Отченашек Ян. Хромой Орфей

   - Ну вот, можно... того-с... идти домой, - сказал из-за спины адвокат, подавая сигнал к отступлению.
   И опять - двери, двери, коридоры, лестницы, которые словно текли вниз, и последней волной их вынесло на улицу, на яркое солнце. Войта зажмурил глаза от этой яркости, но заметил, как Годек энергично отстраняет свору поджидающих фотографов.
   - Не нужно, господа! - кричал он, взмахивая руками. - Не трудитесь понапрасну!
   Один из них все же прицелился объективом, и Войта увидел, как Алена находчиво отвернулась и предложила новоиспеченному супругу двигаться дальше.
   Но сумасшедший дом еще не кончился! На плечо Войты вдруг опустилась тяжелая рука, и он, обернувшись, замер от испуга. Сзади стояло трое здоровенных парней в дешевых воскресных костюмах: Падевет, его прежний напарник, ухмылялся ему прямо в лицо, а рядом торчали Швейда и этот бабник Гиян, с букетиком в руке, и все трое в знак мужской солидарности хлопали его по спине. Господи, откуда они-то узнали? Видно, хотели его обрадовать, сделать сюрприз, что и вышло в наилучшем виде. Он так и прирос к месту и только, мигая, смотрел на Алену.
   - Кто же так делает? - Падевет, разойдясь, шутливо ткнул его в грудь. Женится, паршивец, а сам ни гугу! А я-то помню его еще учеником с соплями под носом... Ну не беда, пришли мы, дорогой Войтишек, поздравить тебя малость, пусть у вас... как говорится... с паничкой совет да любовь будет, да смотри не халтурь, ха-ха-ха! Ну-ка, похвались.. А у тебя губа не дура, гром тебя разрази!
   Невеста не успела опомниться, как все трое по очереди пожали ей руку. Она уставилась на них, бледная, и только тогда пошевелилась, когда Гияи сунул ей в руку дешевенький букетик.
   - Значит, кучу детишек, молодая пани, - щедро пожелал Гиян в придачу, - а парня вы для этого дела выбрали толкового, так пусть же у вас будет много маленьких жестянщиков!
   "Ради бога, спасите!" - телеграфировала взглядом милостивая пани своему защитнику, адвокат встрепенулся, и под его умелым руководством инцидент был ликвидирован за несколько секунд. Он со значительным видом заслонил обеих женщин, изобразив на лице учтивую улыбку.
   - Простите, позвольте представиться - доктор Годек... Весьма рад, господа, - он так и сыпал словами, с очаровательной небрежностью пожимая всем троим руки. - Благодарим вас от души, очень мило с вашей стороны, но, к сожалению, неотложные обстоятельства... придется вам уж нас... того-с... извинить... Еще раз большое спасибо, до свидания, господа! Нам пора, не правда ли?
   Он круто повернулся, сбросил улыбку, жестом пригласил дам следовать вперед, и не успели поздравители рта раскрыть, как новобрачные со своими свидетелями уже быстро шли к остановке. В последнюю минуту Швейда успел сунуть оторопевшему Войте сверток с подарками.
   Гм... Они остались торчать на мостовой в своих воскресных костюмах, но ни один из них словом не коснулся того, что сейчас разыгралось.
   Падевет только сдвинул кепку на затылок да вытер лоб тыльной стороной ладони.
   - Н-да, брат, - высказался он лаконично и сейчас же добавил: - Вот жара, верно?
   - Жарковато, - оживился Гиян и губы облизнул; - Сейчас бы... пивка! Ох и напился бы я до отвала!
   Из дверей повалила на солнце новая, многолюдная свадьба, ожили фотографы, и трое рабочих были незамедлительно оттеснены, чтоб, не дай бог, не попали в кадр.
   На трамвайной остановке адвокат поцеловал милостивой пани кончики пальцев.
   - Благодарю вас, друг мой, - прошептала она убитым голосом. - Это было ужасно!
   Он улыбнулся ободряюще.
   - Зато все кончилось. Только еще, как мы условились. - Он наклонился к ее маленькому ушку. - Я немного... того-с... опасаюсь вашей мягкости, а между тем... слишком уж чувствительной быть не нужно, поверьте! Это вредно даже для него. А он, кажется, в самом деле славный малый...
