Страница:
время и силы, затраченные на размышления о том, как все будет хорошо, на самом деле снижают мотивацию к действию у большинства людей.Например, участники экспериментов, которых инструктировали продумать и детально описать, как именно они достигнут блестящих результатов в своей работе на предстоящей неделе, достигали меньшего по сравнению с теми, кого просили просто обдумать следующую рабочую неделю без каких-либо специальных уточнений.
В одном остроумном эксперименте Эттинген заставляла нескольких участников испытать легкую жажду. Затем они делали упражнение – визуализировали, как пьют прохладную освежающую воду из стакана, остальные же участники выполняли другую задачу. В полном противоречии с доктриной мотивации с помощью визуализации обезвоженные визуализаторы воды продемонстрировали снижение уровня энергии – это показало измерение кровяного давления. Вместо того чтобы сильнее замотивироваться на утоление жажды, их организмы расслабились, как будто уже получили воду. В каждом из серии экспериментов реакцией на позитивную визуализацию было расслабление – казалось, что участники принимали плоды своего воображения за реальные достижения.
Из сказанного выше никак не следует, что лучше переключиться на негативную визуализацию, представляя себе все варианты неблагоприятного развития событий. Однако именно к этому выводу пришли стоики – сторонники философского учения, зародившегося в Афинах через несколько лет после смерти Аристотеля и преобладавшего в западном представлении о счастье на протяжении почти пяти столетий.
Насколько известно, первым стоиком можно считать Зенона Китийского (он же Зенон-стоик), родившегося на юге Кипра в Китие (ныне – Ларнака) около 344 года до н. э. В своем труде «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов», главном источнике сведений о ранних стоиках, античный историк философии Диоген Лаэрций пишет о Зеноне: «У него была кривая шея, а сам он, по свидетельству Аполлония Тирского, был худой, довольно высокий, со смуглой кожей, с толстыми ногами, нескладный и слабосильный… говорят, ему доставляло удовольствие есть зеленые фиги и загорать на солнце». По легенде, Зенон был купцом, прибывшим в Афины в возрасте около тридцати лет, возможно, после пережитого кораблекрушения. Там он начал обучаться у Кратета, представителя сократического философского учения киников.
Для лучшего понимания того, почему стоики обращали столь пристальное внимание на нематериальные умственные представления как источник эмоционального страдания, можно упомянуть описанный Лаэрцием опыт, который Кратет проделал с Зеноном в начале его обучения. Чтобы излечить Зенона от излишней, по меркам кинической философии, застенчивости, он поручил ему пронести через Афины горшок чечевичной похлебки, а увидев, что Зенон смущается и старается нести ее незаметно, разбил горшок в его руках своим посохом. «Похлебка потекла у него по ногам, – рассказывает Лаэрций, – и он бросился бежать, а Кратет крикнул: «Что ж ты бежишь, финикийчик? Ведь ничего страшного с тобой не случилось!», высмеивая таким образом представления Зенона о стыдном. Став учителем, Зенон преподавал философию своим ученикам в stoa poikile – расписном портике в северной части древнеафинской агоры, откуда и появилось название «стоики». Впоследствии влияние его учения распространилось на Рим, и именно труды представителей поздней стои (римского стоицизма), прежде всего Эпитекта, Сенеки-младшего и Марка Аврелия, дошли до наших дней.
