Страница:
Я то и дело поглядывал на это пугало, напоминает осколок снаряда, воткнувшийся в землю, но острием все еще направленный вверх.
– На чьей земле? – спросил я и, не дожидаясь ответа задумавшегося Растера, сказал державно: – Впрочем, неважно. Зачислю в памятники старины, а это значит – собственность государства.
– Государства?
– То есть моя, – пояснил я.
Растер кивнул.
– Никто возражать не будет, сэр Ричард! Такие замки пользуются дурной славой. Все равно никто туда не ходит, забирайте. Еще и спасибо скажут. Вы скажите лучше, что с драгоценностями делать будете?
– Миркус проверит, – объяснил я, – нет ли среди них чего-то полезного. В смысле, с магическими свойствами. А так... все на продажу. Я не ворона, чтобы таскать в гнездо блестящие побрякушки.
– Золото должно работать, – согласился он. – Только там много стариннейших монет.
– И что?
– Их можно продать дороже. Намного!
Я вздохнул.
– Некогда. Мне уже сейчас нужны средства, чтобы выдать аванс, а затем оплачивать две-три бригады дюжих каменорубов. Пусть стараются, работают посменно. Еще нужно построить им барак для жилья и наладить доставку продуктов... да много чего нужно!
Он посматривал сожалеюще, но помалкивал. Он рассуждает, как нормальный человек, я – как державный деятель. И хотя я сам порой не знаю, что это такое, и путаю свой карман с государственным, но стараюсь быть по возможности честным.
Чтобы оправдать свое странное для общечеловека отношение к произведениям древнего искусства, как же – археологические находки, я заранее занес их все одним махом в язычество, а это значит, что как верный паладин церкви я просто обязан переплавить сатанинские изображения в золото.
Можно бы и такими монетами расплатиться, кто спорит, камнерубы будут только рады, но отец Дитрих воспротивится: пропаганда языческих ценностей, подрыв христианской базы и еще много чего можно мне присобачить, не особенно и напрягаясь.
Еще за милю до крепости я увидел, что жизнь в ней кипит, судя по тому, сколько в ее сторону двигается нагруженных телег и сколько бодро и налегке подпрыгивают на каменистой дороге пустых.
Растер тоже заметил, держится с гордостью, словно это все его заслуга. Впрочем, он прав, в это время не отделяют себя от сюзерена и все его дела и заботы принимают, как свои.
Открылась сама крепость, солнечные лучи падают отвесно, она блещет странным металлическим светом, уже не янтарь, а золото возвышается над миром, царит и надменно говорит каждому, что после отгремевшей Войны Магов еще не строили столь величественное и громадное.
Плотники у входа в крепость разложили бревна и широкие полосы железа, меряют, ругаются, отпиливают, снова меряют. Я не сразу догадался, что не гигантский плот строят для передвижения по океану, а сколачивают ворота.
Внутри крепость настолько огромная, что еще долго ехали по внутреннему двору, что не двор уже, а громадная площадь, пока пустая, прежде чем приблизились к головному зданию. Я его привычно называю донжоном, хотя, конечно, это скорее, дворец. Хотя да, укрепленный, укрепленный.
Бригадиры и мастера сразу же поспешили с докладами, что сделали и что сделают, я перенаправил к Растеру, а тот с медвежьей грацией указал на некстати появившегося барона Альбрехта. Бобик унесся огромными прыжками проверять кухню, Зайчика любопытные соблазнили старыми подковами, он их грызет, как карамельки, я хозяйским взором оглядывал растущие постройки.
Миртус вышел из своего подвала, что вообще-то давно уже не подвал, и, как чучундр, попытался проскользнуть под стенкой ко входу в другой подвал, где располагается расширенное помещение для алхимиков, бывших магов.
Вообще-то алхимики, по мнению церкви, тоже что-то нечистое, но я уговаривал отца Дитриха не обострять вопрос в этот сложный переходной период.
– Миртус, – сказал я предостерегающе, – ты, что же, не замечаешь самого гроссграфа?
Он смутился, заговорил виноватым голосом:
– Простите, ваша светлость...
– Да шучу, – сказал я с досадой. – Как там идут дела?
– Идут, – ответил он. На лице то появлялась, то исчезала бледная улыбка. – Вы набросали столько идей... Не спят неделями! Да и то.... Там же, на месте...
– Хорошее время, – сказал я, – никто не берет меня за глотку насчет условий труда. Что с типографией?
Он ответил виновато:
– Там этот инквизитор...
– Отец Дитрих? – перепросил я. – И что?
Он сказал с легким укором:
– Это вам он отец Дитрих. А для нас – Верховный Инквизитор. Знаете, вот такие мурашки бегают...
Я вздохнул.
– Знаю. Наука и религия никогда не уживались. Тем более что вы еще не совсем наука, а инквизиция... не совсем церковь. Но надо, Миртус, надо. Считай присутствие отца Дитриха самым лучшим прикрытием своей деятельности.
Он бросил на меня короткий взгляд снизу.
– Моей?
– Нашей, – согласился я. – Потому я и стараюсь, чтобы Великий Инквизитор получил доводы для вашей защиты.
Он сказал робко:
– Мы под вашей защитой, ваша светлость. Но как насчет остальных, их в Армландии много! Их церковь вылавливает и уничтожает с неслыханной жестокостью...
Я пробормотал:
– Ну, насчет неслыханной, это преувеличение... Весь мир жесток, тут уж ничего не поделаешь... пока что. Надо уживаться. К сожалению, ничего пока предложить не могу... Но постараюсь выработать какую-то дорожную карту по сближению научного метода и религиозного. Иди, все впереди!
Я перекинул мешок с найденными драгоценностями на другое плечо, золото весит ох как много, но не успел сделать и пару шагов в донжон, как в бок впился острый взгляд.
Отец Дитрих хмуро смотрел, как я отпустил алхимика, на лице полнейшее неодобрение, губы поджал, а брови сдвинулись на переносице, отчего взгляд приобрел остроту дамасского клинка.
Я пошел к инквизитору, кланяясь еще издали, постарался, чтобы в вороте рубашки поблескивал подаренный им крестик.
– Нечестивые люди, – буркнул он. – Вообще-то я с типографией уже и сам разобрался.
– Поздравляю, святой отец!
– Могу заменить этих, – продолжал он неумолимо, – добропорядочными христианами. Книги нужно делать чистыми руками!
– Да, конечно, – поддакнул я. – А как же!.. Книги – это ж святое дело!
– Да, – сказал он мечтательно, – кроме Библии можно все труды святых отцов отпечатать!.. Это ж какая библиотека будет...
– Да, – согласился я, – это будет... да...
