Овчинников Олег. Педант

Олег Овчинников
 
Педант

 
   Простите, вы - русский? - раздалось за спиной. - Да, и горжусь этим, - ответил я, затем медленно, с достоинством обернулся и улыбнулся через силу - наверное, в двухсотый раз за последние сутки.
   Однако моей соотечественнице, девушке лет двадцати пяти в бежевом сарафане и плетеных босоножках на платформе, похоже, было не до шуток. Она лавировала в толпе, распределив свое внимание между ребенком, которого одной рукой прижимала к груди, спадающей с плеча лямкой сарафана и боль-
   шим чемоданом, который волочился за ней, упираясь в пол колесиками и цепляя раздутыми боками нерасторопных посетителей аэропорта.
   - Очень хорошо. - Девушка остановилась в двух шагах от меня, приставила чемодан к ноге и сдула челку со лба. Потом поправила непослушную лямку, которая переплелась с ремешком наплечной сумочки и поудобнее перехватила ребенка. - А то эти туземцы…
   Она покачала головой и - о, чудо! - моя двухсотая на сегодня улыбка из дежурной превратилась в совершенно искреннюю. Туземцы - именно так. Пусть ни я, ни мои коллеги под страхом немедленного увольнения никогда не произнесут этого слова в официальной обстановке, но про себя… и между собой…
   - Это ведь здесь регистрируют на Москву?
   Я посмотрел в глаза девушки и подумал, что ей, наверное, двадцать четыре. Просто она устала.
   - Да. Но регистрация еще не началась.
   - Жарко… - Девушка помахала перед лицом конвертом с билетами, и я мысленно вычел из предполагаемого возраста еще год. Просто вдобавок к усталости она не выспалась. Или это я проецирую собственное состояние на окружающих? - Почему они не включат кондиционер?
   - Здесь всегда так, - авторитетно заявил я. - Климат-контроль есть только в зале прилета. С отлетающими особо не церемонятся. Наверное, чтобы расставаться было не так грустно. Вы хорошо отдохнули?
   - Ничего… Правда, Тимош? - Она посмотрела на ребенка и наморщила нос, передразнивая. Девушка двадцати двух лет, которая устала, не выспалась и страдает от жары. - Покажи дяде, как водопад шумит?
   Ребенок, до этого осоловело глядящий по сторонам, нахмурился и замычал:
   - У-у-у-у!
   - А вы? - спросила довольная мама. - Хорошо отдохнули?
   - Увы… - Я усмехнулся в меру снисходительно, в меру устало. - Мне было не до отдыха. Кстати, как вы догадались, что я из России?
   Действительно, упирающаяся в регистрационную стойку очередь только на две трети состояла из туземцев. Были здесь и европейцы, преимущественно шведы и немцы, путь которых, по всей видимости, обрывался во Франкфурте-на-Майне, где нашему самолету предстояло совершить промежуточную посадку.
   - Да как-то… - Девушка пожала плечом, с которого немедленно соскользнула лямка. - Наверное, что-то в одежде и… - Она провела ладонью по подбородку, намекая на мою суточную щетину. Не самый приятный намек.
   Двадцать пять, определился я. Она устала, не выспалась, и ей двадцать пять.
   А повисший на ее шее карапуз снова подал голос.
   - Ух! - сказал он и вытянул пухлую ручонку, указывая куда-то вниз.
   - Тимоша! - с укором произнесла молодая мама, но ребенок не унимался.
   - Ух! Ух! - все повторял он и тянулся своими крошечными, словно игрушечными пальчиками, привлеченный то ли блеском моих ботинок, то ли стрелками на брюках.
   - Что он говорит? - с улыбкой спросил я.
   - «Ух» значит «грязное», - перевела мама и улыбнулась в ответ, как будто извиняясь.
   Я опустил глаза и увидел на правой штанине, пониже колена, небольшое пятно. На левой было такое же, плюс умеренная помятость. Ну конечно, сафари на слониках! - обреченно подумал я и наклонился, чтобы хоть немного привести себя в порядок.
   - Только, пожалуйста, не обижайтесь на Тимку. Дети в этом возрасте… - начала было мамаша. Сама она при взгляде снизу вверх выглядела на все двадцать семь!
