Страница:
- Ты слышишь, Ваня?! - всхлипнула Мария. - Это похоже на сказку.
У Бартошина на миг поплыла под ногами земля. Оттуда, из тридцатилетнего далека, потянулась к нему золотоголовая первокурсница. Губы ее, пахнущие вином и грушами, таяли под его напористыми губами, колючий орден, зацепившись за платье, вонзался в тело (он тогда не почувствовал, а Маша не сказала). И летела, летела в открытое окно паутина бабьего лета, застила глаза.
Иван Никитич даже зажмурился, чтобы не показать, что с ним происходит, хрипло напомнил:
- Завтра Виталий приезжает.
- Вот видите! - обрадовалась Мария. - Не с руки нам за молодостью гоняться.
- Дети, конечно, поймут, - заговорил тихо Бартошин. - Умом поймут. А сердцем вряд ли привыкнут. Родители-ровесники? Чудно это, непонятно. Природа во всем соответствие любит. Зачем же ее ломать?
Мария благодарно глянула на мужа, смахнула слезы.
- Видать, хороший вы человек, хоть и существо неземное, - сказала она Посланцу. Тот в знак согласия кивнул рыжей головой. - И верю я всему вами сказанному, потому что, когда крылья стирала, поняла: живые они, теплые. Но вот подарка вашего, хоть он и царский, не хочу.
Мария замолчала, отвернулась к окну. В саду уже погас свет дня.
- Оставьте нам наш сентябрь, - сказала она. - Вы, может, не поймете, но в нем тоже есть радости.
- Вон уже одна спешит - радость-то, - забеспокоился Иван Никитич, увидев на улице Мироновну. - Не вовремя как.
- Я вас охраню, - сказал Посланец, не глядя в окно. - Она не войдет в дом.
Солнце село, но какой-то последний лучик запутался в траве, лег на тропинку и тут же стрельнул Мироновне в глаза - весело и желто.
Она наклонилась и ахнула: по утрамбованной тропинке катилось массивное золотое кольцо. Мироновна присела от страха - вдруг кто еще увидит! - и бросилась догонять неожиданную добычу. Кольцо прокатилось мимо дома Бартошиных и, подпрыгивая на неровностях почвы, помчалось еще быстрее. "Там же бурьяны! Пропадет!" - похолодела Мироновна. Она протянула руки и в отчаянном порыве бросилась наземь. Кольцо юркнуло в заросли лопухов и крапивы, засветилось там, заиграло. Мироновна оглянулась по сторонам и решительно ступила в крапиву...
- Может, переночуете у нас? - спросил Иван Никитич гостя. - Завтра дети приедут, накроем стол. Будем и вам рады.
- Надо спешить, - покачал головой Посланец. Он взял свои крылья, осмотрел их, легко проскользнул в лямки.
- Проводите меня в сад, - попросил. - И не обижайтесь, пожалуйста. Я хотел как лучше.
- За что обижаться? - удивилась Мария. - Это мы вам все планы нарушили. Теперь, чего доброго, отругают вас в институте...
Они вышли в сад.
- Отойдите немножко в сторону, - попросил их Посланец.
Они отошли. Крылья вдруг распрямились, зашелестели, замерцали в неверном свете первых звезд.
- Мне здесь долго жить, - сказал маленький рыжий пришелец. - Я буду помнить вас. Совет вам да любовь.
Крылья взмахнули, забились, загудели.
В следующий миг гость исчез. В темном небе над садом мелькнула и пропала тень.
Бартошины долго молча стояли, чувствуя, как собирается ночная прохлада. На окраине поселка простучала и стихла электричка. Взошла луна.
- Что же ты, Ваня, - улыбнулась Мария. - Деньги на телескоп потратил, а посмотреть не даешь. Вон какие звезды крупные.
- Пойдем в дом, - обрадовался Иван Никитич. - Я пока инструкцию почитаю да телескоп соберу, а ты мясо на вареники сваришь.
Он бережно привлек жену к себе.
В лунном свете незнакомо и молодо серебрились ее волосы.
СЛЕДЫ НА МОКРОМ ПЕСКЕ
Ужимки продюсера начинали бесить.
