Островский Александр Николаевич. За чем пойдешь, то и найдешь (Женитьба Бальзаминова)

Лица 

   Бальзаминова.
   Бальзаминов.
   Чебаков.
   Красавина.
   Матрена.
 
   Комната у Бальзаминовых та же, что и в первой картине.

Явление первое

   Бальзаминова (одна). Ах, как я долго проспала! Уж смеркается. В голове так тяжело, и сны всё такие снились страшные. Все Мишу во сне видела. Уж разумеется, о чем думаешь, то и во сне видишь. Где-то он теперь? А что-нибудь либо делается с ним, либо сделается необыкновенное. Сна-то никак не распутаю; уж очень много видела-то я. Чего-чего не было! Я отроду таких снов не видала. Вот кабы умного человека найти, сейчас бы и посоветовалась, а одной не разобрать. Вот разве как вдвоем с Матреной не разберем ли. Ум хорошо, говорят, а два лучше. Простая она женщина-то, необразованная совсем; пожалуй что в снах-то понятия-то большого не имеет. Ведь простой человек спит крепко, а если что и видит, так ему все равно, у него на это понятия нет. Матрена!
 
   Входит Матрена.

Явление второе

   Бальзаминова и Матрена.
 
   Бальзаминова. Ты, Матрена, умеешь сны разбирать?
   Матрена. Да что их разбирать-то! Мало ли что снится!
   Бальзаминова. Конечно, не всякий сон к чему-нибудь; бывают сны и пустые, так, к погоде. А вот ты заметь, коли чему быть, так непременно прежде сон увидишь.
   Матрена. Да чему быть-то! Быть-то нечему!
   Бальзаминова. Разные перевороты могут быть с человеком: один из богатства в бедность приходит, а другой из бедности в богатство.
   Матрена. Не видать что-то этих переворотов-то: богатый богатым так и живет, а бедный, как ни переворачивай его, все бедный.
   Бальзаминова. Как ты глупо рассуждаешь! Разве не бывает, что на дороге находят значительные суммы? Ну вот Миша жениться может на богатой: вот богат и будет.
   Матрена. Оно точно, что говорить! Чем черт не шутит! Только уж на редкость это дело будет, как наш да на богатой женится!
   Бальзаминова. Разумеется, на редкость. А все-таки может случиться; такие ли еще дела бывают.
   Матрена. Что говорить! Всяко случается. На грех-то, говорят, и из палки выстрелишь.
   Бальзаминова. Ну вот видишь ли! Значит, что ж мудреного, что Миша женится на богатой? Вот в этаком-то случае сон-то и много значит, когда ждешь-то чего-нибудь. Такой уж я, Матрена, сон видела, такой странный, что и не знаю, чему приписать! Вижу: будто я на гулянье, что ли, только народу, народу видимо-невидимо.
   Матрена. Это к снегу, говорят.
   Бальзаминова. К какому же снегу! Что ты, в уме ли! В августе-то месяце!
   Матрена. Ну, так к дождю.
   Бальзаминова. Да и не к дождю.
   Матрена. Ну, а коли не к дождю, уж я больше не умею сказать, к чему это.
   Бальзаминова. Не умеешь, так и молчи, а то ты только перебиваешь. Я уж и так половину перезабыла; уж очень много со мной во сне приключениев-то было. Только тут ли, после ли, вдруг я вижу корабль. Или нет, корабль после.
   Матрена. Уплывет что-нибудь.
   Бальзаминова. Погоди! Сначала я вижу мост, и на мосту сидят всё бабы с грибами и с ягодами…
   Матрена. Мост — это с квартиры съезжать на другую.
   Бальзаминова. Постой, не перебивай ты меня! Только за мостом — вот чудеса-то! — будто Китай. И Китай этот не земля, не город, а будто дом такой хороший, и написано на нем: «Китай». Только из этого Китая выходят не китайцы и не китайки, а выходит Миша и говорит: «Маменька, подите сюда, в Китай!» Вот будто я сбираюсь к нему идти, а народ сзади меня кричит: «Не ходи к нему, он обманывает: Китай не там, Китай на нашей стороне». Я обернулась назад, вижу, что Китай на нашей стороне, точно такой же, да еще не один. А Миша будто такой веселый, пляшет и поет: «Я поеду во Китай-город гулять!»
   Матрена. Ну уж это, вот режь ты меня сейчас на части, ни за что не пойму, к чему приписать!
   Бальзаминова. Где тут понять! Да это что! Много я еще чудес-то видела, и все-то Миша в глазах, все-то Миша.
   Матрена. Все сокрушаешься об нем, об его малом разуме, вот и видишь.
   Бальзаминова. То он пляшет, то догоняет кого-то, то за ним кто-то гонится. То пропадет куда-то, то вдруг явится.
   Матрена. Да это и наяву все так же: то пропадет, то явится. Вот давеча пропал, а теперь, гляди, явится. Хоть бы его в суде за дело за какое присадили: поменьше бы слонялся, слоны-то продавал.
   Бальзаминова. Какое уж ему дело давать, по его ли разуму?
   Матрена. Да вот он, на помине-то легок.
 