С момента зарождения учения в стоицизме подчеркивалось фундаментальное значение разума. Стоики полагали, что, поскольку природа наделила способностью мыслить только людей, «благая», то есть достойная и приличествующая человеку, жизнь означает существование в соответствии со здравым смыслом. Римские стоики добавили к этому психологический нюанс: по их мнению, такая жизнь в согласии со здравым смыслом вела к внутреннему покою, «душевному состоянию, которому свойственно отсутствие отрицательных эмоций – горя, гнева и тревоги, и присутствие позитивных эмоций – радости и т. д.», – пишет исследователь стоицизма Уильям Ирвайн. Именно в этом состоит основное сущностное различие между стоицизмом и современным «культом оптимизма». Для стоиков идеальным душевным состоянием был покой, а не радостное возбуждение, которое мудрецы от позитивного мышления обычно имеют в виду, употребляя слово «счастье». А спокойствие должно было достигаться не в усердном поиске приятных переживаний, но воспитанием в себе некоего спокойного безразличия к собственным обстоятельствам. Для этого,
по мнению стоиков, следовало обратиться к негативным чувствам и переживаниям – не сторониться их, но подвергать пристальному изучению.Если подобное внимание стоиков к негативным сторонам бытия может показаться странным, стоит вспомнить о подробностях жизни некоторых из них. Эпитект родился рабом на территории нынешней Турции; отпущенный впоследствии на свободу, до конца своих дней он страдал от увечий, нанесенных ему хозяином. По контрасту с ним Сенека был аристократом и сделал блестящую карьеру, став личным воспитателем римского императора. Все это внезапно оборвалось, когда его работодатель, которым, к несчастью, был невменяемый Нерон, обвинил его в заговоре и приказал ему покончить жизнь самоубийством. Сенека повиновался и вскрыл себе вены, однако кровь вытекала слишком медленно, и он не умирал. Тогда он попросил яду, который не оказал желаемого действия, и, наконец, скончался только после того, как вошел в ванну с обжигающе горячей водой. Неудивительно, что философия, выросшая в обстоятельствах жизненного пути Эпитекта и в условиях, когда даже членов благородных сословий мог ждать удел Сенеки, была не склонна к позитивному мышлению. Зачем убеждать себя в том, что все будет хорошо, если в окружающей жизни оказывалось так много свидетельств обратному?
Однако стоит обратить внимание на то, что подход стоиков к счастью через отрицание забавным образом берет начало с наблюдения, которое одобрил бы и Норман Винсент Пил: когда речь идет о хорошем или плохом настроении, главное – наше собственное восприятие. Стоики указывали, что большинство из нас живут, заблуждаясь в том, что грустными, беспокойными или рассерженными нас делают определенные люди, ситуации или события. Когда коллега по работе раздражает вас своей бесконечной болтовней, вы полагаете, что источник вашего раздражения именно в этом сослуживце; если вам сообщают о болезни близкого родственника и вы огорчаетесь по этому поводу, разумно было бы считать, что ваше огорчение вызвала именно эта болезнь. Но присмотритесь повнимательнее, предлагают стоики, и вам придется убедиться в том, что сами по себе эти внешние явления нельзя считать «негативными», ведь ни одно явление вне вашего сознания не может быть названо позитивным или негативным по своей сути. Страдание обусловлено вашим отношением к этим вещам. Коллега не раздражает вас сам по себе – вы раздражаетесь, так как вам важно спокойно закончить работу. Даже болезнь родственника представляется бедой только потому, что вы полагаете, что близким вам людям лучше не болеть. (В конце концов, в мире ежедневно заболевают миллионы людей, и поскольку мы не думаем о большинстве из них, то и не огорчаемся по этому поводу.) По выражению римского императора и философа-стоика Марка Аврелия, «вещи души не касаются… а досаждает только внутреннее признание». Мы привыкли считать огорчение однофазным процессом: нечто, происходящее во внешнем мире, вызывает такую реакцию в нашем внутреннем мире. На деле оказывается, что это двухфазный процесс: между внешним явлением и внутренним чувством существует наше убеждение. Если вы не считаете, что болезнь родственника – это плохо, расстроитесь ли вы, узнав о ней? Конечно, нет. Шекспир вложил в уста Гамлета фразу, достойную стоиков: «Нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает все таковым».
Здесь не предполагается, будто отрицательные эмоции не существуют, или не имеют значения, или что их легко отбросить силой воли. Стоики не утверждают ничего подобного, а скорее анализируют механику возникновения всякого страдания, и речь идет о любых его видах. С такой точки зрения потеря дома, работы или любимого человека не является по своей сути печальным событием – это всего лишь событие. Вы вправе возразить: но если это действительно очень плохо? Без работы и дома можно погибнуть от голода и холода, и это ведь совершенно точно будет плохо, не так ли? Продолжим следовать той же неумолимой логике: что именно в первую очередь делает голод или холод бедствием? Ваше нежелание смерти. Такое же понимание эмоциональных механизмов, как сказал мне ведущий исследователь стоицизма А.А. Лонг[20], лежит и в основе современной когнитивно-поведенческой терапии: «Там [в трудах стоиков] есть все. Особенно идея о том, что мы властны над своими суждениями, что наши эмоции определяются ими и что мы всегда можем остановиться и спросить себя: «Окружающие ли раздражают меня или это мое суждение о них?» По словам Лонга, он использовал такой же способ мышления для того, чтобы справляться с повседневными стрессами – например, с поведением других водителей на дороге. Действительно ли они вели себя «неправильно»? Или причиной возмущения становилось его представление о том, что они должны были поступать по-другому?
