Ну что? — спросил Лейф.
— Появление шаванос не сулит ничего хорошего, на лицах гребцов — знак траура.
И поскольку Лейф и Тюркер не поняли, добавил:
— Я видел черный круг на лбах у шаванос, а под глазами — черную изломанную черту. А это означает, что весь народ шаванос, от реки до озер, должен быть в глубоком трауре.
Тут Лейфу вспомнились слова, недавно услышанные от Омене-ти.
— Не из-за того ли, что вождь Виннета-ка и островные манданы заключили союз с викингами?
— Шаванос приплыли, чтобы посмотреть, — коротко ответил Омене-ти. — Я не знаю, что Гитчи-Маниту — Большое Облако — приказал вождям и шаманам Совета озер.
Лодки описали широкий круг перед Кросснессом. В каждой пироге выпрямился во весь рост старший над гребцами и стал вглядываться в высокий утес, на котором стоял Большой Дом Лейфа. Вероятно, наблюдатели увидели то, что их интересовало, так как они снова сели, и лодки, повернувшись на четверть оборота, стали подниматься по реке. Лейф и Тюркер, покинув укрытие гнездовья цапель, влезли на пень исполинской ели, в которую в одну из гроз прошлым летом попала молния, — на ее торчащих в разные стороны и омываемых рекой ветвях еще сохранились иглы.
— Хо-о-о! Сыновья Лисицы, — закричал Лейф, сложив руки рупором, — вы меня слышите? Пусть мои братья лисицы придут и дружески сядут возле костра викингов.
Шаванос услышали слова, так как воздух был чист и звонок, как лезвие меча, но они не подали знака, не повернули голов, и ритм ударов весел об илистую воду не замедлился.
— Братья шаванос, сыновья озер…
Они уже проплыли мимо, и подхваченные течением пироги стали удаляться в сторону верховья реки. Лишь насмешливое эхо отражало призывы Лейфа, посылая их к вершинам кедров и прибрежным соснам.
— Они не захотели нас выслушать, — сказал Омене-ти. — Они приплыли, чтобы увидеть Дом викингов. Теперь я уверен, что на Совете озер происходит что-то важное.
— Виннета-ка и манданам грозит опасность?
Лейф был бледен, и слова с трудом слетали с его сжатых губ.
Скрелинг несколько раз качнул головой, словно взвешивая свой ответ.
— Шаманы могущественны и завидуют вождям, а когда собираются шаманы всех племен, они устраивают большой шум. Виннета-ка — мудрый человек, и шаманам не нравилось слышать на советах его голос.
— Моя жена и сын принадлежат мне, и могущество шаманов бессильно перед этим законом. Готов ли ты отвести меня на Совет шаванос, Омене-ти?
— Я готов, брат мой, но путь долог и труден. И шаванос — в трауре.
— Я тоже буду носить траур, пока Иннети-ки и мой сын не вернутся домой.
— Мы отправимся на озера, и Гитчи-Маниту подскажет тебе слова, которые понравятся шаманам. Когда в дорогу?
— Когда сочтешь нужным, Омене-ти. Ты — бывалый человек.
— Я стану мудр, как медведь, чтобы отвести тебя. Мы отправимся по реке и будем плыть по ней, пока сможем. Пойдет ли по нашим стопам Болтливый Филин?
— Филин так же мудр, как и медведь. И мне бы хотелось узнать, как глубоко простирается этот край до озер.
Тюркер не решился сказать, что он надеется обнаружить новые холмы с виноградными кустами. Ему передавалась тревога Лейфа, и он не мог в этот момент говорить о своей страсти.
Омене-ти бросил взгляд на реку. Лодки растворились в утреннем тумане.
— Мы видели, как шаванос спустились и поднялись по реке. Может быть, это знак благосклонности Гитчи-Маниту. Сегодня я замажу камедью сливового дерева стыки моей пироги, покрашу весла в яркие цвета, и мы поплывем по реке.
В одно мгновенье утес Кросснесса запылал в лучах алого зимнего солнца, и свет яркой огненной скатертью лег на затвердевший от мороза снег.
Глава VI
— Выслушай меня, Лейф Турлусон.
Он прибегнул к языку скрелингов, чтобы Омене-ти понял его слова.
— Виннета-ка и островные манданы предстанут перед Большим Советом Шаванос потому, что заключили союз с пришедшими с моря Белыми. Вожди и шаманы речных и озерных племен должны решить, был ли Виннета-ка вдохновлен на это богами или он согрешил против законов. Вот почему островные манданы остаются так долго на празднике белого времени года. Все это правда, Омене-ти, правильно ли мой язык передал твои слова?
— Это правда, Омене-ти?
Внезапно Лейфу открылись головокружительные бездны. Неужели обустройство на Новой Земле предполагает такой мучительный разлад!
— Клянусь четырьмя сторонами неба, это правда! Клянусь востоком, дающим нам свет, клянусь западом — дорогой благотворного солнца, клянусь севером, показывающим нам, насколько длинна жизнь, клянусь югом, возвращающим нам весну, все это правда!
Скрелингу было несвойственно говорить так долго. Он только что на одном дыхании выложил торжественное добровольное обязательство манданов.
Лейф долгим взглядом охватил склоны Кросснесса, лес, высокие берега, и реку, и огромный горизонт, потерявшийся в снежной белизне. Разве неведомый запад не указывал на дорогу благотворного солнца?
— Возможно, я не заслужил своего счастья, и боги хотят подвергнуть меня испытанию, навсегда связав меня с этой землей. Тюркер, почему бы Омене-ти не отвести меня в озерный край?
Омене-ти отреагировал на вопрос быстрее франка.
— О! Вот слова, которых я ждал от моего брата. Я готов отправиться в путь, когда ты захочешь, я сумею найти дорогу в край озер… И если мой брат Болтливый Филин…
Он указал на Тюркера, но тот не слушал. Прищурив глаза, Франк, как рысь в засаде, пристально вглядывался в реку.
— Клянусь Тором, это не наши. Погодите! По реке плывут две пироги. Пока нам их не видно из-за камышового островка, но клянусь, это не манданы Виннета-ка.