Он видел, что не нахожу слов, я в самом деле не находил, так как именно книгопечатание и нанесло по религии и верованиям самый сильный и непоправимый удар.
– Я уже заказал плотникам еще один типографский пресс, – сообщил он. – Такой же.
– Прекрасно, святой отец. Но эти люди, которых мы медленно и бережно выводим из пагубных заблуждений и приобщаем... ага, приобщаем к свету Христову... весьма полезны в ряде усовершенствований!
Он нахмурился.
– Да, но... рано или поздно и простые плотники бы додумались.
– Но пока додумываются алхимики, – напомнил я. – И благодаря им работа по печатанию Библии и трудов отцов церкви идет быстрее! Вы уж, святой отец, повремените с кострами!
Он поморщился.
– Я ничего не сказал про костры. Но печатание книг – слишком важное и священное дело. К нему нельзя допускать кого попало. И без молитвы начинать такую работу нельзя.
– Совершенно с вами согласен, – сказал я с энтузиазмом. – Абсолютно! Но не менее важно и работать с людьми, как говорит Христос. Одну блудницу важнее перевоспитать, чем сто девственниц уберечь... Блудница – это ого-го, все познала, все умеет, а девственницы – просто дуры дикие. Потому работа с алхимиками – важная нравственная составляющая нашей... словом, всего нашего!
Он хмурился, в глазах зарождался опасный блеск. Я собрался, отец Дитрих очень серьезен, где-то я подступил к более опасному рубежу, чем тот, который он переступать не намерен и мне не даст.
– Они не просто язычники, – возразил он. – Они – противники. По некоторым просто костер плачет...
– Отец Дитрих, – сказал я с упреком, – вы скоро и меня на костер!
Он сказал серьезно:
– Кого люди не любят, того не любит и Бог.
Я спросил настороженно:
– И?
– Вас любят, – ответил он. – Даже простолюдины. Чем вы сумели... Хоть еще ничего для них и не сделали, между прочим. Так что вас, сэр Ричард, пока никто на костер не потащит. Пока.
Я сказал горько:
– Ждете? Или, как сказано в Писании: падающего толкни?
Он поморщился:
– Сэр Ричард, с вашими шуточками... Кто-то в самом деле подумает, что в Писании есть такие гадкие слова. Народ неграмотный, но даже грамотные читать не любят, больно труд тяжелый. Проще мечом махать или дрова колоть. Вас любят, за вами идут – это главное. К тому же политику проводите, угодную церкви. Конечно, не так, как хотела бы сама церковь, но мы понимаем, что желания и возможности редко когда совпадают.
– Нельзя творить зло, – сказал я, – или ненавидеть какого бы ни было человека, хоть нечестивого, хоть еретика, пока не приносит он вреда нашей душе!
– Иоанн Златоуст, – сказал отец Дитрих, – хорошо сказал... и хорошо, сын мой, что помнишь такие золотые слова. Но, как сказали отцы нашего учения, тот не может иметь отцом Бога, кто не имеет матерью Церковь. А эти еретики...
– Какие из них еретики? – воскликнул я поспешно. – Отец Дитрих, это просто очень увлеченные работой люди! А Господь любит работающих и не любит праздных. Вы видели, чтобы эти люди когда-то пребывали в праздности?
Он посмотрел на меня гневно, затем черты лица смягчились.
– Да, похожи на муравьев, – проговорил он нехотя, – Божьих существ, которых Господь создал раньше человека, чтобы проверить, как будут смотреться и работать сообща люди... Но работа, сын мой, может идти и во зло, если человек не задумывается, одобрил бы ее Господь или нет. А вот если будет сверять с Божьими планами...
– Прослежу, – пообещал я поспешно. – Это ценные... блудницы! Мы их исправим. С их опытом работы заставим приносить пользу обществу.
Он милостиво благословил меня, я отвесил поклон, но не успел потащить найденное золото в свои покои, как сэр Растер, успев пораспоряжаться насчет установки ворот, увидел, что я все еще на том же месте, замахал руками и бодро направился к нам, весь сверкающий в доспехах, будто увешанный зеркалами.
– Отец Дитрих, – воскликнул он патетически, – Господь любит сэра Ричарда! И специально для него закопал у дороги та-а-а-акие бриллианты!
Отец Дитрих посмотрел на меня с вопросом в глазах.
– Вы нашли клад?
– Увы, нашел.
– Десятую часть на церковь, – решительно сказал отец Дитрих. – Только так можно смыть возможную кровь и преступления с этих нечестивых бриллиантов.
Растер крякнул и умолк, на лице виноватое выражение.
– Да, конечно, – ответил я поспешно. – А бриллианты продам и оплачу камнерубам их работу. Так что все только на благое дело.
Отец Дитрих кивнул.
– Да-да. А та десятая часть уйдет на уплату работникам типографии. А еще нужно закупить больше ткани для выделки бумаги. Ее понадобится много. И краски.
– Все решим, – пообещал я. – Вот оживится торговля, пойдут инвестиции, установим налоги... Никакие клады не понадобятся! Клады спасают от нищеты отдельных людей, но не государства.
Сэр Растер ощутил, что на него за промашку никто не сердится, взыграл и сказал, потирая руки:
– Мы там в лесу такой аппетит нагуляли! Самое время пойти и хорошенько пообедать!
Я удивился:
– Сэр Растер, мы же совсем недавно так хорошо перекусили! Какая была дивная рыба...
– Я поел, – ответил Растер с достоинством, – но не пообедал! Запомните, сэр Ричард, обедают только в хорошей компании! В одиночестве – всего лишь еда. Жрем, в смысле.
Отец Дитрих, уже довольный предстоящей долей бриллиантов и все никак не расставшийся с громадным томом Библии, сказал благожелательно:
– Когда однажды Лукулл обедал в одиночестве и ему приготовили один стол и скромную трапезу, он рассердился и позвал приставленного к этому делу раба. Тот ответил, что, раз гостей не звали, он не думал, что нужен дорогой обед, на что его господин сказал: «Как? Ты не знал, что сегодня Лукулл угощает Лукулла?»
Сэр Растер довольно взревел, вот уж не ожидал поддержки от инквизитора, с несвойственной ему торопливостью поцеловал отцу Дитриху руку, тот благословил милостиво, но принять участие в пире отказался, дескать, куда за стол с таким сокровищем. Растер предложил помочь отнести в кабинет, отец Дитрих прижал книгу к груди и отказался, сам отнесет, для него это не труд, а счастье.