   - Ничего, - буркнул я, затем выпрямился и встал лицом к стойке. Тем более что очередь передо мной заколыхалась и зашаркала, что означало начало регистрации.
   «Что-то в одежде!» - негодовал я. Выдернули посреди ночи, дали три минуты на сборы. Хорошо, что дежурный костюм всегда наготове, а так - без вещей, без любимой бритвы… Выручай, Вадим Борисыч, не справляемся! Переговоры зашли в тупик. А Вадим Борисыч и рад стараться! Запрыгнул в машину и всю дорогу до аэропорта изучал досье на клиента, хотя с первого взгляда на фото - не разберешь, цветное или черно-белое - стало ясно, с кем придется иметь дело. Чиновник средней руки, из бывших международников, по одним коридорам институтским мыкались, правда, этот на два года позже поступил, но уж за пивом в «стекляшке» точно в одной очереди стояли. Небось тихим тогда был, покладистым, чужие слова старательно коверкал, а вот вернулся на родину - и куда что подевалось! Почувствовал себя то ли царьком, то ли божком. К такому с серебряным «Паркером» не подходи. И с платиновым «Монбланом» не подходи. Тут требуется средство убеждения позавлекательнее. Хорошо, что подходцы к таким типам в корпусе давно отработаны, а в средствах Вадим Борисыча попросили не стесняться. Надо было видеть, с каким постным лицом этот чинуша встретил нового переговорщика. Уж он и зевал, и мух считал на подоконнике, но едва Вадим Борисыч достал из сумки автомат Калашникова, расцвел, точно майская роза. Взглянул на герб родной страны над столом, потом опять на автомат и заметил разительное сходство. Погладил приклад резного дерева с алмазной инкрустацией - ноу-хау питерских физиков, пусть камни и синтетические, зато каждый размером с бог знает чье яйцо, - поцокал языком, заулыбался. И тут же пригласил дорогого гостя прокатиться на слониках. Что характерно, по-русски пригласил. Ему, видишь ли, намедни как раз подарили двух - диких, необъезженных. Туземец, что с него возьмешь! И Вадим Борисыч согласился. Только мягко настоял: сначала подписать кое-какие бумаги. Чтобы потом не отвлекаться. Так что не надо…
   Тут мое внимание наконец привлек странный повторяющийся звук, вот уже пару минут доносящийся сзади. Я оглянулся и увидел, что Тимошка и его мама придумали себе новое развлечение. Тимка расстегивал молнию на сумочке, мама клала в нее конверт с билетами, Тимка закрывал сумку, мама, косясь мне в затылок, говорила «ой, где билетики?», Тимка снова открывал, мама доставала конверт, и все повторялось сначала без надежды на счастливый конец.
   - Все, хватит! - сказал я, пронаблюдав эту сцену трижды, и решительно положил руку на молнию.
   Тимка настороженно посмотрел на меня. В блестящих кукольных глазах я прочел осуждение. Почему незнакомый дядя прервал такую увлекательную игру?
   Подумалось вдруг: какого черта я сержусь на них? Пусть костюм немного пострадал, а голова до сих пор слегка кружится - то ли от катания на слоненке, то ли от обилия напитков, вспоминать о которых в такую жару было сущим мучением. Зато эти двое, как и прочие соотечественники, еще три года смогут путешествовать в страну слонов и водопадов по упрощенной визовой системе.
   - Ладно… - Я усмехнулся и убрал руку.
   Малыш немедленно расстегнул молнию, мама достала конверт, и цикл повторился еще раз, с той разницей, что теперь, застегнув молнию, Тимоша опять посмотрел на меня. Очень серьезно и, как мне показалось, требовательно.
   - Чего он хочет? - спросил я, еще не понимая, на что себя обрек.
   - Ему нужна ваша рука, - девушка со вздохом закатила глаза. Довольно красивые, между прочим.
   - Только рука? И все?
   - Нет. Еще вы должны сказать «все, хватит». Иначе он не успокоится, - улыбнулась она.
   Я накрыл молнию рукой и сказал:
   - Ну все, хватит! Так?
   Мама и сын кивнули одновременно.
