Орлов Андрей. Первый среди крайних

   Коротышка остановился, блеснул глазами.
   – Я не трезвенник. Угощаешь?
   – Почту за честь, – признался Верест. – Где тут ближайшее заведение попристойнее? Показывай, приятель, а то я до сих пор не местный.
   Коротышка помедлил и протянул миниатюрную лапку-лопатку.
   – Прух.
 
   «Судя по имени, он принесет мне удачу», – думал Верест, наблюдая, как новый знакомец с достоинством, пачкая нос в пене, тянет янтарное пиво. Он почти никогда не ошибался в людях. Вот и сейчас – балагур, пересмешник, одет кое-как (жилет в заплатках, шарф вокруг шеи, вместо штанов – «трубы с парохода»), ростом метр с кепкой – как посмотришь, так обхохочешься. А симпатичен. Нутром чуешь, что не сволочь. А главное, в компании Пруха остро выступает собственная полноценность.
   Прух был сравнительно молод. Безобразен, но чертовски обаятелен. С кем переспала его мамаша, неизвестно, но едва ли церковь одобрила бы сей акт. Глаза огромные, один беспрестанно прищурен, уши врастопырку, физия блином, нос вдавлен – одни носопырки наружу, волос жесткий, негнущийся, но вот зубы – белоснежные, что странно уже само по себе. В этом мире ни у кого, за исключением милашки Пуэмы, он не видел здоровых зубов.
   Пиво Прух боготворил – высосал три кружки и в три этапа превратился в счастливейшего человека.
   – А чего они прицепились к тебе, эти недоумки? – спросил Верест. – Ты им задолжал?
   Прух широким жестом вытер губы.
   – Да ерунда, Лексус. Обул намедни Фармадоха в «бочку» на полста монет. А дело было в «Драконе Чао», публики полон зал – ну, ему, хочешь-нехочешь, пришлось расплачиваться. Наедине бы шиш отдал – сволочь редкая. А потом Кривой Угарыш – тоже сука та еще, я ему рыло завтра начищу и задницу надеру – возьми да брякни Фармадоху, будто я на втором кону черное прикрыл, а в прикупе две фишки были меченые, вот их я и хватанул, отмерив ублюдку полный слэш. Обидно, Лексус, да? Прух честный – долги раздал, без гранта в кармане, а тут старина Зашир прибегает и трещит, будто Фармадох на Пруха охоту объявил. Пришлось из дома убегать. Ладно, думаю, сдам заразу околоточному и вернусь. А эти ублюдки уже на улице, и давай меня пасти. Чё потом было, ты видел. Ладно, Фармадох, попадешься ты мне пьяный и связанный… – коротышка погрозил кулачком. – Ну скажи на милость, Лексус, как я мог в прикупе две фишки пометить? Да это, хоть тресни, невозможно!
   – Но ты пометил, – задумчиво констатировал Верест по итогам созерцания физиономии собеседника.
   – Ну, пометил, – подумав, согласился Прух. – Но это же спорт, Лексус! И заметь, Прух никогда не обувает бедных и новичков. Он не по этой части, клянусь. И вообще, Прух редко играет в азартные игры.
   – А чем ты по жизни занимаешься, Прух? Салон красоты держишь?
   – Да так… – коротышка глубокомысленно постучал по пустой кружке. – Много всякого чего…
   На широкой физиономии без усилий читалось, что работать Прух не любитель.
   – Понятно, – Верест сделал знак скучающему кабатчику. – Ты занимаешься всем сразу и ничем таким особенным. Эй, человек, еще пару! А не боишься, что тебя в армию призовут – долг почетный барабанить?
   – Не-е, – Прух испуганно покрутил ушами. – Нельзя Пруху в армию. С нечистью где-нибудь перепутают, и амбец Пруху…
   – Ну почему? Можно в разведку пойти. Будешь с противником на равных…
   – А, издевайся, – махнул рукой коротышка. – Над Прухом кто только не издевался. А кому из них полегчало? Ой, спасибо, приятель, – Прух перехватил подоспевшее пиво и жадно погрузил в него носопырки.
