Страница:
Новейший метод лишения государством жизни своих граждан с помощью смертоносных инъекций с энтузиазмом провозглашен самым «гуманным». Изобретен в 1977 году и впервые опробован в Оклахоме. Приговоренного к смерти (мужчину или женщину) прочно привязывают к операционному столу, затем ему делают внутривенное вливание. Сначала это раствор барбитурата, потом сто миллиграммов павулона, мышечного релаксанта, и, наконец, чтобы смерть наступила быстрее, хлористый калий. Эти скоты не заслуживают, чтобы с ними так возились, проявляя такое милосердие, ведь это же не люди, а звери. Зачем сохранять им жизнь, кормить, обслуживать, пусть они тоже страдают, как их жертвы, «око за око», «зуб за зуб», разве не так? Ответьте. Стоимость такой инъекции ничтожна, что не может не радовать озабоченную бюджетными проблемами законодательную власть и играет на руку поборникам смертной казни: ведь такая смерть безболезненна — просто погружение в вечный сон, обществу не предъявишь обвинений в варварстве, желании причинить приговоренному физические страдания, жестоко отомстить.
Поиск «гуманных» альтернатив в смертной казни ведется совсем не ради осужденного, а ради спокойствия американских граждан, чтобы преднамеренное убийство, санкционированное государством, не тревожило их совесть…
Он польстил ей, Элизабет Энн Келлер, сказав и повторив еще раз, что да, он читал ее статью в «Ситизенс инкуайери»… во всяком случае, кто-то из его команды сделал для него «выжимку».
А почему она написала статью на такую тему, полюбопытствовал Сенатор. Келли Келлер помолчала, не желая говорить, что тему предложил Карл Спейдер, а потом сказала:
— Эта проблема давно интересует меня, чем больше в нее входишь, тем большим отвращением преисполняешься. — И это было правдой.
Так же, как и ее ссоры с отцом. «Око за око, зуб за зуб» — а почему бы и нет? Пусть это жестоко, пусть примитивно, но все же подкрепляет тезис о том, что жизнь — величайшая ценность. Почему бы и нет?
Что касается Сенатора, то он, конечно, был среди тех, кто выступал за отмену смертной казни.
И конечно, храбро противопоставил себя ее сторонникам, которых хватало в его родном штате, где узаконена казнь на электрическом стуле и где в настоящее время ожидали исполнения приговора несколько осужденных, чьи просьбы о помиловании были отклонены.
И конечно, выступал с речами на эту тему. Он столь же красноречив и непреклонен в своих политических убеждениях, как и его друг Марио Куомо. Смертная казнь неприемлема для цивилизованного общества: ведь лишение человека жизни по какой бы то ни было причине безнравственно, общество в этом случае опускается до пещерного уровня самого убийцы. И особенно страшно — при несовершенстве американского законодательства, — что всегда существует опасность приговорить к смертной казни невинного (мужчину или женщину)… а эту ошибку поправить уже нельзя.
Я готова?
Она спешно упаковывала свои вещи, хотя только вчера вечером выкладывала их бережно и торжественно, как если бы комната на Грейлинг-Айленде с земляничными обоями и целомудренной постелью под белым кисейным покрывалом была неким священным местом, о котором она забывала между визитами, теперь же эта комната стала местом, из которого она сама себя изгоняла.
Они собирались удрать от Баффи ровно в семь, чтобы успеть к семи тридцати на паром, уходящий на Бутбей-Харбор, но тут подкатила машина с новыми гостями, и Сенатор, поглощенный беседой, потянулся за новой рюмкой, а может, им пропустить этот паром, когда там следующий? — не важно, какой-нибудь обязательно будет.
Ни на что не рассчитывай. Что будет, то и хорошо. Так рассудительно Келли Келлер наставляла сама себя.
И все же ее руки дрожали. Дыхание участилось. В висевшем над бюро сердцевидной формы зеркале в плетеной белой раме плыл восторженный раскрасневшийся девичий лик, полный светлой надежды.
В самом деле мысли ее унеслись далеко, подобно заблудшему бумажному змею, выписывающему пьяные кренделя высоко в небе над дюнами, а ведь он, приходило ей на ум, живет врозь с женой, их супружество, по его словам, закончилось, а избиратели теперь не так уж пуритански строги к разводам.
Избегать даже видимости нарушения приличий. Даже намека на скандальную внебрачную интрижку.
Это уже другой мир, не тот, что ты знала, мама. Хотелось бы, чтобы ты это поняла.
И оставила бы меня наконец в покое!
Когда она с банкой пива в руке проходила через кухню, там тихо и раздраженно говорил по телефону Рей Энник, в его обычно изысканной речи мелькали словечки типа «задница», «мать твою», это потрясло Келли, говоривший по телефону человек был совсем не похож на добродушного, улыбчивого мужчину, романтически ухаживающего весь этот день за Баффи Сент-Джон и предупредительного по отношению к ней самой, он проводил ее взглядом (подернутые пеленой глаза, отечное лицо, он весь день пил, и проигрыш в теннисной партии его расстроил), в котором было нечто от взгляда кошки, инстинктивно, с бесстрастным хищным любопытством следящей за движущимся предметом; стоило Келли скрыться из виду, выпасть из поля его зрения, он тут же перестал о ней думать.
«Слушай, мать твою, говорю же, все уладим в понедельник. Ясно?»
Балансируя на одной ноге, Келли Келлер торопливо стаскивала с себя белый купальник, тот, что купила в прошлую субботу на сезонной распродаже в «Лорд энд Тейлор», и тут же натянула летнее трикотажное платье-рубашку в бледно-лимонную полоску, без рукавов — ее красивые плечи с гладкой бархатистой кожей оставались открытыми, а то местечко, к которому он прикоснулся губами, казалось, еще хранило их тепло.
Неужели все это было на самом деле, думала Келли Келлер.
И повторится снова. Снова.
Жизнь любишь, потому что она твоя.
Ветер шевелил метелки высокого тростника, точь-в-точь человеческие фигуры. Белесые, раскачивающиеся на ветру. Во всяком случае, если смотришь сбоку.
Ветер, холодный восточный ветер с Атлантики. Дрожащая, словно бледное пламя, рябь воды, бьющейся, разбивающейся о берег. По словам Баффи, самые высокие из дюн достигали в этих местах семидесяти футов, принимая невероятные очертания; посаженные здесь сосны не могли сдержать их тягу к миграции, пески перекатывались по острову, словно волны, чередуя гребни и впадины и двигаясь с запада на восток. Скорость — от десяти до пятнадцати футов в год, это было измерено. На Дерри-роуд с ними велась постоянная борьба, но их не сдерживали ни снегозащитные заграждения, ни трава на побережье. «Здесь, конечно, очень красиво, но, видите ли, — и с невольным содроганием, — несколько диковато для человека».
