Страница:
Андрей Орлов
Битва за Берлин последнего штрафного батальона
Не считайте дни, не считайте мили,
считайте только немцев,
которых вы убили.
И. Эренбург
* * *
До вражеской траншеи, казавшейся голой и заброшенной, оставалось метров двадцать, когда лейтенанта Коренича посетило предчувствие. Неуютно как-то стало; он прижался к земле, вытянул руку назад, сигнализируя ползущим за ним – и бойцы застыли, сливаясь с кочками и вывороченными пластами глины. Максим внимательно слушал. По данным аэрофотосъемки, любезно предоставленным летчиками эскадрильи У-2, немцы покинули передний край – не смогли его дальше удерживать. Перенесли оборону вглубь – на вершины покатых холмов, заросших лесами. Оттуда и швыряли осветительные ракеты в пасмурное небо. В данном же квадрате, ограниченном ручьем на востоке, рядами колючей проволоки на западе – на обширном минном поле, где саперы 27-й гвардейской дивизии давно проделали «просеки», – оставались лишь наблюдательные посты и «бродячие» дозоры. Они и могли доставить разведчикам серьезные неприятности.
Шестое чувство не обмануло. В траншее отчетливо лязгнуло, потом кто-то кашлянул, бросил несколько немецких слов. «Не видят нас пока, – сообразил Максим, – а то не стали бы там лязгать и кашлять».
Ну что ж, разведка боем – дело, в сущности, нетихое, но так не хотелось рисковать ребятами в последний месяц войны! А что дело близилось к финалу, никто не сомневался. Да что там месяц – неделя! До Берлина рукой подать. Поднатужиться в последний раз, додавить заразу в ее логове…
Лейтенант Коренич лихорадочно осматривался – можно ли обойти, атаковать с фланга, чтобы не бегать эти двадцать метров под пулями. Он уже собрался проделать серию соответствующих знаков, как у соседей на севере разгорелась стрельба. Для лейтенанта Желябина, командира третьего взвода, в понятии «разведка боем» ключевым словом было последнее. «Пользуйся моментом!» – ахнуло в мозгу.
– Ходу, парни… – выдохнул Максим.
И заметил краем глаза, как бесшумно встают бойцы его взвода, бросаются вперед, опережая «батьку»…
Задача перед ротой капитана Гордеева стояла ответственная и трудоемкая: боем уточнить расположение огневых средств противника, концентрацию войск на участке фронта и уязвимые места в обороне. В ночь на 14 апреля подобная задача ставилась всем подразделениям 1-го Белорусского фронта, готовым атаковать группу армий «Висла», прикрывающую Берлин с востока.
На южной окраине поля пробудился крупнокалиберный немецкий пулемет, но подчиненных Коренича это уже не касалось: шустрый бросок, пока противник отвлекся; пара мгновений – и бойцы в маскировочных комбинезонах уже падают в траншеи. Очень к месту объявилась луна, подсветив местность.
Немцев в траншее оказалось немного – душ пять вместе с офицером. Наблюдательный пост, не отличающийся должным радением. За халатность фашисты ответили сполна: их вырезали в несколько секунд. Корович спикировал на ахнувшего фельдфебеля, сдавил горло предплечьем, повалил, терпеливо дождался, пока тот уймется. Справа сержант Шабалин, ни разу не гуманист, всадил нож в живот своему противнику, провернул, разрывая куцую шинельку вермахта, отшвырнул покойника. Слева ефрейтор Сорокин убивал низкорослого «шютце» саперной лопаткой. Офицер предпочел ретироваться, оттолкнул зазевавшегося Чубакина, помчался по траншее, отпрыгивая от стен, как мячик. Шабалин уже закончил разминку, схватил с земли ППШ, хлестнул по спине офицера сердитой очередью; полюбовался, как тот картинно кружит на месте, прежде чем упасть; харкнул на дно траншеи.
– Товарищ лейтенант, нам ведь «язык» не требуется?
– А ты зачем это спросил, сержант? – поинтересовался Максим. – Оживлять пойдешь, если прикажу?
Солдаты нервно захихикали. Привести живого, говорящего офицера в расположение дивизии было бы неплохо, да что уж теперь… Максим включил фонарь – глупо было скрывать от врага свое присутствие, не за тем пришли. Потерь во взводе, кажется, не было. Бойцы рассредоточивались по траншее, в выносных пулеметных ячейках. Молодой Смолянский споткнулся об окровавленный труп, а когда поднялся и обнаружил на себе чужие мозги, сблевал фонтаном.
– Идиот! – воскликнул Сорокин, на которого тоже попало. – И чем тебя мать родила, снайпер ты наш?
– Шикарно смотритесь, парни… – сдавленно хихикал рядовой Чумак. – Я, кстати, говорил, что Смолянскому за ужином вторую порцию можно не накладывать.
Солдаты заржали в кулаки. Редкая удача – все живы. Шабалин рассудительно заверил, что труп врага смотрится аппетитно, и не хрен отдельным товарищам кривиться так, будто им сонную артерию пережимают. Чумак похлопывал по плечу необстрелянного Зинченко.
– Открывай глаза, боец, уже не страшно. Эй! Ты не сильно занят, нет?
Немцы перед появлением разведчиков собирались перекусить. На мятой, явно залежавшейся газетке, изобилующей победными реляциями с фронтов и фото удрученных янки с поднятыми руками, плененными под Арденнами, лежал желтоватый хлеб в целлофановой обертке, несколько яблок, луковица и копченая колбаса, порезанная микроскопическими дольками.
– Бедненькие, – театрально вздыхал ефрейтор Глазчук. – Проблемы у фрицев с провиантом – скоро друг дружку жрать начнут… Малышкин, не трожь яблоко, мыть его надо!
– Зачем? – не понял солдат.
– Его фашисты грязными руками трогали, – под смех однополчан объяснил ефрейтор.
– Так, оставить веселье, – распорядился Коренич. – Соседи уже воюют, а мы тут шутки шутим. Все на месте? Никого не потеряли?
– Хомякина нет, – быстро пересчитал бойцов Шабалин. – И где вечно бродит этот хрен с гармошкой?
За виртуозную игру на баяне рядовому Хомякину прощалось все. А уж если начинал петь, то вся передовая пускала слезу умиления, и даже немцы на какое-то время прекращали стрелять. «В фашистов бы так попадал, как в ноты», – беззлобно ворчал командир стрелковой роты капитан Гордеев.
