Страница:
Чак Паланик
Бойцовский клуб
Отмазка
ЭТОТ ПЕРЕВОД ВЫПОЛНЕН И РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ В порядке протеста против откровенно халтурного выполнения своих профессиональных обязанностей официальным переводчиком романа И. Кормильцевым и редактором русского издания («ACT») E. Пучковой.
Перевод книги «Бойцовский клуб» Ильей Кормильцевым выполнен настолько непрофессионально и небрежно, что, по сути, является проявлением неуважения и просто хамством как по отношению к читателям, так и по отношению к автору книги.
Настоящим приношу свои извинения лично Чаку Поланику и прошу не принимать этот перевод как попытку подорвать его благосостояние.
Использование этого перевода в любых целях, кроме ознакомительных, является нарушением авторских и смежных прав автора и переводчика.
Вашу мать, имейте совесть!
Перевод книги «Бойцовский клуб» Ильей Кормильцевым выполнен настолько непрофессионально и небрежно, что, по сути, является проявлением неуважения и просто хамством как по отношению к читателям, так и по отношению к автору книги.
Настоящим приношу свои извинения лично Чаку Поланику и прошу не принимать этот перевод как попытку подорвать его благосостояние.
Использование этого перевода в любых целях, кроме ознакомительных, является нарушением авторских и смежных прав автора и переводчика.
Вашу мать, имейте совесть!
Предисловие переводчика
СЛУШАЙТЕ, МУЖИКИ (НУ И, КОНЕЧНО, ДЕВЧОНКИ). Я ХОЧУ, чтобы вы сразу кое-что поняли. Это не инструкция по терроризму в домашних условиях. Это не справочник по самодельной взрывчатке.
И дело даже не в том, что, если ты будешь следовать советам книги, то будешь последним идиотом. Возможно, мёртвым идиотом: в романе есть ошибки в рецептах, и, вероятно, я внес ещё парочку. (:
Дело в том, что это — произведение искусства. Это Хемингуэй, Ремарк, Сартр, Экзюпери — нужное подчеркнуть — девяностых. Ещё один реалист-экзистенциалист, которому не досталось войны, так что он наконец-то написал про нас с тобой, а не про каких-то солдат хрен-знает-где.
Это — произведение искусства. Не нужно читать его, чтобы сделать нитроглицерин — это описано в романе Жюля Верна «Таинственный остров». Не нужно читать его, чтобы научиться портить телефонные автоматы — это описано у Пауэлла в «Поваренной книге анархиста». Не нужно бегать в лыжных масках и стрелять в людей. Пожалуйста.
И в суп, если можно, не надо писать. Ну очень не хотелось бы… чтобы в суп…
Заранее благодарен.Завгородний
Посвящается Кэрол Мэдер, которая терпела все мои заскоки.Чак Поланик
Посвящается моей любовнице, которая терпит не меньше.Завгородний
Благодарность
Я БЫ ХОТЕЛ СКАЗАТЬ «СПАСИБО» ЗА ЛЮБОВЬ И ПОДДЕРЖКУ в преодолении, ну, вы знаете, всех тех ужасных вещей, которые иногда происходят, следующим людям:
Ина Хеберт, Джефф Плит, Майк Киф, Майкл Верн Смит, Сьюзи Вителло, Том Спенбауэр, Джеральд Говард, Эдвард Гибберт, Гордон Гроуден, Деннис Стовал, Линии Стовал, Кен Фостер, Моника Дрейк, Фред Поланик.
Ина Хеберт, Джефф Плит, Майк Киф, Майкл Верн Смит, Сьюзи Вителло, Том Спенбауэр, Джеральд Говард, Эдвард Гибберт, Гордон Гроуден, Деннис Стовал, Линии Стовал, Кен Фостер, Моника Дрейк, Фред Поланик.
Глава 1
ТАЙЛЕР УСТРАИВАЕТ МЕНЯ НА РАБОТУ ОФИЦИАНТОМ, а потом Тайлер засовывает пистолет мне в рот и говорит, что первый шаг к вечной жизни — это умереть. А ведь довольно долго мы с Тайлером были лучшими друзьями. Люди часто спрашивают, знаю ли я Тайлера Дёрдена.
Ствол пистолета прижат к моей глотке.
На самом деле, мы не умрём, говорит Тайлер.
Языком я ощущаю отверстия глушителя[1], просверленные нами в стволе пистолета. Звук выстрела производится шумом расширяющихся газов — плюс хлопок, издаваемый пулей, летящей быстрее звука. Чтобы сделать глушитель, ты просверливаешь отверстия в стволе оружия, много отверстий. Это позволяет газам выходить постепенно, и скорость полета пули уменьшается и становится меньше скорости звука.
Ты просверливаешь отверстия неправильно — и пистолет отрывает тебе руку.
На самом деле, это — не смерть, говорит Тайлер. Мы станем легендой. Мы не постареем.
Я подвигаю языком ствол к щеке и говорю: Тайлер, ты говоришь о вампирах.
Все примечания и выделения — переводчика.
Здания, на котором мы сейчас стоим, не будет здесь через десять минут. Ты берёшь 98-процентную дымящую азотную кислоту и добавляешь втрое больше серной кислоты. Ты делаешь это на ледяной бане. Потом добавляешь пипеткой глицерин[2]— каплю за каплей. Ты получаешь — нитроглицерин[3].