Я наконец потащился к себе, в голове стучит: каков мой долг – быть гроссграфом или ревностным христианином? Почему, по мнению отца Дитриха, это входит в такое дикое противоречие? Как гроссграф, я обязан защищать всех, а также заботиться о благополучии и процветании Армландии. Я должен нещадно карать преступников, кем бы те ни являлись, а вот, как христианин, я должен заботиться о том, чтобы духовные заботы превалировали над мирскими... конечно, не впадая в крайности. Еще нужна и здоровая рыночная экономика. К сожалению, все эти маги, алхимики и колдуны уводят развитие общества в сторону, толкают на ложную тропку поиска легких путей, бездумного получения могущества и богатства...
С другой стороны, они платят налоги, а кто побогаче, еще и сверх жертвуют деньги то на помощь бедным, то на постройку дорог, то на украшение города.
Но я служу обществу! И в то же время – церкви. И когда интересы сталкиваются с такой сокрушающей силой, на чьей стороне я должен быть? Ни одна из них не кажется единственно правой.
Глава 5
– На чьей земле? – спросил я и, не дожидаясь ответа задумавшегося Растера, сказал державно: – Впрочем, неважно. Зачислю в памятники старины, а это значит – собственность государства.
– Государства?
– То есть моя, – пояснил я.
Растер кивнул.
– Никто возражать не будет, сэр Ричард! Такие замки пользуются дурной славой. Все равно никто туда не ходит, забирайте. Еще и спасибо скажут. Вы скажите лучше, что с драгоценностями делать будете?
– Миркус проверит, – объяснил я, – нет ли среди них чего-то полезного. В смысле, с магическими свойствами. А так... все на продажу. Я не ворона, чтобы таскать в гнездо блестящие побрякушки.
– Золото должно работать, – согласился он. – Только там много стариннейших монет.
– И что?
– Их можно продать дороже. Намного!
Я вздохнул.
– Некогда. Мне уже сейчас нужны средства, чтобы выдать аванс, а затем оплачивать две-три бригады дюжих каменорубов. Пусть стараются, работают посменно. Еще нужно построить им барак для жилья и наладить доставку продуктов... да много чего нужно!
Он посматривал сожалеюще, но помалкивал. Он рассуждает, как нормальный человек, я – как державный деятель. И хотя я сам порой не знаю, что это такое, и путаю свой карман с государственным, но стараюсь быть по возможности честным.
Чтобы оправдать свое странное для общечеловека отношение к произведениям древнего искусства, как же – археологические находки, я заранее занес их все одним махом в язычество, а это значит, что как верный паладин церкви я просто обязан переплавить сатанинские изображения в золото.
Можно бы и такими монетами расплатиться, кто спорит, камнерубы будут только рады, но отец Дитрих воспротивится: пропаганда языческих ценностей, подрыв христианской базы и еще много чего можно мне присобачить, не особенно и напрягаясь.
Еще за милю до крепости я увидел, что жизнь в ней кипит, судя по тому, сколько в ее сторону двигается нагруженных телег и сколько бодро и налегке подпрыгивают на каменистой дороге пустых.
Растер тоже заметил, держится с гордостью, словно это все его заслуга. Впрочем, он прав, в это время не отделяют себя от сюзерена и все его дела и заботы принимают, как свои.
Открылась сама крепость, солнечные лучи падают отвесно, она блещет странным металлическим светом, уже не янтарь, а золото возвышается над миром, царит и надменно говорит каждому, что после отгремевшей Войны Магов еще не строили столь величественное и громадное.
Плотники у входа в крепость разложили бревна и широкие полосы железа, меряют, ругаются, отпиливают, снова меряют. Я не сразу догадался, что не гигантский плот строят для передвижения по океану, а сколачивают ворота.
Внутри крепость настолько огромная, что еще долго ехали по внутреннему двору, что не двор уже, а громадная площадь, пока пустая, прежде чем приблизились к головному зданию. Я его привычно называю донжоном, хотя, конечно, это скорее, дворец. Хотя да, укрепленный, укрепленный.
Бригадиры и мастера сразу же поспешили с докладами, что сделали и что сделают, я перенаправил к Растеру, а тот с медвежьей грацией указал на некстати появившегося барона Альбрехта. Бобик унесся огромными прыжками проверять кухню, Зайчика любопытные соблазнили старыми подковами, он их грызет, как карамельки, я хозяйским взором оглядывал растущие постройки.
Миртус вышел из своего подвала, что вообще-то давно уже не подвал, и, как чучундр, попытался проскользнуть под стенкой ко входу в другой подвал, где располагается расширенное помещение для алхимиков, бывших магов.
Вообще-то алхимики, по мнению церкви, тоже что-то нечистое, но я уговаривал отца Дитриха не обострять вопрос в этот сложный переходной период.
– Миртус, – сказал я предостерегающе, – ты, что же, не замечаешь самого гроссграфа?
Он смутился, заговорил виноватым голосом:
– Простите, ваша светлость...
– Да шучу, – сказал я с досадой. – Как там идут дела?
– Идут, – ответил он. На лице то появлялась, то исчезала бледная улыбка. – Вы набросали столько идей... Не спят неделями! Да и то.... Там же, на месте...
– Хорошее время, – сказал я, – никто не берет меня за глотку насчет условий труда. Что с типографией?
Он ответил виновато:
– Там этот инквизитор...
– Отец Дитрих? – перепросил я. – И что?
Он сказал с легким укором:
– Это вам он отец Дитрих. А для нас – Верховный Инквизитор. Знаете, вот такие мурашки бегают...
Я вздохнул.
– Знаю. Наука и религия никогда не уживались. Тем более что вы еще не совсем наука, а инквизиция... не совсем церковь. Но надо, Миртус, надо. Считай присутствие отца Дитриха самым лучшим прикрытием своей деятельности.
Он бросил на меня короткий взгляд снизу.
– Моей?
– Нашей, – согласился я. – Потому я и стараюсь, чтобы Великий Инквизитор получил доводы для вашей защиты.
Он сказал робко:
– Мы под вашей защитой, ваша светлость. Но как насчет остальных, их в Армландии много! Их церковь вылавливает и уничтожает с неслыханной жестокостью...
Я пробормотал:
– Ну, насчет неслыханной, это преувеличение... Весь мир жесток, тут уж ничего не поделаешь... пока что. Надо уживаться. К сожалению, ничего пока предложить не могу... Но постараюсь выработать какую-то дорожную карту по сближению научного метода и религиозного. Иди, все впереди!
Я перекинул мешок с найденными драгоценностями на другое плечо, золото весит ох как много, но не успел сделать и пару шагов в донжон, как в бок впился острый взгляд.
Отец Дитрих хмуро смотрел, как я отпустил алхимика, на лице полнейшее неодобрение, губы поджал, а брови сдвинулись на переносице, отчего взгляд приобрел остроту дамасского клинка.
