Явление десятое

   Круглова, Ипполит, потом Маланья.

   Ипполит. Скоро я слетал-с? А еще в Московский забежал, два полуторных коньяку протащил.
   Круглова. Это зачем же?
   Ипполит. Для куражу-с. Как на ваш взгляд-с, ничего не заметно?
   Круглова. Ничего.
   Ипполит. Ну, и ладно. А кураж велик! Выпил на полтину серебра, а смелости у меня рублей на десять прибыло, коли не больше.
   Круглова. Купленная-то смелость ненадежна.
   Ипполит. Коли своей мало, так за неволю прикупать приходится. Позвольте-ка я в зеркало погляжусь. (Оправляется перед зеркалом.) Ничего, все в аккурате. Прощайте-с! Может, со мной что неладно будет, так не поминайте лихом!
   Круглова. Ты, в самом деле, глупостей-то не затевай!
   Ипполит. Никаких глупостей! Однакож, и так жить нельзя. Давешние слова вашей дочки у меня вот где! (Ударяет себя в грудь.) Да вот что! Поберегите это покудова! (Подает толстый пакет.)
   Круглова. Что это? Деньги?
   Ипполит. Деньги-с.
   Круглова. Не возьму, не возьму, что ты! Может, это хозяйские?
   Ипполит. Не ваше это дело-с! Мои собственные.
   Круглова. Еще с тобой в беду попадешь.
   Ипполит. Да помилуйте, нешто у меня духу достанет вам неприятное сделать! Я на себя не надеюсь, человек пьяный, отдам вам под сохранение на один час времени. А там мои ли, хозяйские ли, вам все одно.
   Круглова. Не возьму.
   Ипполит. Эх! Не понимаете вы меня. Я сейчас оставлю у вас деньги, явлюсь к хозяину: так и так, потерял пьяный. Что он со мной сделает?
   Круглова. Ишь, что придумал! Нет, уж ты меня не путай!
   Ипполит. Так, не возьмете?
   Круглова. Ни за что на свете.
   Ипполит. А коли так-с… (Громко.) Маланья, ножик!
   Круглова. Что ты! Что ты!

   Маланья подает нож и уходит.

   Ипполит (берет нож). Ничего, не бойтесь! (Кладет нож в боковой карман.) Только и всего-с.
   Круглова. Что от тебя будет, смотрю я.
   Ипполит. А вот что-с! У вас рука легка?
   Круглова. Легка.
   Ипполит. Пожалуйте на счастье! (Берет руку Кругловой.) Только всего-с. Прощенья просим. (Уходит.)
   Круглова. Напрасно мы его давеча подзадоривали на хозяина. Эти головы меры не знают: либо он молчит, хошь ты его бей, либо того натворит, что с ним наплачешься. Пословица-то эта про них говорится: заставь дурака богу молиться, так он себе лоб разобьет. (Уходит.)

Сцена третья

Лица

   Ахов.
   Ипполит.
   Феона.

   Небольшая комната в доме Ахова, вроде кабинета, мебель дорогая и прочная.

Явление первое

   Феона, Ипполит.

