Страница:
А.Р. Палей
ГОЛЬФШТРЕМ
ГЛАВА I
Проект инженера Тома Хиггинса
24 апреля 1947 года мистер Джон Хаггард, король свиных туш, сидел в своем кабинете на сто сорок шестом этаже небоскреба на 45-й улице, в 11 часов дня, как ежедневно в этот час.
24 апреля 1947 года, в 11 часов дня, на дюралюминиевой стене вспыхнула лампа, и голос из рупора сказал:
— Военный инженер Том Хиггинс.
Лицо свиного короля, подобное маске, не изменилось. Он нажал кнопку и ответил в трубку:
— Поднимите.
В 11 часов 2 минуты Том Хиггинс вошел в кабинет.
— Я приступлю прямо к делу.
Свиной король слушал.
— Главный штаб отверг мое предложение. Он находит, что 25 миллиардов долларов — слишком большая сумма. Я предлагаю акционерное общество. Цель, — постройка плотины для изменения направления Гольфштрема. Климат Северной Америки резко изменится в сторону потепления. Расходы окупятся, самое большое, в 34 года. Европа, конечно, погибнет.
— Плевать.
Свиной король был прав: Европа уже десять лет ничего не покупала. Она представляла собою союз социалистических государств. Все нужное производилось внутри страны. Коммунизм, подобно гангрене, раз'едал Азию и Африку.
— План постройки?
Инженер вынул из портфеля широкую алюминиевую пластинку. Чертеж был гениален и прост, так что легко был понятен и не-специалисту. Ширина основания плотины по дну океана — 1 километр. — Кверху суживается. Поднимается над уровнем моря на 25 метров. Ширина верха — 100 метров. По верху — дорога, аллея для прогулок. Инженер вынул вторую пластинку. Это была карта Гольфштрема после постройки плотины. Мощный поток уклонялся к западу. Все было понятно без слов.
— Ол-райт! — сказал свиной король, и маска его дрогнула одобрительно. Инженер самодовольно улыбнулся и бережно спрятал пластинки.
Джон Хаггард подписал и протянул ему чек: один миллиард долларов.
Инженер отрицательно качнул головой.
— Успеете. Капитал соберем на учредительном собрании акционеров. Я сейчас отправлюсь к мистеру Картеру.
Картер — спиртной король. В 1932 году, наконец, увенчалась успехом славная кампания общественного мнения Соединенных Штатов Америки в пользу отмены запрещения продажи спиртных напитков. С тех пор развился и окреп могущественный концерн Картера по производству спиртных напитков. Европа не покупает спирта. Картер будет крупным акционером общества постройки плотины.
— Ол-райт! — еще раз одобрительно произнес свиной король.
24 апреля 1947 года в 11 часов 20 минут Том Хиггинс вышел из кабинета свиного короля.
Мистер Картер на собрании акционеров произнес речь:
— 25 миллиардов долларов стоит вынуть из оборота трестов. Деньги скоро вернутся. Богатство страны увеличится во много раз. Европа покроется вечным льдом. Нам не придется бояться пропаганды Третьего Интернационала. Мистер Хаггард тысячу раз прав. Я тоже подписываюсь на один миллиард долларов.
Почтенное собрание одобрительно замычало.
В течение учредительного заседания подписка на 25 миллиардов была покрыта с избытком.
Через неделю все формальности по утверждению устава и регистрации нового акционерного общества были выполнены. На одном из нижних этажей дюралюминиевого небоскреба Хаггарда по ночам светилась радиевым светом вывеска: АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО «ГОЛЬФШТРЕМ».
Постройка плотины в Атлантическом океана
В оперативных залах правления за длинными столами сидели изящные юноши-клерки и очаровательные машинистки, похожие на прелестные игрушки из севрского фарфора. Стены вспыхивали лампами радио-телефона. Инженер Хиггинс, председатель правления, до глубокой ночи сидел в своем кабинете со слуховой трубкой на каждом ухе, не снимая рук с клавиатуры кнопок. Дежурные секретари, сменявшиеся каждые три часа, через определенные промежутки времени вкладывали ему в рот питательные лепешки.
Каждая газета отвела особую полосу информации относительно общества «Гольфштрем».
Цены на строительные материалы разом поднялись на 200 %. Но общество «Гольфштрем» быстро уничтожило панику, приобретя огромную гранитную гору на западе и устроив там грандиозные каменоломни. Были открыты неслыханных размеров цементные заводы. В одном из восточных штатов был устроен склад строительных материалов, равный площади города Вашингтона. Отрылась железная дорога от склада к одному из океанских портов.
Мери Портен с благоговением смотрела в лицо Хиггинса. Это было в теплый майский вечер. Она дежурила в конторе правления. Только-что прошел благоуханный весенний дождь. Окна были раскрыты настежь, и в четырнадцатый этаж приглушенно доносился уличный гул Нью-Йорка.
Мери Портен — машинистка. Она похожа на севрскую статуэтку, и ей восемнадцать лет.
Мери с благоговением смотрела на Хиггинса. Он казался ей гораздо больше, чем человеком. Она сама не заметила, как прошептала:
— Ах, как я вас люблю…
В душе и лице Хиггинса дрогнуло что-то давно забытое и прекрасное. Лампочка радио-телефона зажглась. Глухой голос из рупора сказал:
— Подвижной состав для железнодорожной линии готов. Завтра будет доставлен. Наши цены…
Мери Портен долго сидела одна у потемневшего окна. Дальние зарницы освещали небо. Плыли разорванные облака. Внизу тянулись ленты фонарей и похрюкивали сирены.
24 апреля 1947 года, в 11 часов дня, на дюралюминиевой стене вспыхнула лампа, и голос из рупора сказал:
— Военный инженер Том Хиггинс.
Лицо свиного короля, подобное маске, не изменилось. Он нажал кнопку и ответил в трубку:
— Поднимите.
В 11 часов 2 минуты Том Хиггинс вошел в кабинет.
— Я приступлю прямо к делу.
Свиной король слушал.