   – Ты только не обижайся, – предупредил Верест. – Мы люди простые, что видим, о том поем. Можешь сам надо мной потешаться – я не обижусь. А живешь-то ты где?
   – Чердачок у меня на Большой Портняжной, – с выражением «вилла у меня на Малибу» просветил Прух. – Да вот не знаю, стоит ли туда возвращаться. Фармадох очухается – будет крупный тарарам.
   – Можешь со мной пойти, – разрешил Верест. – В сарае положу. Но только не храпеть, а то хозяева услышат.
   – Надо подумать, – допустил Прух. Допил пиво, зычно срыгнул и откинулся. – А теперь ты, Лексус, о себе бухти, а Прух внимать будет. Сдается мне, ты хочешь выговориться.
   Как ни странно, но Верест изложил коротышке только правду. О загадочном мире под названием Земля, о провале в некое измерение, о мытарствах в тюрьме Южного округа, о бродяжничестве, мистике с балахоном, о школе «смешанных» единоборств… Затем замолчал.
   Прух безмолвствовал, таращась в пустую кружку.
   – Бред, я понимаю, – вздохнул Верест.
   – А ты знаешь, я тебе верю, – воскликнул коротышка. – Если у человека срывает резьбу, то это хоть как, а заметно. А не заметно, так почуешь. Прух почует. А ты тут сидишь, ахинею несешь, но таким тоном, словно о вчерашней драке. Ты нормальный мужик, Лексус. Просто врешь? Но зачем на ночь глядя врать незнакомому Пруху, да еще с подробностями? И тоска у тебя в глазах не наша. Так что, считай, не зря бухтел. Верю я тебе.
   – Спасибо, Прух, – искренне поблагодарил Верест. – Мне даже полегчало…
   Он уложил его в «спортзале» – на соломенных матрасах, и собрался бежать в дом (там Пуэма, поди, от каждого скрипа дергается), как Прух окликнул его.
   – Знаешь, парень, ты не одинок. Появлялись у нас людишки твоего плана. Лично я двоих видел. Но ты нормальный, а те – полные чудилы. Волосы дыбом, глаза бегающие. Говорят на непонятном языке, и от каждого встречного шарахаются. Один на моих глазах с моста сиганул, другой убежал куда-то, потом его по притонам замечали, а в финале, говорят, он зарезал околоточного и в тюряге сгнил. Тоже, видать, провалился в твою дыру. Но давно это было, паря, ох, давно…
 
   Вторая знаковая встреча произошла на следующий день. Занятия проходили в установленном режиме. Желающие постичь таинство изящного мордобоя уверенно шпыняли друг дружку, сопровождая приемы восторженными звуками – от индейских воплей до стонов сладострастия. Первыми пропустили «блатных» – у людей, представляющих органы власти, получалось резче и правильнее: видимо, на подготовку оказывало влияние неистовое желание всеми путями защитить наворованное. Потом отзанимались прочие классы, порезвились детишки, Верест объявил вольную пятнадцатиминутку, тут и прибыл буревестник. В шелковом берете и гольфиках.
   – Баронесса Эспарелла Каурус! – объявил он громогласно.
   Простолюдины напряглись. Человек в гольфиках сделал шаг в сторону. Придержал дверь. «Как-то странно, – растерялся Верест. – Я в некотором роде тоже барон, стоит ли ломать шапку?»
   – Баронесса известна непростым характером, – поспешил сообщить вьющийся, как слепень, Прух. Коротышка весь день присутствовал на занятиях, скептически фыркал, потом увлекся, а не так давно подвалил к Вересту и слезно попросил скромный кредит на период прохождения учебы.
   – Встань со всеми и не ной, – процедил, не разжимая рта, Верест.
