Страница:
В 1913 году братия монастыря собралась, чтобы избрать нового старца. Выбор пал на отца Нектария, к нему пришли: “Батюшка, вас просят на собрание”. “И без меня выберут кого надо”, – ответил старец. – “Отец архимандрит послал за вами и просит вас прийти”. Отец Нектарий вздохнул, надел рясу и пошел на собрание – одна нога в туфле, другая в валенке. “Батюшка, вас избрали духовником нашей обители и старцем”, – объявили ему. Отец Нектарий стал отказываться, утверждая, что он “скудоумен”, однако ему пришлось принять послушание.
Новый старец поселился в келье преподобного Амвросия с двумя учениками-келейниками: Стефаном Фоминым и Петром Швыревым.
Стефана за мягкость и доброе сердце вскоре прозвали “летом”, а Петра Швырева – “зимой”: он был погрубее и строже. Когда народ в хибарке от долгого ожидания старца начинал унывать и роптать, Нектарий посылал для утешения отца Стефана. Когда же ожидавшие люди поднимали шум, тогда выходил отец Петр и “усмирял” их.
Люди то и дело посылали Стефана сказать старцу, что многие очень долго ждут и некоторым надо уже уезжать. Стефан шел к отцу Нектарию, и тот говорил: “Сейчас иду”. Сразу он не выходил, а когда появлялся на пороге кельи, удивленно при всех говорил Стефану: “Что же ты до сих пор не сказал, что меня ожидает столько народу?” В ответ Стефан кланялся старцу в ноги и при всех просил прощения.
В 1917 году Стефан принял постриг с именем Севастиан. Через два года власти объявили о закрытии Оптиной, но монастырь еще несколько лет просуществовал в виде сельскохозяйственной артели. В 1923 году закрыли последний храм Оптиной пустыни – Казанский, а отец Нектарий был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности. Вскоре он отправился в ссылку в брянское село Холмищи.
Братия монастыря разошлась кто куда, но большинство поселилось в Козельске. Здесь вместе с другими поселился и отец Севастиан, здесь в 1927году он был рукоположен в иеромонаха.
Арест и заключение
Первые годы на воле
Старец на приходе
Советы старца
Последние годы
Новый старец поселился в келье преподобного Амвросия с двумя учениками-келейниками: Стефаном Фоминым и Петром Швыревым.
Стефана за мягкость и доброе сердце вскоре прозвали “летом”, а Петра Швырева – “зимой”: он был погрубее и строже. Когда народ в хибарке от долгого ожидания старца начинал унывать и роптать, Нектарий посылал для утешения отца Стефана. Когда же ожидавшие люди поднимали шум, тогда выходил отец Петр и “усмирял” их.
Люди то и дело посылали Стефана сказать старцу, что многие очень долго ждут и некоторым надо уже уезжать. Стефан шел к отцу Нектарию, и тот говорил: “Сейчас иду”. Сразу он не выходил, а когда появлялся на пороге кельи, удивленно при всех говорил Стефану: “Что же ты до сих пор не сказал, что меня ожидает столько народу?” В ответ Стефан кланялся старцу в ноги и при всех просил прощения.
В 1917 году Стефан принял постриг с именем Севастиан. Через два года власти объявили о закрытии Оптиной, но монастырь еще несколько лет просуществовал в виде сельскохозяйственной артели. В 1923 году закрыли последний храм Оптиной пустыни – Казанский, а отец Нектарий был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности. Вскоре он отправился в ссылку в брянское село Холмищи.
Братия монастыря разошлась кто куда, но большинство поселилось в Козельске. Здесь вместе с другими поселился и отец Севастиан, здесь в 1927году он был рукоположен в иеромонаха.
Арест и заключение
В 1928 году умер в селе Холмищи преподобный старец Нектарий Оптинский, а отец Севастиан, исполняя благословение старца, отправился служить на приход: он получил назначение в Ильинскую церковь города Козлова (теперь – Мичуринск) Тамбовской области.
25 февраля 1933 года оптинский иеромонах был арестован и заключен в тамбовскую тюрьму. Тогда же было арестовано более пятидесяти человек духовенства, монахов и мирян. Они обвинялись в том, что создали контрреволюционную церковно-монархическую организацию, ставившую целью “свержение советской власти через организацию восстания”.
“Для этого подготавливали население, обиженное советской властью, – говорилось в обвинительном документе. – В целях большего охвата контрреволюционной деятельностью населения организация посылала своих членов по селам районов с заданием призывать население не подчиняться власти, истолковывая как власть антихриста, не производить посев, не сдавать хлеба, не ходить в колхозы. Ходившие по селам члены контрреволюционной организации собирали более религиозную часть населения, читали Библию, занимались антисоветской агитацией, пророча скорое падение советской власти”.
В тюрьме отца Севастиана заставляли отречься от Христа, ночью выводили в одной рясе на жестокий мороз. На допросе он сказал:
“Я исполнял требы и также давал советы… Ко мне обращались за советом, вступать в колхозы или нет, я говорил: как вам угодно, так и делайте, вам там видней. На все мероприятия советской власти я смотрю как на гнев Божий, и эта власть есть наказание для людей. Такие взгляды я высказывал среди своих приближенных, а также среди остальных граждан, с которыми приходилось говорить на эту тему. При этом говорил, что нужно молиться, молиться Богу, а также жить в любви, – тогда только мы от этого избавимся. Я мало был доволен советской властью за закрытие церквей, монастырей, так как этим уничтожается православная вера”.
К началу лета 1933 года следствие было закончено, и тройка ОГПУ приговорила отца Севастиана к семи годам заключения в исправительно-трудовом лагере по обвинению в участии в контрреволюционной организации. Первое время он работал на лесоповале в Тамбовской области, а затем его направили в поселок Долинка, лагерь под Карагандой, куда он прибыл с этапом в мае 1934 года.
По слабости здоровья отца Севастиана поставили работать сначала хлеборезом, а затем сторожем склада. В ночные дежурства он никогда не позволял себе спать, проводя всю ночь в молитве. Иногда в лагерь привозили кинофильмы, и тогда всех заключенных отправляли в клуб. Отец Севастиан в кино не ходил, прося в таких случаях напарника-сторожа: “Ты иди за меня в клуб, а я за тебя подежурю”.
