Страница:
Осипов Георгий
Dracula A D 1972
ГЕОРГИЙ ОСИПОВ
DRACULA A.D.1972
You talk the books away.
Why don't you write one.
Вечерний двор был похож на шлюз, из которого ушла вся вода. Высокие, посаженные сразу после войны тополя не отбрасывали теней. Свет давали только узкие, готического вида оконца, задуманные пленными немцами, в плену построившими этот пятиэтажный дом, мрачный и длинный, с давно заколоченными сквозными подъездами. Луна в прямоугольнике, точно темно-синим бархатом обшитого неба больше напоминала своей окружностью люк в подземелье, или обложку альбома "E pluribus funk", нежели небесное тело. На агитплощадке виднелись скамейки, железный стол для кинопроектора в десяти шагах от белой стены трансформаторной будки, где лемуры прежних лет развешивали гирлянды подбитых воробьев, а случалось и кошку. Рогатка и ловля помойных крыс были украшением охотничьих сезонов. Там же торчал вкопанный прямо в землю лекторский пюпитр. С улиц, что тянутся по ту сторону дома ветер доносил временами запах осенних костров из мертвой листвы - липовой и тополиной.
На крохотном столике чуть поодаль от агитплощадки, за которым никто не играл ни в карты, ни в домино, сидели два восьмиклассника; третий - по фамилии Кунц стоял одной ногой на лавочке и прикуривал, освещая быстро гаснущими спичками свои бакенбарды. Он был старше их на год и уже поступил в бакланство, потому, что не захотел идти в девятый класс. Баки, да еще кепка из отдела головных уборов, делали его похожим на сыщика Томина из телесериала "Следствие ведут знатоки". Длинные волосы в этом дворе по-настоящему никто никогда не носил. Точно смолоду опасались прослыть не теми, кем им хотелось бы. Одни вокально-инструментальные ансамбли, посещающие Мотор-сити с гастролями, настойчиво давали понять, что "все относительно, а значит все дозволено", когда отлабав концерт с залитованным репертуаром, и с зачесанными за уши патлами, появлялись из служебного входа в джинсовых плащах и очках "капля", как у Элвиса, которому электрический свет причинял боль.
"Прокатилась дурная слава, что похабник я... и вафлист", - последнее модное слово Азизян произносил скорбно, как Евтушенко произносит "насилует лабазник мать мою" в своей поэме "Бабий Яр". Только вряд ли композитор-солидол типа Шостаковича пожелает написать музыку для мелодекламации Азизяна. Лемуры этого двора, стар и млад, болезненно опасались дурной славы. Боялись показаться гомоэротами, или прослыть тунеядцами. И это, как и все, чем бывают нарочито увлечены несовершеннолетние, выглядело подозрительно.
Единственная собака - доберман начальника Белозерова, купленная следом за издохшим от чумки и закопанным прямо под балконом Мальчиком не бегала в этот час по двору. Было "слишком поздно", или "слишком рано", как рассуждает циничная и властная, но не надо всем на свете, антигероиня актрисы детективной истории "Круг". В комнате, где она это делает вслух, на стене висят семь жокейских хлыстов, на столе стоит графин с крысиным ядом, а в темном ящике комода тоже стоит - он всегда стоит, малютка Микки-Маус с большим бриллиантом в полом животе. Дама (она немного похожа на Джоан Кроуфорд) получила бриллиант от Масюлиса (который тоже иногда напоминает Азизяна) в обмен на краденый морфий. И когда ящик будет выдвинут, Микки Маус не зажмурит своих мышиных глаз. Смотреть не моргая могут одни орлы и куклы.
Ряд гаражей, что высились над землей приблизительно на одинаковом уровне, но обладали различной глубины подземельями, также был полностью погружен в сумрак. Никто не ездил. Никто не колупался внутри. Было "слишком поздно", или "слишком рано". Даже скрюченные, необновляемые ворота, были полусдвинуты, точно ноги восьмиклассницы, присевшей, чтобы съесть, покуда не растаял, свой пломбир, напротив вечного огня. Через эти ворота, случается въезжают сигналя нечастые свадьбы, и выруливают по пути к Первомайскому кладбищу менее редкие катафалки. И если в кабаках играют для живых, то известный жмуровик Гиря напутствует новоорлеанским джазом покойников. На деньги скорбящих родственников.
В летнем кинотеатре завязали показывать фильмы. Последним прошел "Сезон любви". Уже нафталин. Когда-то тема оттуда была номер один; японский поп "Каникулы любви", "Золотой ключик" в исполнении Миансаровой приятно разнообразил меню пляжных транзисторов. С этой недели висит уже только одна афиша - та, где "сегодня", а на месте той, где "скоро" зияет квадрат кирпичной стены. Железные двери входа и выходов теперь будут задраены до весны; до самого апрельского колдовства, открывающего двери летних кинотеатров, пока жива Империя, и не проржавел от тлетворного дыхания Запада Железный Занавес. А до той поры - смотрите по телевизору "Тайну железной двери", за которой хранятся волшебные спички. На каменном заборе, попасть за который стоит двадцать копеек больше не сидят экономные лемуры, любители посмотреть кино бесплатно.
В это хмурое время лемуры, вероятно, экономят на чем-то ином. Кроме, конечно, сигарет и "муляки". Возможно, записывают себе музыку не с "пластов", не с "первой иглы", а может даже и не с бобин, а просто с телика. Оттуда можно перебросить, допустим, Сопотский фестиваль, или конкурс "Золотой Орфей", "Арт-лото", или Песню-74. Но поворот головы и тревожный взгляд Геннадия Белова на дирижера Силантьева, при исполнении "Дроздов" - не запишешь. Его можно только запомнить. Чтобы вспоминать потом все реже и реже, но уже до гробовой доски.
Пишут с радиоточки "Музыкальный глобус", "На всех широтах". У кого есть "VEF" или "Океан" - тот катает с "Голоса" передачи Юрия Осмоловского и Маши Сухановой. На школьную пленку. Потому что она в два раза дешевле нормальной. Наиболее наивные жмакают микрофон-мыльницу в первых рядах кинозалов, где привычно воняют носками, скинув коры и вытянув ноги бухарики. А с экрана льется голос Ободзы, поющий "Стервятника" в "Золоте Маккены". Пишут и другое; почти все, в чем есть "Ионика" и ритм можно слушать больше одного раза. Бесплатно не записывают только похоронные оркестры да смотры самодеятельности. Лемуры - очень экономные люди. Любая поверхность, способная отражать звук, буквально промаслена поп-музыкой.