– Да спит опять где-то, – проворчал Сорокин. – Он или на гармошке, или спит…
– Моргнул неудачно? – тут же среагировал Чумак. – А что, мужики, у меня однажды был такой случай – я как раз не выспался перед атакой…
– Уже и по нужде отлучиться нельзя, – проворчал «музыкальный» Хомякин, выбираясь из блиндажа и подтягивая штаны. – Все в порядке, товарищ лейтенант, вражеский блиндаж заминирован. Если фрицы сюда вернутся, да еще наступят…
– Всё, заткнулись! – рявкнул Коренич, перекрывая ржач. – Идем параллельно по отделениям – по ходам сообщений. Шабалин, Максимов, командуйте людьми. Я буду с третьим отделением. Рубеж – полтораста метров. Работаем, парни, работаем.
Опасность начиналась за указанным рубежом. Небо за холмом озаряли осветительные ракеты. По обширному полю, по подножиям лесистых холмов распространялся мерцающий свет. Соседние подразделения щупали свинцом позиции неприятеля, выявляли огневые точки. Пространство чертили серебристые трассиры. Было видно, как между кочками перебегают люди. Приказ есть приказ, но в эффективность подобных мероприятий Максим не очень верил. Противник понимает, что это не наступление, и вряд ли пойдет с козырей раньше времени. Подготовка к наступательной операции проводилась в условиях повышенной секретности. Командование знало, что немцы ожидают удара по Берлину. Но где? Махина 1-го Белорусского фронта форсировала Одер и зависла над Берлином – у Зееловских высот, напротив отвоеванного Кюстринского плацдарма. Южнее действовал 1-й Украинский фронт маршала Конева – предполагалось, что он не будет участвовать в штурме столицы, а пойдет южнее, на Шпремберг, рассекая и сковывая боями войска группы армий «Центр». Бить по Берлину хотели внезапно и туда, где немцы не ждали удара. Командование велело «пустить пыль в глаза противнику».
На северо-востоке – в районе Штеттина и Губена – наши войска имитировали подготовку к наступлению 1-го и 2-го Белорусских фронтов. У Зееловских же высот, где в действительности намечался главный удар, велись энергичные оборонительные работы: люди и техника демонстративно зарывались в землю, возводились ДОТы, блиндажи, тянулись траншеи. Политруки и командный состав подробно объясняли красноармейцам, что основной задачей на текущий момент является упорная оборона. Активизировались разведка и контрразведка – в расположение противника подбрасывались дезинформирующие документы. Доставка пополнений и техники тщательно скрывалась. Военные эшелоны маскировались под составы, везущие лес и продовольствие. Офицеров, проводящих рекогносцировку местности, переодевали в пехотную форму.
Круг посвященных был предельно узким. Помимо командармов, о готовящейся операции знали начальники штабов армий, начальники оперативных отделов и командующие артиллерией. Командиры полков получили задачи за три дня до наступления. Младшему комсоставу и красноармейцам задачу объявят за два часа до сигнала…
Коренич подгонял своих солдат – негоже было оставаться вдали от противника. Бойцы бежали по ходам сообщений – пригнувшись, не высовываясь раньше времени. А на севере уже вовсю стреляли. Пулеметчики Желябина дразнили передний край обороны 9-й армии генерала Буссе. Взорвалось несколько снарядов – в бой вступала полевая артиллерия. Трещали автоматы. Немцам надоело, что под боком у них хулиганят, и они двинулись в контратаку, используя складки местности и разветвленную сеть траншей.
Снаряд взорвался пугающе близко – и траншею засыпало. Рядовой Гришин как раз в этот момент неосмотрительно высунулся наружу; Максим схватил его за шиворот, повалил на землю. Красноармеец кашлял, отплевывался.
– Дурачина он, товарищ лейтенант, – прокомментировал вездесущий Чумак. – Не понял еще, что смерть – это надолго. Любопытный, как кошка. Что, Семен, невкусная чужая землица?
– Наша повкуснее будет, – отплевавшись, хрипел Гришин. – Хотя один, конечно, хрен, земля – она и есть земля… Виноват, товарищ лейтенант, исправлюсь.
– Тихо, – застыл идущий в авангарде младший сержант Антипов. – Немцы, товарищ лейтенант.
Солдаты распались, прижались к стенам траншеи. Немецкая речь звучала отчетливо – так, что ее не заглушала перестрелка в отдалении. Отрывистые команды звучали по фронту, за изгибами ходов сообщений. Максим плохо знал язык, хотя и учил его в школе; сейчас его знаний хватило, чтобы понять: господин оберфельдфебель приказывал отделению рассредоточиться и занять оборону, «поскольку русские свиньи где-то близко». Солдаты вермахта (хотя, возможно, и Ваффен СС) бряцали оружием; осыпалась земля с бруствера.
– Всё, капец… – пробормотал фаталист Малышкин и судорожно перекрестился.
– Капец, – согласился Антипов. – Хотя еще не всё. Делать-то чего будем, товарищ лейтенант?
– Поздороваемся? – задумчиво предложил Чумак.
– Наладим дипломатический контакт, – поддержал Сорокин.
– Приготовить гранаты, – глухо приказал Коренич. – Бросаем по одному, с интервалом в секунду. Каждый – по два броска. Поехали, мужики.
Лимонки Ф-1, гранаты оборонительного действия, обладали приличным радиусом поражения и убойной силой. Их можно было бросать лишь из надежных укрытий.
Бойцы швыряли с удовольствием, предвкушая потеху – и тут же падали, зажав уши. Земля вздрагивала, оглушительный грохот бил по ушам.
Густая пыль еще висела в воздухе, а Максим, оттолкнув Антипова, уже бежал по проходу. На тесном пятачке, где располагался блиндаж – сюда сходились лучами три траншеи, – валялись изувеченные тела. Коренич увидел контуженного немца – тот пятился к дальней траншее, заливая форму кровью из ушей. Фриц пристраивал автомат к бедру, но его руки тряслись, он просто не понимал, что делает. Застыл, углядев свою смерть на «кончике темноты», издал что-то похожее на вздох облегчения и повалился, прошитый очередью.
Один немец еще подрагивал, обводил мутным взором склонившихся над ним разведчиков. Малышкин задумчиво приставил ППШ ему к груди, подумал и надавил на спуск. Немец вздрогнул и затих. Малышкин подумал еще, затем стащил каску и потер макушку.