В последние годы ему было разрешено передвигаться по лагерю без конвоя. Он работал водовозом, жил в каптерке неподалеку от Долинки, развозил на быках воду для жителей поселка. Одежда на нем была старая, ветхая. Замерзая по ночам, отец Севастиан забирался в ясли к скоту, согреваясь теплом животных.
“В заключении я был, – вспоминал потом отец Севастиан, – а посты не нарушал. Если дадут баланду какую-нибудь с кусочком мяса, я это не ел, менял на лишнюю пайку хлеба”.
В 1936 году стали выходить на свободу духовные дочери отца Севастиана, монахини разогнанных монастырей, арестованные вместе с ним в 1933 году. Они приезжали в Караганду, и старец благословлял их поселиться в поселке Большая Михайловка, поближе к лагерю.
Так был куплен под жилье старый амбар на Нижней улице. В нем обустроили две комнаты, кухню и сени. В воскресные дни монахини приезжали к священнику в лагерь. Кроме продуктов и чистого белья, они привозили Святые Дары, поручи, епитрахиль.
25 февраля 1933 года оптинский иеромонах был арестован и заключен в тамбовскую тюрьму. Тогда же было арестовано более пятидесяти человек духовенства, монахов и мирян. Они обвинялись в том, что создали контрреволюционную церковно-монархическую организацию, ставившую целью “свержение советской власти через организацию восстания”.
“Для этого подготавливали население, обиженное советской властью, – говорилось в обвинительном документе. – В целях большего охвата контрреволюционной деятельностью населения организация посылала своих членов по селам районов с заданием призывать население не подчиняться власти, истолковывая как власть антихриста, не производить посев, не сдавать хлеба, не ходить в колхозы. Ходившие по селам члены контрреволюционной организации собирали более религиозную часть населения, читали Библию, занимались антисоветской агитацией, пророча скорое падение советской власти”.
В тюрьме отца Севастиана заставляли отречься от Христа, ночью выводили в одной рясе на жестокий мороз. На допросе он сказал:
“Я исполнял требы и также давал советы… Ко мне обращались за советом, вступать в колхозы или нет, я говорил: как вам угодно, так и делайте, вам там видней. На все мероприятия советской власти я смотрю как на гнев Божий, и эта власть есть наказание для людей. Такие взгляды я высказывал среди своих приближенных, а также среди остальных граждан, с которыми приходилось говорить на эту тему. При этом говорил, что нужно молиться, молиться Богу, а также жить в любви, – тогда только мы от этого избавимся. Я мало был доволен советской властью за закрытие церквей, монастырей, так как этим уничтожается православная вера”.
К началу лета 1933 года следствие было закончено, и тройка ОГПУ приговорила отца Севастиана к семи годам заключения в исправительно-трудовом лагере по обвинению в участии в контрреволюционной организации. Первое время он работал на лесоповале в Тамбовской области, а затем его направили в поселок Долинка, лагерь под Карагандой, куда он прибыл с этапом в мае 1934 года.
По слабости здоровья отца Севастиана поставили работать сначала хлеборезом, а затем сторожем склада. В ночные дежурства он никогда не позволял себе спать, проводя всю ночь в молитве. Иногда в лагерь привозили кинофильмы, и тогда всех заключенных отправляли в клуб. Отец Севастиан в кино не ходил, прося в таких случаях напарника-сторожа: “Ты иди за меня в клуб, а я за тебя подежурю”.
В последние годы ему было разрешено передвигаться по лагерю без конвоя. Он работал водовозом, жил в каптерке неподалеку от Долинки, развозил на быках воду для жителей поселка. Одежда на нем была старая, ветхая. Замерзая по ночам, отец Севастиан забирался в ясли к скоту, согреваясь теплом животных.
“В заключении я был, – вспоминал потом отец Севастиан, – а посты не нарушал. Если дадут баланду какую-нибудь с кусочком мяса, я это не ел, менял на лишнюю пайку хлеба”.
В 1936 году стали выходить на свободу духовные дочери отца Севастиана, монахини разогнанных монастырей, арестованные вместе с ним в 1933 году. Они приезжали в Караганду, и старец благословлял их поселиться в поселке Большая Михайловка, поближе к лагерю.
Так был куплен под жилье старый амбар на Нижней улице. В нем обустроили две комнаты, кухню и сени. В воскресные дни монахини приезжали к священнику в лагерь. Кроме продуктов и чистого белья, они привозили Святые Дары, поручи, епитрахиль.
Первые годы на воле
29 апреля 1939 года отец Севастиан был освобожден и перешел жить к своим послушницам в крошечный домик, где на кухне за ширмой ему была приготовлена постель на большом сундуке. Члены его монашеской общины вставали рано утром, читали положенное правило, затем сестры шли на работу, а отец Севастиан оставался дома: носил воду, варил обед, чинил одежду и обувь. Ежедневно он вычитывал суточный богослужебный круг.
В Караганде, как и везде в России, был голод, особенно было плохо с хлебом в военные и послевоенные годы. Отец Севастиан, одетый в скромный серый костюм, сам ходил в магазин получать хлеб по карточкам. Шел и занимал очередь. Очередь подходила, его отталкивали, он снова становился в конец очереди, и так несколько раз. Люди это заметили и вскоре его стали без очереди пропускать за хлебом.
В 1944 году отец Севастиан с сестрами купили на Западной улице дом побольше. Старец оглядел его и указал, что нужно переделать.
– Да зачем же, батюшка! – возразили сестры. – Не век же нам в Казахстане вековать! Вот кончится война, и поедем с вами на родину.
– Нет, – ответил отец Севастиан, – мы здесь будем жить. Люди здесь горя хлебнули… Тут мы больше пользы принесем.
В словах его было много правды: сюда, в степи Казахстана, в товарных вагонах свозили раскулаченных крестьян. Зимой люди жили в землянках и шалашах, тысячами умирали от холода, болезней и недоедания… Осмотрев местное кладбище, отец Севастиан сказал: “На этих общих могилах день и ночь горят свечи мучеников от земли до неба”.
