Страница:
– Понадобится шкатулка с запечатывающими рунами, ваше высочество.
Принцесса вынула из сумки коробочку, покрытую вязью гравировки – в самый раз под человеческое сердце.
– Простите, ваше высочество, последний вопрос. Речь идет не о Гонбере?
– Речь о том, кто изображен на портрете и о ком написано в досье. Ты окажешь мне большую личную услугу, если принесешь назад не пустую шкатулку.
Еще один низкий поклон. Провожатый ждал за дверью.
Уже отойдя от дворца, снаружи столь великолепного, что воспоминание о спрятанном за этими стенами грязном хозяйственном дворике казалось оскорбительным наваждением, Тибор наконец-то определил, чем его озадачило пойманное магическим зеркалом лицо жертвы. Невозможно сказать, красивое оно или некрасивое. А с другой стороны, какая, к Унбарху с Тейзургом, разница… Троллям, пока он будет охотиться, предстоит париться в «Червонном замке», они в таком деле не подмога.
– Рис! Ри-и-ис!
Ференц метался по сонному кварталу, как подраненный заяц. Поскорее найти Риса, он же все-таки маг, пусть недоученный и неправильный, но маг, вдруг что-нибудь сможет… Одни хоромины были похожи на увеличенные в тысячу раз стеклянные безделушки, другие поражали громадными куполами в лепных узорах и каменными колоннами, покрытыми ветвящейся резьбой, третьи вообще ни то ни се, причудливые дома-головоломки сплошь в мозаиках – такое нарочно не придумаешь, даже если мозги соскочат с петель. И все выглядят одинаково необитаемыми.
– Ри-и-и-ис!..
– Чего кричишь?
Ференц обернулся.
Он стоял возле угла. Тонкий, настороженный, глаза выжидающе блестят из-под темных прядей.
– Рис, колотилово у нас! Короче, шмыранулись, Живодер утащил Хенека Манжетку. Я не знаю, что делать…
Последняя фраза прозвучала не по-взрослому жалобно. Манжетка был для Ференца вроде младшего брата, о котором надо заботиться. Чтобы именно с ним приключилась такая жуть – это как удар под дых в тот момент, когда ничего подлого не ждешь.
– Идем. Показывай дорогу.
Они бегом домчались до закоулка, где топталось еще несколько нижнереченских. Пацаны выглядели жалкими и растерянными, как пойманные крысята.
– Там, – Ференц ткнул пальцем в сторону нежилого купеческого особняка, который прошлым летом затеяли перестраивать, но после банкротства купчины забросили, не доделав. – Живодер пришел, будто покупатель, а Манжетка к нему подкатился, типа местный, все показать, хотел втихаря кошелек из кармана вытянуть.
– Он не кричит, – испуганным шепотом добавил кто-то из мелкоты.
– Придурки… – со злостью процедил Рис. – «Ведьмина пастила» у кого-нибудь есть?
– У меня, кажись, была.
– И у меня…
Разом снеслись, хотя «ведьмина пастила» – это не что-нибудь, это вещь! Ведьмы и прочие маги ее жуют, чтобы видеть и чувствовать, что происходит на расстоянии, а обычные ребята – для простого человеческого удовольствия. Интересно, словно смотришь цветные сны, хотя картинки наплывают друг на друга, наматываются в дикий клубок, который становится все больше и больше, да после тебя еще и ломает.
– Давай сюда.
Рис выхватил из грязных пальцев у Джоги Гвоздя ноздреватую пастилку, отломил кусочек, сунул в рот и энергично задвигал челюстями, усевшись на землю возле ржавого рыла водосточной трубы. Сесть – это обязательно, после этой штуки все равно не устоишь на ногах.
Выплюнул изжеванный комок, прикрыл глаза. Прислонился затылком к серой штукатурке. Побледневший, губы зло сжаты, длинные каштановые ресницы подрагивают.
Все уставились на него и непонятно чего ждали. Особняк, ощетинившийся прогнившими лесами, казался страшным, как выкопанный прошлогодний гроб.
Соседние дома тоже выглядели вымершими. То ли там никто не живет, то ли здешние обитатели сообразили, что рядом творится что-то скверное, и решили не подавать признаков жизни, пока все не закончится.
– Нашел! – хрипло произнес Рис, и его узкое, наполовину занавешенное челкой лицо скривилось, как будто он собирался разреветься. – Ференц, извини, Хенеку уже не помочь. Надо, чтобы он поскорее умер. У него больное сердце, но эта гадина не дает ему умереть.
Ференц уже не стоял, а сидел на мостовой напротив Риса, но башка, несмотря на дрожь и тошноту, соображала, и он предложил:
– Забраться туда и бросить ножик? А потом сразу тикать… Хоть это сделаем!
– Подожди, – не открывая глаз, остановил Рис. – Я сам.
По его напряженному худому телу прошла судорога, лохматая голова запрокинулась. Он по-звериному оскалил зубы, обнажив десны, и сделал движение челюстями, как будто перекусывал что-то невидимое.
После этого обмяк, прислонился к стене и открыл глаза. Мутновато посмотрел на Ференца.
– Хенек умер. Я… вроде как разорвал привязь… и он смог уйти на ту сторону.
– Не разорвал, а перегрыз, – уважительно возразил Петруш-малолетка. – Мы видели.
– Мотаем куда-нибудь. Гонбер сейчас оттуда выйдет.
Они всей шарагой забились в ближайшую подворотню. И Риса, и Ференца шатало, как пьяных. Повытаскивали ножи, только сунься Живодер – утыкали бы его сплошняком, как подушечку для иголок.
– Он отправился в другую сторону, – нарушил отчаянную, хуже крика, тишину негромкий голос Риса. – Не хочет нарваться.
– Испугался нас? – пискнул кто-то из младших.
– Он не знает, что это мы. Ему помешало что-то непонятное, и он решил не связываться. Он осторожный. Подумал, наверное, что имеет дело с магом.
– Так ты и есть маг! Ослы они, если такого, как ты, выпнули из своей школы.
– Я не маг. Я колдовать не умею.
– Ну а что ты сейчас сделал?
– Это не магия.
– А что тогда?!
– Не знаю.
Ференцу хотелось заплакать, выругаться, кого-нибудь пырнуть ножом – Гонбера или другую такую же суку. Остальным в общем-то все равно, еще один пропал, бывает: то кургузы заметут, то в драке зашибут, а еще есть демоны, чокнутые маги, упыри… Смерть может подстерегать тебя за каждым углом, Хенек Манжетка не первый и не последний, но для Ференца он был закадычным другом.
– Идите без меня, – выдавил Берда-младший. – Я потом.
Нижнереченские гурьбой повалили прочь. Всем хотелось поскорее отсюда смыться.