   Феона. Войди, Аполит, войди!
   Ипполит. И то войду. Что хозяин делает?
   Феона. Спит покуда. Да хоть бы и не спал, не съест он тебя.
   Ипполит. Знаю, что не съест. Толкуй еще!
   Феона (вглядываясь). Что это ты, словно…
   Ипполит. А что?
   Феона. Да не в своем разуме?
   Ипполит. Мудреного нет; потому как я запил.
   Феона. Слава богу! Есть чем хвастаться.
   Ипполит. Ты еще погоди, то ли от меня будет.
   Феона. Не удивишь, брат, никого. Давно уж от тебя этого ожидать надо было.
   Ипполит. По каким таким приметам?
   Феона. Потому задумываться ты стал не в меру.
   Ипполит. Это я от любви, от чрезвычайной.
   Феона. А от любви разве не запивают, особенно, коли неудача, брат?
   Ипполит. Мне-то неудача? Не надеюсь; потому, я по этим делам…
   Феона. Ну, да ведь уж как же! Держи карман-то шире! И не таких, как ты молодцов за нос-то водят.
   Ипполит. Я даже внимания не возьму говорить-то с тобой об этом.
   Феона. Как тебе можно со мной разговаривать! Больно высок стал. Каким чином пожаловали, не слыхать ли?
   Ипполит. При чине я все при том же; а про любовь свою никому не объясню; это пущай в тайне сердца моего останется. Ежели кто может понимать, статья высокая.
   Феона. Ну, да. Принцесса какая-нибудь, гляди. Уж никак не меньше. А я так полагаю: богатые по богатым разойдутся, умные по умным; а вашему брату валежник останется подбирать.
   Ипполит. Ни богатые, ни умные от нас не уйдут.
   Феона. Где уйти! Все твои будут, ты всех так и заполонишь. Одна твоя беда, умом ты у нас не вышел.
   Ипполит. Это я-то?
   Феона. Ты-то.
   Ипполит. Я так полагаю, что я никого на свете не глупее.
   Феона. Ну, какой в тебе ум? Делом тебе надо заниматься, а ты про любовь в голове держишь. И вся эта мечта твоя ни к чему хорошему не ведет, окромя к пьянству. Сколько еще в тебе, Аполитка, глупости этой самой, страсть! Учат тебя, учат, а все еще она из тебя не выходит.
   Ипполит. Ну, все теперь твои наставления к жизни я слышал или еще что у тебя осталось?
   Феона. Да ведь что стене горох, что вам слова, — все одно; так что и язык-то трепать напрасно.
   Ипполит. И как это довольно глупо, что ты говоришь. Ты что видела на свете? Кругом себя на аршин. А я весь круг дела знаю. Какие в тебе понятия к жизни или к любви? Никаких. Разве есть в тебе образование или эти самые чувства? Что в тебе есть? Одна закоренелость, только и всего. А еще ты меня учишь жить, когда я в полном совершенстве теперь и лет, и всего.
   Феона. Твое при тебе и останется.
   Ипполит. Значит, всей этой материи конец; давай новую начинать! Сердит дяденька?
   Феона. Нет, кто его знает, что-то весел, брат. Все ходит да смеется.
   Ипполит. Что за чудеса!
   Феона. Да и то чудеса. Нагнал это сегодня из городу небельщиков, обойщиков; весь дом хочет заново переделывать. Бороду подстриг, сюртук короткий надел.
   Ипполит. Что ж, он рехнулся, что ли? Под старость-то, говорят, бесятся.
   Феона. Есть что-то у него на уме; только кто его поймет! Темный он человек-то.
   Ипполит. Да кому нужно понимать-то его! Пусть творит, что чуднее. У человека умного можно понять всякое дело, потому у него ко всему есть резон; а если у человека все основано на одном только необразовании, значит, он как во сне, кто же его поймет! Да мне уж теперь все одно, как он ни чуди.
   Феона. Отчего ж так?
   Ипполит. Всему конец, — прощай навек!
   Феона. Неужто оставить нас хочешь?
   Ипполит. И даже — так, что глаза закроются навек, и сердце биться перестанет.
   Феона. Что ты говоришь только! Нескладный!
   Ипполит (печально качая головой). Черный ворон, что ты вьешься над моею головой!
   Феона. Да батюшки! В уме ли ты?
   Ипполит. Всему конец, прости навек.
   Феона. Ах, Аполитка, Аполитка, хороший ты парень, а зачем это только ты так ломаешься? К чему ты не от своего ума слова говоришь, — важность эту на себя напускаешь?
   Ипполит. Это много выше твоего разума. Есть люди глупые и закоснелые; а другие желают, в своих понятиях и чувствах, быть выше.
   Феона. Вот от глупых-то ты отстал, а к умным-то не пристал, так и мотаешься.
   Ипполит. Ну, да ладно. Когда дяденька проснется, скажи мне. Всему конец, прости навек! (Уходит.)

Явление второе

   Феона, потом Ахов.

   Феона. Гриша совсем рехнулся, вот и этот на линии, да и старик бесится. Сам рядится, дом отделывает, не нынче, так завтра, того и гляди, петухом запоет либо собакой залает. Эка семейка приятная! Рассадить их на цепь по разным комнатам, да и любоваться на них ходить. По крайности, дома свой зверинец будет; за деньги можно показывать.