— Главный штаб отверг мое предложение. Он находит, что 25 миллиардов долларов — слишком большая сумма. Я предлагаю акционерное общество. Цель, — постройка плотины для изменения направления Гольфштрема. Климат Северной Америки резко изменится в сторону потепления. Расходы окупятся, самое большое, в 34 года. Европа, конечно, погибнет.
— Плевать.
Свиной король был прав: Европа уже десять лет ничего не покупала. Она представляла собою союз социалистических государств. Все нужное производилось внутри страны. Коммунизм, подобно гангрене, раз'едал Азию и Африку.
— План постройки?
Инженер вынул из портфеля широкую алюминиевую пластинку. Чертеж был гениален и прост, так что легко был понятен и не-специалисту. Ширина основания плотины по дну океана — 1 километр. — Кверху суживается. Поднимается над уровнем моря на 25 метров. Ширина верха — 100 метров. По верху — дорога, аллея для прогулок. Инженер вынул вторую пластинку. Это была карта Гольфштрема после постройки плотины. Мощный поток уклонялся к западу. Все было понятно без слов.
— Ол-райт! — сказал свиной король, и маска его дрогнула одобрительно. Инженер самодовольно улыбнулся и бережно спрятал пластинки.
Джон Хаггард подписал и протянул ему чек: один миллиард долларов.
Инженер отрицательно качнул головой.
— Успеете. Капитал соберем на учредительном собрании акционеров. Я сейчас отправлюсь к мистеру Картеру.
Картер — спиртной король. В 1932 году, наконец, увенчалась успехом славная кампания общественного мнения Соединенных Штатов Америки в пользу отмены запрещения продажи спиртных напитков. С тех пор развился и окреп могущественный концерн Картера по производству спиртных напитков. Европа не покупает спирта. Картер будет крупным акционером общества постройки плотины.
— Ол-райт! — еще раз одобрительно произнес свиной король.
24 апреля 1947 года в 11 часов 20 минут Том Хиггинс вышел из кабинета свиного короля.
Мистер Картер на собрании акционеров произнес речь:
— 25 миллиардов долларов стоит вынуть из оборота трестов. Деньги скоро вернутся. Богатство страны увеличится во много раз. Европа покроется вечным льдом. Нам не придется бояться пропаганды Третьего Интернационала. Мистер Хаггард тысячу раз прав. Я тоже подписываюсь на один миллиард долларов.
Почтенное собрание одобрительно замычало.
В течение учредительного заседания подписка на 25 миллиардов была покрыта с избытком.
Через неделю все формальности по утверждению устава и регистрации нового акционерного общества были выполнены. На одном из нижних этажей дюралюминиевого небоскреба Хаггарда по ночам светилась радиевым светом вывеска: АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО «ГОЛЬФШТРЕМ».
Постройка плотины в Атлантическом океана
В оперативных залах правления за длинными столами сидели изящные юноши-клерки и очаровательные машинистки, похожие на прелестные игрушки из севрского фарфора. Стены вспыхивали лампами радио-телефона. Инженер Хиггинс, председатель правления, до глубокой ночи сидел в своем кабинете со слуховой трубкой на каждом ухе, не снимая рук с клавиатуры кнопок. Дежурные секретари, сменявшиеся каждые три часа, через определенные промежутки времени вкладывали ему в рот питательные лепешки.
Каждая газета отвела особую полосу информации относительно общества «Гольфштрем».
Цены на строительные материалы разом поднялись на 200 %. Но общество «Гольфштрем» быстро уничтожило панику, приобретя огромную гранитную гору на западе и устроив там грандиозные каменоломни. Были открыты неслыханных размеров цементные заводы. В одном из восточных штатов был устроен склад строительных материалов, равный площади города Вашингтона. Отрылась железная дорога от склада к одному из океанских портов.
Мери Портен с благоговением смотрела в лицо Хиггинса. Это было в теплый майский вечер. Она дежурила в конторе правления. Только-что прошел благоуханный весенний дождь. Окна были раскрыты настежь, и в четырнадцатый этаж приглушенно доносился уличный гул Нью-Йорка.
Мери Портен — машинистка. Она похожа на севрскую статуэтку, и ей восемнадцать лет.
Мери с благоговением смотрела на Хиггинса. Он казался ей гораздо больше, чем человеком. Она сама не заметила, как прошептала:
— Ах, как я вас люблю…
В душе и лице Хиггинса дрогнуло что-то давно забытое и прекрасное. Лампочка радио-телефона зажглась. Глухой голос из рупора сказал:
— Подвижной состав для железнодорожной линии готов. Завтра будет доставлен. Наши цены…
Мери Портен долго сидела одна у потемневшего окна. Дальние зарницы освещали небо. Плыли разорванные облака. Внизу тянулись ленты фонарей и похрюкивали сирены.
ГЛАВА II
Заседание ЦИК СССР Старого Света
Дворец Труда и Мира, на Центральной площади Женевы был празднично иллюминован в честь десятой годовщины основания Союза Советских Республик Старого Света. Десять лет назад в этот день был подписан торжественный акт о присоединении Японии к Союзу.
У высоких причальных мачт плавно качались дирижабли, привезшие делегатов союзных республик. На площади, вблизи дворца и в ангарах, стояли аэропланы и авиэтки, на которых прилетели депутаты ближайших городов. Толпы народа заливали улицы и площади.
Ровно в 12 часов ночи открылся пленум ЦИК СССР Старого Света. С приветственной речью выступил председатель ЦИК РСФСР. Его голос, благодаря радио и громкоговорителям, был слышен одинаково хорошо во всех точках земного шара.
— Товарищи, — начал он, — я не буду говорить пышных юбилейных фраз. Достаточно напомнить славный путь, пройденный нами за это десятилетие, и факты сами скажут о себе лучше, чем самые торжественные слова.
— Вы все хорошо помните события, разыгравшиеся в Китае и в Англии в 1926–1932 годах. Китайская революция, победоносно завершившаяся в 1931 году, способствовала присоединению к нашему Союзу не только этого огромного государства, но и всего материка Азии, включая обширные владения Англии и Франции.
