К тому же, говорит она, стиль жизни «шампанское с икрой» уже утратил свой шик. Сбежать слишком просто: на самолете отсюда до Рима — всего шесть часов. Мир сделался маленьким, выдохшимся, исчерпанным. Путешествия по миру — это просто еще один способ сдохнуть от скуки, только — в разных местах и гораздо быстрее. Скучный завтрак в Бали. Предсказуемый обед в Париже. Утомительный ужин в Нью-Йорке, а потом ты забываешься пьяным сном во время очередного минета в Лос-Анджелесе.
Слишком много «незабываемых» впечатлений, слишком близко одно к другому.
— Как в Музее Гетти, — говорит Инки.
— Намылить, смыть, повторить еще раз, — говорит алкаш из «Global Airlines».
В этом донельзя скучном новом мире сплошного верхнего среднего класса, говорит Инки, ты оценишь всю прелесть биде, только если полдня будешь писать на улице. Не мойся, пока не начнешь вонять, и обычный горячий душ станет, как будто поездка в Соному на предмет очистительных грязевых клизм.
— Воспринимай это как шербет бедности, — говорит Инки. Славный маленький интервал нищеты, который помогает тебе не терять вкус к жизни.
— Присоединяйтесь, — говорит Инки. У нее вокруг рта размазан клейкий зеленый сироп от кашля, к нему липнут пряди ее пластикового парика. Она говорит: — В следующую пятницу, вечером.
Выглядеть плохо, говорит она, теперь это новая разновидность понятия «выглядеть хорошо».
Она говорит, что там соберутся все лучшие люди. Старая гвардия. Самые сливки общества. В десять вечера, под мостом, с западной стороны.
Мы не можем, говорит Эвелин. В среду вечером они с Пакером идут на благотворительный бал в помощь голодающим Латинской Америки. В четверг — на банкет в поддержку нуждающихся аборигенов. В пятницу вечером — на тихий аукцион в помощь несовершеннолетним работницам секс-индустрии. Все эти мероприятия, с их блестящими акриловыми трофеями, заставляют тебя пожалеть о тех днях, когда самым сильным страхом американцев был страх выступать перед публикой.
— Просто снимаешь номер в «Шератоне», — говорит Инки. Эвелин, должно быть, морщит нос, потому что Инки говорит ей:
— Расслабься. Она говорит:
— Понятно, что мы там не останавливаемся. В «Шератоне». Мы там только переодеваемся.
В пятницу, говорит Инки, в любое время после десяти вечера. Под мостом.
Пакер и Эвелин Кейсы. Самая главная их проблема: что надеть. Для мужчины все просто. Надеваешь обычные брюки и смокинг — наизнанку. Правый ботинок — на левую ногу, левый — на правую. Вот и все: вид совершенно убогий. И совершенно безумный.
— Безумие, — сказала бы Инки, — теперь это новая разновидность здравого ума.
В среду, после «голодного» бала, Пакер с Эвелин выходят из бального зала в отеле, и кто-то на улице распевает «О, Амхерст, храбрый Амхерст». Там, на улице Френсис Данлоп Колгейт Нельсон, она же Фризи, Завиток, дует из банки какой-то дешевый солодовый напиток в компании с Шустером Фрейзером по прозвищу Туфля и Вивером Пулманом, который Костяшка. Все трое сидят, закатав грязные брюки и опустив ноги в фонтан. Лифчик у Фризи надет поверх блузки.
Одеваться, во что попало, говорит Инки, теперь это новая разновидность понятия «одеваться шикарно».
Дома Эвелин примеряет, наверное, дюжину мешков для мусора, зеленых и черных мешков для мусора, в каждый из которых можно впихать целую гору хлама, но в них она выглядит толстой. Чтобы выглядеть хорошо, она выбирает узкий белый пакет для кухонного мусора. В нем она выглядит почти элегантно. Облегающий наряд наподобие платьев с запахом от Дайен фон Фюрстенберг, с ярким, ярко-оранжевым аксессуаром -пояском из оплывшего электрического провода со штепсельной вилкой, болтающейся на конце.
