Панизовская Галина. Моя Галатея

   Она крутила бокал за ножку. Похоже было, что надежный мозг не казался ей симпатичным. Кто их знает, что они там ценят, эта богема?
   Когда мне выдали то, что осталось от Галатеи, я не стал ковыряться в ее блоках. И не стал снимать с нее несгоревшие детали. Потому что моя новая машина должна была стать совсем другой. У нее не должно быть эмоций. Никогда. Никаких. И поэтому она не должна формировать свой мозг сама. Я не должен ей это разрешать.
   Древний Пигмалион, чудак с перегретым солнцем черепом! Ты вылепил дитя и стал ждать, что из него вырастет. И оно превратилось в нимфу с тонким изгибом прозрачного тела. А ведь ты так любил смотреть на мощные бедра и сильную поступь женщин-атлетов! Так почему же с самого начала не придал ты глине вожделенные формы?
   Новая машина появилась на свет совершенно готовой. То есть возможность биосинтеза в ней все же сохранялась, но только на главной дорожке. Я дал ей только одну главную дорожку мысли, нацело исключив возможность ответвлений. Зато объем ее памяти был огромен, это мне удалось...
   - Привет, - сказал я ей, как только она уже могла слышать. - А ну, работай мозгами!
   И тут началась свистопляска.
   - Записывай, - предлагал я ей, вводя в нее информацию.
   Но она не знала, какой регистр памяти у нее заполнен, а какой еще пуст. И портила старые записи.
   - Где находится Мадагаскар? - спрашивал я.
   Но она никак не могла найти, где в ней это записано.
   Я пошел к библиографам. И они больше года составляли ей картотеку памяти по всем законам библиотечного дела.
   Я ввел в машину картотечный прибор на 80000 ферритов. Но он все время ломался. И его все равно не хватало.
   - Реши уравнение, - просил я свою новую машину. - Не волнуйся. Спокойно.
   А она и не волновалась ни капли. Но чтобы она решила, нужно было продиктовать ей все действия. И по порядку.
   Я бросился к шефу. На этот раз он был ко мне даже внимателен.
   - Прекрасная машина, - заключил шеф. - И чего вы от нее хотите? Машине всегда надо задавать программу и номера нужных регистров памяти. Это общеизвестно, коллега.
   "Это случайность, - сказал себе я. - Она должна мыслить".
   И сделал третью машину.
   Потом я сделал четвертую, пятую... Результаты были не лучше. То есть они, конечно, находили себе применение, водили, например, по заданному маршруту космические корабли. Но творить...
   За десять лет только раз мне почудился проблеск. Только почудился.
   Я возился с какой-то биоцепью. Это была, кажется, Г-5. Или Г-8?
   - Прощай, Пигмалион, - крикнул за дверью Алик. - Еду матросом на Гавайские острова. Проветрюсь. И ну вас к черту.
   Я положил на стол провода. Вытер о брюки скальпель.
   - Погоди, Алеша. Давай вместе.
   Вернулся я месяцев через пять.
   - Привет сачкам! - встретил меня машинный голос. - Если предположить, что период обращения кометы Нияя изменяется в дельта пси раз, что подтверждается трехсотлетними наблюдениями, то можно сделать вывод об ее искусственном происхождении...
   - Бред! Кому нужны искусственные кометы? - взвился я с ходу.
   И запнулся. Потому что это была моя "прекрасная, по шефу", машина, а я не оставлял ей "кометной" программы.
   - Низкий уровень развития межзвездных сообщений землян, - взъярилась машина, - не дает права считать бредом...
   Зеленый глаз ее горел. Контакты опасно трещали.
   - Так, - сказал я, включая анализатор интенсивности мозговых дорожек. По основной линии всего двадцать процентов излучений!
   Это снова была Галатея. Нервная, хрупкая Галатея. Видно, я небрежно бросил провода, когда спешил вслед за Аликом. И эти провода нечаянно сомкнулись с биоцепью, так что синтез стал возможен без ограничений... Простая случайность. Ненужный уже блок картотеки валялся, отброшенный ею в угол.
   - Нет, - сказал я, - не хочу снова любить тебя и терять.
   И выключил рубильник.
   - Может быть, тебя обидели женщины? - долетел до меня насмешливый голос. - Ты против эмоций для всех? Или только для машины?
   Таня явно переоценивала мою галантность.
   - Для многих, - объявил я. - Но тебя это не касается.
   Лицо у нее было холодное, а губы колючие.
   - Ты помнишь меня ту? - спросила она. - На вашей сцене?
   Я видел ее на сцене каждый раз, когда мог раздобыть билет. Но сейчас речь шла о другом. О том, как десять лет назад рыжая Танька, неудавшаяся актриса, читала у нас в институте стихи. И как она стояла тогда, такая угловатая, и было видно, что ей некуда девать руки.
   - Вот такая я была. И была бы до сих пор, если б тебе не удалась твоя затея. Тогда. С Галатеей.
   Затея с Галатеей? Которая удалась?
   Я подумал, что мне ничего, пожалуй, не удалось ни с Галатеей, ни после. Тем более - после. Да, после - тем более.
   - ...Такая я была, пока один тип от кибернетики не вздумал запрограммировать объяснение в любви. Он как-то там его обсчитал и ввел в свою машину. И вышло так, что оно досталось мне, хотя до сих пор не знаю, мне ли предназначалось.
   - Галатея тебе сказала?.. - У меня высохли губы.
   - Да, Все, что ты там придумал. Ты, наверное, уже не помнишь? Она потрещала своими искрами, а потом сказала, что я - золотое солнце, и предел бесконечной мечты, и...
   "Попробуй, попробуй только засмеяться", - подумал я.