В 1944 году в доме на Западной улице была устроена небольшая церковь, и отец Севастиан стал регулярно служить в ней литургию. Жители Михайловки, узнав о священнике, стали приглашать его в свои дома. Разрешения властей на совершение треб у отца Севастиана не было, но он ходил безотказно. Люди в поселке были верные – не выдадут. Не только в Михайловке, но и в других поселках поверили в силу его молитв. В Караганду стали съезжаться духовные дети старца – монашествующие и миряне. Дома в Караганде в то время продавались недорого: они принадлежали спецпереселенцам. Со временем те строили себе новые дома и продавали свои старые саманные хибарки. Караганда строилась, а церковь в ней была всего одна – молитвенный дом на втором руднике.
В ноябре 1946 года православные жители Большой Михайловки подали… заявление о регистрации религиозной общины. Не добившись положительного результата, верующие обратились с ходатайством в Алма-Ату, к уполномоченному по делам религии в Казахстане. В ответ на ходатайство пришло распоряжение: “Запретить священнику Севастиану Фомину службы в самовольно открытом храме”. Повторные заявления верующие отправляли теперь каждый год. Ездили в Москву, обращались за поддержкой в Алма-Атинское епархиальное управление.
В результате в 1951 году молитвенный дом в Большой Михайловке, где некоторое время все же совершались требы, был закрыт. Только два года спустя верующие отстояли свое право на совершение церковных таинств и обрядов – крещения, отпевания, венчания, исповеди. Однако литургию отец Севастиан мог совершать только тайно на частных квартирах. Тем временем борьба за храм продолжалась: вновь и вновь отец Севастиан посылал ходоков в Москву. Наконец в 1955 году разрешение зарегистрировать религиозную общину в Большой Михайловке было получено.
Теперь нужно было превратить жилой дом в храмовое здание. Отец Севастиан сам руководил всеми работами. Были сняты перегородки внутри дома, на крыше сооружен голубой купол-луковка, но местная власть категорически запретила поднимать крышу храма хотя бы на сантиметр. Тогда старец благословил людей тайно собраться и ночью углубить пол на один метр. За ночь было вывезено пятьдесят кубометров земли, пол накрыли досками, и утром в церкви Рождества Пресвятой Богородицы уже совершался молебен.
Во дворе храма построили дом – сторожку. Постепенно к нему пристроили комнаты: трапезную с кухней, комнату для монахинь и келью для отца Севастиана. Во дворе устроили открытую часовню для служения Пасхальной заутрени и Крещенского водосвятия. Жители Михайловки приносили сохранившиеся у них иконы, спасенные из старой церкви, закрытой в 1928 году.
Начался новый подвиг отца Севастиана – одиннадцатилетнего старческого служения на приходе.
В Караганде, как и везде в России, был голод, особенно было плохо с хлебом в военные и послевоенные годы. Отец Севастиан, одетый в скромный серый костюм, сам ходил в магазин получать хлеб по карточкам. Шел и занимал очередь. Очередь подходила, его отталкивали, он снова становился в конец очереди, и так несколько раз. Люди это заметили и вскоре его стали без очереди пропускать за хлебом.
В 1944 году отец Севастиан с сестрами купили на Западной улице дом побольше. Старец оглядел его и указал, что нужно переделать.
– Да зачем же, батюшка! – возразили сестры. – Не век же нам в Казахстане вековать! Вот кончится война, и поедем с вами на родину.
– Нет, – ответил отец Севастиан, – мы здесь будем жить. Люди здесь горя хлебнули… Тут мы больше пользы принесем.
В словах его было много правды: сюда, в степи Казахстана, в товарных вагонах свозили раскулаченных крестьян. Зимой люди жили в землянках и шалашах, тысячами умирали от холода, болезней и недоедания… Осмотрев местное кладбище, отец Севастиан сказал: “На этих общих могилах день и ночь горят свечи мучеников от земли до неба”.
В 1944 году в доме на Западной улице была устроена небольшая церковь, и отец Севастиан стал регулярно служить в ней литургию. Жители Михайловки, узнав о священнике, стали приглашать его в свои дома. Разрешения властей на совершение треб у отца Севастиана не было, но он ходил безотказно. Люди в поселке были верные – не выдадут. Не только в Михайловке, но и в других поселках поверили в силу его молитв. В Караганду стали съезжаться духовные дети старца – монашествующие и миряне. Дома в Караганде в то время продавались недорого: они принадлежали спецпереселенцам. Со временем те строили себе новые дома и продавали свои старые саманные хибарки. Караганда строилась, а церковь в ней была всего одна – молитвенный дом на втором руднике.
В ноябре 1946 года православные жители Большой Михайловки подали… заявление о регистрации религиозной общины. Не добившись положительного результата, верующие обратились с ходатайством в Алма-Ату, к уполномоченному по делам религии в Казахстане. В ответ на ходатайство пришло распоряжение: “Запретить священнику Севастиану Фомину службы в самовольно открытом храме”. Повторные заявления верующие отправляли теперь каждый год. Ездили в Москву, обращались за поддержкой в Алма-Атинское епархиальное управление.
В результате в 1951 году молитвенный дом в Большой Михайловке, где некоторое время все же совершались требы, был закрыт. Только два года спустя верующие отстояли свое право на совершение церковных таинств и обрядов – крещения, отпевания, венчания, исповеди. Однако литургию отец Севастиан мог совершать только тайно на частных квартирах. Тем временем борьба за храм продолжалась: вновь и вновь отец Севастиан посылал ходоков в Москву. Наконец в 1955 году разрешение зарегистрировать религиозную общину в Большой Михайловке было получено.
Теперь нужно было превратить жилой дом в храмовое здание. Отец Севастиан сам руководил всеми работами. Были сняты перегородки внутри дома, на крыше сооружен голубой купол-луковка, но местная власть категорически запретила поднимать крышу храма хотя бы на сантиметр. Тогда старец благословил людей тайно собраться и ночью углубить пол на один метр. За ночь было вывезено пятьдесят кубометров земли, пол накрыли досками, и утром в церкви Рождества Пресвятой Богородицы уже совершался молебен.