Я пошел к инквизитору, кланяясь еще издали, постарался, чтобы в вороте рубашки поблескивал подаренный им крестик.
– Нечестивые люди, – буркнул он. – Вообще-то я с типографией уже и сам разобрался.
– Поздравляю, святой отец!
– Могу заменить этих, – продолжал он неумолимо, – добропорядочными христианами. Книги нужно делать чистыми руками!
– Да, конечно, – поддакнул я. – А как же!.. Книги – это ж святое дело!
– Да, – сказал он мечтательно, – кроме Библии можно все труды святых отцов отпечатать!.. Это ж какая библиотека будет...
– Да, – согласился я, – это будет... да...
Он видел, что не нахожу слов, я в самом деле не находил, так как именно книгопечатание и нанесло по религии и верованиям самый сильный и непоправимый удар.
– Я уже заказал плотникам еще один типографский пресс, – сообщил он. – Такой же.
– Прекрасно, святой отец. Но эти люди, которых мы медленно и бережно выводим из пагубных заблуждений и приобщаем... ага, приобщаем к свету Христову... весьма полезны в ряде усовершенствований!
Он нахмурился.
– Да, но... рано или поздно и простые плотники бы додумались.
– Но пока додумываются алхимики, – напомнил я. – И благодаря им работа по печатанию Библии и трудов отцов церкви идет быстрее! Вы уж, святой отец, повремените с кострами!
Он поморщился.
– Я ничего не сказал про костры. Но печатание книг – слишком важное и священное дело. К нему нельзя допускать кого попало. И без молитвы начинать такую работу нельзя.
– Совершенно с вами согласен, – сказал я с энтузиазмом. – Абсолютно! Но не менее важно и работать с людьми, как говорит Христос. Одну блудницу важнее перевоспитать, чем сто девственниц уберечь... Блудница – это ого-го, все познала, все умеет, а девственницы – просто дуры дикие. Потому работа с алхимиками – важная нравственная составляющая нашей... словом, всего нашего!
Он хмурился, в глазах зарождался опасный блеск. Я собрался, отец Дитрих очень серьезен, где-то я подступил к более опасному рубежу, чем тот, который он переступать не намерен и мне не даст.
– Они не просто язычники, – возразил он. – Они – противники. По некоторым просто костер плачет...
– Отец Дитрих, – сказал я с упреком, – вы скоро и меня на костер!
Он сказал серьезно:
– Кого люди не любят, того не любит и Бог.
Я спросил настороженно:
– И?
– Вас любят, – ответил он. – Даже простолюдины. Чем вы сумели... Хоть еще ничего для них и не сделали, между прочим. Так что вас, сэр Ричард, пока никто на костер не потащит. Пока.
Я сказал горько:
– Ждете? Или, как сказано в Писании: падающего толкни?
Он поморщился:
– Сэр Ричард, с вашими шуточками... Кто-то в самом деле подумает, что в Писании есть такие гадкие слова. Народ неграмотный, но даже грамотные читать не любят, больно труд тяжелый. Проще мечом махать или дрова колоть. Вас любят, за вами идут – это главное. К тому же политику проводите, угодную церкви. Конечно, не так, как хотела бы сама церковь, но мы понимаем, что желания и возможности редко когда совпадают.
– Нельзя творить зло, – сказал я, – или ненавидеть какого бы ни было человека, хоть нечестивого, хоть еретика, пока не приносит он вреда нашей душе!
– Иоанн Златоуст, – сказал отец Дитрих, – хорошо сказал... и хорошо, сын мой, что помнишь такие золотые слова. Но, как сказали отцы нашего учения, тот не может иметь отцом Бога, кто не имеет матерью Церковь. А эти еретики...
– Какие из них еретики? – воскликнул я поспешно. – Отец Дитрих, это просто очень увлеченные работой люди! А Господь любит работающих и не любит праздных. Вы видели, чтобы эти люди когда-то пребывали в праздности?
Он посмотрел на меня гневно, затем черты лица смягчились.
– Да, похожи на муравьев, – проговорил он нехотя, – Божьих существ, которых Господь создал раньше человека, чтобы проверить, как будут смотреться и работать сообща люди... Но работа, сын мой, может идти и во зло, если человек не задумывается, одобрил бы ее Господь или нет. А вот если будет сверять с Божьими планами...
– Прослежу, – пообещал я поспешно. – Это ценные... блудницы! Мы их исправим. С их опытом работы заставим приносить пользу обществу.
Он милостиво благословил меня, я отвесил поклон, но не успел потащить найденное золото в свои покои, как сэр Растер, успев пораспоряжаться насчет установки ворот, увидел, что я все еще на том же месте, замахал руками и бодро направился к нам, весь сверкающий в доспехах, будто увешанный зеркалами.
– Отец Дитрих, – воскликнул он патетически, – Господь любит сэра Ричарда! И специально для него закопал у дороги та-а-а-акие бриллианты!
Отец Дитрих посмотрел на меня с вопросом в глазах.
– Вы нашли клад?
– Увы, нашел.
– Десятую часть на церковь, – решительно сказал отец Дитрих. – Только так можно смыть возможную кровь и преступления с этих нечестивых бриллиантов.
Растер крякнул и умолк, на лице виноватое выражение.
– Да, конечно, – ответил я поспешно. – А бриллианты продам и оплачу камнерубам их работу. Так что все только на благое дело.
Отец Дитрих кивнул.
– Да-да. А та десятая часть уйдет на уплату работникам типографии. А еще нужно закупить больше ткани для выделки бумаги. Ее понадобится много. И краски.
– Все решим, – пообещал я. – Вот оживится торговля, пойдут инвестиции, установим налоги... Никакие клады не понадобятся! Клады спасают от нищеты отдельных людей, но не государства.
Сэр Растер ощутил, что на него за промашку никто не сердится, взыграл и сказал, потирая руки:
– Мы там в лесу такой аппетит нагуляли! Самое время пойти и хорошенько пообедать!
Я удивился:
– Сэр Растер, мы же совсем недавно так хорошо перекусили! Какая была дивная рыба...
– Я поел, – ответил Растер с достоинством, – но не пообедал! Запомните, сэр Ричард, обедают только в хорошей компании! В одиночестве – всего лишь еда. Жрем, в смысле.
Отец Дитрих, уже довольный предстоящей долей бриллиантов и все никак не расставшийся с громадным томом Библии, сказал благожелательно:
– Когда однажды Лукулл обедал в одиночестве и ему приготовили один стол и скромную трапезу, он рассердился и позвал приставленного к этому делу раба. Тот ответил, что, раз гостей не звали, он не думал, что нужен дорогой обед, на что его господин сказал: «Как? Ты не знал, что сегодня Лукулл угощает Лукулла?»