И сейчас порывы ветра сотрясали покатую крышу над ее комнатой, но внутри было так уютно, так безопасно — в постельке, где она лежала, укутанная, под бабушкиным покрывалом с вышитыми по краям маленькими медвежатами.
Ты любишь свою жизнь. Ты готова.
Она не хотела соглашаться. И одновременно хотела.
Да, на паром, в Бутбей-Харбор.
В Бутбей-Марриот на самом деле.
А что дальше? После Бутбей-Харбора, после пятого июля?..
Келли Келлер завоюет любовь этого мужчины. Она знает как.
Келли удивила эта мысль и особенно сила чувства, вложенного в нее. Да, ты готова.
В машине она включила приемник, послышалась пронзительная синтезаторная музыка — одни беспорядочные звуки, никакой организации. И как трогательно, что пятидесятилетний Сенатор с ностальгией вспоминает свою давнюю юность!
Она согласилась, хотя видела, как много Сенатор выпил, поначалу он берегся, пил только белое вино, воду «перрье» и низкокалорийное пиво, потом перешел на более крепкие напитки, его поддержал и Рей Энник: оба были самыми великовозрастными в этой молодежной компании.
Стареющие мужчины. Так оно и есть, и оба такими себя и считают, это видно невооруженным глазом.
Четвертое июля. Праздник, утративший былое значение, но один из тех, который отмечают все американцы, почти все.
Ракеты, взрываясь, расцвечивают небо.
Так всегда бывает, и флаг, конечно, все еще там, над домом.
В нетерпеливом, восторженном предчувствии чего-то они свернули на проселок, где «тойота» продолжала уверенно мчаться вперед, несмотря на рытвины и колдобины. Сенатор — опытный водитель, — очевидно, наслаждался быстрой ездой, его нервная энергия как бы подстегивала, усиливала стремительность их поспешного бегства. Может, в их намерения как раз и входило сбиться с пути?
Пропустив пару рюмочек, Келли Келлер призналась Сенатору, что он был темой ее диплома в университете, и это нисколько не рассердило и не смутило его, напротив, он прямо-таки расцвел от удовольствия.
— Что вы говорите? Надеюсь, я не разочаровал вас?
— Конечно нет, Сенатор.
Они оживленно болтали, другие гости прислушивались к их беседе: Келли Келлер и Сенатор потянулись друг к другу. Келли как бы со стороны слышала свой голос, говоривший Сенатору, какие именно из его идей больше других взволновали ее: создание комитетов по взаимодействию соседних районов, особенно в наиболее бедных частях страны с преобладанием городского населения, — через эти комитеты граждане могли бы непосредственно вступать в контакт с избранными ими должностными лицами; учреждение групп продленного дня в детских учреждениях; бесплатная медицинская помощь; коррективная образовательная программа; финансовая поддержка искусства, в частности театров национальных меньшинств. Пылко звучала речь Келли, и Сенатор внимал ей как завороженный, в изумлении глядя на девушку, словно она была не одним человеком, а целой огромной аудиторией. Никогда еще его мысли не казались ему столь благородными, разумными и убедительными, никогда еще его слова не звучали так благозвучно, поэтично, вдохновенно. Келли, к ее стыду, вдруг вспомнился циничный афоризм Шарля де Голля, его любил цитировать Карл Спейдер: «Политик никогда не верит тому, что говорит, и оттого чрезвычайно удивлен, когда ему верят другие». В смущении Келли резко оборвала поток слов:
— Простите, Сенатор, все это вы, наверное, слышали уже тысячу раз. А Сенатор учтиво и вместе с тем серьезно отозвался:
— Да, Келли, возможно… но ни разу — от вас.
Совсем близко, со стороны соседей, слышится треск фейерверка. А высоко над головой полощется, мерцая звездочками, американский флаг семейства Сент-Джон. Но тут черная вода затопила ее легкие, и она умерла.
Нет, пока еще нет; наступило время празднества, ветер доносил аппетитный запах жарящегося на гриле мяса, там колдовал Рей Энник, он выглядел очень комично в поварском колпаке и фартуке, Рей был пьяноват, его пошатывало, но, как ни странно, в качестве кулинара он оказался на высоте: перед ним громоздились куски маринованного тунца, цыплята в соусе «текс-мекс», багрово-красные филейные части размером с оладьи. Вареные початки кукурузы с маслом, ведерки с картофельным салатом, салатом из сырой капусты, моркови и лука, салатом из фасоли, рисом с приправой карри, банки с пивом — все это мгновенно разбиралось. Как разыгрался у всех аппетит, особенно у молодежи! Сенатор тоже уплетал за обе щеки, поминутно тщательно утирая рот бумажной салфеткой.
Келли с трудом заставляла себя есть, хотя у нее голова кружилась от голода. Она подносила вилку ко рту и тут же ее опускала. Среди гостей Баффи многие хотели бы поговорить с Сенатором, но он просто зациклился на Келли Келлер, как если бы, словно в самой фантастической из всех сказок, совершил свой импровизированный вояж на Грейлинг-Айленд только для того, чтобы встретиться с нею.
У Келли Келлер от радостного возбуждения разгорелись щеки. Ей пришло в голову, что рассказ об этом ее знакомстве произведет большое впечатление на Карла Спейдера, он еще и позавидует ей.
У соседей с шумом взорвались, празднично озарив небо, несколько ракет — Сенатор недовольно поморщился.
Боится, что его застрелят, мелькнуло в голове у Келли.
Ничего удивительного, любой человек, добившись такой известности, опасается покушения.
Сенатор произнес:
— Не люблю я этот праздник, Четвертое июля. С детства он связан у меня с поворотом к осени. Половина лета прошла, и теперь оно неотвратимо катится к концу.
Выражение его лица при этих словах было необычным, меланхолически озадаченным — он по-прежнему часто промокал губы. Разводы кетчупа на салфетке напоминали следы от губной помады.
— Наверное, вам часто приходится в праздники участвовать в разных официальных церемониях? Тратить на это уйму времени? Произносить речи, принимать награды…
Сенатор безразлично пожал плечами.
— Когда в ушах так часто звучит собственный голос, чувствуешь себя одиноким.
— Одиноким? — рассмеялась Келли.