Ференц медленно, делая каждый шаг через силу, направился к особняку. Серые от въевшейся грязи леса, брошенные строительной артелью, пошатывались и поскрипывали, поэтому он не сразу уловил звук шагов за спиной. Развернулся, мгновенно вспотев и нашаривая в кармане нож – и с неимоверным облегчением выдохнул, увидев Риса.
– Я тоже туда.
Ференц молча потащился дальше. Вдруг все это окажется ошибкой, и Хенек там живой, раненый, но живой, и его еще можно вылечить… Толкнул ногой тяжелую дверь. Ага, замок сломан. Выстуженная пыльная зала без мебели. Где-то наверху жужжат мухи.
– На втором этаже, – тихо прошелестело позади.
Острый запах крови и кала. Полутемная комната, блеклые журавли на обоях, заляпанный пол. То, что привязано к вбитым в стенку скобам, выглядит, как частью выпотрошенный труп. И хорошо, что Хенек уже труп, Живодер привык растягивать удовольствие.
Отведя взгляд, Ференц пробормотал заупокойную молитву, обращенную к богу смерти Акетису, Кадаху Радеющему и богине милосердия Тавше. Сделать для друга что-то еще он был не в силах.
– Все теперича, пошли.
Его опять начало пошатывать.
– Подожди!
Рис присел, обмакнул кончики пальцев в кровь.
– Я убью Живодера. Слышишь меня, Хенек… И все остальные. Я его убью, – встал, взглянул на Ференца. – Теперь идем.
На улицу вышли молча. Добрели до поворота.
– Тут недалеко есть винная лавка, – сипло вымолвил Берда Младший. – Возьмем чего-нибудь, а? Иначе худо станет.
– Ага, – согласился Рис, морщась.
У него сейчас башка должна болеть. Употребил он немного, не то что те, кто эту дурь жует и жует и остановиться не может, но все равно сколько-то времени будет маяться.
Лавка находилась около Механического двора, где мастерят всякие заводные штуковины вроде музыкальных шкатулок величиной с орех или железных рыцарей в человеческий рост. Из-за высокой кирпичной стены доносился металлический перестук, скрежет, лязг, мелодичный перезвон колокольцев, поэтому Ференц не сразу обратил внимание на шум позади. Оглянулся, приготовившись драпануть, да так и прирос к битой брусчатке: такое шикарное представление не каждый день увидишь!
Сшиблись двое крутых парней. Сразу видно, птицы высокого полета, и в то же время не из благородных. Один лысый, зато с форсистыми усиками, шея вроде не короткая, но толстенная, как бревно, в один охват с головой. У второго морда бритая, жесткая, резкие складки от носа к углам рта, длинные черные волосы с такой густой проседью, что выглядят грязными, хотя он еще не старый.
Оба в клепаной коже, в первостатейных штанах с накладными карманами и чешуйчатых «драконьих» сапогах. Двигаются – засмотришься: не дешевка, бойцы! Скользят по кругу, не сближаясь, изучают друг друга перед атакой. У Лысого в одной руке нож, в другой удавка, у Грязноволосого – тоже нож и кастет с торчащими крючьями. Натуральный поединок посреди улицы. Ференц даже о случившейся беде забыл.
– Идем отсюда, – позвал Рис тревожным надтреснутым голосом.
– Давай до конца доглядим. На кого ставишь?
– Линяем скорее, пока они не закончили.
– Да им же нет до нас дела!
– Есть, – он произнес это таким тоном, что Ференца пробрало. – Победитель нас убьет.
Точняк, если набегут кургузы – начнут трясти свидетелей, поэтому тот, кто уцелеет, постарается замести следы. Хоть Рис и странный, котелок у него варит.
– Линяем, – с сожалением согласился Ференц.
У поворота оглянулся через плечо: схватка продолжалась, Лысый попытался накинуть на врага удавку, но Грязноволосый подставил крючья кастета, крутанул и вырвал шнурок. Эх, жаль, нельзя досмотреть… Но Рис прав, таким парням досужие зрители не нужны.
– Пошли сюда.
Обнаружив, что его ведут к одуряющее красивой сонной хоромине с выпуклыми, как стрекозиные глаза, громадными окнами, Ференц оторопело мотнул головой и уперся на месте.
– Ты чего, это же могила, там четверо то ли пятеро домопроходцев подохло!
– Со мной не подохнешь. Надо где-нибудь переждать, те двое нас видели.
Берде Младшему стало досадно: сдрейфил, как малолетка из хорошей семьи. Все же знают, что для Риса эти многоэтажные ловушки – все равно что дом родной.
– Ладно, заметано, пошли, – он независимо шмыгнул носом и выпятил грудь.
Хоромы по всем статьям оказались хоромами: белые лестницы, синие и бирюзовые потолки, по стенам удивительные цветы из волшебного светящегося стекла, на гнутых серебряных стеблях. Поднялись на четвертый, кажется, этаж, в зал с широченным окном-фонарем, за которым громоздились неказистые серые крыши и дымили трубы. А напротив окна словно бы нет никакой стены: выход в сад, незнакомые деревья окутаны пеной бахромчатых нежно-розовых соцветий, сияет ласковое солнышко…
Ференц шагнул туда – и уткнулся в невидимую преграду.
– Это не настоящее, – сказал позади Рис. – Не то магическая фреска, не то вовсе наваждение. Разве ты никогда о них не слышал?
Слышать-то слышал, но ни разу не видел. Сконфуженно ухмыльнувшись, Ференц извлек из кармана добытую в лавке бутылку портвейна «Багряный кулак». «Багряный» – потому что цвет такой, а «кулак» – потому что вырубает. Ему хотелось вырубиться, чтобы хоть на время забыть о том, что висело на стенке в купеческой развалине.
Выковырял ножом пробку, отхлебнул из горлышка, сунул выпивку Рису. Тот слыл таким трезвенником, что смех один, однако сейчас отказываться не стал, тоже отхлебнул. Небось развезет его. Но что бы он по пьяни ни отколол, Ференц не дурак, чтобы потешаться над парнем, который способен зубами перегрызть незримую нить, соединяющую дух с бренным телом.
Рис поставил «Багряный кулак» на пол, разжал перемазанные засохшей кровью пальцы. Ага, он же поклялся на крови, что убьет Гонбера… Такими обещаниями не бросаются. Ференц схватил бутылку и снова отхлебнул, чтобы прогнать жуть, и тут его осенило:
– Рис, послушай… Разве ты не можешь Живодера так же прикончить? Ну, жевануть «пастилы» – и отправить его в небеса, как воздушный шарик, и пусть его сучью душу демоны слопают!
– Думаешь, я не пробовал? Помнишь, я зимой выпросил у вас «пастилу», полторы плитки? Я с нее не просто так торчал, а пытался достать Живодера. Насмотрелся тогда, что он делает… Научился освобождать тех, кого он мучает, но его самого таким способом не убьешь. Его держит не нить, а много канатов, которые уходят в разные стороны.
– А-а… – отозвался Ференц, снова протягивая бутылку, и, дождавшись, когда Рис выпьет, спросил: – Не боишься его?
