Овчинников Олег. Последняя тысяча слов

   Черт с ними, с дорогими сортами коньяка, с досадой думал он, пусть катятся с мелким дребезгом вслед за отлетающими вальдшнепами под звуки валторн - но этим утром он остался без "галстука"!
   Впрочем, кому нужен галстук на курорте?
   В аэропорту он остановил такси - казалось, одним своим насупленным видом - и пропустил вперед Светлану.
   - Говори ты.
   - Нашел себе бесплатного гида-переводчика? - усмехнулась она и, с улыбкой наперевес впорхнув на пассажирское кресло, продиктовала название отеля.
   В номере Света немного попрыгала на кровати, позвенела бутылками в минибаре, пощелкала каналами уникома и потянула с мраморной стойки коричневую кожаную папку.
   - "Дорогие постояльцы отеля "Четыре Сезона"", - с выражением прочла она и прокомментировала: - Да уж, не дешевые! "Администрация отеля просит Вас ответить на несколько вопросов. Ваши ответы помогут нам в дальнейшем..." - И рассмеялась, показывая Борису простой карандаш.
   Борис кивнул.
   - Дешевый... Дешевые... - он тщательно подбирал слова, помня, что "отель" и "апартаменты" уже выветрились из его головы. - Дешевая гостиница! Экономят на... - нет, авторучку ему, пожалуй, тоже не потянуть, писалках... с шариками.
   - Писалках с шариками? - повторила она, и поднятые брови отразили приятное удивление. - А, поняла! У тебя в голове опилки и длинные слова тебя только огорчают.
   - Да, я такой, - охотно согласился Борис и, расплющив нос указательным плацем, громко засопел, изображая огорченного Винни-Пуха. Вероятно, в этот момент он скорее напоминал Пятачка, но Светлана все равно хохотала до колик, так что Борису пришлось отобрать у нее карандаш, чтобы ненароком не укололась. Тут только до него дошло, что Свету удивило не то, что служащие отеля положили в папку карандаш вместо ручки, а то, что они даже не удосужились его заточить. Видимо, просто не ожидали, что приехавшие отдыхать постояльцы станут тратить время на заполнение анкеты, суть которой сводится к единственному вопросу: "Устраивает ли Вас наш сервис настолько, что Вы готовы оставить некую сумму чаевых в специально прилагаемом конвертике?"
   - Да, тупой, совсем тупой, - согласился он, потрогав карандаш пальцем. - Бе... Бе... - Собственно, он только собирался добавить "безнадежно".
   - Ты заикаешься? - удивилась Света.
   - Нет, я не за... зззз...
   Борис резко отвернулся к стене. Его взгляд отражал ту самую безнадежность, о которой он уже не мог... и никогда больше не сможет сказать вразумительно.
   В аквапарке Борис съехал по разу с каждой горки и решил, что укатался покруче иного сивки. Он оставил Светлану в одиночку визжать от восторга в темных извилистых трубах, а сам устроился в тени под гигантским тентом, где для таких, как он, утомленных отдыхом были установлены жесткие сетчатые раскладушки. На соседней раскладушке, заметно сутулясь, сидела девочка лет пяти и читала книгу. "Усатый-полосатый" прочел Борис на обложке и улыбнулся, подумав, как мало изменился мир за последние тридцать лет. В детстве у него тоже была такая книга. Девочка читала очень старательно, вслух.
   - Стала девочка учить котенка говорить. "Котик, скажи: мя-чик". А он говорит: "Мяу!". "Скажи ло-шадь". А он говорит: "Мяу". "Скажи..." "Скажи..."
   Девочка замолчала. Из-под надвинутой на нос бейсболки Борис с каким-то болезненным любопытством подглядывал, как она беззвучно шевелит губами и морщит еще не приспособленный к этому лобик, силясь собрать из букв сложное слово. Девочка оторвалась от книги, беспомощно огляделась вокруг и встретилась с ним взглядом.
   - Дяденька, вы же русский? - решительно спросила она.
   - Конечно, - не стал отпираться Борис. Изображать спящего было поздно.