   В «спортзал» вошла высокая женщина… Нет, не вошла, вплыла. И не женщина – ЖЕНЩИНА! Одежда, правда, на ней была немного странновата даже по здешним меркам. На голове нечто усредненное между клоунским колпаком и шапкой магистра, роскошное, правильное в своей неправильности платье-мантия с игриво вышитым на груди тау-крестом, ремешки на щиколотках. Лицо красивое, тонкое, с аристократическим холодком и снисхождением ко всем живущим. На такой бы типаж – да современный женский наряд, и весь материк ворочался бы в пыли у ее ног.
   – Расслабьтесь, господа, – звонко вымолвила женщина. – Занимайтесь своими делами, не обращайте на меня внимания.
   Народ помалу зашевелился. Верест перехватил беспокойный взгляд Пуэмы. Сдав дела по хозяйству, она частенько приходила, садилась в углу, смотрела на него с обожанием.
   Он сделал два шага навстречу, вежливо склонил голову.
   – Добрый вечер, леди Эспарелла.
   Она протянула руку. Не ладошкой вниз, для поцелуя, а ребром – к простому пожатию. Он слегка коснулся ее руки, а затем повернул, опустил голову и поцеловал. Перевыполнил норму. А зачем? Да кто бы объяснил…
   – А вы учтивы, милейший.
   «У нее глаза кошкины», – мелькнуло в уплывающей голове. Баронесса была бесподобно хороша, особенно вблизи. Немудрено, что у Вереста сдвинулась крыша – прекраснее создания он в жизни не видел, хотя и не сказать, что женский пол старательно обходил его стороной.
   Мало того, в ее глазах присутствовал жирный гипнотический блеск, поневоле влекущий и зовущий на всякие свершения.
   – Вы растеряны, милейший? – склонив головку, осведомилась баронесса.
   – Вы такая красивая женщина… – пробормотал он.
   – Вы тоже мужчина хоть куда. Но я ведь не бледнею в вашем присутствии.
   «И очень плохо», – подумал он. Нет, нельзя выдавать эмоции. Во-первых, Пуэма не оценит, зачем ему осложнения по месту жительства? Во-вторых, этот мир зубаст и непредсказуем, в нем надо сохранять физиономию каменной от рассвета до заката.
   – Могу я спросить о цели вашего визита, леди? – платье-мантия оказалось не таким уж пуританским. Сквозь внешний ригоризм проступало глубокое декольте – верхняя часть между наглухо обвивающим шею воротом и верхней перекладиной тау-креста была сшита из тончайшего гипюра.
   – Мне поведали о вашей школе, Лексус, – улыбнулась Эспарелла. – Я сочла это любопытным. Приятно открывать в жизни новые горизонты, согласитесь. В случае усиления моего любопытства я намерена взять у вас несколько уроков.
   – О, леди, вас некому защитить? – фальшиво удивился Верест.
   – Только на словах, милейший мой, только на словах. Разве можно дождаться от мужчины реальной защиты?
   – Вам не те попадались, – сменил тон Верест. – От некоторых можно.
   Взгляд оценщицы начал перерастать во взгляд потенциальной обладательницы. Но Верест не склонялся к анализу – близость благоухающего тела к тому не располагала.
   – Я могу поприсутствовать? – вздохнула Эспарелла.
   – Конечно, баронесса. К сожалению, занятие подходит к концу, но если вы хотите…
   – Нет, что вы. Я не настолько важная баронесса, чтобы из-за меня продлевать занятие. Я приду завтра. Или нет… Знаете, милейший, – лицо аристократки выражало важность принятия решения. – Не могли бы вы подъехать ко мне сегодня после ужина? Я угощу вас вином – у меня приличный погребец. Между прочим, вино «Леди Каурус» весьма ценится – и вы расскажете, где вы так научились драться, и почему сей спорт столь непопулярен у нас в Колокусе. А заодно посмотрите мою коллекцию кактусов.
   – Подъехать? – изумился Верест. – Но на чем? Куда?
   – За вами пришлют экипаж, – с этими словами баронесса Эспарелла Каурус учтиво склонила головку, развернулась и, приподняв полы мантии, поплыла к выходу.
   – Ну и сяськи-мосяськи, – присвистнул востроухий Прух, выныривая из-под левой руки. – Слушай, Лексус, тебе не то крупно подфартило, не то ровно наоборот, пока не пойму. Давай посмотрим на это через пиво, ты как?