Во дворе храма построили дом – сторожку. Постепенно к нему пристроили комнаты: трапезную с кухней, комнату для монахинь и келью для отца Севастиана. Во дворе устроили открытую часовню для служения Пасхальной заутрени и Крещенского водосвятия. Жители Михайловки приносили сохранившиеся у них иконы, спасенные из старой церкви, закрытой в 1928 году.
Начался новый подвиг отца Севастиана – одиннадцатилетнего старческого служения на приходе.
Старец на приходе
Служивший в московском храме Святителя Николая в Кленниках протоиерей Алексий Мечев (†1923) говорил, что после революции наступило время, когда “все пустынники и затворники должны выйти на службу народу”. Самого отца Алексия называли “старцем на приходе”. Это означало, что он не только совершал службы, говорил проповеди и исполнял требы, но и помогал людям, принимал народ так, как принимали старцы Оптиной пустыни. Многие не понимали его, говорили: “Взялся батюшка не за свое дело. Если он старец, то должен быть в монастыре. А он взял из монастыря только службу и пение”. Однако для сотен и тысяч людей отец Алексий Мечев был всем. Фактически он вывел старчество из монастыря в мир [17] .
Подобный подвиг старчества на приходе принял на себя и отец Севастиан Фомин. Его община в Большой Михайловке стала важным религиозным центром всего Казахстана. К старцу приезжали освободившиеся из лагерей священники, иноки и миряне, устраивались в поселке. Сиротам и вдовам старец покупал домики в поселке Мелькомбинат, часто приезжал туда, опекал их. Он говорил, что у него “в Михайловке – Оптина, в Мелькомбинате – скит”. С каждым годом его община росла.
В 1957 году архиепископ Петропавловский и Кустанайский Иосиф (Чернов) возвел отца Севастиана в сан архимандрита. Старец воспринял это со смирением. Как-то после службы, держа в руках митру, он сказал:
– Вот митра. Вы думаете, она спасет? Спасут только добрые дела по вере.
Как и в храме Святителя Николая в Кленниках, службы в Михайловке шли долго, неспешно, как в настоящем монастыре. Церковный устав соблюдался неукоснительно, не было никаких пропусков и сокращений. С Херувимской песни и до конца литургии запрещалось всякое движение в храме. Хор состоял из монахинь, которых отец Севастиан научил оптинскому напеву, – он вообще старался возродить в своей общине дух пустыни.
Ездить по святым местам он никого не благословлял. Говорил: “Здесь у нас и Лавра, и Почаев, и Оптина. В церкви службы идут – все здесь есть”. Если кто-то собирался переезжать, отговаривал: “Никуда не ездите, везде будут бедствия, везде – нестроения, а Караганду только краешком заденет”.
Многие знали о его прозорливости, но сам старец по примеру своих оптинских учителей этот дар скрывал. Иной раз, когда его прямо о чем-то спрашивали, говорил: “А мне откуда знать? Я же не пророк!” И часто при этом хмурился.
В 1958 году одной из его прихожанок нужно было ехать в Москву. С местами на поезд было трудно, и она всю ночь просидела на станции, но к утру получила билет. Вот ее рассказ о том, что случилось дальше:
“На следующий день я поехала к отцу Севастиану. Он встретил меня, улыбаясь: „Достали билет? Хорошо, хорошо. Отслужим молебен о путешествующих. А на какой день билет?“ – „На среду, батюшка“. Он поднял глаза и стал смотреть вверх. Вдруг он насупился, перевел глаза на меня и сказал строго: „Нечего торопиться. Рано еще ехать в среду“. – „Как рано, батюшка? У меня же отпуск начинается, мне надо успеть вернуться, мне билет с такой мукой достался!“ Батюшка совсем нахмурился: „Надо продать этот билет. Поезжайте на станцию и сдайте билет“. – „Да не могу я этого сделать, батюшка, нельзя мне откладывать“. – „Я велю сдать билет! Сегодня же сдать билет, слышите!“ – и батюшка в сердцах топнул на меня ногой. Я опомнилась: „Простите, батюшка, благословите, сейчас поеду и сдам“. – „Да, сейчас поезжайте и оттуда вернитесь ко мне, еще застанете службу“, – сказал батюшка, благословляя меня. Никогда еще батюшка не был таким требовательным со мной.
Сдав билет, я вернулась в церковь. Настроение у меня было спокойное, было радостно, что послушалась батюшку. Что же он теперь скажет?
Отец Севастиан вышел ко мне веселый, довольный: „Сдали? Вот и хорошо. Когда же теперь думаете уезжать?“ – „Как уезжать? Я же сдала билет“. – „Ну что ж, завтра поезжайте и возьмите новый“”.
Прихожанка отправилась на станцию. На этот раз она без особых хлопот взяла билет и выехала в Москву. Подъезжая к станции Чапаевск, она увидела вагоны, громоздившиеся один на другом: скорый поезд Караганда – Москва, на который она взяла билет в первый раз, на полном ходу врезался в хвост товарного состава…
А вот другой поразительный случай, который произошел с отцом Трифоном. Этот иеромонах жил в поселке Тихоновка и по благословению старца обслуживал молитвенные дома, устроенные отцом Севастианом в Тихоновке и Федоровке. Отец Трифон часто бывал в Михайловке и пел в хоре. В один из воскресных дней он подошел к отцу Севастиану взять благословение поехать в этот день в Федоровку. Тот посмотрел на него внимательно и сказал: “Ехать нельзя, иди пешком через Зеленстрой”. Отец Трифон удивился: через Зеленстрой можно было пройти напрямик, но путь был очень неблизкий. Однако он пошел, как было сказано. Дорога проходила через лесопитомник и была совершенно пустынной. Неожиданно на дорогу из кустарника выскочил здоровый парень, схватил отца Трифона за рукав и потащил его за собой в лес. Иеромонах очень испугался, но вынужден был повиноваться.
– Идем, отец, идем, – приговаривал на ходу неизвестный. – Я тебя давно жду, весь извелся.
Когда они зашли глубоко в лес, парень отпустил отца Трифона и сказал:
– Слушай теперь и решай мою судьбу.