В этом сезоне, говорит Инки, парики носят задом наперед. В моде разные туфли: на одной ноге — такая, на другой — другая. Берешь старое грязное одеяло, говорит она, вырезаешь в центре дырку для головы, надеваешь его, как пончо, — и ты готова для ночных развлекательных мероприятий на улице.
В тот вечер, когда они снимают номер в «Шератоне», Эвелин берет с собой три чемодана тряпья. На всякий случай. Пожелтевшие, вытянутые лифчики. Свитера со свалявшимся ворсом. У нее с собой целая банка косметической глины для лица — чтобы запачкать их еще больше. Они с мужем выбираются из отеля по черной лестнице: четырнадцать пролетов до двери, что открывается в переулок, — и вот, они на свободе. Они — никто. Два анонима. Не обремененные ответственностью ни за что.
Никто не смотрит на них, не просит у них денег, не пытается им что-то продать.
Они шагают к мосту, они — невидимки. Надежно защищенные собственной бедностью.
Пакер немного прихрамывает: он надел правый ботинок на левую ногу, а левый — на правую, и ему неудобно. Эвелин открывает рот. И плюет на тротуар. Да, хорошая девочка, которую учили, что неприлично чесаться, где чешется, на людях, теперь плюется на улице. Пакер спотыкается, натыкается на нее, и она хватает его за руку. Он разворачивает ее к себе лицом, и они целуются — просто два влажных рта, и город вокруг исчезает.
В тот первый вечер на улице Инки приходит с потрескавшейся лакированной черной сумкой, в которой лежит что-то очень вонючее. Такой запах бывает на море, в жаркий день при отливе. Запах, говорит Инки, это новый антисоциальный символ. В сумке — картонная коробка, в каких в «Chez Heloise» упаковывают еду навынос. В коробке — большой кусок рыбы размером с кулак
— Красный берикс четырехдневной давности, — говорит Инки. — Если что, просто помашешь сумочкой. Если хочешь, чтобы от тебя держались подальше, запах — лучший телохранитель.
Вонь — новый способ защитить свое личное пространство. Устрашение посредством запаха.
К любому запаху можно привыкнуть, говорит Инки, даже к самому противному.
Она говорит:
— Ведь ты же привыкла к «Eternitu» Кальвина Клейна?…
Инки с Эвелин отходят в сторонку, чтобы немного остыть от шумной вечеринки. Заворачивают за угол. Там, чуть дальше по улице, свита какой-то красотки, обряженной в мини-юбку, вываливается из лимузина. Худые, стройные люди с хедсетами, соединяющими рот и ухо. Каждый из них занят беседой с кем-то другим, кто сейчас далеко-далеко. Инки с Эвелин проходят мимо. Инки спотыкается, машет сумкой с протухшей рыбой, задевает ею рукава кожаных и меховых пальто. Телохранителей в темных костюмах. Личных секретарей в черной одежде от лучших модельных домов.
Свита сбивается в кучку, отходит подальше, все тихо стонут и закрывают носы и рты наманикюренными руками.
Инки, как ни в чем не бывало, идет вперед. Она говорит:
— Обожаю так делать.
Со всеми этими нуворишами, говорит Инки, пора менять правила. Она говорит:
— Бедность — теперь эта новая разновидность аристократии. Впереди — небольшая толпа из миллионеров от Интернета и арабских нефтяных шейхов. Стоят — курят у входа в художественную галерею. Инки говорит:
— Давай будем их доставать: просить денег… Это — их отдых от жизни Пакера и Маффи Хадсон, генерального директора текстильной корпорации и наследницы табачной империи. Бегство на все выходные в безопасную зону
Алкаш из «Global Airlines» — это, так на минуточку, Вебстер Баннерс, по прозвищу Скаут. Они с Инки и Маффи встречают на улице Скини (Сквалыгу) и Фризи. Потом к ним присоединяются Пакер и Боутер. Потом — Туфля и Костяшка. Они все пьяные, играют в шарады. В какой-то момент Пакер выкрикивает:
— А тут есть кто-нибудь, под мостом, кто стоил бы меньше сорока миллионов долларов?
И, конечно, в ответ — только грохот машин, проезжающих по мосту.
