Страница:
Сеньора Кальверас кивнула, потом протянула Дженни мисочку с кружочками лука и несколько полосок ткани.
— Это для малышки, — сказала она. Дженни тупо поглядела на лук,
— Она должна это съесть?
— Нет, сеньора, — мягко произнесла сеньора Кальверас. — Это надо прибинтовать к подошвам ног. Лук вытянет жар.
Она приподняла босую ногу и ловкими движениями показала Дженни, куда надо привязать нарезанный лук.
— Спасибо, — поблагодарила Дженни. Как же она забыла, что лук действует не хуже, чем чай из лопуха? Но у каждой женщины свое излюбленное средство.
Грасиела не двигалась. Все так же согнувшись она смотрела затуманенными лихорадкой глазами на свои ноги.
— Девочка, как же ты меня напугала! Как мне это не нравится! — говорила Дженни, выжимая тряпку и осторожно стирая пыль с лица Грасиелы.
— Мне больно, — прошептала та.
— Я знаю. Я смажу тебе лицо алоэ, как — только ты искупаешься.
— Я не хочу есть. Я хочу только спать.
— Хорошо. Встань, я вытру тебя полотенцем.
Дженни подняла девочку и поставила на ноги. Грасиела покачнулась, словно от невидимого ветра, глаза ее были закрыты. Дженни вытерла ее, надела ночную рубашку и отнесла в гамак. Подсунула под голову подушку и накрыла Грасиелу до подбородка тонкой простыней. Грасиела подняла на нее глаза.
— Мне нужен мой медальон.
Дженни валилась с ног, но если девочке понадобился медальон… Скрипнув зубами, она покопалась в одежде Грасиелы, отыскала медальон и прикрепила его к ночной рубашке девочки.
— Что-нибудь еще, ваше величество?
— Я не прочитала молитвы.
— Я их прочитаю вместо тебя. Отец наш небесный и так далее, благослови всех кузенов и убей Дженни. Аминь! Теперь подними ноги, я должна привязать к ним лук.
Грасиела молча подняла маленькую ножку и позволила Дженни прибинтовать к подошве лук. Она явно не считала, что лекарство это странное, как это казалось Дженни. Обвязав вторую ногу, Дженни смазала алоэ лицо и шею девочки.
— Так тебе лучше?
Грасиела посмотрела на Дженни своими зеленовато-голубыми глазами с явной благодарностью.
— Спасибо, — прошептала она по-испански. Ее веки трепетали от усталости, но она все-таки подставила щеку для поцелуя.
Эта сцена трогала и умиляла Дженни ровно до тех пор, пока она не бросила взгляд на до сих пор не вытертую лужицу рвоты. Она должна это сделать. Блевотина не исчезнет сама собой. Опустившись на колени, Дженни, давясь от отвращения, подтирала пол. Господи, вот никогда бы не поверила, что придется убирать чью-то блевотину.
Ничего удивительного, что ее мать была злая, как змея. С шестью-то ребятишками ей приходилось заниматься таким противным делом нередко. Как подумаешь теперь, спустя годы, это же просто чудо, что мать не покидала ребятню в ближайшую шахту или сама не кинулась туда. Ее наверняка подмывало сделать это по двадцать раз на дню.
Шатаясь от изнеможения, Дженни поглядела на остывшую в ванне воду, размышляя, хватит ли у нее сил вымыться самой. Одно из двух: либо найти эти силы, либо чесаться всю ночь. Дженни разделась и по-быстрому ополоснулась. Потом, перегнувшись через край ванны и пользуясь куском твердого коричневатого мыла, стала мыть голову. Вода мгновенно почернела. Избавление от ваксы на волосах было единственной радостью за весь нынешний день.
Охотнее всего она немедленно завалилась бы в гамак, но надо дождаться сеньору Кальверас с целебным чаем, потом этот чай остудить, поднять Грасиелу, что вряд ли будет легко, и заставить ее выпить отвар. Тем не менее все приходит к концу, и вскоре Дженни уже подносила чашку к губам девочки.
— Какой противный вкус, — запротестовала Грасиела, передернув плечами.
— Глотай быстрее, и все. Нет-нет, пей до конца.
Дженни погасила свечи и улеглась в гамак, вернее сказать, камнем рухнула в него. Но при всей усталости никак не могла заснуть. Напряженно прислушивалась к дыханию Грасиелы. Едва ребенок шевельнется, Дженни уже поднимает голову и вглядывается во тьму. Но еще хуже было, когда девочка долго не двигалась.
Заведя руки за голову, Дженни смотрела в потолок и думала, думала свою беспокойную думу.
Ее собственная жизнь кончена, если ребенок умрет у нее на руках. Болезнь Грасиелы на ее совести! Ее ошибка… а чья же еще? Она слишком долго держала девочку на солнце, да еще к тому же в седле.
Если девочка погибнет, Дженни остается только выкопать могилу для самой себя и прыгнуть туда, потому что смерть Грасиелы вызовет неукротимый гнев Маргариты. Если Дженни не покончит с собой, то Маргарита спустится с небес и убьет ее, причем сделает смерть ужасной, Дженни это понимает.
Дай Бог, чтобы все обошлось! Теперь они станут двигаться медленнее. Каждый вечер Дженни будет нанимать комнату, будет также следить, чтобы ребенок ел три раза в день и все три раза получал молоко.
А еще Дженни намеревалась молиться, просить Господа Бога и Маргариту, чтобы Роберт Сандерс остался в живых, чтобы находился в добром здоровье. Самое худшее, что может случиться в горькой жизни Дженни, — это смерть Роберта Сандерса. Тогда ребенок останется у нее на руках на все треклятые двенадцать лет, не меньше, а за это время она доведет себя до полусмерти. Убирать блевотину и Бог знает что еще делать… К черту, к черту, к черту!
Наконец, измученная чувством вины, надышавшись запахом лука, Дженни впала в тяжелый сон, не приносящий отдыха. Во сне она видела себя снова ребенком, за ней гнались ее мать и ковбой и бросаля в нее луковицы.
— Я не знаю никаких сказок, — повторила Дженни в пятнадцатый раз. Она сделала глубокий-глубокий вдох, задержала воздух в груди, потом медленно выпустила его сквозь сжатые губы. Если уж этот ребенок что-то вобьет себе в голову, этого не выбьешь никакими силами на земле.
— За пять минут, которые прошли с тех пор, как ты меня в последний раз просила об этом, мне неоткуда было взять для тебя сказку. Давай я прочту тебе несколько моих любимых слов из словаря.
— Мы это делали сегодня утром.
Неужели это было сегодня утром? Дженни казалось, что прошло несколько недель. Может, целая жизнь. Она так долго сидела у гамака Грасиелы на твердом табурете, что у нее разболелся копчик, а потом и весь позвоночник. Подвигаться довелось только раз, когда Дженни убирала новую порцию блевотины. Остальное время она либо смотрела, как девочка спит, либо развлекала ее из последних сил, когда та просыпалась.