   Входит Бальзаминов.

Явление третье

   Те же и Бальзаминов.
 
   Бальзаминов (садится). Ну, маменька, кончено.
   Бальзаминова. Значит, благополучно?
   Бальзаминов. Еще как благополучно-то! Так, маменька, что я думаю, что не переживу от радости. Теперь, маменька, и дрожки беговые, и лошадь серая, и все… Ух, устал!
   Бальзаминова. А какой я без тебя сон видела!
   Бальзаминов. Что сон! Со мной наяву то было, что никому ни в жизнь не приснится. У своей был… и у той был, что сваха-то говорила, у Белотеловой, я фамилию на воротах прочел, как выходил оттуда; а туда через забор…
   Матрена. Ишь ты, нелегкая-то тебя носит!
   Бальзаминов. Молчи ты! Ты еще не знаешь, с кем ты теперь говоришь! Маменька, вот они, мечты-то мои! Ан вот правда выходит. Ух, дух не переведу!
   Бальзаминова. Что, богато она живет?
   Бальзаминов. Богато. Дом, лошади, сад, деньги, все…
   Бальзаминова. Значит, правду сваха-то говорила, что денег счету нет?
   Бальзаминов. Правду.
   Бальзаминова. Ну что ж ты?
   Бальзаминов. Женюсь.
   Бальзаминова. На ком?
   Бальзаминов. На обеих.
   Матрена. Что ты татарин, что ли! Очувствуйся хоть малость!
   Бальзаминова. Что это ты, Миша, право! Обрадуешься, так уж себя не помнишь! Говоришь такие слова, что ни на что не похоже.
   Бальзаминов. Погодите, постойте! А то я помешаюсь в мыслях. Этакое счастье и вдруг, в один день…
   Матрена. Не было ни гроша, да вдруг алтын!
   Бальзаминов. Да замолчи ты! Я, маменька, себе человека найму, камердинера; а Матрену прочь… за грубость.
   Матрена. И давно бы ты нанял. (Уходит.)
   Бальзаминова. Ну, а эта, как ее, Пеженова, что ли? У нее сколько?
   Бальзаминов. Полтораста тысяч.
   Бальзаминова. У этой много поменьше, чем у той.
   Бальзаминов. Зато эта, маменька, помоложе, а та постарше, ну, так у ней побольше.
   Бальзаминова. И согласна она за тебя замуж идти, Пеженова-то?
   Бальзаминов. Обе согласны. Только одна, чтоб увезти; а другая так дома. Не отдохну никак.
   Бальзаминова. Ну как же ты?
   Бальзаминов. Погодите, маменька, погодите! Вот он сад-то я нынче во сне-то видел! Я в двух садах был.
   Бальзаминова. А я, Миша, Китай видела. Уж не знаю, к чему?
   Бальзаминов. У Белотеловой лавка в Китай-городе, вот и весь ваш сон.
   Бальзаминова. И то правда.
   Бальзаминов (быстро встает). Что же это такое! Боже мой! Представьте, маменька…
   Бальзаминова. Да ты посиди, отдохни.
   Бальзаминов. Ах, маменька, не мешайте! Представьте, маменька, я, бедный молодой человек, хожу себе по улице, и вдруг что же? И вдруг теперь поеду в коляске! И знаете, что мне в голову пришло? Может быть, за Пеженовой сад отдадут в приданое: тогда можно будет забор-то разгородить, сады-то у них рядом, и сделать один сад. Разных беседок и аллей…
   Бальзаминова. Да ты, никак, в самом деле на обеих хочешь жениться?
   Бальзаминов. Вот вы меня, маменька, всегда останавливаете! Никогда не дадите помечтать. Что ж такое! я этим никому вреда не делаю. Коли нельзя жениться на обеих, я бы хоть помечтал по крайней мере, а вы меня расстроили.
   Бальзаминова. Ну мечтай, бог с тобой!
   Бальзаминов (задумывается. Молчание). Нет, маменька, сам чувствую, что начинает все путаться в голове, так даже страшно делается. Планов-то много, а обдумать не могу. Сейчас я думал об доме, ну и представился мне в уме дом, большой, каменный, и львы на воротах; только лев будто и разевает рот, каменный-то, да и залаял, а я об этом и думать не хотел, обо льве-то. Хочу его из головы-то выкинуть, никак нейдет. А отчего это? Оттого, что я не привык думать, как богатые люди думают; все думал так, как бедные думают; вот оно теперь богатство-то в голове и не помещается. А вот привыкну, так ничего.
   Бальзаминова. Что мудреного, что не помещается! Этакая пропасть! Иной раз и о пустяках думаешь, да ум за разум заходит; а тут, с такими деньгами — просто беда!
   Бальзаминов (задумавшись). Если башню выстроить, большую, чтобы всю Москву видно было! Можно будет там и голубей держать…