   Алена с окаменелым лицом бросила букетик в урну, спросила каким-то высохшим голосом:
   - Эту комедию ты устроил, Войтина?
   - Нет, - вяло пробормотал он. - Понятия не имею, как это получилось... ей-богу!
   Алеш слушал, вальяжно опершись на столб, и кротко улыбался. Смятение невесты, как видно, доставляло ему известное удовольствие, и он решил насладиться им до конца. Был он на голову выше Войты, с отшлифованной спортом фигурой, на которой даже лохмотья бродяги и те казались бы элегантными. Он излучал неуязвимую самоуверенность, его белозубый смех обезоруживал. С Войтой он держал себя хорошо, даже с неуловимым оттенком сочувственной симпатии.
   Он выплюнул изжеванную спичку.
   - Колоссально, - пустился он в анализ. - Ты обратила внимание на этого чинушу? Вид у него как у оптового торговца осами! - И весело захохотал собственной шутке. - Держу пари, у него геморрой и супруга весом в центнер. А эти три молодца!
   - А что в них смешного? - неожиданно ощетинился Войта, помешав Алешу сообщить свои дальнейшие наблюдения. - Они порядочные люди, - уже совсем тихо закончил он.
   - Оставь, - устало сказала Алена молодому Годеку. - Я не в настроении.
   Что все это значит? - ломал голову Войта, пока они поднимались к вилле по крутой улице. В нем бурлили противоречивые чувства, он в них не мог разобраться. Вагон трамвая, переполненный телами и запахами, шатался из стороны в сторону, бросал пассажиров друг на друга, милостивая пани отважно страдала, обмахивалась надушенным платочком. Ему было чуть ли не жаль ее, но когда он поймал ее беглый взгляд, то уже не нашел в нем той приветливо-ободрительной улыбки, какой она одаряла его вчера вечером. Его охватило совершенно необоснованное, но до странности определенное ощущение, что он сам во всем виноват: в том, что война, что тотальная, мобилизация, что Алена родилась в двадцать четвертом году, и за свадьбу эту он в ответе и даже за духоту в вагоне.
   Войта поднял глаза на Алену и Алеша - они стояли рядом, красивые, стройные, и в этот миг он с предельной ясностью понял, до чего же они подходят друг к другу. Это кольнуло его, он постарался скорее прогнать неприятную тревогу и тут заметил, как Алена ни с того ни с сего подмигнула этому красавцу - так подмигнула, как это делают близкие люди. А когда в полном молчании подходили к калитке, милостивая пани по-прежнему на несколько шагов позади, Войта со странным смущением констатировал, что топает он с правой стороны своей жены, в то время как молодой Годек с великолепной непринужденностью вышагивает с левой. Ну и что?
   Да ничего, конечно, глупости, - он отбросил эти мысли и приравнял к ним свой шаг.
   - Наконец-то дома! - со вздохом облегчения воскликнула милостивая пани на пороге виллы.
   Холл приветливо дохнул им в лицо, за спиной захлопнулась входная дверь, и тут-то на месте, где до недавних пор всегда расходились пути Алены и Войты, у нижнего конца сверкающих перил, это и произошло.
   Что произошло?
   Да, собственно, ничего особенного, только в момент, когда Войта собрался последовать вверх по лестнице за Аленой и Алешем, он наткнулся на непредвиденную помеху. Милостивая пани остановилась на первой ступеньке, прямо напротив него, загородив ему с прекрасно разыгранной неумышленностью дорогу.
   Он не сразу заметил, что она протягивает ему свою холеную руку.
   - Так, - сказала она ласково приглушенным голосом, - а теперь, Войта, я должна наконец-то как следует поблагодарить вас. За себя и за Алену.
   Войту насторожил торжественный тон хозяйки, он поежился, недоуменно поднял на нее глаза, не отпуская руки с перил. К чему это она?
   - С вашей стороны было так благородно... Я ни минуты не сомневалась... И бог даст, представится случай...