Чуть позже они гуляют, толкая перед собой магазинные тележки, по какой-то промышленной зоне. Инки с Маффи идут впереди, с одной тележкой на двоих. Пакер и Скаут отстали. Инки говорит:
— Знаешь, раньше я думала, что хуже несчастной любви бывает только любовь счастливая… — Она говорит: — Я так безумно любила Скаута, еще со школы, но ты сама знаешь, как это бывает… сперва все волшебно, а потом начинаются сплошные разочарования.
На руках Инки и Маффи — перчатки без пальцев, чтобы было удобнее разбирать пустые жестянки. Инки говорит:
— Раньше я думала, что счастливый конец — это когда вовремя опускаешь занавес. Чтобы закончить в момент наивысшего счастья, потому что потом все опять будет плохо.
Эти люди, которые стремятся попасть в высшее общество, они постоянно переживают, что сделают что-то не так — боятся взять не ту вилку, впадают в панику, когда за обедом приносят чаши для омовения пальцев, — но у бездомных гораздо больше поводов для беспокойства. Ботулизм. Обморожение. И надо все время следить, чтобы случайно не выдать себя. Отбеленными зубами. Дуновением «Шанель № 5».
Тебя может выдать любая мелочь.
Они превратились в «великосветских бомжей-оборотней», как это называет Инки.
Она говорит:
— А теперь? Теперь я люблю Скаута. Люблю, как будто мы с ним не женаты. — Здесь, на улицах, они ощущают себя пионерами, начинающими новую жизнь в диком краю. Но вместо волков и медведей им следует опасаться, говорит Инки, пожимая плечами, наркодилеров и стрельбы из проезжающих мимо машин.
— И все равно, это — лучшее, что есть у меня в жизни, — говорит она, — хотя я понимаю, что вечно так продолжаться не может.
Новый календарь общественной жизни уже заполняется под завязку. Все эти мероприятия «на дне». Вечер вторника занят: она собирается рыться на свалке вместе с Малявкой и Гепардом. Потом Пакер со Скаутом планируют выйти на сбор алюминиевых банок. А после этого они всей толпой отправляются в бесплатную клинику, где какой-нибудь молодой, темноглазый доктор с вампирским акцентом будет рассматривать их ноги. Пакер говорит, что алюминиевая банка — это крюгерранд улиц.
Стоя на эстакаде, где машины съезжают с шоссе. Инки говорит:
— Думай об этом как о Высокой концепции. Представь, что снимаешь авторский документальный фильм для какого-нибудь телеканала.
На листе коричневого картона Инки пишет черным маркером: Мать-одиночка. Десять детей. Рак груди.
— Если все сделаешь правильно, — говорит она, — люди сами дадут тебе денег…
Маффи пишет: Инвалид, ветеран войны во Вьетнаме. Умираю от голода. Хочу добраться домой.
И Инки говорит:
— То, что надо. — Она говорит: — Прямо «Холодная гора». Это их маленький городской лагерь. Место, где можно спрятаться у всех на виду.
Бомжей никто не замечает. Будь ты Джейн Фонда или Роберт Редфорд, но если ты бродишь по улицам средь бела дня с магазинной тележкой, одетый в три слоя грязных лохмотьев, и бормочешь себе под нос матерные слова, — тебя никто не заметит.
Этим можно заниматься всю жизнь. Скаут с Инки планируют встать в очередь на получение дешевой квартиры для неимущих. Им нравится высиживать длинные очереди в стоматологических клиниках, чтобы молодые и привлекательные студенты на практике бесплатно лечили им зубы. Они могли бы подать прошение на бесплатный метадон, а потом «дорасти» и до героина. Образовательные курсы для взрослых. Жареные гамбургеры. Можно еще посещать автошколу и ходить в бесплатную прачечную, и так они постепенно пробьются в низший средний класс.
По вечерам Пакер с Эвелин обнимаются, лежа под мостом или на картонке, разложенной поверх исходящего паром люка горячего водопровода. Он шарит рукой у нее под одеждой и доводит ее до оргазма на глазах у прохожих. Эти двое, они никогда не любили друг друга так сильно, как любят теперь.
Но Инки права. Вечно так продолжаться не может. Конец наступает внезапно. Все происходит так быстро, что они понимают, что произошло, только на следующий день, когда об этом уже написали в газетах.
