Осипова Нелли. Я тебе верю

   Начались обычные заботы, ночные кормления, недосыпание. Нику старался максимально освободить молодую жену от хлопот. И хотя Ольга помогала как могла, но работу не хотела бросать. Поэтому Нику засиживался заполночь, проверяя контрольные работы, готовясь к очередному уроку, а ночью вставал, чтобы подать Юле малыша для кормления. Старался в свободные от работы часы гулять с Нику, чтобы дать Юле поспать лишний часок.
   Чуть-чуть стало легче, когда малышу исполнился год. Жизнь без ночных кормлений, частых смен пеленок стала казаться почти удовольствием. К тому же малыш встал на ноги, начал произносить такие долгожданные слова «папа» и «мама», а Юля расцвела, похорошела и вся светилась. Супруги словно заново обрели друг друга, и любовь вспыхнула с новой силой.
   А потом в их жизнь, как бандит из-за угла, ворвался черный день, хотя и пришел он в ясное, солнечное воскресное утро.
   После завтрака Нику с ребенком отправился на прогулку в парк. Юля, закончив домашние дела, собиралась присоединиться к ним чуть позже.
   Нику большой шел пешком, а Нику маленький восседал в прогулочной коляске, улыбаясь то ли солнцу, то ли прохожим, которые заглядывались на очаровательного малыша.
   Они переходили улицу, когда припаркованный у обочины трейлер вдруг с неожиданной скоростью попятился по наклонной улице вниз, неотвратимо направляясь на пешеходов. Нику с коляской оказался ближе всех к машине и когда услышал чей-то истерический крик и оглянулся, было катастрофически поздно: огромная машина уже сбила его с ног. Последним проблеском сознания, собрав волю в кулак, он успел со всей силой, на которую был способен в этом положении, оттолкнуть от себя коляску. Чьи-то руки подхватили ее и отвезли подальше от места катастрофы. Еще два человека не успели увернуться от машины-убийцы. Трое молодых мужчин побежали за трейлером, пытаясь заглянуть в кабину, чтобы выяснить, есть ли там водитель, который без сигнала, без контроля решился дать задний ход, или эта махина сама сорвалась с тормозов и покатилась вниз с подъема. Кто-то вызвал «Скорую», сообщили в милицию… Люди кричали, негодовали, плакали, толпа нарастала, окружая бездыханные тела пострадавших. Картина была столь чудовищна и очевидна в своей непоправимости, что никто даже не пытался оказать им помощь.
   Когда Юля, закончив домашние дела, направилась в парк, предвкушая приятную прогулку на свежем воздухе, и увидела скопление народа, машины милиции и «Скорой помощи», она решила обойти стороной толпу зевак. Первое, что ей бросилось в глаза, – знакомая коляска, стоящая лицом к парку, спиной к переходу. Около коляски незнакомая пожилая женщина озиралась по сторонам, словно кого-то искала. Юля ринулась туда, бросилась к коляске, схватила Нику-маленького на руки, прижала к себе и только тогда с удивлением обратилась к женщине:
   – Простите, но это мой ребенок! Почему он у вас? Где мой муж?
   – Деточка, – едва сдерживая слезы, попыталась ответить ей незнакомка, – деточка…
   Она осеклась, потому что поняла, что изуродованный труп, лежащий там, где случилось несчастье, и был, наверное, мужем этой прелестной девушки.
   – Что вы хотели сказать? – не дождавшись ответа на свои вопросы, в нетерпении спросила Юля.
   Женщина молчала.
   «Сумасшедшая какая-то». – подумала Юля, посадила ребенка в коляску и пошла по направлению к парку. Какой смысл общаться с незнакомкой, если сейчас Нику все ей объяснит. Никаких предчувствий, никаких волнений, кроме легкого недоумения по поводу этой сумасшедшей, она не испытывала. Конечно, странно, что муж доверил ребенка случайному человеку, но, видимо, у Нику был свой резон.
   В парке Юля приткнула коляску к скамье, где они обычно располагались своим маленьким семейством. Нику на месте не было. Значит, скоро придет. Она поставила малыша на ножки, и он радостно пошел самостоятельно гулять вдоль длинной скамьи, придерживаясь за нее ручками. Прошло минут десять. Нику не возвращался. Юля пожалела, что ушла, не дождавшись объяснений странной женщины.
   К ним подсела немолодая пара и, как это порой бывает, когда люди возбуждены, продолжая начатый ранее разговор, они вновь и вновь пересказывали друг другу подробности события, которому оба были свидетелями.