   Голос Ахова: «Феона!»

   Проснулся чадо-то.

   Голос Ахова: «Феона, ты здесь?»

   Ну, заблудился никак опять! Здесь.

   Ахов выходит.

   Ахов. Что ты здесь делаешь?
   Феона. Одно у меня дело-то: сидеть да в пустой угол глядеть.
   Ахов. Ну, так я тебе другое найду.
   Феона. Найди, сделай милость; одуреешь так-то.
   Ахов. И чтоб это сейчас, одна нога здесь, а другая там. Ты вот снеси к Дарье Федосевне этот самый презент и скажи: мол, Ермил Зотыч приказали вам отдать в знак вашей ласки! Слышишь? Ты так и скажи: в знак вашей ласки! Ну, как ты скажешь, старая?
   Феона. Молодой! Авось не проповедь какая! Умею сказать-то!
   Ахов. Да, может, они без внимания возьмут, так ты заставь их рассмотреть хорошенько.
   Феона. Да уж рассмотрим, рассмотрим; только давай!
   Ахов (отдает коробочку). Ты их тычь носом-то хорошенько, чтоб чувствовали, что это, мол, денег стоит.
   Феона. Ну, еще бы.
   Ахов. Тысячи стоит. Сами-то вы того, мол, не стоите, что вам дарят.
   Феона. Ну, да уж как же!
   Ахов. Кажется, мол, можно чувствовать! Может, не почувствуют, так ты им объясни: что вот купил я, деньги бросил большие, так чтоб знали они… Что можно им дрянь какую подарить, и то они очень довольны будут, а что я вот что… Так чтоб уж… ну, в ноги не в ноги, а чтоб было в них это чувство: что вот, мол, как нас… чего мы и не стоим! Ты пойми! Чтоб я недаром бросил деньги-то, чтоб видел я от них, из лица из их, что я вот их вроде как жалую свыше всякой меры. А то ведь жалко денег-то, ежели так, безо внимания. Может, они в душе-то и почувствуют, да ежели не выкажут, так все одно, что ничего. А чтоб видел я в них это самосознание, что нестоющие они люди, и что я вот кому хочу, тому и даю, не взирая.
   Феона. Да уж поймем, поймем.
   Ахов. А ежели начнут у тебя про меня спрашивать, выведывать что, так ты все к лучшему, и так меня рекомендуй, что я очень добрый. А ежели что про семью знают, так говори, что все от детей, что разбойники, мол, уродились; характером, мол, не в отца, а в мать, покойницу.
   Феона. Ну, уж не в мать.
   Ахов. Ты чей хлеб ешь? Какое ты свое рассуждение иметь смеешь? Коли я тебе даю приказ, должна ты его исполнять?
   Феона. Да уж хорошо.
   Ахов. Ну, и все, и ступай!
   Феона. Аполит у нас повредился.
   Ахов. А кому печаль? Пущай его. Что ты мне об нем рассказываешь, коли я тебя не спрашиваю? Может, я не хочу его и в мыслях держать? Он теперича мне и вовсе не нужен. Я все дела кончаю, фабрику сдаю канпаньону, так, значит, на что ж мне Ипполит. Прогоню его, вот и конец. Нешто я долго с ним разговаривать стану? Эка велика птица твой Ипполит! Оченно мне нужда до него! Ты свое дело делай, что тебе приказано, а с хозяином разговаривать не лезь, чего тебя не спрашивают. Оченно мне интересно! Тебя с разговорами-то и по затылку можно. Пошла!
   Феона. Иду.
   Ахов. Стой! Слышишь ты! Коли спросят, рекомендуй меня так, что я самый добрый человек.
   Феона. Слушаю. (Уходит.)
   Ахов. Ипполита я сейчас же с двора долой. Потому мне теперь в доме таких скакунов держать не приходится. Больно они, подлецы, с бабами ласковы. И говорит-то с молодой бабой или девкой не так, как с прочими людьми. Язык-то свой точно петлей сделает, — так и опутывает, так и захлестывает, мошенник. А бабам-то любо; и скалят, и скалят зубы-то на их россказни. Я Ипполитку и к двору-то близко не подпущу. Они ведь, оглашенные, благодетелев не разбирают, им все одно. А тут это родство дальнее, десятая вода на киселе, еще хуже. Будь она ему просто хозяйка, он бы в другой раз и подойти не смел; а тут «тетенька» да «тетенька». Да этак, глядя на них, в чахотку придешь. Нет, шабаш! С двора его долой!