Сэр Растер довольно взревел, вот уж не ожидал поддержки от инквизитора, с несвойственной ему торопливостью поцеловал отцу Дитриху руку, тот благословил милостиво, но принять участие в пире отказался, дескать, куда за стол с таким сокровищем. Растер предложил помочь отнести в кабинет, отец Дитрих прижал книгу к груди и отказался, сам отнесет, для него это не труд, а счастье.
Я наконец потащился к себе, в голове стучит: каков мой долг – быть гроссграфом или ревностным христианином? Почему, по мнению отца Дитриха, это входит в такое дикое противоречие? Как гроссграф, я обязан защищать всех, а также заботиться о благополучии и процветании Армландии. Я должен нещадно карать преступников, кем бы те ни являлись, а вот, как христианин, я должен заботиться о том, чтобы духовные заботы превалировали над мирскими... конечно, не впадая в крайности. Еще нужна и здоровая рыночная экономика. К сожалению, все эти маги, алхимики и колдуны уводят развитие общества в сторону, толкают на ложную тропку поиска легких путей, бездумного получения могущества и богатства...
С другой стороны, они платят налоги, а кто побогаче, еще и сверх жертвуют деньги то на помощь бедным, то на постройку дорог, то на украшение города.
Но я служу обществу! И в то же время – церкви. И когда интересы сталкиваются с такой сокрушающей силой, на чьей стороне я должен быть? Ни одна из них не кажется единственно правой.
Глава 5
На склоняющееся к западу солнце больно смотреть, весь мир под ним блестит и переливается огнями, словно везде просыпаны осколки слюды. Западная часть неба в клокочущих вулканах и тучах сизого пепла, солнце огромнеет и царственно алеет...
...а во двор крепости все въезжают и въезжают телеги и подводы с бревнами, досками, черепицей, грудами битой дичи. Босоногие погонщики щелкают кнутами, направляя в сторону бойни стадо овец. Прошел отряд стражников, время сменить караулы, а возле кухни нарастает оживление, ворота винного подвала распахнуты, возле них сэр Растер размахивает руками, указывая, что и куда, а дюжие мужики выкатывают солидных размеров бочку...
Я вздохнул, сэр Растер верен себе: если не поход – то пир, а для чего еще живет человек? Но для меня важнее вон те люди, крепкие и кряжистые мужчины, прибывшие в длинной повозке на тяжелых колесах. В упряжке не кони, а могучие волы, что значит: работники прибыли со своим инструментом, запросят больше.
Пока пир не начался, я поспешно спустился. Каменотесы дружно сдернули с голов шапки и поклонились, но не чересчур, они не мои люди, а кто чересчур роняет достоинство, тому и платят меньше.
Вперед выступил мужик с длинными волосами и бородой, где седых волос больше, чем черных, но здоровенный и мускулистый, как выросший на камнях дуб.
– Мастер Маргулер, – назвался он. – Линдон Маргулер.
– Приветствую, мастер Маргулер, – сказал я. – Работу вы знаете, вижу. И не новички. Аванс выдам сейчас, а к работе чем раньше приступите, тем больше заработаете. Плачу от объема вырубленного...
Он спросил с сомнением:
– Мы слышали, что рубить камень придется... гм...
– Под Хребтом? – договорил за него я. – Все верно. И вы подумали, какой дурак этот лорд!.. Но раз платит хорошо, почему не принять даже такое предложение?.. Кто-то спорит, но вы все-таки приехали. И правильно сделали.
Он смотрел несколько ошарашенно, каменотесы за его спиной переглядывались, на лицах смущение, отводили взгляды.
Мастер Маргулер сказал осторожно:
– Ну, это не наше дело обсуждать...
– Ваше, – заверил я. – Обсуждайте сколько угодно! У нас свобода слова. Но работу делайте. Можете сразу, как приедете, начинать рубить камень, я там отметил от и до.
– Там кто-то уже есть?
– Вы уже третья бригада, – заверил я. – Первые две начали с того, что срубили себе бараки для жилья.
– Разумно, – проворчал Маргулер. Он все еще посматривал на меня настороженно, я хоть и дурак со своей дурацкой затеей, но какой-то не такой дурак. – Мы тоже сделаем свой. У нас цех со своим уставом. И своим котлом.
– Ваше право, – согласился я. – Лишь бы работе это не мешало. Пойдемте, мастер Маргулер, в мои покои. Получите плату на свою бригаду...
Маргулер деловито пересчитывал монеты, когда вбежал раскрасневшийся и запыхавшийся паж в нарядном камзоле и разноцветных штанишках: одна штанина красная, другая – зеленая, отвесил церемонный поклон и прокричал звонким и срывающимся от усердия голосом:
– Доблестный сэр Ричард! Ваши верные рыцари со всей почтительностью не начинают пир до вашего появления!
Я поморщился, сказал мастеру:
– Вам хорошо: камень долбите! А мне вот идти пить надо.
Он впервые ухмыльнулся, в запавших медвежьих глазках появились веселые искорки понимания.
– У всех свои трудности. Спасибо за щедрую плату, ваша светлость.
– После завершения работы, – пообещал я, – всех ожидают премии!
Он крякнул, но смолчал, только посмотрел на меня снова, как на припадочного. Я ответил широкой улыбкой, мол, а ты возьми и откажись от премии, раз не ждешь ее при жизни.
– Спасибо, – повторил он осторожно. – С вашего позволения, мы завтра с утра и отбудем.
Отлично, – сказал я. – Скажите о себе на кухне. Вас покормят за государственный счет...
Он удивился:
– Это за какой такой?
– За мой, – сказал я сердито. – Могу я хоть когда-то не хвастаться своей щедростью?
Он улыбнулся и ушел, а я отправился вслед за пажом, что прямо раздувается от гордости. Вообще-то паж должен топать позади, но в нашем постоянно перестраиваемом муравейнике они лучше ориентируются, где что и как, а я в своей огромной крепости-городе могу и заблудиться.
Большой зал с голыми жутковатыми стенами из литого камня, настолько гладкими, что кажутся металлическими. Ни одного ковра или шкуры, зато успели навезти и расставить под стенами светильники. Пахнет горящим маслом, ароматы приятные, что-то подмешивают для запаха, посреди три узких длинных стола, составлены подковой, пестро и ярко одетые рыцари слушают песню барда.
Я остановился в дверном проеме, разом оглядывая как своих рыцарей, так и лордов, что уже отправили свои медлительные войска в их земли, а сами задержались на несколько дней, заканчивая пир. Сразу уехали только те, кто привел с собой небольшие конные отряды, они с ними и вернутся, а у кого еще и пешие, те все равно их обгонят по возвращении.