Пожатие плечами.
– Боюсь, но не больше, чем других таких же уродов.
– Не брешешь? – Берда Младший решил, что он хорохорится.
– Не-а… Знаешь… – еще один затяжной глоток. – Я по-настоящему боюсь только одного человека. И это не Гонбер.
– А кто?
– Хотел бы я знать, кто. Помню только его взгляд, и еще то, что он швырнул в меня ножом, но промазал.
– Здесь, в Эонхо? Так чего нам не сказал, мы бы его, подлюку…
– Не здесь, раньше. Там было солнце – слепящее, жаркое, злое, нож еще блеснул, как зеркало. И вокруг стояли какие-то люди. Больше ничего не помню.
– Ты же тогда совсем мелким был, точно? И у этого долбанутого на такую детишку рука поднялась, во гад…
– Н-нет, – с пьяной запинкой возразил Рис. – Я был, как сейчас… Вз-з-рослый…
– Тогда я чего-то не прорубаю…
– Я тоже не прорубаю, но все это было взаправду – солнце, взгляд, нож. Не помню, какое у него лицо и глаза, но этот взгляд я бы узнал где угодно. Он меня долго искал. В лесу… Хороший такой был лес – уютный, теплый, еды навалом. Он остановился, как будто чувствует, что я рядом, а я на него из кустов смотрел, через траву. Замер, почти не дышал, хотя сильно злился, что он меня ловит, и боялся по-страшному. А он тоже был очень зол, что меня никак не поймать. Пробормотал что-то вроде: «Ну, ты мне только попадись, наконец!» – и отправился дальше. Потом я на дерево залез, а он внизу прошел. Хотелось прыгнуть сверху ему на загривок и вцепиться в горло или хоть глаза выцарапать, но я побоялся. Он бы со мной справился. Д-долго меня искал, н-но н-не наш-ш-шел… – язык у Риса все сильнее заплетался.
– Тебя н-нипочем не па-ма-ешь!.. – с пьяной сердечностью подбодрил приятеля Ференц, успевший завладеть бутылкой и выдуть все, что там оставалось. – И выцара… выцеце… цепе… бы… Пра-а-ильно, еси он гад… А че он такой гад, а?..
– А он про мя знает… что эт-та я… их всех… Я там всех убил… и его тож-же убил… Вооще всех…
Рис вдруг разрыдался, глухо и надрывно, уткнувшись лицом в ладони.
– Н-не плачь, т-ты же крутой… – утешал его Берда Младший. – Усе будет в сахаре… П-падлами будем…
Они уснули в обнимку на полу, под чудесной фреской, где тоже наступила ночь, взошли сразу две луны, и в бархатной темноте вспыхнули звезды, светлячки, желтые звериные глаза – словно там настоящий сад, а не обманка. Это Ференцу запало в душу, а о чем разговаривали, пока пили, он на другой день припомнить не мог.
Его скрутило жестокое похмелье. Рису было еще хуже, тот ведь перед портвейном жевал «ведьмину пастилу», а это смешивать нельзя, каждый знает, что нельзя, но кто бы вчера об этом вспомнил! Бледный, как мертвец, щеки ввалились, под глазами синяки, всего трясет. Нажрались, как два остолопа, но после того, что случилось с Хенеком, лучше нажраться, чем съехать с ума.
Сортир в этой хоромине оказался таким же роскошным, как все остальное: нарядные изразцы, толчок из белоснежного фаянса, золоченый рукомойник с теплой водицей, которая, правда, скоро закончилась. Ференцу даже неловко стало, когда они там все заблевали – такую-то красотищу!
Для опохмелки ничего не нашлось, зато на другом этаже был ящик с канфой, которая сама собой наливалась в чашки – и черная, и с молоком, и со сливочной пеной. Чашку Ференц втихаря запихнул в карман, да Рис и не возражал.
– Ты не помнишь, что я тебе вчера рассказывал?
– Да мы чего-то за жизнь трепались. Ты говорил про какого-то хмыря с ножом, про лес… Разве сам-то забыл?
– Про нож и про лес – это да… Но мне сейчас кажется, что я после той гремучей смеси багряного пойла с «пастилой» вспомнил что-то важное, а теперь опять забыл, – Рис глядел затравленно и в то же время решительно. – Мне надо знать, что это было.
Отупевший с похмелья Ференц честно попытался выловить из омута вчерашней пьянки что-нибудь еще, но не преуспел, а потом его осенило:
– Да тебя просто вышибло, с гремучей-то смеси! Хоть кого бы вышибло. Бред какой-нибудь в башке заварился, вот и все. А страшное мы с тобой видели по правде, – на душе стало тягостно, как будто потянуло гнилью из вонючего стылого погреба. – Хенек. Не забыл?
Рис кивнул и сжал пальцы в кулак, словно подумал о своем обещании перед растерзанным трупом Хенека.
Боги, он же всерьез… Он и впрямь собирается объявить войну Гонберу Живодеру! Ференцу стало жутковато и захотелось домой, под крыло к деду.
Рис был уверен: вчера ему вспомнилось что-то очень-очень страшное. Такое, что лучше умереть, чем об этом помнить. Потаенное воспоминание и ужасало, и притягивало, словно запретная картинка, но сейчас, на трезвую голову, до него никак не дотянешься. Разве что повторить эксперимент с портвейном и «ведьминой пастилой»… При одной мысли об этом Риса затошнило: желудок загодя известил хозяина о своем несогласии.
Взгляд. Нож, как зеркало. Солнце. Кажется, еще и песок. Что там было, и было ли оно вообще?
На третье утро он почувствовал голод. В таком состоянии на рынок лучше не ходить: поймают за шиворот и в лучшем случае отметелят на месте, в худшем – сдадут кургузам. Остается сидеть в сонном доме и ждать «наката». Когда накатит, он запросто разживется крысой или голубем… И неизвестно, что еще натворит.
Последний вариант – отправиться на хазу к нижнереченским. Там его всегда приютят и накормят, так велел старый Берда.
Дневной свет резал глаза, голова временами кружилась. День был ветреный – Харнанва резвился вовсю, прыгал с крыши на крышу, задирал юбки, срывал шляпы, крутился волчком на перекрестках. Никакого сравнения с его бешеным зимним братцем, и все равно пару раз Риса чуть не свалило с ног. Впрочем, Пес Весенней Бури тут ни при чем, просто он сейчас очень слаб. Точь-в-точь голодающий житель трущоб с крамольной листовки, призывающей прогнать богачей и поделить их добро поровну между бедными.
До нижнереченской хазы он добрался к полудню. На другом берегу свинцово-серой Аваны, за бревенчатым мостом, толпились приземистые дома из темного кирпича, всем своим видом словно предупреждающие: если ты чужой, сюда лучше не суйся. К Рису это не относилось, он находился под покровительством старого Берды, и вся местная шатия его знала. Без приключений доплелся до калитки в добротном заборе, караульщик впустил его внутрь.