Я знаю это, потому что Тайлер это знает.
Ты смешиваешь нитроглицерин с опилками и получаешь отличную пластиковую взрывчатку. Многие пропитывают нитроглицерином вату, и добавляют английскую соль[4] в качестве сульфата. Это тоже работает. Некоторые используют парафин[5]. Парафин у меня никогда, никогда не работал.
Мы с Тайлером стоим на крыше небоскрёба «Parker— Morris». Пистолет в моём рту. Мы слышим, как разбивается стекло. Загляни за край. Сегодня облачно, даже здесь, наверху. Это — самое высокое здание в мире, и здесь, наверху, ветер всегда холодный.
Здесь, наверху, так тихо, что ты чувствуешь себя одной из тех мартышек, запущенных в космос. Ты делаешь свою маленькую работу, который ты обучен. Тянешь за рычаг. Нажимаешь на кнопку. Ты не понимаешь ничего из этого. А потом ты просто умираешь.
На высоте ста девяносто одного этажа ты заглядываешь за край крыши и видишь на улице внизу пёстрый ковёр людей, стоящих и смотрящих вверх. Разбилось стекло в окне под нами. Вылетает окно, а затем вываливается конторский шкаф, как большой чёрный холодильник. Прямо под нами конторский шкаф на шесть ящиков летит параллельно фасаду здания. Он медленно поворачивается в полёте, постепенно уменьшается. Потом он падает в толпу и исчезает из вида.
Ста девяноста одним этажом ниже космические мартышки из Комитета по беспорядкам Проекта «Увечье» сорвались с цепи и уничтожают саму историю.
Как это говорится — убиваешь того, кого любишь… ну, работает и наоборот.
Когда у тебя во рту пистолет, и ствол торчит между зубами, ты можешь только мычать.
Нам осталось десять минут.
Ещё одно окно разбивается, и осколки стекла мелькают в воздухе как крылья стаи голубей. Потом дюйм[6] за дюймом из окна показывается чёрный деревянный стол, который выталкивают члены Комитета по беспорядкам. Наконец, стол наклоняется, скользит и падает, вращаясь в полёте, и в конце исчезает в толпе.
Здания «Parker-Morris» не будет здесь через девять минут. Ты берёшь нужное количество взрывчатки и минируешь несущие сваи чего угодно. Ты можешь обрушить любое здание в мире. Ты должен как следует уплотнить взрывчатку мешками с песком, чтобы взрывная волна была направлена в сваю, а не в подземный гараж вокруг.
Этого не прочитаешь в учебнике истории.
Три способа сделать напалм[7]. Первый: смешать поровну бензин и замороженный концентрат апельсинового сока. Второй: смешать поровну бензин и диетическую колу. Третий: растворять наполнитель для кошачьего туалета в бензине, пока не загустеет.
Спроси меня, как сделать нервно-паралитический газ[8]. Или — как заминировать автомобиль.
Девять минут.
Здание «Parker-Morris», сто девяносто один этаж, рухнет медленно, как падающее в лесу дерево. Ты можешь обрушить всё, что угодно. Странно думать, что место, где мы сейчас стоим, будет просто точкой в небе.
Мы с Тайлером на краю крыши. Пистолет в моём рту. Я удивляюсь тому, каким чистым оказался ствол.
Мы совершенно забыли обо всей убийственно-суицидальной затее Тайлера. Мы смотрим, как ещё один шкаф выскальзывает с края здания. В полёте ящики открываются, и восходящие потоки и ветер подхватывают и разносят стопки белой бумаги.
Восемь минут.
Потом — дым. Дым появляется из разбитых окон.
Команда по уничтожению взорвет детонаторы[9] примерно через восемь минут. Детонаторы взорвут основной заряд, сваи будут раздроблены, и серии фотографий небоскреба «Parker-Morris» войдут во все учебники по истории.
Пять последовательных фотографий. Вот здание стоит. Второй кадр — здание под углом восемьдесят градусов. Потом — семьдесят градусов. На четвертом кадре — здание под углом в сорок пять градусов. Здесь скелет здания подаётся, и здание немного изгибается. Последний кадр — сто девяносто один этаж обрушивается на Национальный музей. Настоящую цель Тайлера.
Это наш мир, теперь — наш, говорит Тайлер. Все эти древние люди уже мертвы.
Если б я знал, как всё выйдет, я был бы более чем счастлив сам быть сейчас мёртвым, на Небесах.
Семь минут.
На крыше небоскрёба «Parker-Morris» с пистолетом Тайлера во рту. Столы и шкафы и компьютеры летят в толпу вокруг здания. Дым валит из разбитых окон. В трёх кварталах вниз по улице команда подрывников смотрит на часы. И я знаю, что всё это — пистолет, анархия, взрыв — на самом деле происходит изза Марлы Сингер[10].
Шесть минут.
У нас тут что-то вроде треугольника. Мне нужен Тайлер. Тайлеру нужна Марла. А Марле нужен я.
Мне не нужна Марла. А Тайлеру не нужен я. Больше не нужен.
Речь идет не о любви и заботе. Речь идет о собственности и владении.
Без Марлы у Тайлера не было бы ничего.
Пять минут.
Может быть, мы станем легендой, может — нет.
Нет, говорю я, постой.