Отлив высвобождал высокую тростниковую поросль, которую исправно затапливал морской прилив. Лейф повернулся к Омене-ти. Он уже собрался сказать, что Тюркеру померещилось, но его удивило поведение скрелинга. Краснокожий сохранял ужасающую неподвижность, и даже его глаза, казалось, застыли; однако Лейф угадывал под этой маской напряженные мускулы и настороженную мысль. Может быть, Омене-ти уже знал, что означает это появление и страшился вторжения чужих скрелингов? Но действительно ли Тюркер видел их?
Время словно приостановилось.
— Вот они, — проговорил франк хриплым голосом.
В каждой пироге, которые от места, где находился Лейф с товарищами, отделяло расстояние в десять-двенадцать полетов стрел, находилось по четыре человека.
Они гребли, часто ударяя по воде лопатообразными веслами, стоя на коленях на дне лодки, упираясь поясницей в горизонтальные поперечины, не дававшие разойтись обшивке, сделанной из бересты. Каждый их жест отличался точностью, и замечательная гармония движений плеч, туловища и широких весельных лопастей не оставила Лейфа равнодушным. Только потом он сообразил, что эти суденышки отличались от пирог манданов: широкие и низкие, они загибались на концах элегантными дугами.
— Пироги шаванос, — прошептал Омене-ти… — Куски бересты, сшитые между собой корневищами тамарака.
Две лодки шли параллельно берегу в одном полете стрелы от него. Гребцы еще не заметили трех человек из Кросснесса. Омене-ти имел полную возможность разглядеть их.
— Озерные шаванос, племя Лисицы. Сыновья прехитрого лиса, — заключил он.
Манданы распускали волосы, тогда как шаванос стягивали их на макушке и вставляли в них цветное перо.
— Что им нужно, — проворчал Тюркер, — и почему вместо манданов плывут они?
Омене-ти пожал плечами.
— Хотят сами посмотреть на нас. Я пытаюсь понять другое — с добром ли они приплыли.
Взгляд скрелинга сделался необыкновенно пристальным. Две пироги начали описывать широкую дугу по реке, удалявшую их от Кросснесса. Через какое-то время Омене-ти обернулся. Черты его лица выдавали волнение.
— Ну что? — спросил Лейф.
— Появление шаванос не сулит ничего хорошего, на лицах гребцов — знак траура.
И поскольку Лейф и Тюркер не поняли, добавил:
— Я видел черный круг на лбах у шаванос, а под глазами — черную изломанную черту. А это означает, что весь народ шаванос, от реки до озер, должен быть в глубоком трауре.
Тут Лейфу вспомнились слова, недавно услышанные от Омене-ти.
— Не из-за того ли, что вождь Виннета-ка и островные манданы заключили союз с викингами?
— Шаванос приплыли, чтобы посмотреть, — коротко ответил Омене-ти. — Я не знаю, что Гитчи-Маниту — Большое Облако — приказал вождям и шаманам Совета озер.
Лодки описали широкий круг перед Кросснессом. В каждой пироге выпрямился во весь рост старший над гребцами и стал вглядываться в высокий утес, на котором стоял Большой Дом Лейфа. Вероятно, наблюдатели увидели то, что их интересовало, так как они снова сели, и лодки, повернувшись на четверть оборота, стали подниматься по реке. Лейф и Тюркер, покинув укрытие гнездовья цапель, влезли на пень исполинской ели, в которую в одну из гроз прошлым летом попала молния, — на ее торчащих в разные стороны и омываемых рекой ветвях еще сохранились иглы.
— Хо-о-о! Сыновья Лисицы, — закричал Лейф, сложив руки рупором, — вы меня слышите? Пусть мои братья лисицы придут и дружески сядут возле костра викингов.
Шаванос услышали слова, так как воздух был чист и звонок, как лезвие меча, но они не подали знака, не повернули голов, и ритм ударов весел об илистую воду не замедлился.
— Братья шаванос, сыновья озер…
Они уже проплыли мимо, и подхваченные течением пироги стали удаляться в сторону верховья реки. Лишь насмешливое эхо отражало призывы Лейфа, посылая их к вершинам кедров и прибрежным соснам.
— Они не захотели нас выслушать, — сказал Омене-ти. — Они приплыли, чтобы увидеть Дом викингов. Теперь я уверен, что на Совете озер происходит что-то важное.
— Виннета-ка и манданам грозит опасность?
Лейф был бледен, и слова с трудом слетали с его сжатых губ.
Скрелинг несколько раз качнул головой, словно взвешивая свой ответ.
— Шаманы могущественны и завидуют вождям, а когда собираются шаманы всех племен, они устраивают большой шум. Виннета-ка — мудрый человек, и шаманам не нравилось слышать на советах его голос.
— Моя жена и сын принадлежат мне, и могущество шаманов бессильно перед этим законом. Готов ли ты отвести меня на Совет шаванос, Омене-ти?
— Я готов, брат мой, но путь долог и труден. И шаванос — в трауре.
— Я тоже буду носить траур, пока Иннети-ки и мой сын не вернутся домой.
— Мы отправимся на озера, и Гитчи-Маниту подскажет тебе слова, которые понравятся шаманам. Когда в дорогу?
— Когда сочтешь нужным, Омене-ти. Ты — бывалый человек.
— Я стану мудр, как медведь, чтобы отвести тебя. Мы отправимся по реке и будем плыть по ней, пока сможем. Пойдет ли по нашим стопам Болтливый Филин?
— Филин так же мудр, как и медведь. И мне бы хотелось узнать, как глубоко простирается этот край до озер.
Тюркер не решился сказать, что он надеется обнаружить новые холмы с виноградными кустами. Ему передавалась тревога Лейфа, и он не мог в этот момент говорить о своей страсти.
Омене-ти бросил взгляд на реку. Лодки растворились в утреннем тумане.
— Мы видели, как шаванос спустились и поднялись по реке. Может быть, это знак благосклонности Гитчи-Маниту. Сегодня я замажу камедью сливового дерева стыки моей пироги, покрашу весла в яркие цвета, и мы поплывем по реке.
В одно мгновенье утес Кросснесса запылал в лучах алого зимнего солнца, и свет яркой огненной скатертью лег на затвердевший от мороза снег.