Он рассказал, что живет с молодой женой, души в ней не чает, и вот вчера узнал от медсестры, что его жена сделала аборт. Та была на дежурстве, и парень всю ночь промаялся. Думал: значит, ребенок не от него, и жена ему изменяет. А если все-таки от него, выходит, что жена его не любит и решила бросить. Так и так получалось плохо, и он принял решение убить жену. Потом он то ли забылся, то ли задремал, и вдруг слышит: “Ты это решил, а ни с кем не посоветовался. Расскажи все первому, кто тебе встретится на дороге, пожилому мужчине. Как он тебе скажет, так и поступай!” Очнулся – нет никого. Парень выскочил из дома и побежал в Зеленстрой – ждать, пока не пройдет пожилой человек…
– Как твое имя? – спросил отец Трифон.
– Николай.
Иеромонах стал молиться, а потом сказал парню, что жену надо простить. Она его любит и уже раскаивается в своем поступке; если он простит жену, то Бог еще пошлет им детей…
Николай заплакал и стал благодарить, отец Трифон попрощался с ним и пошел, сам не свой, в Федоровку. Когда он увиделся с отцом Севастианом, тот улыбнулся и сказал ему:
– Ну что, живой остался?
– Живой-то живой, а ведь мог и погибнуть! – сказал иеромонах.
– Ну что ты говоришь, отец Трифон? – удивился старец. – Нам с тобой надо было две души спасти… Я же молился все время, зачем ты боялся?
Отец Севастиан запретил иеромонаху рассказывать об этом, и случай стал известен только после его смерти.
Интересно, как скрывал старец случаи исцелений по его молитвам. Он очень редко помогал больным “напрямую”, как это было в случае с мальчиком. Чаще он сам ставил диагноз и отправлял в больницу. “Лечиться не грех”, – говорил он. Его диагноз всегда подтверждался, и оперировавшиеся по его благословению выздоравливали. Впрочем, иногда он запрещал ложиться на операцию.
П.И. Косинова пришла к нему с сильной болью в пояснице – просить благословение на операцию. (У нее обнаружили рак.) Старец сказал:
– Не торопись под ножом умереть. Поживи еще, у тебя дети.
Она трижды подходила, но ответ был один: операцию не делать. Отец Севастиан посоветовал заказать молебен с водосвятием, а также купить алоэ, сделать состав и пить. Через три месяца больная пришла в диспансер для контрольного исследования. При новом осмотре обнаружили, что опухоль уменьшилась, а вскоре исчезла совсем.
В 1960 году к отцу Севастиану приехала Пелагия Мельник из Ижевска. Около полугода она не могла есть ни хлеба, ни картофеля, ни других продуктов. Питалась только молоком и сырыми яйцами. Она сильно ослабла и с трудом передвигалась. У кельи старца было много народу, и она стала просить, чтобы ее пустили вне очереди. Неожиданно дверь отворилась, отец Севастиан вышел и сказал:
– Пропустите, она очень больна.
Войдя в келью, Пелагия опустилась на колени и расплакалась.
– Не плачь, – сказал старец. – Все у тебя пройдет.
Он дал ей свежую просфору, яблоко и стакан воды; Пелагия стала говорить, что уже давно не ест хлеба.
– Ничего, я благословляю.
Пелагия ушла в крестильную и там легко все съела. После этого она проспала сутки и была совершенно здорова…
Паломничество верующих в Михайловку не могло укрыться от властей. Старец все время опасался, что церковь закроют. Говорил: “Не за себя боюсь, за вас боюсь. Я знаю, что мне делать. А что вы будете делать – не знаю”.
В храме у него было много молодежи, только на клиросе пело до семнадцати девочек. Когда с проверкой приезжал уполномоченный, все прятались, в храме оставались только старушки. И все-таки карагандинское начальство не раз порывалось закрыть церковь в Михайловке. Старца вызывали в отдел, но при виде его совершенно терялись и не знали, что говорить: он обезоруживал своей тихостью и смирением.
– Пусть пока постарчествует, – говорил уполномоченный. – А как старчество его пройдет, так и церковь закроем.
Однажды в облисполкоме стали требовать, чтобы отец Севастиан перестал выезжать с требами в город Сарань и поселок Дубовку, так как они относились к другому району. Это требование передали старцу, и на следующий день он вместе со старостой приехал в облисполком.
– Товарищ уполномоченный, – сказал отец Севастиан. – Вы уж нам разрешите совершать эти требы по просьбе шахтеров. Иногда просят больную мать причастить или покойника отпеть.
Уполномоченный растерялся и неожиданно сказал:
– Пожалуйста, отец Севастиан, исполняйте, не отказывайте им.
Подобный подвиг старчества на приходе принял на себя и отец Севастиан Фомин. Его община в Большой Михайловке стала важным религиозным центром всего Казахстана. К старцу приезжали освободившиеся из лагерей священники, иноки и миряне, устраивались в поселке. Сиротам и вдовам старец покупал домики в поселке Мелькомбинат, часто приезжал туда, опекал их. Он говорил, что у него “в Михайловке – Оптина, в Мелькомбинате – скит”. С каждым годом его община росла.
В 1957 году архиепископ Петропавловский и Кустанайский Иосиф (Чернов) возвел отца Севастиана в сан архимандрита. Старец воспринял это со смирением. Как-то после службы, держа в руках митру, он сказал:
– Вот митра. Вы думаете, она спасет? Спасут только добрые дела по вере.
Как и в храме Святителя Николая в Кленниках, службы в Михайловке шли долго, неспешно, как в настоящем монастыре. Церковный устав соблюдался неукоснительно, не было никаких пропусков и сокращений. С Херувимской песни и до конца литургии запрещалось всякое движение в храме. Хор состоял из монахинь, которых отец Севастиан научил оптинскому напеву, – он вообще старался возродить в своей общине дух пустыни.
Ездить по святым местам он никого не благословлял. Говорил: “Здесь у нас и Лавра, и Почаев, и Оптина. В церкви службы идут – все здесь есть”. Если кто-то собирался переезжать, отговаривал: “Никуда не ездите, везде будут бедствия, везде – нестроения, а Караганду только краешком заденет”.