Где бы был Христос, если бы никто не написал Евангелий?
Четыре минуты.
Я подвигаю языком ствол к щеке и говорю: ты хочешь быть легендой? Тайлер, друг, я сделаю тебя легендой.
Я был здесь с самого начала.
Я помню всё.
Три минуты.
Ствол пистолета прижат к моей глотке.
На самом деле, мы не умрём, говорит Тайлер.
Языком я ощущаю отверстия глушителя[1], просверленные нами в стволе пистолета. Звук выстрела производится шумом расширяющихся газов — плюс хлопок, издаваемый пулей, летящей быстрее звука. Чтобы сделать глушитель, ты просверливаешь отверстия в стволе оружия, много отверстий. Это позволяет газам выходить постепенно, и скорость полета пули уменьшается и становится меньше скорости звука.
Ты просверливаешь отверстия неправильно — и пистолет отрывает тебе руку.
На самом деле, это — не смерть, говорит Тайлер. Мы станем легендой. Мы не постареем.
Я подвигаю языком ствол к щеке и говорю: Тайлер, ты говоришь о вампирах.
Все примечания и выделения — переводчика.
Здания, на котором мы сейчас стоим, не будет здесь через десять минут. Ты берёшь 98-процентную дымящую азотную кислоту и добавляешь втрое больше серной кислоты. Ты делаешь это на ледяной бане. Потом добавляешь пипеткой глицерин[2]— каплю за каплей. Ты получаешь — нитроглицерин[3].
Я знаю это, потому что Тайлер это знает.
Ты смешиваешь нитроглицерин с опилками и получаешь отличную пластиковую взрывчатку. Многие пропитывают нитроглицерином вату, и добавляют английскую соль[4] в качестве сульфата. Это тоже работает. Некоторые используют парафин[5]. Парафин у меня никогда, никогда не работал.
Мы с Тайлером стоим на крыше небоскрёба «Parker— Morris». Пистолет в моём рту. Мы слышим, как разбивается стекло. Загляни за край. Сегодня облачно, даже здесь, наверху. Это — самое высокое здание в мире, и здесь, наверху, ветер всегда холодный.
Здесь, наверху, так тихо, что ты чувствуешь себя одной из тех мартышек, запущенных в космос. Ты делаешь свою маленькую работу, который ты обучен. Тянешь за рычаг. Нажимаешь на кнопку. Ты не понимаешь ничего из этого. А потом ты просто умираешь.
На высоте ста девяносто одного этажа ты заглядываешь за край крыши и видишь на улице внизу пёстрый ковёр людей, стоящих и смотрящих вверх. Разбилось стекло в окне под нами. Вылетает окно, а затем вываливается конторский шкаф, как большой чёрный холодильник. Прямо под нами конторский шкаф на шесть ящиков летит параллельно фасаду здания. Он медленно поворачивается в полёте, постепенно уменьшается. Потом он падает в толпу и исчезает из вида.
Ста девяноста одним этажом ниже космические мартышки из Комитета по беспорядкам Проекта «Увечье» сорвались с цепи и уничтожают саму историю.
Как это говорится — убиваешь того, кого любишь… ну, работает и наоборот.
Когда у тебя во рту пистолет, и ствол торчит между зубами, ты можешь только мычать.
Нам осталось десять минут.
Ещё одно окно разбивается, и осколки стекла мелькают в воздухе как крылья стаи голубей. Потом дюйм[6] за дюймом из окна показывается чёрный деревянный стол, который выталкивают члены Комитета по беспорядкам. Наконец, стол наклоняется, скользит и падает, вращаясь в полёте, и в конце исчезает в толпе.
Здания «Parker-Morris» не будет здесь через девять минут. Ты берёшь нужное количество взрывчатки и минируешь несущие сваи чего угодно. Ты можешь обрушить любое здание в мире. Ты должен как следует уплотнить взрывчатку мешками с песком, чтобы взрывная волна была направлена в сваю, а не в подземный гараж вокруг.
Этого не прочитаешь в учебнике истории.
Три способа сделать напалм[7]. Первый: смешать поровну бензин и замороженный концентрат апельсинового сока. Второй: смешать поровну бензин и диетическую колу. Третий: растворять наполнитель для кошачьего туалета в бензине, пока не загустеет.
Спроси меня, как сделать нервно-паралитический газ[8]. Или — как заминировать автомобиль.
Девять минут.
Здание «Parker-Morris», сто девяносто один этаж, рухнет медленно, как падающее в лесу дерево. Ты можешь обрушить всё, что угодно. Странно думать, что место, где мы сейчас стоим, будет просто точкой в небе.
Мы с Тайлером на краю крыши. Пистолет в моём рту. Я удивляюсь тому, каким чистым оказался ствол.
Мы совершенно забыли обо всей убийственно-суицидальной затее Тайлера. Мы смотрим, как ещё один шкаф выскальзывает с края здания. В полёте ящики открываются, и восходящие потоки и ветер подхватывают и разносят стопки белой бумаги.
Восемь минут.
Потом — дым. Дым появляется из разбитых окон.
Команда по уничтожению взорвет детонаторы[9] примерно через восемь минут. Детонаторы взорвут основной заряд, сваи будут раздроблены, и серии фотографий небоскреба «Parker-Morris» войдут во все учебники по истории.
