Орлов Вадим. Что-то зазвенело

месяца на собрание домовых приходить непременно двадцать вторым. Но драка
была сосчитана мелочью, а вот женщина всех расстроила. В связи с нарушением
лешачьих заповедей Ивану Афанасьевичу было запрещено смотреть на смутившую
его женщину, тем более что она была из чужого строения. В случае нового
нарушения запрета Ивану Афанасьевичу грозило переселение с позором в
деревянный одноэтажный дом у платформы Северянин, не подлежащий сносу.
- Подлежащий сносу, - предложил Федот Сергеевич.
Артем Лукич остановился и, как показалось Ивану Афанасьевичу, взглянул
на Константина Игнатьевича с Таганки. Тот сидел как всегда тихо, права
голоса не имел и никакого движения не сделал. Артем Лукич подумал и сказал:
- Правильно. Подлежащий сносу. Чтоб мог вернуться в большую жизнь. Но
без телевизора.
Все сразу зашумели. Представили: взглянет Иван Афанасьевич раз на
женщину и - на тебе! - не увидит первенства мира по хоккею и не услышит
вдохновений Г.Саркисьянца - разве это не жестоко?
- Ладно, ладно, - поднял руки Артем Лукич.
Так и записали: "...дом, подлежащий сносу, с телевизором..."
В коридоре к Ивану Афанасьевичу подошел Федот Сергеевич, сказал
взволнованно:
- Иван Афанасьевич, любезный, вы хоть понимаете, что отделались легко?
Я вас люблю и боюсь за вас. Вы не старый, но и не юнец. Я вас понимаю и
прошу: образумьтесь! Выкиньте из головы Екатерину Ивановну. Что поделаешь?
Она не для нас с вами. Нынешний суд - ведь это все шутки... Вас же не то что
переселить могут... Сделаете еще один шаг, переступите лешачий закон, вас же
и по ветру развеют...
Похолодел Иван Афанасьевич. И было от чего. Ведь правду сказал старик.
Правду!
"Ладно, - говорил себе Иван Афанасьевич, сидя в своих стальных кольцах,
- все. Нельзя, значит, нельзя. Есть у меня в конце концов сила воли или нет?
Ведь семь раз она у меня была, отчего же и в восьмой раз ей не объявиться?"
Тут он стал вспоминать, где у него прежде была сила воли - в голове ли, в
душе или в сердце? Вспомнилось, что была и там, и там, во всем теле. Мысль
об этом успокоила Ивана Афанасьевича. Однако минут через пять опять он стал
сетовать на судьбу, поселившую его с Екатериной в разных домах. Ведь, будь
он на должности Георгия Николаевича, мог бы глядеть на Екатерину Ивановну по
службе в любое мгновение, не боясь товарищеского суда, ни суда более
строгого. Да что это! А какое счастье было бы, если бы он родился
соседом-пенсионером, над которым Екатерина Ивановна танцует в тяжелых туфлях
после одиннадцати часов.
Выбора у него не было. То есть был. Но какой!..