Грасиела отколола медальон от ночной рубашки, открыла золотое сердечко и уставилась на портреты внутри. Глаза ее налились слезами.
— Дай мне взглянуть на твой медальон, — попросила Дженни.
Ей не было особого дела до портретов, но так она скоротает хоть еще несколько минут бесконечно долгого дня. К тому же если девчонка не будет глазеть на портреты, то не разревется.
Дженни взвесила медальон на ладони, чтобы ощутить тяжесть изделия из настоящего золота. Ее раздражало, что вот шестилетняя девчонка привыкла носить золотые украшения, а у нее самой ничего подобного никогда не было. Не то чтобы она очень уж этого хотела. Однако каждый взгляд на этот золотой медальон напоминал Дженни о бездонной пропасти между ней и Грасиелой. Она со вздохом открыла маленькое золотое сердечко и посмотрела внутрь.
Так вот он, святой Роберто!
Маленький портрет изображал красивого сукина сына, одетого в форменную куртку с широким галстуком. Волосы темные, глаза светлые, как у Тая, но Роберт выглядел иначе, мягче, что ли, нежели брат. Дженни в одну секунду поняла, кто в семье Сандерс настоящий мужчина. Во внешности Тая не было ничего неуверенного, смазанного. Ничего нерешительного во взгляде. Роберт выглядел как человек, рожденный нашептывать красивые стишки при луне, в то время как Тай был мужчиной, созданным при жарком свете солнца. У Роберта на пальцах должны быть чернильные пятна, а у Тая — мозоли.
Роберт не вызывал у Дженни ни малейшего интереса — был бы он только жив и здоров!
Потом Дженни пригляделась к портрету Маргариты. Казалось, Маргарита хочет подбодрить ее своей улыбкой. Чувство вины камнем легло Дженни на сердце. Все шло так, как она и предсказывала. У нее нет материнской жилки. Но Маргарита отказывалась этому верить. Ее непоколебимая вера в Дженни так и лучилась с портрета. Дженни трудно было себе вообразить, но Маргарита улыбалась именно ей, Дженни. Еще раз вздохнув, она закрыла медальон и отдала его Грасиеле.
— Какую-нибудь одну сказку ты должна знать. Придумай, пожалуйста!
— Ладно, — едва ли не прорычала Дженни, — если ты тогда прекратишь свое нытье, я попробую. Дай подумать… 0'кей! Скажем, так: жили…
— Надо начинать словами «давным-давно в старину» .
— Не подгоняй меня. Ладно. Давным-давно в старину жили на свете шестеро заносчивых богатых ребятишек, которых еще детьми украли ведьма и ее злобный дружок. Украли и отвезли жить на гору.
Грасиела не сводила глаз с лица Дженни.
— У ведьмы были рыжие волосы и голубые глаза?
Глаза у Дженни превратились в щелочки.
— Знаешь ли, мне иногда хочется выбить из тебя всякую чушь!
— А как тогда выглядела ведьма?
Ни малейшего страха на лице у паршивки. Выходит, Грасиела заметила, что Дженни только грозит — и все. Надо об этом поразмыслить на досуге.
— Достаточно противно, но она не была похожа на меня. У нее были седые волосы и змеиные глаза.
— О-о-о! — Грасиела хлопнула в ладоши. — Змеиные глаза! А кто-нибудь из богатых ребятишек был похож на меня?
— Там были три девочки и три мальчика, и одна заносчивая богатая девочка выглядела точь-в-точь как ты.
— Во что она была одета? Она носила красивые платья? У нее были кисточки на туфельках?
Дженни не без хитрости покосилась на гамак.
— А как ты думаешь, что она носила?
Слушая, как Грасиела взахлеб описывает одежду девочки, Дженни подумала, что рассказывать сказки — не такое уж трудное занятие, как ей казалось. Можно попытаться еще. Хороший повод, чтобы употреблять новые слова и немного поучить Грасиелу.
— Злая ведьма была педанткой. Ты помнишь, что это значит?
Грасиела с важностью кивнула:
— Этим словом называют человека, у которого очень много всяких правил. Как у тебя.
— Совершенно правильно, и не забывай этого.
У девочки хорошая память. Они узнали слово «педант» только сегодня утром. Да, со сказками дело пойдет на лад.
На третий день Дженни обошла всю деревню и вернулась к себе с несколькими листками пожелтевшей бумаги и огрызком карандаша. Большую часть времени Грасиела провела за рисованием. Над одним из рисунков она смеялась, над другим вдруг заплакала. Дженни потом долго рассматривала листки, но, глядя на детские каракули, не могла взять в толк, над чем тут смеяться и плакать.
Дженни буквально лихорадило оттого, что из-за болезни Грасиелы они так задерживаются, а острый запах лука отбил у нее нюх на все прочие запахи. Она просто жаждала сесть в седло и ехать дальше.
Утром четвертого дня у девочки, благодарение Богу, установилась нормальная температура, глаза стали ясными и блестящими. Дженни уже не боялась, что Граеиела умрет, и ей снова хотелось убить паршивку.
— Давай пойдем погулять, — предложила она Грасиеле. — Проверим, как тебя держат ноги. Если все в порядке, то завтра утром двинемся снова в путь.
Граеиела так и вспыхнула от радости при мысли покинуть маленькую, душную, провонявшую луком комнатенку. Оделась быстрее, чем когда-либо на памяти Дженни. Глядя на нес, Дженни просто поражалась: не будь она сама свидетельницей, ни за что бы не поверила, что этот ребенок провел последние три дня в гамаке, слабый, как слепой щенок. Когда они вышли на залитую солнцем улицу, Грасиела улыбнулась Дженни.
— У тебя совсем не осталось черного на волосах. Так гораздо лучше. Волосы красивые и блестящие, и цвет настоящий.
— Я их мыла каждый день, — застенчиво объяснила Дженни.
Даже намек на комплимент смущал ее. Она не знала, как на это отвечать. Грасиеле нравилось болтать о волосах, о платьях и тому подобной чепухе, иногда это было даже интересно. Но девочка впервые за все время сказала что-то откровенно похвальное о наружности Дженни, и она даже рассердилась на себя, почувствовав, как счастлива тем, что Граеиела нашла в ней нечто, достойное восхищения.
Они шли бок о бок по немощеной главной улице деревни, стараясь держаться в тени и кивая встречным. Деревня была очень маленькая, без видимых источников существования. Никаких ремесел. Железная дорога далеко отсюда на восток.
— Мне нужен зонтик, — заявила Граеиела, щурясь на солнце.
— Ну что ж, ты его не получишь.
— Почему?