Многие знали о его прозорливости, но сам старец по примеру своих оптинских учителей этот дар скрывал. Иной раз, когда его прямо о чем-то спрашивали, говорил: “А мне откуда знать? Я же не пророк!” И часто при этом хмурился.
В 1958 году одной из его прихожанок нужно было ехать в Москву. С местами на поезд было трудно, и она всю ночь просидела на станции, но к утру получила билет. Вот ее рассказ о том, что случилось дальше:
“На следующий день я поехала к отцу Севастиану. Он встретил меня, улыбаясь: „Достали билет? Хорошо, хорошо. Отслужим молебен о путешествующих. А на какой день билет?“ – „На среду, батюшка“. Он поднял глаза и стал смотреть вверх. Вдруг он насупился, перевел глаза на меня и сказал строго: „Нечего торопиться. Рано еще ехать в среду“. – „Как рано, батюшка? У меня же отпуск начинается, мне надо успеть вернуться, мне билет с такой мукой достался!“ Батюшка совсем нахмурился: „Надо продать этот билет. Поезжайте на станцию и сдайте билет“. – „Да не могу я этого сделать, батюшка, нельзя мне откладывать“. – „Я велю сдать билет! Сегодня же сдать билет, слышите!“ – и батюшка в сердцах топнул на меня ногой. Я опомнилась: „Простите, батюшка, благословите, сейчас поеду и сдам“. – „Да, сейчас поезжайте и оттуда вернитесь ко мне, еще застанете службу“, – сказал батюшка, благословляя меня. Никогда еще батюшка не был таким требовательным со мной.
Сдав билет, я вернулась в церковь. Настроение у меня было спокойное, было радостно, что послушалась батюшку. Что же он теперь скажет?
Отец Севастиан вышел ко мне веселый, довольный: „Сдали? Вот и хорошо. Когда же теперь думаете уезжать?“ – „Как уезжать? Я же сдала билет“. – „Ну что ж, завтра поезжайте и возьмите новый“”.
Прихожанка отправилась на станцию. На этот раз она без особых хлопот взяла билет и выехала в Москву. Подъезжая к станции Чапаевск, она увидела вагоны, громоздившиеся один на другом: скорый поезд Караганда – Москва, на который она взяла билет в первый раз, на полном ходу врезался в хвост товарного состава…
А вот другой поразительный случай, который произошел с отцом Трифоном. Этот иеромонах жил в поселке Тихоновка и по благословению старца обслуживал молитвенные дома, устроенные отцом Севастианом в Тихоновке и Федоровке. Отец Трифон часто бывал в Михайловке и пел в хоре. В один из воскресных дней он подошел к отцу Севастиану взять благословение поехать в этот день в Федоровку. Тот посмотрел на него внимательно и сказал: “Ехать нельзя, иди пешком через Зеленстрой”. Отец Трифон удивился: через Зеленстрой можно было пройти напрямик, но путь был очень неблизкий. Однако он пошел, как было сказано. Дорога проходила через лесопитомник и была совершенно пустынной. Неожиданно на дорогу из кустарника выскочил здоровый парень, схватил отца Трифона за рукав и потащил его за собой в лес. Иеромонах очень испугался, но вынужден был повиноваться.
– Идем, отец, идем, – приговаривал на ходу неизвестный. – Я тебя давно жду, весь извелся.
Когда они зашли глубоко в лес, парень отпустил отца Трифона и сказал:
– Слушай теперь и решай мою судьбу.
Он рассказал, что живет с молодой женой, души в ней не чает, и вот вчера узнал от медсестры, что его жена сделала аборт. Та была на дежурстве, и парень всю ночь промаялся. Думал: значит, ребенок не от него, и жена ему изменяет. А если все-таки от него, выходит, что жена его не любит и решила бросить. Так и так получалось плохо, и он принял решение убить жену. Потом он то ли забылся, то ли задремал, и вдруг слышит: “Ты это решил, а ни с кем не посоветовался. Расскажи все первому, кто тебе встретится на дороге, пожилому мужчине. Как он тебе скажет, так и поступай!” Очнулся – нет никого. Парень выскочил из дома и побежал в Зеленстрой – ждать, пока не пройдет пожилой человек…
– Как твое имя? – спросил отец Трифон.
– Николай.
Иеромонах стал молиться, а потом сказал парню, что жену надо простить. Она его любит и уже раскаивается в своем поступке; если он простит жену, то Бог еще пошлет им детей…
Николай заплакал и стал благодарить, отец Трифон попрощался с ним и пошел, сам не свой, в Федоровку. Когда он увиделся с отцом Севастианом, тот улыбнулся и сказал ему:
– Ну что, живой остался?
– Живой-то живой, а ведь мог и погибнуть! – сказал иеромонах.
– Ну что ты говоришь, отец Трифон? – удивился старец. – Нам с тобой надо было две души спасти… Я же молился все время, зачем ты боялся?
Отец Севастиан запретил иеромонаху рассказывать об этом, и случай стал известен только после его смерти.
Интересно, как скрывал старец случаи исцелений по его молитвам. Он очень редко помогал больным “напрямую”, как это было в случае с мальчиком. Чаще он сам ставил диагноз и отправлял в больницу. “Лечиться не грех”, – говорил он. Его диагноз всегда подтверждался, и оперировавшиеся по его благословению выздоравливали. Впрочем, иногда он запрещал ложиться на операцию.
П.И. Косинова пришла к нему с сильной болью в пояснице – просить благословение на операцию. (У нее обнаружили рак.) Старец сказал:
– Не торопись под ножом умереть. Поживи еще, у тебя дети.
Она трижды подходила, но ответ был один: операцию не делать. Отец Севастиан посоветовал заказать молебен с водосвятием, а также купить алоэ, сделать состав и пить. Через три месяца больная пришла в диспансер для контрольного исследования. При новом осмотре обнаружили, что опухоль уменьшилась, а вскоре исчезла совсем.
В 1960 году к отцу Севастиану приехала Пелагия Мельник из Ижевска. Около полугода она не могла есть ни хлеба, ни картофеля, ни других продуктов. Питалась только молоком и сырыми яйцами. Она сильно ослабла и с трудом передвигалась. У кельи старца было много народу, и она стала просить, чтобы ее пустили вне очереди. Неожиданно дверь отворилась, отец Севастиан вышел и сказал:
– Пропустите, она очень больна.
