Я был счастлив. 10 октября 1925 года меня зачислили в Ленинградскую военно-инженерную школу. Как командный состав, так и курсанты приняли нас радушно, окружив вниманием и заботой.
В школе было четыре курса: подготовительный, младший, средний и старший. Успешно окончившие училище получали командирское звание и назначались в инженерные части на должность командира взвода.
В школе было три роты, каждая из которых состояла из четырех взводов. В первый взвод входили курсанты старшего курса, часть из них занимала должности младших командиров в других взводах роты. Во втором взводе обучались курсанты среднего курса, а в третьем и четвертом - соответственно младшего и подготовительного. Мы с Христофором Теневым были зачислены в четвертый взвод третьей роты. В этой же роте на старшем курсе учился болгарин Эмануил Димитров Павлов. Это был тоже болгарский эмигрант, приехавший в Советский Союз в 1922 году.
В первый же день нашего прибытия командование поручило Павлову познакомить нас со школой и порядками в ней, отвести на склад и помочь получить обмундирование. Перед тем как идти получать обмундирование, он завел нас в столовую. Курсанты уже поели, и мы втроем сели за стол обедать. Подали борщ и гречневую кашу. Ничего подобного мы в жизни не ели. Переглянулись, но, так как были голодны, начали есть. Каша показалась сухой и как-то застревала в горле. Я спросил товарища Павлова, что это за блюдо.
- Гречневая каша, - ответил он и добавил: - Очень питательная, содержит железо.
- И часто кормят этим "железом"?
- Почти каждый день.
"Ну, пропал", - подумал я.
В первый год курсантской жизни гречневая каша действительно очень часто фигурировала в нашем меню. В последующие годы положение с продовольствием в стране значительно улучшилось, и мы, курсанты, стали получать на завтрак по 20 граммов сливочного масла и белый хлеб. Гречневая каша стала подаваться в качестве гарнира к тушеному мясу. Привыкли и к ней.
На подготовительном курсе, куда нас зачислили, учились курсанты самых разных возрастов и имели самую разную подготовку. Человек семь уже служили в Советской Армии. Они участвовали в гражданской войне и имели командирские звания. Все они были старше 25 лет, образование имели начальное или неполное среднее. Некоторые закончили только церковно-приходские школы, в которых за два-три года обучали лишь церковно-славянскому чтению. Остальные курсанты были ребята по 18-20 лет со средним и семилетним образованием. Они прибыли из самых разных районов необъятной Советской страны, пришли с производства или со школьной скамьи. На подготовительном курсе кроме военных дисциплин (огневой подготовки, фортификации и саперно-подрывного дела) мы изучали общеобразовательные предметы: русский язык, математику, физику и химию.
Через несколько дней после прибытия в школу к нам пришел командир взвода Борис Александрович Оливетский - высокий, подтянутый, с отличной военной выправкой. Он был участником гражданской войны, имел солидную общую и политическую подготовку, отличался большой культурой. Наш первый командир взвода глубоко интересовался тем, как и где мы жили, как и где учились, какое участие принимали в борьбе партии и нашего народа. Он подробно расспрашивал о Сентябрьском восстании и под конец спросил, как относятся к нам товарищи, привыкли ли мы к русской кухне.
- А как с русским языком? Понимаете, что вам преподают? поинтересовался он.
Перебивая друг друга, мы сказали, что все понимаем, что русский язык учили еще в школе и что мы всем довольны.
На следующий день товарищ Оливетский проводил взводное собрание. Рассказав о задачах школы, о порядке и дисциплине, он обратился к курсантам:
- Среди нас есть два болгарских товарища. Это политические эмигранты. Они боролись против фашистской власти и изгнаны из своей страны. Для всех вас обстановка в школе является новой и трудной, а для них она еще труднее и непривычнее, тем более что оба по-русски ничего не понимают...
Для нас это заключительное заявление явилось полной неожиданностью. После вчерашнего разговора мы думали, что убедили своего командира взвода в нашем понимании такого "легкого" русского языка.
Учебная программа была очень напряженной. На каждом следующем курсе изучали новые дисциплины: мостовое дело, дорожное строительство, строительную механику, сопротивление материалов. Строевая и огневая подготовка велась на протяжении всего обучения. Напряженность программы определяла исключительно строгий распорядок дня. С утра, сразу после подъема, начиналась физическая зарядка, а затем утренний туалет, завтрак и занятия.
Летом курсанты выезжали в наш постоянный лагерь, находившийся в 120 километрах от Ленинграда, в районе города Луги. Лагерь располагался в красивом сосновом бору на берегу небольшого озера.
В лагере на практике осваивали то, что зимой изучали в классах. Много времени занимали тактические учения, строительство фортификационных сооружений, дорог и мостов.
Большое внимание уделялось изучению оружия и особенно огневой подготовке. Стрельбище находилось в восьми километрах от лагеря, и переходы туда и обратно мы совершали форсированным маршем при полном боевом снаряжении. Ранцев не было, их заменяли вещевые мешки, в которые вместо обмундирования и других принадлежностей мы насыпали два солдатских котелка песку (восемь килограммов). Это делалось для физической закалки курсантов. Нас готовили к суровой боевой жизни.
Мне особенно тяжело давались форсированные марши, когда мешок с песком прилипал к спине, мокрой от пота. Однажды по пути на стрельбище у меня перехватило от боли поясницу. Изнуренный жарой, уставший и потный, я вдруг почувствовал себя плохо. Понимая, что не смогу добежать до стрельбища, я попросил у командира взвода разрешения выйти из строя.
- Ладно, отдохни. Дойдешь до стрельбища один, - разрешил он мне.
Я немного полежал - отошло. Начал вставать, но тут мешок развязался, и мокрый песок высыпался на землю. Конечно, можно было идти и без него, но я подумал: "Скажут, будто нарочно его высыпал. Нет! Насыплю песок обратно в мешок!"
Превозмогая сильную боль, я встал на колени, снял скатку и отвязал котелок. Потом, насыпав два котелка песку в мешок, крепко завязал его, надел мешок и скатку на плечи, встал и, опираясь на винтовку, пошел к стрельбищу. Совесть моя была чиста.
