Панизовская Галина. Выход из одиночества

   Автобус качало на высоких рессорах. Жиль дремал, положив голову на подлокотник, в соседнем кресле ровно дышала Глориа. В конце концов это была уже вторая ночь без сна. Но тут им повезло - кресла в автобусе были откидными... С передних сидений сквозь шум мотора раздавались голоса.
   - Ну и как вы себе это представляете? - пробасил ди Эвор.
   Голос был абсолютно бодрый, без тени усталости, - Жиль поразился сквозь дрему.
   - Прежде всего... прежде всего в стране не будет конды, отвечал Робер. Жиль сразу узнал его по густому басу. У Робера тоже был бас, может быть гуще даже, чем у ди Эвора, но он принадлежал человеку, явно не привыкшему говорить, а потому тек неровно, с запинками.
   - Мысль не очень новая...
   - Это будет не мысль, профессор. Я не мыслитель - я моряк...
   Жиль представил себе Робера. "Ну да, этот-то похож на моряка. Интересно, какова их политическая программа?" - Он пытался разлепить веки, но это не удавалось.
   Голоса впереди спорили с шумом мотора.
   - И с оружием? - тихо поинтересовался шеф.
   - Безусловно.
   Программа, кажется, была решительная.
   - Вас много?
   - Будет много.
   Тут сиденье накренилось. Жиль покатился на Гло, по оконному стеклу хлестнули ветки - автобус свернул на какой-то проселок. Когда все стихло, донеслось растянутое знакомое уже "ен" - теперь говорил Тиктон:
   - ...Я не понял. О каком государстве вы говорили, профессор?
   - В пятнадцать лет я воображал его уже абсолютно реально, - ди Эвор запнулся, - потом... Потом я его обрел. Прекрасный морской город, тепло, дома, похожие на замки, улицы, мощенные бело-розовой черепицей. Вдоль улиц - океанский легкий бриз...
   - Профессор верит в рай? - присвистнул Робер.
   - Вы поэт, - заметил Тиктон.
   "Запесчаный порт?" - спросил себя Жиль.
   - Красивые люди, красивые одежды, - продолжал профессор. - Но дело не в поэзии, господин матрос. Главное - весь труд в городе исполняют машины. Вы понимаете, что я имею в виду? Весь физический тяжелый, монотонный и вообще нетворческий труд. А людям остается творчество.
   - Вы считаете, что к нему способны все?
   - Несомненно. Послушайте, Тиктон, чем человек отличается от зверя? Только одним: природа вложила в его нутро стремление ее познать. Таким образом, зверь хочет есть и продолжать свой род, а человек хочет есть, продолжать свой род и еще познать природу. В жизни человека только две стоящие вещи: любовь и творчество. И пока люди вынуждены заниматься нетворческим трудом, их природа грубо подавляется. Подавляется обществом.
   - Выходит, человек - творец по призванию? Во всяком случае, это весьма лестно. - Тиктон вздохнул. - Но как обеспечивалось бы в вашем государстве право на творчество?
   - Я же сказал: машин у них вполне достаточно.
   Жиль приподнял с подлокотника второе ухо. До сих пор голос шефа лился мирно, даже лирично. Теперь в нем появился металл. Но Тиктона это не убедило.
   - И вы уверены, что машины, даже если их много, спасут людей от насилия?
   - Спасли...
   Диалог звучал странно: Тиктон говорил о городе шефа как о чем-то, что они могли вообразить, профессор же употреблял настоящее время. Жиль отметил это сразу. Но теперь это дошло и до моряка.
   - И люди в вашем прекрасном городе не подавлялись? - раздумчиво спросил он.
   "Еще и как подавлялись", - мысленно вскрикнул Жиль. Конечно, они подавлялись. Иначе дружки Нора из Запесчанья не опасались бы шпиков...
   Видимо, Жиль задремал опять. Автобус трясло, стекла и стены дребезжали на ухабах. Расслышать что-либо было трудно. У них шел как будто бы теоретический спор: не то экономика, не то политика. В том и другом Жиль предпочитал не копаться.
   - Значит, у них там машины и это одно обеспечит им право на творчество? - долгое "ен" звучало насмешкой. - Но, господин ди Эвор, ведь это утопия. Общественные формации не основываются на учениях, даже самых добрых. Возьмите христианство...
   - Тогда была недостаточная материальная база...
   - Еды могло хватить на всех.
   - Неудачный пример, - выдохнул Эвор, - христианство слишком пассивно.
   Профессора явно загоняли в угол. Он проигрывал эту странную ночную игру и при этом сердился. Проигрывать он, оказывается, не умел.
   - Пассивно? - Тиктон растянул "ен" на целую минуту. - А что вы можете предложить? Внедрять добро насильно? Но, простите, это уже следующий этап. Насилие - второй этап утопии. У христианства это была инквизиция...