Но Сенатор продолжал быстро говорить, словно исповедуясь, явно не желая, чтобы его перебивали:
— Иногда я просто бешусь, это рождается где-то внутри, бешусь оттого, что начинаю презирать произносимые мною слова, и не потому, что они лживы, а просто потому, что произношу их, как делал до этого бессчетное число раз, все эти «принципы», «идеалы», а ничто в этом чертовом мире так и не меняется. — Он замолчал и отхлебнул большой глоток из стакана. Стиснутые зубы: он действительно казался разгневанным. — Ненавидишь свою так называемую «популярность» по той же причине, по которой другие восхищаются тобой.
Келли Келлер почувствовала себя еще более польщенной, все выглядело так — а разве нет? — будто, говоря о других людях, Сенатор тем самым выделял ее, отводил ей особое место.
Живет с женой врозь, дети выросли — по меньшей мере ее ровесники. Что тут плохого?
Г. заразил ее болезнью мочеполового тракта, но инфекция была не опасной, не из тех, о которых не принято говорить в обществе, Келли легко с нею справилась благодаря антибиотикам и уже несколько месяцев как была совсем здорова. И что тут плохого?
Этим утром она приняла-роскошную ванну, растворив в воде таблетки «Актибаз», настойчиво рекомендованные ей Баффи, и с удовольствием погрузившись в зеленоватую пену, благоухающую мятой.
Потом они поехали в город, расположенный на западе острова, чтобы закупить продукты к празднику. Магазины: «Харбор ликер», «Фиш март», «Тина Мария гурме фудс», «Ла буланжери». Перед последним был припаркован блестящий новенький «форд», сзади на буфере приклеено штрафное уведомление.
Когда они выходили, нагруженные деликатесами, из очередного магазина, Баффи рассеянно сказала: «А ведь я никого не знаю из тех, кто умер от СПИДа в этом году. Мне это только что пришло в голову».
И уже в автомобиле, по дороге на виллу, Баффи небрежно упомянула, что Рей Энник пригласил на вечеринку Сенатора. Впрочем, он уже не в первый раз зовет его с собой.
— На самом деле я его не жду. Нет, не жду.
— Сюда? Его пригласили сюда? — спросила, удивившись, Келли.
— Да, но голову даю на отсечение, он не появится.
Помимо снадобья для ванны Баффи вручила Келли компакт-диск с новой духовной музыкой под названием «Мечты дельфина» — умиротворяющее сочетание песни дельфина и хора, пение предназначалось для снятия стресса, но Келли его так и не услышала.
Паром, уходящий в семь тридцать, они пропустили, но на тот, что отплывал в восемь двадцать, намеревались успеть. Сенатор выглядел раздосадованным и проявлял явные признаки нетерпения. То и дело поглядывал на часы, у него были электронные часы, и в ярком мигании цифр было нечто от нервного тика. За последний час настроение Сенатора резко переменилось. Речь его стала несколько бессвязной, ответы не отличались особой находчивостью, взгляды, которые он бросал на Келли Келлер, были знакомы ей по прежней жизни, но четкому определению не поддавались — властные мужские взгляды, в которых присутствовали также беспокойство и гнев.
Когда они уходили, Сенатор поинтересовался, возьмет ли Келли на дорожку чего-нибудь выпить, и, услышав, что не возьмет, попросил ее прихватить стаканчик для себя — хорошо? — хотя у него уже был один в руке. Келли решила было, что это шутка, но Сенатор не шутил: он только что заново наполнил свой стаканчик водкой с тоником и хотел, чтобы Келли принесла такой же. Келли колебалась только мгновение.
Баффи настигла Келли уже на дороге к машине и, сжав ей руку, прошептала на ухо: «Позвони мне, киска! Завтра, в любое время».
Значит, ничего ужасного не произошло, ведь стояла же сейчас перед ней Баффи, провожая их взглядом и подняв руку в прощальном приветствии.
Да, ничего ужасного еще не произошло, ведь видит же Келли, как она, бросив вызов взрослым, бежит в своих крошечных белых носочках по колкому ковру, ноги у нее заплетаются, и кто-то огромный нависает над ней сзади и подхватывает, крепко держит, просунув руки ей под мышки: кто же это такой? кто такой? неужели наш ангелочек, Лиззи!
Так оно и было. Все это случилось с ней. Она прошла этот путь.
Она все понимала: никакой ошибки тут не было. И в то же самое время объясняла собравшимся людям, старшим по возрасту, чьи лица трудно было различить сквозь треснувшее ветровое стекло, что напрасно они думают о нем плохо, он вовсе не бросил ее, а отправился за помощью — этот мужчина, чье имя ускользает из памяти, как и лицо, хотя она не сомневалась, что узнает его в ту же секунду, как увидит, он, конечно же, вызывает «скорую помощь», поэтому его и нет рядом, и вовсе он не бросил ее погибать в черной воде.
И ногой ее не отшвырнул, и не сбежал. Он не забыл ее.
Как нелепо выглядит розовый лак на ногтях — потрескавшихся, сломанных. Но она еще поборется.
Розовая пена в ноздрях, закатившиеся глаза, но она еще поборется.