 
   Он выставил Пруху две кружки, сам пить отказался, сидел и мотал на ус информацию. Со слов коротышки выходило, что баронесса Эспарелла не последняя в государстве баронесса. У нее два дома (один на авеню Благоденствия, другой где-то за городом), ни одного мужа и целая тьма недостатков. Достоинства там тоже есть, но они бледнеют перед недостатками. Хитра, коварна, мужчин меняет, как перчатки. Злопамятна, стервозна. Имеет выходы на короля Рензеллора, но в силу природной лени придворные рауты не посещает. Последний муж, его превосходительство барон Тармухан, скончался от геморроидальных колик. Имеет галерею любовников – унижает, топчет, бьет плетьми и танцует на их косточках, независимо от ранга и возраста. Детей – ненавидит, прислугу – третирует. Пьет вино в непомерных масштабах, обожает охоту на крокодилов, топит печи приговоренными к смерти, а по ночам превращается в волчицу, бродит по городу и душит запоздалых прохожих.
   – Обожаю неуравновешенных особ, – признался Верест. – Чудо, а не женщина.
   – Согласен, половина гуляющих о баронессе слухов – бесстыжие враки, – коротышка непринужденно рыгнул и погладил себя по растущему животу. – Но далее если допустить, что половина верна, то сам понимаешь – баронесса не кролик.
   Верест старательно объехал объяснения с Пуэмой (не начальница, чтобы перед ней отчитываться), до закрытия терся в баре у Хорога, попивая что-то безалкогольное. Из трактира вышел одновременно с прибытием экипажа – глаза б его не видели это чудо техники… Аляповатая металлическая конструкция с дверцей, два подтянутых рысака, возница в стальном шлеме. На запятках вместо лакея в ливрее – митральеза при двух солдатах, а поверх всего этого благолепия – фамильный герб рода Каурус: два удава, переплетенные вензелем.
   Лошади приветствовали Вереста громким ржанием.
   – Господин Лексус? – хмуро поинтересовался возница. Дождался утвердительного кивка и жестом пригласил в «дормез».
 
   Он трясся по булыжной мостовой, чувствовал, как пот заливает глаза, густеет под камзолом, становясь толстым слоем гусиного жира. Он начхать хотел на ее любовников, на ее вредные привычки и постыдные наклонности – ему до зарезу нужна была ночь с баронессой!
   Единственный способ победить искушение – поддаться ему, говорил Оскар Уайльд.
   Он готов был поднести себя в лучшем виде – проявить море такта, остроумия, недюжинного обаяния. Только ночь, только ночь – выбивали зубы. Ведь не зря она его пригласила… Узнать, постичь и забыть. Навсегда. Он еще не выжил из ума, чтобы не понимать очевидного – он встает на скользкую дорожку, и чем быстрее с нее сойдет, тем лучше.
   Верест смутно помнил, куда его везли – очевидно, в загородный дом. Вряд ли до улицы Благоденствия тряслись бы битый час. Освещенная матовым фонарем аллейка, благоухание незнакомых цветов, навес, беседка, заднее крыльцо особняка. Стройная тень в шелковом, полупрозрачном, с распущенными волосами, скользящая ему навстречу…
   Очевидно, баронесса решила не монашествовать, и не испытывать терпение занудными вопросами про мордобой. Взяла за руку и ввела в неосвещенное здание. Слишком долго поднимались – он страдал от нетерпения, вожделел ее, как квинтэссенцию всех женщин в мире. Коридоры, пороги, тяжелый габардин в проемах. Огромная спальня – почти пустынное помещение, на полу ковер, на ковре кровать – кроватище, сексодром, гигантская позиция для взлета и падения испепеленных страстью тел…
   Она его дразнила: вела к кровати, но и сдерживала. Целовала и уворачивалась. Она была женщиной недюжинной выдержки – от тела ее исходил жар, дыхание делалось прерывистым, судорожным, но она держала себя в руках, и это правильно – тем ярче будет взрыв, и глубже и проникновеннее последствия взрыва…
   Так хорошо ему еще не было. Он демонстрировал чудеса – вершину своих способностей. Женщина млела и растекалась под его напором, являя встречные таланты. Передышки не требовались – эмоции хлестали, как дожди из туч. Бесподобно мягкие волосы шелковисто стелились по подушке, нежность кожи и ответных прикосновений доводили его до бешенства. Искры сыпались из Вереста, точно из точильного станка, включенного в сеть и работающего над металлом.