– А, маленький маг… Давай, заходи.
Дальше был еще один такой же забор с калиткой, а потом еще. Тройной рубеж обороны, квартал-крепость. Это на случай войны между бандами или карательного рейда, чтобы за здорово живешь не вломились.
В доме было темновато, но убранство богатое, много всякого позолоченного. Даже хорошо, что полумрак: вся эта шикарная утварь, которая раньше где-то плохо лежала, а теперь украшает резиденцию Берды, мерцает красиво и таинственно, и не видно ни грязи в углах, ни шныряющих по стенам тараканов.
– Рис? Иди сюда. Спасибо, что упокоил по-божески нашего Хенека, он был славным парнишкой, – это Ваита, тетка Ференца, рослая, плотная, с театрально подкрашенным грубоватым лицом. – Ты, что ли, приболел? Дай-ка, лоб пощупаю… У тебя жар. Что-нибудь скушаешь?
Напоила его капустным рассолом, накормила куриным супом и дала микстуры от горячки. Потом уложила спать на топчане под ватным одеялом, в комнатушке, где он и раньше иногда ночевал.
– Не слушай наших пацанов, они все дурни, один другого дурнее, и Ференц тоже хорош, – журчал над ним осуждающий голос Ваиты. – Если тебе нельзя пить – значит, нельзя, и больше их не слушай, понял?
Рис что-то невнятно пробормотал, соглашаясь, и с головой провалился в сон.
Ему приснился Коридор.
Город Танцующих Огней в тысячу раз лучше Эонхо, но это не легендарное Безбедное королевство, там есть свои опасности и ловушки. Коридор – один из тамошних кошмаров, хотя и не настолько жуткий, как Мост-через-Бесконечность с хрустальным гробом у подножия.
Это был сон из повторяющихся. Рис увидел его впервые, когда учился в Школе Магов. Второстепенные детали менялись – одежда его спутницы, очертания темного окна в дальнем конце, потолок (то сводчатый, то плоский), пол (то паркетный, то плитчатый, то сплошной без единого стыка), лепные карнизы (то они есть, то их нет), форма дверных ручек – но содержание оставалось одно и то же.
Ночь. Широченный коридор, какие бывают во дворцах и в сонных хороминах. Они туда ворвались, спасаясь от погони. Они – это Рис и Ренарна, о которой поют баллады и рассказывают истории. Их вот-вот настигнет что-то ужасное, оно вломилось в дом следом за ними. Сгусток мрака с широко расставленными глазами величиной с блюдца – эти глаза светятся, заливая белым сиянием весь длинный коридор, и видна каждая царапина, каждая пылинка на полу, из-под ног у беглецов тянутся длинные тени. Чудовище плывет, как рыба в воде, не касаясь пола, но задевая боками стены. Рис больше надеется на свою спутницу, чем на себя: он в этом сновидении просто городской стражник, а она, как и наяву, прославленная воительница. То, что за ними пришло, внушает ему цепенящий ужас, потому что в глубине души он понимает, откуда оно взялось, но это беспощадное понимание мечется в подвале его сознания и никак не может пробиться наружу. Рис на бегу вытаскивает из кармана оружие – небольшой предмет, не похожий ни на лук, ни на арбалет, однако стреляющий чем-то смертоносным – и, зажмурившись от бьющего в лицо слепящего света, парой выстрелов навскидку поражает черную тварь в оба глаза. Звон, словно разбили стекло, спасительная темнота. Спутница выхватывает у него оружие и третьим выстрелом добивает чудовище. Потом они отскакивают с дороги, Ренарна одним ударом высаживает ближайшую дверь и втаскивает его, все еще ослепленного, в комнату, а мертвая туша, скрежеща боками о стены, проплывает мимо…
Сердце бешено колотилось – как всегда после Коридора. Надо, обязательно надо разыскать госпожу Ренарну и спросить у нее про город Танцующих Огней. Неспроста же она ему снится, и в этих снах они друзья… А что она иначе выглядит – какое это имеет значение, если тот же, к примеру, Коридор тоже может выглядеть по-разному? Важно главное, а не мелкие подробности.
Рис несколько раз моргнул, пораженный этим очевидным выводом. Вот бы это пришло ему в голову раньше, в доме у Венусты Лурлемот!
В горле дико пересохло, и надо поскорее отлить. Сначала второе, потом первое. Он добрел в потемках до уборной, а на обратном пути завернул в комнату рядом с кухней, где стоял большой бак с гравировкой на посеребренных боках и хитроумно сделанным краником. Нижнереченские его, против обыкновения, не сперли, а купили в позапрошлом году на Ярмарке Ремесел. Рис взял с накрытой клеенкой тумбы жестяную кружку, нацедил воды, с жадностью выпил.
– Что, маг, не спится?
На пороге стоял белобрысый Юшел. Личность из тех, от кого Рис старался держаться подальше. К поясу с пижонской фигурной пряжкой прицеплен короткий меч и дубинка – видимо, этой ночью он караулит.
– Сейчас пойду спать, – резковато, чтобы сразу отстал, отозвался Рис.
– Ты, говорят, перепил и болеешь? Ну, бывает, бывает… Пошли, я тебя провожу, чтобы не запнулся по дороге.
Рис вывернулся из теплых потных рук, отступил.
– Юшел, отвали. Я хоть и болею, но по рожу съездить могу, а потом Берде все расскажу.
– Да кто тебя трогает, – вздохнул белобрысый караульный, признавая свое поражение. – Нужны мне больные на голову маги… Я от чистого сердца, помочь хотел!
Ага, помочь… Рис побрел к своему закутку. Почему такие, как этот Юшел, к нему липнут, как мухи на мед? Не забывать о том, что этот тип опасен. Нападет вряд ли, но подсыпать какое-нибудь дурманное снадобье может запросто. Не брать у него ни еду, ни питье, особенно если рядом никого больше нет.
И вдруг Риса пронзило острое, как игла, чувство прощания: можно забыть о Юшеле, они больше не увидятся, и в этом доме он находится в последний раз. Это ощущение его накрыло, как тень от облака. Остановившись посреди коридора, освещенного тусклой масляной плошкой, он схватился за стенку, чтобы не упасть. Скоро что-то исчезнет – или нижнереченская хаза, или он сам.
Тибор дожидался известий в домишке на берегу Аваны, у бедной вдовы, которая обстирывала и обштопывала всех желающих и заодно приторговывала своим телом – дряблым, немытым, вонючим, в белесых оспинах. Перед тем как в очередной раз ее поиметь, он глотал возбуждающие пилюли, и все равно было противно, а вдовица попалась похотливая и любвеобильная. Если б она хоть изредка мылась с мылом… Но бережливая женщина мыло покупала только для стирки и на всякую блажь зазря не переводила. Тибор обитал у нее в качестве спившегося наемного солдата, найденного под забором: негоже вполне еще справному мужику на улице валяться.