Они спят у входа в какой-то склад. Так хорошо и уютно им не бывало еще нигде: ни в Банффе, ни в Гонконге. Теперь их одеяла пахнут совсем одинаково. Их одежда — их тела — по ощущениям, это и есть настоящий дом. Спать в объятиях мужа — это не хуже, чем спать в двухэтажной квартире на Парк-авеню. Или на вилле на Крите.
Именно в эту ночь у обочины резко тормозит черный автомобиль: то есть сначала виляет в сторону, а потом тормозит и ударяется о бордюр, так что одно колесо даже выскакивает на тротуар. Фары, два круга яркого сияния, светят прямо на мистера и миссис Кейс, так что те просыпаются. Открывается задняя дверца, и из салона доносятся крики. Головой вперед, молотя руками-ногами в воздухе, с заднего сиденья вылетает голая девушка и падает на тротуар. Длинные черные волосы закрывают лицо. Девушка поднимается на четвереньки и пытается отползти прочь от машины.
Пакер с Эвелин лежат, зарывшись в свой домик из старых тряпок и сырых одеял. Голая девушка ползет прямо к ним.
У нее за спиной из открытой дверцы машины показывается нога в мужском черном ботинке. Нога встает на тротуар. Нога в черной брючине. Из машины выходит мужчина в черных кожаных перчатках. Девушка встает на ноги и истошно кричит. Кричит: пожалуйста. Помогите. Она стоит совсем близко, так что видны одно… два… три золотых колечка у нее в ухе. Второе ухо — его просто нет.
Эта полоска, похожая на тоненькую косичку: на самом деле, это темная струйка крови, стекающая по шее. Там, где раньше было ухо, осталась лишь окровавленная дыра.
Девушка бросается к Кейсам, зарывшимся в одеяла, так что видны только глаза.
Девушка хватается за их тряпки, когда мужчина хватает ее за волосы и тащит обратно в машину. Она брыкается и скулит, не выпуская из рук одеяло. Одеяло сползает, и вот они: Пакер и Эвелин. Все еще сонные, моргают в ярком свете фар.
Мужчина их видел, наверняка. И тот, кто сидит за рулем, тоже видел.
Девушка кричит:
— Пожалуйста.
Она кричит:
— Запомните номер… — и ее втаскивают в машину. Дверца захлопывается, шины визжат. Автомобиль уезжает, оставив лишь пятна крови и следы черной резины на темном асфальте. В сточной канаве, среди смятых бумажных стаканчиков, лежит оторванное бледное ухо, то ли выпавшее, то ли выброшенное из машины во время схватки. В ухе поблескивают два золотых колечка.
Уже после завтрака в номере «Шератона» — омлет со склизкими грибами, английские булочки, чуть теплый кофе и остывший бекон, — им попадается эта газета. В разделе местных новостей; похищена дочка владельца одной бразильской нефтяной компании. Там же ее фотография. Это та самая голая девушка с длинными темными волосами, которую они видели ночью, только на снимке она улыбается и держит в руках кубок с крошечным золотым теннисистом сверху.
В статье написано, что у полиции нет никаких зацепок.
И ни одного свидетеля.
Кейсы, конечно, могли бы сообщить, куда следует. Но они же не видели ничьих лиц. Они не видели номер машины. Они видели только девушку. И кровь. Пакер с Эвелин — реальной помощи от них никакой. Обратиться в полицию — значит, только унизить себя, и все. Уже можно представить себе заголовки в газетах:
«Пара из высшего общества разгуливает по трущобам в поисках острых ощущений»
Или: «Миллионеры играются в бедных».
И упаси Господи упомянуть Инки и Скаута, Скини, Туфлю и Костяшку.
Если Пакер с Эвелин выставят себя на посмешище, они все равно не спасут эту девушку. Их страдания не облегчат ее участи.
В газетах на следующей неделе: найдено тело похищенной девушки.
Но Инки не переживала. Бедным, оборванным, грязным бомжам нечего опасаться на улицах. Девушка, которую убили, — она была молодой. Чистенькой, симпатичной и очень богатой.
— Когда тебе нечего терять, — сказала Инки, — теперь это новая разновидность богатства.
А Пакер сказал:
— Намылить, смыть, повторить еще раз.
