Страница:
Ничего не могу понять. - И я не могу, - сказал Николай, но уже без смеха. Азарт совершенною подвига постепенно покидал его. - А ты? Я прикрыл глаза - все-таки мне порядочно досталось. Во рту собиралась тягучая слюна, живот болел и ныло в боку. В других местах боль была слабее, но была и разливалась по телу, я только сейчас почувствовал, как устал. - И я ничего не могу понять. - Я посмотрел на Николая, а потом на Киру. И подмигнул ей. Просто так, чтобы она не слишком переживала из-за меня. Чтобы прийти в себя, хватило минут пятнадцати, я расхрабрился, даже согласился продолжить вечер. Кабинеты для избранных находились на втором этаже. Из них выходили в общий зал небольшие балкончики, на которых при желании можно было постоять и поглазеть вниз. Там веселился народ. Половину зала занимали столики, вторая половина свободная для танцев площадка и небольшая эстрада. Должно быть, это раньше был кинотеатр, а до революции - дворянское собрание. Меня слегка мутило, и не хотелось ни пить, ни есть. Ничего не хотелось... Я подумал, что с нашего балкончика хорошо блевать. Когда переберешь и захочешь продолжения шикарной жизни. Внизу скакали и резвились парни с девчонками. Другое все-таки поколение. Раз я здесь, а они - там. - Испугалась? - спросил я Киру. - Да. - Это тебе не Сан-Франциско, - пошутил я. - Еще не пропало желание составлять мне компанию? - Не пропало ли оно у тебя? - спросила она. - Знаешь что, - сказал я, - ведь это ты меня спасла. - Это получилось случайно. Наверное, от страха. Но я рада, что так вышло. И тогда я ее поцеловал. При Николае... Я забыл, что он где-то рядом с нами. Она не вырывалась и не ударила меня сумкой по голове. Она восприняла это, как заслуженную награду. Наш товарищеский поцелуй... Но что-то он оказался слишком долог. Это произошло само собой, я, благодарный проходимец, лишь хотел прикоснуться к ней губами, ничего больше. Но что-то заставило меня сжать ее плечи и крепче притянуть к себе. Она тряхнула головой, разметав волосы, и посмотрела на меня. Она ничего не могла понять. - Давай поужинаем, что ли? - сказал я в растерянности. - После всего нужно как следует вмазать, успокоить нервишки, - сказал хозяин кабинета. - Да, - согласилась Кира. Николай совершенно не удивился тому, что произошло между нами... Меня тянуло на балкончик, посмотреть на народ. Я привык быть в его сердцевине. Поэтому при первой возможности я туда и вышел-к грохоту, бьющему по ушам. Внизу много курили, над столиками и разноцветной толпой стелился сиреневый дым. Вообще, там было весело, я бы с удовольствием расположился там. Но отсюда все было видно. По привычке я останавливал свой взгляд на дамочках. Но без прежнего удовольствия. Сегодня тянуло намечать их недостатки: эта слишком толста, та - худа, та - раскрашена... Недолго в общем-то смотрел. Пока не увидел Алису. Соседку по уютному редакционному кабинету. Поистине вечерок, полный неожиданностей! .. Алиса, сидела вполоборота ко мне. Столик сервирован на четверых, но в этот момент она была одна. Я сразу заметил, как нервно она курит, как напряжена внутренне. Словно не отдыхать пришла сюда. а выполнять очередное редакционное задание. К тому же важное, и к тому же не очень осуществимое, тo есть трудное. - Она занималась тем же делом, что и я недавно. Смотрела на вход. Смотрела... Это было очевидно, она не маскировалась. Смотрела со скукой и злостью одновременно. Я немного изучил ее. Когда у нее что-то не получалось, она выходила из себя. И начинала покусывать свои тонкие губы. - Хорошенькое местечко? - Николай подошел и встал рядом. - Отличное. - Мы с Валькой отсюда девок выбирали... Постоим, покурим, и уже знаем, кого снимать... Ты, серьезно, ничего не оставлял на тумбочке? - Ты же видел, - ответил я. - Значит, показалось. Извини, - хлопнул он меня по плечу. Я согнулся под его ладонью, словно ток прошел по телу. Он убрал руку и посмотрел сочувственно. - Никак не идет из головы: почему тебя те ребята отоварили? На случайность не похоже... Никто же не видел, что ты здесь. Ведь так? - Так, - сказал я. Меня и самого занимал этот вопрос. - Но отоварили грамотно... Может, ради смеха? - Может, - согласился я. - Но ты на всякий случай подумай: ному мог перейти дорогу?.. Они тебя жалели. Что ни говори. - Хорошо. Я подумаю... Мельком взглянул на Алисочку: она все так же курила, все так же смотрела на дверь и никуда не торопилась. Но теперь весь "состав" стола был на месте. Рядом расположились две зеленые девицы, лет по шестнадцати, и их парень, некий невзрачный блондин. За километр было видно: они к моей коллеге не имеют никакого отношения. Долго я не продержался, уж очень все болело.. Кира тоже посматривала на часы. Нам вызвали такси, мы попрощались с Николаем, и я щедро выложил на стол деньги. Он не удивился им и не сделал попытки отказаться. Я положил слишком много денег и сделал это намеренно - мне нужно было еще раз встретиться с Николаем. Сегодня я был не боец. Он оставил мне свой телефон спортивной школы, где он бывал до часу дня три раза в неделю. Мы даже обнялись на прощанье, причем он сделал это бережно, так что я даже не почувствовал его медвежьего прикосновения. - Отличный денек, - сказал я Кире, когда мы сели в такси. - Неплохой. - Мне почему-то кажется, что на этом ничего не заканчивается. - Что? - Все, - сказал я и замолчал. - Может, ты мне объяснишь что-нибудь из того, что случилось сегодня с тобой? - Давай завтра. - Значит, будет и завтра? Отлично... Ты не хочешь знать, куда мне позвонить? - Конечно, - сказал я и взглянул на нее. Последние часы я много смотрел на нее. Даже, наверное, слишком много. Кира открыла сумочку и стала там рыться. - У тебя нет ручки? - Откуда? Сапожник всегда без сапог. Она повернула сумочку