   Признательность ее переливалась через край, но милостивая пани ни на шаг не отступила, и он понял все скорее по ее позе, чем по медовым словечкам, порхавшим вокруг его ушей. Он так и замер... Невольно отшатнулся от ее руки, протянувшейся к его волосам, - если не считать этого, он не в силах был двигаться. Нет, ты слушай! Что она говорит?
   - ...Полагаю, нет нужды еще раз повторять, что никаких дальнейших обязательств с вашей стороны отсюда не вытекает... Чисто формальная мера, чтоб не придрались власти... После войны спокойно и дружелюбно мы все приведем в порядок...
   Где Алена? Увидел ее через плечо милостивой пани; она поднималась по лестнице бок о бок с Алешем неестественно медленным шагом и ни разу не оглянулась. Он хотел позвать ее, но не смог выжать из себя ни звука. Оглушенный, таращился он на стоявшую перед ним чрезвычайно приветливую даму и судорожно цеплялся за перила.
   - ...Живем мы одной семьей... Но господи, как же мне отблагодарить вас хоть в какой-то мере? Быть может, вы не обидитесь, нет, вы в самом деле не должны обидеться, если я пошлю вам еще кое-что из одежды покойного мужа...
   Что-то в нем крикнуло, он попятился с выражением ужаса - последний удар был, возможно, нанесен неумышленно, но попал точно в цель. Замолчи! Да замолчи же наконец!
   Наверно, она заметила выражение его лица, потому что осеклась на полуслове; когда он пришел в себя, она уже поднималась по лестнице ступенька, еще ступенька, и вот она наверху, дверь бесшумно отворилась, бесшумно затворилась, и дом разом, стремглав низринулся в перепуганную тишину.
   Тишина дрожала и в нем. Тишина - и никакой боли. Ничего нет.
   Войта провел ладонью по лицу, лицо вспыхивало и тотчас леденело, это было не его, чужое лицо; он озирался, ничего не узнавая, хотя все стояло на своем месте. На столике у двери лежал свадебный букет. Смех?.. Нет, тихо. Он осознал, что держит подарок заводских ребят; взвесил сверточек на руке.
   Поплелся в свой подвал; постоял перед дверью, держась за ручку, - усталый кашель, донесшийся из комнаты, прогнал его. Нет. Забрался в свой чуланчик, упал на стул, уставился через подвальное окно на скудный газон. Картинка с изображением истребителя, клещи, напильник, тиски - он трогал эти вещи, они холодили ему пальцы, зато были надежны, тверды, они не обманывали, не ускользали. Не думать об этом! Потом сорвал бечевку с подарочного свертка. Будильник, солидный кухонный будильник. В коробочке поменьше детская дудочка, под нею шуточный стишок, он едва разобрал слова в полутьме чулана. Сколько будильников починил он? Завел - ничего, покачал будильник - механизм прилежно затикал. Поставил на верстак. Тут и стой!
   И только теперь - будто включили свет - понял все. Упал головой на стол, измазанный машинным маслом, смазкой, заваленный молоточками, гаечными ключами, и закрыл глаза.
   Наверху, этажом выше, царствовала благородная тишина ковров; светлая комната плыла в дневном свете, подобная раковине.
   Алеш валялся навзничь на тахте, бессильно разбросав руки и глядя в потолок. Потом поднял ноги и, упершись ладонями в бока, заработал мышцами икр. Он держал себя с естественной уверенностью друга дома и, казалось, вовсе не обращал внимания на Алену, ходившую по комнате в домашних туфлях.
   Она остановилась у окна, грызя ногти.
   - Послушай, может, перестанешь?
   - И не подумаю, - спокойно ответил Алеш.
   Однако он скоро опустил ноги, с удовольствием переводя дух; когда Алена прошла мимо, он опытным движением обхватил ее бедра. Она отбросила его руки.
   Его недоумение было трогательным:
   - В чем дело?
   - Ни в чем. Поменьше вульгарности, сэр, - обрезала она его. - Я замужняя женщина...
   - Ах да! - он хлопнул себя по лбу, кивнул. - Да, да!
   - И кроме того, я не в настроении.
   - Сочувствую. Хотя и не понимаю причины.