Нет, Инки не собиралась отказываться от своего счастья и возвращаться к унылой жизни богатой и знаменитой великосветской дамы. Р1 Пакер все чаще и чаще выходил на улицу вместе с ней. Говорит: чтобы ее защищать. И вот как-то вечером, когда Эвелин была на благотворительном вечере в помощь больным раком толстой кишки, у нее зазвонил мобильный. Это Инки. На заднем плане слышны громкие вопли. Кричит мужчина. Голосом Пакера. Инки тяжело дышит в трубку. Она говорит:
— Маффи, пожалуйста. Маффи, нас кто-то преследует. — Она говорит: — Мы пытались звонить в полицию, но… — и тут все обрывается.
Как будто Инки вбежала в тоннель. В подземный переход.
Заголовки в газетах на следующий день:
«Известный издатель и генеральный директор текстильной корпорации зверски зарезаны прямо на улице».
И теперь, почти каждое утро, она боится увидеть в газетах новые заголовки:
«Зверски убита бомжиха»
Или: «Убийца продолжает охоту на бездомных».
Где-то в городе, каждую ночь, черный автомобиль выезжает на поиски миссис Кейс, единственной свидетельницы преступления. Кто-то убивает бездомных на улицах: всех без разбору — потому что она может быть среди них. Всех, одетых в лохмотья и спящих под грудами одеял.
После этого Эвелин и уходит в глухую завязку. Она не читает газет. Она выбрасывает телевизор и покупает стеклянный аквариум с ящерицей, которая меняет окраску под цвет обоев.
Сейчас миссис Кейс — полная противоположность бездомной бродяжки. У нее слишком много дома. Она буквально обременена домом. Погребена в своем доме. Она читает каталоги торговых фирм. Рассматривает глянцевые фотографии ухоженных садов. Бриллиант, сплавленный из кремированных останков любимого человека.
Конечно, ей не хватает друзей. И мужа. Но, как сказала бы Инки: отсутствие — теперь это новая разновидность присутствия.
Она по-прежнему покупает билеты на благотворительные мероприятия. Тихие аукционы и танцевальные вечера. Ей важно знать, что она что-то делает, чтобы мир стал чуточку лучше. Еще немного — и она начнет плавать с исчезающими серыми китами.
Спать на деревьях в сокращающихся тропических лесах.
Фотографировать каких-нибудь вымирающих зебр.
Бродить по трущобам от экологии.
Потому что это действительно важно: осознавать ответственность. Ей по-прежнему хочется изменить мир.
5.
В то лето на вилле Диодати, говорит миссис Кларк, собрались пятеро человек:
Поэт, лорд Байрон.
Перси Биши Шелли со своей любовницей, Мэри Годвин.
Сводная сестра Мэри, Джейн Клермон, беременная от Байрона.
И врач Байрона, Джон Полидори.
Мы слушаем, сидя у электрического камина в курительной комнате на втором этаже. В готической курительной комнате. Кто-то — в кресле, обтянутом желтой кожей. Кто-то — на низком диване, застеленном вязаным покрывалом, или на гобеленовом диванчике «на двоих», которые мы притащили сюда из других помещений. Их резные острые ножки оставили взъерошенные следы на пыльных, свалявшихся коврах.
Собрались все, кроме Леди Бомж, которая легла спать пораньше. И Мисс Америки, которая бродит по дому и ковыряется в замках.
Электрический камин — просто вращающийся светильник внутри емкости из склеенных вместе кусочков красного и желтого стекла. Просто свет без тепла. Все висячие деревья из хрусталя сейчас выключены, и красно-желтый свет пляшет на наших лицах; фигуры из красно-желтого света движутся по стенам и по выложенному каменной плиткой полу.
Эти пятеро, говорит миссис Кларк, умирали от скуки, вынужденные сидеть дома из-за непрекращающегося дождя. Шелли и компания. Они по очереди читали друг другу рассказы из немецкого сборника страшных историй под названием «Фантасмагориана».
— Лорд Байрон, — говорит миссис Кларк, — терпеть не мог эту книгу.
Байрон сказал, что у них в комнате собралось больше талантов, чем во всей этой книжонке. Сказал, что любой из них мог бы сочинить страшилку получше. И надо бы этим заняться. Каждому. Написать свой рассказ.