- Нет! - резко сказал Рэй Дуглас. - Ваш вариант неприемлем... Нет, я не враг себе. Напротив, я берегу свою репутацию...
Голос продюсера обволакивал телефонную трубку, она стала вдруг скользкой как змея, и у писателя появилось желание швырнуть ее ко всем чертям.
- Речь идет о крохотном эпизоде, мистер Дуглас, - вкрадчиво нашептывала трубка.
- Представьте, что рассказ - это ребенок, так часто говорят, - он с грустью отметил, что раздражение губит метафору. - Эдакий славный крепыш лет пяти-шести. Все при нем - руки, ноги, он гармоничен. Данный эпизод ручка, сжимающая в кулачке нить характера. Почему же я должен калечить собственного ребенка?..
Писатель вывел велосипед на дорожку, потрогал рычажок звонка. Тонкие прохладные звуки засверкали на давно не стриженных кустах, будто капельки росы.
- Пропадай тоска! - воскликнул он и, поддев педаль-стремя, вскочил на воображаемого коня.
Восторженно засвистел ветер. Спицы зарябили и растворились в пространстве. Шины припали к земле.
Метров через триста Рэй сбавил темп - нет, не взлететь уже, не взлететь! А было же, было: он разгонялся на лугу или с горы, что возле карьера, разгонялся и закрывал глаза, и тело его невесомо взмывало вместе с велосипедом, и развевались волосы... Было!
Злость на продюсера прошла. Человек он неглупый, но крайне назойливый. Точнее, нудный. О силе разума он, может, и имеет какое-нибудь представление, но что он может знать о силе страсти?
Велосипед, будто лошадь, знающая путь домой, привез его к реке. Рэй часто гулял тут. Пологий берег, песок, мокрый и тяжелый, будто плохие воспоминания, неразговорчивая вода. Так было тут по утрам. Однако сегодня солнце, наверное, перепутало костюм - вместо октябрьского, подбитого туманами, паутиной и холодной росой, надело июльский - и река сияла от удовольствия, бормотала что-то ласковое и невразумительное. Чистые дали открылись по обоим ее берегам, и стал слышен звук падения листьев.
"А что я знаю о страсти? - подумал писатель. - Я видел в ней только изначальную суть. Весь мир, человек, все живое, несомненно, проявления страсти. Что там говорить: сама жизнь как явление - это страсть природы. Но есть и оборотная сторона медали... Я создаю воображаемые миры. Это, наверное, самая тонкая материя страсти. Но я, увы, сгораю. Какая нелепость - страсть, рождая одно, сжигает другое. Закон сохранения страсти..."
И еще он подумал, что, для того чтобы развеять тоску, было бы неплохо уехать. Куда-нибудь. В глухомань.
Он взглянул на небо.
Небо вздохнуло, и вдоль реки пролопотал быстрый дождик.
- Дуглас, - негромко окликнули его.
Писатель живо оглянулся.
Никого!
Берег пустынный, а лес далеко. Там подобралась хорошая компания вязов, дубков и, кленов. В детстве он бегал туда за диким виноградом. Это была страсть ко всему недозрелому - кислым яблокам, зеленым пупырышкам земляники...
- Задержитесь на минутку, - попросил его все тот же голос. - Я сейчас войду в тело.
Рэй наконец заметил, что воздух шагах в десяти от него как-то странно колеблется и струится, будто там прямо на глазах рождался мираж.
В следующий миг раздался негромкий хлопок, и на берегу появился высокий незнакомец в чем-то черном и длинном, напоминающем плащ. Остро запахло озоном.
- Не жмет? - участливо поинтересовался Рэй Дуглас и улыбнулся. - Тело имею в виду.
- Извините, мэтр. Я неудачно выразился. Но это в самом деле мое тело. Незнакомец шагнул к писателю и радостно воскликнул, воздев руки к небу: Вот вы, оказывается, какой!
"Что это? - подумал Рэй Дуглас. - Монах, увлекающийся фантастикой? Или... Или я просто переутомился. Я много и славно работал в сентябре. Да и октябрь был жарок. Неужели воображение разыгралось так буйно?"