   - Причина, быть может, та, что я не так уж цинична, как ты думаешь. - Она отвела со лба перепутанные волосы. - Еще не стала такой...
   - Наоборот! - Он перевернулся на бок, оглядел ее с вызывающим выражением превосходства, которое она не выносила, и оскалил свои безупречные зубы. Дело куда хуже. Главное, не пытайся переделывать людей. Напрасный труд, кошечка. Ты для этого ужасно непоследовательна.
   Алена словно и не слушала его; обессиленная, рухнула она в кресло, перебросила ногу на подлокотник, запрокинула голову. От этого выгнулась ее пышная грудь, волнистые волосы, отсвечивая медовым блеском, струились на ковер. Алена ковырнула ногтем обшивку ковра.
   - Слыхал, как она?.. "Вы вели себя благородно..." - передразнила она мать. - Фу! Ворона! И твой трепач папаша тоже...
   - Подозреваю, что в их годы мы будем до странности походить на них.
   - Ты - может быть, - вспыхнула она. - А я - нет! Нет!
   - А именно? - с сомнением протянул он.
   - Сбегу! Удеру! Мне тошно от всего этого, понял?
   Добродушно расхохотавшись, он повалился на спину.
   - Да разве это тебя отпустит! Ты без этого и жить не сможешь. Оно, видишь ли, въедается в кровь. Я тоже не могу, но я хоть не боюсь признаться! Стоп! быстро переменил он тон, когда Алена злобно передернулась. - Поищем хотя бы более оригинальный повод к ссоре! Я сегодня очень тебе противен?
   - Ужасно! И я просто не понимаю, почему не прогоняю тебя.
   - А я тебе объясню: потому что все равно потом приплетешься... И сама это знаешь... Послушай... ты заметила, как наши предки спелись? Прямо голубки! Не первой свежести, однако для своих лет еще ничего. Особенно в полумраке. Колоссально! У них уже все слажено.
   - Что ты имеешь в виду? И не можешь ли ты хоть на минуту прекратить свой идиотский смех?
   Алеш постучал пальцем в стенку, оценивающе сказал:
   - Домишко построен довольно солидно. У папочки твоего вкус был не так чтобы очень, зато деляга был...
   - Как бы пан... того-с... того-с... не просчитался, - презрительно возразила Алена.
   - Исключено, - возразил Алеш, копируя голос своего отца. - Этого в его практике еще... того-с... не случалось. Видимо, он подумывает о двойной свадьбе. Со временем все, по-видимому, утрясется... И так далее. Ясно?
   Алена возмущенно замотала головой:
   - Совершенно неясно.
   - Ах да! Забыл... - Он утомленно улыбнулся ей, протянул руку, стал перебирать пальцами прядку ее волос. - Пожалуй, мне лучше проститься, не мешать семейной идиллии? Понятно... Супруг в подвале... Возможно, он там мастерит семейный автомобиль. Педальный.
   Алена вырвалась, порывисто встала.
   - Какой ты грубый!
   - А что? - притворился он удивленным. - Да, послушай! Как, собственно, твоя фамилия? Я в этой свалке и не разобрал.
   Она сначала повернулась к нему спиной, потом строптиво глянула в лицо и с вызывающей четкостью произнесла:
   - Сыручкова... Здорово, да? Ну и что?
   Она ждала, что Алеш просто заржет от удовольствия, но он любил неожиданные эффекты и потому только кивнул с сострадательным видом, приложил палец к губам:
   - Тише, зачем же всех посвящать в это, кошечка! При наших, пожалуйста, ни гугу, а то эта фамилия вызовет у них нежелательные ассоциации из области гастрономии...
   - Да уж, для этого они достаточно тупы! - отрезала Алена.
   - Верно, впрочем, могло быть и хуже, - понимающе согласился он, как бы желая утешить. - Знавал я одного по фамилии Фрк*.[* Буквально: "Фррр!" (для звукового изображения полета птицы); в переносном смысле - болтовня, сплетня и т. п.] Представь - Фрк! Да еще - Адальберт. Колоссально, правда? Болтали даже, будто он - с такой фамилией! - стал членом масонской ложи... Так что видишь, и с этой фамилией можно ходить по земному шарику, жениться, наделать много других Фрков...