Это было почти за столетие до «Дракулы» Брема Стокера, но в то лето доктор Джон Полидори написал своего «Вампира», и так родилось наше современное представление о демонах, пьющих кровь.
В одну из дождливых ночей, когда над Женевским озером сверкали молнии и грохотал гром, восемнадцатилетней Мэри Годвин приснился сон, который впоследствии превратится в легенду о Франкенштейне. И оба чудовища станут основой для бесчисленных книг и фильмов.
Но и сами собравшиеся на вилле стали местной легендой. Владельцы отелей и пансионатов на берегах Женевского озера выставляли подзорные трубьгу окон, выходящих на озеро, чтобы постояльцы могли наблюдать за тем, что все называли кровосмесительной оргией на вилле. Скучающие туристы из среднего класса, они селили под крышей Байронского дома свои самые худшие страхи. На вилле собрались самые обыкновенные молодые люди, которым просто хотелось жить так, как хочется, не подчиняясь миллиону правил, навязанных им обществом, а отдыхающие подсматривали за ними в подзорные трубы, ожидая увидеть чудовищ.
А мы — современная вариация собрания на вилле Диодати.
Современная версия «Круглого стола в „Алгонкине“.
Просто люди, которые рассказывают друг другу истории.
Люди в поисках идеи, отголоски которой будут звучать до конца времен. В книгах, в фильмах, в пьесах и песнях, на телевидении, на футболках, в денежном эквиваленте.
В тот день в кофейне, когда мы впервые встретились лично, вокруг были все те же лица — только тогда нас было в три раза больше… почти толпа. Мы: те, кто прошел последний отбор. Уже тогда Графиня Предвидящая пришла в своей знаковой чалме. Герцог Вандальский, со своими светлыми волосами, собранными в хвост. Недостающее Звено, со своим длинным носом и нечесаной бородой.
Как сейчас люди болтают всякие небылицы о вилле Диодати, точно так же со временем станут болтать и о той кофейне. Люди, которые в глаза не видели объявления, будут божиться, что были там. Но им хватило ума не поехать на семинар. А то бы они сейчас были уже мертвы. Или очень богаты. Эта кофейня с ее стойкой с бесплатной прессой и доской объявлений с пришпиленными визитками, предлагающими промывание кишечника и консультации по содержанию домашних животных — можно подумать, что это был многотысячный стадион, а не маленькая кофейня, а иначе там просто бы не поместились все люди, которые со временем начнут утверждать, что они были там в тот вечер.
Тот вечер станет легендой.
Мифом о Нас.
Обкуренные наркоманы, поэты, домохозяйки и мы, пившие кофе из бумажных стаканчиков. Мы стояли и слушали миссис Кларк. Кое-кто украдкой хихикал, глядя на ее выдающийся бюст и силиконово-пухлые губки. А когда кто-то спросил, а там есть телефон, в этом убежище для писателей, ну, чтобы им могли позвонить из «большого мира», миссис Кларк ответила, да. И назвала номер:
— 1-800-ОТЪЕ-БИСЬ.
После этого кое-кто сразу ушел.
В том смысле, что нет. Никаких телефонов, никаких контактов с внешним миром. Ни радио, ни телевизора, ни Интернета. Только вы сами и то, что вы привезете с собой: что поместится в один чемодан.
Кто-то ушел после этого.
Эти люди, которые сразу ушли — уцелевшие на первом круге. Умные люди, которые расскажут свои собственные истории. Они — как камера, скрытая за камерой, скрытой за камерой,-как сказал бы мистер Уиттиер. У них своя правда — но только насчет того вечера.
Эти кретины, которые сами себя обманули.
Мы все видели объявление, просто каждый — по-своему. На досках объявлений по всему городу:
Писательский семинар в полном уединении:
Оставь привычную жизнь на три месяца.
Просто исчезни. Отбрось все, что мешает тебе создать твои шедевр.
Дом, работу, семью, все свои обязательства — все, что тебя отвлекает, все, что не дает развернуться — отложи это все на три месяца. Оно подождет. А ты пока поживешь среди единомышленников, в условиях, максимально благоприятных для погружения в творчество.