7

Серая жизнь началась у Ивана Афанасьевича. Чувствовал он себя жалким и
никому не нужным, да и ему самому ничего в жизни, казалось, было не надобно.
В обязательный час он надевал клубный кафтан с перламутровым значком и шел
двадцать вторым в собрание на Аргуновскую. А двери перед ним запирались.
Привыкнуть бы ему к унижению, а вот не мог. И запить не мог. Хотел, а не
мог. Выпьет "Кубанской", купленной ящиком по знакомству, и тут же возникает
в мысленном взоре его Екатерина Ивановна, засмеется, заблестит,
запереливается всеми цветами радуги. Все он в ней опять видел, и даже шрам
от укуса на белой ноге. Знать бы ему четверть века назад про ту злодейскую
собаку, она бы и на хозяйственное мыло не пригодилась! Но видеть Екатерину
Ивановну даже и мысленным взором он не имел права. Вот и приходил Иван
Афанасьевич в свой дом с прогулки скучный и трезвый, снимал клубный кафтан и
вздыхал. А потом в пустой квартире Сушковых с влажными глазами сидел у
телевизора и вязал спортивную фуфайку для племянника из Тамбова.
По городу он бродил бесцельно, в сумеречном состоянии души забирался на
Останкинскую башню и глядел на Москву печально, будто прощался с ней. А
отчего так - и сам не знал. Однажды он спустился с башни и пошел в
Останкинский парк. Его и раньше тянуло туда, однако он себя не пускал.
Теперь он дошел до пруда в детском городке и понял, что его тянуло. Возле
самого берега над водяной каруселью он увидел Грету. Вокруг стояло много
гипсовых скульптур, но то, что это Грета, Иван Афанасьевич понял из-за леща.
Лещ, гипсовый же, нервно высовывался из-под мышки Греты и успокаивался на ее
груди. Снизу для верности за жабры его держала крупная рука Греты. А на
пьедестале у соблазнительных Гретиных ног стояли три глиняных горшка с
геранью. "Георгий Николаевич принес!" - растроганно подумал Иван
Афанасьевич. Герань никто не трогал, полагая, что место ей тут определено
администрацией.
Мелкая птичка с розовым зобом вилась вокруг Ивана Афанасьевича, кричала
воинственно, волновалась, словно Иван Афанасьевич сейчас же мог наступить на
ее птенчиков. Однако иметь птенчиков ей было не по сезону. Да ведь это же
сам Георгий Николаевич и есть, догадался Иван Афанасьевич. Сердечко-то у
него так и бьется, беспокоится за Грету и герань. "Да полноте, перестаньте
тревожиться, - хотел было сказать ему Иван Афанасьевич, - я их не трону".
Однако посчитал, что это будет неделикатно. И он пошел по берегу, в
направлении шашлычной.
У шашлычной он остановился и опять взглянул на Грету. Видно, в девушке
этой было что-то, раз Георгий Николаевич так вокруг нее хлопотал. Иван
Афанасьевич даже позавидовал счастью Георгия Николаевича. Значит, возможно,
счастье-то - это?
"Неужели я хуже Георгия Николаевича?" - думал Иван Афанасьевич,
выстаивая шашлык. И тут он решил, что непременно еще один раз увидит
Екатерину Ивановну, еще раз насладится ею. Хоть одним глазком. А потом будь
что будет! "Гражданин, шашлык кончился, - ворвалась в его мечтания
продавальщица, - капусту возьмете?" Он взял, что уж теперь.
Все переменилось в его жизни. Он и бриться начал, и зарядку делал, и
трусцой в олимпийском костюме натощак обегал по утрам Звездный бульвар. И
все думал о том, как он увидит Екатерину Ивановну, и как замрет в нем душа.
"Не посмеют они меня выселить в район Северянина, - храбрился при этом Иван
Афанасьевич. - Руки коротки. И уж в дом, не подлежащий сносу, и вовсе не
посмеют". Все же он однажды засомневался - не оказаться ли ему возле милой
Катеньки на манер Георгия Николаевича в виде мелкой птички или какого
насекомого? Но нет, сейчас же Иван Афанасьевич отверг эту ползучую мысль.
Никогда.
Он понимал, что Екатерину Ивановну ему нельзя увидеть ни в ее доме, ни
в ее дворе - уж совсем бы тогда против нее обозлился Георгий Николаевич. И
тут Иван Афанасьевич узнал от знакомых, каких следует, что в субботу
Екатерина Ивановна пойдет в кинотеатр "Космос", а билет купит на
шестнадцатое место в четырнадцатом ряду.