   - Тогда прочитайте мне, пожалуйста, вот это слово, а то я не понимаю.
   Борис с улыбкой склонился над раскрытыми страницами.
   - Скажи... э... эээ... - и не дожидаясь настороженного взгляда девочки, выдавил из себя жалкое: - Мяу-мяу.
   Он ошибался, мир сильно изменился даже за последние тридцать дней. Теперь он, как и котенок, не мог произнести "Э-лек-три-че-ство". Даже по складам.
   - Вот какой глупый котенок, - рассеянно пробормотал Борис, возвращая книгу маленькой хозяйке, в глазах которой читалось разочарование во всем взрослом мире.
   Борис спрятал неловкость под бейсболкой, но подремать так и не сумел. Минут через двадцать явился Светик, счастливый и мокрый.
   - Айда, - сказала она и протянула руку. - Примем внутрь каких-нибудь алкоголистических напитков.
   Вот у кого никогда не возникнет трудностей со словами, с завистью подумал Борис. Правда, научиться говорить правильно Светику тоже едва ли грозит. Подумаешь, суффиксы, приставки... Забыла слово - немедленно придумай новое. И что самое интересное, такая манера речи нисколько ее не портит, напротив, добавляет трогательного очарования.
   - Котенок, - сказал он, глядя ей вслед. Сказал вслух, но так тихо, как будто скрывал что-то от самого себя.
   Борис покачал головой. ИНДРА, ИНДРА! Дисфункция ты моя инволюционная... Что же ты со мной делаешь?
   Наутро, с опаской заглянув в зеркало, Борис увидел в нем человека, который взял от жизни все и слегка надорвался. Зато на собственном опыте убедился, что для хорошей вакханалии, оказывается, вовсе не обязательно собирать толпу. Достаточно и двух человек, было бы желание - яркое, взаимное... Но то было утром, а сейчас, после теплого душа и двух баночек живительной "Пепси", Борис чувствовал себя вполне умиротворенным.
   Гладкие прутья плетеного шезлонга впивались в непривычную к загару кожу. Можно было подложить кокосовый матрас, но для этого требовалось убрать Светину голову со своего локтя, встать, да к тому же проделать шагов десять по горячему песку. А ему хотелось лениться. Он так давно не воспринимал лень как самоценное занятие. Оказывается, зря.
   Невдалеке о чем-то шептало море, спокойное как его последняя энцефалограмма. Ни единого всплеска.
   - Знаешь? - сказала Света. - Вот говорят, что мы, девушки, любим ушами. А мне ты больше нравишься такой, как сейчас, молчаливый.
   - Де-евушка, - издевательски протянул он.
   - Не придирайся!
   - Де-евушка, - повторил он и нахально захватил ее губы своими. Светины губы были мягче и пахли красным вином и апельсинами.
   - Нет, правда. Ты стал таким нежным, таким внимательным. И, главное, у тебя появилось время, чтобы выслушивать все мои глупости. Ты больше не треплешься по уникому с "калеками" по бизнесу, можешь за целый день ни разу не взглянуть на часы... Мне правда нравится. Очень-очень.
   А он только гладил ее волосы и довольно щурился на солнце, мало-помалу постигая то, что с детства понимали иные царственные особы. Иногда слова только мешают понимать друг друга.
   "А ведь можно жить! - думал он, и грудь его, казалось, вбирала в себя по кубометру морского воздуха за вдох. - Пока не иссякла кредитная карточка, пока ты еще в состоянии сказать официантке на одном из четырех языков, которыми владел когда-то, или хотя бы показать на пальцах: "Пожалуйста, пару пива и какой-нибудь еды" - очень даже можно жить!"
   Света права. Он стал больше слушать. Впервые в жизни у него хватало на это времени. Но это еще не все. Он и слышать стал лучше. И зрение как будто улучшилось. Теперь он подмечал такие нюансы, на которые не обратил бы внимания еще месяц назад. Например, что Светик по три раза на дню меняет наряды, а когда красит ресницы, всегда немного приоткрывает рот. Что же делает с ним странный недуг с именем ведического божества? Вот уж воистину Индра-громовержец, действует не хуже молнии: сперва ка-ак жахнет прямо в мозг, а потом - либо мгновенная смерть, либо просветление. И кем он станет, когда синдром наиграется с ним? Калекой? Или, напротив, сверхчеловеком, который ничего не говорит, потому что все знает?
