Страница:
Вдруг в зале ахнули: на экране возникли знакомые лица - те самые, что маячили сейчас за стеклом. Мрачный старик, негр, еще какие-то в темных костюмах с галстуками медленно спускались по широким ступеням, вокруг суетилась пара журналистов с камерами и микрофонами. Диктор сообщил, что в город прибыла высокая делегация с дружеским визитом. У Капитолины задрожали губы, испуганным домиком поднялись брови: что делать? Выключить? Оставить? Информация явно из тех, что больным смотреть не рекомендуется... Она выразительно смотрела на Кривуленцию, но та, как назло, была занята разговором со стариком и не замечала происходящего безобразия. А дела пошли еще хуже: журналисты брали у старика интервью, он глядел прямо в зал прозрачными голубыми глазами и рассказывал о своих планах. Правда, доброжелательный баритон диктора, совсем перекрывший английскую речь гостя, не поведал зрителям ничего особенного: налаживание дружественных связей, обмен опытом, посещение музеев и театров, завода и самодеятельного митинга в поддержку безработных Запада.
Пошел сюжет о династии сталеваров, Капитолина судорожно вздохнула. Может, Кривуленция вообще ничего не заметила и ситуацию можно не обсуждать? Больные, вроде бы, сидят спокойно, смотрят равнодушно, ничего они такого и не увидели. Комиссия двинулась, наконец-то, дальше. На всякий случай Капитолина поскорей включила пленку со звериным фильмом. До конца оставалось досмотреть совсем немного, и вскоре больные были отпущены на продолжение хозяйственных работ.
х х х
Вечером Серафима была приятно поражена тишиной, наступившей в палатах сразу после отбоя. Никто не слонялся по коридорам, не торчал в умывалке, не жаловался на головную боль. Было хорошо известно, что после произведения необходимых записей в журнале Серафима отправляется дрыхнуть в подсобку и только изредка, когда надо отправлять в лабораторию ночную серию анализов, проходит по коридору, тяжело вздыхая и хлопая сонными глазами.
В палатах же сна не было ни в одном глазу. Каждому хотелось рассказать об увиденном и обменяться мнениями насчет коснувшихся их событий. Ведь какие, оказывается, важные птицы залетели в их убогие стены! И что из этого следует? Высказывались самые разнообразные предположения.
- Нас теперь расформируют! Разгонят по другим таким же заведениям, вещала звенящим шопотом Софка, подпрыгивая от волнения на кровати. - Эти иностранцы, они же все разнюхали, все прошпионили, и теперь больницу придется закрыть. Кабониха говорила, будут сортировать по характеристикам. У кого очень хорошие, могут даже отпустить. А у кого совсем плохие - ррраз и в Кардиналку!
- Хватит тебе каркать, - буркнула из своего угла Раиса. - Кто их видел, наши характеристики? Откуда тебе вообще известно, что на тебя есть характеристика и что именно там про тебя написано? Может, ты и диагноз свой наверняка знаешь, если такая умная? Да и вообще - кто будет из-за каких-то там делегатов-депутатов такое здоровенное заведение закрывать?
- Каких-то! Сама ты какая-то! - шипела Софка возбужденно. - Ты по-английски-то понимаешь? Нет? А вот Оля Баскина закончила английскую школу и она сказала потом мне и Кире Ивановне, что старикан в клетчатом говорил совсем другое, чем нам переводили. Он сказал, что все эти люди, - Софка понизила голос и опасливо покосилась на дверь, - важные-преважные персоны из мирового общества и они проверяют здесь права. Вот. Так что эти иностранцы могут нам очень даже боком выйти. Правда, Жень?
Женька не ответила. Ей не хотелось ни спорить, ни даже включаться в разговор. Раньше, когда Софка была постоянно обижаема соседками по шестой палате, Женька жалела ее, хотя и сторонилась вечной софкиной боязливой суетливости. А теперь даже и поворачиваться не хотелось туда, где встрепанная Софка восседает на валентининой кровати. Уже прошло почти два месяца, как Валентину забрали в бокс после тяжелой процедуры в кабинете Вадима Сергеевича, и не осталось никакой надежды на ее возвращение. Особенно ясно это стало после перевода Софки на валино место, и Женька не могла теперь смотреть на нее без неприязни.
Больше всего сейчас Женьке хотелось тишины, чтобы можно было спокойно погрузиться в яркий, красочный и волнущий мир грез - о Димке летом в деревне, о Димке во время их последней встречи, и о димкиной теперешней жизни, которую она на ходу придумывала.
- Да ладно вам, девочки, не спорьте, - сказала Нина Павловна мягко, как она всегда говорила. - Ну, была комиссия, может быть и важная, так ведь она уже ушла, и теперь, наверное, все будет снова как раньше.
х х х
Нина Павловна ошиблась - как раньше не стало, а стало все по-другому. Уже с утра в отделении чувствовалось необычное напряжение. Петровна как-то особенно въедливо проверяла уборку в палатах и заставляла отдраивать все до блеска. На кухне стояла подозрительная тишина, и от того, что Седьмая Вода не орала, как обычно, на своих подручных, было даже не по себе.
Во время линейки у Дарьи тоже было озабоченное лицо. Она долго осматривала нестройный ряд полосатых рубашек и черных юбок, поджимала губы, велела Рыжей Зинке пойти к Петровне получить новые тапки. Потом объявила:
- Вадима Сергеевича сегодня не будет. Он занят. Кабинеты номер четыре, пять и восемь закрыты на дезинфекцию. Не надолго. Так что процедур сегодня будет немного. У кого останется свободное время до обеда - по коридорам не шататься, не шуметь, сидеть тихо в своих палатах, читать газеты.
Помедлив и оглядев удивленные лица, Дарья как бы неохотно добавила:
- У нас могут быть посетители. Не бойтесь, отвечайте на вопросы. Только подумайте как следует вначале, что сказать! А то вам же потом хуже и будет. Не сбивайтесь в кучу, ведите себя прилично, солидно. Ясно?
Конечно, ни черта было не ясно - что за посетители, с чего это они будут общаться напрямую с больными (в жизни такого не было!), и почему сегодня не будет уколов и таблеток. Но вопросов задавать не полагалось. Даже Дарье, хотя она была самая лучшая староста во всей больнице; все же, чтобы оставаться старостой, ей надо было держать дисциплину.