Каждый раз, как Дженни слышала это «почему?», руки у нее сами собой сжималиеь в кулаки. Она начинала ненавидеть это лово. От него цепенели мозги.
— Кузен Хорхе!
— Что?
Дженни оторвалась от своих размышлений как раз вовремя, чтобы ухватить Грасиелу за мантилью и не дать ей кинуться к мужчине, который повернулся на звук детского голоса и теперь стоял посреди улицы, вперив взгляд в Дженни.
— Пусти меня! — вырывалась Грасиела. — Это кузен Хорхе. Он увезет меня домой!
— Кузен Хорхе?
Дженни снова взглянула на мужчину. Он откинул пончо, и она увидела пистолеты у него на поясе. Дело приобретало скверный оборот.
— Малышка… — заговорила Дженни. отбрасывая назад концы собственного пончо, — сколько еще у тебя этих мерзких кузенов?
Первая пуля просвистела у нее над ухом.
Глава 9
— Это для малышки, — сказала она. Дженни тупо поглядела на лук,
— Она должна это съесть?
— Нет, сеньора, — мягко произнесла сеньора Кальверас. — Это надо прибинтовать к подошвам ног. Лук вытянет жар.
Она приподняла босую ногу и ловкими движениями показала Дженни, куда надо привязать нарезанный лук.
— Спасибо, — поблагодарила Дженни. Как же она забыла, что лук действует не хуже, чем чай из лопуха? Но у каждой женщины свое излюбленное средство.
Грасиела не двигалась. Все так же согнувшись она смотрела затуманенными лихорадкой глазами на свои ноги.
— Девочка, как же ты меня напугала! Как мне это не нравится! — говорила Дженни, выжимая тряпку и осторожно стирая пыль с лица Грасиелы.
— Мне больно, — прошептала та.
— Я знаю. Я смажу тебе лицо алоэ, как — только ты искупаешься.
— Я не хочу есть. Я хочу только спать.
— Хорошо. Встань, я вытру тебя полотенцем.
Дженни подняла девочку и поставила на ноги. Грасиела покачнулась, словно от невидимого ветра, глаза ее были закрыты. Дженни вытерла ее, надела ночную рубашку и отнесла в гамак. Подсунула под голову подушку и накрыла Грасиелу до подбородка тонкой простыней. Грасиела подняла на нее глаза.
— Мне нужен мой медальон.
Дженни валилась с ног, но если девочке понадобился медальон… Скрипнув зубами, она покопалась в одежде Грасиелы, отыскала медальон и прикрепила его к ночной рубашке девочки.
— Что-нибудь еще, ваше величество?
— Я не прочитала молитвы.
— Я их прочитаю вместо тебя. Отец наш небесный и так далее, благослови всех кузенов и убей Дженни. Аминь! Теперь подними ноги, я должна привязать к ним лук.
Грасиела молча подняла маленькую ножку и позволила Дженни прибинтовать к подошве лук. Она явно не считала, что лекарство это странное, как это казалось Дженни. Обвязав вторую ногу, Дженни смазала алоэ лицо и шею девочки.
— Так тебе лучше?
Грасиела посмотрела на Дженни своими зеленовато-голубыми глазами с явной благодарностью.
— Спасибо, — прошептала она по-испански. Ее веки трепетали от усталости, но она все-таки подставила щеку для поцелуя.
Эта сцена трогала и умиляла Дженни ровно до тех пор, пока она не бросила взгляд на до сих пор не вытертую лужицу рвоты. Она должна это сделать. Блевотина не исчезнет сама собой. Опустившись на колени, Дженни, давясь от отвращения, подтирала пол. Господи, вот никогда бы не поверила, что придется убирать чью-то блевотину.
Ничего удивительного, что ее мать была злая, как змея. С шестью-то ребятишками ей приходилось заниматься таким противным делом нередко. Как подумаешь теперь, спустя годы, это же просто чудо, что мать не покидала ребятню в ближайшую шахту или сама не кинулась туда. Ее наверняка подмывало сделать это по двадцать раз на дню.
Шатаясь от изнеможения, Дженни поглядела на остывшую в ванне воду, размышляя, хватит ли у нее сил вымыться самой. Одно из двух: либо найти эти силы, либо чесаться всю ночь. Дженни разделась и по-быстрому ополоснулась. Потом, перегнувшись через край ванны и пользуясь куском твердого коричневатого мыла, стала мыть голову. Вода мгновенно почернела. Избавление от ваксы на волосах было единственной радостью за весь нынешний день.
Охотнее всего она немедленно завалилась бы в гамак, но надо дождаться сеньору Кальверас с целебным чаем, потом этот чай остудить, поднять Грасиелу, что вряд ли будет легко, и заставить ее выпить отвар. Тем не менее все приходит к концу, и вскоре Дженни уже подносила чашку к губам девочки.
— Какой противный вкус, — запротестовала Грасиела, передернув плечами.
— Глотай быстрее, и все. Нет-нет, пей до конца.
Дженни погасила свечи и улеглась в гамак, вернее сказать, камнем рухнула в него. Но при всей усталости никак не могла заснуть. Напряженно прислушивалась к дыханию Грасиелы. Едва ребенок шевельнется, Дженни уже поднимает голову и вглядывается во тьму. Но еще хуже было, когда девочка долго не двигалась.
Заведя руки за голову, Дженни смотрела в потолок и думала, думала свою беспокойную думу.
Ее собственная жизнь кончена, если ребенок умрет у нее на руках. Болезнь Грасиелы на ее совести! Ее ошибка… а чья же еще? Она слишком долго держала девочку на солнце, да еще к тому же в седле.
Если девочка погибнет, Дженни остается только выкопать могилу для самой себя и прыгнуть туда, потому что смерть Грасиелы вызовет неукротимый гнев Маргариты. Если Дженни не покончит с собой, то Маргарита спустится с небес и убьет ее, причем сделает смерть ужасной, Дженни это понимает.
Дай Бог, чтобы все обошлось! Теперь они станут двигаться медленнее. Каждый вечер Дженни будет нанимать комнату, будет также следить, чтобы ребенок ел три раза в день и все три раза получал молоко.
А еще Дженни намеревалась молиться, просить Господа Бога и Маргариту, чтобы Роберт Сандерс остался в живых, чтобы находился в добром здоровье. Самое худшее, что может случиться в горькой жизни Дженни, — это смерть Роберта Сандерса. Тогда ребенок останется у нее на руках на все треклятые двенадцать лет, не меньше, а за это время она доведет себя до полусмерти. Убирать блевотину и Бог знает что еще делать… К черту, к черту, к черту!
Наконец, измученная чувством вины, надышавшись запахом лука, Дженни впала в тяжелый сон, не приносящий отдыха. Во сне она видела себя снова ребенком, за ней гнались ее мать и ковбой и бросаля в нее луковицы.