   Бальзаминова. Оставь, Миша! Не думай, хуже будет!
   Бальзаминов. Само думается, маменька. Правду говорят, маменька, что с состоянием-то много заботы бывает.
   Бальзаминова. А ты давай-ка лучше поговорим об чем-нибудь другом! А то, сохрани господи, долго ли до греха, пожалуй совсем свихнешься.
   Бальзаминов. Извольте, маменька! Другой бы сын, получивши такое богатство-то, с матерью и говорить не захотел; а я, маменька, с вами об чем угодно, я гордости не имею против вас. Нужды нет, что я богат, а я к вам с почтением. И пусть все это знают. С другими я разговаривать не стану, а с вами завсегда. Вот я какой! (Садится.)
   Бальзаминова. Еще бы! А которая лучше лицом-то из них?
   Бальзаминов. Мне, маменька, все богатые невесты красавицами кажутся; я уж тут лица никак не разберу.
   Бальзаминова. Что же ты мне не расскажешь, как у вас дело-то было?
   Бальзаминов. До того ли мне, маменька, помилуйте! Вот Красавина придет, расскажет. (Задумывается.) У меня теперь в голове, маменька, лошади, экипажи, а главное — одежда чтобы к лицу.
   Бальзаминова. Брось, Миша, брось, не думай! Право, я боюсь, что ты с ума сойдешь. Да что же это мы в потемках-то сидим! Ишь как смерклось. Пойду велю огня зажечь.
   Бальзаминов. Погодите, маменька! Не нужно огня, в потемках лучше.
   Бальзаминова. Ну что хорошего впотьмах сидеть?
   Бальзаминов. Впотьмах, маменька, мечтать лучше. Оно можно и при огне, только надобно зажмуриться, а в потемках можно и так, с открытыми глазами. Я теперь могу себя представить как угодно. И в зале могу себя представить в отличной, и в карете, и в саду; а принесите вы свечку, я сейчас увижу, что я в самой бедной комнате, мебель скверная, ну и все пропало. Да и на себя-то взгляну — совсем не тот, какой я в мечтах-то.
   Бальзаминова. Какой же ты?
   Бальзаминов. В мечтах я себя представляю, маменька, что я высокого роста, полный и брюнет.
   Бальзаминова. Разумеется, лучше.
   Бальзаминов. Вот смотрите, маменька; вот я вам буду сказывать, что мне представляется. Вот будто я сижу в зале у окошка, в бархатном халате; вдруг подходит жена…
   Бальзаминова. Ну, а потом что ж?
   Бальзаминов. «Поедем, говорит, душенька, на гулянье!»
   Бальзаминова. Отчего ж не ехать, коли погода хорошая?
   Бальзаминов. Отличная, маменька, погода. Я говорю: «Поди, душенька, одеваться, и я сейчас оденусь». — «Человек!» Приходит человек. «Одеваться, говорю, давай, и приготовь голубой плащ на бархатной подкладке!» Вот не нравится мне, маменька, у него улыбка-то какая противная. Как точно он смеется надо мной.
   Бальзаминова. Уж с этим народом беда!
   Бальзаминов. Вот и грубит. Ну, я этого прогоню, я себе другого возьму. (Что-то шепчет про себя.)
   Бальзаминова. Что ж ты замолчал?
   Бальзаминов. Это мы, маменька, с женой разговариваем и целуемся. Вот, маменька, садимся мы с женой в коляску, я взял с собой денег пятьдесят тысяч.
   Бальзаминова. Зачем так много?
   Бальзаминов. Как знать, может быть, понадобятся!
   Бальзаминова. Ты бы лучше дома оставил.
   Бальзаминов. Еще украдут, пожалуй. Вот едем мы дорогой, все нам кланяются. Приезжаем в Эрмитаж, и там все кланяются; я держу себя гордо. (В испуге вскакивает и ходит в волнении.) Вот гадость-то! Ведь деньги-то у меня, пятьдесят-то тысяч, которые я взял, пропали.
   Бальзаминова. Как пропали?
   Бальзаминов. Так и пропали. Должно быть, вытащил кто-нибудь.
   Бальзаминова. А ты не бери с собой!
   Бальзаминов. В самом деле не возьму. Все равно и дома украдут. Куда ж бы их деть? В саду спрятать, в беседке под диван? Найдут. Отдать кому-нибудь на сбережение, пока мы на гулянье-то ездим? Пожалуй, зажилит, не отдаст после. Нет, лучше об деньгах не думать, а то беспокойно очень; об чем ни задумаешь, всё они мешают. Так я без денег будто гуляю.
   Бальзаминова. Гораздо покойнее.
   Бальзаминов. Вот, маменька, выхожу я из саду, жандарм кричит: «Коляску Бальзаминову!»
 