   Юля не могла не слышать их взволнованной беседы, но даже когда начала понимать, что произошло, какие-то таинственные, неизведанные защитные силы ее хрупкого существа словно отгородили ее от чудовищной действительности, отторгая от нее информацию, которая безжалостно разрушала молодую жизнь, любовь, счастье.
   Тем временем в парке народу все прибывало и прибывало. По всей вероятности, насмотревшись ужасов, люди хотели отвлечься, обрести спокойствие в окружении бесстрастной природы. Но, увы, разговоры звучали все на ту же тему – такова природа человека, любящего с удовольствием посудачить о чужой судьбе, подсознательно полагая себя неуязвимым.
   Казалось, обрывки фраз, восклицаний, сожалений, сливаясь в одну аморфную, бесформенную массу, окутали Юлю со всех сторон и сейчас раздавят ее вместе с ребенком. Она вдруг отчетливо поняла, что ждать Нику бесполезно и надо скорее возвращаться домой.
   Юля посадила маленького Нику в коляску и поспешно, почти бегом, направилась к выходу из парка, но не к тому, через который вошла, а к дальнему, от которого чуть дольше было идти к дому…
   Пройдет еще не один день, пока она вернется из своего беспамятства, чтобы полной чашей испить непостижимое, непереносимое горе утраты. Только заботы Ольги, тоже едва справляющейся с навалившейся на семью бедой, и тревога и ответственность за малыша удержали ее от самоубийства. Нет, она не считала самоубийство проявлением слабости или отчаяния, просто полагала, что если допустима эвтаназия, когда у больного нет никакой надежды и все кончено, то почему нельзя принять подобное решение, если жизнь уже закончилась и остается лишь бессмысленное продолжение физического существования. Но этими мыслями она не делилась с матерью. Только любовь к ней и к маленькому Нику, ЕГО сыну, остановили ее на грани принятия рокового решения.
 
   Алексей решил ехать в Бутово как можно раньше, чтобы застать дома Юлю, – мало ли по каким делам она могла убежать прямо с утра, ведь не на экскурсию она отправилась из своей молдавской глубинки в Москву.
   Он подъехал к дому на улице с необычным названием Знаменские Садки ровно в семь утра. Войти в парадное не смог – не знал нужных цифр кодового замка – и стал ждать, когда появится кто-нибудь из жильцов. Рассчитывать следовало скорее на выходящих из дома, нежели на входящих, ибо кто же в такую рань ходит с визитами? Разве только я, подумал Алексей и тут же решил, что у него особые обстоятельства.
   Оказалось, что особые обстоятельства не только у него – бесшумно подкатила милицейская машина, из которой вышел немолодой старший лейтенант и стремительно, с неожиданной для его почтенного возраста юношеской прытью буквально подскочил к Алексею.
   – Что, код забыли? – спросил он.
   – Да нет, я его просто не знаю, – ответил Алексей. – Если позволите, я с вами войду.
   – А чего ж не позволить, особливо если вы в девятую квартиру.
   – Как вы догадались? Я именно туда и направлюсь, – улыбнулся Алексей.
   – Кто бы сомневался, – хмыкнул милиционер, отпер дверь своим ключом и жестом пригласил Алексея войти. – Видать в первый раз, ежели кода не знаете.
   – Действительно, я впервые приехал сюда. Но вы чего-то недоговариваете. Объясните, пожалуйста, если не секрет.
   – Вы, господин хороший, откуда свалились или прикидываетесь простачком? – старший лейтенант уставился на странного, с его точки зрения, посетителя, с удивлением и сожалением – вроде на лоха не похож, а ведет себя непонятно.
   Алексей начал терять терпение. Он извлек из кармана свою визитку, протянул блюстителю порядка и уже совсем другим тоном обратился к нему:
   – Так. А теперь давайте все по порядку. Вот моя визитка. Если нужно, могу и паспорт предъявить…
   – На кой мне ваш паспорт, извините, конечно, – перебил его милиционер.
   – Это ваша проблема. А теперь попрошу для порядка и вас представиться – все-таки лучше общаться со знакомым человеком, нежели с незнакомым.
   – Да пожалуйста! – Милиционер показал свое удостоверение. – Только не пойму, зачем вам эти заморочки.
   Алексей внимательно изучил документ.