– Враг убит, но совесть немного мучает? – хлопнул его по плечу Сорокин. – Нормально все, не бери в голову.
– Здо-о-орово мы их, – недоверчиво протянул Гришин.
– Ну да, – согласился Антипов. – Не дурью единой богаты мозги.
Малышкин очнулся от раздумий и озвучил мысль, терзающую весь личный состав победоносной Красной армии – от генералиссимуса до вшивой обозной собаки:
– Странно, мужики, почему они до сих пор не поняли, что нас не победить?
Взвод Желябина немного повоевал, но долго этим делом не увлекался, отступил в лабиринты траншей. Соседи слева, ведомые лейтенантом Шеботней, выпустили в противника весь боезапас и как-то притихли. Максим гадал – чем они там занимаются? Отделения его взвода соединились метрах в ста от переднего края и вели огонь, не поднимая голов. Похоже, в эту ночь весь передний край содрогнулся от разрывов мин, снарядов, от града свинца. Без потерь не обошлось – двоих бойцов ранило осколками снаряда, бухнувшегося в их траншею. Четверо потащили раненых в тыл. Двум отделениям Коренич дал приказ отходить – в их присутствии он больше не нуждался. Он все уже понял, запомнил, закрепил каракулями в блокноте при свете карманного фонаря. Оборонительные сооружения этого участка были устроены вполне привычно. Максим отметил пулеметные гнезда, батарею шестиствольных минометов, скорострельных полевых пушек, которые нужно было взрывать с воздуха.
Вскоре бестолковая стрельба начала затихать; и Коренича понемногу отпускало напряжение, сдавившее грудь. Раздражала лишь бестолковая трескотня пулемета MG-42: шальные пули летели вразнос и часто вспахивали землю на бруствере.
– Уважаю, едрить их! – скрипел зубами сержант Антохин. – У фрица патроны в пулемете не кончаются, все шпарит да шпарит. А у нашего Алексеева, чуть что – «патроны кончились, я не виноват»… Так и хочется по башке дать… Товарищ лейтенант, нам долго еще тут куковать? Встретим дивный рассвет? А то у меня от этого тарарама скоро нервный тик по всей роже будет…
Взвод Коренича вернулся в полк за час до рассвета – с минимальными потерями и в неплохом настроении. Капитан Гордеев выслушал отчет, сделал пометки на карте, поблагодарил за службу и умчался докладывать начальнику оперативного отдела штаба дивизии. По информации, собранной разведчиками, на участке фронта перед 27-й дивизией не было ничего устрашающего.
О наличии глубоко эшелонированной обороны знали все. Немцам не хватало солдат. В пятый армейский корпус генерала артиллерии Вегера прибыло несколько батальонов 11-го корпуса СС и 56-й танковой армии генерала Вейдлинга, но это не сделало немцев неуязвимыми. Там сражался батальон фольксштурма – народное ополчение Третьего рейха, несколько подразделений мальчишек из гитлерюгенда, едва умеющих стрелять из фаустпатронов. Четвертый и шестой воздушные флоты рейха были фактически уничтожены – и уж точно не могли сопротивляться армадам советских бомбардировщиков и штурмовиков.
Немцы застыли в тревожном ожидании. Полуторамиллионная громада двух фронтов зависла над стасорокатысячной немецкой группировкой. К утру 15 апреля можно было сбросить маскировку. Гитлеровское командование физически не смогло бы за сутки подтянуть к Зееловским высотам достойное подкрепление. На рубежи выходили ударные соединения: 47-я армия генерал-лейтенанта Перхоровича, 3-я ударная – Кузнецова, 5-я ударная – генерал-полковника Берзарина, 8-я гвардейская – генерал-полковника Чуйкова. Изготовились к бою танковые армии Катукова и Богданова – их предполагалось пустить в сражение после того, как пехота прорвет высоту. Маршал Жуков, вознамерившийся взять Берлин в сжатые сроки без каких-либо «нахлебников» вроде маршала Конева, бодро рапортовал в Ставку о том, что армии готовы захватить столицу рейха за шесть-семь дней.
Максим Коренич волновался, как любой боец перед наступлением. Приказа еще не было, но он явственно витал в воздухе. Советский тыл гудел и громыхал. Через переправы на Одере нескончаемым потоком тянулись грузовики и бронетехника. На узловых станциях разгружались поезда. Подходили подкрепления, тянулись обозы тыловых служб. Солдаты изумленно таращились на диковинных среднеазиатских верблюдов, тянущих груженные доверху повозки. С недоумением смотрели на подразделение, марширующее по прифронтовой дороге – солдаты были в немецкой форме, со знаками отличия, вооружены и экипированы. Командовал подразделением щеголь-офицер в фуражке с высокой тульей. Отличались от врага эти люди лишь тем, что носили на рукавах трехцветные красно-черно-желтые повязки – цвета Веймарской республики[1]. Это шли бывшие военнопленные, жаждущие воевать против нацистов, так называемые «солдаты Зейдлица» – генерала вермахта, который достойно бился с большевиками под Сталинградом, а потом сдался в плен, когда фюрер предал свои окруженные армии; Зейдлиц объявил, что будет сражаться на чьей угодно стороне, лишь бы против Гитлера.
Максима Коренича поставили командиром взвода только месяц назад. Он помнил день, когда явился под светлые очи грузного капитана Гордеева. Тот стыдливо прикрывал рот, чтобы окружающие не почувствовали запах перегара. Гордеев всматривался в страницы личного дела офицера, переведенного со 2-го Белорусского фронта, поднимал голову, вздыхал, разглядывая застывшего навытяжку статного парня, в умных глазах которого плясал ироничный блеск. Доходило туго, ротному командиру приходилось читать вслух, чтобы отложилось в голове:
– Коренич Максим Евгеньевич, 18-го года рождения, уроженец города Могилев, москвич… – Последние два слова плохо соотносились в похмельном сознании капитана, он с усилием свел в кучку брови и строго спросил: – Еврей, что ли?