   Баронесса вела себя, как нормальная женщина – страстная, заведенная его напором, не таящая в себе стоны и крики. Не кусалась, не лупила его ремнем. Не пыталась в ступе вылететь в дымоход или оборотиться в волчицу, клацающую зубами.
   – Вы где так научились, дорогой? – спросила она, задыхаясь. – Вы прямо-таки поджигатель…
   – Этому нельзя научиться, баронесса. Это исходит изнутри, – слегка приукрасил он. – А чувства мои к вам – это небо, которое невозможно объять…
   – Вы говорите о чувствах, Лексус? Не рано ли? – она отбросила голову и в свете матового мерцания всмотрелась в его глаза.
   А Вереста несло. Телесные желания в итоге подутихли, осталась забитая дурью голова.
   – Я до кончика хвоста ваш, Эспарелла, – пошутил он. – Я готов за вас на край земли. Простите, но в жизни так много всего того, чего мало, и когда встречаешь женщину мечты, понимаешь, что теперь всего много…
   – Вы так витиеваты, – засмеялась она. – Ах, вы, змей. Но почему на край земли, Лексус? Мы и так находимся на краю земли, что вы вкладываете в эту фразу?
   – Это просто фраза, Эспарелла. Означающая, что я готов за вами на другой край земли. Кстати, сколько их всего?
   – А вы не знаете? – она опять засмеялась. – Лексус, кто вы такой?
   – Я пришелец, Эспарелла. Из другого мира. Но давайте расскажу об этом в следующий раз – будет повод повторить визит…
 
   Он уходил незадолго до рассвета. Отрывался от Эспареллы, как бумага от скотча – оставляя частичку себя. На въезде в Чугу отказался от дальнейших услуг «бронетехники», вылез из экипажа и пешком побрел «под липы» – весь выжатый, распотрошенный. К черту бандитов и патрули – он спал с баронессой! Всевышний этой ночью благоволил к нему – жадно глотая свежий воздух, Верест в целости и сохранности добрел до обиталища Хорога, отомкнул дверь собственным ключом и потащился наверх. Окружающие предметы казались облаками, которые можно видеть, но не трогать. Перед глазами качались отвердевшие бутоны, мягкие волосы плескались по округлостям плеч. Запах жасмина прочно врезался в нос, вызывая сладкие галлюцинации. Он ногой отомкнул дверь, ткнулся лицом в подушку и уснул как был – в сапогах, шляпе, криво надетом камзоле…
   Сколько времени пролетело? Минуты? На него навалились двое или трое, с намерениями явно не поговорить! Грубая веревка захлестнула ноги. Он рывком перевернулся, врезал наугад. Какая точность! Сила праведного гнева вписалась в чью-то челюсть, отбросив человека в угол. Окрыленный, он вскочил, совершенно забыв, что ноги связаны. Рухнул на кровать, и без прелюдий получил увесистый удар по скуле.
   – Жри, вонючий саддах!
   Какой знакомый голос. Через боль и туман нарисовался подзабытый образ: пропитая харя, поросшая рыже-седой волосней. Старина Морт! Какого хрена? Он уже получил от Хорога причитающиеся за ублюдка деньги – по монете в день. Неужели осрамился? Отдавать придется…
   И досадливый шлепок по мозгам – не полезет эта корабельная крыса в прямую конфронтацию, если не обзавелась высокими покровителями!
   Нанести второй удар не дали. Грузная туша уселась ему на грудь, заломила руку. Аналогичная туша расправилась со второй.