к свету, поискала ручку на дне. И вдруг мне на колени упал ее паспорт. Я сразу догадался, что это паспорт... Но был он слишком толст для краснокожей книжицы. И совсем не красный. Я повернул его обложкой к себе. Его верхнюю часть занимал огромный герб, но не нашего государства. Я где-то видел его - то ли по "ящику", то ли в газетах, - этот герб. Я догадался, чей это герб. Но никак не мог поверить. - Так, значит, Сан-Франциско? - спросил я. - Я же говорила, - ответила Кира, забирая у меня из рук документ и возвращая его на место. Она все же отыскала ручку, вырвала из блокнота бумажку и записала цифры туда. - А чтобы у тебя был стимул позвонить, - сказала она, передавая мне ее, я хочу сказать, что, кажется, где-то встречала одного из парней, которые тебя били. - В Сан-Франциско? - спросил я. На этот раз в моем голосе не было и намека на иронию. Я был в высшей степени серьезен. Но она ничего не ответила. Потянулась, прикоснулась к щеке холодными губами и вышла из машины.
Степанов меня не узнал. Или сделал вид... Он всплеснул руками, взял меня за руку и подвел к окну. - Вчера на тебе этого не было, - изумленно сказал он. Всю ночь ставил свинцовые примочки. Фонарь под глазом светился так себе. Бывают экземпляры и получше. К утру он оформился окончательно, и, если бы не чувство долга, я бы с удовольствием остался дома. - Что-то наклевывается? - спросил он с надеждой. Радостной и тревожной одновременно. Как я его понимал! - Может быть, может быть, - сказал я неопределенно. Степанов взглянул на меня восхищенно, на творение собственных рук. - Зачем явился? Думаешь, ты здесь нужен? Протирать задницей стул? Для этого существую я. Иди, подлечись, займись еще примочками. Если это ради дела, мы тебе выпишем материальную помощь, на издержки... Только твори. - Нравится? - спросил я. - Не то слово... Может, поведаешь что-нибудь? - Рано, рано, - стал отнекиваться я. - Еще не время. - Я рад, рад, - говорил он, выпроваживая меня из двери своего кабинета. Но чтобы всесоюзного: масштаба. Чтобы прогремело по всему небосклону. Чувство долга привело меня в свою комнату, где уже сидела Алисочка, внимательнейшим образом изучая хитрую газетку "Коммерсантъ". Она подняла на меня глаза, так же небрежно оформленные, как и всегда, и сказала: - Поздравляю, дорогой... Асфальтовая болезнь - прекрасна. - Ты это серьезно?.. Про дорогого? - В некоторой степени. - В тебе столько достоинств, - сказал я. - Ты удивительное создание. - К чему это? - спросила она. - Не провести ли нам как-нибудь вместе вечерок? В интимной обстановке? - На прошлой неделе мне то же самое предлагал один из наших с тобой сослуживцев. Я ему сказала, что он будет пятым... Значит, ты шестой. - Что - шестой? - не понял я. - Шестой, которого я послала туда же, куда и всех пятерых. Она, видите ли, давала мне от ворот поворот. Ставила на место. Она думала, я всерьез... Но в таких мелочах журналисту нужно разбираться. Когда что-то всерьез, а когда понарошку. - Между тем, - сказал я, - мне знакомо одно расчудесное местечко. Называется кафе "Орфей". Нам бы там с тобой было хорошо. - Да что ты говоришь! - воскликнула она. Но без всякого энтузиазма. - Ты меня обманула, - сказал я печально. - Зачем? - Я? - Ты сказала, что Прохоров пил. Он на самом деле грамма в рот не брал. - Я сказала? - удивилась она. - Что-то не помню. НЕ помнила! Такую мелочь, случайные слова, которые и на десять-то минут запоминать излишне. НЕ УДИВИЛАСЬ ВОПРОСУ. Не удивилась моей проницательности. И тому, что я ни с того ни с сего снова завел разговор на эту тему. Словно бы ожидала его. Но не была готова. Она достала сигареты и чиркнула спичкой. До меня докатился сладковато-тошнотворный дым "Стюардессы". Сейчас он показался особенно противным. Она покусывала губы и держала в наманикюренных пальцах у рта эту гнусную сигаретку. - Ты что-то знаешь, - сказал я, разглядывая ее. Она затянулась пару раз и ответила: - О чем ты? - К моему приходу хорошо подготовились. Очистили стол, даже заменили перекидной календарь. К чему бы это? - Ты не рад? - Алиса... - сказал я и помолчал, собираясь с мыслями. - Мне сказали, что после того как Прохоров выбросился из окна, на его стуле напли белую розу. Удивительная предусмотрительность для самоубийства. Тебе не кажется? - Не кажется, - сказала она, тыча сигаретой в пепельницу. - Мы, Володенька, уже имели однажды с тобой беседу на эту тему... С тех пор ничего не изменилось... Мне начинает казаться, что ты маньяк. - Тогда послушай меня... Правильно ведь говорят: одна голова хорошо, а две - лучше. Мне кажется, ты одна не справишься со всем этим. Не потянешь... Может, тебе нужен помощник? Чтобы советоваться,. чтобы не наломать как-нибудь дров?.. Ты извини, что я опять. Я в последний раз об этом. - Хорошо, что в последний раз, - сказала она. - Я не понимаю, о чем ты говоришь... Это все, чем могу посочувствовать тебе, дорогой... Запомни раз и навсегда. Я ничего не знаю... И знать не хочу... Тебе вступило что-то в голову. Но последнюю фразу она произнесла лениво и словно бы по обязанности. Она здорово недоиграла. Я позавидовал ее упорству и с неким жалостливым чувством посочувствовал ему. Наш увядший диалог прервал телефонный звонок. - Владимир? - спросили в трубке. - Да, - ответил я. Интонации голоса и он сам локазались мне знакомыми. Даже очень. Я уже имел честь однажды слышать его. - Владимир, - продолжал голос, - хочу вас предупредить... - Послушайте, - сказал я нагло. - Чтобы не было недоразумений... Вам, наверное, нужен не я, а... Я знал, кого имею в виду, и голос на другом конце провода - тоже. - Вы, вы... Вы ведь Владимир Филимонов? - Ну, допустим... - У вас работает девушка, вы знаете, о ком я говорю... Так поберегите ее. Не дай Бог, с ней случится что-нибудь. - Что, если не секрет? - Да разное, знаете ли, может быть. Чего только в наше время с людьми не случается. От излишнего любопытства. - Меня это тоже касается? - быстро спросил я. - Вас? - удивился он.