— Это был последний сокрушительный удар по империалистической Англии, уже четыре года боровшейся против нашего Союза с помощью бесконечных интриг и заговоров. В следующем году ее пролетариату, освободившемуся, наконец, от влияния соглашательских вождей и соединившемуся под руководством коммунистической партии, удалось окончательно взять власть в свои руки. С тех пор не стало Британской империи. На ее месте — Социалистическая Республика, член нашего Союза. Бывшие колонии Англии в Африке и Австралии поделили между собой Соединенные Штаты Америки и Япония.
— Вы помните взрыв негодования и ужаса среди буржуазии остальных стран Западной Европы после падения Британской империи. Италия явилась застрельщицей крестового похода буржуазных стран против нашего Союза. Но уже через год фашизм был свергнут, и разразившаяся пролетарская революция присоединила и эту страну к Союзу Советских Республик.
— Обезумевшая буржуазия продолжала ожесточенную войну, которая закончилась в 1935 году Последней Европейской Революцией. В результате ее в наш Союз вошли Германия, Франция и остальные страны Европы.
— Буржуазная островная Япония, поддерживаемая могущественной Америкой, дольше всех сопротивлялась натиску своего пролетариата. Но круг, замыкавший ее, неуклонно суживался. После китайской революции от нее отошли все азиатские владения. Зато ей удалось превратить всю Африку в свою огромную объединенную колонию. Только в 1938 году народам Африки, подвергавшимся беспощадной эксплуатации, удалось сбросить гнет поработителей и присоединиться к нам. Тогда трудящиеся Японии подняли восстание и, наконец, в 1937 году этот последний оплот буржуазии в Старом Свете превратился в Социалистическую Республику.
— Товарищи, не будем закрывать глаза на те трудности, которые еще стоят на нашем пути. Они неизмеримо велики. Могущественное государство американской буржуазии страшной угрозой стоит перед нами. Оно властвует над всей территорией Северной и Южной Америки, Австралии и прилегающих к ним бесчисленных островов. Базируясь на неограниченных природных богатствах и великолепной технике, оно неутомимо обдумывает планы уничтожения Союза Советских Республик.
— Но капиталистический мир погибнет жертвой собственных противоречий. Среди раздавленных и обессиленных рабочих и служащих Америки и Австралии все больше и больше нарастает недовольство. И если капитализм не падет в схватке с нашим Союзом, то он будет взорван изнутри, как паровой котел.
— Товарищи, наш путь неизменно ведет к победе. Путь этот страшно тяжел, но прям и прост.
— Наша единственная задача, — подавив окончательно остатки собственной буржуазии, притти на помощь пролетариату Нового Мира и, после того как он сбросит, наконец, власть эксплоататоров, вместе с ним построить бесклассовое коммунистическое общество.
Оратор кончил. Переводчик повторил последнюю фразу на французском языке. Далеко не все в зале понимали и этот язык. Но я (автор) по независящей от меня причине (недостаточная сила художественной изобразительности) не умею передать ту бурю восторга, которая разразилась после речи вождя. Если я скажу, что эта речь потрясла всех слышавших ее подобно могучему электрическому току, то это будет только значить, что фантазия писателя приписывает электрическому току совершенно неправдоподобную силу.
В огромном зале центрального рабочего клуба Кантона, вмещавшем около трехсот тысяч человек, царило благоговейное молчание. Из рупора лилась речь председателя ЦИК РСФСР. Переводчик с возвышения повторял ее на китайском языке. И даже тогда, когда громкоговоритель, выдержав длительную паузу, разразился громом аплодисментов публики Дворца Труда и Мира, — в зале не раздалось ни одного звука, ни одного рукоплескания. Желтые лица были неподвижны, узкие щели глаз горели нестерпимо ярким огнем, сотни тысяч тонких губ шептали слова ненарушимой клятвы.
В освещенной белым, почти — дневным, радиевым светом комнате, в двенадцатом подземном этаже одного из крупнейших зданий Нью-Йорка был устроен временный тайный радио-приемник, настроенный на запрещенную длину волны. Сжав до минимума дыхание, слушала кучка рабочих ту же речь. Один из них переводил, путаясь и запинаясь. Здесь, в стране угнетения рабочих, эта речь звучала несколько по-иному — не только торжественно-приветственно, как в Женеве, но и неудержимым боевым кличем.
Кто из рабочих спокойно мог слушать эту речь?
Кто мог спокойно слушать ее из поработителей?
На сто восемнадцатом этаже того же небоскреба в деловом кабинете мистера Перкинса 1тоже находился радио-приемник, постоянный и нисколько не тайный. Кроме Перкинса, присутствовало 5–6 человек наиболее крупных компаньонов. По три лакея на каждого услуживали, подавая фрукты и вина столетней давности.
1Перкинс и K° — заводы для утилизации продуктов горения и дыхания.
Громкоговоритель произносил те же волнующие слова, немедленно передаваемые находившимся в комнате переводчиком. Так же сильно было впечатление от них, но оно проявлялось в несколько иных формах. Мистера Перкинса корчило, словно он страдал от заворота кишек. Маленький, подвижной, чернявый мистер Кавендиш в точности напоминал соляной столб, в который превратилась супруга одного из библейских персонажей. Если бы мистер Пэрн был женщиной, то с большой долей вероятия можно было бы предположить, что у него начинаются родовые схватки. Будь в комнате какой-нибудь посторонний спокойный наблюдатель, он, несомненно, от всей души пожалел бы бедного мистера Гопкинса: горло его сводили судороги, как от водобоязни, и шампанское столетней давности упорно шло назад.
Лакеи, впрочем, наблюдали своих господ, но, кажется, не вполне им сочувствовали.