   Входит Ипполит.

Явление третье

   Ахов, Ипполит.

   Ахов. Ты зачем?
   Ипполит. К вам, дяденька-с.
   Ахов. Как же ты смеешь, коли я тебя не звал!
   Ипполит. Стало быть, мне нужно.
   Ахов (строго). А мне не нужно, так поди вон!
   Ипполит. Но, однако, я желаю…
   Ахов. Поди вон, говорят тебе!
   Ипполит. Но, позвольте-с! Коль скоро я пришел…
   Ахов. Коль скоро ты пришел, толь скоро и уйдешь.
   Ипполит. Я не с тем, чтоб… а как собственно…
   Ахов. Долго ты будешь разговаривать? Знай свое место, контору! Как ты смеешь лезть к хозяину! Разве у меня только делов-то, что ты? Видел я твою образину сегодня, и будет с меня! Значит, поди вон без разговору!
   Ипполит. Нет, уж это надо оставить. Коль скоро я пришел, так уж вон не пойду.
   Ахов. А вот я тебя за вихор.
   Ипполит. Не то что за вихор, пальцем тронуть не позволю.
   Ахов. Как! Ты бунтовать?
   Ипполит. Хоша бы и бунтовать. Потому, главная причина, на это закон теперь есть и права.
   Ахов. Какой для тебя закон писан, дурак? Кому нужно для вас, для дряни, законы писать? Какие такие у тебя права, коли ты мальчишка, и вся цена тебе грош? Уж очень много вы о себе думать стали! Написаны законы, а вы думаете это про вас. Мелко плаваете, чтобы для вас законы писать. Вот покажут тебе законы! Для вас закон — одна воля хозяйская, а особенно, когда ты сродственник. Ты поговорить пришел, милый? Ну, говори, говори, я слушаю; только не пеняй потом, коли солоно придется. Что тебе надо?
   Ипполит. Я насчет жалованья.
   Ахов. Какого жалованья? Ты по какому уговору жил?
   Ипполит. Кто ж теперь себе враг, чтоб стал даром служить?
   Ахов. Так не служи, кто тебя держит. Оно и пристойней тебе будет самому убраться, пока тебя в три шеи не прогнали.
   Ипполит. А это, что я жил, значит втуне?
   Ахов. Да разве ты за деньги жил? Ты жил по-родственному.
   Ипполит. А работал?
   Ахов. Еще бы тебе не работать! На печи, что ль, лежать? Ты по-родственному служил, я по-родственному помогал тебе, сколько моей к тебе милости было. Чего ж еще тебе?
   Ипполит. Но напредки я на таком положении жить не согласен.
   Ахов. Да напредки мне тебя и не нужно. Отдай завтра отчет и убирайся.
   Ипполит. За всю мою службу я должен слышать от вас одно, что убирайся.
   Ахов. Не хочешь убираться, так жди, пока метлами не прогонят. Это твоя воля.
   Ипполит. А награждение-с?
   Ахов. Ну, это я еще подумавши. За что это награждение? За грубости-то? Вас дяденька вон приглашают — а вы нейдете. И за это вам награждение?
   Ипполит. Однако, обещали.
   Ахов. Обещал посулить, да теперь раздумал. Аль ты мало наворовал, что награждения просишь?
   Ипполит. Этому я не подвержен и морали брать на себя не хочу.
   Ахов. Связался я с тобой говорить; а говорить мне тошно. Либо ты глуп, либо ты меня обманываешь. Русской пословицы ты не знаешь: воруй да концы хорони? Не знаешь? Поверю я тебе, как же! А коли, в самом деле, ты, живя у меня, ничего не нажил, так кто ж виноват! Цена вам, брат, всем одна, Лазарем ты мне не прикидывайся! На честность твою я, брат, не расчувствуюсь, потому ничем ты меня в ней не уверишь. Отчего вам хозяева мало жалованья дают? Оттого, что, сколько тебе ни дай, ты все воровать будешь; так хоть на жалованье хозяину-то выгоду соблюсти. А награжденьем вас, дураков, манят, чтоб вы хоть немножко совесть помнили, поменьше грабили.
   Ипполит. Значит, вы, дяденька, и сами обманываете и желаете, чтоб вас обманывали? Жаль, поздно сказали. Но я был совсем на других правилах и по тому самому считаю за вами, по крайности, тысяч пятнадцать.
   Ахов. Считай больше, считай больше, уж все одно. Двух грошей медных я тебе, милый, не дам. Что я за дурак!
   Ипполит. За всю мою службу мне от вас такой результат?
   Ахов. Это что еще за слово дурацкое! Ты меня словами не удивишь!
   Ипполит. Я не словами, я вам делом докажу, сколь много я против вас благороднее. (Подает Ахову деньги.)
   Ахов. Ты это по векселям получил?
   Ипполит. По векселям-с.
   Ахов. Какое же тут твое благородство, коли это твоя обязанность?