   – Анатолий Петрович, я пришел сюда справиться о судьбе молодой девушки, которая приехала из Молдавии и никого здесь не знает. Я полагаю, что у нее серьезные неприятности. Возможно, она ищет решение своих проблем в Москве, хотя мы теперь живем в разных государствах.
   – Вот именно! – неожиданно обрадовался старший лейтенант. – Пойдемте со мной в девятую квартиру, и вам сразу станет понятно, какие такие серьезные неприятности у вашей молдаванки.
   Они вошли в лифт, поднялись на третий этаж.
   Анатолий Петрович позвонил в дверь.
   Открыла заплаканная пожилая женщина.
   – Это опять вы? Но я же все сказала вчера, сколько можно… Я ни в чем не виновата… я же не знала, чем они тут занимаются…
   – Гражданка, не стоит прикидываться невинной овечкой, вы прекрасно все знали! А виноваты вы уже в том, что сдавали комнату гражданам другого государства, не имеющим регистрации, к тому же не платили налогов с дохода. Это вам ясно?
   – Доход… скажете тоже! Копейки…
   – И с копейки полагается платить налог. Ну, это суд разберется. Мы вот с товарищем – он подмигнул Алексею – пришли за ихними паспортами. Вчера девицы дали показание, что вы документы взяли и оставили у себя…
   – Я?! – женщина с такой силой и негодованием шлепнула себя ладонью по груди, что в ответ раздался странный глухой звук.
   «У нее эмфизема легких – подумал Алексей и тут же мысленно одернул себя, – нашел время ставить диагноз!»
   – Да я все время на даче, сюда и носа не кажу. Я и паспортов-то их не видела! – продолжала негодовать женщина.
   – Так кто же вам эти копейки-то платит?
   Под натиском вопросов и доводов милиционера она слегка струхнула.
   – Кто им работу дает, тот и платит. И паспорта наверняка у него, поганца!
   Алексей стоял, застыв в нелепой позе, чуть подавшись вперед, словно хотел о чем-то просить хозяйку.
   Страж порядка взглянул на него.
   – Что это с вами? Не ожидали такого? Да все просто: сутенер снимает помещение, сам рассчитывается с хозяйкой, паспорта отбирает, чтобы не сбежали девки-то. Ну и выручку берет себе, а им потом кое-что выплачивает.
   – Этого быть не может… – у Алексея дрожали губы.
   – Эх, Алексей… – милиционер взглянул на визитку, которую все держал в руках, – как вас там по батюшке… Иванович! Еще как может быть.
   – Она совсем недавно приехала, не более недели назад. Эта девочка не могла участвовать в подобных делах. Я это точно знаю! Скажите, сударыня, вы видели Юлю?
   – Кто их разберет – все они Юли, Милы, Тани… – огрызнулась хозяйка.
   – Но надо же что-то делать! Где этот сутенер? Его необходимо найти немедленно!
   Анатолий Петрович усмехнулся:
   – Мы бы и рады, да их почти никогда за хвост не ухватишь.
   – Но где же девушки? Что с ними? Я должен отыскать Юлю!
   – А чего ее искать? Они все в милиции, – спокойно ответил страж порядка.
   – Вы сказали все, сколько же их на самом деле?
   – Да как вам сказать… это, знаете, как в математике, – величина переменная. Здесь не первый год функционирует настоящий бордель, девицы меняются – кто на стационаре работает, кто на улицах. Одни приезжают, другие уезжают. Мы пару раз вроде бы накрывали их, да с доказательствами все не получалось. А вчера взяли всех…
   Алексей пришел в ужас от краткой информации старшего лейтенанта, особенно потрясли его формулировки – «функционирует», «на стационаре».
   – Я должен видеть этих девушек… мне нужно разобраться и, если она там, вытащить… спасти девочку…
   Милиционер пожал плечами.
   – Поехали, ежели охота. Я вижу, вы человек честный, непросвещенный. – Он так и сказал: «непросвещенный».
 
   В милицию они приехали на двух машинах: впереди ехал на милицейской Анатолий Петрович, за ним следовал на своей Алексей. Все подробности знакомства с Юлей и своего беспокойства за нее Алексей рассказал старшему лейтенанту, пока они ждали начальника. Тот был занят и просил подождать.