Когда громкоговоритель разразился громом аплодисментов публики Дворца Труда и Мира, мистер Перкинс бросился к столу и, схватив тяжелое чугунное пресс-папье, в остервенении принялся колотить ни в чем неповинный аппарат. Тот захрипел и очень быстро замолчал. Остальные мистеры с неподдельным ужасом смотрели на эту картину. Все мистеры, мистрис и мисс Нью-Йорка, Чикаго, Сан-Франциско и других городов Америки очень плохо опали в эту печь.
У высоких причальных мачт плавно качались дирижабли, привезшие делегатов союзных республик. На площади, вблизи дворца и в ангарах, стояли аэропланы и авиэтки, на которых прилетели депутаты ближайших городов. Толпы народа заливали улицы и площади.
Ровно в 12 часов ночи открылся пленум ЦИК СССР Старого Света. С приветственной речью выступил председатель ЦИК РСФСР. Его голос, благодаря радио и громкоговорителям, был слышен одинаково хорошо во всех точках земного шара.
— Товарищи, — начал он, — я не буду говорить пышных юбилейных фраз. Достаточно напомнить славный путь, пройденный нами за это десятилетие, и факты сами скажут о себе лучше, чем самые торжественные слова.
— Вы все хорошо помните события, разыгравшиеся в Китае и в Англии в 1926–1932 годах. Китайская революция, победоносно завершившаяся в 1931 году, способствовала присоединению к нашему Союзу не только этого огромного государства, но и всего материка Азии, включая обширные владения Англии и Франции.
— Это был последний сокрушительный удар по империалистической Англии, уже четыре года боровшейся против нашего Союза с помощью бесконечных интриг и заговоров. В следующем году ее пролетариату, освободившемуся, наконец, от влияния соглашательских вождей и соединившемуся под руководством коммунистической партии, удалось окончательно взять власть в свои руки. С тех пор не стало Британской империи. На ее месте — Социалистическая Республика, член нашего Союза. Бывшие колонии Англии в Африке и Австралии поделили между собой Соединенные Штаты Америки и Япония.
— Вы помните взрыв негодования и ужаса среди буржуазии остальных стран Западной Европы после падения Британской империи. Италия явилась застрельщицей крестового похода буржуазных стран против нашего Союза. Но уже через год фашизм был свергнут, и разразившаяся пролетарская революция присоединила и эту страну к Союзу Советских Республик.
— Обезумевшая буржуазия продолжала ожесточенную войну, которая закончилась в 1935 году Последней Европейской Революцией. В результате ее в наш Союз вошли Германия, Франция и остальные страны Европы.
— Буржуазная островная Япония, поддерживаемая могущественной Америкой, дольше всех сопротивлялась натиску своего пролетариата. Но круг, замыкавший ее, неуклонно суживался. После китайской революции от нее отошли все азиатские владения. Зато ей удалось превратить всю Африку в свою огромную объединенную колонию. Только в 1938 году народам Африки, подвергавшимся беспощадной эксплуатации, удалось сбросить гнет поработителей и присоединиться к нам. Тогда трудящиеся Японии подняли восстание и, наконец, в 1937 году этот последний оплот буржуазии в Старом Свете превратился в Социалистическую Республику.
— Товарищи, не будем закрывать глаза на те трудности, которые еще стоят на нашем пути. Они неизмеримо велики. Могущественное государство американской буржуазии страшной угрозой стоит перед нами. Оно властвует над всей территорией Северной и Южной Америки, Австралии и прилегающих к ним бесчисленных островов. Базируясь на неограниченных природных богатствах и великолепной технике, оно неутомимо обдумывает планы уничтожения Союза Советских Республик.
— Но капиталистический мир погибнет жертвой собственных противоречий. Среди раздавленных и обессиленных рабочих и служащих Америки и Австралии все больше и больше нарастает недовольство. И если капитализм не падет в схватке с нашим Союзом, то он будет взорван изнутри, как паровой котел.
— Товарищи, наш путь неизменно ведет к победе. Путь этот страшно тяжел, но прям и прост.
— Наша единственная задача, — подавив окончательно остатки собственной буржуазии, притти на помощь пролетариату Нового Мира и, после того как он сбросит, наконец, власть эксплоататоров, вместе с ним построить бесклассовое коммунистическое общество.
Оратор кончил. Переводчик повторил последнюю фразу на французском языке. Далеко не все в зале понимали и этот язык. Но я (автор) по независящей от меня причине (недостаточная сила художественной изобразительности) не умею передать ту бурю восторга, которая разразилась после речи вождя. Если я скажу, что эта речь потрясла всех слышавших ее подобно могучему электрическому току, то это будет только значить, что фантазия писателя приписывает электрическому току совершенно неправдоподобную силу.
В огромном зале центрального рабочего клуба Кантона, вмещавшем около трехсот тысяч человек, царило благоговейное молчание. Из рупора лилась речь председателя ЦИК РСФСР. Переводчик с возвышения повторял ее на китайском языке. И даже тогда, когда громкоговоритель, выдержав длительную паузу, разразился громом аплодисментов публики Дворца Труда и Мира, — в зале не раздалось ни одного звука, ни одного рукоплескания. Желтые лица были неподвижны, узкие щели глаз горели нестерпимо ярким огнем, сотни тысяч тонких губ шептали слова ненарушимой клятвы.
В освещенной белым, почти — дневным, радиевым светом комнате, в двенадцатом подземном этаже одного из крупнейших зданий Нью-Йорка был устроен временный тайный радио-приемник, настроенный на запрещенную длину волны. Сжав до минимума дыхание, слушала кучка рабочих ту же речь. Один из них переводил, путаясь и запинаясь. Здесь, в стране угнетения рабочих, эта речь звучала несколько по-иному — не только торжественно-приветственно, как в Женеве, но и неудержимым боевым кличем.
Кто из рабочих спокойно мог слушать эту речь?
Кто мог спокойно слушать ее из поработителей?
На сто восемнадцатом этаже того же небоскреба в деловом кабинете мистера Перкинса 1тоже находился радио-приемник, постоянный и нисколько не тайный. Кроме Перкинса, присутствовало 5–6 человек наиболее крупных компаньонов. По три лакея на каждого услуживали, подавая фрукты и вина столетней давности.