   - Перестань трепаться! Войта - славный парень, ясно?
   - Да я последний, кто в этом усомнится, кошечка. - Алеш сел на тахту, взъерошил волосы, зевнул с некоторой скукой. - Гм... Он, может, даже лучше, чем ты в силах вообразить. Незачем защищать его. Я к нему испытываю даже некоторую симпатию. Алена беспомощно вскинула руками.
   - Симпатию... Ты это серьезно? - Совершенно. Мне было неприятно за него. Признаюсь, довольно гнусная комедия. Да что делать?
   Она круто обернулась, будто ужаленная.
   - Так почему же ты это допустил? Почему не сделал этого сам? Я тебе скажу. Потому что ты умеешь только пялить глаза да хихикать. А он мне помог, он лучше тебя, хотя он простой рабочий...
   Алеш с любопытством следил за ее вспышкой, делал понимающий вид вероятно, не хотел раздражать ее еще больше.
   - Вполне возможно. Истерия, правда, тебе идет, но мы-то с тобой можем разговаривать на равных, правда? Не понимаешь, почему я не мог этого сделать?
   - Нет, не понимаю! Не понимаю, почему ты не мог.
   И это не вывело Алеша из равновесия.
   - Потому что между нами это было бы серьезно. А так, пусть это довольно безвкусная комбинация - в конце концов прими ее как не очень удачный анекдот, зато после войны запросто сможешь переиграть и начать с другого конца. Не отрицаю, что на другом конце, возможно, буду я.
   - Я вне себя от счастья, - презрительно отрезала она. - Мол, после войны будет видно.
   - А как же! Ведь кто знает, что тогда будет? Я должен прежде доконать свою юриспруденцию и малость оглядеться в жизни. Тебе, конечно, все кажется просто: свобода, чешский лев опять стряхнет с себя оковы, люстры зажгутся, на каждом углу будут наяривать джазы. А станет скучно - махнешь на Флориду. Довольно забавно, когда это представляет себе женщина с такой развитой грудью, как у тебя, только еще вопрос, какие эта самая свобода примет формы? А может, она окажется нам вовсе не по нутру?..
   - А! Следуют рассуждения на излюбленную тему. Знакомо!
   - Не сомневаюсь, тебе отчаянно скучно слушать такие рассуждения, сочувственно сказал он и тут же с очаровательной наглостью прищурил глаза. - К тому же мне еще не совсем ясно, люблю ли я тебя вообще. У меня ведь такая сложная натура...
   Алена оцепенела, на миг ошарашенная такой грубой откровенностью, но сумела оценить ее: есть все-таки размах у этого молодчика, даже в наглости он умеет оставаться невероятно милым. Она шагнула навстречу его рекламной улыбке и даже позволила обхватить себя вокруг бедер.
   Задумчиво посмотрела ему в глаза.
   - А главное, ты настоящий мерзавец, - деловито констатировала она.
   - Еще что скажешь? Не стесняйся.
   Она выдохнула:
   - Я, кажется, ненавижу тебя...
   - Может, серной кислотой? - посоветовал он, озабоченно сдвинув брови и не переставая гладить ей бедра.
   Потянул к себе - она не удержалась, только глаза прикрыла, упершись ладонями ему в плечи, размякла у него под руками. Господи, - подумала, уже покоренная, - вот всегда так: глупая ссора, борьба с его самоуверенностью, его невозможный, отвратительный, раздражающий смех, потом слабость...
   - Для постели я тебе, видно, хороша...
   - У-у, - передернулся Алеш, - ты сказала это, как соблазненная горничная. Когда наломаете спичечных головок в стакан молока, Мари? - Он весело хохотал под ее ладонью, которой она старалась закрыть ему рот. - И хороша! Ты роскошная, бешеная и совершенная... бесстыдница!
   Он прижался лицом к ее животу, опрокинул ее на себя. Настраивал ее, как опытный музыкант: волосы, поцелуй возле уха, от этого постепенно и неудержимо тает ее ребяческое сопротивление, потом ладонь скользнула по бедрам вверх, проникла под блузку.
   - И признайся: ты ни о чем не жалеешь!