Двухмесячное пребывание в летнем лагере приносило нам большую пользу. Здесь на практике проверялись и пополнялись наши знания. Кроме того, строгий режим, серьезные физические нагрузки, солнце, воздух и вода способствовали закалке наших молодых организмов. А для нас, иностранцев, не привычных к ленинградскому климату, это оказалось особенно полезным и необходимым. Пребывание в лагере заканчивалось в сентябре, и мы, загоревшие и окрепшие, полные новых сил и новых надежд, возвращались в училище, чтобы продолжать учебу на следующем курсе.
Мы получали увольнительные в город: в среду и в субботу - во второй половине дня, а в воскресенье - на целый день. Курсанты, семьи которых находились в городе, получали увольнение со второй половины дня в субботу до утра в понедельник.
В школе проводились культурно-массовые мероприятия - вечера, демонстрации фильмов, концерты. Большинство спектаклей ставили мы сами, но иногда к нам в гости приезжали артисты. Вечера проходили в клубе школы. На наши концерты и вечера отдыха собиралось много гостей, близких и знакомых курсантов. Разумеется, больше всего было девушек. Эти вечера доставляли удовольствие и нам, и девушкам. Мы знакомились с ними, ну а потом...
В 1927 году я познакомился с Марией Тимофеевной Амосовой из Ленинграда, и 31 декабря 1928 года мы поженились. С тех пор Мария Тимофеевна разделяла со мной все тяготы военной жизни: были тут и частые переезды из гарнизона в гарнизон, и волнения, связанные с моим пребыванием в течение года в Испании, когда жена даже не знала, где я нахожусь, и лишения четырех лет Отечественной войны. Когда я уезжал в Испанию, у нас уже была пятилетняя дочь Эльмира, а когда 26 июня 1941 года уходил на фронт, жена оставалась в Новосибирске с двумя детьми на руках: сыну Брониславу было всего семь месяцев...
В школе проводилась большая и разносторонняя партийно-политическая и общественно-воспитательная работа. В конце 1925 года меня перевели из БКП в ВКП(б). Партийная организация, комсомол и командование окружали нас, болгар, большим вниманием и постоянной заботой. Начальником школы был Малашинский бывший офицер царской армии, среднего роста, с белой бородой и энергичной походкой, хотя ему уже было под семьдесят.
Комиссаром школы был Карпов - участник гражданской войны. У него были русые волосы, голубые глаза, впалые щеки и мелкие морщинки на лбу. Он всегда улыбался. В Советской Армии тогда не было званий, знаки различия давались в соответствии с занимаемой должностью. Комиссар Карпов и начальник школы Малашинский носили в петлицах по два ромба. Они относились к категории высшего командно-политического состава.
В организационно-штатном отношении три роты школы объединялись в один батальон. Командиром батальона и заместителем начальника школы по строевой части был комбат Никитин.
Никитин тоже был офицером царской армии. В феврале - марте 1921 года он в рядах Советской Армии активно участвовал в подавлении контрреволюционного кронштадтского мятежа.
Никитин, как командир, пользовался большим уважением и авторитетом. Помню, когда я учился на старшем курсе, комбат Никитин пришел в расположение роты. Я был помощником командира взвода и исполнял обязанности старшины роты. Обойдя помещение, комбат нашел много упущений и недостатков и приказал мне принять меры по их устранению. Спокойным тоном комбат говорил, в какой срок нужно устранить каждый из недостатков. Время, которое он для этого определял, мне показалось недостаточным, и я попытался возразить. Комбат Никитин спокойно (другой бы мог накричать или отругать) повторил приказ и сказал:
- Можно сделать. Сделаете.
Я вытянулся и ответил:
- Есть, выполнить!
После этого случая я убедился, что комбат Никитин, отдавая распоряжения, как бы становился на место подчиненного и точно определял срок для выполнения приказа.
Комиссар Карпов постоянно интересовался нами, болгарами. Где бы он нас ни встречал - во дворе, на улице или в казарме, всегда останавливал и с улыбкой долго обо всем расспрашивал. Он часто спрашивал меня о здоровье, потому что на первом и втором курсах я то и дело болел. Комиссар приказал врачу регулярно докладывать ему о том, как протекает лечение.
Карпов и секретарь партийного бюро школы Блинов интересовались нашим участием в партийно-политической жизни. Еще на первом курсе мне поручили руководить работой МОПР в роте. На втором курсе меня избрали членом партийного бюро школы, а на третьем - секретарем партийной организации роты. По всему было видно, что комиссар и партийное бюро, выполняя интернациональный долг, старались подготовить меня не только как командира, но и как партийно-политического руководителя. Такая подготовка проводилась со всеми курсантами, но ко мне, как к болгарскому политэмигранту, отношение и внимание были особыми. Говорю "ко мне", потому что Эмануил Павлов, окончив школу в 1926 году, уехал в часть, а Христофор Тенев выбыл по болезни.
1 сентября 1929 года я окончил Ленинградскую военно-инженерную школу (ЛВИШ). Эти четыре буквы мы носили в петлицах в течение четырех лет обучения. Окончившие школу получали звание "командир взвода" и носили красный эмалированный квадрат в петлицах. Командование школы распределяло выпускников по частям в различные гарнизоны и города СССР. Отличники учебы, которых было около десяти, имели право выбрать место службы.
По успехам в учебе я занимал пятое или шестое место. Первый год, живя в Ленинграде, я часто болел, и военврач школы Степанов успокаивал меня:
- Ничего страшного, товарищ Панчевский! Вот окончите школу, направим вас на юг, там и окрепнете...
И вот закончилась учеба. Я имел право выбирать и... выбрал Ленинград. За четыре года я основательно акклиматизировался. Но... сыграла роль и другая, более важная причина. Моя жена, Мария Тимофеевна, была коренной ленинградкой и считала Ленинград самым лучшим городом в мире.
Я получил назначение во 2-й отдельный автотранспортный батальон Ленинградского военного округа. В начале октября 1929 года представился командиру и комиссару батальона. Встретили меня очень хорошо. Зашел разговор о том, что мне будет трудно без специальной автомобильной подготовки.