   Пока подошла наша очередь на регистрацию, мне пришлось повторить эту фразу восемнадцать раз.
   Заняв свое место в салоне, я сразу же установил спинку кресла вертикально, пристегнулся ремнем и поднял до упора козырек пластиковой шторы, хотя хотелось как раз обратного: откинуться, расслабиться и спрятаться от льющегося в иллюминатор солнечного света. Зато теперь даже самая придирчивая стюардесса не смогла бы меня ни в чем упрекнуть, так что я имел полное право подремать, не дожидаясь взлета, и намеревался этим правом воспользоваться. Господи, какое счастье! - подумал я, закрывая глаза. Тихое шипение прокачиваемого перед взлетом кондиционера убаюкивало.
   Однако наслаждаться комфортом, пусть минимальным, мне пришлось недолго.
   - Видишь, какие окошки? Круглые окошки! - услышал я за спиной знакомый голос и внутренне подобрался. - Сейчас Тимоша сядет к окошку и полетит домой. Да? Как самолет гудит?
   Тимоша с удовольствием замычал, и я узнал, что самолет гудит примерно так же, как шумит водопад. А еще понял, что выспаться этим утром мне, похоже, не суждено. Некоторое время в душе еще теплилась надежда, что знакомая пара пройдет мимо, но вскоре истаяла и она.
   - Извините, вы не могли бы… - раздалось над ухом. - Ой, это вы?
   - Да, это я. - Я открыл глаза и поморщился: надеюсь, со стороны казалось, что от солнца. - Вам, наверное, нужно место у окна?
   - Если вы не против. Правда же, странно, что мы с вами…
   - Ничего странного. Мы же регистрировались вместе. Теперь вместе летим, - сказал я, пряча в голосе тоску о шести часах полета, на которые возлагал большие надежды. Место у иллюминатора я уступил с легким сердцем, все равно вид из него открывался не лучший. Можно сказать - никакой.
   Дождавшись, пока новые соседи усядутся, я занял кресло у прохода и закрыл глаза в надежде урвать хотя бы пару минут блаженного беспамятства.
   - Тише, Тимоша, видишь, дядя спит. - Девушка перешла на шепот, который был лишь самую малость тише обычной речи, но раздражал почему-то даже больше. - А мы сейчас тихонечко посидим, посмотрим в окошечко… Что там? У-у!.. - Спустя секунду разочарование сменилось деланным восторгом. - О-о! Смотри, Тимоша, крыло! Как самолет крылышками машет?
   - У-у-у-у! - сказал Тимоша, а одно из «крыльев» задело кончик моего носа.
   - Ой, извините! Мы больше не будем. Тише, тише, Тимка, все! Давай лучше книжечку почитаем. Какую ты хочешь?
   Ребенок что-то мяукнул, и уж не знаю по каким признакам, но мама распознала в мяуканье «Колобка».
   Кстати, конец у сказки оказался совсем не таким, какой мне запомнился с детства. В новом варианте Колобку удавалось скрыться от лисы, оставив в ее пасти бог весть откуда взявшуюся палку. «А жаль, - подумал я, когда неугомонный кусок теста проделал эту операцию в четвертый или пятый раз. - Сожрала бы его, и дело с концом. А я бы немного поспал».
   Наконец мама перестала читать и спросила:
   - Хочешь соку? На. Вот трубочка.
   Через две минуты, заполненные шелестом целлофана, я все-таки открыл глаза. Ребенок увлеченно возился с пакетиком, внутрь которого была запаяна пластиковая трубочка.
   - Давай помогу, - вызвался я, отбирая у малыша пакетик. - Смотри, раз - и все. Держи свою трубочку.
   Ребенок посмотрел на меня, как на убийцу Колобка, и, задрожав подбородком, отвернулся.
   - Что же вы наделали! - вздохнула мама. - Он всегда достает трубочку сам. Надо было только надорвать пакетик.
   - Извините, - пробормотал я. - Не знал.
   - Ладно, ничего. - Она достала из сумки новый пакет яблочного сока с еще нетронутой трубочкой, которая была извлечена из целлофана по всем правилам.