...В музыкальной комнате Женька пробыла довольно долго. Лауреат Лауреатович был явно озадачен показаниями приборов и ставил одну и ту же мелодию несколько раз подряд, пожимая в перерывах плечами и взлохмачивая свою и без того растрепанную шевелюру. Женька была вовсе не против откинувшись в кресле, она с удовольствием пускалась в плавание по волнам воспоминаний, все дальше и дальше уходя в глубину времен. Вот снова появилась та же картина, что и вчера во время работы в швейной мастерской. Бабушка крутит неторопливо колесо старенького "Зингера", ловко направляет движение ткани, близоруко наклоняясь к шитью... Бабушка? Никогда не думала Женька, что у нее есть (была?) бабушка... Женька вообще не помнит своего детства, вся ее осознанная история велась всего лишь с восьми лет, со времени поселения у тетки Клавы, но это видение с бабушкой очевидно более давнего происхождения...
Женька попыталась как следует сосредоточиться на этой сцене. Ей хотелось посмотреть, что будет дальше - может, бабушка повернется и скажет что-нибудь, или подойдет, поправит одеяло, подоткнет подушку? Но тут Лауреат Лауреатович велел снять наушники, отцепил датчики и принялся задавать какие-то совершенно дурацкие вопросы.
Ведь ясно же, что перед ним лежит медицинская карта и в ней записана вся ее, женькина, больничная история. Там много такого, чего и Женьке неизвестно. Что нового может сказать Женька? Да, она себя хорошо чувствует. Нет, никаких особенных ощущений. Да, все в порядке. Нет, ни конфликтов, ни наказаний последнее время не было. Нет, ничего особенно хорошего тоже не было. Нет, ни посылок из дома, ни писем.
Лауреат Лауреатович подходит к окну и смотрит на облетающие деревья, колупает краску на подоконнике. Потом опять принимается за распросы. Два месяца назад ее направили в КАРД? Да. А потом вернули? Да. А почему? Плохо стало по дороге. Целый месяц после этого она лежала в боксе? Да. Что ей там делали? Ничего. Совсем ничего? Совсем. Кормили только. И вот уже месяц, как она снова в отделении? Да. И как самочувствие? Хорошее.
Хорошее, так хорошее. Лауреат Лауреатович безнадежно махнул рукой. У него был обиженный вид - то ли он досадовал на свою несообразительность, то ли на барахлившие приборы, то ли на что-то в больничных делах, что было ему неподвластно. Рассеянно глядя в разложенные на столе бумаги, он велел Женьке идти.
Проходя широкими коридорами процедурного отделения, Женька размышляла: не было ли у Димки неприятностей за то, что он не довез ее до Кардиналки. Вполне могли быть. Он, конечно, это знал, и все равно пожалел Женьку, отвез обратно. Придумал повод... мало ли существует средств, чтобы человек потерял сознание. Ну, наверное, ничего уж такого особенно плохого с ним за это не сделали? Вообще-то Женька не имела понятия, как можно наказать провинившегося врача. Способов наказать пациента множество... Но можно ли отправить существо в белом халате, например, в штрафное отделение?
Задумавшись, Женька повернула в свой коридор и остановилась от удивления: страннейшая сцена предстала перед ней. Посредине коридора, спиной к Женьке стояла незнакомая женщина очень большого роста и мощного телосложения. Она была одета в темные брюки и шерстяной свитер сочного кирпичного цвета. Длинные, слегка вьющиеся волосы удивительной дамы были схвачены сзади резинкой. Незнакомка смотрела на девчонок, которые - да что это с ними? - забыв все существующие правила поведения и утреннего дарьиного специального предупреждения, столпились в кучу, что-то, кажется, разглядывая или даже щупая руками. Секунду Женька раздумывала, убежать ли ей обратно в процедурный от греха подальше, или все-таки посмотреть, что же такое происходит. В этот момент странная посетительница обернулась. Женька остолбенела: мужчина! Тот самый, что приходил вчера с клетчатым стариком и негром и был одет в кожанную безрукавку. Тогда не видно было этого удивительного хвостика сзади... Кто бы мог подумать, что где-то мужчины носят такие прически!
Иностранец уставился на Женьку, а она - на него. Но сигнал опасности тут же зажегся в сознании: правило номер четырнадцать предписывает при появлении незнакомых лиц стоять прямо, руки по швам, голову опустить. Только Женька хотела принять надлежащую позу, как мужчина заговорил.
- Ви тоже наверное хотеть вкусный конфет? - у него оказался низкий, приятный голос, но акцент придавал ему большую долю комичности. Однако избыточная вежливость проявлялась во всем: мягком голосе, наклоне головы, движении руки в направлении девчонок, все еще суетливо толпящихся неподалеку. - Кушайте конфет, это разрешено.
Женька мотнула головой. Она не понимала, что происходит, но знала наверняка, что в таких сложных ситуациях лучше всего быть в стороне от толпы. К тому же ей хотелось как следует разглядеть иностранца: все равно правило четырнадцать было нарушено... Поразительно, что поблизости не было никого из больничного начальства; видимо, поэтому девчонки так странно себя ведут.
Решив, что Женька не любит сладкого, мужчина в свитере подошел поближе и протянул ей руку.
- Разрешите представиться, Алекс Потомак.
Женька испугалась этого жеста и отпрянула к стене. Что ему надо? Протянутая рука в здешних местах означала приказ что-либо отдать. Но у Женьки в руках ничего не было, и она показала иностранцу пустые ладони.
Тут он сделал совсем странное. Подошел еще ближе, взял женькину руку и подержал какое-то время в своей. При этом смотрел прямо ей в лицо!
Женьку как будто облили кипятком. Вот уж чего она никак не ожидала от члена этой важной комиссии! Сколько комиссий побывало в третьем нижнем отделении за эти четыре года, но так себя никто не вел. Ладонь, которую иностранец уже отпустил, была как раскаленная болванка, а лицо пылало так, что на глаза выступили слезы. Сквозь их пелену Женька могла разглядеть, что ее визави был тоже сильно смущен. Наверное, он все-таки не хотел ее обидеть, просто у них там где-то далеко были совсем другие понятия о приличиях.
В это время в месте скопления народа появилась Кривуленция и быстро навела порядок. Свободные от процедур пациенты были посланы в актовый зал на репитицию хора. Кому еще надо было посетить кабинеты в процедурном, отправились туда. Иностранец с хвостиком и еще один, в строгом темном костюме, которого Женька не заметила, были подхвачены, окружены вниманием и поведены в комнату отдыха. Коридор мгновенно опустел.
В растрепанных чувствах Женька пришла в свою палату. На хор было совершенно неохота, и она решила, что в такой суматохе, какая теперь царит в отделении, ей ничего за это не будет. В палате уже сидела Лидка. Помаргивая от волнения белыми ресницами, она рассказала Женьке последние новости.