- Ничего, - весело сказал комиссар Завьялов, - поможем.
И действительно, комиссар Завьялов постоянно заботился обо мне. Я получил назначение командиром третьего взвода второй роты. Командир роты Дитман носил в петлицах три кубика. Это был офицер, служивший еще в царской армии - высокий, сухощавый, замкнутый человек, хорошо знавший автомобильное дело.
Отдельный автотранспортный батальон фактически был школой подготовки шоферов и мотоциклистов для частей Ленинградского военного округа. Как командир взвода, я должен был обучать и готовить шоферов. В инженерной школе мы очень мало изучали автомобиль. У нас было всего одно или два занятия по вождению, поэтому мне явно недоставало знаний по автомобильному делу.
И тут комиссар батальона выполнил свое обещание. Он привел меня в ремонтную мастерскую к мастеру Лазаревичу, который имел многолетний опыт и очень хорошо знал устройство автомобиля. А материальная часть батальона была весьма разнообразной: тут ведь собрали все старые, чаще всего трофейные машины самых разных фирм и марок, какие только существовали в Европе.
В то время в Советском Союзе производства автомобилей не было. Не было и запасных частей. Ремонтная мастерская поэтому была очень хорошо оборудована и представляла собой небольшой ремонтный завод, где производилось все необходимое для ремонта автомобилей.
Я предварительно изучал автомобиль по учебнику, потом шел в мастерскую к товарищу Лазаревичу. Старому большевику нравилось мое усердие и стремление освоить автомобильное дело. Он не жалел ни сил, ни времени и щедро делился своими обширными знаниями. Рассказывал, показывал, доказывал, пока не убеждался в том, что я полностью усвоил объяснение. Не знаю, то ли ему было известно о моем происхождении и биографии, то ли его большевистское сознание заставляло делать это, но он очень часто надолго оставался после работы, чтобы помочь мне. Для меня эти годы и работа бок о бок с русским большевиком остались незабываемым примером беззаветной дружбы и товарищества.
Иногда я обращался за помощью и к начальнику мастерской Борисову. Так, с помощью учебника, Лазаревича и Борисова я готовился как преподаватель автодела.
При подготовке приходилось сталкиваться и еще с одной трудностью языковой. За четыре года обучения в школе я научился русскому языку и говорил свободно, но у меня оставался болгарский акцент. Кроме акцента важно было и само произношение, особенно тех слов, которые и по-болгарски, и по-русски пишутся одинаково, а произносятся по-разному.
Помню, я готовился к занятиям по технологии металлов. Пришлось много упражняться в правильном произношении некоторых слов и специальных терминов. В таких случаях незаменимым моим помощником была жена, Мария Тимофеевна. Она работала тогда на металлургическом заводе, где производство велось в три смены. Возвращалась обычно в полночь. А я читал и натыкался на такие слова, как "белый чугун". По-болгарски произносится "бял", а по-русски "белый". Спрашиваю жену:
- Скажи, как правильно произносится "белый чугун"?
- Напиши и произноси! Как пишется, так и произносится, - отвечает она.
Легко сказать: "как пишется, так и произносится". Я знаю, как пишется, но не могу произнести. Пишется через букву "ы", которая произносится как-то средне между нашими гласными "ъ" и "и".
- Давай произноси это слово! - говорит жена. Произношу "белий". Жена сердится:
- Не "белий", а "белый".
Начинаем снова: она произносит, а я повторяю "белый", пока мой язык не привыкает. Потом следует "серый чугун". Я опять произношу не "серый", а "серий".
Снова и снова повторяли мы с Марией эти упражнения. Я обычно предварительно выписывал на листочке трудные для произношения слова, вроде такого, как "пыль", которое в моем произношении звучало как "пил".
- Не "пил", а "пыль", - поправляла меня жена. - Пьется вода и вино. По-болгарски "прах", а по-русски "пыль". Повторяй за мной!
И я повторял до тех пор, пока у меня не получалось что-то похожее на "пыль".
Труд, который я вкладывал в подготовку к занятиям с солдатами по автомобильному делу, не прошел даром: я учил других и учился сам. Технические знания, полученные во время службы в автотранспортном батальоне и других частях Советской Армии, помогали мне повсюду. Помогали и во время службы в болгарской Народной армии, когда в 1947 году мне приказано было принять командование 1-й танковой дивизией. И если я еще не знал тогда танка, то его сердце - двигатель был мне уже хорошо знаком.
В автотранспортном батальоне я освоил и вопросы обслуживания и ремонта автомобильной техники.
Осенью 1931 года я успешно выдержал экзамены в военно-техническую академию и был принят слушателем на военно-инженерный факультет. Первый курс на этом факультете мы проучились в Ленинграде, а летом 1932 года факультет перевели в Москву, где на его базе формировалась Военно-инженерная академия, которой в 1935 году присвоили имя В. В. Куйбышева. В академии было четыре факультета: командный, фортификационный, геодезический и промышленный. Академия находилась почти в центре города, на Покровском бульваре. Классных комнат и хорошо оборудованных лабораторий было достаточно, однако квартирный вопрос для слушателей представлял большую трудность. Население города росло буквально изо дня в день, а жилищное строительство только развертывалось. Моссовет выделил академии несколько домов в районе Красных Ворот. Там и организовали сначала общежитие для семейных слушателей. Позже большая часть сотрудников академии и их семей жили в так называемом типовом городке. Он был построен рядом с Измайловским парком. Городок строился силами самой академии, и в строительстве участвовали все сотрудники.