   Напившись, Тимка, к счастью, задремал. Мама подняла разделяющий их подлокотник и уложила голову ребенка себе на колени.
   И все-таки, сколько ей, интересно? - пытался определить я, украдкой скашивая глаза. Узнать возраст ребенка было куда проще.
   - Сколько вашему Тимоне? - спросил я вполголоса.
   - Как вы его назвали? - неожиданно нахмурилась мама.
   - Как и вы. - Я растерялся. - Тимоня.
   - Только один человек называл Тимку так, - холодно сказала она, покачала головой - я с ужасом заметил, что ее подбородок тоже начинает дрожать - и ответила: - Полтора. Вернее, год и семь.
   Что за день! - подумал я. Неловкость на неловкости! И пролепетал:
   - Простите, я вас, кажется, чем-то…
   - А мне скоро двадцать один, - невпопад ответила она, глядя исподлобья, с вызовом, потом опустила глаза и неожиданно поведала мне историю своей жизни. Ничего особенного, ни слова сверх того, о чем и так можно было догадаться по блестящим карим глазам, по кругам вокруг них и по этому ее «скоро двадцать один», но я вдруг почувствовал, что не так уж сильно хочу спать.
   - Что ж это я, - спохватилась она в конце. - Тимку разбудим.
   - Пусть поспит. - Я протянул руку, чтобы погладить кудрявую макушку мальчугана, но наткнулся на тонкие пальцы его мамы и снова пробормотал: - Извините.
   Она кивнула и отвернулась к иллюминатору, я - в другую сторону.
   Она совсем не в моем вкусе, подумал я. Слишком усталая. Слишком вся в ребенке. Мать-одиночка, по совместительству - секретарь-референт в мини-турфирме. Нет, нет… Слишком много дефисов!
   Но что-то было в ней. Я так и не понял что, ни тогда, ни сейчас.
   Поэтому не стану кривить душой, утверждая, что от этого случайного прикосновения между нами пробежала искра, из которой возгорелось пламя, в конце концов поглотившее… и тому подобные банальности. Лучше смалодушничаю по примеру кинорежиссера, которому нужно показать жизнь героев в развитии, но жаль тратить экранное время на незначительные подробности. Возьму и напишу по-простому, огромными буквами во весь экран:
   ПРОШЛО ДВА ГОДА.
   Ну, и еще пара месяцев.
   - Кто там?
   - Я, Тимош, - признался я под звук отпираемой задвижки. А когда спустя пять секунд дверь распахнулась, неодобрительно покачал головой. - Опять босиком!
   Тимка радостно кивнул, глядя снизу вверх своими голубыми глазищами, и посторонился, пропуская меня в прихожую.
   - Ну, что же ты, начинай, - вздохнул я и пробормотал себе под нос: - Снимай куртку.
   - Снимай култку! - потребовал ребенок, нимало не смущенный моей подсказкой.
   Я кивнул своему отражению в овальном зеркале и сделал следующий прогноз:
   - Мой руки.
   - Иди мой луки! - сказал Тимка. - Вклютяй воду! Бели мыло!
   Я послушно выполнил все требования, крикнул «хорошо» в ответ на Алёнино «ужин через десять минут», прилетевшее из кухни, и взял в руки полотенце.
   - Снимай блюки! - сказал ребенок, дергая за штанину. - Надевай халат!
   - А где он? - обреченно поинтересовался я.
   - В спальне! - ответил Тимка и всю дорогу до места возмущенно ворчал мне в спину: - Где же есё? Ох, нитего не помнит! Эй, ты тего еле-еле плетешься?
   Разумеется, возмущение малыша было бы куда сильней, если бы я забыл спросить о халате.
   Все время ужина Тимошка голодным беспризорником увивался вокруг стола. Требовал:
   - Дай хлеб! - А когда я отщипывал кусочек, усугублял: - Есё!
   - Сколько тебе? Два? Три?
   - А-а. Столько! - Он показывал ладошку с прижатым большим пальцем.
   Тимка всегда вымогал ровно четыре кусочка. Первый съедал на месте, второй относил маме, третий, изрядно потрепанный, возвращал мне, а четвертый, немного подумав, отправлял в рот вслед за первым.