- Успокойтесь, мэтр. - Незнакомец остановился. - Вы не больны. Я реален так же, как и вы. Извините за эти дерзкие слова; мне вовсе не пристало учить вас, как надо относиться к чуду. Что касается одежды, то это защитная накидка. У вас здесь очень высокий уровень радиоактивности. Дома меня ожидает тщательная дезактивация.
Писатель уже овладел собой.
- Откуда же вы? - спросил он, пристально разглядывая незнакомца.
- Издалека, - ответил тот. - Из две тысячи шестьсот одиннадцатого года. Я президент Ассоциации любителей фантастики. Я прибыл за вами, мэтр. И еще хочу заметить - у нас очень мало времени.
- Польщен! - засмеялся Рэй Дуглас. - Встреча с читателями? Лекция? Я готов. - И удивился, покачав головой. - Две тысячи шестьсот одиннадцатый... Неужели знают?
Теперь улыбнулся президент.
- Вас ждут во всех обитаемых мирах, - объяснил он, и бледное лицо его чуть-чуть порозовело. - Это такая удача, что мы можем вас спасти. Пойдемте, Дуглас. Вы проживете еще минимум восемьдесят-девяносто лег и напишете уйму замечательных книг. Только наш мир сможет дать вашему адскому воображению настоящую пищу. Вы будете перебрасывать солнца из одной руки в другую, словно печеную картошку.
- О чем вы? - сдавленным шепотом спросил писатель. - Уйти? Насовсем? Сейчас? Среди бела дня и в здравом уме?
- Вы уже не молоды, - мягко заметил посланник из будущего. - Вырастили детей, достигли зенита славы. Вы уже никому ничего не должны здесь. Если вам безразлично, что вас ожидают сотни миллиардов моих соотечественников, то подумайте хоть раз о себе. Пойдемте, Дуглас. У нас осталось двадцать две минуты.
Воскресное утро, начавшееся для писателя с телефонной ссоры, вдруг окончательно потускнело, а растерянная мысль метнулась к дому: "Как же так? А Маргарет, дочери, внучата... Уйти - значит пропасть. Без вести. Значит, исчезнуть, сбежать, дезертировать. С другой стороны - дьявольски интересно. Ведь то, что приключилось со мной, - настоящее волшебство. Это вызов моей страсти, моему искусству и таланту. Им нужен маг. Вправе ли я отклонить вызов? И что будет, если я приму его? Ведь я - не что иное, как форма, которую более или менее удачно заполнил мир. Уже заполнил.
- Почему такая спешка? - недовольно спросил он. - Во всяком случае, я должен попрощаться с родными.
- Исключено! - Президент Ассоциации любителей фантастики развел руками, и на его лице отразилось искреннее сожаление. - Осталось двадцать минут.
- Но почему, почему?
- Время оказалось более сложной штукой, чем мы предполагали. Масса причинно-следственных связей, исторические тупики... Есть вообще запретные века. Там такие тонкие кружева, что мы боимся к ним даже притрагиваться. Поверьте, если бы существовала такая возможность, мы бы спасли все золотые умы всех веков и народов. Увы, за редким исключением, это невозможно.
- И я как раз - исключение, - хмуро заключил Рэй Дуглас.
- Да. И мы очень рады. Но временной туннель только один, и продержаться он может не более тридцати семи минут.
- Кого же вы уже спасли?
- Из близких вам по духу людей - Томаса Вулфа, - ответил президент Ассоциации и вздохнул. - Однако он вернулся. Сказалось несовершенство аппаратуры...
- Томас?! - воскликнул Рэй. - Чертовски хотелось бы с ним встретиться. Ах да, я забыл...
Писатель разволновался, схватил пришельца из будущего за руку.
- Теперь я понял, - пробормотал он, улыбаясь. - Я все понял. Последнее письмо Вулфа из Сиэтлского госпиталя, за месяц до смерти. Как там? Ах да... "Я совершил долгое путешествие и побывал в удивительной стране, и я очень близко видел черного человека (то есть вас)... Я чувствую себя так, как если бы сквозь широкое окно взглянул на жизнь, которую не знал никогда прежде..." Бедный Том! Ему, наверное, понравилось у вас.