Глава VI
Пошел третий день, как великий вождь народа шаванос О-Ке-Хе — Сова — отправил к устью реки восемь человек на двух лодках под командованием своего сына Пийя-Лута — Пурпурное Облако. Эти гонцы должны были, не высаживаясь на берег, подсмотреть за деятельностью Белых, устроившихся на мысе, а затем как можно скорее вернуться и отчитаться перед Советом.
И вот теперь О-Ке-Хе задавался вопросом, правильно ли он поступил, послав сына. Сможет ли Пурпурное Облако судить о вещах со спокойствием в сердце? Уже по меньшей мере десять раз сменились времена года, как Пурпурное Облако любит Иннети-ки, дочь Виннета-ка, и вот речная птица стала супругой одного из чужеземцев, пришедших с моря. О-Ке-Хе тихо вздохнул. Больше чем кто-либо другой он ценил честность и мудрость Виннета-ка, но против вождя речных манданов сплоченно выступили шаманы, особо грозная сила, взяв в союзники Нацунка Косоглазого — маниту могучего рода Аттине-Нонгнахок, народа Тетивы, жившего на первом озере.
Обвинение, выдвинутое шаманами, было четким. Приняв чужеземцев, пришедших с моря, заключив с ними союз, островные манданы поставили себя вне народа шаванос. Отдав свою дочь одному из этих людей, Виннета-ка вызвал недовольство Великого Духа и предал своих.
Обсуждения еще продолжались, так как каждый вождь и каждый колдун должен был быть выслушан. До этого дня в своих выступлениях шаманы обрушивались с обвинениями на Виннета-ка. Сплотившись вокруг Вабаша, шамана племени Баашимуна — людей Красных Ив — и Арики, великого колдуна — «Того, кто носит рога», — шаманы различных племен объединяли усилия и на каждом совете наносили все новые удары.
О-Ке-Хе догадывался, что не все было чисто в их поведении и что шаманы, под предлогом того, что передают волю Гитчи-Маниту, утоляют старую месть. Разве не выступил Виннета-ка когда-то на Большом Совете против шаманов, изобличив их привилегии и злоупотребления? Арики не простил. Зачем же Гитчи-Маниту терпит столько грязи в родниках?
О-Ке-Хе снова вздохнул. Виннета-ка нужно было избегать встреч с этими белыми, когда их большой корабль показался у берега скрелингов. Но Виннета-ка поступил своевольно, несмотря на свой опыт. Впрочем, он всегда поступал своевольно, не боясь даже иногда попрать традиции. Нельзя попирать традиции, ибо люди, будь они даже вожди, безоружны перед могуществом невидимого мира и познаниями шаманов.
И вот, в который уже раз, О-Ке-Хе возвращался в своих мыслях к шаманам. Беспрерывно возникали одни и те же трудности, и ему казалось, что он — змея, которая ползает по кругу, пытаясь ухватить свой хвост. О-Ке-Хе подумал, что все трудности, должно быть, начались с появления Ну-Мохк-Мук-А-На, первого человека.
В лагере раздался барабанный бой, перекрывая пронзительные крики лесных дроздов, доведенных до отчаяния зимним голоданием. Пора было идти к хижине великого колдуна Арики, где каждый день шаманы и вожди собирались потолковать об этом нескончаемом деле.
О-Ке-Хе вышел из своего вигвама. Яркий отраженный снегом свет больно резанул по его усталым глазам, однако величие расстилавшегося перед ним пейзажа прогнало горести из его сердца. К нему возвращалось спокойствие, когда он глядел на водную пыль водопада, на переполненное птичьим гомоном болото, на усыпанную звездами ночь; мягкая нега, исходившая от таких картин, несла его душе умиротворение, как молитва.
Место, выбранное для празднования белого времени года, превосходило по величине все, что он видел когда-либо прежде. Гигантское плато возвышалось над вековым лесом, ступенями расположившимся на нижних плато. Все лесные породы здесь перемешались, и, насколько хватало глаз, деревья тесными рядами спускались по склонам, взбирались по косогорам, подобно сотням тысяч воинов, поднявшихся на штурм облаков. Плотная масса придавленных снегом сосен и елей прочно удерживала хребты. И посреди этого дикого и громадного леса прокладывала себе путь река — то спокойная и уверенная в себе, нежащаяся в широких излучинах, то яростная и своевольная, ворчащая на порогах, тыкающаяся своим упрямым лбом в крутые ущелья.
На востоке более темной полоской на сером фоне неба выделялось первое озеро.
Бесчисленные дымки венчали верхушки деревьев и тянулись вверх над семью плато, нависавшими над этим берегом реки. Предпоследней была та площадка, где предавался размышлениям О-Ке-Хе.
На склонах этой горы удобно расположились тысячи людей из двадцати шести главных племен, составлявших народ шаванос. О-Ке-Хе руководил выбором мест, которые будут занимать различные племена в течение двух-трех лунных месяцев. Не так-то просто было собрать народ, живущий на территории без четких границ, основные центры которой отделены один от другого днями ходьбы. А ведь предстояло еще собрать различные побеги от древа шаванос с риском увидеть, как через несколько поколений вчерашние братья становятся врагами.
Дымки поднимались в неподвижном воздухе, и О-Ке-Хе радовался, видя, как, поднимаясь, они сливаются, чтобы затем окончательно рассеяться в одном небе. Мудрость Гитчи-Маниту была безгранична, и великий вождь видел в этих порожденных разными очагами клубах дыма, что в конечном счете сообща растворялись в небе, символ, имевший отношение к его народу.
Он пересчитал костры.
Здесь расположилось лагерем Аттигра-Уантан, племя Медведя. А там — Тохон-Таэнрат, племя Лани. Чуть дальше — Арендах-Ро-Нон, племя Скал. И Навена-На, южные люди, что обосновались прямо на берегах озер.
На четвертом плато Атонтраторо-Мон — народ Выдры и лесные странники, которых называют База-Венена.
А на пятом — манданы — лесные, с верховья и низовья реки — наконец, островные манданы, у которых был вождем Виннета-ка.
Шестое плато — плато обрядов, молитв и судилища.
На нем по-прежнему бил барабан, приглашая вождей и колдунов на Совет, но О-Ке-Хе не спешил. Обычай требовал, чтобы он последним появился у входа в бревенчатую хижину, покрытую ветвями и комьями земли, где Арики, великий шаман, примет их возле священного огня. Однако еще не все вожди собрались там. О-Ке-Хе подошел ко входу, обернулся. Теперь река была за ним.