Азизян вымутил за порнографию (редкий случай, когда агент 220 что-то получил, а не пожертвовал за порно) у Миши-Казачка "Nazareth" без конверта видимо нокаут был так глубок, что пальцы жертвы не удалось разжать, и конверт пришлось оставить - Мишины мальчики, как обычно, хотели только "посмотреть состояние". Шульц забормотал: "Надо перебросить." Азизян потребовал две бутылки "Надднiпрянського", Шульц согласился, он был туповат и не разглядел коварства. Последняя вещь - монотонная и нудная заела и писалась почти двадцать минут. Шульц понял это только в следующую субботу. Пьеса имела название "Please don't judas me!" Азизян не без содействия Акцента, перевел это, как "Пожалуйста, не делай из меня жида!" Шульц поверил, ему, как выражается Нападающий, "мерзко стало", и стер оскорбительный шепот, и без того несмолкающий за левым плечом каждого jude в нерповой фуражке.
Лемуры очень экономные люди. В отличии от иностранцев, по слухам пользующихся после пляжа душем, представители народности "за що" моются прямо в Азовском море. Правда иностранцы тоже должны на чем-то экономить, кроме субсидий "Голосу Америки", где время от времени звучат стихи какого-то Ивана Елагина и песни братьев Озмонд. В том числе и "Длинноволосый любовник из Ливерпуля", под которую недавно катался один фигурист. Ее поет самый младший из братьев - Яшенька Озмонд. Ему всего девять лет, но имя его знают в Карачи, Владивостоке, Запорожье и Баку - уж там-то в первую очередь. Тоже видимо кто-то успел перебросить на пленку, если у него в телевизоре проделано фабричное очко - выход для записи. Очко?! Гнездо!
Да, лемуры очень экономные люди. Опять же недавно один из них старательно так, издалека, намеками давал понять, что Ротару поет ничуть не хуже Сarpenters. Сходство и в самом деле есть, никто не отрицает, но ему просто переплачивать за Carpenters не хочется. Наступит время, и даже Ротару на гастролях начнет казаться мучительно дорогостоящей. Тогда из пены Азовского моря ему навстречу, раскинув болотные руки, словно говоря: "ну что тут поделаешь!", выйдет Мара-утопленница (хотя утопили ее не в Бердянске, а рядом здесь рядом - в Гандоновке) с бычком во рту. Разинет его, выронив рыбку, и скажет: "А я тебе не София?.. А я тебе не Мадонна?.. Не Ева Браун?.." Лемур наверняка оценит ее glamour. И она будет петь для него бесплатно - когда набухаются. Вылизывая своим языком полурусалки его полуобезьяньи уши. Потому что выкраивать можно на всем, кроме сигарет и вина - "муляки". На кофе тоже нельзя. Шоб банка мне тут стояла! Лемуры, несмотря на победу в последней мировой войне, очень экономные люди - так говорил про них еще Пиндар, или люди - это очень экономные лемуры.
Учебный год... К нему начинаешь привыкать, и приветствуешь хмурые осенние дни и мрачные вечера. Абсолютный Эдгар По. В кабаках наверное тепло, но неуютно. Из троих пассажиров дворового столика, по-настоящему в кабаке не бывал никто, даже днем и с предками. Ни отпускающий усики, экономный модник Короленко, ни рыхловатый, похожий на Маяковского и Басилашвили, полукровка Мертвоглядов- Мертвоглы, ни даже, вернее тем более, кадет профтехучилища, Саша Кунц, средний из трех братьев, ни капли не похожих друг на друга. Один бас-гитарист Зэлк любит вспоминать, как ему подавали помидоры с тертым сыром. Кстати, директор бакланства, куда воткнул свой рабочий копчик Кунц никто иной, как мутнейший папа "Армянского Карузо".
В дворовом воздухе стоял беспокойный, под стать темноте холодок, который так просто не уйдет. Погода располагала к соответственным поступкам. Когда пропадает вдруг из архива картотека осведомителей гестапо, а следом за ней начинают исчезать и перенесшие оккупацию свидетели. Возвращение агента Бережного. Волки прошли мостом Преображенского и раскопали его могилу в ночь Дня всех Святых. Elvis regressa, как успели отметить на Кубе еще в шестидесятом году. Преступник оставляет след, легко заметный в минувшем, но он безнадежно теряется в мареве грядущего. Будущее - не место для возмездия. На это способны уповать одни овечьи мозги жертв.
Тех, кому посчастливилось привлечь внимание к своей особе пестрым и крикливым летом, с наступлением более строгого сезона начинают посещать нехорошие опасения.
Погода располагала к риску и жестокости, сулила аскетичную безнаказанность. О ней можно было бы сказать словами Азизяна, потому, что никто не скажет лучше: "Осень настала,
лето пердеть перестало..."
Из подъезда, освещенного лампочкой, не тронутой суеверными хулиганами вышел во внешние сумерки высокий подросток. Он был одет в румынский плащ цвета какао. В его походке, в том, как он дрыгал при ходьбе коленками было нечто музыкально-гротескное. В руке у него было мусорное ведро - он направлялся к помойке.
"Мертвоглядов, - отметил он, искоса приглядываясь, - Так... и Кунц".
Кунц... Какова причина... Почему Кунц, но не этот, дворовой, а одноклассник, позавчера у протезного Трифонова... Шел урок черчения, Гарриман сидел параллельно Кунцу и Тыкве, за предпоследней партой и показывал Ане Малкут, по прозвищу, естественно, Малкина старый, потрепанный выпуск немецкого журнальчика "Рор".
По мере того, как в иллюстрациях наводили шмон, цена издания падала, и Гарри в конце концов срубил его у Толи Седовца, кажется за пятеру. Там были девочки - Тамара, Роза, Рая, точнее - Марша Хант, Мэри Хопкин и стриженая под мальчика Тара Кинг. Давно сгинуло кому-то под стекло цветное, на две страницы фото - битлзы, как те "усатые грузины, что ждут давным-давно" сидят в комнате, и видно, что смеются над новейшей протеже Маккартни рыжеволосой Мэри Хопкин. Большая статья "Der agressive rock" - три образчика: самая громкая группа Blue cheer, самая радикальная Dave Peel & The Lower eastside, и самая свирепая МС 5. Герой репортажа в цвете был похожий на чурку Питер Сарстэд, автор шлягеров "Я - собор" и "Моя обезьянка - джанки". Календарь-биография "нежного садовника любви" (так его окрестил Жак Брель) Адамо. Страничка, посвященная группе Steppenwolf. Европейская психоакустика в лице Krokodil, цыганский хард-рок на три рыла, детище братьев Гурвиц, группа Gun. Остальное успели повыдергивать те, в чьих руках журнальчик успел побывать до того, как попал в портфель Толи Седовца, который симпатизирует Азизяну, хотя они вместе и не лежали. Навели шмон, а когда-то это был толстый и сочный, как бифштекс с кровью номер. Обложка еще сверкала, когда Вовка Фирер впервые вынимал его из газеты с памфлетом "Путь предательства". Про Солженицына.
И все. Как выражается Тыква - "сон улетучился". Тяжелые и тупые тапиры, и дочери советских офицеров быстрее выучат, кто такой Рильке, или как по-еврейски будет "здесь не але", чем станут сберегать ценные фото и сведения об Адамо или Мэри Хопкин. Их уж и не помнит толком никто. Они, с определенного возраста, все якобы сами себе Адамо, побирушки несчастные. И Мэри Хопкин ихних мы видели - несмотря на две вечно разинутые глотки upthere, downthere - петь не умеют совершенно. Фальшивят даже свою заветную молитву: "Приди ко мне, я одарю тебя слюной, мочою, потом, и отцовскою улыбкой".