- Мэтр! - взмолился человек в черной накидке. - Сейчас не время для шуток. Решайтесь же наконец. Четыре минуты.
- Нет, что вы, - Рэй Дуглас наклонился, подхватил велосипед за руль. Хитро улыбнулся. - Если бы я мог проститься, а так... Тайком... Ни за что!
- Мы любим вас, - сказал человек с бледным лицом и пошел туда, где воздух колебался и струился. - Вы пожалеете, Дуглас.
- Постойте! - окликнул его писатель. - Человек в самом деле слаб. Я не хочу жалеть! Обезбольте мою память, вы же, наверно, умеете такое. Уберите хотя бы ощущение реальности событий.
- Прощайте, мэтр, - пришелец коснулся своей горячей ладонью лба Рэя Дугласа и исчез.
Писатель тронул велосипедный звонок. Серебряные звуки раскатились в жухлой и редкой траве, будто капельки ртути. Рэй вздрогнул, оглянулся по сторонам.
"Что со мной было? Какая-то прострация. И голова побаливает. Я сегодня много думал о Вулфе. И, кажется, с кем-то разговаривал. Или показалось? На берегу же ни одной живой души. Но вот следы..."
На мокром песке в самом деле отчетливо виднелись две цепочки следов.
"Ладно, это не главное, - подумал писатель. - Вот сюжет о Вулфе хорош... Его забирают в будущее, за час до смерти... Там ему дают сто, двести лет жизни. Только пиши, только пой! Нет, это немыслимо, слишком щедро, он утонет в океане времени. Сжать! До предела, еще, еще... Месяц! Максимум два. Их хватило на все. Он летит на Марс. И он пишет, надиктовывает свою лучшую книгу. А потом возвращается в больницу, в могилу... Но чем объяснить его возвращение - необходимостью или желанием?.. Я напишу рассказ. Об искушении песней. Можно назвать его "Загадочное письмо". Или "Год ракеты"... Или еще так - "О скитаниях вечных и о Земле".
У Бартошина на миг поплыла под ногами земля. Оттуда, из тридцатилетнего далека, потянулась к нему золотоголовая первокурсница. Губы ее, пахнущие вином и грушами, таяли под его напористыми губами, колючий орден, зацепившись за платье, вонзался в тело (он тогда не почувствовал, а Маша не сказала). И летела, летела в открытое окно паутина бабьего лета, застила глаза.
Иван Никитич даже зажмурился, чтобы не показать, что с ним происходит, хрипло напомнил:
- Завтра Виталий приезжает.
- Вот видите! - обрадовалась Мария. - Не с руки нам за молодостью гоняться.
- Дети, конечно, поймут, - заговорил тихо Бартошин. - Умом поймут. А сердцем вряд ли привыкнут. Родители-ровесники? Чудно это, непонятно. Природа во всем соответствие любит. Зачем же ее ломать?
Мария благодарно глянула на мужа, смахнула слезы.
- Видать, хороший вы человек, хоть и существо неземное, - сказала она Посланцу. Тот в знак согласия кивнул рыжей головой. - И верю я всему вами сказанному, потому что, когда крылья стирала, поняла: живые они, теплые. Но вот подарка вашего, хоть он и царский, не хочу.
Мария замолчала, отвернулась к окну. В саду уже погас свет дня.
- Оставьте нам наш сентябрь, - сказала она. - Вы, может, не поймете, но в нем тоже есть радости.
- Вон уже одна спешит - радость-то, - забеспокоился Иван Никитич, увидев на улице Мироновну. - Не вовремя как.
- Я вас охраню, - сказал Посланец, не глядя в окно. - Она не войдет в дом.
Солнце село, но какой-то последний лучик запутался в траве, лег на тропинку и тут же стрельнул Мироновне в глаза - весело и желто.