– Разве похож, товарищ капитан? – удивился Максим. – Отец белорус, мать русская. Но если изволите, буду евреем. В нашей стране ведь все национальности хороши, нет? Отец работал начальником узловой станции, в тридцать третьем его перевели в столицу – в управление железных дорог; мне пришлось доучиваться в Москве. Поступил в металлургический институт, в сороковом окончил. В действующей армии с сорок второго года. Прошел ускоренные офицерские курсы…
– Да я вижу, не слепой, читать умею, – перебил ротный, всматриваясь в прыгающие буквы личного дела. – Награждены медалью «За отвагу» и орденом Боевого Красного Знамени. Участвовали в сражениях на Курском выступе в качестве командира взвода; при освобождении Украины командовали диверсионно-парашютным взводом… и, судя по наградам, командовали неплохо… В чем дело, товарищ Коренич? – ротный вскинул голову, проявляя неуместную бдительность. – Из элиты, можно сказать – из разведывательно-диверсионного подразделения – вас переводят в обычную пехоту?
– А вы дальше читайте, товарищ капитан, – вздохнул Максим. – Там все написано. Неудачный прыжок, растяжение связок, два месяца в госпитале…
– А зачем мне калека? – насторожился Гордеев.
– Во-первых, что дают, то и берите, товарищ капитан, – начал терять терпение Максим. – Во-вторых, никакой я не калека. Бегаю и прыгаю лучше, чем вы и вся ваша рота. Но… по каким-то там критериям больше, увы, не гожусь для десанта.
Он умолчал про дядюшку по материнской линии, арестованного в тридцать седьмом году за участие в контрреволюционном заговоре с целью свержения Советской власти (Максим искренне не мог понять, как у человека, практически живущего на работе в одном из подразделений наркомата авиационной промышленности, нашлось время участвовать в каком-то заговоре). Избавиться от некрасивой строки в личном деле помог другой дядюшка – уже по отцовской линии, – «живущий» на работе в другом наркомате – юстиции. Максим умолчал, что был женат и развелся. Умолчал, что в сорок четвертом десять суток просидел на «губе» – избил подлеца при должности, по вине которого погибли люди. Умолчал, что временами, особенно в ненастье, недолеченную ногу выкручивает такая адская боль, что хочется лезть на стенку и покромсать в капусту некомпетентного хирурга, перепутавшего разрыв связок с растяжением и едва не оставившего бравого лейтенанта без ноги…
Командир второго взвода был убит неделей ранее. Ротный старшина, присматривающий за взводом, с таким восторгом передавал Кореничу дела, как будто после этого собрался ехать в Анапу. Личный состав Максиму попался терпимый – за исключением третьего отделения, где собралась строптивая и независимая публика. «Отделение буйных», – по секрету поведал старшина. Но трудностей Коренич не боялся. И о смерти старался не думать…
Ко всему он был готов… кроме того сюрприза, что преподнесла судьба под занавес войны. Взвод Желябина проглядел на переднем крае батарею дальнобойных 120-миллиметровых орудий!
В полдень 15 апреля позиции 27-й гвардейской дивизии 8-й гвардейской армии подверглись массированному обстрелу. Львиная доля огня обрушилась на замаскированный командный пункт в километре от передовой, откуда командование фронта собиралось наблюдать за ходом предстоящего наступления! Через полчаса туда должен был прибыть командующий фронтом – и ему повезло, что немцы поспешили с обстрелом. Что-то не срослось у наводчиков, засевших на советской территории. Мощные снаряды накрыли ЗКП, превратив его в груду битого бетона и цементной пыли. Под завалами погибло отделение военных строителей, завершавших работы, генерал-майор из штаба 8-й армии и несколько штабных офицеров.
«Оружие возмездия» запрягали долго. Залпы установок реактивного огня накрыли квадрат, откуда велась стрельба, но немцы уже увели и замаскировали батарею. Возможно, Желябин и не был виноват – немцы могли подтянуть орудия позднее, – но это уже никого не волновало. Прославленный командующий 1-м Белорусским фронтом метал громы и молнии, орал на подчиненных громовым голосом и требовал, чтобы виновные в этой вопиющей преступной халатности были наказаны немедленно – без суда и следствия, по всей строгости военного времени. «Всех расстрелять!»
Командование 27-й дивизии не могло ослушаться маршала. Фронтовая Фемида не церемонилась. Немедленно взяли под стражу капитана Гордеева, чьи люди так цинично манкировали своими обязанностями (он даже не успел допить свою последнюю фляжку); арестовали лейтенанта Желябина, чьи люди проводили разведку там, откуда садили крупнокалиберные орудия. Разжаловать, лишить должностей, наград, исключить из партии, как запятнавших свою честь несмываемым позором…
Потрясенных, ничего не понимающих офицеров вывели на задворки штаба дивизии и зачитали наскоро состряпанный приговор. Желябин расплакался. «Вы что, ку-ку?» – покрутил пальцем у виска Гордеев.
Ответом был залп из карабинов.
Во вторую очередь хотели расстрелять всех выживших солдат из взвода Желябина, но кто-то, не рассорившийся с головой, успел пресечь этот идиотизм. Приказом командира части всю компанию отправили в штрафную роту на долгие три месяца. Но штабные подхалимы в погонах, страшащиеся гнева маршала, не собирались останавливаться на достигнутом. Рота Гордеева запятнала себя вся – значит, и ответить должны были все. Во всяком случае, весь командный состав.
Тремя офицерами роты НКВД был арестован лейтенант Шеботня, командовавший первым взводом и не имевший никакого отношения к случившемуся.
За Кореничем пришли, когда бойцы его взвода занимались общественно полезной работой. Водитель груженой полуторки с прицепом посчитал, что проехать по луже – это забавно. Под лужей оказалась яма, машина села по самые рессоры. Водитель, пытаясь выбраться из западни, пережал газ, чем и добил изношенный движок. Из капота повалил густой дым. «Отличная попытка», – похвалил ответственный за перевозку офицер и схватился за голову. За прицепом образовалась пробка, машины возмущенно гудели, обескураженный водитель мялся у машины, надеясь, что, может быть, все само заработает. Люди Коренича, ставшие свидетелями инцидента, дружно выталкивали полуторку из ямы, чтобы освободить дорогу другим машинам. В этот момент и подъехали трое на открытом джипе.
– Лейтенант Коренич? – скучным голосом осведомился капитан в фуражке с красным околышем. – Капитан Кижуч, уполномоченный особого подразделения по охране тыла действующей армии. У нас имеется постановление о вашем задержании. Извольте сдать личное оружие и следовать за нами в штаб дивизии.