   После ужина наступало время следующего ритуала. Тимка забирался ко мне на колени и, тыча пальчиком в щетину над верхней губой, спрашивал:
   - Вот балада?
   Я мотал головой.
   - Нет, это усы.
   - Вот балада? - повторял он, опуская палец на сантиметр.
   - Нет, это губы.
   Маленький пальчик сдвигался еще ниже, вызывая к жизни новый вопрос.
   - Это усы?
   - Нет, - улыбался я. - Это как раз борода.
   Ребенок удовлетворенно кивал, и серия вопросов повторялась сначала. Причем оборвать ее, ответив, например: «Да, пусть это будет борода», не представлялось возможным. Нечестный ответ повергал Тим-ку в кратковременный ступор, после чего указующий пальчик превращался в грозящий и все возвращалось на круги своя.
   В свете ночника ребенок с разметавшимися по подушке кудрями походил на ангелочка. Я с трудом отобрал у спящей Алёны книжку про Буратино, переложил Тимку в кроватку и наклонился, чтобы поцеловать его - теплая щека пахла украденной со стола конфетой, - после чего с сожалением погасил свет.
   «Ужас, ужас!» - подумал я, рассмотрев зеленые цифры на часах, и провалился куда-то, едва сомкнув челюсти после отчаянного зевка.
   Когда мобильник на прикроватной тумбочке ожил и завибрировал, опасно смещаясь к краю, зеленые цифры успели измениться незначительно.
   - Да? - сказал я, выбираясь из одеяла. Как ни тихо сказал, Тим-ка услышал.
   - Папа куда пошел?
   - На работу, - не просыпаясь, ответила Алёна.
   - Надень халат! - потребовал Тимоша.
   - Не сейчас. - Я махнул рукой. Судя по голосу на том конце, проблема была нешуточная. Но и отмахнуться от малолетнего педанта оказалось не так-то просто.
   Кряхтя, он выбрался из кроватки и прошлепал в прихожую, волоча за собой халат.
   - На халат! - Но, увидев, что я уже застегиваю брюки, сменил тактику: - Где сетка?
   - Машина выехала? И когда? Уже? Хорошо, выхожу. Мы в министерство? А куда?.. Да погоди же, Тимка, некогда!
   Но годить Тимка не собирался. Пришлось, притоптывая на месте, ждать, пока он символически обмахнет щеткой одну, потом другую штанину. Алёна жаловалась, что в тех редких случаях, когда мне удавалось ускользнуть из дома, избежав чистки, Тимка долго потом стоял под дверью и причитал: «Ух блюки! Папа на лаботу, а блюки - ух!».
   В свои три с половиной он уже почти все слова говорил по-человечески, но от «ух» почему-то не мог избавиться. Как и я - от воспоминания о нашей первой встрече.
   Что за объект? Военная база? Зачем я здесь? Зачем я здесь в четыре часа ночи? Базу захватили террористы? У них в руках - оружие невиданной мощи и, чтобы вернуть его государству, нужен переговорщик?
   Я зевнул. Нет, такое бывает только в кино.
   - Мне сказали, что пропуск оставят на вахте. Посмотрите еще раз, - попросил я охранника.
   Понаблюдав с минуту, как паренек с мужественным, но заспанным лицом водит пальцем по строчкам, я сам склонился над списком, как вдруг услышал до боли знакомое:
   - Вич воч?
   - Хаф файв, - машинально ответил я.
   - МГИМО финиш?
   - Лайк ю, лайк ю, - задумчиво протянул я, оборачиваясь. - Ты почто собаку утопил, гад?
   Гера, глумясь, промычал что-то невнятное, потом махнул охраннику - «это ко мне» и галантно крутанул передо мною скрипнувшую вертушку.
   - Рад тебя видеть, - признался я, пожимая Герке руку. - Совсем не изменился, черт.
   - Зато ты… - Он смерил меня взглядом. - Настоящий Джеймс Бонд.
   - Кто ж знал, что у вас тут… - Я не закончил мысль. - Стало быть, под твоим началом придется работать?
   - Господь с тобой, я тут мелкая сошка. Главным у нас - Аркадий Петрович.