1Перкинс и K° — заводы для утилизации продуктов горения и дыхания.
Громкоговоритель произносил те же волнующие слова, немедленно передаваемые находившимся в комнате переводчиком. Так же сильно было впечатление от них, но оно проявлялось в несколько иных формах. Мистера Перкинса корчило, словно он страдал от заворота кишек. Маленький, подвижной, чернявый мистер Кавендиш в точности напоминал соляной столб, в который превратилась супруга одного из библейских персонажей. Если бы мистер Пэрн был женщиной, то с большой долей вероятия можно было бы предположить, что у него начинаются родовые схватки. Будь в комнате какой-нибудь посторонний спокойный наблюдатель, он, несомненно, от всей души пожалел бы бедного мистера Гопкинса: горло его сводили судороги, как от водобоязни, и шампанское столетней давности упорно шло назад.
Лакеи, впрочем, наблюдали своих господ, но, кажется, не вполне им сочувствовали.
Когда громкоговоритель разразился громом аплодисментов публики Дворца Труда и Мира, мистер Перкинс бросился к столу и, схватив тяжелое чугунное пресс-папье, в остервенении принялся колотить ни в чем неповинный аппарат. Тот захрипел и очень быстро замолчал. Остальные мистеры с неподдельным ужасом смотрели на эту картину. Все мистеры, мистрис и мисс Нью-Йорка, Чикаго, Сан-Франциско и других городов Америки очень плохо опали в эту печь.
ГЛАВА III
Последняя борьба
За спиной председателя торжественного заседания загорелась ослепительно-яркая лампочка радиотелефона. Секретарь подошел к рупору. Пока он слушал, на его каменно-твердом лице ничего не отразилось. Он вернулся к председателю.
Заседание продолжалось.
Председатель встал.
— Товарищи! — произнес он, — Характер нашего заседания меняется. Из торжественного оно превращается в деловое. Мы сейчас получили известие, что акционерное общество инженера Хиггинса уже приступило к делу. Работа идет с невероятной быстротой. Они пытались сохранить работы на некоторое время в тайне, но это не удалось. Уже закладывается фундамент грандиозной плотины. Нам, следовательно, фактически об'явлена последняя решительная война не на жизнь, а на смерть. С этой минуты мы, ваши избранники, — штаб борьбы. Сейчас откроется об'единенное заседание ЦИК и Реввоенсовета Старого Света. Прошу освободить зал, чтобы мы могли спокойно выработать основные военные мероприятия. Скорее, товарищи, времени мало.
В глубочайшем молчании встали массы трудящихся, заполнявшие огромный, сияющий светом зал. Стройными колоннами направились к выходу. Где-то в толпе зародились звуки «Интернационала». И через минуту гимн торжествующей революции гремел над всей Женевой. Было бы бесполезно пытаться расслышать слова песни. Произносимые на всех языках мира, они перебивали и заглушали друг друга. Тем отчетливее звучал мощный интернациональный мотив. Телеграфист на станции Зайцеве принял шифрованную радиограмму и передал ее по телефону в уисполком. Вставало солнце. Над газовым убежищем взвился красный флаг с видной издалека белой надписью: «Открыто днем и ночью». Миллионы таких флагов в тот же час взвились по всей Европе, Азии и Африке.
Над Москвой горела заря. Комсомолка Новь и комсомолец Ким, возвращаясь из клуба, поцеловались у Никитских ворот. Им казалось, что весь мир вливается в них с яркой весенней зарей, с нежным предутренним холодом. Миллионы белых листков посыпались с аэроплана. Ким поднял один из них:
«Товарищи! Наступил неизбежный час, подготовленный всем ходом мировой истории. Начинается последнее столкновение между социалистическим и капиталистическим миром. Как и всегда, инициативу выступления взяли на себя капиталисты. Американская буржуазия приступила к постройке грандиозной плотины, которая должна изменить течение Гольфштрема и сделать теплее климат Америки. Европа же должна покрыться ледниками и погибнуть. Благодаря колоссальным техническим средствам Америки, постройка идет невероятно быстро. Все воздушные и морские военные силы Америки охраняют ведущиеся работы. Необходимо напрячь всю энергию, чтобы уничтожить постройку и раз навсегда сломить военные силы Америки. Начинается война. Все — на защиту революции. Это — последняя борьба. Мы выйдем из нее победителями. У нас есть союзник — пролетариат Америки, разрозненный и обессиленный, но горящий ненавистью к угнетателям. Все на последнюю борьбу под испытанным лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
ЦИК ССР Старого Света. Совнарком Старого Света. Реввоенсовет Старого Света».
Над Москвой вставало солнце. Сотни аэропланов гудели в небе, засыпая город печатными листками. Четыре миллиона людей в этот ранний час переполнили улицы древнего города. Темп жизни разом и неуловимо изменился. Как радио-приемник перестраивается с одной длины волны на другую, так жизнь с темпа мирного труда переключилась на темп борьбы.
Над Берлином вставало солнце. Широкая Фридрихштрассе уже была запружена манифестантами.
Над виноградниками Шампани, над солончаками Астраханской губернии, над мощными дугами мостов Темзы и Сены, над выжженным солнцем плоскогорием Кастилии, над необозримыми пространствами Китая и над берегами Конго неутомимо кружились аэропланы, разбрасывая листки прокламаций. Трудящиеся всех стран СССР ждали приказов Реввоенсовета.
Старый Свет принял вызов.
Заседание продолжалось.
Председатель встал.
— Товарищи! — произнес он, — Характер нашего заседания меняется. Из торжественного оно превращается в деловое. Мы сейчас получили известие, что акционерное общество инженера Хиггинса уже приступило к делу. Работа идет с невероятной быстротой. Они пытались сохранить работы на некоторое время в тайне, но это не удалось. Уже закладывается фундамент грандиозной плотины. Нам, следовательно, фактически об'явлена последняя решительная война не на жизнь, а на смерть. С этой минуты мы, ваши избранники, — штаб борьбы. Сейчас откроется об'единенное заседание ЦИК и Реввоенсовета Старого Света. Прошу освободить зал, чтобы мы могли спокойно выработать основные военные мероприятия. Скорее, товарищи, времени мало.