   – Вяжи ублюдка! – веревка обвила предплечья, руки сошлись и онемели – слишком туго вязали, подонки… Лохматый силуэт, источая помойную вонь, завис над головой. Лучась удовольствием, Рыжий Морт схватил его за грудки, приподнял, затряс как грушу.
   – Гы-гы, не подфартило, приятель? Конец твой пришел, чуешь? Ох, повеселимся… Слушай, а может, ты прощения у меня попросишь, а потом и еще кое у кого, кому дорогу перешел, а? Молчишь, падла? Ну на, держи…
   Драться старый пердун не умел. Но синяк будет точно – костлявый кулак рассек бровь и больно втемяшился в кость. Он невольно взвыл.
   – А ну, отставить! – заорал некто в проходе. – Не дай вам Эрмас его покалечить, уроды! С ним лорд Ампирус жаждет пообщаться, он и будет калечить. Живо вниз!
   На акцию, похоже, подписались местные бродяги, в том числе обиженный пират. С них и спросят, если дело дойдет до официального разбирательства. А ликвидируют бродяг – и вовсе не спросят. И Вереста ликвидируют, поскольку одно имя он уже знает.
   Его выволокли на улицу и затолкали в приземистый фургон, напоминающий старинный омнибус. А ведь этот фургон стоял на той стороне, у бакалейной лавочки калеки Рамса, когда он входил в дом!
   Два ряда жестких сидений очерчивались в темноте. Его бросили на лавку – в нелепую позу: не сидя, не лёжа. Угнездиться невозможно – либо сам начинал заваливаться, либо конвоир пихал так, что мало не казалось.
   А конвоир, кстати, не из бродяг. В стальной шапочке. Не наденут на бродягу шапочку.
   – Н-но! – щелкнул кнутом возница. Дребезжа разболтанными осями, «фаэтон» двинул по булыжной мостовой.
   Катились долго, часто сворачивали, замедляли скорость – видно, вписывались в тесные улочки, где ни развернуться, ни выпрыгнуть. Второй раз за эту ночь его куда-то везли, и каждый раз его сердце отбивало маршевые ритмы.
   Возница натянул поводья. Охранник распахнул дверцу, схватил Вереста за веревку на руках, потащил к выходу.
   – Принимайте! – двое лбов в смешных касочках подхватили пленника под мышки. Он согнул ноги в коленях – сберег от удара. Тоскливо защемило сердце – уж больно знакомые места. Продолговатое здание, уходящее за горизонт; слева домишки – мрачные, иглобашенные. Раздвижные врата с узкой калиткой, крыльцо в караульное помещение…
   Тюрьма Южного округа!
   Всплакнуть не дали. Двое под руки потащили его к вратам. Он бы и рад сопротивляться, но чем? Из караулки вышли трое. Неспешно спустились с крыльца, остановились на тротуаре. Один впереди, остальные поодаль. Комитет по встрече, не иначе. Представители магистрата, что ли, с благодарственным посланием?
   Небо серело. Деревья и дома обретали явь, лица – отчетливость. Первым стоял Варвир в излюбленных гольфиках! Постукивал стеком по руке и плотоядно скалился. Дружбан хренов!
   – Варвир? – изумился Верест. – Ты совсем потерял нюх, дружище? Какого черта эти силовые акции? Ты получишь по зубам от эверс-генерала Трота – за невыполнение приказа. Ты получишь распистон от полковника Рима из департамента полиции Северо-западного округа – за покушение на добропорядочных граждан с его территории. Ты получишь от… – Верест помедлил, но решился, – от баронессы Эспареллы Каурус – за нападение на ее лучшего друга. Послушай, Варвир, сколько раз я тебя бил? Два? Так вот – я тебя не бил, а гладил. Заруби на носу. А бить буду, ты и подохнешь.
   К сожалению, кудряшки на башке Варвира не встали веером от страха. Хуже того – он расхохотался.
   – Отпустите его, – сказал он.
   Церберы по бокам разжали локти и разошлись. Ноги были связаны, но он устоял. Однако мог упасть от малейшего дуновения ветерка.