— Я не знаю никаких сказок, — повторила Дженни в пятнадцатый раз. Она сделала глубокий-глубокий вдох, задержала воздух в груди, потом медленно выпустила его сквозь сжатые губы. Если уж этот ребенок что-то вобьет себе в голову, этого не выбьешь никакими силами на земле.
— За пять минут, которые прошли с тех пор, как ты меня в последний раз просила об этом, мне неоткуда было взять для тебя сказку. Давай я прочту тебе несколько моих любимых слов из словаря.
— Мы это делали сегодня утром.
Неужели это было сегодня утром? Дженни казалось, что прошло несколько недель. Может, целая жизнь. Она так долго сидела у гамака Грасиелы на твердом табурете, что у нее разболелся копчик, а потом и весь позвоночник. Подвигаться довелось только раз, когда Дженни убирала новую порцию блевотины. Остальное время она либо смотрела, как девочка спит, либо развлекала ее из последних сил, когда та просыпалась.
Грасиела отколола медальон от ночной рубашки, открыла золотое сердечко и уставилась на портреты внутри. Глаза ее налились слезами.
— Дай мне взглянуть на твой медальон, — попросила Дженни.
Ей не было особого дела до портретов, но так она скоротает хоть еще несколько минут бесконечно долгого дня. К тому же если девчонка не будет глазеть на портреты, то не разревется.
Дженни взвесила медальон на ладони, чтобы ощутить тяжесть изделия из настоящего золота. Ее раздражало, что вот шестилетняя девчонка привыкла носить золотые украшения, а у нее самой ничего подобного никогда не было. Не то чтобы она очень уж этого хотела. Однако каждый взгляд на этот золотой медальон напоминал Дженни о бездонной пропасти между ней и Грасиелой. Она со вздохом открыла маленькое золотое сердечко и посмотрела внутрь.
Так вот он, святой Роберто!
Маленький портрет изображал красивого сукина сына, одетого в форменную куртку с широким галстуком. Волосы темные, глаза светлые, как у Тая, но Роберт выглядел иначе, мягче, что ли, нежели брат. Дженни в одну секунду поняла, кто в семье Сандерс настоящий мужчина. Во внешности Тая не было ничего неуверенного, смазанного. Ничего нерешительного во взгляде. Роберт выглядел как человек, рожденный нашептывать красивые стишки при луне, в то время как Тай был мужчиной, созданным при жарком свете солнца. У Роберта на пальцах должны быть чернильные пятна, а у Тая — мозоли.
Роберт не вызывал у Дженни ни малейшего интереса — был бы он только жив и здоров!
Потом Дженни пригляделась к портрету Маргариты. Казалось, Маргарита хочет подбодрить ее своей улыбкой. Чувство вины камнем легло Дженни на сердце. Все шло так, как она и предсказывала. У нее нет материнской жилки. Но Маргарита отказывалась этому верить. Ее непоколебимая вера в Дженни так и лучилась с портрета. Дженни трудно было себе вообразить, но Маргарита улыбалась именно ей, Дженни. Еще раз вздохнув, она закрыла медальон и отдала его Грасиеле.
— Какую-нибудь одну сказку ты должна знать. Придумай, пожалуйста!
— Ладно, — едва ли не прорычала Дженни, — если ты тогда прекратишь свое нытье, я попробую. Дай подумать… 0'кей! Скажем, так: жили…
— Надо начинать словами «давным-давно в старину» .
— Не подгоняй меня. Ладно. Давным-давно в старину жили на свете шестеро заносчивых богатых ребятишек, которых еще детьми украли ведьма и ее злобный дружок. Украли и отвезли жить на гору.
Грасиела не сводила глаз с лица Дженни.
— У ведьмы были рыжие волосы и голубые глаза?
Глаза у Дженни превратились в щелочки.
— Знаешь ли, мне иногда хочется выбить из тебя всякую чушь!
— А как тогда выглядела ведьма?
Ни малейшего страха на лице у паршивки. Выходит, Грасиела заметила, что Дженни только грозит — и все. Надо об этом поразмыслить на досуге.
— Достаточно противно, но она не была похожа на меня. У нее были седые волосы и змеиные глаза.
— О-о-о! — Грасиела хлопнула в ладоши. — Змеиные глаза! А кто-нибудь из богатых ребятишек был похож на меня?
— Там были три девочки и три мальчика, и одна заносчивая богатая девочка выглядела точь-в-точь как ты.
— Во что она была одета? Она носила красивые платья? У нее были кисточки на туфельках?
Дженни не без хитрости покосилась на гамак.
— А как ты думаешь, что она носила?
Слушая, как Грасиела взахлеб описывает одежду девочки, Дженни подумала, что рассказывать сказки — не такое уж трудное занятие, как ей казалось. Можно попытаться еще. Хороший повод, чтобы употреблять новые слова и немного поучить Грасиелу.
— Злая ведьма была педанткой. Ты помнишь, что это значит?
Грасиела с важностью кивнула:
— Этим словом называют человека, у которого очень много всяких правил. Как у тебя.
— Совершенно правильно, и не забывай этого.
У девочки хорошая память. Они узнали слово «педант» только сегодня утром. Да, со сказками дело пойдет на лад.
На третий день Дженни обошла всю деревню и вернулась к себе с несколькими листками пожелтевшей бумаги и огрызком карандаша. Большую часть времени Грасиела провела за рисованием. Над одним из рисунков она смеялась, над другим вдруг заплакала. Дженни потом долго рассматривала листки, но, глядя на детские каракули, не могла взять в толк, над чем тут смеяться и плакать.
Дженни буквально лихорадило оттого, что из-за болезни Грасиелы они так задерживаются, а острый запах лука отбил у нее нюх на все прочие запахи. Она просто жаждала сесть в седло и ехать дальше.
Утром четвертого дня у девочки, благодарение Богу, установилась нормальная температура, глаза стали ясными и блестящими. Дженни уже не боялась, что Граеиела умрет, и ей снова хотелось убить паршивку.
— Давай пойдем погулять, — предложила она Грасиеле. — Проверим, как тебя держат ноги. Если все в порядке, то завтра утром двинемся снова в путь.
Граеиела так и вспыхнула от радости при мысли покинуть маленькую, душную, провонявшую луком комнатенку. Оделась быстрее, чем когда-либо на памяти Дженни. Глядя на нес, Дженни просто поражалась: не будь она сама свидетельницей, ни за что бы не поверила, что этот ребенок провел последние три дня в гамаке, слабый, как слепой щенок. Когда они вышли на залитую солнцем улицу, Грасиела улыбнулась Дженни.
— У тебя совсем не осталось черного на волосах. Так гораздо лучше. Волосы красивые и блестящие, и цвет настоящий.
— Я их мыла каждый день, — застенчиво объяснила Дженни.