Это важная особенность. Как мы видим, и стоики, и адепты позитивного мышления считают, что именно наши взгляды становятся причиной наших страданий. Но далее наступают сущностные различия, которые особенно ярко проявляются в том, как каждая из этих школ мысли смотрит на будущее. Миссионеры оптимизма считают, что следует связывать со своим будущим максимум позитивных ожиданий, но это не такая уж хорошая идея, как кажется на первый взгляд. Вспомним хотя бы, что, как показали опыты Габриэллы Эттинген, концентрация на ожидаемом результате может подорвать ваши усилия по его достижению. В более общем смысле, как счел бы стоик, это не особенно удачный метод поддержания хорошего настроения.
Безграничный оптимизм по поводу будущего способствует лишь тому, что удар в случае неблагоприятного течения событий окажется гораздо сильнее.Борясь с собой за исключительно позитивный взгляд на будущее, человек становится беззащитнее и в значительно большей степени подвержен страданию в случаях, когда дела начинают идти плохо (а это непременно будет случаться!). Видеть в окружающем только положительное – установка, которая требует постоянных усилий и нуждается в постоянной подпитке и поддержке, и если этого окажется недостаточно для того, чтобы противостоять неожиданному удару, последует неминуемый возврат к состоянию еще большего уныния и подавленности.
Вооруженные своей строгой рациональностью, стоики предлагают более элегантный, надежный и спокойный способ противостоять неприятностям: вместо того чтобы гнать прочь любые мысли о возможности худшего, они советуют активно работать с ними и изучать их самым подробным образом. А это подводит нас к важнейшему этапу негативного пути к счастью: психологическому маневру, который Уильям Ирвайн считает «главным приемом в арсенале стоиков». Он называет его «негативной визуализацией». Стоики несколько резче называли его «провидением недоброго».
Первая польза внимания к тому, насколько плохо могут пойти дела, очевидна. Психологи давно установили, что один из главных врагов человеческого счастья – эффект «гедонистической адаптации». Другими словами, неприятный и обыденный феномен того, как любой новый источник радости, от самых мелких вроде нового гаджета до таких крупных, как женитьба, постепенно становится привычным фоном нашей жизни. Мы привыкаем к нему, и он больше не приносит нам столько же удовольствия. Регулярно напоминая себе о том, что в любой момент есть риск лишиться какой-то из окружающих приятных вещей (а в конечном счете и всего этого – в момент смерти) можно отменить эффект адаптации. Мысль о возможности потери ценности снова возвращает ее в центр внимания и делает источником прежнего удовольствия. Эпитект сказал: «Испытывая привязанность к чему-то, относитесь к этому не как к неотъемлемой данности, а как к хрустальному сосуду или глиняному кувшину… когда целуете ребенка, брата или друга… вспоминайте о том, что любите смертного, который не принадлежит вам. Это дано вам сейчас, не навеки и не безраздельно, но подобно грозди винограда во время урожая». Целуя на ночь своего ребенка, продолжает он, думайте о том, что завтра он может умереть. Такой совет кажется циничным, но Эпитект неумолим: это заставит вас любить ребенка еще больше и вместе с тем смягчит для вас удар в случае, если нечто подобное случится.