— О, Гитчи-Маниту, небесный вождь, заклинаю тебя! Сделай так, чтобы побеги на ветке остались нетронутыми. Народ шаванос — одно целое, если одно племя страдает, все остальные ощущают боль. А теперь вы все, речные рыбы, и вы, воздушные птицы, и вы, звери, бегающие по земле, и ты, солнце, попросите за меня Великого Духа.
Только после обращения к Гитчи-Маниту он поднял глаза к седьмому плато.
— Дух моих предков, помоги мне ясно видеть и правильно мыслить!
Ни одно дерево, ни один кустарник не скрашивали холодной наготы верхнего плато, узкого и обрывистого, доступ к которому открывал крутой склон, перерезанный тремя рядами обломков скал, расположенных параллельно гребню плато. Расположение огромных глыб, достигавших порой высоты в два человеческих роста, не было случайным. Когда-то их так положили люди. Люди, которые представляют собой предков шаванос.
Верховный вождь О-Ке-Хе был одним из хранителей секретов этих исполинов, появившихся с северо-запада верхом на животных, таких же высоких, как и они сами: крепко сбитые, с развевающимися гривами, четвероногие существа мчались быстрее бизонов прерий.
Предания сберегли имя всадников: таллегви. Им был известен маис и способ хранения копченого мяса в кожаных коробах, но множество их секретов было уже утеряно. Таллегви на возвышенных местах строили из камня и земли горки восхитительных пропорций; высотой в несколько копий, со сферическим или пирамидальным основанием, они соединялись между собой толстыми и низкими стенами из камней и обожженной глины, скрепленными толстыми стеблями камыша.
В тяжелую пору таллегви укрывались за этими укреплениями. Были и такие дни в году, когда они собирались там, чтобы почтить своих богов и воздать должное своим мертвым героям, чьи кости и оружие они закапывали в курганах.
В легендах говорилось, что эти священные сооружения восходят к ранним периодам существования краснокожих людей.
Седьмое плато было одним из таких мест. Множество небольших стен на нем остались нетронутыми, и везде торчали бесчисленные горки. О-Ке-Хе знал что, если раскопать эти возведенные предками курганы, то на свет появятся глиняная посуда, трубки, каменное и медное оружие, ожерелья из раковин, нагрудные пластины и пояса из кованых золотых листочков.
Шаванос продолжали обычаи таллегви. Вожди и доблестные воины удостаивались погребения под стать своим заслугам, могилу им рыли в земле священного плато, носившего на образном языке шаванос название «Поле Последнего Мужества».
В дни, когда ритуальные обряды не проводились, Поле Последнего Мужества оставалось пустынным. Шаванос, не боявшиеся никакого врага и никакой смерти, не отваживались там появляться. Владения невидимых сил начинались за рядами камней, которыми был усеян склон. Седьмое плато часто закрывали облака, скрывая от людей тайны, которыми повелевает небесный вождь Гитчи-Маниту.
— Так устроены миры, — прошептал О-Ке-Хе, и он был счастлив, думая, что Гитчи-Маниту так близок к хижине, в которой вожди и шаманы обсуждают важные события, вызванные прибытием белых. Раздались и еще долго звучали два торжественных удара по коже барабана. Они предупреждали вождя шаванос, что настало время переступить порог хижины Совета.
Пять костров освещали хижину, достаточно просторную, чтобы там с удобством могли разместиться пятьдесят вождей и шаманов. Ивовые и еловые ветки вперемешку с пучками пахучих трав усыпали землю, а на стенах, выкрашенных в коричневый, желтый и синий цвета, черепа медведей и ланей чередовались с человеческими черепами.
Великий колдун Арики, чья голова была увенчана меховым убором с рогами бизона — знаком его могущества, — стоял возле Иле-ти-ка, ритуального барабана. О-Ке-Хе занял место рядом с шаманом, который затряс трещотками из засохшей кожи в виде бутылочных тыкв, висевшими у него на запястьях. Он стоял перед вождями двадцати шести влиятельных племен, и огни костров, которые поддерживал Вабаш, шаман племени Баашимуна, высвечивали застывшие строгие лица, глаза, казавшиеся больше из-за черных траурных кругов, губы, сжимавшие потухшие трубки. Он особенно пристально посмотрел на Нацунка Косоглазого, вождя народа Тетивы — главного обвинителя наряду с Арики и Вабашем. У Нацунка на шее висел вампум — украшение, надевавшееся по торжественным праздникам… Он был единственный, кто публично потребовал казни Виннета-ка. Клан шаманов использовал Нацунка как глашатая.
О-Ке-Хе не сомневался, что великий колдун Арики прельстил Нацунка вступлением в ранг верховного вождя шаванос. Хотя вождь народа Тетивы был косоглаз и близорук, хватка у него была крепкая! О-Ке-Хе поднялся.
— Пусть благосклонность Гитчи-Маниту направляет этот новый совет! Арики, Вабаш, Нацунк долго говорили. Пришествие белых на нашу землю, сказали они, предвещает большие беды, и Виннета-ка, вождь манданов, живущих в устье реки, нарушил законы, оказав им гостеприимство.
— Он отдал свою дочь одному из пришельцев, — вскричал Нацунк. — Тебе самому следовало бы прийти в негодование от такого оскорбления, О-Ке-Хе, ибо твой собственный сын, Пурпурное Облако, вынашивал план жениться на дочери Виннета-ка.
Из угла, где сидели шаманы, словно снежный вихрь, поднялся шум. О-Ке-Хе движением руки унял колдунов.
— Моя душа спокойна. Я здесь для того, чтобы выслушать все стороны, и планы моего сына Пурпурного Облака вовсе не смущают покой моего духа. Теперь мы должны выслушать вождя Виннета-ка.
Мандан поднялся. Его поместили в последнем ряду вождей. Так, чтобы все могли отчетливо его слышать. Раскрытыми ладонями он приветствовал четыре стороны света и начал говорить — неторопливо, монотонно, с равнодушным видом. Никто бы и не подумал, что этому непроницаемому человеку, обвиненному частью своих соплеменников в предательстве, грозит мучительная смерть.