Командный факультет Военно-инженерной академии, который я закончил, готовил командиров с высшим специальным образованием для инженерных частей. Все поступавшие на учебу в академию служили до этого командирами или политработниками главным образом в инженерно-саперных частях, но были представители и других родов войск. В академии учились люди почти всех национальностей многонациональной Советской страны. Учебная программа, рассчитанная на пятилетний срок обучения, отличалась многопредметностью и поэтому была исключительно напряженной. Из военных дисциплин мы изучали общую тактику, тактику инженерных войск, инженерное обеспечение всех видов общевойскового боя (оборонительного, наступательного, встречного). Полевую фортификацию изучали в полном объеме, а долговременную - в более сокращенном. Слушали лекции по военной маскировке в тактическом и оперативном масштабах. Изучали высшую математику, теоретическую механику, сопротивление материалов, дорожное и мостостроительное дело. Значительное место в обучении занимали и социально-экономические науки: политическая экономия, исторический и диалектический материализм, история ВКП(б). Зимой велись преимущественно теоретические занятия, а летом слушатели на месяц направлялись на практику в части. Должности определялись в зависимости от курса, на котором слушатели обучались.
Академия имела очень хороший командно-политический и профессорско-преподавательский состав. Здесь читали лекции такие замечательные советские ученые, имевшие мировую известность, как М. В. Келдыш, Д. М. Карбышев и другие.
Д. М. Карбышев был одним из выдающихся специалистов военно-инженерного дела. Он пользовался большим авторитетом среди командно-преподавательского состава и слушателей академии. Дмитрий Михайлович руководил кафедрой тактики инженерных войск. В 1940 году ему было присвоено звание генерал-лейтенанта.
Накануне вероломного нападения немецко-фашистских полчищ в 1941 году генерала Карбышева направили на западную границу для осуществления непосредственного руководства оборонительным строительством. Там его и застала война. Случилось так, что в первые же дни войны он попал в плен. Немцы знали Карбышева и надеялись получить от него ценную информацию, использовать его в своих целях. Однако они просчитались. Патриотизм и стойкость советского генерала повергли их в изумление. Карбышев мужественно выдержал длительные пытки и издевательства. Взбешенные непоколебимостью Карбышева, гитлеровцы, раздев его догола, стали обливать на морозе водой. Генерал Карбышев погиб 18 февраля 1945 года. Советский народ высоко оценил героизм и самопожертвование своего верного сына. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
В мае 1936 года я окончил Военно-инженерную академию имени В. В. Куйбышева. Этот памятный день был отмечен особенно торжественно. Политбюро ЦК ВКП(б) и Правительство СССР устроили в Кремле торжественный прием для выпускников военных академий. Мы были вторым выпуском офицеров, окончивших военные академии. Первый выпуск состоялся в 1935 году.
Вспоминая напряженные дни учебы в академии, исключительную загруженность и повышенные требования к нам, я позволю себе в этой книге остановить внимание читателя на очень сложном и ответственном вопросе - на подготовленности Советского Союза и его армии к отпору гитлеровского нашествия в 1941 году. Высказываются различные и противоречивые мнения. Историки и военные специалисты всего мира много написали по этому вопросу. Многим советским государственным и военным руководителям того времени сознательно или невольно предъявляют обвинения в неудачах начального периода войны и несчастьях, которые обрушились на советский народ. Несомненно, и впредь историки будут обращаться к этому вопросу и находить все новые подтверждения тем или иным выводам.
Для меня, офицера и командира Советской Армии, прошедшего вместе с ней почти все этапы ее развития и укрепления, этот вопрос имеет один ответ. Это то, что молодой Советской державе, поднявшейся из пепелищ ограбленной и разоренной царской России, не хватило времени до рокового дня 22 июня 1941 года, чтобы подготовиться к иному развитию боевых действий на восточном фронте в начальный период.
За год-два до начала войны в армию уже стали поступать на вооружение новые, более совершенные образцы оружия и боевой техники (танк Т-34, автомат Шпагина, ручной пулемет Дегтярева, даже гвардейский миномет "катюша" и ряд других). Как известно, это оружие и боевая техника выдержали испытания на войне и превосходили аналогичные немецкие образцы. Однако в 1940-1941 годах Советская Армия имела небольшое количество таких образцов, а ряд новых систем был еще не испытан.
Я не исключаю роли таких важных факторов, как вероломство и внезапность, отдельные недостатки в организации армии, некоторая недооценка военно-стратегических и оперативных сторон в подготовке к войне, недостаточная работа с кадрами. Однако все они, как и многие другие, имели подчиненное значение по сравнению с основным фактором - недостатком времени для подготовки к этому, еще не виданному в мировой истории испытанию моральных и материальных сил всего народа. А международный империализм спешил. Он хорошо понимал, что время работает не на него, а на социализм, представленный тогда единственной страной - Советским Союзом. Международный империализм не мог не видеть, как с каждым днем молодая Советская страна становится все сильнее, и потому спешил и прилагал дьявольские усилия, для того чтобы противопоставить Советскому Союзу весь капиталистический мир.
Как же смог советский народ компенсировать недостаток времени и подготовить иное развитие войны уже с 22 июня 1941 года? Как же он сумел накопить необходимые материальные силы, чтобы повернуть ход военных действий и обеспечить победу?
Такого подвига целого народа история до сих пор не знала! Его моральные и физические источники коренятся в характере общественного строя, в социально-классовой сущности социализма. Сознавая свою историческую миссию перед народами всего мира, перед мировой цивилизацией и прогрессом, советские рабочие, колхозники и интеллигенция не жалели ни сил, ни времени, для того чтобы обеспечить армию необходимым оружием и боевой техникой. Весь народ работал по 16-18 часов в сутки в условиях войны, при скудном питании, в нетопленых помещениях, без необходимой одежды. И это не день и не два, а годы, чтобы наверстать то, чего не хватало к началу войны.
Защищая свое Отечество, советский народ вел революционную по своей сути войну. Были мобилизованы все умственные и физические силы народа. Эта мобилизация сил осуществлялась добровольно, сознательно и с готовностью. Благодаря этому произошло то чудо, которому еще долго будут удивляться многие коронованные и некоронованные ученые Запада. Разумеется, всесторонней организацией этого гигантского процесса, этого великого перелома руководила испытанная ленинская партия, слово которой было законом для коммунистов и беспартийных, мужчин и женщин, детей и стариков в борьбе во имя великого и священного дела - защиты Отечества. Коммунистическая партия Советского Союза олицетворяла единство, могущество и непобедимость народа. Она сделала невозможное реальным. Руководствуясь марксистско-ленинским учением, она воплощала в жизнь великие идеи коммунизма.