Есть и другой, значительно более тонкий и, возможно, более сильный аргумент в пользу провидения недоброго – оно противодействует тревожности. Обычно мы пытаемся умерить свою озабоченность будущим, подбадривая и утешая себя уговорами и убеждая, что все будет хорошо. Но ободрять и утешать – палка о двух концах. Это может быть замечательно в течение короткого промежутка времени, но, как и любая форма оптимизма, требует постоянного подкрепления: если вы подбодрили друга, который сильно о чем-то беспокоится, наверняка он обратиться к вам за этим же спустя несколько дней. Однако успокоенность способна даже увеличить тревожность: убеждая своего друга в том, что худшее не должно произойти, вы невольно укрепляете его во мнении, что наступление плохого сценария – настоящая катастрофа. Вы затягиваете, а не ослабляете петлю тревожности, поскольку нередко вещи складываются далеко не лучшим образом. Но верно и то, что даже в последнем случае все наверняка окажется не настолько плохо, как вы опасались. Потеря работы не приговаривает к неминуемой голодной смерти, а потеря возлюбленной – к пожизненному страданию. Подобные иррациональные опасения обычно возникают в случае, если соответствующая тема не обдумана в деталях. Вы что-то услышали о сокращениях в вашей компании и тут же представили себе собственное разорение, ваша подруга холодно поговорила с вами, и вы вообразили остаток жизни, проведенный в одиночестве. Провидение недоброго – способ заместить эти туманные представления более рациональными мыслями: детально продумывая, что может произойти в реальности, вы, как правило, убеждаетесь в том, что ваши страхи преувеличены.
Потеряв работу, вы сможете предпринять конкретные шаги, чтобы найти новую; при разрыве отношений вы непременно найдете положительные стороны в одиночестве.Подробное изучение худшего из возможных сценариев событий в большой степени лишает его способности вызывать тревожность. Спокойствие, достигнутое через позитивное мышление, может быть хрупким и мимолетным, негативная визуализация создаст значительно более надежный внутренний покой.
Сенека доводит эти идеи до логического завершения. Если визуализация худшего может быть источником покоя, вероятно, стоит попробовать испытать это худшее? В одном из своих писем он предлагает опыт, являющийся прямым предшественником моих упражнений с застенчивостью в лондонском метро, хотя и существенно более бескомпромиссный. Он говорит о том, что, если вы больше всего боитесь потерять свои материальные богатства, не стоит убеждать себя в невозможности такого исхода (то есть вести себя в соответствии с предложением д-ра Роберта Х. Шуллера – не рассматривать возможность неудачи). Вместо этого попробуйте поступать так, как будто вы их уже утратили. Сенека предлагает: «Выбери несколько дней, в течение которых будешь довольствоваться малостью, самой грубой пищей, носить рубище, и спрашивай себя: «То ли это, чего я так боялся?» Вряд ли это доставит вам большое удовольствие, но подобный опыт предоставит понимание различия между ужасными опасениями по поводу такого развития событий, и реальностью, которая куда менее катастрофична и позволяет убедиться в возможности выживания даже при реализации самого худшего сценария.
Все это звучало для меня убедительно в интеллектуальном плане, и я захотел узнать, существуют ли в наше время люди, живущие в соответствии с данными принципами. Я слышал о некоем сообществе современных стоиков, рассеянных по земному шару, и поиск быстро привел меня на интернет-форум под названием International Stoic Forum, насчитывающий около 800 участников. Дальнейшие розыски познакомили меня, среди прочих, с чикагским полицейским, который утверждал, что использует принципы стоицизма, чтобы сохранять спокойствие в столкновениях с уличными бандами, и школьным учителем из Флориды, который рассказывал об учредительном собрании Международного общества Стои, состоявшемся на Кипре в 1998 году. В процессе поисков я постоянно встречал одно и то же имя – этот человек вел собрание на Кипре, обучал стоицизму чикагского копа и был автором многочисленных постов о преимуществах данного учения на форуме. Я решил разыскать этого современного Сенеку. В моем представлении, подобно Сенеке в старости, он должен был отринуть общество и жить одиноким селянином у подножья какого-нибудь средиземноморского вулкана, предаваясь философским размышлениям и попивая рецину на закате дня. На самом деле человек, с которым я познакомился, никак не соответствовал этому описанию. Его звали Кит, он жил в Уотфорде, к северо-западу от центра Лондона, и до него было легко добраться на метро или пригородном поезде.