   Я придержал пальцами левую бровь, которая от удивления устремилась куда-то уж слишком высоко, и уточнил:
   - Тот самый? Нетрадиционный? Герасим кивнул.
   - Тот самый. Кстати, он ждет. Нам сюда. Этаж третий. - Зачем-то поглядел на носки моих туфель. - Ты пешком или на лифте?
   - Да ладно, по стене заберусь, - ответил я и улыбнулся: хотелось надеяться, совершенно по-бондовски.
   Обошлись без лифта.
   - Заходи. - Гера потянул за ручку высокую стальную дверь. - Только не свисти громко, денег не будет.
   Я вошел и… нет, не засвистел, сдержался. Только спросил, когда от обилия мониторов зарябило в глазах:
   - Ого! Это что, ЦУП?
   - Вроде того, - довольно усмехнулся бывший сосед по общежитию. - Ты заходи, заходи… Аркадий Петрович! Вот он, ваш отличник!
   - Доброе утро, Вадим, - донеслось откуда-то из мониторного междурядья.
   - Доброе, - согласился я, подавив зевок. Но до чего же ранее!
   За большим панорамным окном вяло занимался рассвет.
   Профессор встал. Маленькая седая голова вынырнула из-за спинки кресла, как некогда - из-за кафедры первой поточной аудитории. Я отметил, что Аркадий Петрович тоже ни капли не изменился. Впрочем, ему и десять лет назад было некуда дальше стареть.
   - Вы извините, Вадим, что пришлось вас разбудить…
   - Да ничего, не в первый раз, - успокоил я и огляделся. - А где… Знаете, меня ведь даже не предупредили, с кем мы будем переговаривать. Они еще не прибыли?
   - Прибыли, - вздохнул профессор. - Девяносто шесть дней как прибыли. Вот они.
   Безукоризненно отшлифованный ноготь постучал по стеклу большого монитора.
   Я взглянул на экран и уронил тело на стул. Вскочил. Посмотрел на профессора, потом на Герку. Медленно сел и спросил:
   - Это то, что я думаю?
   - Нет, это гайка калибра четыре тысячи восемьсот, - сообщило существо с именем тургеневского живодера и глумливо осклабилось.
   - А эти белые фигурки… Это ведь люди, да? - Я склонил голову набок, стараясь разглядеть подробности. - Или…
   - Люди, люди, - подтвердил Герасим. - Да ты не думай, наши они, человеческие. Разведчики.
   - А почему на них…
   - Это защита. Не знаю, сам такой никогда не видел. Только в кино.
   - Интересно, - пробормотал я, - какой у этой гайки должен быть болт.
   - Болт, кстати, был! - Герка хихикнул. - Нормальный болт, высотой с девятиэтажку. Только головка не плоская, а шариком.
   - И куда делся?
   - А кто его знает? Прилетел, отвинтил гайку, а сам - фьюить!
   - А-а… где это все?
   - Граница Калужской, Тульской и Орловской областей, - ответил Аркадий Петрович. - Заповедник Калужские Засеки. Охранная зона. К счастью.
   - И как окрестные жители отнеслись к этому… шапито? - Я ткнул пальцем в соседний экран. На нем красовался купол защитного цвета, который, пожалуй, слился бы с окружающими деревьями, если бы не возвышался над ними, как слон над травой. - В нем же метров сто пятьдесят, если только эти березки не карликовые.
   - Почти двести, - внес поправку Герка и снова хихикнул. - С пониманием отнеслись. Ты смотри, смотри, сейчас самое интересное начнется.
   Но даже после предупреждения я не смог сдержаться, глядя, как невидимая сила в один миг разметала по полю фигурки в смешных надутых скафандрах. Наши фигурки, человеческие.
   - Что с ними? - Я вскочил. - По ним стреляли?
   - Да нет, это они сами - от неожиданности. Их просто немного… отодвинули. По крайней мере, так они описали свои ощущения, когда вернулись.
   - Так они живы? А эти двое, которые упали?
   - Погоди, сейчас поднимутся. Да ты не волнуйся, Вадь, это же запись. Все-все живы, - успокоил меня Герка, а потом зачем-то добавил: - Пока.