Спустя полчаса после завтрака в отделение явились двое - инстранец с хвостиком и парень в костюме, который оказался вовсе не иностранцем, а специальным сопровождающим этого важного посетителя. Кривуленция уже была наготове и бодро запела им вечные песни про "прогрессивные методы и продуманные программы", но у иностранца, видать, было что-то на уме. Остановившись посередине коридора, он достал из кармана телефонную трубку и стал что-то в нее по-своему говорить. Лидка как раз в это время шла в процедурный к Берте. Боясь проходить мимо посетителей, она встала в сторонке, глядя к себе под ноги и ожидая подходящего момента для попадания в другой корпус. Поскольку иностранец разговаривал довольно долго, возле Лидки собралось еще несколько девчонок, которые тоже хотели пройти в другую половину коридора и, к тому же, кто-то пришел из любопытства. Кривуленция не успела их разогнать, потому что сопровождающий тоже послушал трубку и что-то ей сообщил. По-видимому, Кривуленции надо было срочно куда-то идти, и на лице у нее появилась невозможная смесь ненависти, возмущения и страха. Она так глядела на иностранца, будто он вот-вот откроет свой кожаный дипломат и вынет оттуда листовки, или бомбу, или еще что-нибудь такое же ужасное. Но строгий молодой человек заверил ее, что непременно за всем присмотрит и она, Каролина Борисовна, может быть совершенно спокойна, отлучаясь всего-то на пятнадцать-двадцать минут.
Кривуленция понеслась в административный корпус, а иностранец тут же начал оправдывать ее худшие опасения. Он таки открыл свой дипломат и достал оттуда здоровенную коробку. Обращаясь к застывшим от удивления девчонкам, он объявил, старательно выговаривая слова:
- Мое имя Александр Потомак. Я рад быть у вас в гостях. Я специально учить русский язык, чтобы сам говорить. Я хочу угощать вас этим конфет. Пожалуйста, кушайте.
И поставил раскрытую коробку на пустую коридорную тумбочку.
Девчонки в оцепенении разглядывали содержимое коробки. Конфет там вовсе и не было. Были золотые и серебряные шарики, каждый в своем углублении синего дна. Тяжело повисшую паузу прервал молодой сопровождающий. Доброжелательно улыбнувшись, он сказал спокойно:
- Угощайтесь, не робейте! Это конфеты такие, не опасно.
Обратившись к иностранцу, он спросил, можно ли ему тоже попробовать, и, получив утвердительный ответ, запросто протянул руку, взял золотой шарик, развернул бумажку и показал глазеющим девчонкам: вот, мол, смотрите, всего-навсего шоколад, а потом отправил конфету в рот.
Что тут началось! Рассказывая, Лидка заливалась тонким смехом. Сначала брали по одной конфете, разворачивали и чинно ели. Потом кто-то понял, что неплохо было бы сделать запасы. Стали хватать горстями. Но конфеты, конечно, довольно быстро кончились, и предметом повышенного внимания оказалась разноцветная коробка. Щупали бумагу, хотели даже оторвать кусочки на память, а потом кто-то - кажется, Раиса - подцепил сбоку картонку дна и - ах! открылся второй такой же блестящий конфетный парад.
Лидка так смеялась, изображая в лицах, как хватали конфеты Зинка с Кабонихой, что закашлялась и долго не могла успокоиться. Женьке было уже не до смеха. С жалостью смотрела она на худенькие лидкины плечи, желтые пальцы, прижимающие к лицу скомканное вафельное полотенце, и сердце сжималась от страха: последнее время Лидке было все хуже и хуже. Тонкая сеть морщин легла на лицо, и синяки под глазами уже не проходили за выходные. Лидка старалась держаться и не жаловалась врачам - только бы не попасть в боксы. Вот и сейчас она душила свой хриплый кашель, чтобы не услышали сестры, а откашлявшись, слабо улыбнулась:
- Кто бы мог подумать, Жень, что мы будем тут шоколадными конфетами угощаться? Может, и правда, лучше станет, а?
- А что, вполне возможно, - кивнула Женька серьезно. - Ты уж давай, держи хвост пистолетом, может быть, все изменится...
Веснушчатое лидкино лицо прояснилось. Она достала из кармана блестящий фантик, и, закладывая за ухо непослушную прядь тонких белых волос, стала разглаживать его, что-то даже напевая. Женька сглотнула подступивший к горлу комок. Вот бы процедуры отменили еще на пару недель! Иначе Лидке долго не продержаться...
Хлопнула дверь, в палату ворвалась встрепанная Софка. Срывающимся от радости голосом она объявила, что у нее есть две конфеты (с разной начинкой!) и три фантика, и она готова сейчас же меняться.
х х х
На следующее утро Дарья не могла сдержать улыбки, глядя прихорошившихся обитателей третьего нижнего. Видно, ночью и спозаранку была проведена основательная работа: белоснежные воротнички ложились на выглаженные рубашки; к тому же на свет божий были вытащены из тайников всевозможные украшения: заколки, бантики, брошки, колечки, браслетики, пояски. А прически! Дарья только качала головой:
- И что это с вами сегодня, красавицы? На бал собрались? Что-то у меня сегодня в расписании нет такого пункта...
В принципе такое "разнаряживание" в будние дни не разрешалось, и все напряженно ожидали дарьиных распоряжений: запретит или нет? Может ведь и погнать в палаты принимать "приличный вид"...
Но Дарья только пожала плечами:
- Ах, Золушки, Золушки... Принца заморского ожидаете... Ну, смотрите, не разочаруйтесь. А я должна вас пока огорчить: процедуры сегодня будут все.
Все, так все, никто и не подумал расстраиваться. Ведь сказал же он тогда:"До свиданья, до завтра", значит, придет. Даже еще и лучше, если во второй половине дня - ведь сегодня рукоделье. В отделении царил праздничный дух.