Виннета-ка говорил долго, передавая факты с тщательностью охотника, заботящегося о каждой детали…
— Разве издревле предсказания не возвещали о пришествии с моря людей? Я не был удивлен, и мои воины наблюдали за ними с суши днями и ночами, пока те плыли вдоль берега, а затем проникли в реку.
Вабаш хотел его прервать, но Виннета-ка выпрямился, яростный и внезапно посуровевший, обнаружив свою истинную натуру, — подо льдом горело пламя.
— Мой голос не раздавался, когда говорили мои обвинители…
Вабаш посмотрел в сторону колдуна Арики, но тот даже и глазом не моргнул.
— Видит Гитчи-Маниту, повелитель облаков и небесный вождь, — сердца этих викингов чисты. Я долго жил и умею верно судить о намерениях людей. Если бы они прибыли как грубые завоеватели, готовые безжалостно растоптать наши жилища и законы, разорить наши охотничьи угодья, возмутить воду наших родников, тогда я, не колеблясь бы, сразился с ними, и стрелы моих воинов были бы беспощадны. Но они подняли над рекой белый щит мира, и я обращался с ними, как с гостями. И если моя дочь Иннети-ки избрала белого человека, то она лишь прислушалась к голосу своего сердца. Я вижу в том доброе знамение: ребенок, родившийся от слияния двух кровей, дорог всем. Если кого и следует судить у этих священных костров, так это меня, Виннета-ка, вождя островных манданов, и никого другого… Раздавались голоса, требовавшие моей смерти. Я не боюсь смерти и презираю боль. Я высказался.
Тут вождь манданов сделал несколько шагов вперед, приблизился к одному из костров и протянул руку в самое пламя.
Запах паленой кожи поднялся вместе с дымом, но присутствовавшие при этой фантастической сцене не увидели дрожи на каменной маске, в которую обратилось его лицо.
— Убери руку, — приказал О-Ке-Хе. — Яне сомневаюсь нив твоем мужестве, ни в твоей честности, Виннета-ка. И твои слова проникли мне в самое сердце.
Впервые великий вождь шаванос публично взял сторону обвиняемого.
Колдун Арики яростно ударил кулаком по барабану и выпрямился с лицом, искаженным ненавистью.
— Вонвихил ловашава вапаяшик! Настал час, когда белые идут!
И шаманы подхватили хором посреди ужасного шума:
— Белые идут! И в предсказании говорится, что несчастья орлами обрушатся на нашу землю.
«Тот, кто носит рога» крепко держал в руках шаманов племени. Нацунк, Касве, вождь людей Выдры, и некоторые другие присоединились к проклятьям колдунов. Самые влиятельные вожди молчали, раздираемые противоречивыми чувствами: сохранить ли верность О-Ке-Хе или поддаться растущему влиянию шаманов.
Арики протянул руку, требуя слова.
— Пусть Виннета-ка признает перед всеми свою ошибку и оставит нам сына своей дочери. Тогда, возможно, Гитчи-Маниту будет удовлетворен.
— Никогда! Прежде чем вырвать этого ребенка из рук моей дочери Иннети-ки, вам придется вырвать сердца у всех воинов моего племени.
Скрестив на груди руки, вождь бросал вызов толпе колдунов, поддерживавших Арики и Вабаша.
— Ты оскорбил богов и жестоко поплатишься за это, — прорычал «Тот, кто носит рога». — Какая же гордыня толкает тебя защищать ребенка, который даже не твоей крови и носит чужеземное имя?
— Этот ребенок — знак новой жизни, Арики, и я остаюсь его единственной опорой. Ты не можешь не знать, что накануне нашего отбытия на зимние празднества его отца похитили другие пришельцы, Сын моей дочери, возможно, сирота, открытый всем опасностям жизни, как ивовый побег непогоде.
— Если он так слаб, принеси его в жертву богам, — грубо отрезал шаман.
— Он будет расти под моей сенью в мудрости и силе, как крепнет побег под защитой дерева. Ты полон ненависти к этому ребенку, Арики, а между тем разве не дыхание Гитчи-Маниту, повелителя облаков, пригнало к нашему берегу большую лодку викингов?
— Я — хранитель небесной мудрости, и моим голосом говорит Великий Дух…
«Тот, кто носит рога» был вне себя от ярости. Он отпрыгнул назад, брызгая слюной и рыча.
— Сын твоей дочери уже принадлежит мне, и ты ничего не сможешь сделать, чтобы спасти его! Ничего, слышишь!
Вабаш, шаман племени Баашимуна, завыл, как волк, и его примеру последовали остальные колдуны.
— Арики сказал свое слово, а его устами говорит Великий Дух.
Тут О-Ке-Хе, Мудрый Филин, понял, что если он сейчас не вмешается, то потом будет поздно. Колдуны войдут в транс и увлекут за собой часть вождей.
— Виннета-ка и ты, Арики, и вы, шаманы, и вы, вожди племен, вы, являющиеся ветвями древа шаванос, выслушайте меня. Мой сын Пурпурное Облако отправился на реку, чтобы увидеть то, чему надлежит быть увиденным. Подождем его возвращения и примем решение, следуя нашим обычаям. Быть может, белые окончательно покинули устье реки.
Это ловкое предложение внесло растерянность в лагерь шаманов и прибавило надежды сторонникам Виннета-ка. Нерешительные перевели дух.
— Мы подождем возвращения Пурпурного Облака, но это ничего не изменит в том, что должно быть сделано, — процедил сквозь зубы «Тот, кто носит рога».
О-Ке-Хе поклонился вождям.
— Я прошу каждого вернуться в стойбище своего народа. В нужный день и час раздастся барабан.
Когда группы расходились, у входа в хижину произошла заминка.
— О-Ке-Хе, твой сын вернулся, — крикнул кто-то снаружи.
Тотчас тишина, как мокрое покрывало, пала на вождей и колдунов.
Вошел Пурпурное Облако, а вместе с ним и молодые люди, что сопровождали его по реке.
— Говори, сын мой, — приказал О-Ке-Хе спокойным голосом.
Пурпурное Облако встал лицом к вождям и шаманам. Был он высокий и гибкий, как ивовая лоза, а его рубаха из лосины, отделанная бахромой, плотно облегала крепкое туловище. Траурные росписи не уменьшали сияния молодости на его лице, и во взгляде читалась серьезная мягкость взгляда его отца О-Ке-Хе.