Сердце Максима рухнуло куда-то под ребра, по спине побежал холодный пот. Отважный офицер, не боящийся врага, привыкший презрительно смотреть в лицо смерти – паниковал, и всех его сил едва хватало, чтобы выглядеть спокойным. Максим криво ухмыльнулся.
– Вы уверены, что ничего не перепутали, товарищ капитан?
– Коренич, не заставляйте применять к вам силу, – в скучном голосе капитана Кижуча заскрипела ржавчина.
– Да в чем дело, черт возьми? – вспылил Коренич. – Я боевой офицер, какое вы имеете право… – и осекся.
Шестое чувство не обмануло. В траншее отчетливо лязгнуло, потом кто-то кашлянул, бросил несколько немецких слов. «Не видят нас пока, – сообразил Максим, – а то не стали бы там лязгать и кашлять».
Ну что ж, разведка боем – дело, в сущности, нетихое, но так не хотелось рисковать ребятами в последний месяц войны! А что дело близилось к финалу, никто не сомневался. Да что там месяц – неделя! До Берлина рукой подать. Поднатужиться в последний раз, додавить заразу в ее логове…
Лейтенант Коренич лихорадочно осматривался – можно ли обойти, атаковать с фланга, чтобы не бегать эти двадцать метров под пулями. Он уже собрался проделать серию соответствующих знаков, как у соседей на севере разгорелась стрельба. Для лейтенанта Желябина, командира третьего взвода, в понятии «разведка боем» ключевым словом было последнее. «Пользуйся моментом!» – ахнуло в мозгу.
– Ходу, парни… – выдохнул Максим.
И заметил краем глаза, как бесшумно встают бойцы его взвода, бросаются вперед, опережая «батьку»…
Задача перед ротой капитана Гордеева стояла ответственная и трудоемкая: боем уточнить расположение огневых средств противника, концентрацию войск на участке фронта и уязвимые места в обороне. В ночь на 14 апреля подобная задача ставилась всем подразделениям 1-го Белорусского фронта, готовым атаковать группу армий «Висла», прикрывающую Берлин с востока.
На южной окраине поля пробудился крупнокалиберный немецкий пулемет, но подчиненных Коренича это уже не касалось: шустрый бросок, пока противник отвлекся; пара мгновений – и бойцы в маскировочных комбинезонах уже падают в траншеи. Очень к месту объявилась луна, подсветив местность.
Немцев в траншее оказалось немного – душ пять вместе с офицером. Наблюдательный пост, не отличающийся должным радением. За халатность фашисты ответили сполна: их вырезали в несколько секунд. Корович спикировал на ахнувшего фельдфебеля, сдавил горло предплечьем, повалил, терпеливо дождался, пока тот уймется. Справа сержант Шабалин, ни разу не гуманист, всадил нож в живот своему противнику, провернул, разрывая куцую шинельку вермахта, отшвырнул покойника. Слева ефрейтор Сорокин убивал низкорослого «шютце» саперной лопаткой. Офицер предпочел ретироваться, оттолкнул зазевавшегося Чубакина, помчался по траншее, отпрыгивая от стен, как мячик. Шабалин уже закончил разминку, схватил с земли ППШ, хлестнул по спине офицера сердитой очередью; полюбовался, как тот картинно кружит на месте, прежде чем упасть; харкнул на дно траншеи.
– Товарищ лейтенант, нам ведь «язык» не требуется?
– А ты зачем это спросил, сержант? – поинтересовался Максим. – Оживлять пойдешь, если прикажу?
Солдаты нервно захихикали. Привести живого, говорящего офицера в расположение дивизии было бы неплохо, да что уж теперь… Максим включил фонарь – глупо было скрывать от врага свое присутствие, не за тем пришли. Потерь во взводе, кажется, не было. Бойцы рассредоточивались по траншее, в выносных пулеметных ячейках. Молодой Смолянский споткнулся об окровавленный труп, а когда поднялся и обнаружил на себе чужие мозги, сблевал фонтаном.
– Идиот! – воскликнул Сорокин, на которого тоже попало. – И чем тебя мать родила, снайпер ты наш?
– Шикарно смотритесь, парни… – сдавленно хихикал рядовой Чумак. – Я, кстати, говорил, что Смолянскому за ужином вторую порцию можно не накладывать.
Солдаты заржали в кулаки. Редкая удача – все живы. Шабалин рассудительно заверил, что труп врага смотрится аппетитно, и не хрен отдельным товарищам кривиться так, будто им сонную артерию пережимают. Чумак похлопывал по плечу необстрелянного Зинченко.
– Открывай глаза, боец, уже не страшно. Эй! Ты не сильно занят, нет?
Немцы перед появлением разведчиков собирались перекусить. На мятой, явно залежавшейся газетке, изобилующей победными реляциями с фронтов и фото удрученных янки с поднятыми руками, плененными под Арденнами, лежал желтоватый хлеб в целлофановой обертке, несколько яблок, луковица и копченая колбаса, порезанная микроскопическими дольками.
– Бедненькие, – театрально вздыхал ефрейтор Глазчук. – Проблемы у фрицев с провиантом – скоро друг дружку жрать начнут… Малышкин, не трожь яблоко, мыть его надо!
– Зачем? – не понял солдат.
– Его фашисты грязными руками трогали, – под смех однополчан объяснил ефрейтор.
– Так, оставить веселье, – распорядился Коренич. – Соседи уже воюют, а мы тут шутки шутим. Все на месте? Никого не потеряли?
– Хомякина нет, – быстро пересчитал бойцов Шабалин. – И где вечно бродит этот хрен с гармошкой?
За виртуозную игру на баяне рядовому Хомякину прощалось все. А уж если начинал петь, то вся передовая пускала слезу умиления, и даже немцы на какое-то время прекращали стрелять. «В фашистов бы так попадал, как в ноты», – беззлобно ворчал командир стрелковой роты капитан Гордеев.
– Да спит опять где-то, – проворчал Сорокин. – Он или на гармошке, или спит…
– Моргнул неудачно? – тут же среагировал Чумак. – А что, мужики, у меня однажды был такой случай – я как раз не выспался перед атакой…
– Уже и по нужде отлучиться нельзя, – проворчал «музыкальный» Хомякин, выбираясь из блиндажа и подтягивая штаны. – Все в порядке, товарищ лейтенант, вражеский блиндаж заминирован. Если фрицы сюда вернутся, да еще наступят…
– Всё, заткнулись! – рявкнул Коренич, перекрывая ржач. – Идем параллельно по отделениям – по ходам сообщений. Шабалин, Максимов, командуйте людьми. Я буду с третьим отделением. Рубеж – полтораста метров. Работаем, парни, работаем.