В художественную мастерскую Женька ходила с удовольствием. Грустно только было, когда готовое украшение приходилось отдавать Анне Леонидовне чтобы никогда больше не увидеть. Сегодня Женька тоже заканчивала большую работу - плетеное кашпо. Довязывая последние узелки, Женька жалела, что не растянула это дело на подольше, и вот уже пришел срок прощаться с произведением собственных рук. Но очень медленно работать было тоже нельзя Анна Леонидовна следила за производительностью, ей же тоже надо было выполнять свой план по выпуску скольких-то изделий в квартал. Анна Леонидовна все время переживала из-за низкой производительности своей мастерской и нервно ходила вдоль столов, потирая толстенькие ручки и внимательно поглядывая, не отлынивает ли кто от дела. Женьке нравилось плести макраме, и она старалась делать красивые вещи, чтобы Анна Леонидовна была довольна. Ведь остальные работы в мастерской были не по ней: вязать Женька не умела, хотя и очень любила смотреть, как у Большой Розы или у Фатимы потихоньку-полегоньку получаются чудесные свитера и кофты. Вышивать было скучно, а еще скучнее - плести фриволите, узелочки там были совсем малюсенькие и плелись не руками, а каким-то челночком. Неспособных к "художествам" Анна Леонидовна сажала шить большие лоскутные одеяла или (иногда в качестве наказания) распутывать бракованные мотки шерсти, которые бесплатно приходили сюда с фабрики.
Сегодня Анна Леонидовна нервничала гораздо больше обычного. То и дело она подходила к зеркалу, взбивала свои рыжеватые локоны обеими руками, подкрашивала ярко-красные губки и поправляла все-все-все складочки на пышной блузке. Потом быстрым шагом отправлялась осматривать мастерскую, в волнении вытирала себе лоб платочком, вспоминала, что только что пудрилась, и бежала к зеркалу снова приводить себя в порядок.
Когда наконец мистер Потомак и его молодой сопровождающий пришли в мастерскую, все переглянулись: Кривуленции с ними не было. Похоже, кто-то умерил ее пыл, или же она сама решила умывать руки при таком ненормальном положении дел. Мистер Потомак был в прекрасном настроении: улыбался, рассматривал работы, хвалил и пытался разговаривать с девчонками, которые сразу теряли дар речи при приближении иностранца.
Женька старалась не смотреть в сторону пришедших, изо всех сил считала последние узелки, но все равно чувствовала все передвижения мистера с хвостиком: вот он задержался у вышивальщиц, обогнул разложенное пестрое одеяло, пробрался между скамейками с мотками шерсти.
- Здравствуйте, я вас узнавать! - прозвучало у Женьки над самым ухом, и она подняла глаза.
Мистер Потомак смотрел на нее весело и внимательно. В ярком свете мастерской было легко рассмотреть его: крупные черты лица, широкие скулы, густые черные брови и большие карие глаза. Кого же он напоминал Женьке? Какую-то картинку из книжки, что ли?
- Мы встречались вчера с вами, - объявил мистер Потомак, вежливо наколняя голову, - но вы не сказать свое имя. Это можно? Всегда приятно познакомиться.
Женька перевела взгляд на парня в костюме. Он произвел на нее впечатление своей чрезмерной ухоженностью. Если бы не добродушное выражение лица, можно было бы подумать, что это манекен: так идеальны были складки на брюках, так выверены все линии строгого костюма и так точно приглажены светлые волосы. Тот кивнул ей поощрительно.
- Меня зовут Овсянникова Евгения, - сказала Женька по возможности строгим голосом и глядя в сторону.
Мистер Потомак выглядел растерянным.
- Овсия... Я не понимаю... Какое есть имя? О, я не могу запоминать такой сложный русский имена! Можно, я запишу? - и он быстро достал из кармана кожанную записную книжку.
Сопровождающий что-то негромко сказал ему на ухо. Потомак согласно закивал:
- Да, да, конечно, это есть только для меня. Чтобы я мог обращаться по имени конкретно!
Молодой человек учтиво обратился к Женьке и осведомился, можно ли мистеру Потомаку называть ее просто Женя. Она кивнула. Такие китайские церемонии! Интересно, он что, собирается здесь еще долго бывать и много разговаривать?
По крайней мере в этот раз мистер собирался пообщаться как следует. Он обрадовался, что в его присутствии Женька не превращается в восковую куклу, и всячески выказывал свои благие намерения.
- Можете называть меня Алекс, э... Женья. Какую красивую вещь вы сделали! Вы долго работали? Вы этому учились? О, это очень большая, славная работа! Это вы заканчивать уже или нет?
Женька потихоньку отвечалана вопросы, поглядывая на приглаженного и Анну Леонидовну, и видела, что они вполне довольны таким милым разговором, и кары за общение с иностранцем ей вроде бы не грозит. Тут мистер Потомак все испортил.
- Мне очень нравится эта вещь - как вы ее называть? Да, кашпо. - сказал он. - Продавайте мне его! Сколько это будет стоить?
Анна Леонидовна прижала руки к груди. Ах, что он говорит? Что теперь делать? Ах, почему тут нет Каролины Борисовны?
Женька подавила в себе желание созорничать. Она подумала, девчонки будут потом ворчать, что она струсила и упустила такой шанс для создания маленького ЧП, но уж больно жалкий вид был у вспотевшей Анны Леонидовны.
- Я не продаю свои работы, - произнесла Женька важно и выдержала паузу. Вдруг оказалось, что ей не составляет никакого труда смотреть прямо в лицо мистеру Потомаку (у него был очень приятный, какой-то мягкий взгляд). - Но эту я могу вам подарить. Через пять минут она будет готова.
Приглаженного вполне удовлетворило такое решение вопроса, и он быстро уверил смущенного Потомака, что это хорошо, что это нормально, в больнице всегда рады гостям и подарок от души - самый лучший сувенир. Чтобы не мешать Женьке, они вышли ненадолго из мастерской, а Анна Леонидовна так и осталась стоять, дрожащими пальцами расправляя на кашпо завернувшиеся кое-где уголки.
Забирая макраме, мистер Потомак долго благодарил Женьку и говорил, что рассчитывает еще когда-нибудь с ней побеседовать.
- Я забывать дать вам свой визитный карточка! - воскликнул он напоследок. - Если вы будете в наших краях, звоните, пожалуйста, я всегда буду рад встрече.
Женька не выдержала и засмеялась. Сколько уж она не смеялась, думала, что и разучилась вообще. А тут - пожалуйста, в такой опасный момент расхохоталась вовсю, настолько забавной показалась ей мысль "побывать в краях мистера Потомака".
Мистер, конечно, не понял причину ее смеха, но за компанию широко улыбнулся. Сопровождающий уже показывал ему на часы. Маленький квадратик плотной бумаги, врученный иностранцем, Женька аккуратно положила на край стола, откуда он тут же исчез.
- До свидания, до завтра! - провозгласил мистер Потомак, выходя из мастерской, и закрыл за собой дверь.
Всем показалось, что в мастерской стало темнее.