   Ипполит. Ваша обязанность мне за службу заплатить, а вы не платите, все одно и я на тех же правах. Деньги под сокрытие, а вам доложить, что потерял их, пьяный…
   Ахов. Об двух ты головах, что ли?
   Ипполит. Дело обмозговано, страшного нет-с. Даже, может, с адвокатами совет был. Действуй, говорят, оправим. Но не беспокойтесь, я сейчас рассудил, что не ко времени мне деньги. Потому, все тлен. Мне уж теперь от вас ничего не нужно; будете силой навязывать, так не возьму. Во мне теперь одна отчаянность действует. Был человек, и вдруг стала земля… значит, на что же деньги? Их с собой туда не возьмешь.
   Ахов. Это правда, что не возьмешь. Только, ежели тебя связать теперь, так я полагаю, что дело будет вернее.
   Ипполит. Теперича уж поздно меня вязать.
   Ахов. Нет, я думаю, самое время.
   Ипполит. Ошибетесь.
   Ахов. Неужели? А что же ты сделаешь?
   Ипполит (вынимает из кармана нож). А вот сейчас — раз! (Показывает на свою шею.) Чик — и земля.
   Ахов (в испуге). Что ты делаешь, мошенник! Что ты, что ты! (Топает на одном месте ногами.)
   Ипполит. Глаза закроются навек, и сердце биться перестанет.
   Ахов. Вот я тебя! Вот я тебя! (Топает.)
   Ипполит. Чем вы меня, дяденька, испугать можете, коли я сам своей жизни не рад. Умерла моя надежда, и скончалася любовь — значит, всему конец. Ха-ха-ха! Я теперича жизнь свою жертвую, чтобы только люди знали, сколь вы тиран для своих родных.
   Ахов. А вот я людей кликну, да за полицией пошлю.
   Ипполит. Невозможно. Потому, ежели вы с места тронетесь или хоть одно слово, я сейчас — чик, и конец.
   Ахов. Что же ты со мной делаешь, разбойник? Ипполит, послушай! Послушай ты меня: поди разгуляйся, авось тебя ветром обдует. (Про себя.) С двора-то его сбыть, а там режься, сколько душе угодно!
   Ипполит. Нет, дяденька, эти шутки надо вам оставить; у нас с вами всурьез пошло.
   Ахов. Всурьез?
   Ипполит. Всурьез.
   Ахов. Ну, а коли всурьез, так давай и говорить сурьезно. А я думал, ты шутишь.
   Ипполит. Стало быть, мне не до шуток, когда булат дрожит в моей руке.
   Ахов. Что ж тебе от меня нужно?
   Ипполит. Разочтите, как следует.
   Ахов. Как следует? Мало ли, что тебе следует? Ты говори толком.
   Ипполит. Вот и весь будет толк! (Вынимает из кармана бумагу.) Подпишите!
   Ахов. Что ж это за бумага? К чему это?
   Ипполит. Аттестат.
   Ахов. Какой такой аттестат?
   Ипполит. А вот: что, живши я у вас в приказчиках, дело знал в точности, вел себя честно и благородно даже сверх границ.
   Ахов. Все это тут и прописано?
   Ипполит. Все и прописано. Жалованья получал две тысячи в год.
   Ахов. Это когда же?
   Ипполит. Так только, для видимости. Ежели я к другому месту…
   Ахов. Да? Людей обманывать? Ну, пущай. Ничего — можно.
   Ипполит. И по окончании, за свое усердие, выше меры, награждение получил пятнадцать тысяч…
   Ахов. Тоже для видимости?
   Ипполит. Нет, уж это в подлинности.
   Ахов. Да что в подлинности-то? Рублев пятьсот, чай, за глаза?
   Ипполит. Все полным числом-с.
   Ахов. Нет, уж это, брат, шалишь!
   Ипполит. Ежели вы опять за свою политику, так ведь вот он! (Показывает нож.) Сейчас — чик, и конец!
   Ахов. Да что ты все — чик да чик! Наладил!
   Ипполит. Отчаянность!
   Ахов. Тысячу рублей — и шабаш! Давай подпишу.
   Ипполит. Ежели мне моя жизнь не мила, так разве от тысячи рублей она мне приятней станет? Мне жить тошно, я вам докладывал: мне теперь, чтоб опять в настоящие чувства прийти, меньше пятнадцати тысяч взять никак невозможно; потому мне надо будет себя всяческими манерами веселить.
   Ахов. Ну, грех пополам! Давай руку!
   Ипполит. Давайте пятнадцать тысяч без гривенника, и то не возьму.
   Ахов. Этакую силу денег? За что?
   Ипполит. За десять лет. Чужому бы больше заплатили.
   Ахов. Само собой, что больше, да не вдруг. А вдруг-то жалко. Пойми! Пойми!
   Ипполит. Извините, дяденька! Я теперь не в себе, понимать ничего не могу.
   Ахов. Ну, возьми половину, а остальные завтра. Жаль мне вдруг-то. Понял?
   Ипполит. Я вам говорю, что понимать ничего я не в состоянии, значит, пожалуйте все сейчас!
   Ахов. Ну, что с тобой делать! Давай бумагу!