- Таково было содержание "Рор"...
- Шо ви сказали?
- Поп!
- Срака... (поразмыслив) Там, блядь, не срака, а унитаз. Очко! драматургия Азизяна без искажений и прикрас.
Трифонов - старик в коричневой сорочке, с лошадиным лицом, и глазами человека, который в молодости перенес ампутацию, чувствовал себя плохо. Несмотря на жертвы и подвиги. Что жертвы! Если бы им сберегли жизнь, то у таблоидов с нипелями и яйцами тиражи были бы на пару миллионов больше, а у газетины с намеком на свастику прибавилось бы сотни две читателей из числа свиней и лис. Трифонов явно догадывался о чем-то таком, чего так и не понял немецкий болван, простреливший ему ногу тридцать лет назад. Старый чертежник видел, чьи чувствительные к поцелуям шкуры он спас, и куда эти шкуры дружненько в последнее время засобирались. Ага! Похожий на Алека Гиннеса учитель рисования почти не чудил, он вообще последнее время чудил мало. С пришествием на эстраду нового поколения сатириков смех был незаметно превращен в обязанность.
Урок протекал спокойно. Вдруг Кунц и Тыква синхронно, точно эрекция в кривоватом зеркале, повскакали со стульев и обменялись ударами по хавальнику, от которых их полудетские личики, и без того румяные, раскраснелись еще больше. Тыква нанес только два, а Кунц успел ебнуть три раза. Он послал Тыкву в моральный нокаут. Тыква схватился за фэйс; до мутации черепного лба - его еще можно было закрыть двумя растопыренными пятернями, рухнул обратно на сраку, сложил на парте руки и пустил слезу, при этом его плечи шевелились, как у наркокурьера Лорри Мура в кинофильме "Попутного ветра, Синяя Птица!"
"Плачет!", - злорадно прошелестели дети. Возможно, Гарриману это и померещилось, он был чересчур взволнован развитием Ани, которая с каждым учебным годом делалась все приятней и понятнее - ее острым чувственным носом, пунцовыми щеками, пушистыми ресницами и блеском густых волос без намека на афро-кучери... Но! Пуговичная, не хипповая мотня Тыквиных штанов была расстегнута! А Кунц не скрывает, что регулярно "подсекает" за купанием своей жирной сестры. Живет он не настолько далеко, чтобы полениться растлить нарцисса Тыкву. Практически на одной площадке.
"Да-а! Кунц, Шульц энд яйца", - усмехается Гарриман, хлопая ладонью по днищу ведра, чтобы вывалилась прокладка из газеты. Он тотчас же вспоминает эластик Аниной жопки, и ему очень хочется одевать Аню, как заправскую глэм-куколку Мэри Озмонд, zum beispiel. Но ради этого необходимо наебать столько инстанций! Правительство УССР - раз, клиентуру КГБ - два, а оно вон, под боком. Красногвардейская, 33.
"Это здание давно пора на хуй снести!", - выпалил однажды на весь вагон подверженный амоку бес поэзии Азизян.
"Где деньги взять...", - успел пропеть по-русски слова песни "Леди Мадонна" Эмиль Горовец, прежде чем юркнуть в люк на Запад. Будем надеяться, что шелк его шестиугольного парашюта будет достаточно крепок, чтобы обеспечить тенору мягкую посадку в свободном мире. Обычно об этом певце отзываются скупо и пренебрежительно, и такое отношение как-то не сходится с запиленными до седины его пластинками: семь-восемь лет назад они были музыкой гулянок номер один. Горовца, на что бы он ни покушался - "A hard day's night" битлзов, или еврейскую песню "Кузина", не спутаешь ни с кем! Почему-то этого уникального певца никто по-настоящему не ценил, и вспоминают исключительно в связи с какими-то подозрительно одинаковыми сведениями о судьбе советских граждан в эмиграции. Этот повесился. Та поет в сомнительном кабаке. А инюрколлегия, тем временем, обращается через газету "Известия" к "родственникам Михаила Жидовника, умершего в Монреале, матерью которого была Маргарита Олияр".
Впрочем те, кто только и делают, что кривятся и отмахиваются, когда им втолковывают, что основная задача западной демократии, это избавление от уголовной ответственности наиболее выраженных особей двух меньшинств расового и сексуального, не оценят "Кузину", пока авианосец с таким названием не опрыскает поросячьей мочою под газом их огороды.
Подойду вон к тем животным - они, правда, хуй поют, и неизвестно когда повесятся, или эмигрируют за ширму для жидов и питуриков. Народец "за-що" упрям, недоверчив, мелочен и склонен к истерике, особенно если потрогать, а потом сделать больно его яйцам на уроке черчения. "Чертеж - язык техники" недаром сказал Ильич.
Аня похожа на Джильолу Чинкветти. Песню этой цветущей итальянки, с коротким названием "Si" можно услышать в эфире каждые два-три часа. Понемецки и по-французски в придачу.
Дурной сон надо залить. Анины соски надо лизнуть. Из всех Роллингов, Гарриман выяснял, ей нравится Брайен Джонс. Понравится и это. Должна оценить. Вопрос - где и когда?
"Вот Кунц - плод вожделения тех, кто на заводе, косточка у него рабочая, а вот Мертвоглядов, сын культурных родителей - тех, что знают, под какую вазу какую салфетку можно, а под какую нельзя", - бормочет Гарриман. Он без энтузиазма приближается к столику, воткнутому в почву, точно квадратный зонтик ненормального. Интересно, какие морские коньки плавают в перекошенных банках их голов?
-О-о, Гарри! - двусмысленно приветствует появление четвертого всадника Апокалипсиса знаменитый пиздострадатель Короленко, - сейчас ты подтвердишь!
-Шо именно я должен подтвердить? - озабоченно спрашивает Гарриман, но ставит видавшее виды цинковое ведро на скамейку, рядом с ногою Кунца, обутой в советский башмак на небольшой платформе.
-Шо у тебя есть запись, где негритянка сосет у гитариста прямо на сцене! - взволнованно уточняет Короленко, вытягивая из коричневого трикотажа горло с кадыком. Судя по тому, как он возбужден, либо у него, как выражаются в брошюрах, эрекция, либо здесь пахнет пари.
-Есть такая. Это Айк и Тина Тернер. Гарриман не брешет, потому что видит в интересе этого мыслящего пролетария свой хлеб, а вернее, его четкую фата моргану.