Несмотря на место своего жительства, д-р Кит Седдон все же был немного не от мира сего. Это стало понятно сразу же при взгляде на его дом. От более ухоженных соседних домов его отделяла высокая живая изгородь, посреди которой было трудно углядеть очень маленькую калитку, и если бы события «Властелина колец» разворачивались в пригородах Лондона, этот домик вполне сошел бы за жилище какого-нибудь толкиенского волшебника. Вечерело, шел проливной дождь. Сквозь эркерное окно можно было видеть тускло освещенную безлюдную гостиную, заполненную громоздящимися стопками книг и обширным собранием соломенных шляп. Пришлось несколько раз нажать кнопку звонка, прежде чем Седдон открыл дверь, а когда это произошло, мне предстало зрелище, вполне соответствующее общей картине: длинная седая борода, кожаная жилетка и горящий взгляд из-под одной из соломенных шляп коллекции. Он три раза повторил: «Заходите», впустил меня внутрь и провел через холл в маленькую боковую комнату с газовым камином, двумя креслами с высокими спинками и диваном. В одном из кресел сидела его жена Джослин, а остальное пространство снова занимали книги на переполненных до отказа полках, на которых классические философские труды стояли вперемешку с более эзотерическими произведениями вроде «Книги египетских ритуалов», «Введения в эльфийский язык» и «Всемирного справочника перьевых авторучек». Седдон предложил мне сесть на софу и отправился на кухню, чтобы угостить меня диетической колой.
То, что судьба не особенно благоволила этой паре, было понятно сразу. Джослин страдала рано проявившимся острым ревматическим артритом, который почти полностью лишил ее сил. Женщине было всего немного за пятьдесят, но она с трудом могла даже поднести ко рту стакан с водой – это требовало усилий обеих рук и было, по всей видимости, крайне болезненно. Она полностью зависела от ухода Кита, у которого, в свою очередь, был миалгический энцефаломиелит, или синдром хронической усталости. У обоих были ученые степени, и когда-то они планировали заниматься наукой, но этому помешала болезнь Джослин. Они испытывали большие трудности с деньгами, поскольку у Кита, заочно преподававшего стоицизм студентам американских университетов, становилось все меньше и меньше работы.
Однако обстановка в чересчур натопленной комнатке была далека от отчаяния. Оказалось, что, в отличие от мужа, Джослин не считала себя стоиком, но придерживалась похожего мировоззрения: отказавшись от советов «бороться» и «мыслить позитивно», она считала, что ее болезнь – «несчастливый дар судьбы», и воспринимала свою зависимость от помощи окружающих как данность. Она казалась невозмутимо-спокойной на фоне прямо-таки искрящегося жизнерадостностью Кита. «Мы, стоики, действительно оказались в неудобном положении! – весело провозгласил он. – На протяжении всей истории человечества люди ошибаются в поисках счастья, а мы стоим с краю – даже за краем! – и кричим издалека: «Вы ошибаетесь! Вы сильно ошибаетесь!»
Кит считал, что его стоицизм зародился во время странного случая, происшедшего с ним в возрасте двадцати лет, когда он гулял по заросшему парку рядом со своим домом в пригороде Лондона. Он описывал это как мгновенное прозрение, смену привычного взгляда на вещи, то, что часто называют «духовным опытом». «Это длилось совсем недолго, – вспоминал он, – всего минуту или две. Но неожиданно, за эту пару минут… – Он замолчал, подбирая слова. – Я полностью осознал, как все взаимосвязано в пространстве и времени, – продолжил он. – Это было похоже на космический полет, возможность охватить взглядом целую Вселенную и убедиться, что все в ней связано между собой в точном соответствии с первоначальным замыслом. Увидеть нечто законченное и цельное».
Я молча глотнул диетической колы.
«Это было похоже на пластиковую модель для сборки, – сказал он, раздраженно мотнув головой, и я решил, что это было не совсем похоже на пластиковую модель для сборки. – У меня возникло впечатление, что все это создано сознательно, неким промышлением. Но не Господа-Вседержителя, дергающего за ниточки, понимаете, а будто вся эта сущность и есть Бог. – Он снова помолчал и продолжил: – Знаете, забавно, но в тот момент все это не показалось мне особенно значительным». После краткого погружения в тайны космического сознания 20-летний Седдон быстро забыл о них, вернулся домой и продолжил свою учебу.