- Пока не знаю... Мне нужно немного присмотреться к вам. - Хорошо... У меня предложение. Что если нам встретиться?.. Посидеть, выпить, закусить... Поболтать кое о чем. А? - Я встречался как-то с вашим предшественником. Но у вашего брата журналиста, к сожалению, язык без костей... За это, видимо, и поплатился. Следом посыпались короткие гудки. У него была манера уходить по-английски, не прощаясь... Я сидел и смотрел на Алису, дотрагиваясь время от времни до ушибленной ноги. Там был эдоровеняыл синяк. Даже с кровоподтеком. Наверное, все-таки мне запузырили разок ботинком. Меня вчера хорошо предупредили, вежливо и тактично. Другому счастливчику этого бы за глаза хватило, чтобы уяснить, что сия тернистая тропинка не ведет к личному благополучию. Я последовал совету Степанова и покинул рабочее место. Тем более что больше в редакции меня ничего не держало. На улице зашел в первый же телефон-автомат и позвонил Николаю. Его позвали. Не прошло и минуты, как он подошел. В трубке я различал воздушные хлопки смертельных ударов и азартные выкрики. - Поболтаем? - сказал я. - Если хочешь, - ответил тренер. - Подъезжай. Я как раз через полчаса заканчиваю... Из-за подбитой ноги меня так и тянет слегка прихрамывать. Выхожу из метро "Измайловская" и с удовольствием шкандыбаю один: сегодня я, как кинозвезда, приковывал к себе всеобщее внимание. Из-за своего фонаря. Николая я нахожу легко - он сам идет мне навстречу. Мы молча протягиваем друг другу руки. Немного кружится голова: то ли от свежего воздуха и тишины, то ли от того, что мне ее вчера немного повредили. - Извини, - говорит Николай, - я честный мужик и хочу с тобой поступить честно. ..Вступление не из традиционных. Но бывают и более оригинальные. Мне приходилось встречать всякие... Но это не та нота, на которой мы вчера-расстались. - Если бы не ты, синяков на мне было бы больше, - услужливо поддакиваю я. - Не в этом дело,-качает головой Николай.- Я тебя не знаю. Что мне, больше всех нужно? - Вчера ты испытывал ко мне любопытство. - Я честный мужик, - опять говорит он. - Давай расстанемся по-хорошему. Я догадываюсь: за то время, что мы не видели друг друга, что-то произошло. Обидно. Признаться, я надеялся на его помощь. - Хорошо, я исчезну... Но только ты ответишь на пару моих вопросов? Последний раз. - Надеюсь, не для печати? - шутит он. Но глаза прикованы к моей сумке. Он хотел бы обличить меня в коварстве. Так ему легче оправдать наше безвременное расставание. Должен же он найти зацепку, прибегнуть к благороднейшему из мотивов: сам дурак, сам дурак... Я на миг отвлекаюсь: вот подлинно русская черта! Надо бы сказать о ней Кире, если у нас возникнет филологический разговор. Заодно упомянуть о ней в своем очерке. Этак небрежно, профессионально, словно каждый день мне приходится делать подобные открытия. Стряхиваю сумку с плеча, ставлю на капот "Москвича" и раскрываю. Там газета "Известия", сломанный зонтик и кепка - на случай резкого похолодания. - Звукозаписывающей аппаратуры нет, - говорю я миролюбиво. - Вопрос первый: почему ты вчера обратил на меня внимание? - Из-за фотографии... Ты знаешь, о какой фотографии я говорю? - Да, - киваю я. - Я так и думал. Он уличил меня во лжи, ему стало легче... Я заметил, как отпустило его напряжение. Он никого отныне, с этой секунды, не бросал в беде, он просто уходил в сторону от темной истории, храня незапятнанной свою светлую совесть бывшего спортсмена. Теперь-то он сможет спать спокойно... Я тоже искупил этот грех, насчет совести, но немного раньше. Из дверей высыпает ворох ребят в спортивных шапочках, Им хорошо, они веселы и непосредственны. В них не скрыто никаких хитростей и коварств. В них все понятно. Николай оживает, в его глазах чуть ли не любовь. - До свидания, Николай Петрович! До свидания! - Привет! - машет он им рукой. И оборачивается ко мне: - Понимаешь, я встретил этого типа в "Орфее". Два раза. Еще когда Валька был жив... Он, собственно, приходил к нему. Ему от него что-то нужно было. И после каждой встречи Валька был сам не свой, Места себе не находил.. На девок и то не смотрел - И все? - Не все... Мы же из одной компании, с детства. С одного двора... У каждого свои дела, понятно, но в свободное время раскрепоститься как следует - вместе. Я же знал его, как облупленного... Он этого типа боялся. Может, тот припирал к стенке, не знаю. Я предложил Вальке потрясти его чуток. Поймать в тихом месте и отоварить как следует, чтобы не лез, куда не следует... - И что Валентин? - Послал меня... Я так думаю - зря... Это из-за него он выпрыгнул из окна. - Выпрыгнул из окна? - переспросил я и посмотрел изумленно на Николая. - Из-за него. Это он довел Вальку до самоубийства... Я после похорон ходил сам не свой. Мне бы только найти этого подонка. Я бы с ним поговорил. - Теперь не хочется? - спросил я. - Могу подсказать адресок. Если ты спросишь. Николай замер на полуслове. Мгновение назад его лицо дышало праведным гневом, благородством, горечью от неотомщенной утраты, и вдруг кто-то невидимый разом стер все эти чудесные эмоции. - Теперь?.. - Он помолчал, приходя в себя. - Теперь... Тебя еще что-нибудь интересует? Он демонстративно взглянул на часы, давая понять: аудиенция заканчивается. - Фотография пропала. Такая жалость... Как думаешь, кто мог ее умыкнуть? Собственно, об этом я и собирался поговорить. - Ума не приложу... Думай сам, если тебе интересно. - Хорошо. Ты многих знаешь из тех, кто там был?, - Почти всех. - Чем занимался Валентин? - Как чем?