Она наклонилась и ахнула: по утрамбованной тропинке катилось массивное золотое кольцо. Мироновна присела от страха - вдруг кто еще увидит! - и бросилась догонять неожиданную добычу. Кольцо прокатилось мимо дома Бартошиных и, подпрыгивая на неровностях почвы, помчалось еще быстрее. "Там же бурьяны! Пропадет!" - похолодела Мироновна. Она протянула руки и в отчаянном порыве бросилась наземь. Кольцо юркнуло в заросли лопухов и крапивы, засветилось там, заиграло. Мироновна оглянулась по сторонам и решительно ступила в крапиву...
- Может, переночуете у нас? - спросил Иван Никитич гостя. - Завтра дети приедут, накроем стол. Будем и вам рады.
- Надо спешить, - покачал головой Посланец. Он взял свои крылья, осмотрел их, легко проскользнул в лямки.
- Проводите меня в сад, - попросил. - И не обижайтесь, пожалуйста. Я хотел как лучше.
- За что обижаться? - удивилась Мария. - Это мы вам все планы нарушили. Теперь, чего доброго, отругают вас в институте...
Они вышли в сад.
- Отойдите немножко в сторону, - попросил их Посланец.
Они отошли. Крылья вдруг распрямились, зашелестели, замерцали в неверном свете первых звезд.
- Мне здесь долго жить, - сказал маленький рыжий пришелец. - Я буду помнить вас. Совет вам да любовь.
Крылья взмахнули, забились, загудели.
В следующий миг гость исчез. В темном небе над садом мелькнула и пропала тень.
Бартошины долго молча стояли, чувствуя, как собирается ночная прохлада. На окраине поселка простучала и стихла электричка. Взошла луна.
- Что же ты, Ваня, - улыбнулась Мария. - Деньги на телескоп потратил, а посмотреть не даешь. Вон какие звезды крупные.
- Пойдем в дом, - обрадовался Иван Никитич. - Я пока инструкцию почитаю да телескоп соберу, а ты мясо на вареники сваришь.
Он бережно привлек жену к себе.
В лунном свете незнакомо и молодо серебрились ее волосы.
СЛЕДЫ НА МОКРОМ ПЕСКЕ
Ужимки продюсера начинали бесить.
- Нет! - резко сказал Рэй Дуглас. - Ваш вариант неприемлем... Нет, я не враг себе. Напротив, я берегу свою репутацию...
Голос продюсера обволакивал телефонную трубку, она стала вдруг скользкой как змея, и у писателя появилось желание швырнуть ее ко всем чертям.
- Речь идет о крохотном эпизоде, мистер Дуглас, - вкрадчиво нашептывала трубка.
- Представьте, что рассказ - это ребенок, так часто говорят, - он с грустью отметил, что раздражение губит метафору. - Эдакий славный крепыш лет пяти-шести. Все при нем - руки, ноги, он гармоничен. Данный эпизод ручка, сжимающая в кулачке нить характера. Почему же я должен калечить собственного ребенка?..
Писатель вывел велосипед на дорожку, потрогал рычажок звонка. Тонкие прохладные звуки засверкали на давно не стриженных кустах, будто капельки росы.
- Пропадай тоска! - воскликнул он и, поддев педаль-стремя, вскочил на воображаемого коня.
Восторженно засвистел ветер. Спицы зарябили и растворились в пространстве. Шины припали к земле.
Метров через триста Рэй сбавил темп - нет, не взлететь уже, не взлететь! А было же, было: он разгонялся на лугу или с горы, что возле карьера, разгонялся и закрывал глаза, и тело его невесомо взмывало вместе с велосипедом, и развевались волосы... Было!
Злость на продюсера прошла. Человек он неглупый, но крайне назойливый. Точнее, нудный. О силе разума он, может, и имеет какое-нибудь представление, но что он может знать о силе страсти?
Велосипед, будто лошадь, знающая путь домой, привез его к реке. Рэй часто гулял тут. Пологий берег, песок, мокрый и тяжелый, будто плохие воспоминания, неразговорчивая вода. Так было тут по утрам. Однако сегодня солнце, наверное, перепутало костюм - вместо октябрьского, подбитого туманами, паутиной и холодной росой, надело июльский - и река сияла от удовольствия, бормотала что-то ласковое и невразумительное. Чистые дали открылись по обоим ее берегам, и стал слышен звук падения листьев.