Войдя в келью, Пелагия опустилась на колени и расплакалась.
– Не плачь, – сказал старец. – Все у тебя пройдет.
Он дал ей свежую просфору, яблоко и стакан воды; Пелагия стала говорить, что уже давно не ест хлеба.
– Ничего, я благословляю.
Пелагия ушла в крестильную и там легко все съела. После этого она проспала сутки и была совершенно здорова…
Паломничество верующих в Михайловку не могло укрыться от властей. Старец все время опасался, что церковь закроют. Говорил: “Не за себя боюсь, за вас боюсь. Я знаю, что мне делать. А что вы будете делать – не знаю”.
В храме у него было много молодежи, только на клиросе пело до семнадцати девочек. Когда с проверкой приезжал уполномоченный, все прятались, в храме оставались только старушки. И все-таки карагандинское начальство не раз порывалось закрыть церковь в Михайловке. Старца вызывали в отдел, но при виде его совершенно терялись и не знали, что говорить: он обезоруживал своей тихостью и смирением.
– Пусть пока постарчествует, – говорил уполномоченный. – А как старчество его пройдет, так и церковь закроем.
Однажды в облисполкоме стали требовать, чтобы отец Севастиан перестал выезжать с требами в город Сарань и поселок Дубовку, так как они относились к другому району. Это требование передали старцу, и на следующий день он вместе со старостой приехал в облисполком.
– Товарищ уполномоченный, – сказал отец Севастиан. – Вы уж нам разрешите совершать эти требы по просьбе шахтеров. Иногда просят больную мать причастить или покойника отпеть.
Уполномоченный растерялся и неожиданно сказал:
– Пожалуйста, отец Севастиан, исполняйте, не отказывайте им.
Советы старца
С разными людьми отец Севастиан вел себя по-разному. Некоторых сурово отчитывал даже в присутствии посторонних, иным никогда не говорил о их недостатках прямо, рассказывал какую-нибудь назидательную историю, терпеливо ждал, пока человек сам поймет свои ошибки. Молиться советовал на всяком месте: стоя, сидя, лежа, во время работы, в пути.
Часто напоминал о прощении обид, любил повторять: “Бог гордым противится, а смиренным дает благодать”. О гордых говорил: “Ярому коню – глубокая яма”.
Жалующимся на болезнь напоминал: “Одно пройдет, другое найдет! Болеть нам необходимо, иначе не спасемся. Болезни очищают душу от грехов”.
Другим внушал беречь свое здоровье. В большие холода советовал одеваться теплее. “Берегите свое здоровье, оно – дар Божий. Злоупотреблять своим здоровьем грешно перед Богом”.
Молодым девушкам он часто предлагал поработать в больнице. “Самое жестокое сердце, глядя на таких страдальцев, может смягчиться. От этого зависит спасение души”.
Старец не советовал девушкам одеваться в черное, чтобы их… не поносили напрасно. “Черное не спасет и красное не погубит”, – говорил он. Отец Севастиан не советовал молодежи одеваться со вкусом и вообще следить за внешностью. Тех, кто завидовал богато живущим, он брал на требы к людям, живущим в землянках. “Посмотри, – говорил, – как они живут! Вот где спасение! Вот где школа сострадания и доброделания!”
Говоря о нестяжательстве, он приводил в пример священника, у которого после смерти ничего не осталось – ни денег, ни вещей. “Как хорошо! Как легко умирать, когда нет ничего лишнего! И будет приют в Царстве Небесном”.
Он не советовал брать на себя большие молитвенные подвиги, порицал чрезмерную ревность. Рассказывал о людях, которые начинали горячо молиться и строго поститься, а потом охладевали к вере. Советовал двигаться по духовному пути спокойно, с терпением и постоянством. Часто повторял: “Не дорого начало, не дорога середина, а дорог конец”.
Старец много говорил о супружеском долге, о верности, доверии и терпении. Он упрекал неблагодарных детей, говорил, что Бог лишит их счастья. Не раз и не два он делал замечания родителям за чрезмерную привязанность к детям, за то, что родители чуть ли не готовы молиться на них. “Сами малограмотные, одеваются абы как, недоедают, чтобы детей своих одеть, обуть и выучить. А дети, выучившись, начинают презирать малограмотность и нищенское одеяние родителей, даже стыдятся их”.
“Что дороже всего на свете? – говорил отец Севастиан. – Время! И что теряем без сожаления и бесполезно? Время!.. Когда самую ничтожную вещь потеряли мы, то ищем ее. А потеряем время – даже не осознаем. Время дано Господом для правильного употребления его во спасение души и приобретения будущей жизни. Время д о лжно распределять так, как хороший хозяин распределяет каждую монетку – какая для чего. Так и время будем распределять полезно, а не для пустых забав и увеселений, разговоров, гулянок. Взыщет Господь, что мы украли время для своих прихотей, а не для Бога и не для души употребили”.
Часто повторял: “Раб, знавший волю господина и не сотворивший ее, бит будет больше, нежели раб, не знавший воли господина”. Некоторым говорил прямо: “Вот ты знаешь все, а Бога на мир променял!”
О страстях учил так: “В наших грехах и страстях не виноваты ни вино, ни женщины, ни деньги, ни богатство, как иные хотят себя оправдать, а наша неумеренность… Богом устроено все премудро и прекрасно. Но от нерадивого употребления и пользования вещами получается зло”.
И еще: “До самой смерти бойтесь падений и не надейтесь на свои силы, а только на помощь Божию, призывая его в молитве со смирением… Самая лютая страсть – блудная. Она может побороть человека на болезненном и даже смертном одре, особенно тех, кто прожил жизнь земную до старости невоздержанно. Эта страсть в костях находится, она бесстыжее всех страстей. Никто сам по себе не может избавиться от нее. Только Господь может избавить…”
Однажды он сказал: “Между нами, монахами, и миром глубокая пропасть. Миру никогда не понять нашей жизни, а нам – их. Если бы монахи знали заранее, сколько их ждет искушений и скорбей на узком, но спасительном пути, то никто бы не пошел в монастырь. А если бы мир знал о будущих благах монашествующих, то все пошли бы в монастырь…”
Часто напоминал о прощении обид, любил повторять: “Бог гордым противится, а смиренным дает благодать”. О гордых говорил: “Ярому коню – глубокая яма”.