В школе было четыре курса: подготовительный, младший, средний и старший. Успешно окончившие училище получали командирское звание и назначались в инженерные части на должность командира взвода.
В школе было три роты, каждая из которых состояла из четырех взводов. В первый взвод входили курсанты старшего курса, часть из них занимала должности младших командиров в других взводах роты. Во втором взводе обучались курсанты среднего курса, а в третьем и четвертом - соответственно младшего и подготовительного. Мы с Христофором Теневым были зачислены в четвертый взвод третьей роты. В этой же роте на старшем курсе учился болгарин Эмануил Димитров Павлов. Это был тоже болгарский эмигрант, приехавший в Советский Союз в 1922 году.
В первый же день нашего прибытия командование поручило Павлову познакомить нас со школой и порядками в ней, отвести на склад и помочь получить обмундирование. Перед тем как идти получать обмундирование, он завел нас в столовую. Курсанты уже поели, и мы втроем сели за стол обедать. Подали борщ и гречневую кашу. Ничего подобного мы в жизни не ели. Переглянулись, но, так как были голодны, начали есть. Каша показалась сухой и как-то застревала в горле. Я спросил товарища Павлова, что это за блюдо.
- Гречневая каша, - ответил он и добавил: - Очень питательная, содержит железо.
- И часто кормят этим "железом"?
- Почти каждый день.
"Ну, пропал", - подумал я.
В первый год курсантской жизни гречневая каша действительно очень часто фигурировала в нашем меню. В последующие годы положение с продовольствием в стране значительно улучшилось, и мы, курсанты, стали получать на завтрак по 20 граммов сливочного масла и белый хлеб. Гречневая каша стала подаваться в качестве гарнира к тушеному мясу. Привыкли и к ней.
На подготовительном курсе, куда нас зачислили, учились курсанты самых разных возрастов и имели самую разную подготовку. Человек семь уже служили в Советской Армии. Они участвовали в гражданской войне и имели командирские звания. Все они были старше 25 лет, образование имели начальное или неполное среднее. Некоторые закончили только церковно-приходские школы, в которых за два-три года обучали лишь церковно-славянскому чтению. Остальные курсанты были ребята по 18-20 лет со средним и семилетним образованием. Они прибыли из самых разных районов необъятной Советской страны, пришли с производства или со школьной скамьи. На подготовительном курсе кроме военных дисциплин (огневой подготовки, фортификации и саперно-подрывного дела) мы изучали общеобразовательные предметы: русский язык, математику, физику и химию.
Через несколько дней после прибытия в школу к нам пришел командир взвода Борис Александрович Оливетский - высокий, подтянутый, с отличной военной выправкой. Он был участником гражданской войны, имел солидную общую и политическую подготовку, отличался большой культурой. Наш первый командир взвода глубоко интересовался тем, как и где мы жили, как и где учились, какое участие принимали в борьбе партии и нашего народа. Он подробно расспрашивал о Сентябрьском восстании и под конец спросил, как относятся к нам товарищи, привыкли ли мы к русской кухне.
- А как с русским языком? Понимаете, что вам преподают? поинтересовался он.
Перебивая друг друга, мы сказали, что все понимаем, что русский язык учили еще в школе и что мы всем довольны.
На следующий день товарищ Оливетский проводил взводное собрание. Рассказав о задачах школы, о порядке и дисциплине, он обратился к курсантам:
- Среди нас есть два болгарских товарища. Это политические эмигранты. Они боролись против фашистской власти и изгнаны из своей страны. Для всех вас обстановка в школе является новой и трудной, а для них она еще труднее и непривычнее, тем более что оба по-русски ничего не понимают...
Для нас это заключительное заявление явилось полной неожиданностью. После вчерашнего разговора мы думали, что убедили своего командира взвода в нашем понимании такого "легкого" русского языка.
Учебная программа была очень напряженной. На каждом следующем курсе изучали новые дисциплины: мостовое дело, дорожное строительство, строительную механику, сопротивление материалов. Строевая и огневая подготовка велась на протяжении всего обучения. Напряженность программы определяла исключительно строгий распорядок дня. С утра, сразу после подъема, начиналась физическая зарядка, а затем утренний туалет, завтрак и занятия.
Летом курсанты выезжали в наш постоянный лагерь, находившийся в 120 километрах от Ленинграда, в районе города Луги. Лагерь располагался в красивом сосновом бору на берегу небольшого озера.
В лагере на практике осваивали то, что зимой изучали в классах. Много времени занимали тактические учения, строительство фортификационных сооружений, дорог и мостов.
Большое внимание уделялось изучению оружия и особенно огневой подготовке. Стрельбище находилось в восьми километрах от лагеря, и переходы туда и обратно мы совершали форсированным маршем при полном боевом снаряжении. Ранцев не было, их заменяли вещевые мешки, в которые вместо обмундирования и других принадлежностей мы насыпали два солдатских котелка песку (восемь килограммов). Это делалось для физической закалки курсантов. Нас готовили к суровой боевой жизни.
Мне особенно тяжело давались форсированные марши, когда мешок с песком прилипал к спине, мокрой от пота. Однажды по пути на стрельбище у меня перехватило от боли поясницу. Изнуренный жарой, уставший и потный, я вдруг почувствовал себя плохо. Понимая, что не смогу добежать до стрельбища, я попросил у командира взвода разрешения выйти из строя.
- Ладно, отдохни. Дойдешь до стрельбища один, - разрешил он мне.
Я немного полежал - отошло. Начал вставать, но тут мешок развязался, и мокрый песок высыпался на землю. Конечно, можно было идти и без него, но я подумал: "Скажут, будто нарочно его высыпал. Нет! Насыплю песок обратно в мешок!"
Превозмогая сильную боль, я встал на колени, снял скатку и отвязал котелок. Потом, насыпав два котелка песку в мешок, крепко завязал его, надел мешок и скатку на плечи, встал и, опираясь на винтовку, пошел к стрельбищу. Совесть моя была чиста.