Принцесса вынула из сумки коробочку, покрытую вязью гравировки – в самый раз под человеческое сердце.
– Простите, ваше высочество, последний вопрос. Речь идет не о Гонбере?
– Речь о том, кто изображен на портрете и о ком написано в досье. Ты окажешь мне большую личную услугу, если принесешь назад не пустую шкатулку.
Еще один низкий поклон. Провожатый ждал за дверью.
Уже отойдя от дворца, снаружи столь великолепного, что воспоминание о спрятанном за этими стенами грязном хозяйственном дворике казалось оскорбительным наваждением, Тибор наконец-то определил, чем его озадачило пойманное магическим зеркалом лицо жертвы. Невозможно сказать, красивое оно или некрасивое. А с другой стороны, какая, к Унбарху с Тейзургом, разница… Троллям, пока он будет охотиться, предстоит париться в «Червонном замке», они в таком деле не подмога.
– Рис! Ри-и-ис!
Ференц метался по сонному кварталу, как подраненный заяц. Поскорее найти Риса, он же все-таки маг, пусть недоученный и неправильный, но маг, вдруг что-нибудь сможет… Одни хоромины были похожи на увеличенные в тысячу раз стеклянные безделушки, другие поражали громадными куполами в лепных узорах и каменными колоннами, покрытыми ветвящейся резьбой, третьи вообще ни то ни се, причудливые дома-головоломки сплошь в мозаиках – такое нарочно не придумаешь, даже если мозги соскочат с петель. И все выглядят одинаково необитаемыми.
– Ри-и-и-ис!..
– Чего кричишь?
Ференц обернулся.
Он стоял возле угла. Тонкий, настороженный, глаза выжидающе блестят из-под темных прядей.
– Рис, колотилово у нас! Короче, шмыранулись, Живодер утащил Хенека Манжетку. Я не знаю, что делать…
Последняя фраза прозвучала не по-взрослому жалобно. Манжетка был для Ференца вроде младшего брата, о котором надо заботиться. Чтобы именно с ним приключилась такая жуть – это как удар под дых в тот момент, когда ничего подлого не ждешь.
– Идем. Показывай дорогу.
Они бегом домчались до закоулка, где топталось еще несколько нижнереченских. Пацаны выглядели жалкими и растерянными, как пойманные крысята.
– Там, – Ференц ткнул пальцем в сторону нежилого купеческого особняка, который прошлым летом затеяли перестраивать, но после банкротства купчины забросили, не доделав. – Живодер пришел, будто покупатель, а Манжетка к нему подкатился, типа местный, все показать, хотел втихаря кошелек из кармана вытянуть.
– Он не кричит, – испуганным шепотом добавил кто-то из мелкоты.
– Придурки… – со злостью процедил Рис. – «Ведьмина пастила» у кого-нибудь есть?
– У меня, кажись, была.
– И у меня…
Разом снеслись, хотя «ведьмина пастила» – это не что-нибудь, это вещь! Ведьмы и прочие маги ее жуют, чтобы видеть и чувствовать, что происходит на расстоянии, а обычные ребята – для простого человеческого удовольствия. Интересно, словно смотришь цветные сны, хотя картинки наплывают друг на друга, наматываются в дикий клубок, который становится все больше и больше, да после тебя еще и ломает.
– Давай сюда.
Рис выхватил из грязных пальцев у Джоги Гвоздя ноздреватую пастилку, отломил кусочек, сунул в рот и энергично задвигал челюстями, усевшись на землю возле ржавого рыла водосточной трубы. Сесть – это обязательно, после этой штуки все равно не устоишь на ногах.
Выплюнул изжеванный комок, прикрыл глаза. Прислонился затылком к серой штукатурке. Побледневший, губы зло сжаты, длинные каштановые ресницы подрагивают.
Все уставились на него и непонятно чего ждали. Особняк, ощетинившийся прогнившими лесами, казался страшным, как выкопанный прошлогодний гроб.
Соседние дома тоже выглядели вымершими. То ли там никто не живет, то ли здешние обитатели сообразили, что рядом творится что-то скверное, и решили не подавать признаков жизни, пока все не закончится.
– Нашел! – хрипло произнес Рис, и его узкое, наполовину занавешенное челкой лицо скривилось, как будто он собирался разреветься. – Ференц, извини, Хенеку уже не помочь. Надо, чтобы он поскорее умер. У него больное сердце, но эта гадина не дает ему умереть.
Ференц уже не стоял, а сидел на мостовой напротив Риса, но башка, несмотря на дрожь и тошноту, соображала, и он предложил:
– Забраться туда и бросить ножик? А потом сразу тикать… Хоть это сделаем!
– Подожди, – не открывая глаз, остановил Рис. – Я сам.
По его напряженному худому телу прошла судорога, лохматая голова запрокинулась. Он по-звериному оскалил зубы, обнажив десны, и сделал движение челюстями, как будто перекусывал что-то невидимое.
После этого обмяк, прислонился к стене и открыл глаза. Мутновато посмотрел на Ференца.
– Хенек умер. Я… вроде как разорвал привязь… и он смог уйти на ту сторону.
– Не разорвал, а перегрыз, – уважительно возразил Петруш-малолетка. – Мы видели.
– Мотаем куда-нибудь. Гонбер сейчас оттуда выйдет.
Они всей шарагой забились в ближайшую подворотню. И Риса, и Ференца шатало, как пьяных. Повытаскивали ножи, только сунься Живодер – утыкали бы его сплошняком, как подушечку для иголок.
– Он отправился в другую сторону, – нарушил отчаянную, хуже крика, тишину негромкий голос Риса. – Не хочет нарваться.
– Испугался нас? – пискнул кто-то из младших.
– Он не знает, что это мы. Ему помешало что-то непонятное, и он решил не связываться. Он осторожный. Подумал, наверное, что имеет дело с магом.
– Так ты и есть маг! Ослы они, если такого, как ты, выпнули из своей школы.
– Я не маг. Я колдовать не умею.
– Ну а что ты сейчас сделал?
– Это не магия.
– А что тогда?!
– Не знаю.
Ференцу хотелось заплакать, выругаться, кого-нибудь пырнуть ножом – Гонбера или другую такую же суку. Остальным в общем-то все равно, еще один пропал, бывает: то кургузы заметут, то в драке зашибут, а еще есть демоны, чокнутые маги, упыри… Смерть может подстерегать тебя за каждым углом, Хенек Манжетка не первый и не последний, но для Ференца он был закадычным другом.
– Идите без меня, – выдавил Берда-младший. – Я потом.
Нижнереченские гурьбой повалили прочь. Всем хотелось поскорее отсюда смыться.
Ференц медленно, делая каждый шаг через силу, направился к особняку. Серые от въевшейся грязи леса, брошенные строительной артелью, пошатывались и поскрипывали, поэтому он не сразу уловил звук шагов за спиной. Развернулся, мгновенно вспотев и нашаривая в кармане нож – и с неимоверным облегчением выдохнул, увидев Риса.