И вот теперь О-Ке-Хе задавался вопросом, правильно ли он поступил, послав сына. Сможет ли Пурпурное Облако судить о вещах со спокойствием в сердце? Уже по меньшей мере десять раз сменились времена года, как Пурпурное Облако любит Иннети-ки, дочь Виннета-ка, и вот речная птица стала супругой одного из чужеземцев, пришедших с моря. О-Ке-Хе тихо вздохнул. Больше чем кто-либо другой он ценил честность и мудрость Виннета-ка, но против вождя речных манданов сплоченно выступили шаманы, особо грозная сила, взяв в союзники Нацунка Косоглазого — маниту могучего рода Аттине-Нонгнахок, народа Тетивы, жившего на первом озере.
Обвинение, выдвинутое шаманами, было четким. Приняв чужеземцев, пришедших с моря, заключив с ними союз, островные манданы поставили себя вне народа шаванос. Отдав свою дочь одному из этих людей, Виннета-ка вызвал недовольство Великого Духа и предал своих.
Обсуждения еще продолжались, так как каждый вождь и каждый колдун должен был быть выслушан. До этого дня в своих выступлениях шаманы обрушивались с обвинениями на Виннета-ка. Сплотившись вокруг Вабаша, шамана племени Баашимуна — людей Красных Ив — и Арики, великого колдуна — «Того, кто носит рога», — шаманы различных племен объединяли усилия и на каждом совете наносили все новые удары.
О-Ке-Хе догадывался, что не все было чисто в их поведении и что шаманы, под предлогом того, что передают волю Гитчи-Маниту, утоляют старую месть. Разве не выступил Виннета-ка когда-то на Большом Совете против шаманов, изобличив их привилегии и злоупотребления? Арики не простил. Зачем же Гитчи-Маниту терпит столько грязи в родниках?
О-Ке-Хе снова вздохнул. Виннета-ка нужно было избегать встреч с этими белыми, когда их большой корабль показался у берега скрелингов. Но Виннета-ка поступил своевольно, несмотря на свой опыт. Впрочем, он всегда поступал своевольно, не боясь даже иногда попрать традиции. Нельзя попирать традиции, ибо люди, будь они даже вожди, безоружны перед могуществом невидимого мира и познаниями шаманов.
И вот, в который уже раз, О-Ке-Хе возвращался в своих мыслях к шаманам. Беспрерывно возникали одни и те же трудности, и ему казалось, что он — змея, которая ползает по кругу, пытаясь ухватить свой хвост. О-Ке-Хе подумал, что все трудности, должно быть, начались с появления Ну-Мохк-Мук-А-На, первого человека.
В лагере раздался барабанный бой, перекрывая пронзительные крики лесных дроздов, доведенных до отчаяния зимним голоданием. Пора было идти к хижине великого колдуна Арики, где каждый день шаманы и вожди собирались потолковать об этом нескончаемом деле.
О-Ке-Хе вышел из своего вигвама. Яркий отраженный снегом свет больно резанул по его усталым глазам, однако величие расстилавшегося перед ним пейзажа прогнало горести из его сердца. К нему возвращалось спокойствие, когда он глядел на водную пыль водопада, на переполненное птичьим гомоном болото, на усыпанную звездами ночь; мягкая нега, исходившая от таких картин, несла его душе умиротворение, как молитва.
Место, выбранное для празднования белого времени года, превосходило по величине все, что он видел когда-либо прежде. Гигантское плато возвышалось над вековым лесом, ступенями расположившимся на нижних плато. Все лесные породы здесь перемешались, и, насколько хватало глаз, деревья тесными рядами спускались по склонам, взбирались по косогорам, подобно сотням тысяч воинов, поднявшихся на штурм облаков. Плотная масса придавленных снегом сосен и елей прочно удерживала хребты. И посреди этого дикого и громадного леса прокладывала себе путь река — то спокойная и уверенная в себе, нежащаяся в широких излучинах, то яростная и своевольная, ворчащая на порогах, тыкающаяся своим упрямым лбом в крутые ущелья.
На востоке более темной полоской на сером фоне неба выделялось первое озеро.
Бесчисленные дымки венчали верхушки деревьев и тянулись вверх над семью плато, нависавшими над этим берегом реки. Предпоследней была та площадка, где предавался размышлениям О-Ке-Хе.
На склонах этой горы удобно расположились тысячи людей из двадцати шести главных племен, составлявших народ шаванос. О-Ке-Хе руководил выбором мест, которые будут занимать различные племена в течение двух-трех лунных месяцев. Не так-то просто было собрать народ, живущий на территории без четких границ, основные центры которой отделены один от другого днями ходьбы. А ведь предстояло еще собрать различные побеги от древа шаванос с риском увидеть, как через несколько поколений вчерашние братья становятся врагами.
Дымки поднимались в неподвижном воздухе, и О-Ке-Хе радовался, видя, как, поднимаясь, они сливаются, чтобы затем окончательно рассеяться в одном небе. Мудрость Гитчи-Маниту была безгранична, и великий вождь видел в этих порожденных разными очагами клубах дыма, что в конечном счете сообща растворялись в небе, символ, имевший отношение к его народу.
Он пересчитал костры.
Здесь расположилось лагерем Аттигра-Уантан, племя Медведя. А там — Тохон-Таэнрат, племя Лани. Чуть дальше — Арендах-Ро-Нон, племя Скал. И Навена-На, южные люди, что обосновались прямо на берегах озер.
На четвертом плато Атонтраторо-Мон — народ Выдры и лесные странники, которых называют База-Венена.
А на пятом — манданы — лесные, с верховья и низовья реки — наконец, островные манданы, у которых был вождем Виннета-ка.
Шестое плато — плато обрядов, молитв и судилища.
На нем по-прежнему бил барабан, приглашая вождей и колдунов на Совет, но О-Ке-Хе не спешил. Обычай требовал, чтобы он последним появился у входа в бревенчатую хижину, покрытую ветвями и комьями земли, где Арики, великий шаман, примет их возле священного огня. Однако еще не все вожди собрались там. О-Ке-Хе подошел ко входу, обернулся. Теперь река была за ним.