Даже намек на комплимент смущал ее. Она не знала, как на это отвечать. Грасиеле нравилось болтать о волосах, о платьях и тому подобной чепухе, иногда это было даже интересно. Но девочка впервые за все время сказала что-то откровенно похвальное о наружности Дженни, и она даже рассердилась на себя, почувствовав, как счастлива тем, что Граеиела нашла в ней нечто, достойное восхищения.
Они шли бок о бок по немощеной главной улице деревни, стараясь держаться в тени и кивая встречным. Деревня была очень маленькая, без видимых источников существования. Никаких ремесел. Железная дорога далеко отсюда на восток.
— Мне нужен зонтик, — заявила Граеиела, щурясь на солнце.
— Ну что ж, ты его не получишь.
— Почему?
Каждый раз, как Дженни слышала это «почему?», руки у нее сами собой сжималиеь в кулаки. Она начинала ненавидеть это лово. От него цепенели мозги.
— Кузен Хорхе!
— Что?
Дженни оторвалась от своих размышлений как раз вовремя, чтобы ухватить Грасиелу за мантилью и не дать ей кинуться к мужчине, который повернулся на звук детского голоса и теперь стоял посреди улицы, вперив взгляд в Дженни.
— Пусти меня! — вырывалась Грасиела. — Это кузен Хорхе. Он увезет меня домой!
— Кузен Хорхе?
Дженни снова взглянула на мужчину. Он откинул пончо, и она увидела пистолеты у него на поясе. Дело приобретало скверный оборот.
— Малышка… — заговорила Дженни. отбрасывая назад концы собственного пончо, — сколько еще у тебя этих мерзких кузенов?
Первая пуля просвистела у нее над ухом.
Глава 9
Тай резко натянул поводья и, повернув голову, прислушался к трескучей стрельбе. Если бы не выстрелы, он проехал бы мимо этой деревни, которая была слишком маленькой и жалкой, чтобы привлечь внимание Дженни. Невольное уважение к ее разуму и способностям значительно возросло с тех пор, как она выследила его и оставила связанным на манер бычка. Теперь, гадая, куда она отправилась и чем занимается, он прикидывал, что на ее месте стал бы предпринимать он сам.
Он разбил бы лагерь там, где мог бы получить свежее мясо и молоко для племянницы, а Дженни так и делала. Таким образом, она оставляла легко читаемый след. Тай отставал от нее на пару дней, и это его бесило, но он мог ехать быстрее и дольше, чем она, обремененная ребенком, и понимал, что рано или поздно догонит ее.
Тогда он с ней посчитается, она за все заплатит! Долгие и долгие мили размышлял он о том, как она напала на него, связала и оставила на полтора суток валяться, уткнувшись носом в землю. Он был сосредоточен и зол, он жаждал хорошей драки — только бы добраться до Дженни Джонс.
Сам пребывая в драчливом настроении, он сразу заинтересовался чьей-то стрельбой. Ударив лошадь каблуками в бока, он зарысил к деревне, чтобы определить, стоит ли драчка того, чтобы в нее вмешаться. Добрая потасовка ослабила бы напряжение между плеч, а после нее он наконец бы выспался спокойно.
Первое, что он увидел, была Дженни Джонс: она стояла посреди улицы и палила, зло сощурившись, в усатого мексиканца. Тай безошибочно узнал ее, несмотря на мужские брюки и пончо. Шляпа слетела у нее с головы и валялась в пыли, открыв взору пылающий костер рыжих волос.
Если бы Тай не обратил внимания на эти волосы — а ни один мужчина этого не смог бы! — он заметил бы свою племянницу. Дженни стреляла одной рукой, а другой пыталась удержать позади себя вырывающуюся Грасиелу. Тай понесся вперед галопом, а Грасиела тем временем перестала дергать из крепкой хватки Дженни край своей мантильи и просто выскользнула из нее. Девочка обежала вокруг Дженни и кинулась прямо на линию огня.
— Грасиела! — одновременно крикнули Тай и Дженни.
Тай спрыгнул с коня в облаке пыли и снова закричал на Грасиелу, но та, не обращая внимания на призывы и предостережения, побежала к мужчине, стреляющему в Дженни.
— Не стреляй в Дженни, кузен Хорхе! — звонко закричала Грасиела. — Все хорошо. Я здесь. Не убивай Дженни!
Дьявольски ругаясь, Дженни в ярости топала ногой и размахивала в воздухе пистолетом.
— Не стреляйте, — обратилась она к Таю. — Вы можете попасть в малышку.
Пистолет у нее в руке ходил ходуном; она рвалась продолжить пальбу, но не могла.
— Спрячьтесь за дерево!
Подтолкнув Дженни, Тай подбежал к корыту с водой и припал возле него к земле.
Дженни укрылась за толстым стволом.
— Ах ты, дьявол! Да он не один!
Приподняв голову над корытом. Тай увидел трех мужчин, бегущих к месту перестрелки. Улыбаясь и хлопая в ладоши, Грасиела окликала их по именам.
— Еще одна шайка паршивых кузенов! Господи, у этой девчонки по кузену в каждой захолустной деревушке в Мексике. Они повсюду.
Мало-помалу Тай оценил положение и пришел к нежелательному выводу:
— Мы в меньшинстве.
Оглянувшись на дерево, он заметил, что Дженни отошла в сторону от ствола, и завопил, стараясь перекричать грохот пальбы:
— Проклятие, держитесь за деревом! — У этой женщины явно больше смелости, чем ума. — Послушайте меня. Мы не выиграем эту стычку. Перестаньте палить и дайте им уехать.
Дженни резко повернулась в сторону корыта.
— Что вы там болтаете, сукин вы сын?! Хотите, чтобы мы сдались и отдали им девчонку?
— Мы отберем ее у них лишь в том случае, если сами не погибнем в неравном бою.
Дженни бросила на него гневный взгляд, потом посмотрела в сторону улицы. Тай наблюдал за ее лицом, пока она мирилась с неизбежным. Плечи Дженни обмякли, рука с пистолетом опустилась, Дженни прикрыла глаза дрожащей рукой. Пуля ударила в корыто, другая подняла фонтанчик пыли перед деревом. Тай поднял было голову, намереваясь ответить на выстрел, однако передумал, заметив, что Граснела весело перебегает от мужчины к мужчине. В ярости он сжал кулак и с такой силой ударил по корыту, что расплескалась вода. Мексиканцы отступали к харчевне, последний из них продолжал стрелять в Тая и Дженни.
— Подождите! — закричала Грасиела. Она отделилась от группы мужчин и молча постояла, глядя на Дженни, которая шла по улице, услышав крик Грасиелы. Обе долго смотрели друг на друга, noтом Грасиела слегка помахала рукой и побежала назад к мужчинам. Один из этих ублюдков поднял ребенка к себе на плечо, уверенный, что ни Тай, ни Дженни стрелять не станут, и все мужчины быстро пошли к лошадям, привязанным возле харчевни.