За столом – Растер, Макс, Норберт – понятно, голытьба, если так уж начистоту, самые надежные для любого властителя люди, но гораздо важнее, что в зале барон Альбрехт, граф Ришар де Бюэй и другие владетельные лорды, у которых свои земли и крепкие замки. Могли бы, отбыв повинность перед сюзереном, с чувством выполненного долга поспешить вернуться в собственные владения, где вся законодательная, а также исполнительная власть – у них...
Вместе держатся рыцари из Амило и Амальфи: Зигфрид, Тюрингем, Ульман, Вернигора, виконт Теодерих, еще с десяток приехавших вместе с ними. Хотя уже освоились со всеми и передружились, но все же чувствуют общие корни. Сближает и то, что не все они «чистые рыцари»: если барон Альбрехт или даже малоприметный Норберт могут легко назвать по двенадцать поколений своих знатных предков, то эти почти все рыцари в первом поколении, сами чувствуют свою недостаточную рыцарственность и по манерам, и по знанию благородных обычаев.
Асмер и Бернард тоже сидят вместе, хотя ни тот ни другой не комплексует из-за соседства знатных лордов. В Зорре, где жестокие бои равняют всех, ценится только доблесть, а не череда великих предков.
Из новичков выделяется сэр Жоффруа де Шарни, уже немолодой, но крепкий, как дуб в расцвете сил, прокаленный походами и войнами, что вытопили из него не только жир, но и лишнее мясо, весь перевит жилами, крепкий и костистый. Он еще по прибытии под мои знамена сообщил гордо, что побывал даже в Иерусалиме и, наслушавшись о молодом и амбициозном гроссграфе, хочет предложить ему свой меч и услуги в надежде, что не придется доживать в старости, а удастся красиво погибнуть в бою за какое-нить справедливое дело.
Чем-то он показался мне похожим на Макса, таким наш Максимилиан станет лет через двадцать-тридцать, и уже потому, что к Максу чувствую симпатию и доверие, сэра Жоффруа принял с сердечным теплом и сразу пригласил поучаствовать в пире.
Появился отец Дитрих в сопровождении тихого монашка, в руках Великого Инквизитора толстенная Библия. Рыцари наперебой бросились к нему испрашивать благословения. Растер суетливо придвинул инквизитору кресло. Отец Дитрих с неохотой передал книгу монаху, даже я со своего места уловил запах свежей типографской краски, опустился на сиденье, разговоры сразу стали сдержаннее, исчезли грубые шуточки.
Сэр Растер с оттоптанными медведями ушами первым сквозь шум и гам услышал скрип открываемой двери, я не успел сделать и пару шагов, как он заорал радостно и как бы с удивлением:
– Сэр Ричард!
Я улыбался и красиво помахивал рукой.
– Да-да, я самый. Все свободны, всем сидеть.
Начался пир, шумный, веселый и бестолковый, но бестолковость вижу только я, для всех остальных в нем заключен большой и сакральный смысл. Я, как положено, широко улыбался и милостиво наклонял голову, произнес тост из общих слов, все дружно и лихо осушили кубки, а затем уже пошло по накатанной.
Я ухитрялся урывками думать о Тоннеле, в то же время улыбался и снова кивал, иногда пожимал плечами, даже не расслышав вопроса, снова поднимал кубок, улыбался, наклонял голову.
Сэр Растер, уже красномордый, очень веселый, наклонился к уху сэра Норберта и проревел весело:
– Против кого молчим? Сэр Норберт, если ты глуп, то поступаешь умно, но если умен, то поступаешь глупо. Но ты ж не глуп, скажи тост!
Норберт отнекивался, но на него насели, заорали, начали подталкивать, недовольный Норберт Дарабос наконец встал, кубок в правой руке, посмотрел на меня бесстрашно и прямо.
– Сэр Ричард старше доблестью, чем годами. Мне повезло, что я среди его соратников. Полагаю, нам всем повезло. Так сдвинем же кубки, чтобы и дальше наш путь был так же прям и славен!
Со звоном и радостным стуком кубки встретились над столами, красные капли щедро орошают красные скатерти, я улыбался и снова милостиво наклонял голову, отвечая на поднятые бокалы тех, кто не в силах ко мне дотянуться.
Растер толкнул барона Альбрехта.
– Теперь ты!
Барон с улыбкой покачал головой.
– Нет-нет.
– Почему? Вон даже Норберт и то...
Барон снова покачал головой.
– Простите, но в чем я силен, сейчас не ко времени, а что сейчас ко времени, в том я не силен.
– Ну вот, – сказал Растер разочарованно, – снова умничает, ничего не понятно... Ненавижу тех, кто помнит, что было на прошлом пиру!
Сэр Варанг и сэр Ришар сдвинули головы и тихонько переговаривались, Растер дотянулся до Ришара и бухнул его по спине кулаком.
– Граф, – взревел он мощно, – беседа должна быть столь же общим достоянием пирующих, как и это прекрасное вино! Не так ли, сэр Ричард?
Я кивнул.
– Когда за столом больше двух, говорят вслух.
– Золотые слова, – проревел Растер. – Сэр Ришар, не расскажете ли, как вы весной поймали оленя с золотыми рогами? Говорят, ваши кони догоняют любого оленя так, будто бегают за черепахами!
Сэр Ришар со сдержанной гордостью улыбнулся.
– Как приятно, когда спрашивают о том, о чем самому хочется рассказать и без всякой просьбы! С удовольствием расскажу. Но в другой раз. Сейчас сам хочу спросить сэра Ричарда...
Он замялся, я сказал громко:
– Даже знаю, о чем. Спрашивайте.
– О чем? – спросил сэр Ришар осторожно.
– О тоннеле? – уточнил я. – Вижу-вижу, что у вас на уме...
Сэр Ришар шутливо пощупал свое лицо.
– Неужто я так прям? Неприлично даже... так вот поговаривают, вы послали к Хребту почти тысячу копейщиков?
– Не только, – уточнил я, – там и мечники, и лучники. Два десятка с арбалетами. А что вас интересует?
Он снова замялся, за столом начали стихать разговоры, прислушивались, я ловил на себе заинтересованные взгляды.
– Да как-то непонятно, – пробормотал он. – От кого охранять камнерубов? Или друг от друга?
Я сказал благожелательно:
– Сэр Ришар, вы отказались участвовать в прорытии тоннеля под Хребтом. Так что, уж простите, не допущены к корпоративным тайнам. Но если хотите и рыбку съесть, и девственность сохранить, могу рекомендовать придвинуть ваши войска поближе к тому месту, где начались работы.