Пять последовательных фотографий. Вот здание стоит. Второй кадр — здание под углом восемьдесят градусов. Потом — семьдесят градусов. На четвертом кадре — здание под углом в сорок пять градусов. Здесь скелет здания подаётся, и здание немного изгибается. Последний кадр — сто девяносто один этаж обрушивается на Национальный музей. Настоящую цель Тайлера.
Это наш мир, теперь — наш, говорит Тайлер. Все эти древние люди уже мертвы.
Если б я знал, как всё выйдет, я был бы более чем счастлив сам быть сейчас мёртвым, на Небесах.
Семь минут.
На крыше небоскрёба «Parker-Morris» с пистолетом Тайлера во рту. Столы и шкафы и компьютеры летят в толпу вокруг здания. Дым валит из разбитых окон. В трёх кварталах вниз по улице команда подрывников смотрит на часы. И я знаю, что всё это — пистолет, анархия, взрыв — на самом деле происходит изза Марлы Сингер[10].
Шесть минут.
У нас тут что-то вроде треугольника. Мне нужен Тайлер. Тайлеру нужна Марла. А Марле нужен я.
Мне не нужна Марла. А Тайлеру не нужен я. Больше не нужен.
Речь идет не о любви и заботе. Речь идет о собственности и владении.
Без Марлы у Тайлера не было бы ничего.
Пять минут.
Может быть, мы станем легендой, может — нет.
Нет, говорю я, постой.
Где бы был Христос, если бы никто не написал Евангелий?
Четыре минуты.
Я подвигаю языком ствол к щеке и говорю: ты хочешь быть легендой? Тайлер, друг, я сделаю тебя легендой.
Я был здесь с самого начала.
Я помню всё.
Три минуты.
Глава 2
БОЛЬШИЕ РУКИ БОБА СОМКНУЛИСЬ И ЗАКЛЮЧИЛИ МЕНЯ В объятья. Я в темноте. Я прижат к огромным потным сиськам Боба, огромным как сам Бог.
Мы встречаемся в подвале церкви по вечерам. Это Арт, это Пол, это Боб.
Плечи Боба сейчас для меня как горизонт.
Жирные светлые волосы Боба дают представление о том, что такое крем для волос, который называет себя муссом для укладки. Жирные, и светлые, и очень прямые.
Его руки сомкнулись вокруг меня, ладонь прижимает мою голову к сиськам, выросшим на его могучей груди.
Всё будет хорошо, говорит Боб. Теперь ты плачь.
Всем телом от коленей до макушки я чувствую, как химические реакции внутри Боба сжигают пищу и кислород.
Может быть, они рано это выявили, говорит Боб. Может быть, это просто семинома[11]. При семиноме вероятность выживания — почти сто процентов.
Плечи Боба поднимаются в глубоком вздохе, а затем опускаются-опускаются-опускаются в коротких всхлипах. Поднимаются. Опускаются-опускаются-опускаются.
Я прихожу сюда каждую неделю вот уже два года. И каждую неделю Боб обнимает меня, и я плачу.
Плачь, говорит Боб, вздыхает и всхлип-всхлип-всхлипывает. Давай, поплачь.
Его большое мокрое лицо опускается на мою голову — и я потерян внутри. Вот, когда я плачу. Легко плакать в душной темноте, спрятавшись в ком-нибудь, когда ты понимаешь, что всё, чего ты можешь добиться, в конце превратится в мусор. Всё, чем ты гордишься, будет отброшено прочь.
Я потерян внутри.
Сейчас я ближе ко сну, чем когда-либо за последнюю неделю.
Так я встретил Марлу Сингер.
Боб плачет потому, что шесть месяцев назад ему удалили яички. Потом — гормональная терапия. У Боба выросли груди потому, что уровень тестостерона[12] был слишком высок. Если поднять уровень тестостерона, то тело уравновесит его выработкой эстрогенов[13].
Вот, когда я плачу. Потому что моя жизнь закончится ничем. Меньше, чем ничем. Забвением.
Слишком много эстрогена и у тебя вырастут сиськи.
Легко плакать, когда ты понимаешь, что все, кого ты любишь, покинут тебя или умрут.
На достаточном отрезке времени вероятность выживания каждого падает до нуля.
Боб любит меня, потому что думает, что мои яички тоже удалены.
Вокруг нас, в подвале Епископальной церкви Пресвятой Троицы, среди накрытых пледами диванов из комиссионных магазинов, — около двадцати мужчин и единственная женщина. Все разбиты по парам, большинство плачет. Некоторые пары наклонились друг к другу, щека к щеке, как борцы в захвате. Мужчина в паре с единственной женщиной положил локти ей на плечи, по локтю по обе стороны головы. Её голова — между его рук, его плачущее лицо у её шеи. Женщина скашивает рот, и её рука подносит к нему сигарету.
Я подглядываю подмышкой у Большого Боба.
Вся моя жизнь, плачет Боб. Зачем я делаю что-нибудь, я не знаю.
Единственная женщина в группе поддержки больных раком яичек «Остаёмся мужчинами вместе» курит сигарету под плач незнакомца. Её взгляд встречается с моим.
Обманщица.
Обманщица.
Обманщица.