Дженни прислонилась к стволу дерева и тупо смотрела, как мексиканцы уезжают рысью из деревни; Грасиела сидела впереди кузена Хорхе.
— Они ее убьют. Понимаете ли вы это? — спросила она, не глядя на Тая.
Тот медленно поднялся на ноги, отворачиваясь от пыли, поднятой лошадьми мексиканцев. Он был невероятно зол.
— О чем вы, черт возьми, думали? Стоять посреди улицы этаким уверенным в себе храбрецом даже без самого паршивого прикрытия! Вам дьявольски повезло, что мексиканец оказался плохим стрелком. Я просто поражен, что в вас не угодила ни одна пуля.
— Угодила.
Ругаясь на чем свет стоит, Тай подскочил к ней и, ощупав руками ее плечи, наткнулся на намокшее место повыше локтя.
— Господи! — Тай посмотрел Дженни в глаза. — Еще есть раны?
— Нет, только рука.
Откинув пончо ей на спину. Тай разорвал рукав. Поморщился, потрогав рану.
— Ваше счастье. Пуля прошла через мягкую часть, кость не затронута.
— Мы теряем время, Сандерс. — Она вырвалась. — Нам надо догонять их.
— Догоним, — мрачно буркнул он, вытирая кровь с пальцев. — Сначала надо заняться вашей раной.
Дженни пренебрежительно фыркнула:
— Здесь нет врачей. Нам следует немедленно ехать за мексиканцами.
— Кузены следили за вами или перестрелка — результат случайной встречи? Если это случайность, то особой спешки нет. Грасиела в безопасности, пока они не решат, что предпринять. Двум мексиканцам надо спорить целый день, чтобы наконец решить, что небо голубое.
Тай умолк и подумал, что эти слова — эхо отцовских суждений.
— Послушайте меня, — продолжал он, нахмурив брови. — Их четверо, значит, они два дня будут обсуждать, нужен ли им план, потом решат, что нужен, и еще три дня понадобится, чтобы придумать, как воплотить план в действительность.
Дженни подняла голову.
— Вы не слишком хорошо думаете о мексиканцах, верно, Сандерс?
Он повернул ее лицом к харчевне и повел.
— Сколько я себя помню, дон Антонио Барранкас старался доказать, что наши земли принадлежат ему. Он закрывал глаза на то, что его люди воруют наш скот. Его дочь расколола нашу семью.
— Это всего лишь одна семья. Барранкасы — это еще не все мексиканцы.
— Я, кажется, начинаю понимать, — хмуро ответил Сандерс. — Вероятно, вам кажется, что это ваше дело.
— Я думаю о Грасиеле, и потому это мое дело. Возможно, ваша нетерпимость — одна из причин, почему я не допущу, чтобы девочка уехала вместе с вами.
Они стояли нос к носу, обжигая друг друга взглядами.
— У меня есть что возразить на это. Я не настолько ослеплен… определенными вещами… чтобы невзлюбить ребенка только потому… — Тай явно запутался и уже брызгал слюной. — Если вы хотите… считаете своей миссией убедить меня, что все мексиканцы имеют ореол святости…
— У меня нет никакой другой миссии, кроме намерения выполнить обещание, данное очень хорошей женщине. И я первая пришла к заключению, что кузены Барранкас — вонючие сукины сыны.
— Вот здесь мы с вами сходимся. Только в этом пункте. — Он взял Дженни за здоровую руку, втолкнул в харчевню и потребовал бутылку текилы. — Сядьтека, — скомандовал он, указывая на табурет перед прилавком из голых досок, изображающим собой стойку бара. — Положите руку на прилавок.
— Что случилось? — спросил по-испански человек за прилавком, уставившись на окровавленную руку Дженни.
Он изображал полное неведение, как будто не слышал выстрелов на улице, не видел головорезов, садящихся в седло прямо у дверей его заведения.
— Ваши ребята ранили женщину. Я собираюсь промыть ей рану, — огрызнулся Тай. — Есть возражения? — Мужчина поднял обе руки и отступил на шаг, а Тай повернулся к Дженни: — Как вы?
— Делайте что нужно, — пожала она плечами. Снова откинув края пончо, Тай раскрыл окровавленные половинки рукава и хорошенько осмотрел рану. Четверть дюйма влево — и пуля задела бы кость, навсегда искалечив руку. Пара дюймов вправо — и Таю пришлось бы хоронить эту женщину. Тай налил в стаканчик текилы и пододвинул его к Дженни.
— Выпейте. Будет очень больно.
Она проглотила текилу одним духом — видимо, это было ей не впервой.
— Меня уже ранили однажды. Возле Эль-Пасо. — Дженни вытерла губы здоровой рукой. — Один подонок хотел украсть мою упряжку и груз. Это ему не удалось, но он ранил меня чуть пониже ребер. — Она глянула на Тая. — А с вами такое бывало?
— Лет пять назад. Один из людей старика Барранкаса подстрелил меня, когда я заехал на их земли поискать скот, который они у нас украли.
Тай налил Дженни еще стаканчик текилы и посмотрел, как она его опрокинула себе в рот.
Ему еще не доводилось знавать женщин — хотя бы одну женщину, которая сидела бы вот так, с кровоточащей огнестрельной раной, пила текилу не моргнув глазом и при этом не старалась бы вызвать жалость к себе и вообще ни на что бы не жаловалась. Сидела раненая и обменивалась с ним байками об огнестрельных ранах.
Покачав головой, Тай плеснул текилы себе в стакан и чокнулся с Дженни.
— Знаете ли, — начал он, взглянув сначала на ее коротко остриженные рыжие волосы, а потом опустив глаза на чистую линию подбородка, — я не могу этого объяснить, но я испытываю к вам сильное влечение. Прошу прощения за неуместность такого замечания, но вы произвели на меня впечатление женщины, с которой можно говорить напрямую.
Брови Джении взлетели чуть не до самых корней волос, а рот раскрылся в изумлении.
— Вы испытываете влечение? Ко мне? Почему?
Ее губы искривила гримаса, и на мгновение — весьма для него неприятное — Тай подумал, что ее недовольство относится непосредственно к нему, но она тут же объяснила:
— Это все малышка. Я так устала от ее вечных «почему?», что дала себе клятву никогда не произносить это слово.
Тай выпил свою текилу и поглядел на Дженни поверх стакана.
— Я не могу ответить. Не знаю почему.
Дженни ни в малейшей степени не напоминала женщин, за которыми он гонялся прежде. В ней не было ничего нежного или даже особенно женственного. Но он не мог не думать о Дженни Джонс как о совершенно необычной женщине. Если бы не эта странная прическа и слишком сильный загар, она выглядела бы очень привлекательной. А когда он думал о ее грудях и тонкой талии, над бровями у него выступал пот.