   Входит Чебаков.
 
   А я будто, маменька, генерал…

Явление четвертое

   Те же и Чебаков.
 
   Чебаков. Послушайте, Бальзаминов, это вы-то генерал?
   Бальзаминова. Ах, батюшка, извините! Мы и не видали, как вы вошли.
   Бальзаминов. Ах, я и не знал, что вы здесь-с. Я так, по-домашнему, с маменькой-с… а то я при вас бы не стал таких глупостей говоритъ-с! Впрочем, что ж такое, в сумерках отчего ж и не заняться иногда, не помечтать-с?
   Чебаков. Уж вы бы лучше об чем-нибудь другом, а не об генеральстве.
   Бальзаминов. Нет, отчего же, в сумерках-с…
   Чебаков. Да и в сумерках нельзя. Нет, вы бросьте это занятие!
   Бальзаминова. Что же это мы в потемках-то сидим! Извините, батюшка! я сейчас пойду огня принесу.
   Чебаков. Послушайте, не беспокойтесь, мы и так друг друга знаем.
   Бальзаминова. Все-таки лучше, пристойнее. (Уходит.)

Явление пятое

   Бальзаминов и Чебаков.
 
   Чебаков. Послушайте, ваше превосходительство, нам надо будет отправиться.
   Бальзаминов. Куда же-с?
   Чебаков. Всё туда же, Нас там ждут.
   Бальзаминов. Зачем же это они нас ждут-с? Ведь я вам письмо принес; а завтра можно опять-с.
   Чебаков. Вот в письме-то и написано, чтоб мы приходили сегодня.
   Бальзаминов. И я-с?
   Чебаков. И вы.
   Бальзаминов. Что же мы там делать будем-с?
   Чебаков. Вам хочется знать? Ну уж этого я вам не скажу. Вот пойдемте, так сами увидите.
   Бальзаминов. А я-то что ж буду делать-с? Ведь уж я теперь в любви объяснился; уж после этого что мне делать, я не знаю-с.
   Чебаков. Я вас научу.
   Бальзаминов. Вот вы давеча говорили — увезти, а я вас, Лукьяи Лукьяныч, и забыл спросить: куда же это их увозят-с?
   Чебаков. Куда хотите.
   Бальзаминов. А на чем же я увезу-с?
   Чебаков. Послушайте, я вас этому всему научу, только пойдемте.
   Бальзаминов. Я сейчас-с. (Берет фуражку.)
 