   – Извини, дружище Лексус, но на баронессе Эспарелле ты погорел. Ты не лучший ее друг. Лучший друг работает в правительстве, и очень огорчился вашим сегодняшним поведением. Так что ты залетел. Посмотри в последний раз на эти дома. И на это небо. Знаешь, с этой стороны забора оно, говорят, другого цвета…
   Он поднял стек и толкнул Вереста в грудь. Отступать было нечем. Осталось лишь сгруппироваться и упасть на мягкие ткани бедра.
   Подошва щегольского сапожка уперлась ему в ребро. Набалдашник стека – в горло. Давление стали перехватило дыхание, Верест мокро закашлялся.
   – Ты разбудил лихо, Лексус, – самодовольно урчал Варвир. – Премного благодарен. Теперь нам есть, чем заняться в ближайшую неделю. Молись умереть до ее окончания… Солдаты, в морозильню его!
   – Сука ты… – выхаркал Верест. Говорить уже и не пытался, набалдашник нещадно прессовал кадык.
   Мостовая затряслась от стука копыт и лязга. Еще один экипаж вывернул из-за гранитного строения. У ворот тюрьмы возница взнуздал лошадей – экипаж остановился, заскрипев ржавыми осями.
   Давление стека ослабло. Появилась возможность приподнять голову, что он и сделал, с удивлением обнаружив, что из фургона выбегают люди…
 
   Человек семь, безмолвные, в масках, не теряя времени на увертюры, набросились на охрану. Из-под плащей вылетели дубинки, обрывки цепей. Варвир что-то гортанно проорал. Но фактор неожиданности сделал свое дело – неповоротливая охрана не успела схватиться за оружие. Замельтешили дубинки, цепи рассекли воздух…
   Били жестоко – до полной отключки. Небольшой перевес атакующих ускорил процесс – мероприятие завершилось за полминуты. Охрана полегла дружно и надолго. Варвир стонал, держась за голову. Возницы «враждующих» фургонов схлестнулись на плетках, причем у новоприбывшего получалось как-то задорнее.
   – Успели, ха-ха! – возопил самый маленький, с посохом, голосом Пруха.
   – Коротышка, родной! – Верест поднял руки. – Режь скорее, и уматываем!
   Мелькнуло лезвие, распоров путы на конечностях. Голова завертелась каруселью, но он поднялся – сперва на четвереньки, затем на полусогнутые… С воплем полетел возница с облучка – треснулся затылком о мостовую.
   – Эй, тут один шевелится! – крикнул кто-то из налетчиков голосом ремонтника Френса.
   – Так добей, – отозвался другой – ни дать, ни взять Ларио. А интеллигенция не такая уж мягкотелая!
   – Не могу, он лежит. Разве бьют лежачего?
   – Так подними! Господи, всему тебя учить. Следи за моими руками! – шуршание, хруст челюсти, протяжный стон и звон каски по булыжнику завершил демонстрацию.
   – Мужики, спасибо всем, – прохрипел Верест. – Буду жив, расплачусь по щедрому…
   – Дорого встанет. Ты только не называй их по именам, – предупредил Прух. – И меня не называй. Я сильно подозреваю, что половина этих хухриков прикидывается. Давай руку, Лексус, надо ехать – не хочу тебя огорчать, но когда мы громыхали с улицы Глюка, у Хорога вырывалось пламя.
   – Черт! – Верест самостоятельно вскочил на ноги. Тут его взор упал на корчащегося в пыли Варвира.
   – Садитесь, мужики! – крикнул он. – Я сейчас! – быстро глянул на серое здание – пока тишина, до переполоха – секунды. Он рывком поднял начальника тюрьмы. Тот трясся от страха и боли: кто-то щедро приложил его дубиной – из разбитой ушной раковины хлестала кровь. – Ты думаешь, я пощажу тебя, мерзавец? Пожалею? Забуду? Не надейся. Это бумеранговые дела, приятель, они всегда возвращаются. Так что извини – выполняя данное мною обещание…