"А что я знаю о страсти? - подумал писатель. - Я видел в ней только изначальную суть. Весь мир, человек, все живое, несомненно, проявления страсти. Что там говорить: сама жизнь как явление - это страсть природы. Но есть и оборотная сторона медали... Я создаю воображаемые миры. Это, наверное, самая тонкая материя страсти. Но я, увы, сгораю. Какая нелепость - страсть, рождая одно, сжигает другое. Закон сохранения страсти..."
И еще он подумал, что, для того чтобы развеять тоску, было бы неплохо уехать. Куда-нибудь. В глухомань.
Он взглянул на небо.
Небо вздохнуло, и вдоль реки пролопотал быстрый дождик.
- Дуглас, - негромко окликнули его.
Писатель живо оглянулся.
Никого!
Берег пустынный, а лес далеко. Там подобралась хорошая компания вязов, дубков и, кленов. В детстве он бегал туда за диким виноградом. Это была страсть ко всему недозрелому - кислым яблокам, зеленым пупырышкам земляники...
- Задержитесь на минутку, - попросил его все тот же голос. - Я сейчас войду в тело.
Рэй наконец заметил, что воздух шагах в десяти от него как-то странно колеблется и струится, будто там прямо на глазах рождался мираж.
В следующий миг раздался негромкий хлопок, и на берегу появился высокий незнакомец в чем-то черном и длинном, напоминающем плащ. Остро запахло озоном.
- Не жмет? - участливо поинтересовался Рэй Дуглас и улыбнулся. - Тело имею в виду.
- Извините, мэтр. Я неудачно выразился. Но это в самом деле мое тело. Незнакомец шагнул к писателю и радостно воскликнул, воздев руки к небу: Вот вы, оказывается, какой!
"Что это? - подумал Рэй Дуглас. - Монах, увлекающийся фантастикой? Или... Или я просто переутомился. Я много и славно работал в сентябре. Да и октябрь был жарок. Неужели воображение разыгралось так буйно?"
- Успокойтесь, мэтр. - Незнакомец остановился. - Вы не больны. Я реален так же, как и вы. Извините за эти дерзкие слова; мне вовсе не пристало учить вас, как надо относиться к чуду. Что касается одежды, то это защитная накидка. У вас здесь очень высокий уровень радиоактивности. Дома меня ожидает тщательная дезактивация.
Писатель уже овладел собой.
- Откуда же вы? - спросил он, пристально разглядывая незнакомца.
- Издалека, - ответил тот. - Из две тысячи шестьсот одиннадцатого года. Я президент Ассоциации любителей фантастики. Я прибыл за вами, мэтр. И еще хочу заметить - у нас очень мало времени.
- Польщен! - засмеялся Рэй Дуглас. - Встреча с читателями? Лекция? Я готов. - И удивился, покачав головой. - Две тысячи шестьсот одиннадцатый... Неужели знают?
Теперь улыбнулся президент.
- Вас ждут во всех обитаемых мирах, - объяснил он, и бледное лицо его чуть-чуть порозовело. - Это такая удача, что мы можем вас спасти. Пойдемте, Дуглас. Вы проживете еще минимум восемьдесят-девяносто лег и напишете уйму замечательных книг. Только наш мир сможет дать вашему адскому воображению настоящую пищу. Вы будете перебрасывать солнца из одной руки в другую, словно печеную картошку.
- О чем вы? - сдавленным шепотом спросил писатель. - Уйти? Насовсем? Сейчас? Среди бела дня и в здравом уме?
- Вы уже не молоды, - мягко заметил посланник из будущего. - Вырастили детей, достигли зенита славы. Вы уже никому ничего не должны здесь. Если вам безразлично, что вас ожидают сотни миллиардов моих соотечественников, то подумайте хоть раз о себе. Пойдемте, Дуглас. У нас осталось двадцать две минуты.