Лемуры - экономный народец. Бережливость у них в жилах - тех, что подобно дикому винограду опутывают ихние хуйки, аршинные шеи, цепкие, будто на шарнирах, ручищи работяг и рыболовов. Экономность попала в кровь лемуров с военных лет, с послевоенного дефицита, позорной оттепели Хрущева, когда они давились пирожками с горохом, а поспешно реабилитированные вредители перли в Москву к своим каминам и талмудам по семиотике. Хрущева ненавидят; до сего времени можно подслушать и выучить частушки типа:
Ты выходишь на орбиту - захвати с собой Никиту
И на радость всей стране за хер выбрось, на Луне.
Или:
На мосту лежит гитара, а на ней написано
Под мостом ебут Хрущева, пидораса лысого.
Так в чем же именно Гарриман свой хлеб увидал? Да в том, что они, возможно, пожелают переписать концерт Тины и Айка, как нечто наподобие секс-музыки. Где-то рубля по два, потому что это будет уже с ленты, а не с пласта. Однако, вероятность такого гусарства со стороны этих скучных типов была так иллюзорна, словно брызги сиропа на мороженом. Призрачна, как вон тот опустевший скворечник, приколоченный к стволу тополя, и поднявшийся вместе с ростом дерева до готических окон четвертого этажа, где время от времени возникает хитчкоковский силуэт Лифаря, собирателя порно.
- Ну! Шо я тебе говорил! - торжествует Короленко, по прозвищу Коры, и спрыгнув со стола начинает ходить вокруг Мертвоглядова, пританцовывая, словно артропод-богомол. Но вскоре Мертвоглядова осеняет - он, дергая головой, точно это лягушачья лапка под током, придвигает вплотную к Гарриману свое в крупных бусинах лицо амфибии-полукровки, спрашивает срывающимся голосом:
-Сколько? Сколько она это делает?
"Блядь, таким тоном разговаривают одни москвичи", отмечает Гарриман, и отстраняясь от царства мертвоглядовских очей и губ, спокойно отвечает:
- Что значит "сколько"? Ну есть там такой момент в одном месте, правда сама вещь довольно длинная - "I've been loving you too long", минут семь с половиной.
"And the forest shall echo with laughter", - припоминает Гарриман фразу, что долетела до его острых ушей вон из того окна, закрытого в ту пору листвою тополиных верхушек. На подоконнике стоял "Днепр-14". Теперь, когда ветви оголены, видно, что за окном нет ничего волшебного, даже свет не горит, но фраза все равно бывает слышна. Она отпечаталась в его памяти потому, что он услышал ее именно оттуда, как будто десять тысяч лет назад. Каким был этот край в те времена?.. В той квартире живет альпинист Финштейн, ему по возрасту полагается любить Лед Зеппелин.
-Идиот! - подлетает к Гарриману Короленко, и со злобой хлопает его ладонью в бок. - Я ж ему сказал, что восемьдесят!
-Так долго, Коры, диски не играют, - парирует, занятый воспоминанием о "Лестнице в небо" Гарриман, - Даже если там сосут. Он достает из плаща сигарету "Флуераш" и закуривает ее от спички.
В полуденном зное бесконечных и безрадостных летних каникул, в обезлюдевшем на воскресенье дворе - "And the forest shall echo with laughter."
От этого безлюдия и собственного малолетства на него, случалось, нападало такое отчаяние, такая пустота, что он мог сидеть, точно контуженный немец возле своего танка, без мыслей, без слов. К счастью, с годами это прошло, и мысль о том, что похожее состояние мучит кого-то помладше не порождает в его душе сострадания.
-А фо, и американские не играют? - подает голос далекий от поп-музыки Кунц, знающий только Дина Рида. Только потому, что нетипичный американец снялся на цветное фото для еженедельника "Украина", с шестирублевой гитаркой в ухоженных руках. Вместо "ш" Кунц произносит "ф" - "а фо?"
-И американские, Саня, - говорит Гарри, выпускает почти невидимый дым своей первой за день сигареты. - А под шо вы спорили?
Короленко стреляет озорными глазками - копия Голохвостый, из комедии "За двумя зайцами": "Под две бутылочки "Котнари". Здесь бы их и раздушили."
Два раза по 3.40 - это 6.80, сложил в уме Гарриман. Да. Жаль. Это стоит. Заранее надо договариваться.
Короленко действительно похож на двух популярных артистов кино Борисова и Бурляева. Но он выше ростом их обоих. Короленко мечтает о карьере официанта, и возможно, за годы хождения с подносами, каркас его мумии и подсядет, а пока что - он выше.
В телефильме "Кража" играют оба, причем, если Борисов не великан, то Коля Бурляев попросту лилипут, не крупнее Джеймса Брауна. Впрочем, не считая последних четырех слов, все это мнение не Гарримана. Он полностью его подслушал из разговора двух баб с выщипанными бровями - на именинах у Кузины. Если честно, Гарриман вообще не имеет понятия, как выглядят и Бурляев, и Борисов, зато фоток Джеймса Брауна - их есть у него! О нем можно определенно сказать, что он готов повесить на стенку портрет негра. Что среди лемуров в, общем-то, не принято. Возможно, поэтому все его прозвища нарочито американские: Гарриман, Трумэн, и новейшее - Джипси Джокер.
Джипси Джокер озабоченно смотрит в проем между домами, тот, что выходит прямо на проспект. В кармане румынского плаща... Покупку плаща ему навязал Зэлк-басист. Своим бурчанием: "Когда ты уже прекратишь тягать этот жидовский самопал?". Он имел в виду нормальный черный куртец из phoney-leather, купленный Джокером по дешевке - всего за пару чирикманов у Якова. Яков вылитый Гарри Зэйн, бас-гитарист группы Урия Гипп. Похож и патлами, и грустными глазами. Зэйн, говорят, ушел недавно в мир иной. Толи током ебануло, толи тут снова замешаны наркотики. Без них на Западе не может обойтись не один фраер. Плюс, если здесь, у нас, среди славян, молдаван, иногда узбеков Очколаз - всего лишь необычная фамилия, то там, за границей, кажется все, кроме Тома Джонса и Азнавура, просаживают друг дружку в дупло, по крайней мере такой у них вид на " шкурах" от пластов и других портретах.
Цвет макинтоша "Бухарест" напоминает кофе с молоком в буфете гостиницы "Днепр-2", где круглый год и круглосуточно можно бухнуть, если зимой - в тепле, а если летом - то в прохладе. Джокер находит двушку, просит, чтобы постерегли его ведро, и пиздует на проспект позвонить из автомата.
Машины снуют, но не очень быстро. Проплывает белый "Икарус" с черной гармошкой посередине - это как раз тот маршрут, что останавливается у дома политпросвещения, совсем рядом от оазиса "Днепр-2".
Гарриман внимательно осматривает асфальт под ногами, и только потом набирает номер другого района.
-Пригласите, пожалуйста, Нину, - просит он поставленным баритоном, чуть-чуть похоже на грузина.
-Ниночка гуляет с подругой, ее сейчас нет дома, - отвечает бабушка.
Повешенная на место трубка оттягивает рычажок, как плоская грудь школьника чудесные груди Ани Малкут, если к ним прижаться, танцуя медленный танец, скажем, под этот блюз Blood, Sweat and Tears, который узнают все, кто его хотя бы раз услышал.