Короткие тусклые чёрные волосы. Большие глаза, как в японских мультиках. Бледная тонкая кожа, затянутая в платье с обойным рисунком тёмных роз. Эта женщина была в моей группе поддержки больных туберкулёзом в пятницу вечером. Она была за круглым столом меланомы[14] вечером в среду. Вечером в понедельник она была в группе лейкемии[15] «Вера крепка».
Посреди её головы белой молнией сверкает пробор.
Все эти группы поддержки носят неопределённые возвышенные названия. Моя группа больных паразитами крови в четверг вечером называется «Свободны и чисты». Группа паразитов мозга называется «Вперёд и вверх».
И в воскресенье, в подвале церкви Пресвятой Троицы, в «Остаёмся мужчинами вместе», эта женщина здесь, опять.
Даже хуже. Я не могу плакать, когда она смотрит.
Это мой любимый момент — в объятьях Боба, плакать вместе с ним, без всякой надежды. Мы все так много и так тяжело работаем. Это — единственное место, где я могу расслабиться.
Это мой отпуск.
Я пришёл в свою первую группу поддержки два года назад, после того, как сходил к своему врачу по поводу бессонницы[16]. Опять.
Я не спал три недели. Три недели без сна — и всё превращается во внетелесный опыт, как при клинической смерти.
Врач сказал, что бессонница — это только симптом чего-то большего. Найди, что на самом деле не так. Прислушайся к своему телу.
Но я просто хотел спать. Я хотел маленькие голубые капсулы амитала натрия по двести миллиграмм. Я хотел красно-синие пульки «Tuinal»[17]. Ярко-алый как губная помада «Seconal»[18].
Доктор велел мне жевать корень валерианы и посоветовал физические упражнения. В конце концов, я засну. Нельзя умереть от бессонницы.
Моё лицо скривилось и сморщилось как печёное яблоко. Можно было подумать, что я уже умер.
Но я же страдаю.
Доктор сказал, что если я хочу увидеть, что такое настоящее страдание, то должен заглянуть в церковь Первого Причастия во вторник вечером. Посмотреть на людей с паразитами мозга. Посмотреть на страдающих дегенерацией[19] костной ткани. Больных органическими дисфункциями[20] мозга. Больных раком.
И я пошёл.
В первой группе, в которой я был, мы знакомились. Это Алиса, это Бренда, это Довер. Все улыбаются, с невидимыми пистолетами у висков.
Я никогда не называю своё настоящее имя в группах поддержки.
Маленький скелет женщины по имени Хлоя. Её джинсы грустно обвисли там, где раньше были её ягодицы. Хлоя говорит, что самое ужасное в её болезни — это то, что никто не хочет заниматься с ней сексом. Она так близка к смерти, что страховая компания выплатила ей семьдесят пять тысяч долларов страховки. Всё, чего хочет Хлоя — это как следует трахнуться напоследок. Никакой романтики, один секс.
И что говорит парень? Вот что бы ты сказал, а?
Хлоя начала умирать с того, что постоянно чувствовала себя уставшей. А теперь Хлоя не может даже ходить на процедуры.
Порнофильмы, у нее дома есть порнофильмы.
Во время Французской революции, говорит Хлоя, женщины в тюрьмах — графини, баронессы, маркизы, кто угодно — изнасиловали бы любого, кто смог бы к ним забраться. Хлоя дышит мне в щёку. Любого. Просто изнасиловали бы, понимаешь? Секс помогал скоротать время.
La petite mort[21], как говорят французы.
У Хлои есть порнофильмы, если мне интересно. Амилнитрат. Гели и смазки.
В другой ситуации у меня бы уже была эрекция. Но наша Хлоя похожа на скелет, обмазанный жёлтым воском.
Хлоя выглядит как выглядит, я что… я ничего… даже меньше, чем ничего. Но её плечо колет моё, когда мы садимся в круг на шерстяном ковре.
Мы закрываем глаза. В этот раз — очередь Хлои вести нас в направленной медитации[22], и она ведёт нас в Сад Безмятежности. Хлоя ведёт нас к дворцу семи дверей на вершине холма. Внутри дворца семь дверей — зелёная дверь, жёлтая дверь, оранжевая. Хлоя предлагает нам открыть каждую из них — голубую дверь, красную, белую — и узнать, что за ней.
С закрытыми глазами мы представляем свою боль шаром белого исцеляющего света, летающего у наших ног и поднимающегося к нашим коленям, пояснице, груди. Наши чакры[23] открываются. Сердечная чакра. Головная чакра.
Хлоя ведёт нас в пещеры, где мы встречаемся с животными, олицетворяющими нашу силу. Моим оказался пингвин. Лёд покрывает пол пещеры. Пингвин говорит мне: скользи. Без всяких усилий мы скользим сквозь туннели и галереи.
Потом — время объятий.
Откройте глаза.
Это — терапевтический физический контакт, сказала Хлоя. Мы все должны выбрать себе партнера.
Хлоя бросилась мне на шею и заплакала. У неё дома есть бюстгальтеры без бретелек. И она плакала. У неё есть наручники и ароматические масла. И она плакала. А я следил за секундной стрелкой на часах, и она одиннадцать раз проделала свой путь.
Я не плакал в своей первой группе поддержки два года назад. Я не плакал во второй и в третьей группе. Я не плакал среди больных паразитами крови, или раком кишечника, или органическими дисфункциями мозга.