8

В субботу Иван Афанасьевич с утра был при параде, выстиранный и
выглаженный. Все в нем так и пело. Время встречи с Екатериной Ивановной он
рассчитал до минуты. Он знал, в какое мгновение ему следует появиться возле
кинотеатра, чтобы купить с рук билет на восемнадцатое место в пятнадцатом
ряду. Тогда в течение двух часов он мог бы наблюдать милый профиль Екатерины
Ивановны и трепетную ее шею, а Катенька его бы и не заметила. Муж ее, как
известно, был в отъезде... А прежде Иван Афанасьевич собирался купить цветы,
с тем, чтобы как-нибудь незаметно до начала сеанса положить их на кресло
Екатерины Ивановны.
И вот он купил цветы возле метро "ВДНХ" у южных людей. Не какую-нибудь
герань, а алые и желтые розы! И решительно направился к кинотеатру "Космос".
Однако вдруг ему стало трудно идти. Будто палки какие невидимые кто
подставлял на его пути на высоте сорок-пятьдесят сантиметров над уровнем
тротуара. Спотыкался Иван Афанасьевич, даже правую ногу у колена ушиб о
воздух, еле дошагал до перехода, поглядел на часы и ужаснулся:
"Батюшки-светы!" Сейчас же его билет продавать будут с рук!
Он бросился через проезжую часть наперерез машинам и троллейбусам,
летел мимо них, как шайба на клюшке у Фирсова, и вдруг у самого тротуара за
руку его схватил неизвестно откуда возникший милиционер. Как он был
неуместен, этот сержант, и как медлителен. "А ведь и палки эти и милиционер
- это все Георгий Николаевич мудрит, - подумал Иван Афанасьевич с горечью. -
Неужели он так мелочен?"
- На первый раз, - сказал милиционер, - вместо штрафа получайте памятку
пешехода. Прочтите сейчас же при мне и вслух с первого пункта по
восемнадцатый.
- Я потом, - взмолился Иван Афанасьевич. - Я после кино.
- Четвертый пункт повторите дважды...
"Продали билет! Продали!" Все стонало в душе Ивана Афанасьевича. Ничего
плохого не имел против старательного сержанта, даже уважал его, но стоять
больше не мог.
- Теперь, когда мы наладили выпуск "Жигулей"... - начал сержант.
Сразу же мимо него пронеслась поливальная машина и окатила сержанта с
головы до ног, сбив крепкой струей фуражку. И фуражку сержант изловил на
лету, а руку Ивана Афанасьевича из своей так и не выпустил. "Ах, Георгий
Николаевич, Георгий Николаевич, - вздохнул Иван Афанасьевич, - крепко же вы
меня прихватили". И сразу же все пуговицы, какие на сержанте были, опали и
покатились по мокрому асфальту. Сержант растерянно смотрел на них, однако
руку Ивана Афанасьевича все еще не выпускал. Иван Афанасьевич не выдержал,
выдернул руку, поклонился милиционеру: "Извините... Я не хотел... но вы
сами..." и побежал к кинотеатру. Сержант ему вдогонку дунул в свисток, но
шарик тут же выскочил из свистка, а сам свисток превратился в гороховый
стручок, будто только что созрел в тепле сержантова рта.
Огорченный, бежал Иван Афанасьевич лестницей в "Космос" и вдруг в толпе
заметил Федота Сергеевича из разрушенных палат семнадцатого века. Он так и
встал на месте словно столбом ледяным. "Значит, это не Георгий Николаевич
меня задерживал, - дошло до Ивана Афанасьевича. - А Федот Сергеевич...
Старик не хочет, чтобы я видел Екатерину Ивановну. Добрейшая душа! Боится,
как бы я не сделал чего и поопрометчивей..."
Тут Иван Афанасьевич вспомнил о разговоре с Федотом Сергеевичем, и ему
стало страшно.
Однако сегодня он был мятежен духом и, постояв мгновение, понесся по
лестнице вверх.
Удачи не было ему. Он потолкался среди ищущих лишнего билетика, ушами
от волнения начал прясть и узнал, что из билетов на ближние от кресла
Екатерины Ивановны места не оборван на контроле пока один. И тот был на
двадцатый ряд! С билетом этим наконец явилась тоненькая девица, по виду - не
прошедшая по конкурсу. Как только она стала проплывать в своем макси мимо
Ивана Афанасьевича, так сразу же билет ее упал на пол, и Иван Афанасьевич
незаметно его поднял. Обнаружив пропажу, девица расплакалась так искренне и
так нежно, что Иван Афанасьевич весь расстроился, будто обидел сироту.
- Вот тут голубенькая бумажка, - сказал он смущенно, - не ваша
случайно? А то я гляжу - валяется...
Девица обняла его от радости, схватила билет и унеслась в пределы
видимости Екатерины Ивановны.
А Иван Афанасьевич стоял печальный. Как лес опустевший. И только когда
фильм начался, в темноте он проник в зал. Ну проник, и что? Засел под
чьим-то креслом, так и сидел, боясь и после сеанса упустить Екатерину
Ивановну. Что за фильм, из-за чего смех, он не знал. Да и зачем ему был
фильм! Мог он увидеть сейчас Екатерину Ивановну в инфракрасных лучах, мог,
но посчитал, что это будет непорядочно.
Но вот вспыхнул свет, потянулся зритель к выходу, побрел со всеми и
Иван Афанасьевич с букетом в руках.