   Профессор Станкович, ответьте, пожалуйста! Хотя бы подмигните.
   Борис улыбнулся. Сегодня он без жалости, а скорее с непонятной гордостью, словно ребенок с молочными зубами, расстался с "такси", "азалией" и "бессонницей", а совершенно необходимый в этих широтах "кондиционер" переименовал в детскую "холодилку".
   Жаль только, что вместе с лексиконом не омолаживается весь организм, глядя на Свету, думал Борис. Он украдкой провел рукой по собственной шевелюре, которую тоже можно было назвать густой и даже непокорной, но, увы, разве что в седьмом классе, и пришел к выводу, что перебирать в пальцах ее волосы гораздо приятнее. Из озорства, от нечего делать или из желания перечудить экстравагантные прически аборигенок, Светик этим утром соорудила на голове нечто несусветное: семь косичек, дерзко торчащих во все стороны и украшенных семью разноцветными и огромными, как у первоклассниц, бантами.
   "Семицветик мой!" - с нежностью подумал Борис. С той нежностью, на какую только способен немолодой уже человек, на пороге окончательной стабильности узнавший, что жизнь, которую, казалось бы, проще уже тихонько дожить, чем исправить, еще способна преподносить приятные сюрпризы. - Пусть у меня осталась всего тысяча слов, но все их я прошепчу тебе на ушко".
   Судя по всему, ждать этого момента оставалось недолго.
   Ее настроение было переменчиво, как субтропическая осень. Или это погода подстраивалась под перепады ее эмоционального ритма? Казалось бы, только что все было сверкающе-безоблачно, но вот подул ветер с севера и пригнал из-за далеких гор стаю туч, прохудившихся, пока пролетали над пиками. И вот-вот уже прольется ненужная влага, которая никому не принесет облегчения.
   - Ну? - спросил он, на ранней стадии заметив ее упрямо вздернутый подбородок и немигающий взгляд, направленный на залив.
   - Ничего!
   - Ну, ну, ну...
   Он завладел ее плечом, а следом и взглядом.
   - Где-то там, - она упрямо отвернулась, указывая на море подбородком, - когда-то жила русалочка. Она пожертвовала голосом ради любви. А ты? Тоже отдал свой голос за пару стройных ножек?
   Борис с сомнением взглянул на свои ноги. Пляжные шорты позволяли заметить: ноги как ноги. Жертвовать ради таких чем бы то ни было не имело смысла.
   - Ты охладел ко мне, - спокойно сказала она. - Уже три дня ты не называешь меня де-евушкой. И я уже не помню, когда ты последний раз признавался мне в любви. Все прошло? Опять? Нет, ты ответь! И что дальше? Снова свидания в режиме "сутки через тридцать", а через полгода - последний звонок?
   Он закусил губу и помотал головой, надеясь, что глаза его искрятся искренностью.
   - Ты ведь не любишь меня, - пристально глядя исподлобья, сказала она.
   - У-у... - отрицательно промычал он, понял, что сморозил глупость, и поспешил исправиться: - Угу. - Лучше, однако, не стало. - Глупышка! нашелся он и попытался погладить ее по голове.
   Она отстранилась, не отводя взгляда, покачала головой.
   - Не любишь!
   - Глупышка!
   Она приблизилась, взяла его лицо своими мягкими ладонями.
   - Ну. Неужели так трудно сказать: я люблю тебя, Света? Я же не требую невозможного. Просто скажи.
   Борис пожевал губы, чуть не плача. Трудно. Иногда просто невозможно он знал это по своему лексически благополучному прошлому. Именно эта фраза давалась ему с трудом всегда, даже когда он без напряжения оперировал "форексами", "фьючерсами" и "франшизой". А уж теперь... Он мог проо-ля-лякать ей, как француз, или проулюлюкать, как разбойник, но совершено не мог выдавить из себя эти пять звуков, когда между двумя слогами, похожими, как китайские близнецы, вклинивалась Бескомпромиссная Буква Б.