х х х
В понедельник вечером Женька почувствовала, что сходит с ума. Собственно говоря, обстановка в отделении была вполне сумасшедшая, и всем обитателям третьего нижнего казалось, что у больницы едет крыша. Мистер Потомак наладился ходить сюда каждый день, и явился даже в субботу, что уж совсем ни в какие ворота не лезло. Хотя он и сказал накануне "До свидания, до завтра", девчонки решили, что это просто у него такое заученное прощание. Ведь выходные дни были в полном смысле "днями закрытых дверей"! Никаких процедур, обходов, комиссий - больница пустела в эти чудесные дни, давая хоть какой-то отдых от лечения и дисциплины.
Пошел сюжет о династии сталеваров, Капитолина судорожно вздохнула. Может, Кривуленция вообще ничего не заметила и ситуацию можно не обсуждать? Больные, вроде бы, сидят спокойно, смотрят равнодушно, ничего они такого и не увидели. Комиссия двинулась, наконец-то, дальше. На всякий случай Капитолина поскорей включила пленку со звериным фильмом. До конца оставалось досмотреть совсем немного, и вскоре больные были отпущены на продолжение хозяйственных работ.
х х х
Вечером Серафима была приятно поражена тишиной, наступившей в палатах сразу после отбоя. Никто не слонялся по коридорам, не торчал в умывалке, не жаловался на головную боль. Было хорошо известно, что после произведения необходимых записей в журнале Серафима отправляется дрыхнуть в подсобку и только изредка, когда надо отправлять в лабораторию ночную серию анализов, проходит по коридору, тяжело вздыхая и хлопая сонными глазами.
В палатах же сна не было ни в одном глазу. Каждому хотелось рассказать об увиденном и обменяться мнениями насчет коснувшихся их событий. Ведь какие, оказывается, важные птицы залетели в их убогие стены! И что из этого следует? Высказывались самые разнообразные предположения.
- Нас теперь расформируют! Разгонят по другим таким же заведениям, вещала звенящим шопотом Софка, подпрыгивая от волнения на кровати. - Эти иностранцы, они же все разнюхали, все прошпионили, и теперь больницу придется закрыть. Кабониха говорила, будут сортировать по характеристикам. У кого очень хорошие, могут даже отпустить. А у кого совсем плохие - ррраз и в Кардиналку!
- Хватит тебе каркать, - буркнула из своего угла Раиса. - Кто их видел, наши характеристики? Откуда тебе вообще известно, что на тебя есть характеристика и что именно там про тебя написано? Может, ты и диагноз свой наверняка знаешь, если такая умная? Да и вообще - кто будет из-за каких-то там делегатов-депутатов такое здоровенное заведение закрывать?
- Каких-то! Сама ты какая-то! - шипела Софка возбужденно. - Ты по-английски-то понимаешь? Нет? А вот Оля Баскина закончила английскую школу и она сказала потом мне и Кире Ивановне, что старикан в клетчатом говорил совсем другое, чем нам переводили. Он сказал, что все эти люди, - Софка понизила голос и опасливо покосилась на дверь, - важные-преважные персоны из мирового общества и они проверяют здесь права. Вот. Так что эти иностранцы могут нам очень даже боком выйти. Правда, Жень?
Женька не ответила. Ей не хотелось ни спорить, ни даже включаться в разговор. Раньше, когда Софка была постоянно обижаема соседками по шестой палате, Женька жалела ее, хотя и сторонилась вечной софкиной боязливой суетливости. А теперь даже и поворачиваться не хотелось туда, где встрепанная Софка восседает на валентининой кровати. Уже прошло почти два месяца, как Валентину забрали в бокс после тяжелой процедуры в кабинете Вадима Сергеевича, и не осталось никакой надежды на ее возвращение. Особенно ясно это стало после перевода Софки на валино место, и Женька не могла теперь смотреть на нее без неприязни.
Больше всего сейчас Женьке хотелось тишины, чтобы можно было спокойно погрузиться в яркий, красочный и волнущий мир грез - о Димке летом в деревне, о Димке во время их последней встречи, и о димкиной теперешней жизни, которую она на ходу придумывала.
- Да ладно вам, девочки, не спорьте, - сказала Нина Павловна мягко, как она всегда говорила. - Ну, была комиссия, может быть и важная, так ведь она уже ушла, и теперь, наверное, все будет снова как раньше.
х х х
Нина Павловна ошиблась - как раньше не стало, а стало все по-другому. Уже с утра в отделении чувствовалось необычное напряжение. Петровна как-то особенно въедливо проверяла уборку в палатах и заставляла отдраивать все до блеска. На кухне стояла подозрительная тишина, и от того, что Седьмая Вода не орала, как обычно, на своих подручных, было даже не по себе.
Во время линейки у Дарьи тоже было озабоченное лицо. Она долго осматривала нестройный ряд полосатых рубашек и черных юбок, поджимала губы, велела Рыжей Зинке пойти к Петровне получить новые тапки. Потом объявила:
- Вадима Сергеевича сегодня не будет. Он занят. Кабинеты номер четыре, пять и восемь закрыты на дезинфекцию. Не надолго. Так что процедур сегодня будет немного. У кого останется свободное время до обеда - по коридорам не шататься, не шуметь, сидеть тихо в своих палатах, читать газеты.
Помедлив и оглядев удивленные лица, Дарья как бы неохотно добавила:
- У нас могут быть посетители. Не бойтесь, отвечайте на вопросы. Только подумайте как следует вначале, что сказать! А то вам же потом хуже и будет. Не сбивайтесь в кучу, ведите себя прилично, солидно. Ясно?
Конечно, ни черта было не ясно - что за посетители, с чего это они будут общаться напрямую с больными (в жизни такого не было!), и почему сегодня не будет уколов и таблеток. Но вопросов задавать не полагалось. Даже Дарье, хотя она была самая лучшая староста во всей больнице; все же, чтобы оставаться старостой, ей надо было держать дисциплину.
...В музыкальной комнате Женька пробыла довольно долго. Лауреат Лауреатович был явно озадачен показаниями приборов и ставил одну и ту же мелодию несколько раз подряд, пожимая в перерывах плечами и взлохмачивая свою и без того растрепанную шевелюру. Женька была вовсе не против откинувшись в кресле, она с удовольствием пускалась в плавание по волнам воспоминаний, все дальше и дальше уходя в глубину времен. Вот снова появилась та же картина, что и вчера во время работы в швейной мастерской. Бабушка крутит неторопливо колесо старенького "Зингера", ловко направляет движение ткани, близоруко наклоняясь к шитью... Бабушка? Никогда не думала Женька, что у нее есть (была?) бабушка... Женька вообще не помнит своего детства, вся ее осознанная история велась всего лишь с восьми лет, со времени поселения у тетки Клавы, но это видение с бабушкой очевидно более давнего происхождения...