-посмотрел он на меня хитро - Работал инженером. Кабинетный деятель. - Я про другое. - Про другое и спроси у других. Все? Опять стена. Он, конечно, мог бы мне и намекнуть. Теперь-то это дело прошлое, и ему бы труда не составило. НО ОТТУДА ШЛО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Выходит, вчера была еще какая-то вторая серия. Но без мордобоя. До этого дело не дошло. - Ты сказал вчера, что со мной говорили грамотные ребята. - Сказал. Наш разговор начинал его раздражать. Наверное, он пришел к выводу, что отступные заплачены сполна. - И били меня жалеючи? - Обошлись, как с агнцом... Можно сказать, делали массаж, а не стучали... Почему - сам знаешь. Лучше меня. - Последнее... Как Кира? Тут пришла его очередь изумляться. Он посмотрел на меня, как смотрят на придурков. И сделал это с удовольствием. То был его маленький реванш. - Твоя девка. - Я про другое. Какое отношение она имеет к Валентину? - Так... Дальняя родственница. Прикатила месяца три назад из Америки. Вроде учится где-то или работает - тебе лучше знать. - Прощай, - сказал я. - Извини, если что не так, - бросил он с явным облегчением. - Я в чужие дела не суюсь. - Особенно если за это грозят отодрать за уши. Николай улыбнулся как-то криво, принимая пилюлю, и протянул руку. Это понравилось мне, он умел проигрывать. Качество, которым обладают настоящие спортсмены. - Пойми, - сказал он, - у меня жена, ребенок... В общем-то все на мази. Трудные времена переживу... Зачем мне лишние приключения на свою задницу?
...Филер из меня получался нидудышний. Я знал: зайти погреться в кабак я не мог, Алиса вовсю глазела на вход, не пропускала никого, выслеживая одного ей известного типа. С достойный лучшего применения упорством. Хорошо хоть, что не шел дождь или снег... Но все равно меня угнетала неподвижность а бесцельность моего занятия. Все, о чем нужно подумагь, я передумал уже, все глупости, которые можно было сотворить, сотворил. Мне бы, дураку, бежать к телефону, хватать машину, мчаться, выглядывая аоереди милое лицо, а не торчать здесь из-за причуд сумасшедшей дуры. Я постепенно уговорил себя, что с ней ничего не случится... А если и случится - ничего страшного. Кто она такая, что натворила? Сидит в кабаке и кого-то поджидает. Это ли криминал, за которым следует что-то неприятное?.. Я стал смотреть на часы. И рейил: как только часовая стрелка остановится на восьми тридцати, я встаю и трогаюсь с места. Было десять минут девятого, и, нужно сказать, оставшиеся двадцать я изрядно промучился. Пересмотрел мелочь, отобрал три двухкопеечные монеты, еще раз повторил в уме ее телефон... Она, должно быть, остановилась не в посольстве, и не в гостинице, и не в общежитии. Где-то в гостях, у знатных американцев. Где ей хорошо и удобно исследовать таинственные глубины русской души. Стрелка тащилась по-черепашьи, и, если бы я не дал себе слова, я давно бы сорвался. Наконец... незримый будильник прозвенел, и меня словно пружиной подбросило с лавочки. И вовремя. От кафе в мою сторону шла занятная парочка, я чуть было не пропустил ее, так она была незаметна и естественна на широкой дорожке, ведущей к улице. Он был в плаще и без головного убора, в свете уличных фонарей плащ казался серым. Ботинки белые, волосы темные. Под плащом шарфа не было, эту ненужную деталь я разглядел. Роста он был моего - выше Алисы на голову. Она держала его под руку, и не видно было, чтобы он тащил ее насильно. Но шла строго. Это и понятно: дождалась наконец-то. Стало противно, что мои благие намерения рухнули, как карточный домик. Я даже сплюнул с досады за загубленный прекрасный вечер. Но, кроме всего прочего, мне необходимо было взглянуть поближе на его ноги. Вдруг я увижу знакомые мне желтые шнурочки?.. Они подошли к тротуару и остановились. Словно на автобусной остановке. И точно: не прошло и минуты, как подкатила черная "Волга", но не последней модели, на которой ездят начальники, не дослужившиеся до "Чайки", - более ранней. Остановилась перед ними, водительская дверь открылась, и тут, под ярким фонарным светом, я узнал наконец-то в кавалере своего вчерашнего знакомого, попросившего у меня сигарету, а потом от души приласкавшего. Желтое мелькнуло-таки на его обуви! Он не обмолвился с водителем ни словом, открыл, как и подобает, вежливо перед Алисой дверцу, потом прикрыл, когда она исчезла внутри, и, насколько я заметил, опять не спросил у водителя о цене, об этой мерзкой таксе, которая в Москве подскакивает почти каждый день... Я, кажется, начинал волноваться. Уж больно ловко улизнули они от меня. А я так хотел все знать, мне казалось, что приятель мой вчерашний вовсе не тот мужик, по которому Алька давненько уже сохла. Я не стал дожидаться, когда их машина исчезнет, оставив меня с носом, рванул по скверу. Выбежал на улицу в тот самый момент, когда черная "Волга" резво тронулась с места. Выскочил на дорогу, приближались какие-то подфарники. За ними - ничего, пусто. Последний шанс. Пришлось поднять руку и растопырить ноги. Трасса подфарников пролегла как раз через меня. В последний момент, когда хотел уже отскакивать, такси заскрипело тормозами. Машина уперлась в мой живот горячим капотом. - Ты что, дурак?! - высунулся водитель. Видно было, никуда он меня не повезет. И остановился, чтобы высказать все, что думает обо мне. - Слушай, друг... - Козел, - сказал он мне. - Мастер... - Дундук. - Приятель, я... - Шизоид. - У тебя баба когда-нибудь была?! - взорвался я. - Ты что, девственник?! Он несколько ошалел и замолчал. Не теряя времени, я кинулся к дверям и плюхнулся на заднее сиденье. Одновременно я шарил в нагрудном кармане пиджака. Вытащил руку с зажатыми в ней деньгами моей бывшей жены. - Стольник, - сказал я и покрутил перед ним купюрами. - Трогай... Вон за той "Волгой"... Бабу увозят, трогай! Дважды повторять не пришлось, прессинг оказался что надо. Сквозь стекла машины жизнь кажется другой. Более возвышенной и достойной человека. Любые цвета через стекло - Ярче. Небо - ближе, земля благороднее. Люди там, за тонкой прозрачной преградой, отделены от тебя не только ею, но и чем-то иным - скоростью, недоступной им. Идущая впереди уверенно и безбоязненно "Волга" кажется забавной игрушкой, не имеющей никакого отношения к окружающей действительности. А я - это совсем не я, нечто другое, легчайшее и не привязанное ничем к нашей грешной земле. - Не уйдет? - спрашиваю я. Мне положено волноваться и спрашивать, положено о чем-то говорить с водителем. - Не должен, - отвечает он хмуро. ..