   Ипполит подает бумагу. Ахов подписывает.

   Бери деньги! Да только ты чувствуй это! (Отсчитывает из денег, принесенных Ипполитом.)
   Ипполит (берет деньги и бумагу). Покорно вас благодарю.
   Ахов. Благодари хорошенько!
   Ипполит. Чувствительнейше вам благодарен.
   Ахов. Поклонись в ноги, братец!
   Ипполит. Это уж зачем же-с?
   Ахов. Сделай милость поклонись, потешь старика! Ведь ты мне какую обиду, какую болезнь-то сделал! А поклонишься, все мне легче будет.
   Ипполит. За свое кланяться, где же это видано.
   Ахов. Ну, я тебя прошу, сделай ты мне это почтение! Авось у тебя спина-то не переломится?
   Ипполит. Нет, право, дяденька, что-то стал чувствовать; к погоде, что ли, лом стоит, никак не согнешься.
   Ахов. Разбойник ты, разбойник! Врешь ведь ты! Тебе ж хуже; не кланяйся родным-то, так и счастья не будет ни в чем.
   Ипполит. Ну, уж мой грех, на себя и плакаться буду.
   Ахов. Будешь, будешь. Мне твоя эта непокорность тяжелей, чем эти самые пятнадцать тысяч.
   Ипполит. Что ж делать, дяденька, я и сам не рад, да не могу-с, потому к погоде, что ли…
   Ахов. Ну, скажи ты мне теперь, на что тебе эти деньги. Ведь прахом пойдут, промотаешь.
   Ипполит. Оченно много ошиблись, я жениться хочу.
   Ахов. Дело недурное; только ведь хорошую за тебя не отдадут. Разве по мне? Что дядя у тебя знаменит везде…
   Ипполит. Надо думать, что по вас.
   Ахов. Где же ты присвататься думаешь?
   Ипполит. Чтоб далеко не ходить, тут, по соседству-с.
   Ахов. Да тут, по соседству, нет.
   Ипполит. Ежели поискать хорошенько, так найдется. Вот Круглова Агничка… Но сколь мила девушка!
   Ахов. Ах ты, обезьяна! Ты у кого спросился-то?
   Ипполит. Что мне спрашивать, коли я сам по себе.
   Ахов. Да она-то не сама по себе. Ах ты, обезьяна.