Жалующимся на болезнь напоминал: “Одно пройдет, другое найдет! Болеть нам необходимо, иначе не спасемся. Болезни очищают душу от грехов”.
Другим внушал беречь свое здоровье. В большие холода советовал одеваться теплее. “Берегите свое здоровье, оно – дар Божий. Злоупотреблять своим здоровьем грешно перед Богом”.
Молодым девушкам он часто предлагал поработать в больнице. “Самое жестокое сердце, глядя на таких страдальцев, может смягчиться. От этого зависит спасение души”.
Старец не советовал девушкам одеваться в черное, чтобы их… не поносили напрасно. “Черное не спасет и красное не погубит”, – говорил он. Отец Севастиан не советовал молодежи одеваться со вкусом и вообще следить за внешностью. Тех, кто завидовал богато живущим, он брал на требы к людям, живущим в землянках. “Посмотри, – говорил, – как они живут! Вот где спасение! Вот где школа сострадания и доброделания!”
Говоря о нестяжательстве, он приводил в пример священника, у которого после смерти ничего не осталось – ни денег, ни вещей. “Как хорошо! Как легко умирать, когда нет ничего лишнего! И будет приют в Царстве Небесном”.
Он не советовал брать на себя большие молитвенные подвиги, порицал чрезмерную ревность. Рассказывал о людях, которые начинали горячо молиться и строго поститься, а потом охладевали к вере. Советовал двигаться по духовному пути спокойно, с терпением и постоянством. Часто повторял: “Не дорого начало, не дорога середина, а дорог конец”.
Старец много говорил о супружеском долге, о верности, доверии и терпении. Он упрекал неблагодарных детей, говорил, что Бог лишит их счастья. Не раз и не два он делал замечания родителям за чрезмерную привязанность к детям, за то, что родители чуть ли не готовы молиться на них. “Сами малограмотные, одеваются абы как, недоедают, чтобы детей своих одеть, обуть и выучить. А дети, выучившись, начинают презирать малограмотность и нищенское одеяние родителей, даже стыдятся их”.
“Что дороже всего на свете? – говорил отец Севастиан. – Время! И что теряем без сожаления и бесполезно? Время!.. Когда самую ничтожную вещь потеряли мы, то ищем ее. А потеряем время – даже не осознаем. Время дано Господом для правильного употребления его во спасение души и приобретения будущей жизни. Время д о лжно распределять так, как хороший хозяин распределяет каждую монетку – какая для чего. Так и время будем распределять полезно, а не для пустых забав и увеселений, разговоров, гулянок. Взыщет Господь, что мы украли время для своих прихотей, а не для Бога и не для души употребили”.
Часто повторял: “Раб, знавший волю господина и не сотворивший ее, бит будет больше, нежели раб, не знавший воли господина”. Некоторым говорил прямо: “Вот ты знаешь все, а Бога на мир променял!”
О страстях учил так: “В наших грехах и страстях не виноваты ни вино, ни женщины, ни деньги, ни богатство, как иные хотят себя оправдать, а наша неумеренность… Богом устроено все премудро и прекрасно. Но от нерадивого употребления и пользования вещами получается зло”.
И еще: “До самой смерти бойтесь падений и не надейтесь на свои силы, а только на помощь Божию, призывая его в молитве со смирением… Самая лютая страсть – блудная. Она может побороть человека на болезненном и даже смертном одре, особенно тех, кто прожил жизнь земную до старости невоздержанно. Эта страсть в костях находится, она бесстыжее всех страстей. Никто сам по себе не может избавиться от нее. Только Господь может избавить…”
Однажды он сказал: “Между нами, монахами, и миром глубокая пропасть. Миру никогда не понять нашей жизни, а нам – их. Если бы монахи знали заранее, сколько их ждет искушений и скорбей на узком, но спасительном пути, то никто бы не пошел в монастырь. А если бы мир знал о будущих благах монашествующих, то все пошли бы в монастырь…”
Последние годы
Шли годы, отец Севастиан стал ослабевать. Нарастали одышка и боль во всем теле. Врачи проводили лечение, но общее состояние не улучшалось. Однако богослужебное время старец всегда проводил в храме. Он ежедневно служил панихиды, но литургию уже совершал только по праздникам. В храме ему отделили перегородкой маленькую комнатку, которую назвали “каюткой”. Здесь стояла кровать, на которой он отдыхал во время службы. Иногда, дав возглас, он ложился на койку, а под ноги ему подкладывали валик. Иногда он ектенью тоже говорил лежа, но на Евангелие всегда вставал.
Исповедников старец принимал, сидя в кресле. Он стал меньше говорить с приходящими и всех принимать уже не мог. Не отказывал только приезжим из других городов, но потом и с ними стал сокращать беседы.
Все чаще он напоминал владыке о своем желании уйти за штат, но всякий раз получал ответ: “Служить до смерти”.
С января 1966 года его здоровье сильно ухудшилось. Больше всего старца угнетало, что ему стало трудно служить литургию: он часто кашлял и задыхался во время богослужения. Врачи предложили делать уколы перед службой – он согласился. Теперь, после укола и кратковременного отдыха, он мог, хотя и с трудом, служить. Послушники относили его в храм в кресле, сделанном из алюминиевых трубок.
Исповедников старец принимал, сидя в кресле. Он стал меньше говорить с приходящими и всех принимать уже не мог. Не отказывал только приезжим из других городов, но потом и с ними стал сокращать беседы.
Все чаще он напоминал владыке о своем желании уйти за штат, но всякий раз получал ответ: “Служить до смерти”.
С января 1966 года его здоровье сильно ухудшилось. Больше всего старца угнетало, что ему стало трудно служить литургию: он часто кашлял и задыхался во время богослужения. Врачи предложили делать уколы перед службой – он согласился. Теперь, после укола и кратковременного отдыха, он мог, хотя и с трудом, служить. Послушники относили его в храм в кресле, сделанном из алюминиевых трубок.