В глубочайшем молчании встали массы трудящихся, заполнявшие огромный, сияющий светом зал. Стройными колоннами направились к выходу. Где-то в толпе зародились звуки «Интернационала». И через минуту гимн торжествующей революции гремел над всей Женевой. Было бы бесполезно пытаться расслышать слова песни. Произносимые на всех языках мира, они перебивали и заглушали друг друга. Тем отчетливее звучал мощный интернациональный мотив. Телеграфист на станции Зайцеве принял шифрованную радиограмму и передал ее по телефону в уисполком. Вставало солнце. Над газовым убежищем взвился красный флаг с видной издалека белой надписью: «Открыто днем и ночью». Миллионы таких флагов в тот же час взвились по всей Европе, Азии и Африке.
Над Москвой горела заря. Комсомолка Новь и комсомолец Ким, возвращаясь из клуба, поцеловались у Никитских ворот. Им казалось, что весь мир вливается в них с яркой весенней зарей, с нежным предутренним холодом. Миллионы белых листков посыпались с аэроплана. Ким поднял один из них:
«Товарищи! Наступил неизбежный час, подготовленный всем ходом мировой истории. Начинается последнее столкновение между социалистическим и капиталистическим миром. Как и всегда, инициативу выступления взяли на себя капиталисты. Американская буржуазия приступила к постройке грандиозной плотины, которая должна изменить течение Гольфштрема и сделать теплее климат Америки. Европа же должна покрыться ледниками и погибнуть. Благодаря колоссальным техническим средствам Америки, постройка идет невероятно быстро. Все воздушные и морские военные силы Америки охраняют ведущиеся работы. Необходимо напрячь всю энергию, чтобы уничтожить постройку и раз навсегда сломить военные силы Америки. Начинается война. Все — на защиту революции. Это — последняя борьба. Мы выйдем из нее победителями. У нас есть союзник — пролетариат Америки, разрозненный и обессиленный, но горящий ненавистью к угнетателям. Все на последнюю борьбу под испытанным лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
ЦИК ССР Старого Света. Совнарком Старого Света. Реввоенсовет Старого Света».
Над Москвой вставало солнце. Сотни аэропланов гудели в небе, засыпая город печатными листками. Четыре миллиона людей в этот ранний час переполнили улицы древнего города. Темп жизни разом и неуловимо изменился. Как радио-приемник перестраивается с одной длины волны на другую, так жизнь с темпа мирного труда переключилась на темп борьбы.
Над Берлином вставало солнце. Широкая Фридрихштрассе уже была запружена манифестантами.
Над виноградниками Шампани, над солончаками Астраханской губернии, над мощными дугами мостов Темзы и Сены, над выжженным солнцем плоскогорием Кастилии, над необозримыми пространствами Китая и над берегами Конго неутомимо кружились аэропланы, разбрасывая листки прокламаций. Трудящиеся всех стран СССР ждали приказов Реввоенсовета.
Старый Свет принял вызов.
ГЛАВА IV
Джон Вильсон строит плотину
В двенадцать часов дня Джон Вильсон, рабочий на постройке плотины № 27442 (он работал на второй смене), вошел в свой цех. Это был огромный светлый зал, лишенный всяких машин. Несколько сот, может быть, тысяча человек стояли стройными шеренгами с интервалами в 1 метр между каждой шеренгой и между людьми одного ряда. Джон Вильсон занял свое место. Раздался сигнальный звонок, и цех приступил к работе: она состояла в мерном, строго ритмическом переступании с ноги на ногу. Благодаря этому нажимались вделанные в пол кнопки, приводившие в движение под'емные краны, которые выгружали камень. Но никто из рабочих не видел этого камня и кранов, никто из них не знал даже, какую функцию он исполняет в общей работе. Таким образом, работа для них была так же бессмысленна, как толчение воды в ступе или бесцельная переноска тяжестей с места на место, которую заставляли производить заключенных в некоторых тюрьмах девятнадцатого века. То же практиковалось во всех отраслях промышленности. Ни один рабочий не знал назначения той детали предмета, над которой он работал. Никто из них вообще ничего не знал о своем производстве, о работе других цехов, многие не знали даже, какой род производства они обслуживают. Иные никогда не видели тех частей предметов, которые вырабатывались машинами при их содействии. Благодаря всему этому труд был превращен в самую ужасную пытку, так как был лишен всякого смысла для рабочих. Но именно это входило в общую систему Совета Синдикатов — это была одна из мер, которыми достигалось моральное порабощение рабочих.
Благодаря усовершенственным машинам рабочий день в разных отраслях промышленности продолжался от трех и не более пяти часов. Рабочие получали высокую плату. Их подземные жилища, благодаря прогрессу медицины, были безукоризненны в гигиеническом отношении. Их питание удовлетворяло всем правилам науки. Несчастные случаи в промышленности давно сделались достоянием истории.
И, однако, не было ничего ужаснее участи американского рабочего.
Физических сил рабочему приходилось затрачивать очень мало. Производительность же труда была невероятно высока. Монотонность работы была доведена до крайности. Каждому рабочему приходилось делать только одно бесконечно повторяемое движение в определенном темпе, согласованном с машиной и конвейером. Жизнь рабочего в нерабочее время также была строго регламентирована. Он должен был жить на известной глубине под землей, в определенные часы посещать кинематограф, где показывались специально подобранные картины для поднятия его квалификации, в определенный час обедать в общественных столовых. Брак и деторождение были точнейшим образом регламентированы. Каждый мог в любой момент отказаться от работы и от всех связанных с нею жизненных обязанностей и стать абсолютно свободным. С этого же момента он раз навсегда лишался возможности получить какую бы то ни было работу — тресты и синдикаты были организованы превосходно.