– Я тоже туда.
Ференц молча потащился дальше. Вдруг все это окажется ошибкой, и Хенек там живой, раненый, но живой, и его еще можно вылечить… Толкнул ногой тяжелую дверь. Ага, замок сломан. Выстуженная пыльная зала без мебели. Где-то наверху жужжат мухи.
– На втором этаже, – тихо прошелестело позади.
Острый запах крови и кала. Полутемная комната, блеклые журавли на обоях, заляпанный пол. То, что привязано к вбитым в стенку скобам, выглядит, как частью выпотрошенный труп. И хорошо, что Хенек уже труп, Живодер привык растягивать удовольствие.
Отведя взгляд, Ференц пробормотал заупокойную молитву, обращенную к богу смерти Акетису, Кадаху Радеющему и богине милосердия Тавше. Сделать для друга что-то еще он был не в силах.
– Все теперича, пошли.
Его опять начало пошатывать.
– Подожди!
Рис присел, обмакнул кончики пальцев в кровь.
– Я убью Живодера. Слышишь меня, Хенек… И все остальные. Я его убью, – встал, взглянул на Ференца. – Теперь идем.
На улицу вышли молча. Добрели до поворота.
– Тут недалеко есть винная лавка, – сипло вымолвил Берда Младший. – Возьмем чего-нибудь, а? Иначе худо станет.
– Ага, – согласился Рис, морщась.
У него сейчас башка должна болеть. Употребил он немного, не то что те, кто эту дурь жует и жует и остановиться не может, но все равно сколько-то времени будет маяться.
Лавка находилась около Механического двора, где мастерят всякие заводные штуковины вроде музыкальных шкатулок величиной с орех или железных рыцарей в человеческий рост. Из-за высокой кирпичной стены доносился металлический перестук, скрежет, лязг, мелодичный перезвон колокольцев, поэтому Ференц не сразу обратил внимание на шум позади. Оглянулся, приготовившись драпануть, да так и прирос к битой брусчатке: такое шикарное представление не каждый день увидишь!
Сшиблись двое крутых парней. Сразу видно, птицы высокого полета, и в то же время не из благородных. Один лысый, зато с форсистыми усиками, шея вроде не короткая, но толстенная, как бревно, в один охват с головой. У второго морда бритая, жесткая, резкие складки от носа к углам рта, длинные черные волосы с такой густой проседью, что выглядят грязными, хотя он еще не старый.
Оба в клепаной коже, в первостатейных штанах с накладными карманами и чешуйчатых «драконьих» сапогах. Двигаются – засмотришься: не дешевка, бойцы! Скользят по кругу, не сближаясь, изучают друг друга перед атакой. У Лысого в одной руке нож, в другой удавка, у Грязноволосого – тоже нож и кастет с торчащими крючьями. Натуральный поединок посреди улицы. Ференц даже о случившейся беде забыл.
– Идем отсюда, – позвал Рис тревожным надтреснутым голосом.
– Давай до конца доглядим. На кого ставишь?
– Линяем скорее, пока они не закончили.
– Да им же нет до нас дела!
– Есть, – он произнес это таким тоном, что Ференца пробрало. – Победитель нас убьет.
Точняк, если набегут кургузы – начнут трясти свидетелей, поэтому тот, кто уцелеет, постарается замести следы. Хоть Рис и странный, котелок у него варит.
– Линяем, – с сожалением согласился Ференц.
У поворота оглянулся через плечо: схватка продолжалась, Лысый попытался накинуть на врага удавку, но Грязноволосый подставил крючья кастета, крутанул и вырвал шнурок. Эх, жаль, нельзя досмотреть… Но Рис прав, таким парням досужие зрители не нужны.
– Пошли сюда.
Обнаружив, что его ведут к одуряющее красивой сонной хоромине с выпуклыми, как стрекозиные глаза, громадными окнами, Ференц оторопело мотнул головой и уперся на месте.
– Ты чего, это же могила, там четверо то ли пятеро домопроходцев подохло!
– Со мной не подохнешь. Надо где-нибудь переждать, те двое нас видели.
Берде Младшему стало досадно: сдрейфил, как малолетка из хорошей семьи. Все же знают, что для Риса эти многоэтажные ловушки – все равно что дом родной.
– Ладно, заметано, пошли, – он независимо шмыгнул носом и выпятил грудь.
Хоромы по всем статьям оказались хоромами: белые лестницы, синие и бирюзовые потолки, по стенам удивительные цветы из волшебного светящегося стекла, на гнутых серебряных стеблях. Поднялись на четвертый, кажется, этаж, в зал с широченным окном-фонарем, за которым громоздились неказистые серые крыши и дымили трубы. А напротив окна словно бы нет никакой стены: выход в сад, незнакомые деревья окутаны пеной бахромчатых нежно-розовых соцветий, сияет ласковое солнышко…
Ференц шагнул туда – и уткнулся в невидимую преграду.
– Это не настоящее, – сказал позади Рис. – Не то магическая фреска, не то вовсе наваждение. Разве ты никогда о них не слышал?
Слышать-то слышал, но ни разу не видел. Сконфуженно ухмыльнувшись, Ференц извлек из кармана добытую в лавке бутылку портвейна «Багряный кулак». «Багряный» – потому что цвет такой, а «кулак» – потому что вырубает. Ему хотелось вырубиться, чтобы хоть на время забыть о том, что висело на стенке в купеческой развалине.
Выковырял ножом пробку, отхлебнул из горлышка, сунул выпивку Рису. Тот слыл таким трезвенником, что смех один, однако сейчас отказываться не стал, тоже отхлебнул. Небось развезет его. Но что бы он по пьяни ни отколол, Ференц не дурак, чтобы потешаться над парнем, который способен зубами перегрызть незримую нить, соединяющую дух с бренным телом.
Рис поставил «Багряный кулак» на пол, разжал перемазанные засохшей кровью пальцы. Ага, он же поклялся на крови, что убьет Гонбера… Такими обещаниями не бросаются. Ференц схватил бутылку и снова отхлебнул, чтобы прогнать жуть, и тут его осенило:
– Рис, послушай… Разве ты не можешь Живодера так же прикончить? Ну, жевануть «пастилы» – и отправить его в небеса, как воздушный шарик, и пусть его сучью душу демоны слопают!
– Думаешь, я не пробовал? Помнишь, я зимой выпросил у вас «пастилу», полторы плитки? Я с нее не просто так торчал, а пытался достать Живодера. Насмотрелся тогда, что он делает… Научился освобождать тех, кого он мучает, но его самого таким способом не убьешь. Его держит не нить, а много канатов, которые уходят в разные стороны.
– А-а… – отозвался Ференц, снова протягивая бутылку, и, дождавшись, когда Рис выпьет, спросил: – Не боишься его?