Двухмесячное пребывание в летнем лагере приносило нам большую пользу. Здесь на практике проверялись и пополнялись наши знания. Кроме того, строгий режим, серьезные физические нагрузки, солнце, воздух и вода способствовали закалке наших молодых организмов. А для нас, иностранцев, не привычных к ленинградскому климату, это оказалось особенно полезным и необходимым. Пребывание в лагере заканчивалось в сентябре, и мы, загоревшие и окрепшие, полные новых сил и новых надежд, возвращались в училище, чтобы продолжать учебу на следующем курсе.
Мы получали увольнительные в город: в среду и в субботу - во второй половине дня, а в воскресенье - на целый день. Курсанты, семьи которых находились в городе, получали увольнение со второй половины дня в субботу до утра в понедельник.
В школе проводились культурно-массовые мероприятия - вечера, демонстрации фильмов, концерты. Большинство спектаклей ставили мы сами, но иногда к нам в гости приезжали артисты. Вечера проходили в клубе школы. На наши концерты и вечера отдыха собиралось много гостей, близких и знакомых курсантов. Разумеется, больше всего было девушек. Эти вечера доставляли удовольствие и нам, и девушкам. Мы знакомились с ними, ну а потом...
В 1927 году я познакомился с Марией Тимофеевной Амосовой из Ленинграда, и 31 декабря 1928 года мы поженились. С тех пор Мария Тимофеевна разделяла со мной все тяготы военной жизни: были тут и частые переезды из гарнизона в гарнизон, и волнения, связанные с моим пребыванием в течение года в Испании, когда жена даже не знала, где я нахожусь, и лишения четырех лет Отечественной войны. Когда я уезжал в Испанию, у нас уже была пятилетняя дочь Эльмира, а когда 26 июня 1941 года уходил на фронт, жена оставалась в Новосибирске с двумя детьми на руках: сыну Брониславу было всего семь месяцев...
В школе проводилась большая и разносторонняя партийно-политическая и общественно-воспитательная работа. В конце 1925 года меня перевели из БКП в ВКП(б). Партийная организация, комсомол и командование окружали нас, болгар, большим вниманием и постоянной заботой. Начальником школы был Малашинский бывший офицер царской армии, среднего роста, с белой бородой и энергичной походкой, хотя ему уже было под семьдесят.
Комиссаром школы был Карпов - участник гражданской войны. У него были русые волосы, голубые глаза, впалые щеки и мелкие морщинки на лбу. Он всегда улыбался. В Советской Армии тогда не было званий, знаки различия давались в соответствии с занимаемой должностью. Комиссар Карпов и начальник школы Малашинский носили в петлицах по два ромба. Они относились к категории высшего командно-политического состава.
В организационно-штатном отношении три роты школы объединялись в один батальон. Командиром батальона и заместителем начальника школы по строевой части был комбат Никитин.
Никитин тоже был офицером царской армии. В феврале - марте 1921 года он в рядах Советской Армии активно участвовал в подавлении контрреволюционного кронштадтского мятежа.
Никитин, как командир, пользовался большим уважением и авторитетом. Помню, когда я учился на старшем курсе, комбат Никитин пришел в расположение роты. Я был помощником командира взвода и исполнял обязанности старшины роты. Обойдя помещение, комбат нашел много упущений и недостатков и приказал мне принять меры по их устранению. Спокойным тоном комбат говорил, в какой срок нужно устранить каждый из недостатков. Время, которое он для этого определял, мне показалось недостаточным, и я попытался возразить. Комбат Никитин спокойно (другой бы мог накричать или отругать) повторил приказ и сказал:
- Можно сделать. Сделаете.
Я вытянулся и ответил:
- Есть, выполнить!
После этого случая я убедился, что комбат Никитин, отдавая распоряжения, как бы становился на место подчиненного и точно определял срок для выполнения приказа.
Комиссар Карпов постоянно интересовался нами, болгарами. Где бы он нас ни встречал - во дворе, на улице или в казарме, всегда останавливал и с улыбкой долго обо всем расспрашивал. Он часто спрашивал меня о здоровье, потому что на первом и втором курсах я то и дело болел. Комиссар приказал врачу регулярно докладывать ему о том, как протекает лечение.
Карпов и секретарь партийного бюро школы Блинов интересовались нашим участием в партийно-политической жизни. Еще на первом курсе мне поручили руководить работой МОПР в роте. На втором курсе меня избрали членом партийного бюро школы, а на третьем - секретарем партийной организации роты. По всему было видно, что комиссар и партийное бюро, выполняя интернациональный долг, старались подготовить меня не только как командира, но и как партийно-политического руководителя. Такая подготовка проводилась со всеми курсантами, но ко мне, как к болгарскому политэмигранту, отношение и внимание были особыми. Говорю "ко мне", потому что Эмануил Павлов, окончив школу в 1926 году, уехал в часть, а Христофор Тенев выбыл по болезни.
1 сентября 1929 года я окончил Ленинградскую военно-инженерную школу (ЛВИШ). Эти четыре буквы мы носили в петлицах в течение четырех лет обучения. Окончившие школу получали звание "командир взвода" и носили красный эмалированный квадрат в петлицах. Командование школы распределяло выпускников по частям в различные гарнизоны и города СССР. Отличники учебы, которых было около десяти, имели право выбрать место службы.
По успехам в учебе я занимал пятое или шестое место. Первый год, живя в Ленинграде, я часто болел, и военврач школы Степанов успокаивал меня:
- Ничего страшного, товарищ Панчевский! Вот окончите школу, направим вас на юг, там и окрепнете...
И вот закончилась учеба. Я имел право выбирать и... выбрал Ленинград. За четыре года я основательно акклиматизировался. Но... сыграла роль и другая, более важная причина. Моя жена, Мария Тимофеевна, была коренной ленинградкой и считала Ленинград самым лучшим городом в мире.
Я получил назначение во 2-й отдельный автотранспортный батальон Ленинградского военного округа. В начале октября 1929 года представился командиру и комиссару батальона. Встретили меня очень хорошо. Зашел разговор о том, что мне будет трудно без специальной автомобильной подготовки.