DRACULA A.D.1972
You talk the books away.
Why don't you write one.
Вечерний двор был похож на шлюз, из которого ушла вся вода. Высокие, посаженные сразу после войны тополя не отбрасывали теней. Свет давали только узкие, готического вида оконца, задуманные пленными немцами, в плену построившими этот пятиэтажный дом, мрачный и длинный, с давно заколоченными сквозными подъездами. Луна в прямоугольнике, точно темно-синим бархатом обшитого неба больше напоминала своей окружностью люк в подземелье, или обложку альбома "E pluribus funk", нежели небесное тело. На агитплощадке виднелись скамейки, железный стол для кинопроектора в десяти шагах от белой стены трансформаторной будки, где лемуры прежних лет развешивали гирлянды подбитых воробьев, а случалось и кошку. Рогатка и ловля помойных крыс были украшением охотничьих сезонов. Там же торчал вкопанный прямо в землю лекторский пюпитр. С улиц, что тянутся по ту сторону дома ветер доносил временами запах осенних костров из мертвой листвы - липовой и тополиной.
На крохотном столике чуть поодаль от агитплощадки, за которым никто не играл ни в карты, ни в домино, сидели два восьмиклассника; третий - по фамилии Кунц стоял одной ногой на лавочке и прикуривал, освещая быстро гаснущими спичками свои бакенбарды. Он был старше их на год и уже поступил в бакланство, потому, что не захотел идти в девятый класс. Баки, да еще кепка из отдела головных уборов, делали его похожим на сыщика Томина из телесериала "Следствие ведут знатоки". Длинные волосы в этом дворе по-настоящему никто никогда не носил. Точно смолоду опасались прослыть не теми, кем им хотелось бы. Одни вокально-инструментальные ансамбли, посещающие Мотор-сити с гастролями, настойчиво давали понять, что "все относительно, а значит все дозволено", когда отлабав концерт с залитованным репертуаром, и с зачесанными за уши патлами, появлялись из служебного входа в джинсовых плащах и очках "капля", как у Элвиса, которому электрический свет причинял боль.
"Прокатилась дурная слава, что похабник я... и вафлист", - последнее модное слово Азизян произносил скорбно, как Евтушенко произносит "насилует лабазник мать мою" в своей поэме "Бабий Яр". Только вряд ли композитор-солидол типа Шостаковича пожелает написать музыку для мелодекламации Азизяна. Лемуры этого двора, стар и млад, болезненно опасались дурной славы. Боялись показаться гомоэротами, или прослыть тунеядцами. И это, как и все, чем бывают нарочито увлечены несовершеннолетние, выглядело подозрительно.
Единственная собака - доберман начальника Белозерова, купленная следом за издохшим от чумки и закопанным прямо под балконом Мальчиком не бегала в этот час по двору. Было "слишком поздно", или "слишком рано", как рассуждает циничная и властная, но не надо всем на свете, антигероиня актрисы детективной истории "Круг". В комнате, где она это делает вслух, на стене висят семь жокейских хлыстов, на столе стоит графин с крысиным ядом, а в темном ящике комода тоже стоит - он всегда стоит, малютка Микки-Маус с большим бриллиантом в полом животе. Дама (она немного похожа на Джоан Кроуфорд) получила бриллиант от Масюлиса (который тоже иногда напоминает Азизяна) в обмен на краденый морфий. И когда ящик будет выдвинут, Микки Маус не зажмурит своих мышиных глаз. Смотреть не моргая могут одни орлы и куклы.
Ряд гаражей, что высились над землей приблизительно на одинаковом уровне, но обладали различной глубины подземельями, также был полностью погружен в сумрак. Никто не ездил. Никто не колупался внутри. Было "слишком поздно", или "слишком рано". Даже скрюченные, необновляемые ворота, были полусдвинуты, точно ноги восьмиклассницы, присевшей, чтобы съесть, покуда не растаял, свой пломбир, напротив вечного огня. Через эти ворота, случается въезжают сигналя нечастые свадьбы, и выруливают по пути к Первомайскому кладбищу менее редкие катафалки. И если в кабаках играют для живых, то известный жмуровик Гиря напутствует новоорлеанским джазом покойников. На деньги скорбящих родственников.
В летнем кинотеатре завязали показывать фильмы. Последним прошел "Сезон любви". Уже нафталин. Когда-то тема оттуда была номер один; японский поп "Каникулы любви", "Золотой ключик" в исполнении Миансаровой приятно разнообразил меню пляжных транзисторов. С этой недели висит уже только одна афиша - та, где "сегодня", а на месте той, где "скоро" зияет квадрат кирпичной стены. Железные двери входа и выходов теперь будут задраены до весны; до самого апрельского колдовства, открывающего двери летних кинотеатров, пока жива Империя, и не проржавел от тлетворного дыхания Запада Железный Занавес. А до той поры - смотрите по телевизору "Тайну железной двери", за которой хранятся волшебные спички. На каменном заборе, попасть за который стоит двадцать копеек больше не сидят экономные лемуры, любители посмотреть кино бесплатно.
В это хмурое время лемуры, вероятно, экономят на чем-то ином. Кроме, конечно, сигарет и "муляки". Возможно, записывают себе музыку не с "пластов", не с "первой иглы", а может даже и не с бобин, а просто с телика. Оттуда можно перебросить, допустим, Сопотский фестиваль, или конкурс "Золотой Орфей", "Арт-лото", или Песню-74. Но поворот головы и тревожный взгляд Геннадия Белова на дирижера Силантьева, при исполнении "Дроздов" - не запишешь. Его можно только запомнить. Чтобы вспоминать потом все реже и реже, но уже до гробовой доски.
Пишут с радиоточки "Музыкальный глобус", "На всех широтах". У кого есть "VEF" или "Океан" - тот катает с "Голоса" передачи Юрия Осмоловского и Маши Сухановой. На школьную пленку. Потому что она в два раза дешевле нормальной. Наиболее наивные жмакают микрофон-мыльницу в первых рядах кинозалов, где привычно воняют носками, скинув коры и вытянув ноги бухарики. А с экрана льется голос Ободзы, поющий "Стервятника" в "Золоте Маккены". Пишут и другое; почти все, в чем есть "Ионика" и ритм можно слушать больше одного раза. Бесплатно не записывают только похоронные оркестры да смотры самодеятельности. Лемуры - очень экономные люди. Любая поверхность, способная отражать звук, буквально промаслена поп-музыкой.
Азизян вымутил за порнографию (редкий случай, когда агент 220 что-то получил, а не пожертвовал за порно) у Миши-Казачка "Nazareth" без конверта видимо нокаут был так глубок, что пальцы жертвы не удалось разжать, и конверт пришлось оставить - Мишины мальчики, как обычно, хотели только "посмотреть состояние". Шульц забормотал: "Надо перебросить." Азизян потребовал две бутылки "Надднiпрянського", Шульц согласился, он был туповат и не разглядел коварства. Последняя вещь - монотонная и нудная заела и писалась почти двадцать минут. Шульц понял это только в следующую субботу. Пьеса имела название "Please don't judas me!" Азизян не без содействия Акцента, перевел это, как "Пожалуйста, не делай из меня жида!" Шульц поверил, ему, как выражается Нападающий, "мерзко стало", и стер оскорбительный шепот, и без того несмолкающий за левым плечом каждого jude в нерповой фуражке.