Пожатие плечами.
– Боюсь, но не больше, чем других таких же уродов.
– Не брешешь? – Берда Младший решил, что он хорохорится.
– Не-а… Знаешь… – еще один затяжной глоток. – Я по-настоящему боюсь только одного человека. И это не Гонбер.
– А кто?
– Хотел бы я знать, кто. Помню только его взгляд, и еще то, что он швырнул в меня ножом, но промазал.
– Здесь, в Эонхо? Так чего нам не сказал, мы бы его, подлюку…
– Не здесь, раньше. Там было солнце – слепящее, жаркое, злое, нож еще блеснул, как зеркало. И вокруг стояли какие-то люди. Больше ничего не помню.
– Ты же тогда совсем мелким был, точно? И у этого долбанутого на такую детишку рука поднялась, во гад…
– Н-нет, – с пьяной запинкой возразил Рис. – Я был, как сейчас… Вз-з-рослый…
– Тогда я чего-то не прорубаю…
– Я тоже не прорубаю, но все это было взаправду – солнце, взгляд, нож. Не помню, какое у него лицо и глаза, но этот взгляд я бы узнал где угодно. Он меня долго искал. В лесу… Хороший такой был лес – уютный, теплый, еды навалом. Он остановился, как будто чувствует, что я рядом, а я на него из кустов смотрел, через траву. Замер, почти не дышал, хотя сильно злился, что он меня ловит, и боялся по-страшному. А он тоже был очень зол, что меня никак не поймать. Пробормотал что-то вроде: «Ну, ты мне только попадись, наконец!» – и отправился дальше. Потом я на дерево залез, а он внизу прошел. Хотелось прыгнуть сверху ему на загривок и вцепиться в горло или хоть глаза выцарапать, но я побоялся. Он бы со мной справился. Д-долго меня искал, н-но н-не наш-ш-шел… – язык у Риса все сильнее заплетался.
– Тебя н-нипочем не па-ма-ешь!.. – с пьяной сердечностью подбодрил приятеля Ференц, успевший завладеть бутылкой и выдуть все, что там оставалось. – И выцара… выцеце… цепе… бы… Пра-а-ильно, еси он гад… А че он такой гад, а?..
– А он про мя знает… что эт-та я… их всех… Я там всех убил… и его тож-же убил… Вооще всех…
Рис вдруг разрыдался, глухо и надрывно, уткнувшись лицом в ладони.
– Н-не плачь, т-ты же крутой… – утешал его Берда Младший. – Усе будет в сахаре… П-падлами будем…
Они уснули в обнимку на полу, под чудесной фреской, где тоже наступила ночь, взошли сразу две луны, и в бархатной темноте вспыхнули звезды, светлячки, желтые звериные глаза – словно там настоящий сад, а не обманка. Это Ференцу запало в душу, а о чем разговаривали, пока пили, он на другой день припомнить не мог.
Его скрутило жестокое похмелье. Рису было еще хуже, тот ведь перед портвейном жевал «ведьмину пастилу», а это смешивать нельзя, каждый знает, что нельзя, но кто бы вчера об этом вспомнил! Бледный, как мертвец, щеки ввалились, под глазами синяки, всего трясет. Нажрались, как два остолопа, но после того, что случилось с Хенеком, лучше нажраться, чем съехать с ума.
Сортир в этой хоромине оказался таким же роскошным, как все остальное: нарядные изразцы, толчок из белоснежного фаянса, золоченый рукомойник с теплой водицей, которая, правда, скоро закончилась. Ференцу даже неловко стало, когда они там все заблевали – такую-то красотищу!
Для опохмелки ничего не нашлось, зато на другом этаже был ящик с канфой, которая сама собой наливалась в чашки – и черная, и с молоком, и со сливочной пеной. Чашку Ференц втихаря запихнул в карман, да Рис и не возражал.
– Ты не помнишь, что я тебе вчера рассказывал?
– Да мы чего-то за жизнь трепались. Ты говорил про какого-то хмыря с ножом, про лес… Разве сам-то забыл?
– Про нож и про лес – это да… Но мне сейчас кажется, что я после той гремучей смеси багряного пойла с «пастилой» вспомнил что-то важное, а теперь опять забыл, – Рис глядел затравленно и в то же время решительно. – Мне надо знать, что это было.
Отупевший с похмелья Ференц честно попытался выловить из омута вчерашней пьянки что-нибудь еще, но не преуспел, а потом его осенило:
– Да тебя просто вышибло, с гремучей-то смеси! Хоть кого бы вышибло. Бред какой-нибудь в башке заварился, вот и все. А страшное мы с тобой видели по правде, – на душе стало тягостно, как будто потянуло гнилью из вонючего стылого погреба. – Хенек. Не забыл?
Рис кивнул и сжал пальцы в кулак, словно подумал о своем обещании перед растерзанным трупом Хенека.
Боги, он же всерьез… Он и впрямь собирается объявить войну Гонберу Живодеру! Ференцу стало жутковато и захотелось домой, под крыло к деду.
Рис был уверен: вчера ему вспомнилось что-то очень-очень страшное. Такое, что лучше умереть, чем об этом помнить. Потаенное воспоминание и ужасало, и притягивало, словно запретная картинка, но сейчас, на трезвую голову, до него никак не дотянешься. Разве что повторить эксперимент с портвейном и «ведьминой пастилой»… При одной мысли об этом Риса затошнило: желудок загодя известил хозяина о своем несогласии.
Взгляд. Нож, как зеркало. Солнце. Кажется, еще и песок. Что там было, и было ли оно вообще?
На третье утро он почувствовал голод. В таком состоянии на рынок лучше не ходить: поймают за шиворот и в лучшем случае отметелят на месте, в худшем – сдадут кургузам. Остается сидеть в сонном доме и ждать «наката». Когда накатит, он запросто разживется крысой или голубем… И неизвестно, что еще натворит.
Последний вариант – отправиться на хазу к нижнереченским. Там его всегда приютят и накормят, так велел старый Берда.
Дневной свет резал глаза, голова временами кружилась. День был ветреный – Харнанва резвился вовсю, прыгал с крыши на крышу, задирал юбки, срывал шляпы, крутился волчком на перекрестках. Никакого сравнения с его бешеным зимним братцем, и все равно пару раз Риса чуть не свалило с ног. Впрочем, Пес Весенней Бури тут ни при чем, просто он сейчас очень слаб. Точь-в-точь голодающий житель трущоб с крамольной листовки, призывающей прогнать богачей и поделить их добро поровну между бедными.
До нижнереченской хазы он добрался к полудню. На другом берегу свинцово-серой Аваны, за бревенчатым мостом, толпились приземистые дома из темного кирпича, всем своим видом словно предупреждающие: если ты чужой, сюда лучше не суйся. К Рису это не относилось, он находился под покровительством старого Берды, и вся местная шатия его знала. Без приключений доплелся до калитки в добротном заборе, караульщик впустил его внутрь.