— О, Гитчи-Маниту, небесный вождь, заклинаю тебя! Сделай так, чтобы побеги на ветке остались нетронутыми. Народ шаванос — одно целое, если одно племя страдает, все остальные ощущают боль. А теперь вы все, речные рыбы, и вы, воздушные птицы, и вы, звери, бегающие по земле, и ты, солнце, попросите за меня Великого Духа.
Только после обращения к Гитчи-Маниту он поднял глаза к седьмому плато.
— Дух моих предков, помоги мне ясно видеть и правильно мыслить!
Ни одно дерево, ни один кустарник не скрашивали холодной наготы верхнего плато, узкого и обрывистого, доступ к которому открывал крутой склон, перерезанный тремя рядами обломков скал, расположенных параллельно гребню плато. Расположение огромных глыб, достигавших порой высоты в два человеческих роста, не было случайным. Когда-то их так положили люди. Люди, которые представляют собой предков шаванос.
Верховный вождь О-Ке-Хе был одним из хранителей секретов этих исполинов, появившихся с северо-запада верхом на животных, таких же высоких, как и они сами: крепко сбитые, с развевающимися гривами, четвероногие существа мчались быстрее бизонов прерий.
Предания сберегли имя всадников: таллегви. Им был известен маис и способ хранения копченого мяса в кожаных коробах, но множество их секретов было уже утеряно. Таллегви на возвышенных местах строили из камня и земли горки восхитительных пропорций; высотой в несколько копий, со сферическим или пирамидальным основанием, они соединялись между собой толстыми и низкими стенами из камней и обожженной глины, скрепленными толстыми стеблями камыша.
В тяжелую пору таллегви укрывались за этими укреплениями. Были и такие дни в году, когда они собирались там, чтобы почтить своих богов и воздать должное своим мертвым героям, чьи кости и оружие они закапывали в курганах.
В легендах говорилось, что эти священные сооружения восходят к ранним периодам существования краснокожих людей.
Седьмое плато было одним из таких мест. Множество небольших стен на нем остались нетронутыми, и везде торчали бесчисленные горки. О-Ке-Хе знал что, если раскопать эти возведенные предками курганы, то на свет появятся глиняная посуда, трубки, каменное и медное оружие, ожерелья из раковин, нагрудные пластины и пояса из кованых золотых листочков.
Шаванос продолжали обычаи таллегви. Вожди и доблестные воины удостаивались погребения под стать своим заслугам, могилу им рыли в земле священного плато, носившего на образном языке шаванос название «Поле Последнего Мужества».
В дни, когда ритуальные обряды не проводились, Поле Последнего Мужества оставалось пустынным. Шаванос, не боявшиеся никакого врага и никакой смерти, не отваживались там появляться. Владения невидимых сил начинались за рядами камней, которыми был усеян склон. Седьмое плато часто закрывали облака, скрывая от людей тайны, которыми повелевает небесный вождь Гитчи-Маниту.
— Так устроены миры, — прошептал О-Ке-Хе, и он был счастлив, думая, что Гитчи-Маниту так близок к хижине, в которой вожди и шаманы обсуждают важные события, вызванные прибытием белых. Раздались и еще долго звучали два торжественных удара по коже барабана. Они предупреждали вождя шаванос, что настало время переступить порог хижины Совета.
Пять костров освещали хижину, достаточно просторную, чтобы там с удобством могли разместиться пятьдесят вождей и шаманов. Ивовые и еловые ветки вперемешку с пучками пахучих трав усыпали землю, а на стенах, выкрашенных в коричневый, желтый и синий цвета, черепа медведей и ланей чередовались с человеческими черепами.
Великий колдун Арики, чья голова была увенчана меховым убором с рогами бизона — знаком его могущества, — стоял возле Иле-ти-ка, ритуального барабана. О-Ке-Хе занял место рядом с шаманом, который затряс трещотками из засохшей кожи в виде бутылочных тыкв, висевшими у него на запястьях. Он стоял перед вождями двадцати шести влиятельных племен, и огни костров, которые поддерживал Вабаш, шаман племени Баашимуна, высвечивали застывшие строгие лица, глаза, казавшиеся больше из-за черных траурных кругов, губы, сжимавшие потухшие трубки. Он особенно пристально посмотрел на Нацунка Косоглазого, вождя народа Тетивы — главного обвинителя наряду с Арики и Вабашем. У Нацунка на шее висел вампум — украшение, надевавшееся по торжественным праздникам… Он был единственный, кто публично потребовал казни Виннета-ка. Клан шаманов использовал Нацунка как глашатая.
О-Ке-Хе не сомневался, что великий колдун Арики прельстил Нацунка вступлением в ранг верховного вождя шаванос. Хотя вождь народа Тетивы был косоглаз и близорук, хватка у него была крепкая! О-Ке-Хе поднялся.
— Пусть благосклонность Гитчи-Маниту направляет этот новый совет! Арики, Вабаш, Нацунк долго говорили. Пришествие белых на нашу землю, сказали они, предвещает большие беды, и Виннета-ка, вождь манданов, живущих в устье реки, нарушил законы, оказав им гостеприимство.
— Он отдал свою дочь одному из пришельцев, — вскричал Нацунк. — Тебе самому следовало бы прийти в негодование от такого оскорбления, О-Ке-Хе, ибо твой собственный сын, Пурпурное Облако, вынашивал план жениться на дочери Виннета-ка.
Из угла, где сидели шаманы, словно снежный вихрь, поднялся шум. О-Ке-Хе движением руки унял колдунов.
— Моя душа спокойна. Я здесь для того, чтобы выслушать все стороны, и планы моего сына Пурпурного Облака вовсе не смущают покой моего духа. Теперь мы должны выслушать вождя Виннета-ка.
Мандан поднялся. Его поместили в последнем ряду вождей. Так, чтобы все могли отчетливо его слышать. Раскрытыми ладонями он приветствовал четыре стороны света и начал говорить — неторопливо, монотонно, с равнодушным видом. Никто бы и не подумал, что этому непроницаемому человеку, обвиненному частью своих соплеменников в предательстве, грозит мучительная смерть.