…не покинул ее, когда, брыкаясь изо всех сил, рвался наружу из обреченного автомобиля, а потом яростно плыл к берегу, борясь за жизнь, и долго лежал там, извергая гнусную грязь, и никакая сила на свете не заставила бы его снова войти в воду, наконец поднялся (сколько прошло времени, он не сказал бы: полчаса? час?) и позорно бежал, припадая на одну ногу — в одной туфле, в одной туфле, — этим, возможно, когда-нибудь станут его дразнить враги, если он не проявит сейчас чудеса хитрости, хромая и спотыкаясь, он двигался по дороге вдоль болот, теперь уже в обратном направлении, его охватывал ужас при мысли, что какой-нибудь автомобилист узнает его, он бежал назад к шоссе в двух милях от этого проклятого места, его била дрожь, он задыхался — что мне делать? что мне делать? Боже, вразуми меня! — безумный звон насекомых стоял в ушах, рой москитов кружил над головой, жаля его плоть, нежную, распухшую плоть, разбитый лоб, нос, который, он подозревал, был сломан в тот момент, когда врезался в руль, у шоссе он припал к земле, часто и тяжело дыша, как уставшая собака, он прятался, прижимаясь к земле, в высоких зарослях, выжидая, чтобы шоссе опустело, а потом, прихрамывая, перебежал дорогу к телефонной будке — у автомобильной стоянки рядом с почтовым отделением и баром, в горле у него пересохло, он весь оцепенел от ни на секунду не отпускающего его животного страха, невероятного, невозможного страха, который не поддавался анализу, от него можно только бежать, Сенатор мчится в одной туфле, в одной туфле, с взъерошенными волосами, словно забулдыга, а вдруг его видели? вдруг узнали? сфотографировали? может, Бог, всегда столь милосердный, отвернулся от него? что, если этот позорный поступок станет концом всему? что, если карьера его оборвется сейчас, когда он, весь перепачканный, по уши в черной грязи, бредет, задыхаясь, по дороге? что, если он никогда не вознесется равно над врагами и над друзьями? и партия не выдвинет его, и народ не изберет его президентом Соединенных Штатов? что, если он станет посмешищем в глазах врагов? ведь смысл, существо политики, по словам Адамса, есть систематическая организация ненависти: либо на вас направлен этот поток, либо нет, ужас от этой мысли пронизал все его существо, его мутило, а когда он переходил шоссе, бросало в разные стороны как пьяного, хотя весь хмель из него давно вышел, да он капли больше в рот не возьмет до конца дней, клялся он себе, и будет вести самую праведную жизнь, если Бог поддержит его сейчас, в час жестокого испытания, если Ты явишь мне Свое милосердие сейчас, внезапная острая боль пронзила живот, он скривился и согнулся пополам, и в эту минуту где-то неподалеку, в муниципальном парке, взлетели в ночное небо с шумом и треском яркие, сверкающие ракеты, они рассыпались красными, белыми и синими искрами и покатились вниз под восторженные вопли — о-о-о! а-а-а! — детворы, истерический лай собаки и гневный крик молодого человека: «А ну, заткнись!», значит, это был не прицельный выстрел, а просто шум без всяких последствий, негнущимися пальцами он сжимал монетку, словно талисман, бумажник его уютно покачивался в кармане, что касается денег, то они в катастрофе нисколько не пострадали, даже почти не намокли, собрав всю свою волю, он попросил телефонистку соединить его с виллой Сент-Джонов на Дерри-роуд, благословляя небеса, что запомнил фамилию хозяйки, после восьми гудков в трубке послышался женский голос на фоне изрядного гула, ей пришлось даже переспрашивать, с кем он хочет говорить? — и он попросил эту незнакомку, которая стала для него той соломинкой, за которую хватается утопающий, попросил слегка измененным, низким голосом позвать к телефону Рея Энника, пожалуйста, его спрашивает Джеральд Фергюссон, будьте так добры, женщина отошла, гул и смех усилились, наконец раздался встревоженный голос Рея:
— Да? Джерри, это ты? Что случилось? — Ему было ясно: что-то произошло, ведь Фергюссон не был его другом, а только младшим коллегой, и он никогда не осмелился бы звонить Рею Эннику в такое время без серьезного повода, и тогда Сенатор отозвался, запинаясь, своим обычным голосом, в котором звучало отчаяние:
— Рей, это не Фергюссон, это я. И Рей изумленно переспросил:
— Ты?
— Да, — ответил Сенатор. — У меня жуткие неприятности. Случилась авария. Рей снова переспросил, слегка понизив голос, как человек, который ищет, за что бы ухватиться:
— Что? Какая авария?
И Сенатор проговорил уже во весь голос:
— Я не знаю, черт подери, что делать: эта девушка… она мертва. — Ударившись своим и без того посиневшим лбом о грязное органическое стекло телефонной будки, на другом конце провода молчал Рей, явно в глубоком шоке, потом он повторил: «Мертва…», что прозвучало скорее как выдох, чем как восклицание, и тут же быстро произнес:
— Ни слова больше по телефону! Только скажи, где ты, и я приеду за тобой, — но Сенатор уже рыдал, неудержимо и обиженно, как ребенок.
— Девушка была пьяна, возбуждена, она вывернула руль, и машина вылетела с дороги, а меня наверняка обвинят в убийстве, меня привлекут… Но тут Рей перебил его сердито и решительно:
— Хватит! Прекрати! Скажи только, ради бога, где ты, и я приеду. И Сенатор сказал.
А цифры на его «ролексе» все так же мерцали: было девять часов пятьдесят пять минут.
Но Келли Келлер ничего не знала и не могла знать обо всем этом, ведь ей казалось, что никакого несчастного случая еще не произошло и блестящая черная «тойота» только теперь свернула с шоссе на безлюдную тряскую дорогу, яркая луна озаряла все вокруг романтическим светом, из приемника неслись негромкие звуки джаза, она знала, что они совершили ошибку, да, наверное, да, видимо, они сбились с пути… но сбиться с пути — разве они не этого хотели?
Тут черная вода заполнила ее легкие, и она умерла.
Еще нет: в самый последний момент, кашляя и задыхаясь, она потянулась вверх, стремясь поднять голову как можно выше, отчего ее маленькие мышцы напряглись и взбугрились на левой руке, пальцы вцепились в руль, она уже не понимала, что это руль, знала только, что эта штука может спасти ее, ведь там недалеко плавал пузырь воздуха, он стал поменьше, но все-таки существовал, а с ней, оказывается, ничего не случилось, и она обнимала ничего не понимающую Баффи Сент-Джон, обнимала крепко-крепко и клялась, что любит ее как сестру, жалея, что намеренно избегала общения с Баффи последние два-три года, и уверяла ее, что никого винить не надо — просто несчастный случай, ничего больше.
Значит, все-таки, это случилось!..
Автомобиль на полной скорости занесло, закружило на этой пустынной дороге, вдоль которой не было никаких построек, только бескрайние болота, протянувшиеся на много миль, заросли бурого тростника, высокая, стелющаяся под ветром трава да низкорослые чахлые сосны, деревьев было много, но все они стояли какие-то безжизненные… одни голые стволы… а еще воздух пронизывал нестерпимый, режущий уши звон спаривающихся насекомых, те словно знали, как быстротечно время и что луна скоро покатится с небес вверх тормашками, Келли смотрела в окно и видела (не отдавая себе отчета, ведь они с Сенатором болтали) в канаве возле дороги разбитый обеденный стол, переднее колесо английского гоночного велосипеда, обезглавленное розовое тельце валяющейся там же куклы… и отвела взгляд, не желая видеть дыру там, откуда вырвали голову, дыра зияла, словно влагалище, над которым надругались.
Ты Американская девушка, ты любишь свою жизнь.
Ты любишь свою жизнь и веришь, что ты сама ее выбрала.
Она тонула, но не хотела утонуть. Она сильная и будет бороться за свою жизнь.