9

Небо было темно-синим, густым, фонари на Звездном бульваре горели через
один, но чуткий глаз Ивана Афанасьевича все же выделил из толпы метрах в
пятидесяти перед собой Екатерину Ивановну. Иван Афанасьевич обеспокоился.
Екатерине Ивановне словно было не по себе. То ли после сидения в духоте она
замерзла сейчас, то ли была чем-то опечалена или кого-то искала - все
оборачивалась. Иван Афанасьевич хотел было прибавить шагу, но тут же мимо
него пронеслись зловещие слова, будто их кто-то произнес на бреющем полете:
"Увидел ее все-таки... Нарушил... Выселим, выселим... И дом подыщем с
крысами!.."
Теперь-то это был точно Георгий Николаевич. Укараулил.
- Как вам не стыдно! Георгий Николаевич! - гордо сказал Иван
Афанасьевич. - Как мерзко! В наше время за это полагалась темная...
Никто ему не ответил.
Однако дух Ивана Афанасьевича был отчасти сломлен. Сразу же вспомнилось
ему, какая он, в сущности, мелкая личность. И что он может? Выселят,
непременно выселят... Плакать Ивану Афанасьевичу хотелось...
Толпа впереди рассеялась, Екатерина Ивановна шла теперь одна, а
приблизиться к ней Иван Афанасьевич не решался. Куда уж ему было усугублять
вину. Даже если бы какие хулиганы сейчас пристали к Екатерине Ивановне, ему
и их не следовало бы замечать. Но хулиганов, слава богу, не было, а Иван
Афанасьевич все брел за Екатериной Ивановной, наслаждался в последний раз
дальним ее обликом.
И тут на мостовую, но которой шла Екатерина Ивановна, на гибельной
скорости вылетел "Москвич" линейной службы. Здесь был тупик, и Иван
Афанасьевич понял сразу же, что это диверсия Георгия Николаевича с
использованием левой машины и нетрезвого водителя. "Москвич" несся будто под
гору, без тормозов, а Екатерина Ивановна его не чувствовала. И тогда Иван
Афанасьевич сделал то, чего никак не мог делать. Он прыгнул, пролетел метров
семьдесят и легонько оттолкнул Екатерину Ивановну вправо. "Москвич" проехал
по ноге Ивана Афанасьевича, отчего шина "Москвича" тут же лопнула, крыша
оторвалась, а в просветлевшей голове водителя прозвучало: "А ну дыхни!"
Возле машины сразу же образовалась толпа, и в толпе этой Иван Афанасьевич
разглядел Константина Игнатьевича с Таганки. Но какое ему было дело сейчас
до Константина Игнатьевича! Ведь он стоял рядом с Екатериной Ивановной!
- Что это вы? - Екатерина Ивановна смотрела на него удивленно и вместе
с тем в каком-то смущении. - Зачем вы?
- Вы шли... - пробормотал Иван Афанасьевич. - А на вас машина чуть не
наехала сзади... Вот я и...
- Нет, правда? - еще больше удивилась Екатерина Ивановна. - Вы меня
разыгрываете!
- Мне так показалось... Но у нее отчего-то лопнула шина... А вы, видно,
задумались... Вы простите, что я...
- Ах, что вы! Что вы! - сказала Екатерина Ивановна. И добавила вдруг: -
Я ведь о вас и думала...
- Обо мне?
- Да, - улыбнулась Екатерина Ивановна. - Вы ведь в соседнем доме
живете?
- Не совсем, - замялся Иван Афанасьевич. - Но недалеко.
- У меня примета была, - Екатерина Ивановна даже за руку взяла Ивана