- Ничего, - весело сказал комиссар Завьялов, - поможем.
И действительно, комиссар Завьялов постоянно заботился обо мне. Я получил назначение командиром третьего взвода второй роты. Командир роты Дитман носил в петлицах три кубика. Это был офицер, служивший еще в царской армии - высокий, сухощавый, замкнутый человек, хорошо знавший автомобильное дело.
Отдельный автотранспортный батальон фактически был школой подготовки шоферов и мотоциклистов для частей Ленинградского военного округа. Как командир взвода, я должен был обучать и готовить шоферов. В инженерной школе мы очень мало изучали автомобиль. У нас было всего одно или два занятия по вождению, поэтому мне явно недоставало знаний по автомобильному делу.
И тут комиссар батальона выполнил свое обещание. Он привел меня в ремонтную мастерскую к мастеру Лазаревичу, который имел многолетний опыт и очень хорошо знал устройство автомобиля. А материальная часть батальона была весьма разнообразной: тут ведь собрали все старые, чаще всего трофейные машины самых разных фирм и марок, какие только существовали в Европе.
В то время в Советском Союзе производства автомобилей не было. Не было и запасных частей. Ремонтная мастерская поэтому была очень хорошо оборудована и представляла собой небольшой ремонтный завод, где производилось все необходимое для ремонта автомобилей.
Я предварительно изучал автомобиль по учебнику, потом шел в мастерскую к товарищу Лазаревичу. Старому большевику нравилось мое усердие и стремление освоить автомобильное дело. Он не жалел ни сил, ни времени и щедро делился своими обширными знаниями. Рассказывал, показывал, доказывал, пока не убеждался в том, что я полностью усвоил объяснение. Не знаю, то ли ему было известно о моем происхождении и биографии, то ли его большевистское сознание заставляло делать это, но он очень часто надолго оставался после работы, чтобы помочь мне. Для меня эти годы и работа бок о бок с русским большевиком остались незабываемым примером беззаветной дружбы и товарищества.
Иногда я обращался за помощью и к начальнику мастерской Борисову. Так, с помощью учебника, Лазаревича и Борисова я готовился как преподаватель автодела.
При подготовке приходилось сталкиваться и еще с одной трудностью языковой. За четыре года обучения в школе я научился русскому языку и говорил свободно, но у меня оставался болгарский акцент. Кроме акцента важно было и само произношение, особенно тех слов, которые и по-болгарски, и по-русски пишутся одинаково, а произносятся по-разному.
Помню, я готовился к занятиям по технологии металлов. Пришлось много упражняться в правильном произношении некоторых слов и специальных терминов. В таких случаях незаменимым моим помощником была жена, Мария Тимофеевна. Она работала тогда на металлургическом заводе, где производство велось в три смены. Возвращалась обычно в полночь. А я читал и натыкался на такие слова, как "белый чугун". По-болгарски произносится "бял", а по-русски "белый". Спрашиваю жену:
- Скажи, как правильно произносится "белый чугун"?
- Напиши и произноси! Как пишется, так и произносится, - отвечает она.
Легко сказать: "как пишется, так и произносится". Я знаю, как пишется, но не могу произнести. Пишется через букву "ы", которая произносится как-то средне между нашими гласными "ъ" и "и".
- Давай произноси это слово! - говорит жена. Произношу "белий". Жена сердится:
- Не "белий", а "белый".
Начинаем снова: она произносит, а я повторяю "белый", пока мой язык не привыкает. Потом следует "серый чугун". Я опять произношу не "серый", а "серий".
Снова и снова повторяли мы с Марией эти упражнения. Я обычно предварительно выписывал на листочке трудные для произношения слова, вроде такого, как "пыль", которое в моем произношении звучало как "пил".
- Не "пил", а "пыль", - поправляла меня жена. - Пьется вода и вино. По-болгарски "прах", а по-русски "пыль". Повторяй за мной!
И я повторял до тех пор, пока у меня не получалось что-то похожее на "пыль".
Труд, который я вкладывал в подготовку к занятиям с солдатами по автомобильному делу, не прошел даром: я учил других и учился сам. Технические знания, полученные во время службы в автотранспортном батальоне и других частях Советской Армии, помогали мне повсюду. Помогали и во время службы в болгарской Народной армии, когда в 1947 году мне приказано было принять командование 1-й танковой дивизией. И если я еще не знал тогда танка, то его сердце - двигатель был мне уже хорошо знаком.
В автотранспортном батальоне я освоил и вопросы обслуживания и ремонта автомобильной техники.
Осенью 1931 года я успешно выдержал экзамены в военно-техническую академию и был принят слушателем на военно-инженерный факультет. Первый курс на этом факультете мы проучились в Ленинграде, а летом 1932 года факультет перевели в Москву, где на его базе формировалась Военно-инженерная академия, которой в 1935 году присвоили имя В. В. Куйбышева. В академии было четыре факультета: командный, фортификационный, геодезический и промышленный. Академия находилась почти в центре города, на Покровском бульваре. Классных комнат и хорошо оборудованных лабораторий было достаточно, однако квартирный вопрос для слушателей представлял большую трудность. Население города росло буквально изо дня в день, а жилищное строительство только развертывалось. Моссовет выделил академии несколько домов в районе Красных Ворот. Там и организовали сначала общежитие для семейных слушателей. Позже большая часть сотрудников академии и их семей жили в так называемом типовом городке. Он был построен рядом с Измайловским парком. Городок строился силами самой академии, и в строительстве участвовали все сотрудники.
Командный факультет Военно-инженерной академии, который я закончил, готовил командиров с высшим специальным образованием для инженерных частей. Все поступавшие на учебу в академию служили до этого командирами или политработниками главным образом в инженерно-саперных частях, но были представители и других родов войск. В академии учились люди почти всех национальностей многонациональной Советской страны. Учебная программа, рассчитанная на пятилетний срок обучения, отличалась многопредметностью и поэтому была исключительно напряженной. Из военных дисциплин мы изучали общую тактику, тактику инженерных войск, инженерное обеспечение всех видов общевойскового боя (оборонительного, наступательного, встречного). Полевую фортификацию изучали в полном объеме, а долговременную - в более сокращенном. Слушали лекции по военной маскировке в тактическом и оперативном масштабах. Изучали высшую математику, теоретическую механику, сопротивление материалов, дорожное и мостостроительное дело. Значительное место в обучении занимали и социально-экономические науки: политическая экономия, исторический и диалектический материализм, история ВКП(б). Зимой велись преимущественно теоретические занятия, а летом слушатели на месяц направлялись на практику в части. Должности определялись в зависимости от курса, на котором слушатели обучались.