Дженни равнодушно посмотрела на него, повертела в пальцах стаканчик из-под текилы и сказала:
— Грасиела говорила, будто вы ненавидите меня за то, что я убила ее мать.
— Это неправда. — Он подумал с минуту — ему не хотелось называть племянницу лгуньей. — Грасиела, видимо, чего-то не поняла, — осторожно закончил он.
— Это хорошо, поскольку нам с вами придется действовать заодно, чтобы вернуть девочку. — Чуть сощурив глаза, Дженни произнесла задумчиво: — Мне было невероятно обидно думать, что вы меня ненавидите.
Он решил, что это обнадеживающий признак, и плеснул ей еще текилы.
— Мне было тоже невероятно обидно, когда вы меня связали и оставили валяться на земле. Я еще отыграюсь, не думайте. — Он передернул плечами: в конце концов она не новичок, понимает, что за такое приходится расплачиваться. — Но дело в том, что мне нравится ваша внешность, даже когда вы так некрасиво острижены. У ваших волос красивый цвет. Он куда лучше черного.
Он разбил бы лагерь там, где мог бы получить свежее мясо и молоко для племянницы, а Дженни так и делала. Таким образом, она оставляла легко читаемый след. Тай отставал от нее на пару дней, и это его бесило, но он мог ехать быстрее и дольше, чем она, обремененная ребенком, и понимал, что рано или поздно догонит ее.
Тогда он с ней посчитается, она за все заплатит! Долгие и долгие мили размышлял он о том, как она напала на него, связала и оставила на полтора суток валяться, уткнувшись носом в землю. Он был сосредоточен и зол, он жаждал хорошей драки — только бы добраться до Дженни Джонс.
Сам пребывая в драчливом настроении, он сразу заинтересовался чьей-то стрельбой. Ударив лошадь каблуками в бока, он зарысил к деревне, чтобы определить, стоит ли драчка того, чтобы в нее вмешаться. Добрая потасовка ослабила бы напряжение между плеч, а после нее он наконец бы выспался спокойно.
Первое, что он увидел, была Дженни Джонс: она стояла посреди улицы и палила, зло сощурившись, в усатого мексиканца. Тай безошибочно узнал ее, несмотря на мужские брюки и пончо. Шляпа слетела у нее с головы и валялась в пыли, открыв взору пылающий костер рыжих волос.
Если бы Тай не обратил внимания на эти волосы — а ни один мужчина этого не смог бы! — он заметил бы свою племянницу. Дженни стреляла одной рукой, а другой пыталась удержать позади себя вырывающуюся Грасиелу. Тай понесся вперед галопом, а Грасиела тем временем перестала дергать из крепкой хватки Дженни край своей мантильи и просто выскользнула из нее. Девочка обежала вокруг Дженни и кинулась прямо на линию огня.
— Грасиела! — одновременно крикнули Тай и Дженни.
Тай спрыгнул с коня в облаке пыли и снова закричал на Грасиелу, но та, не обращая внимания на призывы и предостережения, побежала к мужчине, стреляющему в Дженни.
— Не стреляй в Дженни, кузен Хорхе! — звонко закричала Грасиела. — Все хорошо. Я здесь. Не убивай Дженни!
Дьявольски ругаясь, Дженни в ярости топала ногой и размахивала в воздухе пистолетом.
— Не стреляйте, — обратилась она к Таю. — Вы можете попасть в малышку.
Пистолет у нее в руке ходил ходуном; она рвалась продолжить пальбу, но не могла.
— Спрячьтесь за дерево!
Подтолкнув Дженни, Тай подбежал к корыту с водой и припал возле него к земле.
Дженни укрылась за толстым стволом.
— Ах ты, дьявол! Да он не один!
Приподняв голову над корытом. Тай увидел трех мужчин, бегущих к месту перестрелки. Улыбаясь и хлопая в ладоши, Грасиела окликала их по именам.
— Еще одна шайка паршивых кузенов! Господи, у этой девчонки по кузену в каждой захолустной деревушке в Мексике. Они повсюду.
Мало-помалу Тай оценил положение и пришел к нежелательному выводу:
— Мы в меньшинстве.
Оглянувшись на дерево, он заметил, что Дженни отошла в сторону от ствола, и завопил, стараясь перекричать грохот пальбы:
— Проклятие, держитесь за деревом! — У этой женщины явно больше смелости, чем ума. — Послушайте меня. Мы не выиграем эту стычку. Перестаньте палить и дайте им уехать.
Дженни резко повернулась в сторону корыта.
— Что вы там болтаете, сукин вы сын?! Хотите, чтобы мы сдались и отдали им девчонку?
— Мы отберем ее у них лишь в том случае, если сами не погибнем в неравном бою.
Дженни бросила на него гневный взгляд, потом посмотрела в сторону улицы. Тай наблюдал за ее лицом, пока она мирилась с неизбежным. Плечи Дженни обмякли, рука с пистолетом опустилась, Дженни прикрыла глаза дрожащей рукой. Пуля ударила в корыто, другая подняла фонтанчик пыли перед деревом. Тай поднял было голову, намереваясь ответить на выстрел, однако передумал, заметив, что Граснела весело перебегает от мужчины к мужчине. В ярости он сжал кулак и с такой силой ударил по корыту, что расплескалась вода. Мексиканцы отступали к харчевне, последний из них продолжал стрелять в Тая и Дженни.
— Подождите! — закричала Грасиела. Она отделилась от группы мужчин и молча постояла, глядя на Дженни, которая шла по улице, услышав крик Грасиелы. Обе долго смотрели друг на друга, noтом Грасиела слегка помахала рукой и побежала назад к мужчинам. Один из этих ублюдков поднял ребенка к себе на плечо, уверенный, что ни Тай, ни Дженни стрелять не станут, и все мужчины быстро пошли к лошадям, привязанным возле харчевни.
Дженни прислонилась к стволу дерева и тупо смотрела, как мексиканцы уезжают рысью из деревни; Грасиела сидела впереди кузена Хорхе.
— Они ее убьют. Понимаете ли вы это? — спросила она, не глядя на Тая.
Тот медленно поднялся на ноги, отворачиваясь от пыли, поднятой лошадьми мексиканцев. Он был невероятно зол.
— О чем вы, черт возьми, думали? Стоять посреди улицы этаким уверенным в себе храбрецом даже без самого паршивого прикрытия! Вам дьявольски повезло, что мексиканец оказался плохим стрелком. Я просто поражен, что в вас не угодила ни одна пуля.
— Угодила.
Ругаясь на чем свет стоит, Тай подскочил к ней и, ощупав руками ее плечи, наткнулся на намокшее место повыше локтя.
— Господи! — Тай посмотрел Дженни в глаза. — Еще есть раны?
— Нет, только рука.
Откинув пончо ей на спину. Тай разорвал рукав. Поморщился, потрогав рану.