   - Страшно! - всхлипнула Алена и схватила его за волосы. - Молчи! Не хочу ничего слышать, видеть, ни о чем думать не желаю! И тебя я не люблю, я глупая, подлая... и еще не знаю какая...
   Ветер прилетел из сада, тронул занавески.
   Кларнет? Откуда-то донеслись его фиоритуры, к ним присоединились отчаянно фальшивящие, визгливые скрипка и гармошка. Дикая какофония ворвалась в белую комнатку, разогнала дрожавшую тишину. Все это звучало почти нереально - полька пыталась прыгать, как пьяная коза.
   Что это? Алена и Алеш изумленно переглядывались.
   Эста, эста, эм-цара-ра... Казалось, играли в саду.
   Алеш встал с решительностью защитника, подошел к окну посмотреть. Заглянув через плотную занавеску, он так и скорчился от смеха.
   - Колоссально! По-видимому, этому конца не будет... Перед запертой калиткой торчали три комические фигуры в потертых костюмах - бродячие музыканты низшего сорта, такие уж только шатаются по свадьбам, выкачивая свои грошики из карманов развеселившихся дядюшек и тетушек. Они упорно трудились. Самый тощий, моргая, поднял глаза на пустые окна, нажал кнопку звонка. Трррр! - зазвенело по примолкшей вилле. Отклика не было. Минута удивленной тишины. Музыканты с упорством рассматривают номер виллы. Еще и еще раз заухала полька, потом "Мою милую ведут от алтаря", и опять: тррррр!
   - Пойди посмотри, - надсаживался от смеха Алеш, - это ведь в твою честь играют, кошечка! Оригинальные ребята... У этого, со скрипкой, грация балаганного зазывалы. Мамочки, помру!..
   Он почувствовал Алену за спиной, оглянулся, но, увидев ее лицо, перестал смеяться.
   - Что с тобой?
   - Ничего.
   - То-то же! В чем, собственно, дело? Чепуха все это!
   Алена кусала губы, заткнула уши - заезженный мотивчик невыносимо терзал ей слух. А он тоже слышит? Несомненно. Каково ему-то? И когда она повернулась к улыбающемуся человеку, стоящему рядом, все в ней сжалось от отвращения. Алена в ужасе крикнула:
   - Ради бога, уйди! Скройся с глаз! Неужели не можешь понять, что мне нехорошо?.. От всего нехорошо!
   Она закрыла глаза и услышала издали его голос:
   - Пожалуйста... Как угодно, Алка. Видимо, нет смысла... Впрочем, тебе стоит только спуститься в подвал. И музыкальное оформление есть... приятного развлечения!
   Он пошел прочь, но не успел взяться за ручку двери, как его нагнал окрик Алены:
   - Погоди! Ничего ведь такого не случилось...
   Музыканты разом оборвали. Через плотную занавеску видно было, как они растерянно топчутся, поворачиваясь во все стороны, в который раз, звонят, пожимают плечами.
   Только сирены, возвестившие городу полуденный налет, отогнали бедняг от калитки.
   VIII
   Апрель еще насвистывал под пасмурным небом, но утра уже звенели пеньем птиц и пахли терпкой свежестью редиски.
   С того дня Гонза ездил на завод утренним поездом; отчасти из упрямства, но для себя он легко обосновывал это. Ничего нового. Просто в соседнем купе была она. Гонза до сих пор не осмеливался занять место рядом с ней или напротив нее. Он погружался в мысли над книжкой, раскрытой на коленях, а если в купе никого не было - вытаскивал из кармана блокнот, огрызок карандаша и принимался писать. Название "Баллада о переднике"! Эпиграф из Терезы Планэ - это самое легкое. А как дальше? Дело шло туго, от тряски карандаш скакал по бумаге, мысли рассеивались, ускользали от слов. Начни снова! Сколько бывает начал? Вариантов - тысячи. Гонза лелеял эту ненаписанную и до боли прекрасную историю, и всякий раз как брался за карандаш, от волнения у него чуть побаливал живот. Наконец-то вот то, что нужно! Только как изобразить это на бумаге? Фразы, слова... Нет, нет, не то! Сначала! Вот это из Ванчуры, это - из Шульца... да нет, я ведь чувствую-то не так, не мое это. Надуманное. Но где же мы? "Ты млеком должен слово омывать..." Галас! Ох, как противно храпит этот чурбан напротив... Сначала! Белая плоскость бумаги изводила - злобно порвал ее, написав несколько фраз, а под ней - новый листок, открылся перед ним пропастью, жестоко равнодушный к его мученью. Писака! Долго грыз карандаш, потом сдался, сунул блокнот в портфель, между "Кандидом" Вольтера и котелком с кнедликами; покорно вернулся к действительности. Впрочем, и она не так уж плоха.