Но спустя некоторое время воспоминания об этих двух минутах стали напоминать о себе, и он ощутил беспокойство. В поисках ответов юноша обратился к даосизму и прочитал «Дао дэ цзин», изучал буддизм, но в конечном счете его привлек именно стоицизм. «Это выглядело гораздо более основательно и конкретно. Я подумал: «А ведь здесь нет ничего, с чем бы я хотел поспорить», – рассказывал Седдон. Оказалось, его видение в парке совпадало со своеобразными религиозными воззрениями стоиков, считавших, что Вселенная есть Бог и что все происходит в рамках некоего большого плана и в определенном порядке. Стоическая цель осмысленности в действиях означает, что всякое деяние должно соответствовать этому вселенскому порядку. «Помышлять всегда о мире, о едином по естеству и с единой душой, – пишет Марк Аврелий, – и о том, как все, что ни есть в нем… сопричинно тому, что становится, и как здесь все увязано и сметано». Для современного атеистического восприятия именно эта часть стоицизма представляет особую трудность. Называть Вселенную Богом – вполне допустимо, возможно, это всего лишь вопрос стилистики. Но вот предположить, что все движется в определенном направлении в соответствии с планом, намного более проблематично. Как со вздохом сообщил Кит, на International Stoic Forum ему постоянно приходится гасить конфликты между стоиками-атеистами и стоиками-теистами, но, как и положено истинному последователю стоицизма, он не особенно раздражается по этому поводу.
Необязательно принимать идею стоицизма о существовании «великого плана» для того, чтобы оценить и принять ее обратную сторону, куда более значимую в повседневной жизни:
вне зависимости от наличия или отсутствия некоего высшего промысла, контролирующего ход вещей, личное влияние каждого из нас на происходящее во Вселенной минимально.Это знание непросто далось Киту и Джослин. Они предпочли бы жизнь без артрита Джослин, хронической усталости Кита и в большем достатке. Но их обстоятельства сложились именно так, и им невольно пришлось усвоить главную мысль стоицизма о невозможности контроля и важности понимания собственных границ.
Как часто замечает Сенека, мы обычно поступаем так, будто наше влияние на мир намного больше, чем в действительности. Даже такие сугубо личные вещи, как собственное здоровье, финансы или репутация, в конечном счете находятся вне нашего контроля; безусловно, мы можем пытаться влиять на них, но дела далеко не всегда складываются в соответствии с нашими желаниями. Для наиболее расхожих представлений о счастье, как о том, что все должно делаться в соответствии с нашими желаниями, это составляет большую проблему. В лучшие времена очень просто не вспоминать о том, как мало зависит от нас: обычно нам удается убедить себя, что нас повысили на работе, мы завязали новые отношения или получили Нобелевскую премию исключительно благодаря своим блестящим способностям и заслугам. Однако в трудные времена приходится взглянуть правде в глаза. С работы увольняют, планы не срабатывают, люди умирают. Если вашей стратегией достижения счастья является приведение жизненных обстоятельств в соответствие с вашими желаниями, вас ждут неприятные новости: лучшее, что вы можете сделать, – молиться, чтобы все не сложилось совсем уж плохо, и попытаться отвлечься от происходящего, когда все именно таким образом и будет складываться. Для стоиков же состояние покоя подразумевает понимание ограниченности возможностей контроля над ситуацией. «Я никогда не доверял Фортуне, даже если она казалась благосклонной ко мне. Я без сожаления расставался с любыми из ее щедрых даров – деньгами, положением, влиянием в обществе, – если она просила их вернуть», – пишет Сенека. Такие вещи не зависят от человека, и если вы связываете с ними свое счастье, то подставляетесь возможности тяжелого удара. По мнению стоиков, единственное, что нам подвластно, – наши суждения, то есть наше понимание происходящего, и в этом нет ничего плохого. Как мы помним, с точки зрения стоицизма именно наши суждения обуславливают наши огорчения, и поэтому вполне достаточно поставить их под контроль, чтобы заменить душевные страдания душевным покоем.