   - Но я не могу над этим смеяться. Я была тогда рыжая Танька, и мне никогда еще так не говорили. Даже машины.
   - И ты?..
   - Я много лет вспоминала потом. А тогда я слушала эти твои вирши и верила, что солнце и что предел. И что кто-то меня любит. Все равно кто. Взаправду любит. И мне казалось, что это поднимает меня над моими неуклюжими руками, и скованными ногами, и связанным голосом. И что все теперь сбудется.
   - Ты ей ответила?
   - Кажется, я тогда заревела. Стояла, а слезы текли по носу. А потом все так завертелось! Первый успех у меня был в тот вечер в студии. И я ушла из института в театр. А сам ты ведь тек и не сказал мне... Правда, ты был занят: тогда как раз была эта авария.
   Да. Тогда была авария. То есть тогда она началась.
   Я, кажется, теперь почти понял, почему старая история с Галатеей так и не смогла состариться.
   - Про тебя я просто забыл. У актеров и правда весь ум - в эмоциях. Но ведь это исключение, - все-таки возразил я Тане.
   - Ты хочешь сказать, что у актеров интеллект второго сорта?
   Черт побери того, кто придумал эту женскую эмансипацию! И если бы им оставили хотя бы способность к сочувствию... Десять лет я изобретал небо без голубизны и музыку без звуков... А теперь следует встать вот сейчас и сказать об этом вслух? Громко? Торжественно? Потому что многие лучше всего понимают себя с голоса...
   Таня зашевелила губами. Слова доходили, будто сквозь стену. Потом паутинки волос защекотали мне лицо.
   Все закружилось. Шеф, ребята, машины стали вдруг такими маленькими!
   Мне показалось, что я Одиссей, нашедший свою Итаку. На минутку. Потом я вспомнил все, что должен был вспомнить.
   - Эта моя Галатея, - сказал я отойдя, - она была мыслящая, понимаешь? Ты пойми, она была мыслящая! И никто никогда не мог бы запрограммировать ей объяснение. Она сама...
   Надо было, чтоб она это узнала. И чтоб поняла. Я знаю, что должен это своей Галатее.
   Я мог бы рассказать понятнее.
   "Знаешь, - сказал бы я ем. - Она была втрескавшись, эта моя машина. Здорово втрескавшись в одну рыжую фею".
   Но так говорить было нельзя. И это я тоже должен был своей Галатее.
   - Ты хочешь сказать, что она... что машина?
   - Да. И еще. Помнишь ту аварию? Так вот, аварии не было. Это было самоубийство.
   Ого, как взвились ее ресницы!
   - Она убила себя. Комплекс гения, понимаешь? Гению трудно выжить...
   - Что??
   "Хватит, - остановил я себя. - Не надо".
   Потому что я не хотел вспоминать, я просто не мог вспоминать.
   И вообще, черт знает что: быть рядом с женщиной и говорить о машинах!
   Но эта женщина была Таня. Та самая Таня.
   На полу стояли туфельки. Одна впереди другой. И они толкались каблучками. Я представил себе, как она спускает с дивана ноги и как ее ноги ищут их в полутьме.
   А потом вдруг увидел, как тащат на свалку машин обгорелую станину Галатеи. И она как будто упирается своими длинными стойками, все еще стройными, как эти ноги.
   - Это, конечно, неофициальная версия, - пояснил я Тане. - Да, неофициальная.
   - Подпишите протокол, - сказал мне тогда председатель комиссии по расследованию аварии.
   "Машина марки Г-1 по прозвищу Галатея сгорела в результате короткого замыкания в цепи коммутации", - прочел а.
   И подписал.
   - Может быть, вы что-то добавите? - спросили меня.
   - Нет.
   - Предположения? Догадки?
   - Нет.
   Какие тут догадки! Сначала сотни глаз совета, которые смотрят сквозь тебя. Которые так не видят тебя, что ты уже и сам не веришь, что ты действительно есть. Что ты есть, что мыслишь, что ты - Галатея, а не арифмометр... Потом машинный зал и общество счетчиков, тупых и довольных счетчиков, непримиримых в своей ограниченности... А главное - табличные интегралы. Сто лет назад обсосанные, до отвращения знакомые табличные интегралы. Мир, замененный табличными интегралами. Табличные интегралы сегодня, завтра, в субботу...
   - Что она с собой сделала?
   - Подключилась к высокому напряжению.
   - А это не могло все же быть случайно?
   - Исключается.
   Если б я мог считать это случайностью! Я собрал бы ее из обломков. И вся жизнь пошла бы тогда иначе...
   Таня сидела отвернувшись.
   "Пусть бы только молчала. Пусть бы только молчала", - думал я.
   - Изумительно, - сказала она очень странным тоном. - Ты должен быть очень счастлив.
   Она ревела. И слезы текли у нее по носу. Если бы можно было к ней подойти! Потому что теперь это действительно была Таня. Та Таня. Она сидела подогнув ногу так, как я всегда знал, что она будет здесь сидеть. Потом поднесла пальцы к виску. А я стоял и смотрел, как она это делает. Я всегда знал, что буду так на нее смотреть. Если бы можно было сесть с ней рядом.
   За окном спали дома.
   - Я ухожу часа на два, - сказал я уже от двери. - А ты реши, Таня... Если решишь не ждать, ключ можно оставить в замке.
   Сзади не было ни шороха.
   Через два часа эта тишина, может быть, будет пустой. Но Таня должна решить сама...
   Я шел, наступая в лужи и в снег.
   "Все будет, как быть должно, даже если будет не так", - это была одна из Аликиных поговорок. А я мог еще вспомнить их все, потому что два часа только начинались.
   И тут я вдруг понял, что спешу. Спешу на кладбище машин. Искать мою Галатею.