   Потому что часть этой действительности - девушка в соседнем купе. Ездят вот так: вместе и все же каждый сам по себе, и Гонза не в силах постичь, как сумела она за столько дней не задержать на нем своего задумчивого взгляда. Объяснение - если отбросить то, что подсказывает фантазия, - наверное, трезво и просто: попросту он ее не интересует. И тут ничего не поделаешь. Может, есть у нее кто-нибудь. А ты-то что же? Странная вещь: Гонза не мог уже хорошенько представить себе, как это вдруг подойти, заговорить с ней - после стольких часов нерешительности! Видно, это должно случиться иначе, неожиданно, и фантазия охотно предлагала ему самые разнообразные решения. Например: во время ночной смены кто-нибудь будет к ней приставать, он подойдет и даст ему в зубы. Это по-рыцарски. Только, как назло, никто не собирается приставать к ней, значит надо ждать, вооружиться терпением; то, есть свойством, совершенно, у него отсутствующим. Но что будешь делать?
   Паровоз уже отфыркивался на станции; Гонза соскочил на перрон, пошел следом за нею в спешащей угрюмой толпе; обычно уже на, деревянном мосту над путями он терял ее из виду.
   Все шло сегодня как по маслу. Мелихар был в благодушном настроении и потому, поймав вопросительный взгляд Гонзы, понимающе ухмыльнулся.
   - Вижу вас насквозь, молодой. Смотаться хотите.
   - Если можно...
   Мелихар поскреб в затылке, высказался:
   - Ох и пройдохи же вы, тотальники! Без году неделю на заводе, а уже... Смотри, шею свернешь!
   Гонза знал, что воркотню эту нечего принимать всерьез, на Мелихара положиться можно, но все равно бегство следовало обставить различными мерами предосторожности: кто-то должен за тебя отбить карточку, и не всегда легко миновать проходную, где караулят два веркшуца; для этого существовало много приемов, в высшей степени индивидуальных и совершенствуемых опытом. Главное установить, кто из веркшуцев дежурит. Случались между ними добродушные папаши, завербовавшиеся по глупости или из врожденного отвращения к труду, - этих уже от страха мороз по коже подирал, они не орали на рабочих, не доносили; и если самим ничего не грозило, отворачивались, когда ты проскальзывал мимо стеклянных дверей караулки, и преспокойно считали ворон. Другие были взяточники. Оглянувшись, не следит ли кто, откровенно протягивали лапу. Давай сигаретку! Нету? Тогда катись обратно, пока пинка в зад не получил! Выработался твердый тариф: за одну "викторку" - просто уход; за две ты проходил с набитой сумкой без всякого осмотра; за пачку - спокойно выкатывай детскую коляску, которую смастерил в рабочее время из краденого дюраля, а за несколько пачек выпускали без бумажки хоть целый грузовик, груженный углем или изделиями подпольных мастеров. Конечно, и этому "бескорыстному" типу веркшуцев не следовало особенно доверять. Встречались, однако, настоящие изверги, фанатичные стражи порядка, доносившие на рабочих со сладострастием. В большинстве своем это были судетские немцы, негодные к фронтовой службе, калеки; они счастливы были напялить любую форму, лишь бы она скрыла их неполноценность, лишь бы давала право орать на людей. К счастью, таких становилось все меньше, и каждое новое героическое отступление вермахта на заранее подготовленные позиции удивительным образом смягчало их. Но все равно с этой разновидностью веркшуцев сговориться было невозможно - их надо было перехитрить.