В четыре часа Джон кончил свой рабочий день. Аэробус доставил его в город. Мерными механическими шагами, похожими на движения автомата, он подошел к движущемуся тротуару и уселся на скамью. Его лицо ровно ничего не выражало. Глаза его были пусты. В них светилась нечеловеческая усталость, доводящая до полного равнодушия ко всему в мире — усталость, рожденная не одним сегодняшним днем.
Лифт опустил его в восемнадцатый подземный этаж. В верхних десяти подземных этажах жили служащие, ниже — рабочие. В надземном городе трудящимся селиться было воспрещено — конечно, не законом: перед законом все граждане Соединенных Штатов были равны, — а трестом домовладельцев. Поэтому фактически ни один трудящийся не мог жить над землей.
Дома Джона встретила его жена Пени. Она только что вернулась с фабрики вискозы, где она работала, Ее движения так же, как и у мужа, поражали автоматической монотонностью, но темп их был иной, сообразно ее работе. Пожалуй, самым мучительным в их жизни был этот разнобой в темпах движения и речи, от которого они не могли отделаться. Искусно организованная работа в каждой отрасли промышленности через короткое время навязывала рабочему свой темп, который проникал его насквозь и не оставлял его уже никогда.
— Ну, как работа? — спросила Пепи.
— Плотина, говорят, растет, — нехотя ответил Джон. — Никто, конечно, ничего не знает, но сегодня передавали слух, что постройка скоро достигнет уровня океана, если работа будет итти так же быстро и если хватит рабочих.
— А хватит?
— Не знаю. Сегодня, говорят, опять отвезли человек восемьсот.
Пепи не спрашивала, куда их отвезли — она хорошо знала. В результате бессмысленной, монотонной, не имевшей видимой и понятной цели работы, множество рабочих сходило с ума. Длинные, скучные фасады сумасшедших домов тянулись за чертой города. Туда отвезли и тех восемьсот человек, о которых говорил Джон.
Газеты, доказывавшие совершенство капиталистического строя, уверяли, что благодаря постоянной эпидемии душевных заболеваний великолепно регулируется рынок труда. Хотя усовершенствование машин непрерывно понижает потребность в рабочих руках, однако, в стране нет ни одного безработного, так как с каждым новым усовершенствованием машин и детализированием трудовых процессов возрастает число сумасшедших. Государство же имеет вполне достаточно средств для их содержания.
Ровно в шесть часов громкоговоритель крикнул:
— В кино!
Громкоговорители были установлены во всех рабочих квартирах и настроены на ту длину волны, которая передавалась станцией Совета Синдикатов. Самовольное изменение настройки угрожало лишением работы без права получения ее где бы то ни было. Никакие другие репрессии не применялись к рабочим, как свободным и равноправным гражданам страны.
Пепи и Джон поднялись на лифте в одиннадцатый этаж — этаж зрелищ для рабочих. Здесь они разделились. Каждый пошел в свое кино — по роду производства.
В течение получаса Джон смотрел на экран, на котором он видел себя и весь свой цех, повторяющих бесконечное переступание с ноги на ногу. Это демонстрировалось для того, чтобы рабочие не вышли из темпа за время перерыва в работе. Темп настолько в'елся в них, что под влиянием этого зрелища все находившиеся в зале (все это были рабочие одного цеха) невольно начинали делать движения в том же привычном для них темпе. Можно было, конечно, не смотреть на экран, отвести глаза в сторону. Но всюду глаз встречал то же движение, никуда нельзя было уйти от темпа. К тому же в зале присутствовали надсмотрщики.
После производственной картины были показаны драма, комедия и ландшафт. И все это было выдержано в том же темпе.
Джон Вильсон пришел домой совершенно обессиленный. Пени опять уже ждала его. После кино, освежившего их трудовой темп, они опять с мучительной силой почувствовали разнобой. Невозможно было смотреть друг на друга или разговаривать. Они легли спать.
Поступить обоим в один цех было бы спасением. Однако, это было строжайше запрещено Советом Синдикатов, который больше всего боялся прочных союзов рабочих, в том числе семьи.
Благодаря усовершенственным машинам рабочий день в разных отраслях промышленности продолжался от трех и не более пяти часов. Рабочие получали высокую плату. Их подземные жилища, благодаря прогрессу медицины, были безукоризненны в гигиеническом отношении. Их питание удовлетворяло всем правилам науки. Несчастные случаи в промышленности давно сделались достоянием истории.
И, однако, не было ничего ужаснее участи американского рабочего.
Физических сил рабочему приходилось затрачивать очень мало. Производительность же труда была невероятно высока. Монотонность работы была доведена до крайности. Каждому рабочему приходилось делать только одно бесконечно повторяемое движение в определенном темпе, согласованном с машиной и конвейером. Жизнь рабочего в нерабочее время также была строго регламентирована. Он должен был жить на известной глубине под землей, в определенные часы посещать кинематограф, где показывались специально подобранные картины для поднятия его квалификации, в определенный час обедать в общественных столовых. Брак и деторождение были точнейшим образом регламентированы. Каждый мог в любой момент отказаться от работы и от всех связанных с нею жизненных обязанностей и стать абсолютно свободным. С этого же момента он раз навсегда лишался возможности получить какую бы то ни было работу — тресты и синдикаты были организованы превосходно.
В четыре часа Джон кончил свой рабочий день. Аэробус доставил его в город. Мерными механическими шагами, похожими на движения автомата, он подошел к движущемуся тротуару и уселся на скамью. Его лицо ровно ничего не выражало. Глаза его были пусты. В них светилась нечеловеческая усталость, доводящая до полного равнодушия ко всему в мире — усталость, рожденная не одним сегодняшним днем.
Лифт опустил его в восемнадцатый подземный этаж. В верхних десяти подземных этажах жили служащие, ниже — рабочие. В надземном городе трудящимся селиться было воспрещено — конечно, не законом: перед законом все граждане Соединенных Штатов были равны, — а трестом домовладельцев. Поэтому фактически ни один трудящийся не мог жить над землей.