Опасность начиналась за указанным рубежом. Небо за холмом озаряли осветительные ракеты. По обширному полю, по подножиям лесистых холмов распространялся мерцающий свет. Соседние подразделения щупали свинцом позиции неприятеля, выявляли огневые точки. Пространство чертили серебристые трассиры. Было видно, как между кочками перебегают люди. Приказ есть приказ, но в эффективность подобных мероприятий Максим не очень верил. Противник понимает, что это не наступление, и вряд ли пойдет с козырей раньше времени. Подготовка к наступательной операции проводилась в условиях повышенной секретности. Командование знало, что немцы ожидают удара по Берлину. Но где? Махина 1-го Белорусского фронта форсировала Одер и зависла над Берлином – у Зееловских высот, напротив отвоеванного Кюстринского плацдарма. Южнее действовал 1-й Украинский фронт маршала Конева – предполагалось, что он не будет участвовать в штурме столицы, а пойдет южнее, на Шпремберг, рассекая и сковывая боями войска группы армий «Центр». Бить по Берлину хотели внезапно и туда, где немцы не ждали удара. Командование велело «пустить пыль в глаза противнику».
На северо-востоке – в районе Штеттина и Губена – наши войска имитировали подготовку к наступлению 1-го и 2-го Белорусских фронтов. У Зееловских же высот, где в действительности намечался главный удар, велись энергичные оборонительные работы: люди и техника демонстративно зарывались в землю, возводились ДОТы, блиндажи, тянулись траншеи. Политруки и командный состав подробно объясняли красноармейцам, что основной задачей на текущий момент является упорная оборона. Активизировались разведка и контрразведка – в расположение противника подбрасывались дезинформирующие документы. Доставка пополнений и техники тщательно скрывалась. Военные эшелоны маскировались под составы, везущие лес и продовольствие. Офицеров, проводящих рекогносцировку местности, переодевали в пехотную форму.
Круг посвященных был предельно узким. Помимо командармов, о готовящейся операции знали начальники штабов армий, начальники оперативных отделов и командующие артиллерией. Командиры полков получили задачи за три дня до наступления. Младшему комсоставу и красноармейцам задачу объявят за два часа до сигнала…
Коренич подгонял своих солдат – негоже было оставаться вдали от противника. Бойцы бежали по ходам сообщений – пригнувшись, не высовываясь раньше времени. А на севере уже вовсю стреляли. Пулеметчики Желябина дразнили передний край обороны 9-й армии генерала Буссе. Взорвалось несколько снарядов – в бой вступала полевая артиллерия. Трещали автоматы. Немцам надоело, что под боком у них хулиганят, и они двинулись в контратаку, используя складки местности и разветвленную сеть траншей.
Снаряд взорвался пугающе близко – и траншею засыпало. Рядовой Гришин как раз в этот момент неосмотрительно высунулся наружу; Максим схватил его за шиворот, повалил на землю. Красноармеец кашлял, отплевывался.
– Дурачина он, товарищ лейтенант, – прокомментировал вездесущий Чумак. – Не понял еще, что смерть – это надолго. Любопытный, как кошка. Что, Семен, невкусная чужая землица?
– Наша повкуснее будет, – отплевавшись, хрипел Гришин. – Хотя один, конечно, хрен, земля – она и есть земля… Виноват, товарищ лейтенант, исправлюсь.
– Тихо, – застыл идущий в авангарде младший сержант Антипов. – Немцы, товарищ лейтенант.
Солдаты распались, прижались к стенам траншеи. Немецкая речь звучала отчетливо – так, что ее не заглушала перестрелка в отдалении. Отрывистые команды звучали по фронту, за изгибами ходов сообщений. Максим плохо знал язык, хотя и учил его в школе; сейчас его знаний хватило, чтобы понять: господин оберфельдфебель приказывал отделению рассредоточиться и занять оборону, «поскольку русские свиньи где-то близко». Солдаты вермахта (хотя, возможно, и Ваффен СС) бряцали оружием; осыпалась земля с бруствера.
– Всё, капец… – пробормотал фаталист Малышкин и судорожно перекрестился.
– Капец, – согласился Антипов. – Хотя еще не всё. Делать-то чего будем, товарищ лейтенант?
– Поздороваемся? – задумчиво предложил Чумак.
– Наладим дипломатический контакт, – поддержал Сорокин.
– Приготовить гранаты, – глухо приказал Коренич. – Бросаем по одному, с интервалом в секунду. Каждый – по два броска. Поехали, мужики.
Лимонки Ф-1, гранаты оборонительного действия, обладали приличным радиусом поражения и убойной силой. Их можно было бросать лишь из надежных укрытий.
Бойцы швыряли с удовольствием, предвкушая потеху – и тут же падали, зажав уши. Земля вздрагивала, оглушительный грохот бил по ушам.
Густая пыль еще висела в воздухе, а Максим, оттолкнув Антипова, уже бежал по проходу. На тесном пятачке, где располагался блиндаж – сюда сходились лучами три траншеи, – валялись изувеченные тела. Коренич увидел контуженного немца – тот пятился к дальней траншее, заливая форму кровью из ушей. Фриц пристраивал автомат к бедру, но его руки тряслись, он просто не понимал, что делает. Застыл, углядев свою смерть на «кончике темноты», издал что-то похожее на вздох облегчения и повалился, прошитый очередью.
Один немец еще подрагивал, обводил мутным взором склонившихся над ним разведчиков. Малышкин задумчиво приставил ППШ ему к груди, подумал и надавил на спуск. Немец вздрогнул и затих. Малышкин подумал еще, затем стащил каску и потер макушку.
– Враг убит, но совесть немного мучает? – хлопнул его по плечу Сорокин. – Нормально все, не бери в голову.
– Здо-о-орово мы их, – недоверчиво протянул Гришин.
– Ну да, – согласился Антипов. – Не дурью единой богаты мозги.
Малышкин очнулся от раздумий и озвучил мысль, терзающую весь личный состав победоносной Красной армии – от генералиссимуса до вшивой обозной собаки:
– Странно, мужики, почему они до сих пор не поняли, что нас не победить?