Лемуры очень экономные люди. В отличии от иностранцев, по слухам пользующихся после пляжа душем, представители народности "за що" моются прямо в Азовском море. Правда иностранцы тоже должны на чем-то экономить, кроме субсидий "Голосу Америки", где время от времени звучат стихи какого-то Ивана Елагина и песни братьев Озмонд. В том числе и "Длинноволосый любовник из Ливерпуля", под которую недавно катался один фигурист. Ее поет самый младший из братьев - Яшенька Озмонд. Ему всего девять лет, но имя его знают в Карачи, Владивостоке, Запорожье и Баку - уж там-то в первую очередь. Тоже видимо кто-то успел перебросить на пленку, если у него в телевизоре проделано фабричное очко - выход для записи. Очко?! Гнездо!
Да, лемуры очень экономные люди. Опять же недавно один из них старательно так, издалека, намеками давал понять, что Ротару поет ничуть не хуже Сarpenters. Сходство и в самом деле есть, никто не отрицает, но ему просто переплачивать за Carpenters не хочется. Наступит время, и даже Ротару на гастролях начнет казаться мучительно дорогостоящей. Тогда из пены Азовского моря ему навстречу, раскинув болотные руки, словно говоря: "ну что тут поделаешь!", выйдет Мара-утопленница (хотя утопили ее не в Бердянске, а рядом здесь рядом - в Гандоновке) с бычком во рту. Разинет его, выронив рыбку, и скажет: "А я тебе не София?.. А я тебе не Мадонна?.. Не Ева Браун?.." Лемур наверняка оценит ее glamour. И она будет петь для него бесплатно - когда набухаются. Вылизывая своим языком полурусалки его полуобезьяньи уши. Потому что выкраивать можно на всем, кроме сигарет и вина - "муляки". На кофе тоже нельзя. Шоб банка мне тут стояла! Лемуры, несмотря на победу в последней мировой войне, очень экономные люди - так говорил про них еще Пиндар, или люди - это очень экономные лемуры.
Учебный год... К нему начинаешь привыкать, и приветствуешь хмурые осенние дни и мрачные вечера. Абсолютный Эдгар По. В кабаках наверное тепло, но неуютно. Из троих пассажиров дворового столика, по-настоящему в кабаке не бывал никто, даже днем и с предками. Ни отпускающий усики, экономный модник Короленко, ни рыхловатый, похожий на Маяковского и Басилашвили, полукровка Мертвоглядов- Мертвоглы, ни даже, вернее тем более, кадет профтехучилища, Саша Кунц, средний из трех братьев, ни капли не похожих друг на друга. Один бас-гитарист Зэлк любит вспоминать, как ему подавали помидоры с тертым сыром. Кстати, директор бакланства, куда воткнул свой рабочий копчик Кунц никто иной, как мутнейший папа "Армянского Карузо".
В дворовом воздухе стоял беспокойный, под стать темноте холодок, который так просто не уйдет. Погода располагала к соответственным поступкам. Когда пропадает вдруг из архива картотека осведомителей гестапо, а следом за ней начинают исчезать и перенесшие оккупацию свидетели. Возвращение агента Бережного. Волки прошли мостом Преображенского и раскопали его могилу в ночь Дня всех Святых. Elvis regressa, как успели отметить на Кубе еще в шестидесятом году. Преступник оставляет след, легко заметный в минувшем, но он безнадежно теряется в мареве грядущего. Будущее - не место для возмездия. На это способны уповать одни овечьи мозги жертв.
Тех, кому посчастливилось привлечь внимание к своей особе пестрым и крикливым летом, с наступлением более строгого сезона начинают посещать нехорошие опасения.
Погода располагала к риску и жестокости, сулила аскетичную безнаказанность. О ней можно было бы сказать словами Азизяна, потому, что никто не скажет лучше: "Осень настала,
лето пердеть перестало..."
Из подъезда, освещенного лампочкой, не тронутой суеверными хулиганами вышел во внешние сумерки высокий подросток. Он был одет в румынский плащ цвета какао. В его походке, в том, как он дрыгал при ходьбе коленками было нечто музыкально-гротескное. В руке у него было мусорное ведро - он направлялся к помойке.
"Мертвоглядов, - отметил он, искоса приглядываясь, - Так... и Кунц".
Кунц... Какова причина... Почему Кунц, но не этот, дворовой, а одноклассник, позавчера у протезного Трифонова... Шел урок черчения, Гарриман сидел параллельно Кунцу и Тыкве, за предпоследней партой и показывал Ане Малкут, по прозвищу, естественно, Малкина старый, потрепанный выпуск немецкого журнальчика "Рор".
По мере того, как в иллюстрациях наводили шмон, цена издания падала, и Гарри в конце концов срубил его у Толи Седовца, кажется за пятеру. Там были девочки - Тамара, Роза, Рая, точнее - Марша Хант, Мэри Хопкин и стриженая под мальчика Тара Кинг. Давно сгинуло кому-то под стекло цветное, на две страницы фото - битлзы, как те "усатые грузины, что ждут давным-давно" сидят в комнате, и видно, что смеются над новейшей протеже Маккартни рыжеволосой Мэри Хопкин. Большая статья "Der agressive rock" - три образчика: самая громкая группа Blue cheer, самая радикальная Dave Peel & The Lower eastside, и самая свирепая МС 5. Герой репортажа в цвете был похожий на чурку Питер Сарстэд, автор шлягеров "Я - собор" и "Моя обезьянка - джанки". Календарь-биография "нежного садовника любви" (так его окрестил Жак Брель) Адамо. Страничка, посвященная группе Steppenwolf. Европейская психоакустика в лице Krokodil, цыганский хард-рок на три рыла, детище братьев Гурвиц, группа Gun. Остальное успели повыдергивать те, в чьих руках журнальчик успел побывать до того, как попал в портфель Толи Седовца, который симпатизирует Азизяну, хотя они вместе и не лежали. Навели шмон, а когда-то это был толстый и сочный, как бифштекс с кровью номер. Обложка еще сверкала, когда Вовка Фирер впервые вынимал его из газеты с памфлетом "Путь предательства". Про Солженицына.
И все. Как выражается Тыква - "сон улетучился". Тяжелые и тупые тапиры, и дочери советских офицеров быстрее выучат, кто такой Рильке, или как по-еврейски будет "здесь не але", чем станут сберегать ценные фото и сведения об Адамо или Мэри Хопкин. Их уж и не помнит толком никто. Они, с определенного возраста, все якобы сами себе Адамо, побирушки несчастные. И Мэри Хопкин ихних мы видели - несмотря на две вечно разинутые глотки upthere, downthere - петь не умеют совершенно. Фальшивят даже свою заветную молитву: "Приди ко мне, я одарю тебя слюной, мочою, потом, и отцовскою улыбкой".