Женька попыталась как следует сосредоточиться на этой сцене. Ей хотелось посмотреть, что будет дальше - может, бабушка повернется и скажет что-нибудь, или подойдет, поправит одеяло, подоткнет подушку? Но тут Лауреат Лауреатович велел снять наушники, отцепил датчики и принялся задавать какие-то совершенно дурацкие вопросы.
Ведь ясно же, что перед ним лежит медицинская карта и в ней записана вся ее, женькина, больничная история. Там много такого, чего и Женьке неизвестно. Что нового может сказать Женька? Да, она себя хорошо чувствует. Нет, никаких особенных ощущений. Да, все в порядке. Нет, ни конфликтов, ни наказаний последнее время не было. Нет, ничего особенно хорошего тоже не было. Нет, ни посылок из дома, ни писем.
Лауреат Лауреатович подходит к окну и смотрит на облетающие деревья, колупает краску на подоконнике. Потом опять принимается за распросы. Два месяца назад ее направили в КАРД? Да. А потом вернули? Да. А почему? Плохо стало по дороге. Целый месяц после этого она лежала в боксе? Да. Что ей там делали? Ничего. Совсем ничего? Совсем. Кормили только. И вот уже месяц, как она снова в отделении? Да. И как самочувствие? Хорошее.
Хорошее, так хорошее. Лауреат Лауреатович безнадежно махнул рукой. У него был обиженный вид - то ли он досадовал на свою несообразительность, то ли на барахлившие приборы, то ли на что-то в больничных делах, что было ему неподвластно. Рассеянно глядя в разложенные на столе бумаги, он велел Женьке идти.
Проходя широкими коридорами процедурного отделения, Женька размышляла: не было ли у Димки неприятностей за то, что он не довез ее до Кардиналки. Вполне могли быть. Он, конечно, это знал, и все равно пожалел Женьку, отвез обратно. Придумал повод... мало ли существует средств, чтобы человек потерял сознание. Ну, наверное, ничего уж такого особенно плохого с ним за это не сделали? Вообще-то Женька не имела понятия, как можно наказать провинившегося врача. Способов наказать пациента множество... Но можно ли отправить существо в белом халате, например, в штрафное отделение?
Задумавшись, Женька повернула в свой коридор и остановилась от удивления: страннейшая сцена предстала перед ней. Посредине коридора, спиной к Женьке стояла незнакомая женщина очень большого роста и мощного телосложения. Она была одета в темные брюки и шерстяной свитер сочного кирпичного цвета. Длинные, слегка вьющиеся волосы удивительной дамы были схвачены сзади резинкой. Незнакомка смотрела на девчонок, которые - да что это с ними? - забыв все существующие правила поведения и утреннего дарьиного специального предупреждения, столпились в кучу, что-то, кажется, разглядывая или даже щупая руками. Секунду Женька раздумывала, убежать ли ей обратно в процедурный от греха подальше, или все-таки посмотреть, что же такое происходит. В этот момент странная посетительница обернулась. Женька остолбенела: мужчина! Тот самый, что приходил вчера с клетчатым стариком и негром и был одет в кожанную безрукавку. Тогда не видно было этого удивительного хвостика сзади... Кто бы мог подумать, что где-то мужчины носят такие прически!
Иностранец уставился на Женьку, а она - на него. Но сигнал опасности тут же зажегся в сознании: правило номер четырнадцать предписывает при появлении незнакомых лиц стоять прямо, руки по швам, голову опустить. Только Женька хотела принять надлежащую позу, как мужчина заговорил.
- Ви тоже наверное хотеть вкусный конфет? - у него оказался низкий, приятный голос, но акцент придавал ему большую долю комичности. Однако избыточная вежливость проявлялась во всем: мягком голосе, наклоне головы, движении руки в направлении девчонок, все еще суетливо толпящихся неподалеку. - Кушайте конфет, это разрешено.
Женька мотнула головой. Она не понимала, что происходит, но знала наверняка, что в таких сложных ситуациях лучше всего быть в стороне от толпы. К тому же ей хотелось как следует разглядеть иностранца: все равно правило четырнадцать было нарушено... Поразительно, что поблизости не было никого из больничного начальства; видимо, поэтому девчонки так странно себя ведут.
Решив, что Женька не любит сладкого, мужчина в свитере подошел поближе и протянул ей руку.
- Разрешите представиться, Алекс Потомак.
Женька испугалась этого жеста и отпрянула к стене. Что ему надо? Протянутая рука в здешних местах означала приказ что-либо отдать. Но у Женьки в руках ничего не было, и она показала иностранцу пустые ладони.
Тут он сделал совсем странное. Подошел еще ближе, взял женькину руку и подержал какое-то время в своей. При этом смотрел прямо ей в лицо!
Женьку как будто облили кипятком. Вот уж чего она никак не ожидала от члена этой важной комиссии! Сколько комиссий побывало в третьем нижнем отделении за эти четыре года, но так себя никто не вел. Ладонь, которую иностранец уже отпустил, была как раскаленная болванка, а лицо пылало так, что на глаза выступили слезы. Сквозь их пелену Женька могла разглядеть, что ее визави был тоже сильно смущен. Наверное, он все-таки не хотел ее обидеть, просто у них там где-то далеко были совсем другие понятия о приличиях.
В это время в месте скопления народа появилась Кривуленция и быстро навела порядок. Свободные от процедур пациенты были посланы в актовый зал на репитицию хора. Кому еще надо было посетить кабинеты в процедурном, отправились туда. Иностранец с хвостиком и еще один, в строгом темном костюме, которого Женька не заметила, были подхвачены, окружены вниманием и поведены в комнату отдыха. Коридор мгновенно опустел.
В растрепанных чувствах Женька пришла в свою палату. На хор было совершенно неохота, и она решила, что в такой суматохе, какая теперь царит в отделении, ей ничего за это не будет. В палате уже сидела Лидка. Помаргивая от волнения белыми ресницами, она рассказала Женьке последние новости.