Виннета-ка говорил долго, передавая факты с тщательностью охотника, заботящегося о каждой детали…
— Разве издревле предсказания не возвещали о пришествии с моря людей? Я не был удивлен, и мои воины наблюдали за ними с суши днями и ночами, пока те плыли вдоль берега, а затем проникли в реку.
Вабаш хотел его прервать, но Виннета-ка выпрямился, яростный и внезапно посуровевший, обнаружив свою истинную натуру, — подо льдом горело пламя.
— Мой голос не раздавался, когда говорили мои обвинители…
Вабаш посмотрел в сторону колдуна Арики, но тот даже и глазом не моргнул.
— Видит Гитчи-Маниту, повелитель облаков и небесный вождь, — сердца этих викингов чисты. Я долго жил и умею верно судить о намерениях людей. Если бы они прибыли как грубые завоеватели, готовые безжалостно растоптать наши жилища и законы, разорить наши охотничьи угодья, возмутить воду наших родников, тогда я, не колеблясь бы, сразился с ними, и стрелы моих воинов были бы беспощадны. Но они подняли над рекой белый щит мира, и я обращался с ними, как с гостями. И если моя дочь Иннети-ки избрала белого человека, то она лишь прислушалась к голосу своего сердца. Я вижу в том доброе знамение: ребенок, родившийся от слияния двух кровей, дорог всем. Если кого и следует судить у этих священных костров, так это меня, Виннета-ка, вождя островных манданов, и никого другого… Раздавались голоса, требовавшие моей смерти. Я не боюсь смерти и презираю боль. Я высказался.
Тут вождь манданов сделал несколько шагов вперед, приблизился к одному из костров и протянул руку в самое пламя.
Запах паленой кожи поднялся вместе с дымом, но присутствовавшие при этой фантастической сцене не увидели дрожи на каменной маске, в которую обратилось его лицо.
— Убери руку, — приказал О-Ке-Хе. — Яне сомневаюсь нив твоем мужестве, ни в твоей честности, Виннета-ка. И твои слова проникли мне в самое сердце.
Впервые великий вождь шаванос публично взял сторону обвиняемого.
Колдун Арики яростно ударил кулаком по барабану и выпрямился с лицом, искаженным ненавистью.
— Вонвихил ловашава вапаяшик! Настал час, когда белые идут!
И шаманы подхватили хором посреди ужасного шума:
— Белые идут! И в предсказании говорится, что несчастья орлами обрушатся на нашу землю.
«Тот, кто носит рога» крепко держал в руках шаманов племени. Нацунк, Касве, вождь людей Выдры, и некоторые другие присоединились к проклятьям колдунов. Самые влиятельные вожди молчали, раздираемые противоречивыми чувствами: сохранить ли верность О-Ке-Хе или поддаться растущему влиянию шаманов.
Арики протянул руку, требуя слова.
— Пусть Виннета-ка признает перед всеми свою ошибку и оставит нам сына своей дочери. Тогда, возможно, Гитчи-Маниту будет удовлетворен.
— Никогда! Прежде чем вырвать этого ребенка из рук моей дочери Иннети-ки, вам придется вырвать сердца у всех воинов моего племени.
Скрестив на груди руки, вождь бросал вызов толпе колдунов, поддерживавших Арики и Вабаша.
— Ты оскорбил богов и жестоко поплатишься за это, — прорычал «Тот, кто носит рога». — Какая же гордыня толкает тебя защищать ребенка, который даже не твоей крови и носит чужеземное имя?
— Этот ребенок — знак новой жизни, Арики, и я остаюсь его единственной опорой. Ты не можешь не знать, что накануне нашего отбытия на зимние празднества его отца похитили другие пришельцы, Сын моей дочери, возможно, сирота, открытый всем опасностям жизни, как ивовый побег непогоде.
— Если он так слаб, принеси его в жертву богам, — грубо отрезал шаман.
— Он будет расти под моей сенью в мудрости и силе, как крепнет побег под защитой дерева. Ты полон ненависти к этому ребенку, Арики, а между тем разве не дыхание Гитчи-Маниту, повелителя облаков, пригнало к нашему берегу большую лодку викингов?
— Я — хранитель небесной мудрости, и моим голосом говорит Великий Дух…
«Тот, кто носит рога» был вне себя от ярости. Он отпрыгнул назад, брызгая слюной и рыча.
— Сын твоей дочери уже принадлежит мне, и ты ничего не сможешь сделать, чтобы спасти его! Ничего, слышишь!
Вабаш, шаман племени Баашимуна, завыл, как волк, и его примеру последовали остальные колдуны.
— Арики сказал свое слово, а его устами говорит Великий Дух.
Тут О-Ке-Хе, Мудрый Филин, понял, что если он сейчас не вмешается, то потом будет поздно. Колдуны войдут в транс и увлекут за собой часть вождей.
— Виннета-ка и ты, Арики, и вы, шаманы, и вы, вожди племен, вы, являющиеся ветвями древа шаванос, выслушайте меня. Мой сын Пурпурное Облако отправился на реку, чтобы увидеть то, чему надлежит быть увиденным. Подождем его возвращения и примем решение, следуя нашим обычаям. Быть может, белые окончательно покинули устье реки.
Это ловкое предложение внесло растерянность в лагерь шаманов и прибавило надежды сторонникам Виннета-ка. Нерешительные перевели дух.
— Мы подождем возвращения Пурпурного Облака, но это ничего не изменит в том, что должно быть сделано, — процедил сквозь зубы «Тот, кто носит рога».
О-Ке-Хе поклонился вождям.
— Я прошу каждого вернуться в стойбище своего народа. В нужный день и час раздастся барабан.
Когда группы расходились, у входа в хижину произошла заминка.
— О-Ке-Хе, твой сын вернулся, — крикнул кто-то снаружи.
Тотчас тишина, как мокрое покрывало, пала на вождей и колдунов.
Вошел Пурпурное Облако, а вместе с ним и молодые люди, что сопровождали его по реке.
— Говори, сын мой, — приказал О-Ке-Хе спокойным голосом.
Пурпурное Облако встал лицом к вождям и шаманам. Был он высокий и гибкий, как ивовая лоза, а его рубаха из лосины, отделанная бахромой, плотно облегала крепкое туловище. Траурные росписи не уменьшали сияния молодости на его лице, и во взгляде читалась серьезная мягкость взгляда его отца О-Ке-Хе.