А по другую сторону ветрового стекла металось его лицо, значит, он нырнул — а она-то уже начала думать, что он бросил ее, — и теперь дергал дверцу с такой силой, что автомобиль сотрясался, какой он высокий, какой теплый бронзовый оттенок у его загорелой кожи, он выше всех, кого знает Келли, белоснежные зубы обнажились в широкой улыбке, жесткие волосы на руках, крепких, мускулистых руках, правое запястье, он сам обратил ее внимание на то, что оно значительно массивнее левого — от сквоша, к которому он пристрастился много лет назад, она даже коснулась этого запястья, туго стянутого браслетом от дорогих электронных часов из золота. Оно казалось напряженным, возможно, от физической причастности к «ролексу», этому шедевру в своем роде, Сенатор еще сказал, что у молодежи, видящей эти мигающие, вспыхивающие и исчезающие цифры, сложилась новая концепция времени, отличная от прошлой, когда вы, глядя на циферблат и стрелки, наблюдали равномерную поступь времени.
Поиск «гуманных» альтернатив в смертной казни ведется совсем не ради осужденного, а ради спокойствия американских граждан, чтобы преднамеренное убийство, санкционированное государством, не тревожило их совесть…
Он польстил ей, Элизабет Энн Келлер, сказав и повторив еще раз, что да, он читал ее статью в «Ситизенс инкуайери»… во всяком случае, кто-то из его команды сделал для него «выжимку».
А почему она написала статью на такую тему, полюбопытствовал Сенатор. Келли Келлер помолчала, не желая говорить, что тему предложил Карл Спейдер, а потом сказала:
— Эта проблема давно интересует меня, чем больше в нее входишь, тем большим отвращением преисполняешься. — И это было правдой.
Так же, как и ее ссоры с отцом. «Око за око, зуб за зуб» — а почему бы и нет? Пусть это жестоко, пусть примитивно, но все же подкрепляет тезис о том, что жизнь — величайшая ценность. Почему бы и нет?
Что касается Сенатора, то он, конечно, был среди тех, кто выступал за отмену смертной казни.
И конечно, храбро противопоставил себя ее сторонникам, которых хватало в его родном штате, где узаконена казнь на электрическом стуле и где в настоящее время ожидали исполнения приговора несколько осужденных, чьи просьбы о помиловании были отклонены.
И конечно, выступал с речами на эту тему. Он столь же красноречив и непреклонен в своих политических убеждениях, как и его друг Марио Куомо. Смертная казнь неприемлема для цивилизованного общества: ведь лишение человека жизни по какой бы то ни было причине безнравственно, общество в этом случае опускается до пещерного уровня самого убийцы. И особенно страшно — при несовершенстве американского законодательства, — что всегда существует опасность приговорить к смертной казни невинного (мужчину или женщину)… а эту ошибку поправить уже нельзя.
31
Я готова?
Она спешно упаковывала свои вещи, хотя только вчера вечером выкладывала их бережно и торжественно, как если бы комната на Грейлинг-Айленде с земляничными обоями и целомудренной постелью под белым кисейным покрывалом была неким священным местом, о котором она забывала между визитами, теперь же эта комната стала местом, из которого она сама себя изгоняла.
Они собирались удрать от Баффи ровно в семь, чтобы успеть к семи тридцати на паром, уходящий на Бутбей-Харбор, но тут подкатила машина с новыми гостями, и Сенатор, поглощенный беседой, потянулся за новой рюмкой, а может, им пропустить этот паром, когда там следующий? — не важно, какой-нибудь обязательно будет.
Ни на что не рассчитывай. Что будет, то и хорошо. Так рассудительно Келли Келлер наставляла сама себя.
И все же ее руки дрожали. Дыхание участилось. В висевшем над бюро сердцевидной формы зеркале в плетеной белой раме плыл восторженный раскрасневшийся девичий лик, полный светлой надежды.
В самом деле мысли ее унеслись далеко, подобно заблудшему бумажному змею, выписывающему пьяные кренделя высоко в небе над дюнами, а ведь он, приходило ей на ум, живет врозь с женой, их супружество, по его словам, закончилось, а избиратели теперь не так уж пуритански строги к разводам.
Избегать даже видимости нарушения приличий. Даже намека на скандальную внебрачную интрижку.
Это уже другой мир, не тот, что ты знала, мама. Хотелось бы, чтобы ты это поняла.
И оставила бы меня наконец в покое!
Когда она с банкой пива в руке проходила через кухню, там тихо и раздраженно говорил по телефону Рей Энник, в его обычно изысканной речи мелькали словечки типа «задница», «мать твою», это потрясло Келли, говоривший по телефону человек был совсем не похож на добродушного, улыбчивого мужчину, романтически ухаживающего весь этот день за Баффи Сент-Джон и предупредительного по отношению к ней самой, он проводил ее взглядом (подернутые пеленой глаза, отечное лицо, он весь день пил, и проигрыш в теннисной партии его расстроил), в котором было нечто от взгляда кошки, инстинктивно, с бесстрастным хищным любопытством следящей за движущимся предметом; стоило Келли скрыться из виду, выпасть из поля его зрения, он тут же перестал о ней думать.
«Слушай, мать твою, говорю же, все уладим в понедельник. Ясно?»
Балансируя на одной ноге, Келли Келлер торопливо стаскивала с себя белый купальник, тот, что купила в прошлую субботу на сезонной распродаже в «Лорд энд Тейлор», и тут же натянула летнее трикотажное платье-рубашку в бледно-лимонную полоску, без рукавов — ее красивые плечи с гладкой бархатистой кожей оставались открытыми, а то местечко, к которому он прикоснулся губами, казалось, еще хранило их тепло.
Неужели все это было на самом деле, думала Келли Келлер.
И повторится снова. Снова.
Жизнь любишь, потому что она твоя.
Ветер шевелил метелки высокого тростника, точь-в-точь человеческие фигуры. Белесые, раскачивающиеся на ветру. Во всяком случае, если смотришь сбоку.
Ветер, холодный восточный ветер с Атлантики. Дрожащая, словно бледное пламя, рябь воды, бьющейся, разбивающейся о берег. По словам Баффи, самые высокие из дюн достигали в этих местах семидесяти футов, принимая невероятные очертания; посаженные здесь сосны не могли сдержать их тягу к миграции, пески перекатывались по острову, словно волны, чередуя гребни и впадины и двигаясь с запада на восток. Скорость — от десяти до пятнадцати футов в год, это было измерено. На Дерри-роуд с ними велась постоянная борьба, но их не сдерживали ни снегозащитные заграждения, ни трава на побережье. «Здесь, конечно, очень красиво, но, видите ли, — и с невольным содроганием, — несколько диковато для человека».
И сейчас порывы ветра сотрясали покатую крышу над ее комнатой, но внутри было так уютно, так безопасно — в постельке, где она лежала, укутанная, под бабушкиным покрывалом с вышитыми по краям маленькими медвежатами.
Ты любишь свою жизнь. Ты готова.
Она не хотела соглашаться. И одновременно хотела.
Да, на паром, в Бутбей-Харбор.