Спустя полчаса после завтрака в отделение явились двое - инстранец с хвостиком и парень в костюме, который оказался вовсе не иностранцем, а специальным сопровождающим этого важного посетителя. Кривуленция уже была наготове и бодро запела им вечные песни про "прогрессивные методы и продуманные программы", но у иностранца, видать, было что-то на уме. Остановившись посередине коридора, он достал из кармана телефонную трубку и стал что-то в нее по-своему говорить. Лидка как раз в это время шла в процедурный к Берте. Боясь проходить мимо посетителей, она встала в сторонке, глядя к себе под ноги и ожидая подходящего момента для попадания в другой корпус. Поскольку иностранец разговаривал довольно долго, возле Лидки собралось еще несколько девчонок, которые тоже хотели пройти в другую половину коридора и, к тому же, кто-то пришел из любопытства. Кривуленция не успела их разогнать, потому что сопровождающий тоже послушал трубку и что-то ей сообщил. По-видимому, Кривуленции надо было срочно куда-то идти, и на лице у нее появилась невозможная смесь ненависти, возмущения и страха. Она так глядела на иностранца, будто он вот-вот откроет свой кожаный дипломат и вынет оттуда листовки, или бомбу, или еще что-нибудь такое же ужасное. Но строгий молодой человек заверил ее, что непременно за всем присмотрит и она, Каролина Борисовна, может быть совершенно спокойна, отлучаясь всего-то на пятнадцать-двадцать минут.
Кривуленция понеслась в административный корпус, а иностранец тут же начал оправдывать ее худшие опасения. Он таки открыл свой дипломат и достал оттуда здоровенную коробку. Обращаясь к застывшим от удивления девчонкам, он объявил, старательно выговаривая слова:
- Мое имя Александр Потомак. Я рад быть у вас в гостях. Я специально учить русский язык, чтобы сам говорить. Я хочу угощать вас этим конфет. Пожалуйста, кушайте.
И поставил раскрытую коробку на пустую коридорную тумбочку.
Девчонки в оцепенении разглядывали содержимое коробки. Конфет там вовсе и не было. Были золотые и серебряные шарики, каждый в своем углублении синего дна. Тяжело повисшую паузу прервал молодой сопровождающий. Доброжелательно улыбнувшись, он сказал спокойно:
- Угощайтесь, не робейте! Это конфеты такие, не опасно.
Обратившись к иностранцу, он спросил, можно ли ему тоже попробовать, и, получив утвердительный ответ, запросто протянул руку, взял золотой шарик, развернул бумажку и показал глазеющим девчонкам: вот, мол, смотрите, всего-навсего шоколад, а потом отправил конфету в рот.
Что тут началось! Рассказывая, Лидка заливалась тонким смехом. Сначала брали по одной конфете, разворачивали и чинно ели. Потом кто-то понял, что неплохо было бы сделать запасы. Стали хватать горстями. Но конфеты, конечно, довольно быстро кончились, и предметом повышенного внимания оказалась разноцветная коробка. Щупали бумагу, хотели даже оторвать кусочки на память, а потом кто-то - кажется, Раиса - подцепил сбоку картонку дна и - ах! открылся второй такой же блестящий конфетный парад.
Лидка так смеялась, изображая в лицах, как хватали конфеты Зинка с Кабонихой, что закашлялась и долго не могла успокоиться. Женьке было уже не до смеха. С жалостью смотрела она на худенькие лидкины плечи, желтые пальцы, прижимающие к лицу скомканное вафельное полотенце, и сердце сжималась от страха: последнее время Лидке было все хуже и хуже. Тонкая сеть морщин легла на лицо, и синяки под глазами уже не проходили за выходные. Лидка старалась держаться и не жаловалась врачам - только бы не попасть в боксы. Вот и сейчас она душила свой хриплый кашель, чтобы не услышали сестры, а откашлявшись, слабо улыбнулась:
- Кто бы мог подумать, Жень, что мы будем тут шоколадными конфетами угощаться? Может, и правда, лучше станет, а?
- А что, вполне возможно, - кивнула Женька серьезно. - Ты уж давай, держи хвост пистолетом, может быть, все изменится...
Веснушчатое лидкино лицо прояснилось. Она достала из кармана блестящий фантик, и, закладывая за ухо непослушную прядь тонких белых волос, стала разглаживать его, что-то даже напевая. Женька сглотнула подступивший к горлу комок. Вот бы процедуры отменили еще на пару недель! Иначе Лидке долго не продержаться...
Хлопнула дверь, в палату ворвалась встрепанная Софка. Срывающимся от радости голосом она объявила, что у нее есть две конфеты (с разной начинкой!) и три фантика, и она готова сейчас же меняться.
х х х
На следующее утро Дарья не могла сдержать улыбки, глядя прихорошившихся обитателей третьего нижнего. Видно, ночью и спозаранку была проведена основательная работа: белоснежные воротнички ложились на выглаженные рубашки; к тому же на свет божий были вытащены из тайников всевозможные украшения: заколки, бантики, брошки, колечки, браслетики, пояски. А прически! Дарья только качала головой:
- И что это с вами сегодня, красавицы? На бал собрались? Что-то у меня сегодня в расписании нет такого пункта...
В принципе такое "разнаряживание" в будние дни не разрешалось, и все напряженно ожидали дарьиных распоряжений: запретит или нет? Может ведь и погнать в палаты принимать "приличный вид"...
Но Дарья только пожала плечами:
- Ах, Золушки, Золушки... Принца заморского ожидаете... Ну, смотрите, не разочаруйтесь. А я должна вас пока огорчить: процедуры сегодня будут все.
Все, так все, никто и не подумал расстраиваться. Ведь сказал же он тогда:"До свиданья, до завтра", значит, придет. Даже еще и лучше, если во второй половине дня - ведь сегодня рукоделье. В отделении царил праздничный дух.
В художественную мастерскую Женька ходила с удовольствием. Грустно только было, когда готовое украшение приходилось отдавать Анне Леонидовне чтобы никогда больше не увидеть. Сегодня Женька тоже заканчивала большую работу - плетеное кашпо. Довязывая последние узелки, Женька жалела, что не растянула это дело на подольше, и вот уже пришел срок прощаться с произведением собственных рук. Но очень медленно работать было тоже нельзя Анна Леонидовна следила за производительностью, ей же тоже надо было выполнять свой план по выпуску скольких-то изделий в квартал. Анна Леонидовна все время переживала из-за низкой производительности своей мастерской и нервно ходила вдоль столов, потирая толстенькие ручки и внимательно поглядывая, не отлынивает ли кто от дела. Женьке нравилось плести макраме, и она старалась делать красивые вещи, чтобы Анна Леонидовна была довольна. Ведь остальные работы в мастерской были не по ней: вязать Женька не умела, хотя и очень любила смотреть, как у Большой Розы или у Фатимы потихоньку-полегоньку получаются чудесные свитера и кофты. Вышивать было скучно, а еще скучнее - плести фриволите, узелочки там были совсем малюсенькие и плелись не руками, а каким-то челночком. Неспособных к "художествам" Анна Леонидовна сажала шить большие лоскутные одеяла или (иногда в качестве наказания) распутывать бракованные мотки шерсти, которые бесплатно приходили сюда с фабрики.