Взвод Желябина немного повоевал, но долго этим делом не увлекался, отступил в лабиринты траншей. Соседи слева, ведомые лейтенантом Шеботней, выпустили в противника весь боезапас и как-то притихли. Максим гадал – чем они там занимаются? Отделения его взвода соединились метрах в ста от переднего края и вели огонь, не поднимая голов. Похоже, в эту ночь весь передний край содрогнулся от разрывов мин, снарядов, от града свинца. Без потерь не обошлось – двоих бойцов ранило осколками снаряда, бухнувшегося в их траншею. Четверо потащили раненых в тыл. Двум отделениям Коренич дал приказ отходить – в их присутствии он больше не нуждался. Он все уже понял, запомнил, закрепил каракулями в блокноте при свете карманного фонаря. Оборонительные сооружения этого участка были устроены вполне привычно. Максим отметил пулеметные гнезда, батарею шестиствольных минометов, скорострельных полевых пушек, которые нужно было взрывать с воздуха.
Вскоре бестолковая стрельба начала затихать; и Коренича понемногу отпускало напряжение, сдавившее грудь. Раздражала лишь бестолковая трескотня пулемета MG-42: шальные пули летели вразнос и часто вспахивали землю на бруствере.
– Уважаю, едрить их! – скрипел зубами сержант Антохин. – У фрица патроны в пулемете не кончаются, все шпарит да шпарит. А у нашего Алексеева, чуть что – «патроны кончились, я не виноват»… Так и хочется по башке дать… Товарищ лейтенант, нам долго еще тут куковать? Встретим дивный рассвет? А то у меня от этого тарарама скоро нервный тик по всей роже будет…
Взвод Коренича вернулся в полк за час до рассвета – с минимальными потерями и в неплохом настроении. Капитан Гордеев выслушал отчет, сделал пометки на карте, поблагодарил за службу и умчался докладывать начальнику оперативного отдела штаба дивизии. По информации, собранной разведчиками, на участке фронта перед 27-й дивизией не было ничего устрашающего.
О наличии глубоко эшелонированной обороны знали все. Немцам не хватало солдат. В пятый армейский корпус генерала артиллерии Вегера прибыло несколько батальонов 11-го корпуса СС и 56-й танковой армии генерала Вейдлинга, но это не сделало немцев неуязвимыми. Там сражался батальон фольксштурма – народное ополчение Третьего рейха, несколько подразделений мальчишек из гитлерюгенда, едва умеющих стрелять из фаустпатронов. Четвертый и шестой воздушные флоты рейха были фактически уничтожены – и уж точно не могли сопротивляться армадам советских бомбардировщиков и штурмовиков.
Немцы застыли в тревожном ожидании. Полуторамиллионная громада двух фронтов зависла над стасорокатысячной немецкой группировкой. К утру 15 апреля можно было сбросить маскировку. Гитлеровское командование физически не смогло бы за сутки подтянуть к Зееловским высотам достойное подкрепление. На рубежи выходили ударные соединения: 47-я армия генерал-лейтенанта Перхоровича, 3-я ударная – Кузнецова, 5-я ударная – генерал-полковника Берзарина, 8-я гвардейская – генерал-полковника Чуйкова. Изготовились к бою танковые армии Катукова и Богданова – их предполагалось пустить в сражение после того, как пехота прорвет высоту. Маршал Жуков, вознамерившийся взять Берлин в сжатые сроки без каких-либо «нахлебников» вроде маршала Конева, бодро рапортовал в Ставку о том, что армии готовы захватить столицу рейха за шесть-семь дней.
Максим Коренич волновался, как любой боец перед наступлением. Приказа еще не было, но он явственно витал в воздухе. Советский тыл гудел и громыхал. Через переправы на Одере нескончаемым потоком тянулись грузовики и бронетехника. На узловых станциях разгружались поезда. Подходили подкрепления, тянулись обозы тыловых служб. Солдаты изумленно таращились на диковинных среднеазиатских верблюдов, тянущих груженные доверху повозки. С недоумением смотрели на подразделение, марширующее по прифронтовой дороге – солдаты были в немецкой форме, со знаками отличия, вооружены и экипированы. Командовал подразделением щеголь-офицер в фуражке с высокой тульей. Отличались от врага эти люди лишь тем, что носили на рукавах трехцветные красно-черно-желтые повязки – цвета Веймарской республики[1]. Это шли бывшие военнопленные, жаждущие воевать против нацистов, так называемые «солдаты Зейдлица» – генерала вермахта, который достойно бился с большевиками под Сталинградом, а потом сдался в плен, когда фюрер предал свои окруженные армии; Зейдлиц объявил, что будет сражаться на чьей угодно стороне, лишь бы против Гитлера.
Максима Коренича поставили командиром взвода только месяц назад. Он помнил день, когда явился под светлые очи грузного капитана Гордеева. Тот стыдливо прикрывал рот, чтобы окружающие не почувствовали запах перегара. Гордеев всматривался в страницы личного дела офицера, переведенного со 2-го Белорусского фронта, поднимал голову, вздыхал, разглядывая застывшего навытяжку статного парня, в умных глазах которого плясал ироничный блеск. Доходило туго, ротному командиру приходилось читать вслух, чтобы отложилось в голове:
– Коренич Максим Евгеньевич, 18-го года рождения, уроженец города Могилев, москвич… – Последние два слова плохо соотносились в похмельном сознании капитана, он с усилием свел в кучку брови и строго спросил: – Еврей, что ли?
– Разве похож, товарищ капитан? – удивился Максим. – Отец белорус, мать русская. Но если изволите, буду евреем. В нашей стране ведь все национальности хороши, нет? Отец работал начальником узловой станции, в тридцать третьем его перевели в столицу – в управление железных дорог; мне пришлось доучиваться в Москве. Поступил в металлургический институт, в сороковом окончил. В действующей армии с сорок второго года. Прошел ускоренные офицерские курсы…
– Да я вижу, не слепой, читать умею, – перебил ротный, всматриваясь в прыгающие буквы личного дела. – Награждены медалью «За отвагу» и орденом Боевого Красного Знамени. Участвовали в сражениях на Курском выступе в качестве командира взвода; при освобождении Украины командовали диверсионно-парашютным взводом… и, судя по наградам, командовали неплохо… В чем дело, товарищ Коренич? – ротный вскинул голову, проявляя неуместную бдительность. – Из элиты, можно сказать – из разведывательно-диверсионного подразделения – вас переводят в обычную пехоту?