   "Я люблю тебя, глупышка!" - хотелось раз за разом повторять ему, но получалось только:
   - Глупышка... Глупышка...
   Так называла его мама в раннем-прераннем детстве. Если верить семейной легенде, именно это слово Боря произнес первым, раньше даже, чем "мама" и "папа". И до своего второго дня рождения, услышав обращение Боренька или Бориска, недоуменно оглядывался по сторонам. Кого это вы зовете? Неужели меня? А кто же тогда Глупышка?
   Он снял с пояса свой новый уником - специальный, приобретенный в отделе для глухонемых, оснащенный крошечной клавиатурой. Напрягая глаза и непослушные пальцы, вбил пять несчастных букв и нажал клавишу озвучки.
   - Лю-блю, - пропищал электронный голосок, точно о порожек споткнувшись о среднюю "б".
   - Глупышка... - повторил Борис, добавляя фразе человечности.
   - Хватит! - Она порывисто выскочила из-за столика. - Заладил! - и бросилась мимо регистрационной стойки на улицу.
   Борис тоже вскочил и бросился, но не за ней, а в номер.
   Он ворвался к себе, похожий на разъяренного тигра. Невнятно мыча, принялся раскрывать чемоданы, выдергивать из шкафа выдвижные ящики и вытряхивать их содержимое на ковер. Выхватил из папки карандаш и до хруста сжал в пальцах, исторгнув вопль разочарованного хищника. Тупой, до чего же он тупой! В таком состоянии от него никакой пользы. Жаль, что в номере нет электронного повара, посетовал Борис. Разобрал бы сейчас, наверняка добыл бы чего-нибудь колющего и режущего, а так... Он пошарил взглядом в куче грубо вырванных со своих привычных мест предметов и устремился в ванную.
   Искомое обнаружилось здесь, на мраморной полочке под зеркалом.
   - Ура! - рявкнул он, но рявканье вышло вяканьем, "ура" без средней буквы не звучало.
   Это был бритвенный станок с поражающим воображение числом плавающих лезвий. Нервными, трясущимися руками Борис начал отдирать резиновый уплотнитель. В конце концов отодрал, умудрившись при этом сделать почти невозможное - порезать палец. В принципе, это могло бы послужить поводом для судебного иска к компании-производителю "самых безопасных в мире бритв", но наверняка у них в инструкции есть пункт о вандалах. К тому же где найти адвоката для клиента, который не в состоянии сформулировать суть претензий?
   Он устроился прямо в изголовье кровати, не обращая внимания на то, как кровь из порезанного пальца капает на шорты и наволочку, а из-под лезвия во все стороны разлетается кудрявая древесная стружка. С непривычки процесс заточки занял у него несколько минут, причем результат все равно выглядел довольно плачевно. А до чего неловко сидел в руке карандаш!
   Когда же он в последний раз занимался этим? - роясь в папке в поисках чистого листа, попытался вспомнить Борис. Не отдавал команды голосом, не набирал на клавиатуре, а просто писал что-либо от руки. Личная подпись под документами не в счет, хотя и здесь он давно уже научился обходиться электронной копией. Получается, очень давно. Едва ли не со школы.
   Медленно, стараясь, чтобы неуклюжие буквы не наползали друг на друга, Борис стал писать. Начал он так: "Той, которая сумеет разобрать мой почерк..."
   И это не было предсмертной запиской. Более того, именно сейчас, беспомощный и безгласный, как новорожденный младенец, Борис остро чувствовал, что стоит на пороге новой жизни. Лучшей ли, худшей ли, наполненной привычным одиночеством и радужными перспективами карьерного роста или постоянной борьбой за выживание и теплом близкого человека. Неважно! Главное - новой.
   "Кажется, я понял, - подумал Борис и карандашный грифель замер на середине какого-то слова на "лю". - Это просто шанс. Еще один шанс. Спасибо вам, профессор!"
   май 2003