Дома Джона встретила его жена Пени. Она только что вернулась с фабрики вискозы, где она работала, Ее движения так же, как и у мужа, поражали автоматической монотонностью, но темп их был иной, сообразно ее работе. Пожалуй, самым мучительным в их жизни был этот разнобой в темпах движения и речи, от которого они не могли отделаться. Искусно организованная работа в каждой отрасли промышленности через короткое время навязывала рабочему свой темп, который проникал его насквозь и не оставлял его уже никогда.
— Ну, как работа? — спросила Пепи.
— Плотина, говорят, растет, — нехотя ответил Джон. — Никто, конечно, ничего не знает, но сегодня передавали слух, что постройка скоро достигнет уровня океана, если работа будет итти так же быстро и если хватит рабочих.
— А хватит?
— Не знаю. Сегодня, говорят, опять отвезли человек восемьсот.
Пепи не спрашивала, куда их отвезли — она хорошо знала. В результате бессмысленной, монотонной, не имевшей видимой и понятной цели работы, множество рабочих сходило с ума. Длинные, скучные фасады сумасшедших домов тянулись за чертой города. Туда отвезли и тех восемьсот человек, о которых говорил Джон.
Газеты, доказывавшие совершенство капиталистического строя, уверяли, что благодаря постоянной эпидемии душевных заболеваний великолепно регулируется рынок труда. Хотя усовершенствование машин непрерывно понижает потребность в рабочих руках, однако, в стране нет ни одного безработного, так как с каждым новым усовершенствованием машин и детализированием трудовых процессов возрастает число сумасшедших. Государство же имеет вполне достаточно средств для их содержания.
Ровно в шесть часов громкоговоритель крикнул:
— В кино!
Громкоговорители были установлены во всех рабочих квартирах и настроены на ту длину волны, которая передавалась станцией Совета Синдикатов. Самовольное изменение настройки угрожало лишением работы без права получения ее где бы то ни было. Никакие другие репрессии не применялись к рабочим, как свободным и равноправным гражданам страны.
Пепи и Джон поднялись на лифте в одиннадцатый этаж — этаж зрелищ для рабочих. Здесь они разделились. Каждый пошел в свое кино — по роду производства.
В течение получаса Джон смотрел на экран, на котором он видел себя и весь свой цех, повторяющих бесконечное переступание с ноги на ногу. Это демонстрировалось для того, чтобы рабочие не вышли из темпа за время перерыва в работе. Темп настолько в'елся в них, что под влиянием этого зрелища все находившиеся в зале (все это были рабочие одного цеха) невольно начинали делать движения в том же привычном для них темпе. Можно было, конечно, не смотреть на экран, отвести глаза в сторону. Но всюду глаз встречал то же движение, никуда нельзя было уйти от темпа. К тому же в зале присутствовали надсмотрщики.
После производственной картины были показаны драма, комедия и ландшафт. И все это было выдержано в том же темпе.
Джон Вильсон пришел домой совершенно обессиленный. Пени опять уже ждала его. После кино, освежившего их трудовой темп, они опять с мучительной силой почувствовали разнобой. Невозможно было смотреть друг на друга или разговаривать. Они легли спать.
Поступить обоим в один цех было бы спасением. Однако, это было строжайше запрещено Советом Синдикатов, который больше всего боялся прочных союзов рабочих, в том числе семьи.
ГЛАВА V
Комсомолка Электра входит в повесть неот'емлемой частью
В городе Полоцке, у зданий бывших собора и кадетского корпуса — большая площадь. Она обсажена по краям аллеями дремучих древних деревьев. А посредине площади — огромный цветник. Цветы белые и в красных шапочках. Они разбросаны в беспорядке и все время движутся по разным направлениям. В ветвях деревьев щебечут птицы. Цветы разговаривают, и их голоса очень похожи на птичьи.
— Рэм, иди сюда!
— Бегу.
— Где мяч?
— У меня, Роза!
Большой мяч сбивает с ног кого-то. Бросивший мяч плачет от испуга. Но упавший цветок встает и хохочет. Его смех подхватывают другие. Теперь уже совсем нельзя отличить цветочьи голоса от птичьего щебетанья.
В центре площади выросла клумба. Цветы стоят совершенно неподвижно. Цветы со всей площади постепенно стягиваются сюда. Вот уже все здесь. Глаза широко раскрыты, у некоторых от усиленного внимания приоткрылись ротики. В центре круга высокая девушка, Электра. Она рассказывает про жуков. В руках у нее большой майский жук. Она осторожно держит его, чтобы не повредить ему как-нибудь. Ее продолговатые глаза светятся от возбуждения.
Невидимый, за зданиями сгорает закат. Палитра неба отличается от всякой иной неуловимыми переходами красок одна в другую. Все оттенки янтаря — от молочно-белого до желто-розового. Долетевший гудок паровоза напомнил про загородные дали. Ветер принес запах травы.
— Рэм, иди сюда!
— Бегу.
— Где мяч?
— У меня, Роза!
Большой мяч сбивает с ног кого-то. Бросивший мяч плачет от испуга. Но упавший цветок встает и хохочет. Его смех подхватывают другие. Теперь уже совсем нельзя отличить цветочьи голоса от птичьего щебетанья.
В центре площади выросла клумба. Цветы стоят совершенно неподвижно. Цветы со всей площади постепенно стягиваются сюда. Вот уже все здесь. Глаза широко раскрыты, у некоторых от усиленного внимания приоткрылись ротики. В центре круга высокая девушка, Электра. Она рассказывает про жуков. В руках у нее большой майский жук. Она осторожно держит его, чтобы не повредить ему как-нибудь. Ее продолговатые глаза светятся от возбуждения.
Невидимый, за зданиями сгорает закат. Палитра неба отличается от всякой иной неуловимыми переходами красок одна в другую. Все оттенки янтаря — от молочно-белого до желто-розового. Долетевший гудок паровоза напомнил про загородные дали. Ветер принес запах травы.