Он недоволен бесцеремонностью, с которой я остановил его, но уже начинает остывать. Виной этому не моя трагическая любовь - деньги, Мы выскакиваем на Садовое, катим по нему до Таганки, потом "Волга" замирает на повороте, мигая левыми огнями. - А если они будут всю ночь кататься? - спрашивает водитель. - Плачу! - восклицаю я. Именно этот ответ он желает от меня услышать, яркая самобытная личность, отгороженная безучастностью к чужим эмоциям, Я когда-нибудь вспомню его в своем очерке. Наступит то время. "Волга" чешет по улице, еще раз сворачивает, на этот раз направо. Догадываюсь: цель близка. - Подальше, подальше, держи дистанцию,- умоляю я шефа: машин здесь раз-два и обчелся. Он не отвечает, но послушно начинает притормаживать. "Волга" вдруг озаряется красным, сворачивает к темной стене домов и словно проваливается куда-то во мpaк. Мы медленно подъезжаем. - Там тупик, - показывает мне шеф: на еле заметный знак. Я протягиваю деньги. - Пока, - говорю я. - Спасибо, что привез. Тяну изо всех сил паузу, потом перевожу дух и выхожу. Хлопаю дверью, словно отталкиваю от себя спасательный круг... Переулок. В глубине его - глухой забор. Перед забором - застывшая машина. Из нее уже все вышли. Но стоят, разговаривают о чем-то. Я, прижавщись к стене, выглядываю. Еле различаю их тени. Если бы не подфарники, не увидел бы ничего... Зато не видно и меня. До них - метров сто. Ничего не слышно. Все дома в переулке - трехэтажном, кирпичном, дореволюционном - зияют черными окнами. Никого. Здесь так легко остаться навсегда. Никто никогда не узнает, где ты, куда уехал, в какую командировку, над каким материалом там работаешь... Тени исчезают: или дверь, или щель в заборе... Я решительно вступаю на темный выщербленный асфальт. Слегка покачиваясь. Никого нет. Дохожу до машины, мотор ее тихонько урчит, подфарники роняют белесый свет. Никого. Нет и двери поблизости. Зато там, где забор вплотную подступает к стене, самая широкая доска висит чуть криво. А это значит: внизу гвоздя нет. Я подхожу и трогаю ее. Она ползет под усилием, освобождая проход. За ним бочки, груды кирпичей, арматура, железки. Огромный, этажей в пять, старинный дом. С толстыми, должно быть, не меньше чем в метр, стенами, за которыми ничего не услышишь. Если мне суждено будет выбраться отсюда живым, я назову родимый мой очерк "В когтях у мафии"... Банально, но похоже, что я попал именно к ней. Там, впереди, за полуоткрытой дверью, лампочка. Покрытая пылью, она светит тускло. Вступаю на запретную территорию. Шарю по темной земле, нахожу подходящую железку. Я не уверен, что у меня хватит решимости ударить ею человека, но она придает мне уверенности.
Степанов меня не узнал. Или сделал вид... Он всплеснул руками, взял меня за руку и подвел к окну. - Вчера на тебе этого не было, - изумленно сказал он. Всю ночь ставил свинцовые примочки. Фонарь под глазом светился так себе. Бывают экземпляры и получше. К утру он оформился окончательно, и, если бы не чувство долга, я бы с удовольствием остался дома. - Что-то наклевывается? - спросил он с надеждой. Радостной и тревожной одновременно. Как я его понимал! - Может быть, может быть, - сказал я неопределенно. Степанов взглянул на меня восхищенно, на творение собственных рук. - Зачем явился? Думаешь, ты здесь нужен? Протирать задницей стул? Для этого существую я. Иди, подлечись, займись еще примочками. Если это ради дела, мы тебе выпишем материальную помощь, на издержки... Только твори. - Нравится? - спросил я. - Не то слово... Может, поведаешь что-нибудь? - Рано, рано, - стал отнекиваться я. - Еще не время. - Я рад, рад, - говорил он, выпроваживая меня из двери своего кабинета. Но чтобы всесоюзного: масштаба. Чтобы прогремело по всему небосклону. Чувство долга привело меня в свою комнату, где уже сидела Алисочка, внимательнейшим образом изучая хитрую газетку "Коммерсантъ". Она подняла на меня глаза, так же небрежно оформленные, как и всегда, и сказала: - Поздравляю, дорогой... Асфальтовая болезнь - прекрасна. - Ты это серьезно?.. Про дорогого? - В некоторой степени. - В тебе столько достоинств, - сказал я. - Ты удивительное создание. - К чему это? - спросила она. - Не провести ли нам как-нибудь вместе вечерок? В интимной обстановке? - На прошлой неделе мне то же самое предлагал один из наших с тобой сослуживцев. Я ему сказала, что он будет пятым... Значит, ты шестой. - Что - шестой? - не понял я. - Шестой, которого я послала туда же, куда и всех пятерых. Она, видите ли, давала мне от ворот поворот. Ставила на место. Она думала, я всерьез... Но в таких мелочах журналисту нужно разбираться. Когда что-то всерьез, а когда понарошку. - Между тем, - сказал я, - мне знакомо одно расчудесное местечко. Называется кафе "Орфей". Нам бы там с тобой было хорошо. - Да что ты говоришь! - воскликнула она. Но без всякого энтузиазма. - Ты меня обманула, - сказал я печально. - Зачем? - Я? - Ты сказала, что Прохоров пил. Он на самом деле грамма в рот не брал. - Я сказала? - удивилась она. - Что-то не помню. НЕ помнила! Такую мелочь, случайные