Афанасьевича, - как я утром вас увижу, так у меня день хороший. А вы и не
знали... И вот я вас давно не вижу, и у меня все невезения... Вы не болели?
- Нет, - сказал Иван Афанасьевич. - Я в отъезде был...
- Я почему-то думала, что встречу вас сегодня в кино... И после я вас
искала в толпе...
- И мне казалось, что я вас сегодня увижу, - дрожа от немыслимого
счастья, произнес Иван Афанасьевич. - Сделайте милость, примите от меня эти
цветы.
- Ах какие розы! - обрадовалась Екатерина Ивановна. - Это вы мне? Ах,
спасибо... Как пахнут... А я вас сейчас мандарином угощу... Подруга привезла
из Батуми... Кожица у них зеленая, они кислы, но первые ведь!..
Иван Афанасьевич взял мандарин, плод золотой, изумрудный сверху. Все он
мог сейчас вытерпеть за Екатерину Ивановну, пытки любые и любые слова.
Мандарин он есть не стал, а попытался незаметно упрятать его в карман.
Однако Екатерина Ивановна поняла его движение и расстроилась, голову
наклонила печально.
- Вы их не любите?
- Нет, я потом... В горле сейчас что-то стоит... Я вам очень
благодарен...
Он ей и судьбе был благодарен за их невозможный дар. Но стыдно ему было
перед Екатериной Ивановной, она могла подумать, что ранний мандарин,
сэкономив его и припрятав, он хотел отнести еще кому-то, скажем, своему
больному ребенку...
Тихо подошли они к двадцать пятому дому.
- Ну вот, - сказала Екатерина Ивановна. - У меня отчего-то настроение
лучше стало... Спасибо, что проводили. Теперь-то утром вы станете появляться
во дворе?
- Должен буду...
- Ну, до свидания...
Она протянула ему руку, и он замер в нерешительности, ему хотелось
поцеловать ее прекрасную руку, но на вид Екатерина Ивановна была спортсменка
и общественница, он не знал, что она считает дурным тоном и что нет, и он
робко пожал ей руку.
И закрылась за Екатериной Ивановной дверь, крашенная в кофейный цвет,
вся во вмятинах и пятнах по недосмотру Георгия Николаевича.
Ощущая ладонью своей гладкую и ласковую кожу плода, Иван Афанасьевич
побрел домой. И тут мимо него Георгий Николаевич в банном халате проехал на
велосипеде с моторчиком:
- Переступил!.. Сам себе приговор составил!.. И Константин Игнатьевич
все видел... Теперь уж не выселят! Теперь по ветру развеют!..
- Ах, Георгий Николаевич, - отмахнулся от соседа Иван Афанасьевич. -
Жалко мне вас... Ничего вы не понимаете... Вы хоть бы двери, что ли,
отмыли!..
Потом он долго бродил по своему двору в темноте и думал о том, что его
и на самом деле завтра развеют. Но как-то холодно думал. Будто и не про
себя. Про себя - ему было теперь все равно. Отчего так суетился нынче
Георгий Николаевич - понять не мог. Зависть, что ли, его бесит, старая ли
какая обида, или простить он не может ему, Ивану Афанасьевичу, что сам
спьяну рассказал о гипсовой Грете? И теперь желает убрать свидетеля тайной
своей любви? Или еще что? Кто его знает! Недобрый он и подлый... Скотина, в
общем-то!.. "А-а", - вздохнул Иван Афанасьевич, отпустил мысли о Георгии
Николаевиче, и они тотчас отлетели.