   Входит Феона.

Явление четвертое

   Ахов, Ипполит, Феона.

   Ахов. Ну, что?
   Феона. Приняли, благодарить приказали.
   Ахов. Рады, небось?
   Феона. Еще бы! Ведь денег стоит. Придешь, так, гляди-ка, как благодарить станут. Агничка так и скачет, как коза.
   Ипполит (Феоне). Зачем же это они такой моцион делают-с?
   Феона. Запрыгаешь, как Ермил Зотыч подарок ей тысяч в пять отвалил.
   Ипполит. Ежели только они пошли на деньги, нет слов, я убит.
   Ахов (Феоне). Подай шляпу!
   Феона (подавая шляпу). Ты не убит, а поврежденный в уме.
   Ахов (Ипполиту). Бери шапку, пойдем! Я тебе всю твою глупость, какова она есть, как на ладони покажу.
   Ипполит. Дяденька! Но куда вы меня ведете?
   Ахов. К Кругловой.
   Ипполит. Это значит, на лютую казню. Лучше расказните меня здесь; но не страмите.
   Ахов (берет его за руку). Нет, пойдем, пойдем!

   Все уходят.

Сцена четвертая

Лица

   Круглова.
   Агния.
   Ахов.
   Ипполит.
   Маланья.

   Декорация первой сцены.

Явление первое

   Круглова, Агния (выходят из другой комнаты).

   Круглова. Однако дело-то до большого дошло. Вот он какими кушами бросает; тут уж не шуткой пахнет.
   Агния. Думать долго некогда, надо решать сейчас.
   Круглова. Легко сказать: решать! Ведь это на всю жизнь. А ну, мы этот случай пропустим, а вперед тебе счастья не выйдет; ведь мне тогда терзаться-то, мне от людей покоры-то слышать. Говорят, не в деньгах счастье. Ох, да правда ли? Что-то и без денег-то мало счастливых видно. А и то подумаешь: как мне тебя на муку-то отдать? Другая бы, может, еще и поусумнилась: «может, дескать, ей за ним и хорошо будет, — может, он с молодой женой и переменится». А у меня уж такого сумнения нет, уж я наперед буду знать, что на верную тебя муку отдаю. Как же нам быть-то, Агничка?
   Агния. Почем я знаю! Что я на свете видела!
   Круглова. Да ведь твое дело-то. Что тебе сердчишко-то говорит?
   Агния. Что наше сердчишко-то! На что оно годится? На шалости. А тут дело вековое, тут либо счастье, либо горе на всю жизнь. У меня, как перед бедой перед какой, я не знаю, куда сердце-то и спряталось, где его и искать-то теперь. Нет, маменька! Видно, тут, кроме сердчишка-то, ум нужен; а мне где его взять!
   Круглова. Ох, и у меня-то его немного.
   Агния. А вот что, маменька! Я никогда к вам не ластилась, никогда своей любви к вам не выказывала; так я вам ее теперь на деле докажу. Как вы сделаете, так и хорошо.
   Круглова. Что ты, дочка! Так уж ничего мне и не скажешь?
   Агния. Что мне говорить-то? Только путать вас! Вы больше жили, больше знаете.
   Круглова. А бранить мать после не будешь?
   Агния. Слова не услышите.
   Круглова. Ах ты, золотая моя! Ну, так вот что я тебе скажу: как идти мне сюда, я у себя в спальне помолилась, на всякий случай; вот, помолившись-то, и подумаю.
   Агния. Подумайте, подумайте; а я ожидать буду себе…
   Круглова. Что тебе долго ждать-то, мучиться?..
   Агния. Погодите, погодите, я зажмурю глаза. (Зажмуривает глаза.)
   Круглова. Хоть весь свет суди меня, а я вот что думаю: мало будет убить меня, если я отдам тебя за него.
   Агния. Ох, отлегло от сердца.
   Круглова. Потому как ни мало я сама страдала, и опять, ежели взять старого или молодого, какая разница!.. Одно дело…