слова, которые и на десять-то минут запоминать излишне. НЕ УДИВИЛАСЬ ВОПРОСУ. Не удивилась моей проницательности. И тому, что я ни с того ни с сего снова завел разговор на эту тему. Словно бы ожидала его. Но не была готова. Она достала сигареты и чиркнула спичкой. До меня докатился сладковато-тошнотворный дым "Стюардессы". Сейчас он показался особенно противным. Она покусывала губы и держала в наманикюренных пальцах у рта эту гнусную сигаретку. - Ты что-то знаешь, - сказал я, разглядывая ее. Она затянулась пару раз и ответила: - О чем ты? - К моему приходу хорошо подготовились. Очистили стол, даже заменили перекидной календарь. К чему бы это? - Ты не рад? - Алиса... - сказал я и помолчал, собираясь с мыслями. - Мне сказали, что после того как Прохоров выбросился из окна, на его стуле напли белую розу. Удивительная предусмотрительность для самоубийства. Тебе не кажется? - Не кажется, - сказала она, тыча сигаретой в пепельницу. - Мы, Володенька, уже имели однажды с тобой беседу на эту тему... С тех пор ничего не изменилось... Мне начинает казаться, что ты маньяк. - Тогда послушай меня... Правильно ведь говорят: одна голова хорошо, а две - лучше. Мне кажется, ты одна не справишься со всем этим. Не потянешь... Может, тебе нужен помощник? Чтобы советоваться,. чтобы не наломать как-нибудь дров?.. Ты извини, что я опять. Я в последний раз об этом. - Хорошо, что в последний раз, - сказала она. - Я не понимаю, о чем ты говоришь... Это все, чем могу посочувствовать тебе, дорогой... Запомни раз и навсегда. Я ничего не знаю... И знать не хочу... Тебе вступило что-то в голову. Но последнюю фразу она произнесла лениво и словно бы по обязанности. Она здорово недоиграла. Я позавидовал ее упорству и с неким жалостливым чувством посочувствовал ему. Наш увядший диалог прервал телефонный звонок. - Владимир? - спросили в трубке. - Да, - ответил я. Интонации голоса и он сам локазались мне знакомыми. Даже очень. Я уже имел честь однажды слышать его. - Владимир, - продолжал голос, - хочу вас предупредить... - Послушайте, - сказал я нагло. - Чтобы не было недоразумений... Вам, наверное, нужен не я, а... Я знал, кого имею в виду, и голос на другом конце провода - тоже. - Вы, вы... Вы ведь Владимир Филимонов? - Ну, допустим... - У вас работает девушка, вы знаете, о ком я говорю... Так поберегите ее. Не дай Бог, с ней случится что-нибудь. - Что, если не секрет? - Да разное, знаете ли, может быть. Чего только в наше время с людьми не случается. От излишнего любопытства. - Меня это тоже касается? - быстро спросил я. - Вас? - удивился он.- Пока не знаю... Мне нужно немного присмотреться к вам. - Хорошо... У меня предложение. Что если нам встретиться?.. Посидеть, выпить, закусить... Поболтать кое о чем. А? - Я встречался как-то с вашим предшественником. Но у вашего брата журналиста, к сожалению, язык без костей... За это, видимо, и поплатился. Следом посыпались короткие гудки. У него была манера уходить по-английски, не прощаясь... Я сидел и смотрел на Алису, дотрагиваясь время от времни до ушибленной ноги. Там был эдоровеняыл синяк. Даже с кровоподтеком. Наверное, все-таки мне запузырили разок ботинком. Меня вчера хорошо предупредили, вежливо и тактично. Другому счастливчику этого бы за глаза хватило, чтобы уяснить, что сия тернистая тропинка не ведет к личному благополучию. Я последовал совету Степанова и покинул рабочее место. Тем более что больше в редакции меня ничего не держало. На улице зашел в первый же телефон-автомат и позвонил Николаю. Его позвали. Не прошло и минуты, как он подошел. В трубке я различал воздушные хлопки смертельных ударов и азартные выкрики. - Поболтаем? - сказал я. - Если хочешь, - ответил тренер. - Подъезжай. Я как раз через полчаса заканчиваю... Из-за подбитой ноги меня так и тянет слегка прихрамывать. Выхожу из метро "Измайловская" и с удовольствием шкандыбаю один: сегодня я, как кинозвезда, приковывал к себе всеобщее внимание. Из-за своего фонаря. Николая я нахожу легко - он сам идет мне навстречу. Мы молча протягиваем друг другу руки. Немного кружится голова: то ли от свежего воздуха и тишины, то ли от того, что мне ее вчера немного повредили. - Извини, - говорит Николай, - я честный мужик и хочу с тобой поступить честно. ..Вступление не из традиционных. Но бывают и более оригинальные. Мне приходилось встречать всякие... Но это не та нота, на которой мы вчера-расстались. - Если бы не ты, синяков на мне было бы больше, - услужливо поддакиваю я. - Не в этом дело,-качает головой Николай.- Я тебя не знаю. Что мне, больше всех нужно? - Вчера ты испытывал ко мне любопытство. - Я честный мужик, - опять говорит он. - Давай расстанемся по-хорошему. Я догадываюсь: за то время, что мы не видели друг друга, что-то произошло. Обидно. Признаться, я надеялся на его помощь. - Хорошо, я исчезну... Но только ты ответишь на пару моих вопросов? Последний раз. - Надеюсь, не для печати? - шутит он. Но глаза прикованы к моей сумке. Он хотел бы обличить меня в коварстве. Так ему легче оправдать наше безвременное расставание. Должен же он найти зацепку, прибегнуть к благороднейшему из мотивов: сам дурак, сам дурак... Я на миг отвлекаюсь: вот подлинно русская черта! Надо бы сказать о ней Кире, если у нас возникнет филологический разговор. Заодно упомянуть о ней в своем очерке. Этак небрежно, профессионально, словно каждый день мне приходится делать подобные открытия. Стряхиваю сумку с плеча, ставлю на капот "Москвича" и раскрываю. Там газета "Известия", сломанный зонтик и кепка - на случай резкого похолодания. - Звукозаписывающей аппаратуры нет, - говорю я миролюбиво. - Вопрос первый: почему ты вчера обратил на меня внимание? - Из-за фотографии... Ты знаешь, о какой фотографии я говорю? - Да, - киваю