   Входит Бальзаминова.

Явление шестое

   Те же и Бальзаминова.
 
   Бальзаминова. Куда же это ты, Миша?
   Бальзаминов. К Пеженовым-с.
   Бальзаминова. Разве уж ты решился?
   Бальзаминов. Нет, маменька, как можно решиться! Да вот Лукьян Лукьяныч говорит, что надо идти.
   Чебаков. Послушайте, разумеется, надо.
   Бальзаминов. Вот видите, маменька! А решиться я не решился-с. Потому, извольте рассудить, маменька, дело-то какое выходит: ежели я решусь жениться на одной-с, ведь я другую должен упустить. На которой ни решись — все другую должен упустить. А ведь это какая жалость-то! Отказаться от невесты с таким состоянием! Да еще самому отказаться-то.
   Чебаков. Послушайте, вы скоро?
   Бальзаминов. Сейчас-с.
   Бальзаминова. Так зачем же ты идешь?
   Бальзаминов. Ну уж, маменька, что будет то будет, а мне от своего счастья бегать нельзя. Все сделано отлично, так чтоб теперь не испортить. Прощайте.
 
   Уходят.

Явление седьмое

   Бальзаминова и потом Матрена.
 
   Бальзаминова. Такие мудреные дела делаются, что и не разберешь ничего! Теперь одно только и нужно: хорошую ворожею найти. Так нужно, так нужно, что, кажется, готова последнее отдать, только бы поговорить с ней. Что без ворожеи сделаешь? И будешь ходить как впотьмах. Почем мы знаем с Мишей, которую теперь невесту выбрать? Почем мы знаем, где Мишу счастье ожидает в будущем? С одной может быть счастье, а с другой — несчастье; опять же и дом: иной счастлив, а другой нет; в одном всё ко двору, а в другом ничего не держится. А какой — нам неизвестно. Как же это так наобум решиться! Солидные-то люди, которые себе добра-то желают, за всякой малостью ездят к Ивану Яковличу, в сумасшедший дом, спрашиваться; а мы такое важное дело да без совета сделаем! Уж что не порядок, так не порядок. Нет ли тут поблизости хоть какой-нибудь дешевенькой? Она хоть и не так явственно скажет, как дорогая ворожея, а все-таки что-нибудь понять можно будет. Матрена!
 
   Входит Матрена.
 
   Нет ли у нас тут где недалеко ворожеи какой-нибудь?
   Матрена. Какой ворожеи?
   Бальзаминова. Гадалки какой-нибудь.
   Матрена. Вам про что спрашивать-то?
   Бальзаминова. Об жизни, об счастье, обо всем.
   Матрена. Таких нет здесь.
   Бальзаминова. А какие же есть?
   Матрена. Вот тут есть одна: об пропаже гадает. Коли что пропадет у кого, так сказывает. Да и то по именам не называет, а больше всё обиняком. Спросят у нее: «Кто, мол, украл?» А она поворожит, да и скажет: «Думай, говорит, на черного или на рябого». Больше от нее и слов нет. Да и то, говорят, от старости, что ли, все врет больше.
   Бальзаминова. Ну, мне такой не надо.
   Матрена. А другой негде взять.
   Бальзаминова. Вот какая у нас сторона! Уж самого необходимого, и то не скоро найдешь! На картах кто не гадает ли, не слыхала ль ты?
   Матрена. Есть тут одна, гадает, да ее теперича увезли.
   Бальзаминова. Куда увезли?
   Матрена. Гадать увезли, далеко, верст за шестьдесят, говорят. Барыня какая-то нарочно за ней лошадей присылала. Лакей сказывал, который приезжал-то, что барыня эта расстроилась с барином.
   Бальзаминова. С мужем?
   Матрена. Нет, оно выходит, что не с мужем, а так у ней, посторонний. Так повезли гадать, когда помирятся. А больше тут никаких нет.
   Бальзаминова. Ты не знаешь, а то, чай, как не быть. Такая ты незанимательная женщина: ни к чему у тебя любопытства нет.
   Матрена. А на что мне? Мне ворожить не об чем: гор золотых я ниоткуда не ожидаю. И без ворожбы как-нибудь век-то проживу.
   Бальзаминова. Загадаю сама, как умею. (Достает карты и гадает.) Вот что, Матрена: теперь, гляди, сваха зайдет, так поставь-ка закусочки какой-нибудь в шкап.
 