Так бывает при бессоннице. Всё очень далеко от тебя. Всё это — копия копии копии… Бессонница отдаляет тебя от всего вокруг. Ты не можешь дотронуться ни до чего, и ничто не трогает тебя.
А потом был Боб. Это был первый раз, когда я пришёл в группу рака яичек «Остаёмся мужчинами вместе». И Боб, здоровенный такой жлоб, надвинулся на меня и заревел.
Когда наступило время объятий, этот здоровяк прошёл через всю комнату. Руки по бокам, плечи опущены, подбородок прижат к груди. У него в глазах уже стояли слёзы.
Колени вместе, маленькие неуклюжие шажки. Боб просеменил через комнату и навис надо мной.
Боб придвинулся ко мне. Его огромные руки сомкнулись вокруг меня.
Большой Боб сказал, что он был качком. Молодость на «Dianabol»[24], а потом на «Wistrol»[25]— это стероид для скаковых лошадей. Его спортзал — у Большого Боба был собственный атлетический спортзал. Он был женат трижды. Он рекламировал продукты. А может быть, я видел его по телевизору? Вся эта программа по расширению грудной клетки была практически его изобретением.
Я не знаю, куда себя девать, когда незнакомые люди ведут себя так откровенно.
Боб не знал. Может быть, одно из его huevos и могло когда-нибудь сдать, но он знал, что это — фактор риска.
Боб рассказал мне про постоперационную гормональную терапию.
Многие качки, использующие слишком много тестостерона, обнаруживают, что у них растёт грудь.
Я спросил у Боба, что такое «huevos».
Huevos, сказал Боб. Гонады[26]. Яйца. Balls. Тестикулы[27]. В Мексике, где ты покупаешь стероиды, их называют «huevos».
Развод, развод, развод, сказал Боб и показал мне свою фотографию в бумажнике. Огромный, почти голый, в демонстрационной позе на каком-то соревновании.
Дурацкая жизнь, сказал Боб. Ты — на сцене. Накачанный. Выбритый. Количество жиров в теле снижено до двух процентов. Диуретики[28] делают тебя холодным и твёрдым на ощупь как бетон. Ты слепнешь от прожекторов и глохнешь от заводящихся и воющих динамиков, пока судья командует: протяни правую руку… согни в локте… напряги мышцы… замри… Протяни левую руку… напряги бицепс… замри…
Но это лучше, чем настоящая жизнь.
А потом — рак. Он — банкрот. У него двое взрослых детей, и они не принимают его звонки, и никогда не перезванивают.
Чтобы избавить Боба от сисек, врач должен будет сделать надрез под соском и откачать жидкость.
Это всё, что я помню. Боб обнял меня со всех сторон, и его голова накрыла мою. И вдруг — я потерян внутри, растворился в тёмном тихом полном забвении. И когда я, наконец, отодвинулся от его мягкой груди, на майке Боба остался мокрый отпечаток плачущего меня.
Это было два года назад, в мой первый вечер в «Остаёмся мужчинами вместе».
Почти каждую встречу после этого Большой Боб заставлял меня плакать.
Я никогда больше не ходил к врачу. Я никогда не жевал корень валерианы.
Это была свобода. Потерять всякую надежду было свободой.
Я ничего не говорил, так что люди в группах предполагали худшее. Они плакали сильнее. Я плакал сильнее.
Взгляд на звезды — и тебя уже нет.
Возвращаясь домой из группы поддержки, я чувствовал себя более живым, чем когда-либо. У меня не было рака, не было паразитов крови. Я был просто маленьким теплым центром жизни во вселенной.
И я спал.
Дети не спят так, как спал я.
Каждый вечер я умирал. И каждый вечер я рождался вновь.
Мы встречаемся в подвале церкви по вечерам. Это Арт, это Пол, это Боб.
Плечи Боба сейчас для меня как горизонт.
Жирные светлые волосы Боба дают представление о том, что такое крем для волос, который называет себя муссом для укладки. Жирные, и светлые, и очень прямые.
Его руки сомкнулись вокруг меня, ладонь прижимает мою голову к сиськам, выросшим на его могучей груди.
Всё будет хорошо, говорит Боб. Теперь ты плачь.
Всем телом от коленей до макушки я чувствую, как химические реакции внутри Боба сжигают пищу и кислород.
Может быть, они рано это выявили, говорит Боб. Может быть, это просто семинома[11]. При семиноме вероятность выживания — почти сто процентов.
Плечи Боба поднимаются в глубоком вздохе, а затем опускаются-опускаются-опускаются в коротких всхлипах. Поднимаются. Опускаются-опускаются-опускаются.
Я прихожу сюда каждую неделю вот уже два года. И каждую неделю Боб обнимает меня, и я плачу.
Плачь, говорит Боб, вздыхает и всхлип-всхлип-всхлипывает. Давай, поплачь.
Его большое мокрое лицо опускается на мою голову — и я потерян внутри. Вот, когда я плачу. Легко плакать в душной темноте, спрятавшись в ком-нибудь, когда ты понимаешь, что всё, чего ты можешь добиться, в конце превратится в мусор. Всё, чем ты гордишься, будет отброшено прочь.
Я потерян внутри.
Сейчас я ближе ко сну, чем когда-либо за последнюю неделю.
Так я встретил Марлу Сингер.