   Наконец начальник освободился, принял их, раскрыл паспорт Алексея, который тот предусмотрительно положил ему на стол, взглянул, хмыкнул, потом выслушал, вздохнул:
   – Хотел бы я верить, что вы не ошибаетесь, уважаемый Алексей Иванович. Со своей стороны могу сделать только одно: отпустить под вашу ответственность и расписку девушку Юлю, но при условии, что вы ее заберете и зарегистрируете в управлении миграционной службы. Хотите – в нашем округе, хотите – у себя, уж как вы там решите – ваше дело. На ее счастье, паспорт она сохранила при себе, хотя не представляю, как ей это удалось. Приведи ее, Толя, – обратился он к подчиненному.
   Через несколько минут вошла Юля в сопровождении старшего лейтенанта. Лицо ее, распухшее от кровавого отека, переливалось всеми цветами радуги, распухшее левое веко едва приоткрывало глаз, и когда при виде Алексея у нее хлынули слезы оно оставалось неподвижным, а мигало только правое.
   – Как это следует понимать? – возмущенно обратился Алексей к начальнику милиции.
   – Спросите у нее. Это работа сутенера.
   – Он хотел отобрать у меня паспорт… я не отдала… мне нужно найти работу, а без паспорта… – Юля зарыдала в голос, не в силах больше говорить.
   – Не надо ничего объяснять, Юлечка. Жаль, что вы не позвонили мне.
   – Но вас же не было в Москве, – сквозь рыдания проговорила Юля. – Я не знала, что Сибика… ну, что она… я думала, она работает, а она… а этот думал, что я тоже… он меня бил… Я хотела уйти, но мне некуда…
   – И все-таки вам следовало позвонить, тогда бы все устроилось иначе. Ну да ладно, теперь уже ничего не поделаешь, что было, то было. Надо успокоиться и взять себя в руки. Я подписал нужные бумаги и забираю вас отсюда.
   – Куда? – в страхе всполошилась она.
   Алексей с трудом сдерживал себя, чтобы прямо сейчас, в этой милицейской комнате не подойти и обнять эту плачущую беспомощную девочку, утешить и утереть ее горькие слезы. Вместо этого он сказал:
   – Юля, не надо меня бояться, я ничего дурного вам не сделаю. Просто хочу помочь. Сейчас мы поедем к моей маме, и, надеюсь, она приведет вас в порядок. А потом мы подумаем, как вам дальше быть.
   Девушка продолжала неподвижно стоять в дверях.
   – Ну чего ты, чего? – в недоумении воскликнул начальник отделения. – Раньше надо было опасаться, когда не зная броду, сунулась в воду. А теперь я тебя отпускаю с порядочным человеком. – Он заметил вопросительное выражение на лице Алексея и добавил: – Ваш отец когда-то оперировал мою тещу. Вот такие дела. Я сразу смекнул, когда посмотрел ваш паспорт. Будут проблемы – обращайтесь.
 
   Москва восхитила, ошеломила и словно приманила ребят. Все здесь было необычно, ново, привлекательно. Первым делом отправились на Моховую, подали заявление, выяснили, обеспечивает ли институт общежитием абитуриентов. Оказалось, на время каникул, пока студенты в разъезде, на их койки временно можно поселиться, ну а дальше все зависело от результатов вступительных экзаменов. Поступил – выделят место, провалился – возвращайся домой. Вот так, все просто. К счастью, в общежитии в одном здании были комнаты и для мужчин, и для женщин.
   – Вот видишь, Ванечка, все устроилось, как я и говорила, – обрадованно заключила Ксения.
   – Ну да, только в комнатах-то мы не одни, – с грустью заметил Иван.
   – А ты что думал – на каждого студента по комнате дадут?
   – Нет, конечно… но как-то неуютно.
   – Не станем же мы портить себе настроение из-за этого, ведь так? – старалась подбодрить его Ксюша.
   – Портить настроение? Ну нет! – отозвался Иван. – Мы прямо сейчас поедем в Третьяковскую галерею! Идет?
   – Еще как! Надо только разузнать про транспорт.
   – А я уже смотрел по карте. Отсюда мы поедем на трамвае, а потом пересядем на троллейбус.
   – И все?
   – Ну, еще немного пешочком. Да только запасись терпением, это довольно далеко от нас.
   Они сели на трамвай «А», который не спеша громыхал по рельсам, чуть подрагивая на поворотах, взяли у кондуктора билеты и устроились на свободных местах у открытого окна.
   – Откуда ты все это знаешь, Вань? – Ксения не переставала удивляться исключительной способности Ивана мгновенно ориентироваться в любой обстановке – будь то лес или город. Так было, когда они приехали на учебу в Калугу, когда ездили на экскурсию в Тулу, а один раз их возили даже в Москву, на Красную площадь, посмотреть мавзолей Ленина, потом их повели в Малый театр, на спектакль по пьесе Островского, и везде Ваня проявлял себя абсолютно адаптированным к новым местам, так, будто он здесь уже когда-то бывал.