Академия имела очень хороший командно-политический и профессорско-преподавательский состав. Здесь читали лекции такие замечательные советские ученые, имевшие мировую известность, как М. В. Келдыш, Д. М. Карбышев и другие.
Д. М. Карбышев был одним из выдающихся специалистов военно-инженерного дела. Он пользовался большим авторитетом среди командно-преподавательского состава и слушателей академии. Дмитрий Михайлович руководил кафедрой тактики инженерных войск. В 1940 году ему было присвоено звание генерал-лейтенанта.
Накануне вероломного нападения немецко-фашистских полчищ в 1941 году генерала Карбышева направили на западную границу для осуществления непосредственного руководства оборонительным строительством. Там его и застала война. Случилось так, что в первые же дни войны он попал в плен. Немцы знали Карбышева и надеялись получить от него ценную информацию, использовать его в своих целях. Однако они просчитались. Патриотизм и стойкость советского генерала повергли их в изумление. Карбышев мужественно выдержал длительные пытки и издевательства. Взбешенные непоколебимостью Карбышева, гитлеровцы, раздев его догола, стали обливать на морозе водой. Генерал Карбышев погиб 18 февраля 1945 года. Советский народ высоко оценил героизм и самопожертвование своего верного сына. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
В мае 1936 года я окончил Военно-инженерную академию имени В. В. Куйбышева. Этот памятный день был отмечен особенно торжественно. Политбюро ЦК ВКП(б) и Правительство СССР устроили в Кремле торжественный прием для выпускников военных академий. Мы были вторым выпуском офицеров, окончивших военные академии. Первый выпуск состоялся в 1935 году.
Вспоминая напряженные дни учебы в академии, исключительную загруженность и повышенные требования к нам, я позволю себе в этой книге остановить внимание читателя на очень сложном и ответственном вопросе - на подготовленности Советского Союза и его армии к отпору гитлеровского нашествия в 1941 году. Высказываются различные и противоречивые мнения. Историки и военные специалисты всего мира много написали по этому вопросу. Многим советским государственным и военным руководителям того времени сознательно или невольно предъявляют обвинения в неудачах начального периода войны и несчастьях, которые обрушились на советский народ. Несомненно, и впредь историки будут обращаться к этому вопросу и находить все новые подтверждения тем или иным выводам.
Для меня, офицера и командира Советской Армии, прошедшего вместе с ней почти все этапы ее развития и укрепления, этот вопрос имеет один ответ. Это то, что молодой Советской державе, поднявшейся из пепелищ ограбленной и разоренной царской России, не хватило времени до рокового дня 22 июня 1941 года, чтобы подготовиться к иному развитию боевых действий на восточном фронте в начальный период.
За год-два до начала войны в армию уже стали поступать на вооружение новые, более совершенные образцы оружия и боевой техники (танк Т-34, автомат Шпагина, ручной пулемет Дегтярева, даже гвардейский миномет "катюша" и ряд других). Как известно, это оружие и боевая техника выдержали испытания на войне и превосходили аналогичные немецкие образцы. Однако в 1940-1941 годах Советская Армия имела небольшое количество таких образцов, а ряд новых систем был еще не испытан.
Я не исключаю роли таких важных факторов, как вероломство и внезапность, отдельные недостатки в организации армии, некоторая недооценка военно-стратегических и оперативных сторон в подготовке к войне, недостаточная работа с кадрами. Однако все они, как и многие другие, имели подчиненное значение по сравнению с основным фактором - недостатком времени для подготовки к этому, еще не виданному в мировой истории испытанию моральных и материальных сил всего народа. А международный империализм спешил. Он хорошо понимал, что время работает не на него, а на социализм, представленный тогда единственной страной - Советским Союзом. Международный империализм не мог не видеть, как с каждым днем молодая Советская страна становится все сильнее, и потому спешил и прилагал дьявольские усилия, для того чтобы противопоставить Советскому Союзу весь капиталистический мир.
Как же смог советский народ компенсировать недостаток времени и подготовить иное развитие войны уже с 22 июня 1941 года? Как же он сумел накопить необходимые материальные силы, чтобы повернуть ход военных действий и обеспечить победу?
Такого подвига целого народа история до сих пор не знала! Его моральные и физические источники коренятся в характере общественного строя, в социально-классовой сущности социализма. Сознавая свою историческую миссию перед народами всего мира, перед мировой цивилизацией и прогрессом, советские рабочие, колхозники и интеллигенция не жалели ни сил, ни времени, для того чтобы обеспечить армию необходимым оружием и боевой техникой. Весь народ работал по 16-18 часов в сутки в условиях войны, при скудном питании, в нетопленых помещениях, без необходимой одежды. И это не день и не два, а годы, чтобы наверстать то, чего не хватало к началу войны.
Защищая свое Отечество, советский народ вел революционную по своей сути войну. Были мобилизованы все умственные и физические силы народа. Эта мобилизация сил осуществлялась добровольно, сознательно и с готовностью. Благодаря этому произошло то чудо, которому еще долго будут удивляться многие коронованные и некоронованные ученые Запада. Разумеется, всесторонней организацией этого гигантского процесса, этого великого перелома руководила испытанная ленинская партия, слово которой было законом для коммунистов и беспартийных, мужчин и женщин, детей и стариков в борьбе во имя великого и священного дела - защиты Отечества. Коммунистическая партия Советского Союза олицетворяла единство, могущество и непобедимость народа. Она сделала невозможное реальным. Руководствуясь марксистско-ленинским учением, она воплощала в жизнь великие идеи коммунизма.