- Таково было содержание "Рор"...
- Шо ви сказали?
- Поп!
- Срака... (поразмыслив) Там, блядь, не срака, а унитаз. Очко! драматургия Азизяна без искажений и прикрас.
Трифонов - старик в коричневой сорочке, с лошадиным лицом, и глазами человека, который в молодости перенес ампутацию, чувствовал себя плохо. Несмотря на жертвы и подвиги. Что жертвы! Если бы им сберегли жизнь, то у таблоидов с нипелями и яйцами тиражи были бы на пару миллионов больше, а у газетины с намеком на свастику прибавилось бы сотни две читателей из числа свиней и лис. Трифонов явно догадывался о чем-то таком, чего так и не понял немецкий болван, простреливший ему ногу тридцать лет назад. Старый чертежник видел, чьи чувствительные к поцелуям шкуры он спас, и куда эти шкуры дружненько в последнее время засобирались. Ага! Похожий на Алека Гиннеса учитель рисования почти не чудил, он вообще последнее время чудил мало. С пришествием на эстраду нового поколения сатириков смех был незаметно превращен в обязанность.
Урок протекал спокойно. Вдруг Кунц и Тыква синхронно, точно эрекция в кривоватом зеркале, повскакали со стульев и обменялись ударами по хавальнику, от которых их полудетские личики, и без того румяные, раскраснелись еще больше. Тыква нанес только два, а Кунц успел ебнуть три раза. Он послал Тыкву в моральный нокаут. Тыква схватился за фэйс; до мутации черепного лба - его еще можно было закрыть двумя растопыренными пятернями, рухнул обратно на сраку, сложил на парте руки и пустил слезу, при этом его плечи шевелились, как у наркокурьера Лорри Мура в кинофильме "Попутного ветра, Синяя Птица!"
"Плачет!", - злорадно прошелестели дети. Возможно, Гарриману это и померещилось, он был чересчур взволнован развитием Ани, которая с каждым учебным годом делалась все приятней и понятнее - ее острым чувственным носом, пунцовыми щеками, пушистыми ресницами и блеском густых волос без намека на афро-кучери... Но! Пуговичная, не хипповая мотня Тыквиных штанов была расстегнута! А Кунц не скрывает, что регулярно "подсекает" за купанием своей жирной сестры. Живет он не настолько далеко, чтобы полениться растлить нарцисса Тыкву. Практически на одной площадке.
"Да-а! Кунц, Шульц энд яйца", - усмехается Гарриман, хлопая ладонью по днищу ведра, чтобы вывалилась прокладка из газеты. Он тотчас же вспоминает эластик Аниной жопки, и ему очень хочется одевать Аню, как заправскую глэм-куколку Мэри Озмонд, zum beispiel. Но ради этого необходимо наебать столько инстанций! Правительство УССР - раз, клиентуру КГБ - два, а оно вон, под боком. Красногвардейская, 33.
"Это здание давно пора на хуй снести!", - выпалил однажды на весь вагон подверженный амоку бес поэзии Азизян.
"Где деньги взять...", - успел пропеть по-русски слова песни "Леди Мадонна" Эмиль Горовец, прежде чем юркнуть в люк на Запад. Будем надеяться, что шелк его шестиугольного парашюта будет достаточно крепок, чтобы обеспечить тенору мягкую посадку в свободном мире. Обычно об этом певце отзываются скупо и пренебрежительно, и такое отношение как-то не сходится с запиленными до седины его пластинками: семь-восемь лет назад они были музыкой гулянок номер один. Горовца, на что бы он ни покушался - "A hard day's night" битлзов, или еврейскую песню "Кузина", не спутаешь ни с кем! Почему-то этого уникального певца никто по-настоящему не ценил, и вспоминают исключительно в связи с какими-то подозрительно одинаковыми сведениями о судьбе советских граждан в эмиграции. Этот повесился. Та поет в сомнительном кабаке. А инюрколлегия, тем временем, обращается через газету "Известия" к "родственникам Михаила Жидовника, умершего в Монреале, матерью которого была Маргарита Олияр".
Впрочем те, кто только и делают, что кривятся и отмахиваются, когда им втолковывают, что основная задача западной демократии, это избавление от уголовной ответственности наиболее выраженных особей двух меньшинств расового и сексуального, не оценят "Кузину", пока авианосец с таким названием не опрыскает поросячьей мочою под газом их огороды.
Подойду вон к тем животным - они, правда, хуй поют, и неизвестно когда повесятся, или эмигрируют за ширму для жидов и питуриков. Народец "за-що" упрям, недоверчив, мелочен и склонен к истерике, особенно если потрогать, а потом сделать больно его яйцам на уроке черчения. "Чертеж - язык техники" недаром сказал Ильич.
Аня похожа на Джильолу Чинкветти. Песню этой цветущей итальянки, с коротким названием "Si" можно услышать в эфире каждые два-три часа. Понемецки и по-французски в придачу.
Дурной сон надо залить. Анины соски надо лизнуть. Из всех Роллингов, Гарриман выяснял, ей нравится Брайен Джонс. Понравится и это. Должна оценить. Вопрос - где и когда?
"Вот Кунц - плод вожделения тех, кто на заводе, косточка у него рабочая, а вот Мертвоглядов, сын культурных родителей - тех, что знают, под какую вазу какую салфетку можно, а под какую нельзя", - бормочет Гарриман. Он без энтузиазма приближается к столику, воткнутому в почву, точно квадратный зонтик ненормального. Интересно, какие морские коньки плавают в перекошенных банках их голов?
-О-о, Гарри! - двусмысленно приветствует появление четвертого всадника Апокалипсиса знаменитый пиздострадатель Короленко, - сейчас ты подтвердишь!
-Шо именно я должен подтвердить? - озабоченно спрашивает Гарриман, но ставит видавшее виды цинковое ведро на скамейку, рядом с ногою Кунца, обутой в советский башмак на небольшой платформе.
-Шо у тебя есть запись, где негритянка сосет у гитариста прямо на сцене! - взволнованно уточняет Короленко, вытягивая из коричневого трикотажа горло с кадыком. Судя по тому, как он возбужден, либо у него, как выражаются в брошюрах, эрекция, либо здесь пахнет пари.
-Есть такая. Это Айк и Тина Тернер. Гарриман не брешет, потому что видит в интересе этого мыслящего пролетария свой хлеб, а вернее, его четкую фата моргану.
Лемуры - экономный народец. Бережливость у них в жилах - тех, что подобно дикому винограду опутывают ихние хуйки, аршинные шеи, цепкие, будто на шарнирах, ручищи работяг и рыболовов. Экономность попала в кровь лемуров с военных лет, с послевоенного дефицита, позорной оттепели Хрущева, когда они давились пирожками с горохом, а поспешно реабилитированные вредители перли в Москву к своим каминам и талмудам по семиотике. Хрущева ненавидят; до сего времени можно подслушать и выучить частушки типа:
Ты выходишь на орбиту - захвати с собой Никиту
И на радость всей стране за хер выбрось, на Луне.