Воскресное утро, начавшееся для писателя с телефонной ссоры, вдруг окончательно потускнело, а растерянная мысль метнулась к дому: "Как же так? А Маргарет, дочери, внучата... Уйти - значит пропасть. Без вести. Значит, исчезнуть, сбежать, дезертировать. С другой стороны - дьявольски интересно. Ведь то, что приключилось со мной, - настоящее волшебство. Это вызов моей страсти, моему искусству и таланту. Им нужен маг. Вправе ли я отклонить вызов? И что будет, если я приму его? Ведь я - не что иное, как форма, которую более или менее удачно заполнил мир. Уже заполнил.
- Почему такая спешка? - недовольно спросил он. - Во всяком случае, я должен попрощаться с родными.
- Исключено! - Президент Ассоциации любителей фантастики развел руками, и на его лице отразилось искреннее сожаление. - Осталось двадцать минут.
- Но почему, почему?
- Время оказалось более сложной штукой, чем мы предполагали. Масса причинно-следственных связей, исторические тупики... Есть вообще запретные века. Там такие тонкие кружева, что мы боимся к ним даже притрагиваться. Поверьте, если бы существовала такая возможность, мы бы спасли все золотые умы всех веков и народов. Увы, за редким исключением, это невозможно.
- И я как раз - исключение, - хмуро заключил Рэй Дуглас.
- Да. И мы очень рады. Но временной туннель только один, и продержаться он может не более тридцати семи минут.
- Кого же вы уже спасли?
- Из близких вам по духу людей - Томаса Вулфа, - ответил президент Ассоциации и вздохнул. - Однако он вернулся. Сказалось несовершенство аппаратуры...
- Томас?! - воскликнул Рэй. - Чертовски хотелось бы с ним встретиться. Ах да, я забыл...
Писатель разволновался, схватил пришельца из будущего за руку.
- Теперь я понял, - пробормотал он, улыбаясь. - Я все понял. Последнее письмо Вулфа из Сиэтлского госпиталя, за месяц до смерти. Как там? Ах да... "Я совершил долгое путешествие и побывал в удивительной стране, и я очень близко видел черного человека (то есть вас)... Я чувствую себя так, как если бы сквозь широкое окно взглянул на жизнь, которую не знал никогда прежде..." Бедный Том! Ему, наверное, понравилось у вас.
- Мэтр! - взмолился человек в черной накидке. - Сейчас не время для шуток. Решайтесь же наконец. Четыре минуты.
- Нет, что вы, - Рэй Дуглас наклонился, подхватил велосипед за руль. Хитро улыбнулся. - Если бы я мог проститься, а так... Тайком... Ни за что!
- Мы любим вас, - сказал человек с бледным лицом и пошел туда, где воздух колебался и струился. - Вы пожалеете, Дуглас.
- Постойте! - окликнул его писатель. - Человек в самом деле слаб. Я не хочу жалеть! Обезбольте мою память, вы же, наверно, умеете такое. Уберите хотя бы ощущение реальности событий.
- Прощайте, мэтр, - пришелец коснулся своей горячей ладонью лба Рэя Дугласа и исчез.
Писатель тронул велосипедный звонок. Серебряные звуки раскатились в жухлой и редкой траве, будто капельки ртути. Рэй вздрогнул, оглянулся по сторонам.
"Что со мной было? Какая-то прострация. И голова побаливает. Я сегодня много думал о Вулфе. И, кажется, с кем-то разговаривал. Или показалось? На берегу же ни одной живой души. Но вот следы..."
На мокром песке в самом деле отчетливо виднелись две цепочки следов.
"Ладно, это не главное, - подумал писатель. - Вот сюжет о Вулфе хорош... Его забирают в будущее, за час до смерти... Там ему дают сто, двести лет жизни. Только пиши, только пой! Нет, это немыслимо, слишком щедро, он утонет в океане времени. Сжать! До предела, еще, еще... Месяц! Максимум два. Их хватило на все. Он летит на Марс. И он пишет, надиктовывает свою лучшую книгу. А потом возвращается в больницу, в могилу... Но чем объяснить его возвращение - необходимостью или желанием?.. Я напишу рассказ. Об искушении песней. Можно назвать его "Загадочное письмо". Или "Год ракеты"... Или еще так - "О скитаниях вечных и о Земле".