Он посмотрел на меня в недоумении, взгляд его упал на пустой кубок передо мной, из-за спины выдвинулась рука с кувшином, из горлышка полилась темно-красная струя.
Лицо Ришара прояснилось, он решил, что все понял.
– Великий император Траян, – сказал он, – не разрешал исполнять приказы, данные после долго затянувшихся пиров.
– Это не приказ, – сказал я, приятно улыбаясь, – совет... Но вы откажитесь, откажитесь!
– Конечно, откажусь, – сказал он очень уверенно, даже чересчур уверенно. – Зачем бы я туда послал мои войска!
– Правильно делаете, – одобрил я. – Это я так, по доброте своей сделал вам такое предложение. Вам с другого конца Армландии двигаться? Последним прибудете, когда все хлынут... ладно, наливайте, а то все такие серьезные... и меня как-то странно понимаете...
...а во двор крепости все въезжают и въезжают телеги и подводы с бревнами, досками, черепицей, грудами битой дичи. Босоногие погонщики щелкают кнутами, направляя в сторону бойни стадо овец. Прошел отряд стражников, время сменить караулы, а возле кухни нарастает оживление, ворота винного подвала распахнуты, возле них сэр Растер размахивает руками, указывая, что и куда, а дюжие мужики выкатывают солидных размеров бочку...
Я вздохнул, сэр Растер верен себе: если не поход – то пир, а для чего еще живет человек? Но для меня важнее вон те люди, крепкие и кряжистые мужчины, прибывшие в длинной повозке на тяжелых колесах. В упряжке не кони, а могучие волы, что значит: работники прибыли со своим инструментом, запросят больше.
Пока пир не начался, я поспешно спустился. Каменотесы дружно сдернули с голов шапки и поклонились, но не чересчур, они не мои люди, а кто чересчур роняет достоинство, тому и платят меньше.
Вперед выступил мужик с длинными волосами и бородой, где седых волос больше, чем черных, но здоровенный и мускулистый, как выросший на камнях дуб.
– Мастер Маргулер, – назвался он. – Линдон Маргулер.
– Приветствую, мастер Маргулер, – сказал я. – Работу вы знаете, вижу. И не новички. Аванс выдам сейчас, а к работе чем раньше приступите, тем больше заработаете. Плачу от объема вырубленного...
Он спросил с сомнением:
– Мы слышали, что рубить камень придется... гм...
– Под Хребтом? – договорил за него я. – Все верно. И вы подумали, какой дурак этот лорд!.. Но раз платит хорошо, почему не принять даже такое предложение?.. Кто-то спорит, но вы все-таки приехали. И правильно сделали.
Он смотрел несколько ошарашенно, каменотесы за его спиной переглядывались, на лицах смущение, отводили взгляды.
Мастер Маргулер сказал осторожно:
– Ну, это не наше дело обсуждать...
– Ваше, – заверил я. – Обсуждайте сколько угодно! У нас свобода слова. Но работу делайте. Можете сразу, как приедете, начинать рубить камень, я там отметил от и до.
– Там кто-то уже есть?
– Вы уже третья бригада, – заверил я. – Первые две начали с того, что срубили себе бараки для жилья.
– Разумно, – проворчал Маргулер. Он все еще посматривал на меня настороженно, я хоть и дурак со своей дурацкой затеей, но какой-то не такой дурак. – Мы тоже сделаем свой. У нас цех со своим уставом. И своим котлом.
– Ваше право, – согласился я. – Лишь бы работе это не мешало. Пойдемте, мастер Маргулер, в мои покои. Получите плату на свою бригаду...
Маргулер деловито пересчитывал монеты, когда вбежал раскрасневшийся и запыхавшийся паж в нарядном камзоле и разноцветных штанишках: одна штанина красная, другая – зеленая, отвесил церемонный поклон и прокричал звонким и срывающимся от усердия голосом:
– Доблестный сэр Ричард! Ваши верные рыцари со всей почтительностью не начинают пир до вашего появления!
Я поморщился, сказал мастеру:
– Вам хорошо: камень долбите! А мне вот идти пить надо.
Он впервые ухмыльнулся, в запавших медвежьих глазках появились веселые искорки понимания.
– У всех свои трудности. Спасибо за щедрую плату, ваша светлость.
– После завершения работы, – пообещал я, – всех ожидают премии!
Он крякнул, но смолчал, только посмотрел на меня снова, как на припадочного. Я ответил широкой улыбкой, мол, а ты возьми и откажись от премии, раз не ждешь ее при жизни.
– Спасибо, – повторил он осторожно. – С вашего позволения, мы завтра с утра и отбудем.
Отлично, – сказал я. – Скажите о себе на кухне. Вас покормят за государственный счет...
Он удивился:
– Это за какой такой?
– За мой, – сказал я сердито. – Могу я хоть когда-то не хвастаться своей щедростью?
Он улыбнулся и ушел, а я отправился вслед за пажом, что прямо раздувается от гордости. Вообще-то паж должен топать позади, но в нашем постоянно перестраиваемом муравейнике они лучше ориентируются, где что и как, а я в своей огромной крепости-городе могу и заблудиться.
Большой зал с голыми жутковатыми стенами из литого камня, настолько гладкими, что кажутся металлическими. Ни одного ковра или шкуры, зато успели навезти и расставить под стенами светильники. Пахнет горящим маслом, ароматы приятные, что-то подмешивают для запаха, посреди три узких длинных стола, составлены подковой, пестро и ярко одетые рыцари слушают песню барда.
Я остановился в дверном проеме, разом оглядывая как своих рыцарей, так и лордов, что уже отправили свои медлительные войска в их земли, а сами задержались на несколько дней, заканчивая пир. Сразу уехали только те, кто привел с собой небольшие конные отряды, они с ними и вернутся, а у кого еще и пешие, те все равно их обгонят по возвращении.
За столом – Растер, Макс, Норберт – понятно, голытьба, если так уж начистоту, самые надежные для любого властителя люди, но гораздо важнее, что в зале барон Альбрехт, граф Ришар де Бюэй и другие владетельные лорды, у которых свои земли и крепкие замки. Могли бы, отбыв повинность перед сюзереном, с чувством выполненного долга поспешить вернуться в собственные владения, где вся законодательная, а также исполнительная власть – у них...
Вместе держатся рыцари из Амило и Амальфи: Зигфрид, Тюрингем, Ульман, Вернигора, виконт Теодерих, еще с десяток приехавших вместе с ними. Хотя уже освоились со всеми и передружились, но все же чувствуют общие корни. Сближает и то, что не все они «чистые рыцари»: если барон Альбрехт или даже малоприметный Норберт могут легко назвать по двенадцать поколений своих знатных предков, то эти почти все рыцари в первом поколении, сами чувствуют свою недостаточную рыцарственность и по манерам, и по знанию благородных обычаев.