Боб плачет потому, что шесть месяцев назад ему удалили яички. Потом — гормональная терапия. У Боба выросли груди потому, что уровень тестостерона[12] был слишком высок. Если поднять уровень тестостерона, то тело уравновесит его выработкой эстрогенов[13].
Вот, когда я плачу. Потому что моя жизнь закончится ничем. Меньше, чем ничем. Забвением.
Слишком много эстрогена и у тебя вырастут сиськи.
Легко плакать, когда ты понимаешь, что все, кого ты любишь, покинут тебя или умрут.
На достаточном отрезке времени вероятность выживания каждого падает до нуля.
Боб любит меня, потому что думает, что мои яички тоже удалены.
Вокруг нас, в подвале Епископальной церкви Пресвятой Троицы, среди накрытых пледами диванов из комиссионных магазинов, — около двадцати мужчин и единственная женщина. Все разбиты по парам, большинство плачет. Некоторые пары наклонились друг к другу, щека к щеке, как борцы в захвате. Мужчина в паре с единственной женщиной положил локти ей на плечи, по локтю по обе стороны головы. Её голова — между его рук, его плачущее лицо у её шеи. Женщина скашивает рот, и её рука подносит к нему сигарету.
Я подглядываю подмышкой у Большого Боба.
Вся моя жизнь, плачет Боб. Зачем я делаю что-нибудь, я не знаю.
Единственная женщина в группе поддержки больных раком яичек «Остаёмся мужчинами вместе» курит сигарету под плач незнакомца. Её взгляд встречается с моим.
Обманщица.
Обманщица.
Обманщица.
Короткие тусклые чёрные волосы. Большие глаза, как в японских мультиках. Бледная тонкая кожа, затянутая в платье с обойным рисунком тёмных роз. Эта женщина была в моей группе поддержки больных туберкулёзом в пятницу вечером. Она была за круглым столом меланомы[14] вечером в среду. Вечером в понедельник она была в группе лейкемии[15] «Вера крепка».
Посреди её головы белой молнией сверкает пробор.
Все эти группы поддержки носят неопределённые возвышенные названия. Моя группа больных паразитами крови в четверг вечером называется «Свободны и чисты». Группа паразитов мозга называется «Вперёд и вверх».
И в воскресенье, в подвале церкви Пресвятой Троицы, в «Остаёмся мужчинами вместе», эта женщина здесь, опять.
Даже хуже. Я не могу плакать, когда она смотрит.
Это мой любимый момент — в объятьях Боба, плакать вместе с ним, без всякой надежды. Мы все так много и так тяжело работаем. Это — единственное место, где я могу расслабиться.
Это мой отпуск.
Я пришёл в свою первую группу поддержки два года назад, после того, как сходил к своему врачу по поводу бессонницы[16]. Опять.
Я не спал три недели. Три недели без сна — и всё превращается во внетелесный опыт, как при клинической смерти.
Врач сказал, что бессонница — это только симптом чего-то большего. Найди, что на самом деле не так. Прислушайся к своему телу.
Но я просто хотел спать. Я хотел маленькие голубые капсулы амитала натрия по двести миллиграмм. Я хотел красно-синие пульки «Tuinal»[17]. Ярко-алый как губная помада «Seconal»[18].
Доктор велел мне жевать корень валерианы и посоветовал физические упражнения. В конце концов, я засну. Нельзя умереть от бессонницы.
Моё лицо скривилось и сморщилось как печёное яблоко. Можно было подумать, что я уже умер.
Но я же страдаю.
Доктор сказал, что если я хочу увидеть, что такое настоящее страдание, то должен заглянуть в церковь Первого Причастия во вторник вечером. Посмотреть на людей с паразитами мозга. Посмотреть на страдающих дегенерацией[19] костной ткани. Больных органическими дисфункциями[20] мозга. Больных раком.
И я пошёл.
В первой группе, в которой я был, мы знакомились. Это Алиса, это Бренда, это Довер. Все улыбаются, с невидимыми пистолетами у висков.
Я никогда не называю своё настоящее имя в группах поддержки.
Маленький скелет женщины по имени Хлоя. Её джинсы грустно обвисли там, где раньше были её ягодицы. Хлоя говорит, что самое ужасное в её болезни — это то, что никто не хочет заниматься с ней сексом. Она так близка к смерти, что страховая компания выплатила ей семьдесят пять тысяч долларов страховки. Всё, чего хочет Хлоя — это как следует трахнуться напоследок. Никакой романтики, один секс.
И что говорит парень? Вот что бы ты сказал, а?
Хлоя начала умирать с того, что постоянно чувствовала себя уставшей. А теперь Хлоя не может даже ходить на процедуры.
Порнофильмы, у нее дома есть порнофильмы.
Во время Французской революции, говорит Хлоя, женщины в тюрьмах — графини, баронессы, маркизы, кто угодно — изнасиловали бы любого, кто смог бы к ним забраться. Хлоя дышит мне в щёку. Любого. Просто изнасиловали бы, понимаешь? Секс помогал скоротать время.
La petite mort[21], как говорят французы.
У Хлои есть порнофильмы, если мне интересно. Амилнитрат. Гели и смазки.
В другой ситуации у меня бы уже была эрекция. Но наша Хлоя похожа на скелет, обмазанный жёлтым воском.