   - Дальше ничего интересного. - Аркадий Петрович проводил взглядом разведчиков, похожих на белые пешки, в панике покидающие шахматную доску, и щелкнул кнопкой на пульте. - Взгляните-ка лучше вот на это. Эту запись передали на третий день на всех телевизионных частотах. Хорошо еще слабым сигналом.
   - Ага. А еще хорошо, что в окрестных деревнях не так много телевизоров, - подхватил Герка, улыбаясь чему-то. - Ну, и что передача черно-белая.
   - Пока что белого маловато, - заметил я, глядя на темный экран, и прислушался. - А что это за звук? Это из колонок? Как будто кто-то…
   - Сейчас, я сделаю погромче, - сказал профессор. - Секундочку… Вот.
   В следующее мгновение по залу разнеслось громоподобное:
   - ПОИСКОВ ЗОНУ СПЕРВА ПОДЕЛИВ НА КВАДРАНТЫ, МЧАЛИСЬ, ПОДОБНО ГОНИМОЙ КОСМИЧЕСКОЙ ПЫЛИ, К ЦЕЛИ СТРЕМЯСЬ, СЛОВНО ЧЕРВИ ВГРЫЗАЛИСЬ В ПРОСТРАНСТВО, ОПЕРЕЖАЯ ДВИЖЕНЬЕ НЕСПЕШНЫХ ФОТОНОВ…
   - Простите, получилось слишком громко.
   - Да ничего, - сказал я, отнимая ладони от ушей.
   Когда звучащий из динамиков голос стал тише, я понял, что не ошибся, это действительно были стихи. Какое-то архаичное пятисто-пье, мало подходящее для описания космического перелета, или о чем это с таким пафосом вещал голос. Однако вскоре мне стало не до него, потому что сквозь темноту экрана наконец проступило изображение.
   - Господи! - Я прильнул к монитору, хотя первым моим порывом было как раз отшатнуться. - Это фото или видео?
   - Видео, - ответил профессор. - Просто он почти не двигается.
   - Да уж, малый не суетлив, - поддакнул Герка.
   - А это… это всё руки? - спросил я.
   - Или щупальца, - сказал Гера. - А может, пальцы. Кстати, их ровно сорок восемь.
   - А-а… где еще два? - сморозил я очевидную глупость и получил достойный ответ.
   - Может, на спине? Спиной он еще не поворачивался.
   - А вот эти вот? Ну, как будто лампочки…
   - Предположительно, глаза.
   - Ой!
   - Я же говорил, иногда он двигается. В основном лицом. Наши физиономисты различили на этой записи больше десятка выражений.
   - Больше десятка!
   Я рассмеялся, чувствуя себя подростком, если не сказать мальчишкой! Да и как тут не почувствовать: ведь вот же оно, воплощение мальчишеских грез, пялится на меня с экрана своими глазами-лампочками, шевелит руками-щупальцами, поводит из стороны в сторону огромной трапециевидной… наверное, все-таки головой. Даже сердце кольнуло: вот оно! Не ради африканских божков, европейских дипломатов и азиатских бизнесменов, не говоря уж о психопатах всех мастей. Вот ради чего ты проучился восемь лет, а потом еще десять - оттачивал профессиональные навыки.
   Кстати, умение справляться с детским восторгом - не один ли из них?
   - Вы сказали, девяносто шесть дней? - вспомнил я. - Это получается…
   - Шестое июля, - подсказал Гера. Я кивнул и пробормотал под нос:
   - Бойся данайцев, дары приносящих в июле. - Потом обернулся к профессору: - Это ведь он говорит? По-русски?
   - Или синтезирует человеческую речь. Точнее сказать трудно. Контакт до сих пор не установлен. У нас нет ничего, кроме этой записи.
   - Но почему стихи? И такие странные… Может, они уже прилетали? Сотни лет назад?
   - Ага, тысячи, - хихикнул Герка. И добавил серьезно, а может, кто его разберет, снова пошутил: - Я тоже так подумал, когда увидел черно-белое изображение.
   - А вы пытались выйти с ними на связь? Стихами или… как обычно?
   - И так, и так, - кивнул Аркадий Петрович.
   - И что?
   Профессор только развел руками.