10

В кольцах под лифтом он опять вдруг стал мятежен. "Да какое они имеют
право судить меня!" - подумал он так, словно и не подумал, а кулаком по
столу ударил. Однако тут же вспомнил, какое имеют право. Тогда он стал
склонять себя к тому, что там не все звери, а есть и такие, какие поймут его
и заменят крутую меру вечной высылкой в гиблое место - скажем, на поруки к
племяннику в Тамбов. Он понимал, что это маловероятно, однако и этим
маловероятием утешал себя. Тем более что решение по его делу могло
состояться и ранее, чем завтра. А у него оставалась ночь и волшебный плод из
рук Екатерины Ивановны.
Он достал мандарин и укрепил его в воздухе прямо перед собой. Уж как он
им любовался! И запах вдыхал в блаженстве. И находясь в полуметре от
мандарина и совсем близко - кожей своей касаясь его зеленой кожи. Неведомый
Ивану Афанасьевичу юг представлялся ему при этом, но запах юга Иван
Афанасьевич сразу же отделил от запахов Екатерины Ивановны, те были
сладостней. И опять словно бы он рядом стоял с Екатериной Ивановной, и она
говорила ему: "Как я вас утром увижу, так у меня день хороший..." Слова эти
звучали в его ушах в третий и в сотый раз. И сердце его замирало, а душа
наполнялась чем-то прозрачным. Он знал, чем это может кончиться. Он знал,
что ему следует немедленно оставить мандарин и перестать думать о Екатерине
Ивановне. Всего в его жизни семь раз у него всерьез замирало сердце. И
прежде женщины были хороши: одна спасла больную собачку, другая замечательно
пекла расстегаи с севрюжьим хрящом, третья вся ходила в кружевах, и об
четырех остальных он не мог сказать ничего дурного, однако Екатерина
Ивановна их всех пересилила. Прежде он мог сдержать себя. А теперь не мог.
От неизвестной ему прежде радости нечто прозрачное все больше и больше
наполняло ему душу. Как августовский сок наливное яблочко. И вот уж Иван
Афанасьевич весь стал прозрачный и звенел при движениях гусевским хрусталем.
А когда прозрачное перешло в зеленое, легкая сила подняла Ивана Афанасьевича
из стальных колец и повлекла вверх. Еле-еле успел он подхватить драгоценный
батумский мандарин. А его уже протащило сквозь весь дом первой категории с
нижнего этажа по девятый, сквозь стены и потолочные перекрытия и с громким
звоном хрустального колокола в триста пудов вынесло в синее московское небо.


- Что-то зазвенело, - сказал я, поднося консервный ключ к запертой
бутылке пива "Букурешти".
- Да, зазвенело, - согласился мой приятель.
- И сейчас звенит, - сказал я, и рука моя отчего-то соскользнула с
горлышка бутылки.
И тут я почувствовал, что во всем доме стало печально. Будто кто-то
умер.
А звенящее и зеленое, взблескивающее иногда голубым и желтым, летело
над Останкином.
Сын задремавшей было Екатерины Ивановны, девятилетний Саша, имевший в
английской школе тройку за поведение, бродил без сна по квартире, попал на
балкон и закричал:
- Мама, мама, зеленое и звенит!
Екатерина Ивановна, расклеивая веки, в воспитательных целях поднялась и
вышла к Саше:
- Где? Что? Почему ты бродишь так поздно?
- Вон! Вон!
Екатерина Ивановна взглянула.
- Наверное, что-нибудь испытывают... - сказала она.
А зеленое с голубым и желтым звенело и уплывало все дальше и дальше к
востоку, к бывшему селу Алексеевскому, к платформе Маленковской, а потом и к
Сокольникам. Многие в ту ночь в двенадцатом часу наблюдали в районе
Останкина странное явление. Остановились и задрали головы прохожие в аллее
Космонавтов. Романтические пары на Звездном бульваре посчитали звон добрым
знаком. Трое мужиков из мебельного магазина, распивавших водку с
"Солнцедаром" в сквере возле метро "ВДНХ", от удивления не смогли закусить.
Сержант, дежуривший у кинотеатра "Космос", весь уже в пуговицах, решительно
засвистел, пытаясь прекратить движение зеленого предмета. Свисток у него был
хороший, только что полученный со склада, однако звенеть в небе перестало не
сразу.
Иван Афанасьевич об этом уже ничего не знал.

1971