я. - Я так и думал. Он уличил меня во лжи, ему стало легче... Я заметил, как отпустило его напряжение. Он никого отныне, с этой секунды, не бросал в беде, он просто уходил в сторону от темной истории, храня незапятнанной свою светлую совесть бывшего спортсмена. Теперь-то он сможет спать спокойно... Я тоже искупил этот грех, насчет совести, но немного раньше. Из дверей высыпает ворох ребят в спортивных шапочках, Им хорошо, они веселы и непосредственны. В них не скрыто никаких хитростей и коварств. В них все понятно. Николай оживает, в его глазах чуть ли не любовь. - До свидания, Николай Петрович! До свидания! - Привет! - машет он им рукой. И оборачивается ко мне: - Понимаешь, я встретил этого типа в "Орфее". Два раза. Еще когда Валька был жив... Он, собственно, приходил к нему. Ему от него что-то нужно было. И после каждой встречи Валька был сам не свой, Места себе не находил.. На девок и то не смотрел - И все? - Не все... Мы же из одной компании, с детства. С одного двора... У каждого свои дела, понятно, но в свободное время раскрепоститься как следует - вместе. Я же знал его, как облупленного... Он этого типа боялся. Может, тот припирал к стенке, не знаю. Я предложил Вальке потрясти его чуток. Поймать в тихом месте и отоварить как следует, чтобы не лез, куда не следует... - И что Валентин? - Послал меня... Я так думаю - зря... Это из-за него он выпрыгнул из окна. - Выпрыгнул из окна? - переспросил я и посмотрел изумленно на Николая. - Из-за него. Это он довел Вальку до самоубийства... Я после похорон ходил сам не свой. Мне бы только найти этого подонка. Я бы с ним поговорил. - Теперь не хочется? - спросил я. - Могу подсказать адресок. Если ты спросишь. Николай замер на полуслове. Мгновение назад его лицо дышало праведным гневом, благородством, горечью от неотомщенной утраты, и вдруг кто-то невидимый разом стер все эти чудесные эмоции. - Теперь?.. - Он помолчал, приходя в себя. - Теперь... Тебя еще что-нибудь интересует? Он демонстративно взглянул на часы, давая понять: аудиенция заканчивается. - Фотография пропала. Такая жалость... Как думаешь, кто мог ее умыкнуть? Собственно, об этом я и собирался поговорить. - Ума не приложу... Думай сам, если тебе интересно. - Хорошо. Ты многих знаешь из тех, кто там был?, - Почти всех. - Чем занимался Валентин? - Как чем?-посмотрел он на меня хитро - Работал инженером. Кабинетный деятель. - Я про другое. - Про другое и спроси у других. Все? Опять стена. Он, конечно, мог бы мне и намекнуть. Теперь-то это дело прошлое, и ему бы труда не составило. НО ОТТУДА ШЛО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Выходит, вчера была еще какая-то вторая серия. Но без мордобоя. До этого дело не дошло. - Ты сказал вчера, что со мной говорили грамотные ребята. - Сказал. Наш разговор начинал его раздражать. Наверное, он пришел к выводу, что отступные заплачены сполна. - И били меня жалеючи? - Обошлись, как с агнцом... Можно сказать, делали массаж, а не стучали... Почему - сам знаешь. Лучше меня. - Последнее... Как Кира? Тут пришла его очередь изумляться. Он посмотрел на меня, как смотрят на придурков. И сделал это с удовольствием. То был его маленький реванш. - Твоя девка. - Я про другое. Какое отношение она имеет к Валентину? - Так... Дальняя родственница. Прикатила месяца три назад из Америки. Вроде учится где-то или работает - тебе лучше знать. - Прощай, - сказал я. - Извини, если что не так, - бросил он с явным облегчением. - Я в чужие дела не суюсь. - Особенно если за это грозят отодрать за уши. Николай улыбнулся как-то криво, принимая пилюлю, и протянул руку. Это понравилось мне, он умел проигрывать. Качество, которым обладают настоящие спортсмены. - Пойми, - сказал он, - у меня жена, ребенок... В общем-то все на мази. Трудные времена переживу... Зачем мне лишние приключения на свою задницу?
...Филер из меня получался нидудышний. Я знал: зайти погреться в кабак я не мог, Алиса вовсю глазела на вход, не пропускала никого, выслеживая одного ей известного типа. С достойный лучшего применения упорством. Хорошо хоть, что не шел дождь или снег... Но все равно меня угнетала неподвижность а бесцельность моего занятия. Все, о чем нужно подумагь, я передумал уже, все глупости, которые можно было сотворить, сотворил. Мне бы, дураку, бежать к телефону, хватать машину, мчаться, выглядывая аоереди милое лицо, а не торчать здесь из-за причуд сумасшедшей дуры. Я постепенно уговорил себя, что с ней ничего не случится... А если и случится - ничего страшного. Кто она такая, что натворила? Сидит в кабаке и кого-то поджидает. Это ли криминал, за которым следует что-то неприятное?.. Я стал смотреть на часы. И рейил: как только часовая стрелка остановится на восьми тридцати, я встаю и трогаюсь с места. Было десять минут девятого, и, нужно сказать, оставшиеся двадцать я изрядно промучился. Пересмотрел мелочь, отобрал три двухкопеечные монеты, еще раз повторил в уме ее телефон... Она, должно быть, остановилась не в посольстве, и не в гостинице, и не в общежитии. Где-то в гостях, у знатных американцев. Где ей хорошо и удобно исследовать таинственные глубины русской души. Стрелка тащилась по-черепашьи, и, если бы я не дал себе слова, я давно бы сорвался. Наконец... незримый будильник прозвенел, и меня словно пружиной подбросило с лавочки. И вовремя. От кафе в мою сторону шла занятная парочка, я чуть было не пропустил ее, так она была незаметна и естественна на широкой дорожке, ведущей к улице. Он был в плаще и без головного убора, в свете уличных фонарей плащ казался серым. Ботинки белые, волосы темные. Под плащом шарфа не было, эту ненужную деталь я разглядел. Роста он был моего - выше Алисы на голову. Она держала его под руку, и не видно было, чтобы он