Хлоя выглядит как выглядит, я что… я ничего… даже меньше, чем ничего. Но её плечо колет моё, когда мы садимся в круг на шерстяном ковре.
Мы закрываем глаза. В этот раз — очередь Хлои вести нас в направленной медитации[22], и она ведёт нас в Сад Безмятежности. Хлоя ведёт нас к дворцу семи дверей на вершине холма. Внутри дворца семь дверей — зелёная дверь, жёлтая дверь, оранжевая. Хлоя предлагает нам открыть каждую из них — голубую дверь, красную, белую — и узнать, что за ней.
С закрытыми глазами мы представляем свою боль шаром белого исцеляющего света, летающего у наших ног и поднимающегося к нашим коленям, пояснице, груди. Наши чакры[23] открываются. Сердечная чакра. Головная чакра.
Хлоя ведёт нас в пещеры, где мы встречаемся с животными, олицетворяющими нашу силу. Моим оказался пингвин. Лёд покрывает пол пещеры. Пингвин говорит мне: скользи. Без всяких усилий мы скользим сквозь туннели и галереи.
Потом — время объятий.
Откройте глаза.
Это — терапевтический физический контакт, сказала Хлоя. Мы все должны выбрать себе партнера.
Хлоя бросилась мне на шею и заплакала. У неё дома есть бюстгальтеры без бретелек. И она плакала. У неё есть наручники и ароматические масла. И она плакала. А я следил за секундной стрелкой на часах, и она одиннадцать раз проделала свой путь.
Я не плакал в своей первой группе поддержки два года назад. Я не плакал во второй и в третьей группе. Я не плакал среди больных паразитами крови, или раком кишечника, или органическими дисфункциями мозга.
Так бывает при бессоннице. Всё очень далеко от тебя. Всё это — копия копии копии… Бессонница отдаляет тебя от всего вокруг. Ты не можешь дотронуться ни до чего, и ничто не трогает тебя.
А потом был Боб. Это был первый раз, когда я пришёл в группу рака яичек «Остаёмся мужчинами вместе». И Боб, здоровенный такой жлоб, надвинулся на меня и заревел.
Когда наступило время объятий, этот здоровяк прошёл через всю комнату. Руки по бокам, плечи опущены, подбородок прижат к груди. У него в глазах уже стояли слёзы.
Колени вместе, маленькие неуклюжие шажки. Боб просеменил через комнату и навис надо мной.
Боб придвинулся ко мне. Его огромные руки сомкнулись вокруг меня.
Большой Боб сказал, что он был качком. Молодость на «Dianabol»[24], а потом на «Wistrol»[25]— это стероид для скаковых лошадей. Его спортзал — у Большого Боба был собственный атлетический спортзал. Он был женат трижды. Он рекламировал продукты. А может быть, я видел его по телевизору? Вся эта программа по расширению грудной клетки была практически его изобретением.
Я не знаю, куда себя девать, когда незнакомые люди ведут себя так откровенно.
Боб не знал. Может быть, одно из его huevos и могло когда-нибудь сдать, но он знал, что это — фактор риска.
Боб рассказал мне про постоперационную гормональную терапию.
Многие качки, использующие слишком много тестостерона, обнаруживают, что у них растёт грудь.
Я спросил у Боба, что такое «huevos».
Huevos, сказал Боб. Гонады[26]. Яйца. Balls. Тестикулы[27]. В Мексике, где ты покупаешь стероиды, их называют «huevos».
Развод, развод, развод, сказал Боб и показал мне свою фотографию в бумажнике. Огромный, почти голый, в демонстрационной позе на каком-то соревновании.
Дурацкая жизнь, сказал Боб. Ты — на сцене. Накачанный. Выбритый. Количество жиров в теле снижено до двух процентов. Диуретики[28] делают тебя холодным и твёрдым на ощупь как бетон. Ты слепнешь от прожекторов и глохнешь от заводящихся и воющих динамиков, пока судья командует: протяни правую руку… согни в локте… напряги мышцы… замри… Протяни левую руку… напряги бицепс… замри…
Но это лучше, чем настоящая жизнь.
А потом — рак. Он — банкрот. У него двое взрослых детей, и они не принимают его звонки, и никогда не перезванивают.
Чтобы избавить Боба от сисек, врач должен будет сделать надрез под соском и откачать жидкость.
Это всё, что я помню. Боб обнял меня со всех сторон, и его голова накрыла мою. И вдруг — я потерян внутри, растворился в тёмном тихом полном забвении. И когда я, наконец, отодвинулся от его мягкой груди, на майке Боба остался мокрый отпечаток плачущего меня.
Это было два года назад, в мой первый вечер в «Остаёмся мужчинами вместе».
Почти каждую встречу после этого Большой Боб заставлял меня плакать.
Я никогда больше не ходил к врачу. Я никогда не жевал корень валерианы.
Это была свобода. Потерять всякую надежду было свободой.
Я ничего не говорил, так что люди в группах предполагали худшее. Они плакали сильнее. Я плакал сильнее.
Взгляд на звезды — и тебя уже нет.
Возвращаясь домой из группы поддержки, я чувствовал себя более живым, чем когда-либо. У меня не было рака, не было паразитов крови. Я был просто маленьким теплым центром жизни во вселенной.
И я спал.
Дети не спят так, как спал я.
Каждый вечер я умирал. И каждый вечер я рождался вновь.