   – Я не могу это объяснить, просто само собой получается. Наверное, ноги сами меня ведут куда нужно, – засмеялся Ваня.
   – Такое только в сказках бывает, – заключила Ксения.
   – Вот и будем жить с тобой, как в сказке, – Иван взял ее руку, наклонился к самому уху и шепотом спросил: – Ксюш, ты помнишь те свои слова, что сказала тогда в Калуге?
   Как она могла не помнить, если мысленно повторяла их каждый раз, когда разговаривала с Ваней! Она готова была и сейчас их повторить, и не шепотом на ушко, как Ваня, а крикнуть на весь вагон, но, конечно же, сдержалась и, повернувшись к нему лицом, спросила:
   – Ты о чем, Вань?
   – Только не говори, что забыла, такие слова не забывают, если только… – Он вдруг смутился и замолчал.
   – Что только?
   – Если только это правда.
   – Разве я тебе когда лгала? – взмахнула ресницами Ксюша.
   – Ну тогда почему ты не отвечаешь на мой вопрос – помнишь свои слова?
   – Я все помню, Ваня. И твои слова запомнились.
   Ксения чувствовала, что сейчас Иван скажет нечто важное для них обоих, но она так долго ждала этого, что вдруг испугалась, усомнившись в своей интуиции.
   – Дурак я был, молодой еще.
   Девушка рассмеялась:
   – А нынче постарел, что ли?
   – Ты не смейся, а пойми: хоть мы с тобой и однолетки, но парни позже созревают, нежели девицы. Вот вспомни, когда мы были с тобой вожатыми у пионеров пятого класса. Там девчонки вымахали выше ребят и уже гляделись настоящими девушками, а мальчишки так и оставались мальчишками, детьми, и только к седьмому-восьмому классу стали выравниваться, догонять их. Разве ты не замечала этого?
   – Может, и замечала, но не обращала внимания.
   – Будущий доктор должен уметь наблюдать и примечать все, что интересно в человеке. А детский врач – и подавно.
   – Я научусь, Ванечка, обязательно научусь. Вот сейчас уже заметила, как ты вырос, созрел и готов свалиться с дерева, аки спелый фрукт.
   – Да ну тебя! – с досадой махнул рукой Иван. – Я совсем не то хотел сказать.
   – Тогда говори, что хотел.
   – Я хотел повторить твои слова, только наоборот. Понимаешь?
   – Наоборот – это значит ты меня не любишь?
   Возможно, Ксения и не осознавала до конца, но это была мелкая месть за уязвленное самолюбие, за непонятое чувство, за обидное ожидание признания Ивана, которое – она знала – должно было вот-вот прозвучать.
   – Наоборот – значит от меня к тебе… – Иван совсем запутался в формулировках и, вздохнув, решительно признался: – Я всегда любил тебя, Ксюша, просто не понимал этого…Ты единственная на свете моя любовь.
   Трамвай неожиданно резко затормозил на остановке, и Ваня ткнулся лицом в щеку Ксении…
   Они долго ходили по залам Третьяковки, голодные, но счастливые, потом перекусили на улице пирожками с мясом и с повидлом и поехали в Сокольники, где гуляли до вечера и без конца целовались…
 
   Гибель Нику стала не единственным несчастьем, свалившимся на бедных женщин. Вскоре потеряла работу Ольга, единственная кормилица в семье. Преподавание русского языка и литературы в молдавских школах – а именно этим и занималась она – резко сократили, а вслед за тем сократили и должность Ольги. Другой работы в маленьком городе найти не удалось. Если прежде она подрабатывала машинописью, то теперь, в век компьютеров, профессия машинистки вообще ушла в прошлое, и не одна представительница когда-то востребованной профессии осталась не у дел, в тщетных поисках другой работы. Ольга пополнила их ряды, но не сдавалась: развешивала объявления, звонила знакомым, бывшим ученикам, их родителям. Требовались лишь уборщицы, горничные в гостинице со знанием молдавского языка или репетиторы для школьников, опять же с обязательным владением государственным языком. Язык она, конечно же, немного знала, но на уровне общения с соседями, знакомыми, в магазине, на рынке. Ах, как сошлись воедино все ошибки и глупости, совершенные и огромной страной под названием СССР, и самими людьми!