— Ваше счастье. Пуля прошла через мягкую часть, кость не затронута.
— Мы теряем время, Сандерс. — Она вырвалась. — Нам надо догонять их.
— Догоним, — мрачно буркнул он, вытирая кровь с пальцев. — Сначала надо заняться вашей раной.
Дженни пренебрежительно фыркнула:
— Здесь нет врачей. Нам следует немедленно ехать за мексиканцами.
— Кузены следили за вами или перестрелка — результат случайной встречи? Если это случайность, то особой спешки нет. Грасиела в безопасности, пока они не решат, что предпринять. Двум мексиканцам надо спорить целый день, чтобы наконец решить, что небо голубое.
Тай умолк и подумал, что эти слова — эхо отцовских суждений.
— Послушайте меня, — продолжал он, нахмурив брови. — Их четверо, значит, они два дня будут обсуждать, нужен ли им план, потом решат, что нужен, и еще три дня понадобится, чтобы придумать, как воплотить план в действительность.
Дженни подняла голову.
— Вы не слишком хорошо думаете о мексиканцах, верно, Сандерс?
Он повернул ее лицом к харчевне и повел.
— Сколько я себя помню, дон Антонио Барранкас старался доказать, что наши земли принадлежат ему. Он закрывал глаза на то, что его люди воруют наш скот. Его дочь расколола нашу семью.
— Это всего лишь одна семья. Барранкасы — это еще не все мексиканцы.
— Я, кажется, начинаю понимать, — хмуро ответил Сандерс. — Вероятно, вам кажется, что это ваше дело.
— Я думаю о Грасиеле, и потому это мое дело. Возможно, ваша нетерпимость — одна из причин, почему я не допущу, чтобы девочка уехала вместе с вами.
Они стояли нос к носу, обжигая друг друга взглядами.
— У меня есть что возразить на это. Я не настолько ослеплен… определенными вещами… чтобы невзлюбить ребенка только потому… — Тай явно запутался и уже брызгал слюной. — Если вы хотите… считаете своей миссией убедить меня, что все мексиканцы имеют ореол святости…
— У меня нет никакой другой миссии, кроме намерения выполнить обещание, данное очень хорошей женщине. И я первая пришла к заключению, что кузены Барранкас — вонючие сукины сыны.
— Вот здесь мы с вами сходимся. Только в этом пункте. — Он взял Дженни за здоровую руку, втолкнул в харчевню и потребовал бутылку текилы. — Сядьтека, — скомандовал он, указывая на табурет перед прилавком из голых досок, изображающим собой стойку бара. — Положите руку на прилавок.
— Что случилось? — спросил по-испански человек за прилавком, уставившись на окровавленную руку Дженни.
Он изображал полное неведение, как будто не слышал выстрелов на улице, не видел головорезов, садящихся в седло прямо у дверей его заведения.
— Ваши ребята ранили женщину. Я собираюсь промыть ей рану, — огрызнулся Тай. — Есть возражения? — Мужчина поднял обе руки и отступил на шаг, а Тай повернулся к Дженни: — Как вы?
— Делайте что нужно, — пожала она плечами. Снова откинув края пончо, Тай раскрыл окровавленные половинки рукава и хорошенько осмотрел рану. Четверть дюйма влево — и пуля задела бы кость, навсегда искалечив руку. Пара дюймов вправо — и Таю пришлось бы хоронить эту женщину. Тай налил в стаканчик текилы и пододвинул его к Дженни.
— Выпейте. Будет очень больно.
Она проглотила текилу одним духом — видимо, это было ей не впервой.
— Меня уже ранили однажды. Возле Эль-Пасо. — Дженни вытерла губы здоровой рукой. — Один подонок хотел украсть мою упряжку и груз. Это ему не удалось, но он ранил меня чуть пониже ребер. — Она глянула на Тая. — А с вами такое бывало?
— Лет пять назад. Один из людей старика Барранкаса подстрелил меня, когда я заехал на их земли поискать скот, который они у нас украли.
Тай налил Дженни еще стаканчик текилы и посмотрел, как она его опрокинула себе в рот.
Ему еще не доводилось знавать женщин — хотя бы одну женщину, которая сидела бы вот так, с кровоточащей огнестрельной раной, пила текилу не моргнув глазом и при этом не старалась бы вызвать жалость к себе и вообще ни на что бы не жаловалась. Сидела раненая и обменивалась с ним байками об огнестрельных ранах.
Покачав головой, Тай плеснул текилы себе в стакан и чокнулся с Дженни.
— Знаете ли, — начал он, взглянув сначала на ее коротко остриженные рыжие волосы, а потом опустив глаза на чистую линию подбородка, — я не могу этого объяснить, но я испытываю к вам сильное влечение. Прошу прощения за неуместность такого замечания, но вы произвели на меня впечатление женщины, с которой можно говорить напрямую.
Брови Джении взлетели чуть не до самых корней волос, а рот раскрылся в изумлении.
— Вы испытываете влечение? Ко мне? Почему?
Ее губы искривила гримаса, и на мгновение — весьма для него неприятное — Тай подумал, что ее недовольство относится непосредственно к нему, но она тут же объяснила:
— Это все малышка. Я так устала от ее вечных «почему?», что дала себе клятву никогда не произносить это слово.
Тай выпил свою текилу и поглядел на Дженни поверх стакана.
— Я не могу ответить. Не знаю почему.
Дженни ни в малейшей степени не напоминала женщин, за которыми он гонялся прежде. В ней не было ничего нежного или даже особенно женственного. Но он не мог не думать о Дженни Джонс как о совершенно необычной женщине. Если бы не эта странная прическа и слишком сильный загар, она выглядела бы очень привлекательной. А когда он думал о ее грудях и тонкой талии, над бровями у него выступал пот.
Дженни равнодушно посмотрела на него, повертела в пальцах стаканчик из-под текилы и сказала:
— Грасиела говорила, будто вы ненавидите меня за то, что я убила ее мать.
— Это неправда. — Он подумал с минуту — ему не хотелось называть племянницу лгуньей. — Грасиела, видимо, чего-то не поняла, — осторожно закончил он.
— Это хорошо, поскольку нам с вами придется действовать заодно, чтобы вернуть девочку. — Чуть сощурив глаза, Дженни произнесла задумчиво: — Мне было невероятно обидно думать, что вы меня ненавидите.
Он решил, что это обнадеживающий признак, и плеснул ей еще текилы.
— Мне было тоже невероятно обидно, когда вы меня связали и оставили валяться на земле. Я еще отыграюсь, не думайте. — Он передернул плечами: в конце концов она не новичок, понимает, что за такое приходится расплачиваться. — Но дело в том, что мне нравится ваша внешность, даже когда вы так некрасиво острижены. У ваших волос красивый цвет. Он куда лучше черного.