Асмер и Бернард тоже сидят вместе, хотя ни тот ни другой не комплексует из-за соседства знатных лордов. В Зорре, где жестокие бои равняют всех, ценится только доблесть, а не череда великих предков.
Из новичков выделяется сэр Жоффруа де Шарни, уже немолодой, но крепкий, как дуб в расцвете сил, прокаленный походами и войнами, что вытопили из него не только жир, но и лишнее мясо, весь перевит жилами, крепкий и костистый. Он еще по прибытии под мои знамена сообщил гордо, что побывал даже в Иерусалиме и, наслушавшись о молодом и амбициозном гроссграфе, хочет предложить ему свой меч и услуги в надежде, что не придется доживать в старости, а удастся красиво погибнуть в бою за какое-нить справедливое дело.
Чем-то он показался мне похожим на Макса, таким наш Максимилиан станет лет через двадцать-тридцать, и уже потому, что к Максу чувствую симпатию и доверие, сэра Жоффруа принял с сердечным теплом и сразу пригласил поучаствовать в пире.
Появился отец Дитрих в сопровождении тихого монашка, в руках Великого Инквизитора толстенная Библия. Рыцари наперебой бросились к нему испрашивать благословения. Растер суетливо придвинул инквизитору кресло. Отец Дитрих с неохотой передал книгу монаху, даже я со своего места уловил запах свежей типографской краски, опустился на сиденье, разговоры сразу стали сдержаннее, исчезли грубые шуточки.
Сэр Растер с оттоптанными медведями ушами первым сквозь шум и гам услышал скрип открываемой двери, я не успел сделать и пару шагов, как он заорал радостно и как бы с удивлением:
– Сэр Ричард!
Я улыбался и красиво помахивал рукой.
– Да-да, я самый. Все свободны, всем сидеть.
Начался пир, шумный, веселый и бестолковый, но бестолковость вижу только я, для всех остальных в нем заключен большой и сакральный смысл. Я, как положено, широко улыбался и милостиво наклонял голову, произнес тост из общих слов, все дружно и лихо осушили кубки, а затем уже пошло по накатанной.
Я ухитрялся урывками думать о Тоннеле, в то же время улыбался и снова кивал, иногда пожимал плечами, даже не расслышав вопроса, снова поднимал кубок, улыбался, наклонял голову.
Сэр Растер, уже красномордый, очень веселый, наклонился к уху сэра Норберта и проревел весело:
– Против кого молчим? Сэр Норберт, если ты глуп, то поступаешь умно, но если умен, то поступаешь глупо. Но ты ж не глуп, скажи тост!
Норберт отнекивался, но на него насели, заорали, начали подталкивать, недовольный Норберт Дарабос наконец встал, кубок в правой руке, посмотрел на меня бесстрашно и прямо.
– Сэр Ричард старше доблестью, чем годами. Мне повезло, что я среди его соратников. Полагаю, нам всем повезло. Так сдвинем же кубки, чтобы и дальше наш путь был так же прям и славен!
Со звоном и радостным стуком кубки встретились над столами, красные капли щедро орошают красные скатерти, я улыбался и снова милостиво наклонял голову, отвечая на поднятые бокалы тех, кто не в силах ко мне дотянуться.
Растер толкнул барона Альбрехта.
– Теперь ты!
Барон с улыбкой покачал головой.
– Нет-нет.
– Почему? Вон даже Норберт и то...
Барон снова покачал головой.
– Простите, но в чем я силен, сейчас не ко времени, а что сейчас ко времени, в том я не силен.
– Ну вот, – сказал Растер разочарованно, – снова умничает, ничего не понятно... Ненавижу тех, кто помнит, что было на прошлом пиру!
Сэр Варанг и сэр Ришар сдвинули головы и тихонько переговаривались, Растер дотянулся до Ришара и бухнул его по спине кулаком.
– Граф, – взревел он мощно, – беседа должна быть столь же общим достоянием пирующих, как и это прекрасное вино! Не так ли, сэр Ричард?
Я кивнул.
– Когда за столом больше двух, говорят вслух.
– Золотые слова, – проревел Растер. – Сэр Ришар, не расскажете ли, как вы весной поймали оленя с золотыми рогами? Говорят, ваши кони догоняют любого оленя так, будто бегают за черепахами!
Сэр Ришар со сдержанной гордостью улыбнулся.
– Как приятно, когда спрашивают о том, о чем самому хочется рассказать и без всякой просьбы! С удовольствием расскажу. Но в другой раз. Сейчас сам хочу спросить сэра Ричарда...
Он замялся, я сказал громко:
– Даже знаю, о чем. Спрашивайте.
– О чем? – спросил сэр Ришар осторожно.
– О тоннеле? – уточнил я. – Вижу-вижу, что у вас на уме...
Сэр Ришар шутливо пощупал свое лицо.
– Неужто я так прям? Неприлично даже... так вот поговаривают, вы послали к Хребту почти тысячу копейщиков?
– Не только, – уточнил я, – там и мечники, и лучники. Два десятка с арбалетами. А что вас интересует?
Он снова замялся, за столом начали стихать разговоры, прислушивались, я ловил на себе заинтересованные взгляды.
– Да как-то непонятно, – пробормотал он. – От кого охранять камнерубов? Или друг от друга?
Я сказал благожелательно:
– Сэр Ришар, вы отказались участвовать в прорытии тоннеля под Хребтом. Так что, уж простите, не допущены к корпоративным тайнам. Но если хотите и рыбку съесть, и девственность сохранить, могу рекомендовать придвинуть ваши войска поближе к тому месту, где начались работы.
Он посмотрел на меня в недоумении, взгляд его упал на пустой кубок передо мной, из-за спины выдвинулась рука с кувшином, из горлышка полилась темно-красная струя.
Лицо Ришара прояснилось, он решил, что все понял.
– Великий император Траян, – сказал он, – не разрешал исполнять приказы, данные после долго затянувшихся пиров.
– Это не приказ, – сказал я, приятно улыбаясь, – совет... Но вы откажитесь, откажитесь!
– Конечно, откажусь, – сказал он очень уверенно, даже чересчур уверенно. – Зачем бы я туда послал мои войска!
– Правильно делаете, – одобрил я. – Это я так, по доброте своей сделал вам такое предложение. Вам с другого конца Армландии двигаться? Последним прибудете, когда все хлынут... ладно, наливайте, а то все такие серьезные... и меня как-то странно понимаете...