Сегодня Анна Леонидовна нервничала гораздо больше обычного. То и дело она подходила к зеркалу, взбивала свои рыжеватые локоны обеими руками, подкрашивала ярко-красные губки и поправляла все-все-все складочки на пышной блузке. Потом быстрым шагом отправлялась осматривать мастерскую, в волнении вытирала себе лоб платочком, вспоминала, что только что пудрилась, и бежала к зеркалу снова приводить себя в порядок.
Когда наконец мистер Потомак и его молодой сопровождающий пришли в мастерскую, все переглянулись: Кривуленции с ними не было. Похоже, кто-то умерил ее пыл, или же она сама решила умывать руки при таком ненормальном положении дел. Мистер Потомак был в прекрасном настроении: улыбался, рассматривал работы, хвалил и пытался разговаривать с девчонками, которые сразу теряли дар речи при приближении иностранца.
Женька старалась не смотреть в сторону пришедших, изо всех сил считала последние узелки, но все равно чувствовала все передвижения мистера с хвостиком: вот он задержался у вышивальщиц, обогнул разложенное пестрое одеяло, пробрался между скамейками с мотками шерсти.
- Здравствуйте, я вас узнавать! - прозвучало у Женьки над самым ухом, и она подняла глаза.
Мистер Потомак смотрел на нее весело и внимательно. В ярком свете мастерской было легко рассмотреть его: крупные черты лица, широкие скулы, густые черные брови и большие карие глаза. Кого же он напоминал Женьке? Какую-то картинку из книжки, что ли?
- Мы встречались вчера с вами, - объявил мистер Потомак, вежливо наколняя голову, - но вы не сказать свое имя. Это можно? Всегда приятно познакомиться.
Женька перевела взгляд на парня в костюме. Он произвел на нее впечатление своей чрезмерной ухоженностью. Если бы не добродушное выражение лица, можно было бы подумать, что это манекен: так идеальны были складки на брюках, так выверены все линии строгого костюма и так точно приглажены светлые волосы. Тот кивнул ей поощрительно.
- Меня зовут Овсянникова Евгения, - сказала Женька по возможности строгим голосом и глядя в сторону.
Мистер Потомак выглядел растерянным.
- Овсия... Я не понимаю... Какое есть имя? О, я не могу запоминать такой сложный русский имена! Можно, я запишу? - и он быстро достал из кармана кожанную записную книжку.
Сопровождающий что-то негромко сказал ему на ухо. Потомак согласно закивал:
- Да, да, конечно, это есть только для меня. Чтобы я мог обращаться по имени конкретно!
Молодой человек учтиво обратился к Женьке и осведомился, можно ли мистеру Потомаку называть ее просто Женя. Она кивнула. Такие китайские церемонии! Интересно, он что, собирается здесь еще долго бывать и много разговаривать?
По крайней мере в этот раз мистер собирался пообщаться как следует. Он обрадовался, что в его присутствии Женька не превращается в восковую куклу, и всячески выказывал свои благие намерения.
- Можете называть меня Алекс, э... Женья. Какую красивую вещь вы сделали! Вы долго работали? Вы этому учились? О, это очень большая, славная работа! Это вы заканчивать уже или нет?
Женька потихоньку отвечалана вопросы, поглядывая на приглаженного и Анну Леонидовну, и видела, что они вполне довольны таким милым разговором, и кары за общение с иностранцем ей вроде бы не грозит. Тут мистер Потомак все испортил.
- Мне очень нравится эта вещь - как вы ее называть? Да, кашпо. - сказал он. - Продавайте мне его! Сколько это будет стоить?
Анна Леонидовна прижала руки к груди. Ах, что он говорит? Что теперь делать? Ах, почему тут нет Каролины Борисовны?
Женька подавила в себе желание созорничать. Она подумала, девчонки будут потом ворчать, что она струсила и упустила такой шанс для создания маленького ЧП, но уж больно жалкий вид был у вспотевшей Анны Леонидовны.
- Я не продаю свои работы, - произнесла Женька важно и выдержала паузу. Вдруг оказалось, что ей не составляет никакого труда смотреть прямо в лицо мистеру Потомаку (у него был очень приятный, какой-то мягкий взгляд). - Но эту я могу вам подарить. Через пять минут она будет готова.
Приглаженного вполне удовлетворило такое решение вопроса, и он быстро уверил смущенного Потомака, что это хорошо, что это нормально, в больнице всегда рады гостям и подарок от души - самый лучший сувенир. Чтобы не мешать Женьке, они вышли ненадолго из мастерской, а Анна Леонидовна так и осталась стоять, дрожащими пальцами расправляя на кашпо завернувшиеся кое-где уголки.
Забирая макраме, мистер Потомак долго благодарил Женьку и говорил, что рассчитывает еще когда-нибудь с ней побеседовать.
- Я забывать дать вам свой визитный карточка! - воскликнул он напоследок. - Если вы будете в наших краях, звоните, пожалуйста, я всегда буду рад встрече.
Женька не выдержала и засмеялась. Сколько уж она не смеялась, думала, что и разучилась вообще. А тут - пожалуйста, в такой опасный момент расхохоталась вовсю, настолько забавной показалась ей мысль "побывать в краях мистера Потомака".
Мистер, конечно, не понял причину ее смеха, но за компанию широко улыбнулся. Сопровождающий уже показывал ему на часы. Маленький квадратик плотной бумаги, врученный иностранцем, Женька аккуратно положила на край стола, откуда он тут же исчез.
- До свидания, до завтра! - провозгласил мистер Потомак, выходя из мастерской, и закрыл за собой дверь.
Всем показалось, что в мастерской стало темнее.
х х х
В понедельник вечером Женька почувствовала, что сходит с ума. Собственно говоря, обстановка в отделении была вполне сумасшедшая, и всем обитателям третьего нижнего казалось, что у больницы едет крыша. Мистер Потомак наладился ходить сюда каждый день, и явился даже в субботу, что уж совсем ни в какие ворота не лезло. Хотя он и сказал накануне "До свидания, до завтра", девчонки решили, что это просто у него такое заученное прощание. Ведь выходные дни были в полном смысле "днями закрытых дверей"! Никаких процедур, обходов, комиссий - больница пустела в эти чудесные дни, давая хоть какой-то отдых от лечения и дисциплины.