   Матрена приносит закуску и уходит. Входит Бальзаминов.

Явление восьмое

   Бальзаминова и Бальзаминов.
 
   Бальзаминова. Что ты так скоро?
   Бальзаминов (садится). Кончено, маменька! Таким дураком меня поставили, что легче бы, кажется, сквозь землю провалиться.
   Бальзаминова. Да каким же это манером? Расскажи ты мне.
   Бальзаминов. Очень просто. Приходим мы с Лукьян Лукьянычем к ихнему саду, гляжу — уж и коляска тут стоит. Только Лукьян Лукьяныч и говорит мне: «Ну, господин Бальзаминов, теперь наше дело к концу подходит». Так у меня мурашки по сердцу и пошли! «Давайте, говорит, теперь за работу, забор разбирать». Так я, маменька, старался, даже вспотел! Вот мы три доски сняли, а те уж тут дожидаются. Вот он старшую, Анфису, берет за руку: «Садитесь, говорит, в коляску». Потом, маменька, начинают все целоваться: то сестры промежду себя поцелуются, то он и ту поцелует, и другую. Что мне тут делать, маменька, сами посудите? Как будто мне и неловко, и точно как завидно, и словно что за сердце сосет… уж я не знаю, как вам сказать. Я сейчас в ревность.
   Бальзаминова. Ты это нарочно?
   Бальзаминов. Само собой, что нарочно. Надо же себя поддержать против них. Я, маменька, хотел показать Раисе-то, что я в нее влюблен. Я и говорю Лукьян Лукьянычу: «Какое вы имеете право целовать Раису Панфиловну?» Они как захохочут все. Я, маменька, не обращаю на это внимания и говорю Раисе Панфиловне: «Когда же, говорю, мы с вами бежать будем?» А она, маменька, вообразите, говорит мне: «С чего вы это выдумали?» А сама целуется с сестрой и плачет. Потом Лукьян Лукьяныч сели в коляску с Анфисой и уехали. А Раиса, маменька, прямехонько мне так и отпечатала: «Подите вы от меня прочь, вы мне надоели до смерти», — да, подобравши свой кринолин, бегом домой. Что ж мне делать? Я и воротился.
   Бальзаминова. Это оттого, Миша, что ты все от меня скрываешь, никогда со мной не посоветуешься. Расскажи ты мне, как у вас это дело было с самого начала.
   Бальзаминов. Порядок, маменька, обыкновенный. Узнал я, что в доме есть богатые невесты, и начал ходить мимо. Они смотрят да улыбаются, а я из себя влюбленного представляю. Только один раз мы встречаемся с Лукьян Лукьянычем (я еще его не знал тогда), он и говорит: «За кем вы здесь волочитесь?» Я говорю: «Я за старшей». А и сказал-то так, наобум. «Влюбитесь, говорит, в младшую, лучше будет». Что ж, маменька, разве мне не все равно?
   Бальзаминова. Разумеется!
   Бальзаминов. Я и влюбился в младшую. «Я, говорит, вам помогать буду, потом мы их вместе увезем». Я на него понадеялся, а вот что вышло! Вот, маменька, какое мое счастье-то!
   Бальзаминова. Как же ты, Миша, не подумал, куда ты увезешь невесту и на чем? Ведь для этого деньги нужны.
   Бальзаминов. Я, маменька, на Лукьян Лукьяныча надеялся.
   Бальзаминова. Очень ему нужно путаться в чужие дела! Всякий сам о себе хлопочет.
   Бальзаминов. А впрочем, маменька, коли правду сказать, я точно в тумане был; мне все казалось, что коли она меня полюбит и согласится бежать со мной, вдруг сама собой явится коляска; я ее привезу в дом к нам…
   Бальзаминова. На эту квартиру-то?
   Бальзаминов. Вы не поверите, маменька, как, бывало, начну думать, что увожу ее, так мне и представляется, что у нас дом свой, каменный, на Тверской.
   Бальзаминова. Жаль мне тебя, Миша! Совсем еще ты дитя глупое.
   Бальзаминов. Уж очень мне, маменька, разбогатеть-то хочется.
   Бальзаминова. Ничего-то ты в жизни не сделаешь!
   Бальзаминов. Отчего же, маменька?
   Бальзаминова. Оттого что не умеешь ты ни за какое дело взяться. Все у тебя выходит не так, как у людей.
   Бальзаминов. Нет, маменька, не оттого, что уменья нет, а оттого, что счастья нет мне ни в чем. Будь счастье, так все бы было, и коляска, и деньги. И с другой невестой то же будет: вот посмотрите. Придет сваха, да такую весточку скажет, что на ногах не устоишь.
 