В Бутбей-Марриот на самом деле.
А что дальше? После Бутбей-Харбора, после пятого июля?..
Келли Келлер завоюет любовь этого мужчины. Она знает как.
Келли удивила эта мысль и особенно сила чувства, вложенного в нее. Да, ты готова.
В машине она включила приемник, послышалась пронзительная синтезаторная музыка — одни беспорядочные звуки, никакой организации. И как трогательно, что пятидесятилетний Сенатор с ностальгией вспоминает свою давнюю юность!
Она согласилась, хотя видела, как много Сенатор выпил, поначалу он берегся, пил только белое вино, воду «перрье» и низкокалорийное пиво, потом перешел на более крепкие напитки, его поддержал и Рей Энник: оба были самыми великовозрастными в этой молодежной компании.
Стареющие мужчины. Так оно и есть, и оба такими себя и считают, это видно невооруженным глазом.
Четвертое июля. Праздник, утративший былое значение, но один из тех, который отмечают все американцы, почти все.
Ракеты, взрываясь, расцвечивают небо.
Так всегда бывает, и флаг, конечно, все еще там, над домом.
В нетерпеливом, восторженном предчувствии чего-то они свернули на проселок, где «тойота» продолжала уверенно мчаться вперед, несмотря на рытвины и колдобины. Сенатор — опытный водитель, — очевидно, наслаждался быстрой ездой, его нервная энергия как бы подстегивала, усиливала стремительность их поспешного бегства. Может, в их намерения как раз и входило сбиться с пути?
Пропустив пару рюмочек, Келли Келлер призналась Сенатору, что он был темой ее диплома в университете, и это нисколько не рассердило и не смутило его, напротив, он прямо-таки расцвел от удовольствия.
— Что вы говорите? Надеюсь, я не разочаровал вас?
— Конечно нет, Сенатор.
Они оживленно болтали, другие гости прислушивались к их беседе: Келли Келлер и Сенатор потянулись друг к другу. Келли как бы со стороны слышала свой голос, говоривший Сенатору, какие именно из его идей больше других взволновали ее: создание комитетов по взаимодействию соседних районов, особенно в наиболее бедных частях страны с преобладанием городского населения, — через эти комитеты граждане могли бы непосредственно вступать в контакт с избранными ими должностными лицами; учреждение групп продленного дня в детских учреждениях; бесплатная медицинская помощь; коррективная образовательная программа; финансовая поддержка искусства, в частности театров национальных меньшинств. Пылко звучала речь Келли, и Сенатор внимал ей как завороженный, в изумлении глядя на девушку, словно она была не одним человеком, а целой огромной аудиторией. Никогда еще его мысли не казались ему столь благородными, разумными и убедительными, никогда еще его слова не звучали так благозвучно, поэтично, вдохновенно. Келли, к ее стыду, вдруг вспомнился циничный афоризм Шарля де Голля, его любил цитировать Карл Спейдер: «Политик никогда не верит тому, что говорит, и оттого чрезвычайно удивлен, когда ему верят другие». В смущении Келли резко оборвала поток слов:
— Простите, Сенатор, все это вы, наверное, слышали уже тысячу раз. А Сенатор учтиво и вместе с тем серьезно отозвался:
— Да, Келли, возможно… но ни разу — от вас.
Совсем близко, со стороны соседей, слышится треск фейерверка. А высоко над головой полощется, мерцая звездочками, американский флаг семейства Сент-Джон. Но тут черная вода затопила ее легкие, и она умерла.
Нет, пока еще нет; наступило время празднества, ветер доносил аппетитный запах жарящегося на гриле мяса, там колдовал Рей Энник, он выглядел очень комично в поварском колпаке и фартуке, Рей был пьяноват, его пошатывало, но, как ни странно, в качестве кулинара он оказался на высоте: перед ним громоздились куски маринованного тунца, цыплята в соусе «текс-мекс», багрово-красные филейные части размером с оладьи. Вареные початки кукурузы с маслом, ведерки с картофельным салатом, салатом из сырой капусты, моркови и лука, салатом из фасоли, рисом с приправой карри, банки с пивом — все это мгновенно разбиралось. Как разыгрался у всех аппетит, особенно у молодежи! Сенатор тоже уплетал за обе щеки, поминутно тщательно утирая рот бумажной салфеткой.
Келли с трудом заставляла себя есть, хотя у нее голова кружилась от голода. Она подносила вилку ко рту и тут же ее опускала. Среди гостей Баффи многие хотели бы поговорить с Сенатором, но он просто зациклился на Келли Келлер, как если бы, словно в самой фантастической из всех сказок, совершил свой импровизированный вояж на Грейлинг-Айленд только для того, чтобы встретиться с нею.
У Келли Келлер от радостного возбуждения разгорелись щеки. Ей пришло в голову, что рассказ об этом ее знакомстве произведет большое впечатление на Карла Спейдера, он еще и позавидует ей.
У соседей с шумом взорвались, празднично озарив небо, несколько ракет — Сенатор недовольно поморщился.
Боится, что его застрелят, мелькнуло в голове у Келли.
Ничего удивительного, любой человек, добившись такой известности, опасается покушения.
Сенатор произнес:
— Не люблю я этот праздник, Четвертое июля. С детства он связан у меня с поворотом к осени. Половина лета прошла, и теперь оно неотвратимо катится к концу.
Выражение его лица при этих словах было необычным, меланхолически озадаченным — он по-прежнему часто промокал губы. Разводы кетчупа на салфетке напоминали следы от губной помады.
— Наверное, вам часто приходится в праздники участвовать в разных официальных церемониях? Тратить на это уйму времени? Произносить речи, принимать награды…
Сенатор безразлично пожал плечами.
— Когда в ушах так часто звучит собственный голос, чувствуешь себя одиноким.
— Одиноким? — рассмеялась Келли.
Но Сенатор продолжал быстро говорить, словно исповедуясь, явно не желая, чтобы его перебивали:
— Иногда я просто бешусь, это рождается где-то внутри, бешусь оттого, что начинаю презирать произносимые мною слова, и не потому, что они лживы, а просто потому, что произношу их, как делал до этого бессчетное число раз, все эти «принципы», «идеалы», а ничто в этом чертовом мире так и не меняется. — Он замолчал и отхлебнул большой глоток из стакана. Стиснутые зубы: он действительно казался разгневанным. — Ненавидишь свою так называемую «популярность» по той же причине, по которой другие восхищаются тобой.
Келли Келлер почувствовала себя еще более польщенной, все выглядело так — а разве нет? — будто, говоря о других людях, Сенатор тем самым выделял ее, отводил ей особое место.