тащил ее насильно. Но шла строго. Это и понятно: дождалась наконец-то. Стало противно, что мои благие намерения рухнули, как карточный домик. Я даже сплюнул с досады за загубленный прекрасный вечер. Но, кроме всего прочего, мне необходимо было взглянуть поближе на его ноги. Вдруг я увижу знакомые мне желтые шнурочки?.. Они подошли к тротуару и остановились. Словно на автобусной остановке. И точно: не прошло и минуты, как подкатила черная "Волга", но не последней модели, на которой ездят начальники, не дослужившиеся до "Чайки", - более ранней. Остановилась перед ними, водительская дверь открылась, и тут, под ярким фонарным светом, я узнал наконец-то в кавалере своего вчерашнего знакомого, попросившего у меня сигарету, а потом от души приласкавшего. Желтое мелькнуло-таки на его обуви! Он не обмолвился с водителем ни словом, открыл, как и подобает, вежливо перед Алисой дверцу, потом прикрыл, когда она исчезла внутри, и, насколько я заметил, опять не спросил у водителя о цене, об этой мерзкой таксе, которая в Москве подскакивает почти каждый день... Я, кажется, начинал волноваться. Уж больно ловко улизнули они от меня. А я так хотел все знать, мне казалось, что приятель мой вчерашний вовсе не тот мужик, по которому Алька давненько уже сохла. Я не стал дожидаться, когда их машина исчезнет, оставив меня с носом, рванул по скверу. Выбежал на улицу в тот самый момент, когда черная "Волга" резво тронулась с места. Выскочил на дорогу, приближались какие-то подфарники. За ними - ничего, пусто. Последний шанс. Пришлось поднять руку и растопырить ноги. Трасса подфарников пролегла как раз через меня. В последний момент, когда хотел уже отскакивать, такси заскрипело тормозами. Машина уперлась в мой живот горячим капотом. - Ты что, дурак?! - высунулся водитель. Видно было, никуда он меня не повезет. И остановился, чтобы высказать все, что думает обо мне. - Слушай, друг... - Козел, - сказал он мне. - Мастер... - Дундук. - Приятель, я... - Шизоид. - У тебя баба когда-нибудь была?! - взорвался я. - Ты что, девственник?! Он несколько ошалел и замолчал. Не теряя времени, я кинулся к дверям и плюхнулся на заднее сиденье. Одновременно я шарил в нагрудном кармане пиджака. Вытащил руку с зажатыми в ней деньгами моей бывшей жены. - Стольник, - сказал я и покрутил перед ним купюрами. - Трогай... Вон за той "Волгой"... Бабу увозят, трогай! Дважды повторять не пришлось, прессинг оказался что надо. Сквозь стекла машины жизнь кажется другой. Более возвышенной и достойной человека. Любые цвета через стекло - Ярче. Небо - ближе, земля благороднее. Люди там, за тонкой прозрачной преградой, отделены от тебя не только ею, но и чем-то иным - скоростью, недоступной им. Идущая впереди уверенно и безбоязненно "Волга" кажется забавной игрушкой, не имеющей никакого отношения к окружающей действительности. А я - это совсем не я, нечто другое, легчайшее и не привязанное ничем к нашей грешной земле. - Не уйдет? - спрашиваю я. Мне положено волноваться и спрашивать, положено о чем-то говорить с водителем. - Не должен, - отвечает он хмуро. ..Он недоволен бесцеремонностью, с которой я остановил его, но уже начинает остывать. Виной этому не моя трагическая любовь - деньги, Мы выскакиваем на Садовое, катим по нему до Таганки, потом "Волга" замирает на повороте, мигая левыми огнями. - А если они будут всю ночь кататься? - спрашивает водитель. - Плачу! - восклицаю я. Именно этот ответ он желает от меня услышать, яркая самобытная личность, отгороженная безучастностью к чужим эмоциям, Я когда-нибудь вспомню его в своем очерке. Наступит то время. "Волга" чешет по улице, еще раз сворачивает, на этот раз направо. Догадываюсь: цель близка. - Подальше, подальше, держи дистанцию,- умоляю я шефа: машин здесь раз-два и обчелся. Он не отвечает, но послушно начинает притормаживать. "Волга" вдруг озаряется красным, сворачивает к темной стене домов и словно проваливается куда-то во мpaк. Мы медленно подъезжаем. - Там тупик, - показывает мне шеф: на еле заметный знак. Я протягиваю деньги. - Пока, - говорю я. - Спасибо, что привез. Тяну изо всех сил паузу, потом перевожу дух и выхожу. Хлопаю дверью, словно отталкиваю от себя спасательный круг... Переулок. В глубине его - глухой забор. Перед забором - застывшая машина. Из нее уже все вышли. Но стоят, разговаривают о чем-то. Я, прижавщись к стене, выглядываю. Еле различаю их тени. Если бы не подфарники, не увидел бы ничего... Зато не видно и меня. До них - метров сто. Ничего не слышно. Все дома в переулке - трехэтажном, кирпичном, дореволюционном - зияют черными окнами. Никого. Здесь так легко остаться навсегда. Никто никогда не узнает, где ты, куда уехал, в какую командировку, над каким материалом там работаешь... Тени исчезают: или дверь, или щель в заборе... Я решительно вступаю на темный выщербленный асфальт. Слегка покачиваясь. Никого нет. Дохожу до машины, мотор ее тихонько урчит, подфарники роняют белесый свет. Никого. Нет и двери поблизости. Зато там, где забор вплотную подступает к стене, самая широкая доска висит чуть криво. А это значит: внизу гвоздя нет. Я подхожу и трогаю ее. Она ползет под усилием, освобождая проход. За ним бочки, груды кирпичей, арматура, железки. Огромный, этажей в пять, старинный дом. С толстыми, должно быть, не меньше чем в метр, стенами, за которыми ничего не услышишь. Если мне суждено будет выбраться отсюда живым, я назову родимый мой очерк "В когтях у мафии"... Банально, но похоже, что я попал именно к ней. Там, впереди, за полуоткрытой дверью, лампочка. Покрытая пылью, она светит тускло. Вступаю на запретную территорию. Шарю по темной земле, нахожу подходящую железку. Я не уверен, что у меня хватит решимости ударить ею человека, но она придает мне уверенности.