– А, маленький маг… Давай, заходи.
Дальше был еще один такой же забор с калиткой, а потом еще. Тройной рубеж обороны, квартал-крепость. Это на случай войны между бандами или карательного рейда, чтобы за здорово живешь не вломились.
В доме было темновато, но убранство богатое, много всякого позолоченного. Даже хорошо, что полумрак: вся эта шикарная утварь, которая раньше где-то плохо лежала, а теперь украшает резиденцию Берды, мерцает красиво и таинственно, и не видно ни грязи в углах, ни шныряющих по стенам тараканов.
– Рис? Иди сюда. Спасибо, что упокоил по-божески нашего Хенека, он был славным парнишкой, – это Ваита, тетка Ференца, рослая, плотная, с театрально подкрашенным грубоватым лицом. – Ты, что ли, приболел? Дай-ка, лоб пощупаю… У тебя жар. Что-нибудь скушаешь?
Напоила его капустным рассолом, накормила куриным супом и дала микстуры от горячки. Потом уложила спать на топчане под ватным одеялом, в комнатушке, где он и раньше иногда ночевал.
– Не слушай наших пацанов, они все дурни, один другого дурнее, и Ференц тоже хорош, – журчал над ним осуждающий голос Ваиты. – Если тебе нельзя пить – значит, нельзя, и больше их не слушай, понял?
Рис что-то невнятно пробормотал, соглашаясь, и с головой провалился в сон.
Ему приснился Коридор.
Город Танцующих Огней в тысячу раз лучше Эонхо, но это не легендарное Безбедное королевство, там есть свои опасности и ловушки. Коридор – один из тамошних кошмаров, хотя и не настолько жуткий, как Мост-через-Бесконечность с хрустальным гробом у подножия.
Это был сон из повторяющихся. Рис увидел его впервые, когда учился в Школе Магов. Второстепенные детали менялись – одежда его спутницы, очертания темного окна в дальнем конце, потолок (то сводчатый, то плоский), пол (то паркетный, то плитчатый, то сплошной без единого стыка), лепные карнизы (то они есть, то их нет), форма дверных ручек – но содержание оставалось одно и то же.
Ночь. Широченный коридор, какие бывают во дворцах и в сонных хороминах. Они туда ворвались, спасаясь от погони. Они – это Рис и Ренарна, о которой поют баллады и рассказывают истории. Их вот-вот настигнет что-то ужасное, оно вломилось в дом следом за ними. Сгусток мрака с широко расставленными глазами величиной с блюдца – эти глаза светятся, заливая белым сиянием весь длинный коридор, и видна каждая царапина, каждая пылинка на полу, из-под ног у беглецов тянутся длинные тени. Чудовище плывет, как рыба в воде, не касаясь пола, но задевая боками стены. Рис больше надеется на свою спутницу, чем на себя: он в этом сновидении просто городской стражник, а она, как и наяву, прославленная воительница. То, что за ними пришло, внушает ему цепенящий ужас, потому что в глубине души он понимает, откуда оно взялось, но это беспощадное понимание мечется в подвале его сознания и никак не может пробиться наружу. Рис на бегу вытаскивает из кармана оружие – небольшой предмет, не похожий ни на лук, ни на арбалет, однако стреляющий чем-то смертоносным – и, зажмурившись от бьющего в лицо слепящего света, парой выстрелов навскидку поражает черную тварь в оба глаза. Звон, словно разбили стекло, спасительная темнота. Спутница выхватывает у него оружие и третьим выстрелом добивает чудовище. Потом они отскакивают с дороги, Ренарна одним ударом высаживает ближайшую дверь и втаскивает его, все еще ослепленного, в комнату, а мертвая туша, скрежеща боками о стены, проплывает мимо…
Сердце бешено колотилось – как всегда после Коридора. Надо, обязательно надо разыскать госпожу Ренарну и спросить у нее про город Танцующих Огней. Неспроста же она ему снится, и в этих снах они друзья… А что она иначе выглядит – какое это имеет значение, если тот же, к примеру, Коридор тоже может выглядеть по-разному? Важно главное, а не мелкие подробности.
Рис несколько раз моргнул, пораженный этим очевидным выводом. Вот бы это пришло ему в голову раньше, в доме у Венусты Лурлемот!
В горле дико пересохло, и надо поскорее отлить. Сначала второе, потом первое. Он добрел в потемках до уборной, а на обратном пути завернул в комнату рядом с кухней, где стоял большой бак с гравировкой на посеребренных боках и хитроумно сделанным краником. Нижнереченские его, против обыкновения, не сперли, а купили в позапрошлом году на Ярмарке Ремесел. Рис взял с накрытой клеенкой тумбы жестяную кружку, нацедил воды, с жадностью выпил.
– Что, маг, не спится?
На пороге стоял белобрысый Юшел. Личность из тех, от кого Рис старался держаться подальше. К поясу с пижонской фигурной пряжкой прицеплен короткий меч и дубинка – видимо, этой ночью он караулит.
– Сейчас пойду спать, – резковато, чтобы сразу отстал, отозвался Рис.
– Ты, говорят, перепил и болеешь? Ну, бывает, бывает… Пошли, я тебя провожу, чтобы не запнулся по дороге.
Рис вывернулся из теплых потных рук, отступил.
– Юшел, отвали. Я хоть и болею, но по рожу съездить могу, а потом Берде все расскажу.
– Да кто тебя трогает, – вздохнул белобрысый караульный, признавая свое поражение. – Нужны мне больные на голову маги… Я от чистого сердца, помочь хотел!
Ага, помочь… Рис побрел к своему закутку. Почему такие, как этот Юшел, к нему липнут, как мухи на мед? Не забывать о том, что этот тип опасен. Нападет вряд ли, но подсыпать какое-нибудь дурманное снадобье может запросто. Не брать у него ни еду, ни питье, особенно если рядом никого больше нет.
И вдруг Риса пронзило острое, как игла, чувство прощания: можно забыть о Юшеле, они больше не увидятся, и в этом доме он находится в последний раз. Это ощущение его накрыло, как тень от облака. Остановившись посреди коридора, освещенного тусклой масляной плошкой, он схватился за стенку, чтобы не упасть. Скоро что-то исчезнет – или нижнереченская хаза, или он сам.
Тибор дожидался известий в домишке на берегу Аваны, у бедной вдовы, которая обстирывала и обштопывала всех желающих и заодно приторговывала своим телом – дряблым, немытым, вонючим, в белесых оспинах. Перед тем как в очередной раз ее поиметь, он глотал возбуждающие пилюли, и все равно было противно, а вдовица попалась похотливая и любвеобильная. Если б она хоть изредка мылась с мылом… Но бережливая женщина мыло покупала только для стирки и на всякую блажь зазря не переводила. Тибор обитал у нее в качестве спившегося наемного солдата, найденного под забором: негоже вполне еще справному мужику на улице валяться.