Живет с женой врозь, дети выросли — по меньшей мере ее ровесники. Что тут плохого?
Г. заразил ее болезнью мочеполового тракта, но инфекция была не опасной, не из тех, о которых не принято говорить в обществе, Келли легко с нею справилась благодаря антибиотикам и уже несколько месяцев как была совсем здорова. И что тут плохого?
Этим утром она приняла-роскошную ванну, растворив в воде таблетки «Актибаз», настойчиво рекомендованные ей Баффи, и с удовольствием погрузившись в зеленоватую пену, благоухающую мятой.
Потом они поехали в город, расположенный на западе острова, чтобы закупить продукты к празднику. Магазины: «Харбор ликер», «Фиш март», «Тина Мария гурме фудс», «Ла буланжери». Перед последним был припаркован блестящий новенький «форд», сзади на буфере приклеено штрафное уведомление.
Когда они выходили, нагруженные деликатесами, из очередного магазина, Баффи рассеянно сказала: «А ведь я никого не знаю из тех, кто умер от СПИДа в этом году. Мне это только что пришло в голову».
И уже в автомобиле, по дороге на виллу, Баффи небрежно упомянула, что Рей Энник пригласил на вечеринку Сенатора. Впрочем, он уже не в первый раз зовет его с собой.
— На самом деле я его не жду. Нет, не жду.
— Сюда? Его пригласили сюда? — спросила, удивившись, Келли.
— Да, но голову даю на отсечение, он не появится.
Помимо снадобья для ванны Баффи вручила Келли компакт-диск с новой духовной музыкой под названием «Мечты дельфина» — умиротворяющее сочетание песни дельфина и хора, пение предназначалось для снятия стресса, но Келли его так и не услышала.
Паром, уходящий в семь тридцать, они пропустили, но на тот, что отплывал в восемь двадцать, намеревались успеть. Сенатор выглядел раздосадованным и проявлял явные признаки нетерпения. То и дело поглядывал на часы, у него были электронные часы, и в ярком мигании цифр было нечто от нервного тика. За последний час настроение Сенатора резко переменилось. Речь его стала несколько бессвязной, ответы не отличались особой находчивостью, взгляды, которые он бросал на Келли Келлер, были знакомы ей по прежней жизни, но четкому определению не поддавались — властные мужские взгляды, в которых присутствовали также беспокойство и гнев.
Когда они уходили, Сенатор поинтересовался, возьмет ли Келли на дорожку чего-нибудь выпить, и, услышав, что не возьмет, попросил ее прихватить стаканчик для себя — хорошо? — хотя у него уже был один в руке. Келли решила было, что это шутка, но Сенатор не шутил: он только что заново наполнил свой стаканчик водкой с тоником и хотел, чтобы Келли принесла такой же. Келли колебалась только мгновение.
Баффи настигла Келли уже на дороге к машине и, сжав ей руку, прошептала на ухо: «Позвони мне, киска! Завтра, в любое время».
Значит, ничего ужасного не произошло, ведь стояла же сейчас перед ней Баффи, провожая их взглядом и подняв руку в прощальном приветствии.
32
Да, ничего ужасного еще не произошло, ведь видит же Келли, как она, бросив вызов взрослым, бежит в своих крошечных белых носочках по колкому ковру, ноги у нее заплетаются, и кто-то огромный нависает над ней сзади и подхватывает, крепко держит, просунув руки ей под мышки: кто же это такой? кто такой? неужели наш ангелочек, Лиззи!
Так оно и было. Все это случилось с ней. Она прошла этот путь.
Она все понимала: никакой ошибки тут не было. И в то же самое время объясняла собравшимся людям, старшим по возрасту, чьи лица трудно было различить сквозь треснувшее ветровое стекло, что напрасно они думают о нем плохо, он вовсе не бросил ее, а отправился за помощью — этот мужчина, чье имя ускользает из памяти, как и лицо, хотя она не сомневалась, что узнает его в ту же секунду, как увидит, он, конечно же, вызывает «скорую помощь», поэтому его и нет рядом, и вовсе он не бросил ее погибать в черной воде.
И ногой ее не отшвырнул, и не сбежал. Он не забыл ее.
Как нелепо выглядит розовый лак на ногтях — потрескавшихся, сломанных. Но она еще поборется.
Розовая пена в ноздрях, закатившиеся глаза, но она еще поборется.
…не покинул ее, когда, брыкаясь изо всех сил, рвался наружу из обреченного автомобиля, а потом яростно плыл к берегу, борясь за жизнь, и долго лежал там, извергая гнусную грязь, и никакая сила на свете не заставила бы его снова войти в воду, наконец поднялся (сколько прошло времени, он не сказал бы: полчаса? час?) и позорно бежал, припадая на одну ногу — в одной туфле, в одной туфле, — этим, возможно, когда-нибудь станут его дразнить враги, если он не проявит сейчас чудеса хитрости, хромая и спотыкаясь, он двигался по дороге вдоль болот, теперь уже в обратном направлении, его охватывал ужас при мысли, что какой-нибудь автомобилист узнает его, он бежал назад к шоссе в двух милях от этого проклятого места, его била дрожь, он задыхался — что мне делать? что мне делать? Боже, вразуми меня! — безумный звон насекомых стоял в ушах, рой москитов кружил над головой, жаля его плоть, нежную, распухшую плоть, разбитый лоб, нос, который, он подозревал, был сломан в тот момент, когда врезался в руль, у шоссе он припал к земле, часто и тяжело дыша, как уставшая собака, он прятался, прижимаясь к земле, в высоких зарослях, выжидая, чтобы шоссе опустело, а потом, прихрамывая, перебежал дорогу к телефонной будке — у автомобильной стоянки рядом с почтовым отделением и баром, в горле у него пересохло, он весь оцепенел от ни на секунду не отпускающего его животного страха, невероятного, невозможного страха, который не поддавался анализу, от него можно только бежать, Сенатор мчится в одной туфле, в одной туфле, с взъерошенными волосами, словно забулдыга, а вдруг его видели? вдруг узнали? сфотографировали? может, Бог, всегда столь милосердный, отвернулся от него? что, если этот позорный поступок станет концом всему? что, если карьера его оборвется сейчас, когда он, весь перепачканный, по уши в черной грязи, бредет, задыхаясь, по дороге? что, если он никогда не вознесется равно над врагами и над друзьями? и партия не выдвинет его, и народ не изберет его президентом Соединенных Штатов? что, если он станет посмешищем в глазах врагов? ведь смысл, существо политики, по словам Адамса, есть систематическая организация ненависти: либо на вас направлен этот поток, либо нет, ужас от этой мысли пронизал все его существо, его мутило, а