Или:
На мосту лежит гитара, а на ней написано
Под мостом ебут Хрущева, пидораса лысого.
Так в чем же именно Гарриман свой хлеб увидал? Да в том, что они, возможно, пожелают переписать концерт Тины и Айка, как нечто наподобие секс-музыки. Где-то рубля по два, потому что это будет уже с ленты, а не с пласта. Однако, вероятность такого гусарства со стороны этих скучных типов была так иллюзорна, словно брызги сиропа на мороженом. Призрачна, как вон тот опустевший скворечник, приколоченный к стволу тополя, и поднявшийся вместе с ростом дерева до готических окон четвертого этажа, где время от времени возникает хитчкоковский силуэт Лифаря, собирателя порно.
- Ну! Шо я тебе говорил! - торжествует Короленко, по прозвищу Коры, и спрыгнув со стола начинает ходить вокруг Мертвоглядова, пританцовывая, словно артропод-богомол. Но вскоре Мертвоглядова осеняет - он, дергая головой, точно это лягушачья лапка под током, придвигает вплотную к Гарриману свое в крупных бусинах лицо амфибии-полукровки, спрашивает срывающимся голосом:
-Сколько? Сколько она это делает?
"Блядь, таким тоном разговаривают одни москвичи", отмечает Гарриман, и отстраняясь от царства мертвоглядовских очей и губ, спокойно отвечает:
- Что значит "сколько"? Ну есть там такой момент в одном месте, правда сама вещь довольно длинная - "I've been loving you too long", минут семь с половиной.
"And the forest shall echo with laughter", - припоминает Гарриман фразу, что долетела до его острых ушей вон из того окна, закрытого в ту пору листвою тополиных верхушек. На подоконнике стоял "Днепр-14". Теперь, когда ветви оголены, видно, что за окном нет ничего волшебного, даже свет не горит, но фраза все равно бывает слышна. Она отпечаталась в его памяти потому, что он услышал ее именно оттуда, как будто десять тысяч лет назад. Каким был этот край в те времена?.. В той квартире живет альпинист Финштейн, ему по возрасту полагается любить Лед Зеппелин.
-Идиот! - подлетает к Гарриману Короленко, и со злобой хлопает его ладонью в бок. - Я ж ему сказал, что восемьдесят!
-Так долго, Коры, диски не играют, - парирует, занятый воспоминанием о "Лестнице в небо" Гарриман, - Даже если там сосут. Он достает из плаща сигарету "Флуераш" и закуривает ее от спички.
В полуденном зное бесконечных и безрадостных летних каникул, в обезлюдевшем на воскресенье дворе - "And the forest shall echo with laughter."
От этого безлюдия и собственного малолетства на него, случалось, нападало такое отчаяние, такая пустота, что он мог сидеть, точно контуженный немец возле своего танка, без мыслей, без слов. К счастью, с годами это прошло, и мысль о том, что похожее состояние мучит кого-то помладше не порождает в его душе сострадания.
-А фо, и американские не играют? - подает голос далекий от поп-музыки Кунц, знающий только Дина Рида. Только потому, что нетипичный американец снялся на цветное фото для еженедельника "Украина", с шестирублевой гитаркой в ухоженных руках. Вместо "ш" Кунц произносит "ф" - "а фо?"
-И американские, Саня, - говорит Гарри, выпускает почти невидимый дым своей первой за день сигареты. - А под шо вы спорили?
Короленко стреляет озорными глазками - копия Голохвостый, из комедии "За двумя зайцами": "Под две бутылочки "Котнари". Здесь бы их и раздушили."
Два раза по 3.40 - это 6.80, сложил в уме Гарриман. Да. Жаль. Это стоит. Заранее надо договариваться.
Короленко действительно похож на двух популярных артистов кино Борисова и Бурляева. Но он выше ростом их обоих. Короленко мечтает о карьере официанта, и возможно, за годы хождения с подносами, каркас его мумии и подсядет, а пока что - он выше.
В телефильме "Кража" играют оба, причем, если Борисов не великан, то Коля Бурляев попросту лилипут, не крупнее Джеймса Брауна. Впрочем, не считая последних четырех слов, все это мнение не Гарримана. Он полностью его подслушал из разговора двух баб с выщипанными бровями - на именинах у Кузины. Если честно, Гарриман вообще не имеет понятия, как выглядят и Бурляев, и Борисов, зато фоток Джеймса Брауна - их есть у него! О нем можно определенно сказать, что он готов повесить на стенку портрет негра. Что среди лемуров в, общем-то, не принято. Возможно, поэтому все его прозвища нарочито американские: Гарриман, Трумэн, и новейшее - Джипси Джокер.
Джипси Джокер озабоченно смотрит в проем между домами, тот, что выходит прямо на проспект. В кармане румынского плаща... Покупку плаща ему навязал Зэлк-басист. Своим бурчанием: "Когда ты уже прекратишь тягать этот жидовский самопал?". Он имел в виду нормальный черный куртец из phoney-leather, купленный Джокером по дешевке - всего за пару чирикманов у Якова. Яков вылитый Гарри Зэйн, бас-гитарист группы Урия Гипп. Похож и патлами, и грустными глазами. Зэйн, говорят, ушел недавно в мир иной. Толи током ебануло, толи тут снова замешаны наркотики. Без них на Западе не может обойтись не один фраер. Плюс, если здесь, у нас, среди славян, молдаван, иногда узбеков Очколаз - всего лишь необычная фамилия, то там, за границей, кажется все, кроме Тома Джонса и Азнавура, просаживают друг дружку в дупло, по крайней мере такой у них вид на " шкурах" от пластов и других портретах.
Цвет макинтоша "Бухарест" напоминает кофе с молоком в буфете гостиницы "Днепр-2", где круглый год и круглосуточно можно бухнуть, если зимой - в тепле, а если летом - то в прохладе. Джокер находит двушку, просит, чтобы постерегли его ведро, и пиздует на проспект позвонить из автомата.
Машины снуют, но не очень быстро. Проплывает белый "Икарус" с черной гармошкой посередине - это как раз тот маршрут, что останавливается у дома политпросвещения, совсем рядом от оазиса "Днепр-2".
Гарриман внимательно осматривает асфальт под ногами, и только потом набирает номер другого района.
-Пригласите, пожалуйста, Нину, - просит он поставленным баритоном, чуть-чуть похоже на грузина.
-Ниночка гуляет с подругой, ее сейчас нет дома, - отвечает бабушка.
Повешенная на место трубка оттягивает рычажок, как плоская грудь школьника чудесные груди Ани Малкут, если к ним прижаться, танцуя медленный танец, скажем, под этот блюз Blood, Sweat and Tears, который узнают все, кто его хотя бы раз услышал.