   Приехав в Молдавию по назначению, Ольга с головой окунулась в работу, отдавалась ей самозабвенно. Вскоре перевезла в Унгены родителей из российской глубинки, которые тоже стали активно трудиться на благо молдавской легкой промышленности, а позже встретила своего будущего мужа, и сложилась новая, молодая семья. Казалось, все проблемы преодолевались, решались – чего еще желать? Окружающие ее люди – и родня, и сослуживцы – свободно владели русским языком, поэтому никаких проблем с общением не возникало. И тогда в головах даже образованных, интеллигентных людей произошла некая трансформация: они сбросили со счетов жизни сам факт своего проживания в национальной республике, где поколения от рождения владели главным языком своей родины. Казалось бы, ну как не воспользоваться таким обстоятельством, когда легко, во всяком случае легче, чем живя в другом месте, можно овладеть новым для себя языком да еще из романской группы, дающим ключик для изучения и французского, и итальянского! Ведь недаром еще древние утверждали: сколько языков ты знаешь – столь крат ты человек. А тут еще «мудрейшее» правительство взяло и отменило латиницу, одним махом перечеркнув историю – прошлое, настоящее и будущее – целого народа, наплевав на то, как этот самый народ, да просто некая людская масса в их представлении, воспримет такой жест. Уж так хотелось властям отмежеваться от соседней Румынии, чтобы и мысли ни у кого не возникло, что это на самом деле одна страна, чтобы люди забыли, что Молдова – одно из древнейших господарств, существующих с четырнадцатого века, а впоследствии объединившись с Валахией, образовавшее самостоятельное государство.
   Однако не помогла кириллица: народ свою историю не забыл. Разумеется, времена были такие, что ни о каких протестах, недовольстве, несогласии речи не могло быть. Но законов природы доселе никому не удавалось отменить, и сработал знаменитый третий закон Ньютона, о котором там, в правящих верхах, либо не знали, либо забыли так же, как и историю одной из советских республик: всякое действие вызывает равное противодействие. Вот и случилось это противодействие, когда республика обрела самостоятельность и стала государством, когда ослабились поводья. Да только в человеческом обществе закон приобрел некую разновидность: противодействие оказалось не равным, а гипертрофированным, потому что сработали долгие годы ущемленного самолюбия и унижения, терпение перешло в нетерпение, возвысило свой справедливый голос национальное самосознание и порой даже стало попахивать национализмом.
   Так произошло не только в Молдавии, но и в других бывших республиках – где больше, где меньше.
   Как часто мы сетуем на Запад, не желающий принимать во внимание «самость» России, особенности ее истории и культуры. Но всегда ли Россия, точнее СССР, учитывал это в отношении своих «братских» республик? Ежегодные декады искусства в Москве то одной, то другой республики лишь подчеркивали стремление руководства страны постричь всех под одну гребенку: обязательное начало гастролей – хоровое пение, неизменное выступление театральной труппы и, конечно же, опера. Никого не интересовало, что, например, у эстонцев издавна существует своя собственная традиция ежегодно собираться всем народом, со всеми домочадцами на певческом поле под Таллином и без всяких репетиций петь вместе, ощущая при этом себя единым народом. А кому-нибудь приходило в голову, что опера и театр – не в традиции туркменов, что у них издавна принято выражать себя в других видах искусства? Кто-нибудь, восторгаясь грузинским песнопением, учитывал, что небольшой, семиголосный мужской хор, так называемый «швидкаца», в переводе «семеро мужчин» – характерная для этой республики манера исполнения и не стоит представителям Грузии начинать свои гастроли так, как это делает Краснознаменный хор Советской армии? Нет! Задача состояла в приведении к общему знаменателю социальной, правовой и культурной составляющих во всех республиках скопом: если петь, то только традиционным хором, массовые народные танцы – для всех, опера – в каждую республику, академии наук – тоже по штуке на республику, без учета научного и интеллектуального потенциала и возможностей конкретного народа. Такая ложно понятая справедливость вкупе с другими непродуманными директивами тоже способствовала впоследствии взрыву национального самосознания, постепенно и вроде бы незаметно сползающего в шовинизм.
   Видимо, сегодня активная борьба против подобных националистических перехлестов малоэффективна. Думается, нужно время, чтобы людское море успокоилось, утишилось, и тогда оно само выбросит на берег грязную пену, щепки и все лишнее, что накидали туда случайные хамы с проплывающих по нему кораблей.