когда он переходил шоссе, бросало в разные стороны как пьяного, хотя весь хмель из него давно вышел, да он капли больше в рот не возьмет до конца дней, клялся он себе, и будет вести самую праведную жизнь, если Бог поддержит его сейчас, в час жестокого испытания, если Ты явишь мне Свое милосердие сейчас, внезапная острая боль пронзила живот, он скривился и согнулся пополам, и в эту минуту где-то неподалеку, в муниципальном парке, взлетели в ночное небо с шумом и треском яркие, сверкающие ракеты, они рассыпались красными, белыми и синими искрами и покатились вниз под восторженные вопли — о-о-о! а-а-а! — детворы, истерический лай собаки и гневный крик молодого человека: «А ну, заткнись!», значит, это был не прицельный выстрел, а просто шум без всяких последствий, негнущимися пальцами он сжимал монетку, словно талисман, бумажник его уютно покачивался в кармане, что касается денег, то они в катастрофе нисколько не пострадали, даже почти не намокли, собрав всю свою волю, он попросил телефонистку соединить его с виллой Сент-Джонов на Дерри-роуд, благословляя небеса, что запомнил фамилию хозяйки, после восьми гудков в трубке послышался женский голос на фоне изрядного гула, ей пришлось даже переспрашивать, с кем он хочет говорить? — и он попросил эту незнакомку, которая стала для него той соломинкой, за которую хватается утопающий, попросил слегка измененным, низким голосом позвать к телефону Рея Энника, пожалуйста, его спрашивает Джеральд Фергюссон, будьте так добры, женщина отошла, гул и смех усилились, наконец раздался встревоженный голос Рея:
— Да? Джерри, это ты? Что случилось? — Ему было ясно: что-то произошло, ведь Фергюссон не был его другом, а только младшим коллегой, и он никогда не осмелился бы звонить Рею Эннику в такое время без серьезного повода, и тогда Сенатор отозвался, запинаясь, своим обычным голосом, в котором звучало отчаяние:
— Рей, это не Фергюссон, это я. И Рей изумленно переспросил:
— Ты?
— Да, — ответил Сенатор. — У меня жуткие неприятности. Случилась авария. Рей снова переспросил, слегка понизив голос, как человек, который ищет, за что бы ухватиться:
— Что? Какая авария?
И Сенатор проговорил уже во весь голос:
— Я не знаю, черт подери, что делать: эта девушка… она мертва. — Ударившись своим и без того посиневшим лбом о грязное органическое стекло телефонной будки, на другом конце провода молчал Рей, явно в глубоком шоке, потом он повторил: «Мертва…», что прозвучало скорее как выдох, чем как восклицание, и тут же быстро произнес:
— Ни слова больше по телефону! Только скажи, где ты, и я приеду за тобой, — но Сенатор уже рыдал, неудержимо и обиженно, как ребенок.
— Девушка была пьяна, возбуждена, она вывернула руль, и машина вылетела с дороги, а меня наверняка обвинят в убийстве, меня привлекут… Но тут Рей перебил его сердито и решительно:
— Хватит! Прекрати! Скажи только, ради бога, где ты, и я приеду. И Сенатор сказал.
А цифры на его «ролексе» все так же мерцали: было девять часов пятьдесят пять минут.
Но Келли Келлер ничего не знала и не могла знать обо всем этом, ведь ей казалось, что никакого несчастного случая еще не произошло и блестящая черная «тойота» только теперь свернула с шоссе на безлюдную тряскую дорогу, яркая луна озаряла все вокруг романтическим светом, из приемника неслись негромкие звуки джаза, она знала, что они совершили ошибку, да, наверное, да, видимо, они сбились с пути… но сбиться с пути — разве они не этого хотели?
Тут черная вода заполнила ее легкие, и она умерла.
Еще нет: в самый последний момент, кашляя и задыхаясь, она потянулась вверх, стремясь поднять голову как можно выше, отчего ее маленькие мышцы напряглись и взбугрились на левой руке, пальцы вцепились в руль, она уже не понимала, что это руль, знала только, что эта штука может спасти ее, ведь там недалеко плавал пузырь воздуха, он стал поменьше, но все-таки существовал, а с ней, оказывается, ничего не случилось, и она обнимала ничего не понимающую Баффи Сент-Джон, обнимала крепко-крепко и клялась, что любит ее как сестру, жалея, что намеренно избегала общения с Баффи последние два-три года, и уверяла ее, что никого винить не надо — просто несчастный случай, ничего больше.
Значит, все-таки, это случилось!..
Автомобиль на полной скорости занесло, закружило на этой пустынной дороге, вдоль которой не было никаких построек, только бескрайние болота, протянувшиеся на много миль, заросли бурого тростника, высокая, стелющаяся под ветром трава да низкорослые чахлые сосны, деревьев было много, но все они стояли какие-то безжизненные… одни голые стволы… а еще воздух пронизывал нестерпимый, режущий уши звон спаривающихся насекомых, те словно знали, как быстротечно время и что луна скоро покатится с небес вверх тормашками, Келли смотрела в окно и видела (не отдавая себе отчета, ведь они с Сенатором болтали) в канаве возле дороги разбитый обеденный стол, переднее колесо английского гоночного велосипеда, обезглавленное розовое тельце валяющейся там же куклы… и отвела взгляд, не желая видеть дыру там, откуда вырвали голову, дыра зияла, словно влагалище, над которым надругались.
Ты Американская девушка, ты любишь свою жизнь.
Ты любишь свою жизнь и веришь, что ты сама ее выбрала.
Она тонула, но не хотела утонуть. Она сильная и будет бороться за свою жизнь.
А по другую сторону ветрового стекла металось его лицо, значит, он нырнул — а она-то уже начала думать, что он бросил ее, — и теперь дергал дверцу с такой силой, что автомобиль сотрясался, какой он высокий, какой теплый бронзовый оттенок у его загорелой кожи, он выше всех, кого знает Келли, белоснежные зубы обнажились в широкой улыбке, жесткие волосы на руках, крепких, мускулистых руках, правое запястье, он сам обратил ее внимание на то, что оно значительно массивнее левого — от сквоша, к которому он пристрастился много лет назад, она даже коснулась этого запястья, туго стянутого браслетом от дорогих электронных часов из золота. Оно казалось напряженным, возможно, от физической причастности к «ролексу», этому шедевру в своем роде, Сенатор еще сказал, что у молодежи, видящей эти мигающие, вспыхивающие и исчезающие цифры, сложилась новая концепция времени, отличная от прошлой, когда вы, глядя на циферблат и стрелки, наблюдали равномерную поступь времени.