   Красавина входит.
 
   Да вот она! Вот она!
 
   Бальзаминов и Бальэаминова встают.

Явление девятое

   Те же и Красавина.
 
   Бальзаминова. Чем, матушка, обрадуете? Мы тут без вас завяли совсем.
   Бальзаминов (Красавиной). Погоди, не говори! я зажмурюсь, все легче будет.
   Красавина. Ох, далеко я ехала, насилу доехала. (Садится.)
   Бальзаминова. Откуда ж это, матушка?
   Красавина. Отсюда не видать.
   Бальзаминов. Погодите, маменька, погодите!
   Красавина. Ехала селами, городами, темными лесами, частыми кустами, быстрыми реками, крутыми берегами; горлышко пересохло, язык призамялся.
   Бальзаминов. Хлопочите, маменька! Хлопочите скорей!
 
   Бальзаминова достает из шкафа водку и закуску и ставит на стол.
 
   Вот, пей, да и говори уж что-нибудь одно.
   Бальзаминова (наливает рюмку). Кушайте на здоровье!
   Красавина. Выпью, куда торопиться-то.
   Бальзаминов. Ну, ну, поскорее! А то я умру сейчас, уж у меня под сердце начинает подступать.
   Красавина. Ишь ты какой скорый! Куда нам торопиться-то! Над нами не каплет.
   Бальзаминов. Что ж она не говорит! Маменька, что она не говорит? Батюшки, умираю! Чувствую, что умираю! (Садится.)
   Красавина. Не умрешь! А и умрешь, так и опять встанешь. (Берет рюмку.) Ну, честь имею поздравить! (Пьет.)
   Бальзаминова. С чем, матушка, с чем?
   Красавина. Как с чем! А вот стрелец-то твой подстрелил лебедь белую.
   Бальзаминова. Неужли, матушка, вправду? Слышишь, Миша?
   Бальзаминов. Говорите что хотите, я умер,
   Красавина. Много он маху давал, а теперь попал — под самое под правое крылышко.
   Бальзаминова. В последнее-то время, знаете ли, много с нами таких несчастных оборотов было, так уж мы стали очень сумнительны.
   Красавина. Да что тут сумлеваться-то! Хоть завтра же свадьба! Так он ей понравился, что говорит: «Сейчас подавай его сюда!» Ну сейчас, говорю, нехорошо, а завтра я тебе его предоставлю. «А чтоб он не сумлевался, так вот снеси ему, говорит, часы золотые!» Вот они! Отличные, после мужа остались. Ну, что, ожил теперь?
   Бальзаминов (вскакивает). Ожил! Ожил! Давай их сюда! (Берет часы.) Что ж это, маменька, я вас спрашиваю?
   Бальзаминова. Это тебе за долгое твое терпенье счастье выходит.
   Красавина. А ты помнишь наш уговор? Ты на радостях-то не забудь!
   Бальзаминов. Ты просила две?
   Красавина. Две.
   Бальзаминов. Ну, так вот ты знай же, какой я человек! Маменька, смотрите, какой я человек! Я тебе еще пятьдесят рублей прибавлю.