– А вы дальше читайте, товарищ капитан, – вздохнул Максим. – Там все написано. Неудачный прыжок, растяжение связок, два месяца в госпитале…
– А зачем мне калека? – насторожился Гордеев.
– Во-первых, что дают, то и берите, товарищ капитан, – начал терять терпение Максим. – Во-вторых, никакой я не калека. Бегаю и прыгаю лучше, чем вы и вся ваша рота. Но… по каким-то там критериям больше, увы, не гожусь для десанта.
Он умолчал про дядюшку по материнской линии, арестованного в тридцать седьмом году за участие в контрреволюционном заговоре с целью свержения Советской власти (Максим искренне не мог понять, как у человека, практически живущего на работе в одном из подразделений наркомата авиационной промышленности, нашлось время участвовать в каком-то заговоре). Избавиться от некрасивой строки в личном деле помог другой дядюшка – уже по отцовской линии, – «живущий» на работе в другом наркомате – юстиции. Максим умолчал, что был женат и развелся. Умолчал, что в сорок четвертом десять суток просидел на «губе» – избил подлеца при должности, по вине которого погибли люди. Умолчал, что временами, особенно в ненастье, недолеченную ногу выкручивает такая адская боль, что хочется лезть на стенку и покромсать в капусту некомпетентного хирурга, перепутавшего разрыв связок с растяжением и едва не оставившего бравого лейтенанта без ноги…
Командир второго взвода был убит неделей ранее. Ротный старшина, присматривающий за взводом, с таким восторгом передавал Кореничу дела, как будто после этого собрался ехать в Анапу. Личный состав Максиму попался терпимый – за исключением третьего отделения, где собралась строптивая и независимая публика. «Отделение буйных», – по секрету поведал старшина. Но трудностей Коренич не боялся. И о смерти старался не думать…
Ко всему он был готов… кроме того сюрприза, что преподнесла судьба под занавес войны. Взвод Желябина проглядел на переднем крае батарею дальнобойных 120-миллиметровых орудий!
В полдень 15 апреля позиции 27-й гвардейской дивизии 8-й гвардейской армии подверглись массированному обстрелу. Львиная доля огня обрушилась на замаскированный командный пункт в километре от передовой, откуда командование фронта собиралось наблюдать за ходом предстоящего наступления! Через полчаса туда должен был прибыть командующий фронтом – и ему повезло, что немцы поспешили с обстрелом. Что-то не срослось у наводчиков, засевших на советской территории. Мощные снаряды накрыли ЗКП, превратив его в груду битого бетона и цементной пыли. Под завалами погибло отделение военных строителей, завершавших работы, генерал-майор из штаба 8-й армии и несколько штабных офицеров.
«Оружие возмездия» запрягали долго. Залпы установок реактивного огня накрыли квадрат, откуда велась стрельба, но немцы уже увели и замаскировали батарею. Возможно, Желябин и не был виноват – немцы могли подтянуть орудия позднее, – но это уже никого не волновало. Прославленный командующий 1-м Белорусским фронтом метал громы и молнии, орал на подчиненных громовым голосом и требовал, чтобы виновные в этой вопиющей преступной халатности были наказаны немедленно – без суда и следствия, по всей строгости военного времени. «Всех расстрелять!»
Командование 27-й дивизии не могло ослушаться маршала. Фронтовая Фемида не церемонилась. Немедленно взяли под стражу капитана Гордеева, чьи люди так цинично манкировали своими обязанностями (он даже не успел допить свою последнюю фляжку); арестовали лейтенанта Желябина, чьи люди проводили разведку там, откуда садили крупнокалиберные орудия. Разжаловать, лишить должностей, наград, исключить из партии, как запятнавших свою честь несмываемым позором…
Потрясенных, ничего не понимающих офицеров вывели на задворки штаба дивизии и зачитали наскоро состряпанный приговор. Желябин расплакался. «Вы что, ку-ку?» – покрутил пальцем у виска Гордеев.
Ответом был залп из карабинов.
Во вторую очередь хотели расстрелять всех выживших солдат из взвода Желябина, но кто-то, не рассорившийся с головой, успел пресечь этот идиотизм. Приказом командира части всю компанию отправили в штрафную роту на долгие три месяца. Но штабные подхалимы в погонах, страшащиеся гнева маршала, не собирались останавливаться на достигнутом. Рота Гордеева запятнала себя вся – значит, и ответить должны были все. Во всяком случае, весь командный состав.
Тремя офицерами роты НКВД был арестован лейтенант Шеботня, командовавший первым взводом и не имевший никакого отношения к случившемуся.
За Кореничем пришли, когда бойцы его взвода занимались общественно полезной работой. Водитель груженой полуторки с прицепом посчитал, что проехать по луже – это забавно. Под лужей оказалась яма, машина села по самые рессоры. Водитель, пытаясь выбраться из западни, пережал газ, чем и добил изношенный движок. Из капота повалил густой дым. «Отличная попытка», – похвалил ответственный за перевозку офицер и схватился за голову. За прицепом образовалась пробка, машины возмущенно гудели, обескураженный водитель мялся у машины, надеясь, что, может быть, все само заработает. Люди Коренича, ставшие свидетелями инцидента, дружно выталкивали полуторку из ямы, чтобы освободить дорогу другим машинам. В этот момент и подъехали трое на открытом джипе.
– Лейтенант Коренич? – скучным голосом осведомился капитан в фуражке с красным околышем. – Капитан Кижуч, уполномоченный особого подразделения по охране тыла действующей армии. У нас имеется постановление о вашем задержании. Извольте сдать личное оружие и следовать за нами в штаб дивизии.
Сердце Максима рухнуло куда-то под ребра, по спине побежал холодный пот. Отважный офицер, не боящийся врага, привыкший презрительно смотреть в лицо смерти – паниковал, и всех его сил едва хватало, чтобы выглядеть спокойным. Максим криво ухмыльнулся.
– Вы уверены, что ничего не перепутали, товарищ капитан?
– Коренич, не заставляйте применять к вам силу, – в скучном голосе капитана Кижуча заскрипела ржавчина.
– Да в чем дело, черт возьми? – вспылил Коренич. – Я боевой офицер, какое вы имеете право… – и осекся.