   Тиктон говорил что-то еще, но автобус тарахтел, а голос был слабоват.
   - Вот-вот, - перебил его бас Робера, - слушайте, господин профессор, Жуан Тиктон - наш идеолог.
   - У них будут машины? - ядовито поддел идеолог. - Но почему они должны употреблять их именно так, как хочется вам? В нашем прекрасном королевстве, мне кажется, машин тоже немало.
   Он закашлялся. Глориа открыла сонные глаза:
   - Приехали?
   - Едем. Спи.
   У хозяев действительно была политическая программа. "Что-то вроде партии народной обороны", - припомнил Жиль. Машин в королевстве было больше чем достаточно. Пять лет назад конда захватила власть, и тогда армия и полиция дружно это продемонстрировали: сорок часов подряд по улицам столицы, грохоча, двигались ощерившиеся орудиями сверхбронированные "кашалоты". И все телестанции страны транслировали это на всех диапазонах. Голос Тиктона перекрыл мысли:
   - Утопия - это любая общественная формация, которая не обеспечивается самодействующим экономическим механизмом. Механизм - это система отношений в государстве, автоматически обеспечивающая выполнение того учения, которое вы кладете в основу.- Он говорил, все убыстряя темп, пересыпая свои определения, как пересыпают желтый песок на пляже - из ладони в ладонь, с удовольствием, любуясь: - Например, капитализм. Каково его основное кредо? Процветание частной инициативы, не так ли? И это процветание обеспечено всей капиталистической системой, происходит внутри формации как бы само собой. Потому капитализм - не утопия. Подлость, может быть, но не утопия... Вот вы найдите такой же точный механизм, чтоб обеспечивал право на творчество. Тогда мы поверим, что в вашей стране никого не подавляют. А иначе... Иначе, профессор, рано или поздно у вас там тоже появится конда.
   - Вы коммунист? - негромко спросил ди Эвор.
   Автобус опять тряхнуло.
   Именно в этот момент Жиль заснул окончательно. Потому что сразу же, непосредственно после своего последнего тихого вопроса, профессор оказался висящим под потолком. Он висел под потолком, будто приклеенный к нему одной ногой, по подбородку его стекала жирная отвратительно рыжая подлива, а в руке он держал нож с отточенным острием. Нож был хорошо наточен. Жиль видел светлую полоску у края и знал - предназначен нож для него. Профессор отделился от потолка, парил, снижался... Жиль хотел вскочить, убежать, но не мог: навалившись на него, придавив его собой, на его груди лежала Глориа: она была неожиданно тяжелая, душная, у нее были яркие фиолетовые глаза, и она смеялась, смеялась, смеялась, как не смеялась при нем никогда - тонким серебряным смехом...
   Их разбудили, когда рассвело. Автобус стоял у какого-то забора. От окон тянуло холодной сыростью. Лицо у Гло было отекшее, потемневшее изнутри, но глаза такие же фиолетовые.
   - Ты мне снилась.
   - Отстань.
   У профессора заметно отвисли щеки. "Ах да, - вспомнил Жиль, - ведь уже среда. Во второй половине дня он начнет сдавать при всех обстоятельствах". Эта мысль принесла облегчение. Кружилась голова, от жесткой спинки кресла болела шея, но мысль о скорой старости ди Эвора была неожиданно приятна... "Этого еще не хватало!" - Жиль мотнул головой. Знакомое чувство вдруг возникающей сперва легкой, почти не существующей неприязни - так начинались все тяжелые разрывы Жиля. Слабое чувство чисто физической неприязни... Впервые это случилось с ним лет в тринадцать и относилось к маме, к молодой еще, очень изящной маме. Он был привязан к ней болезненно и, наверное, немного истерично. Особенно важен был звук ее голоса, чуть глухой, суховатый, и запах - смесь духов и лекарств (так пахнут женщины, работающие в больницах, от этого запаха у Жиля до сих пор сжимается горло). В дни ее больничных дежурств он вбегал в ее комнату и долго, закрыв глаза, нюхал подушку... А в тринадцать лет он увидел однажды следы желтка на ее губах... Конечно, связь с матерью не порвалась, с годами, вернее с десятилетиями, мучительное отвращение стерлось. Но и до сих пор, когда она его целовала, он украдкой обтирал ладонью щеку. Потом такое же повторилось с женой, окончилось, конечно, бракоразводным процессом. Потом, перед самым отъездом из Ирпаша, Жиль ощутил такое по отношению к другу детства. Скорее всего, это было отклонение от нормы. "Психические отклонения у телепатов должны наблюдаться безусловно. Природа должна брать плату за удовольствие, это вполне в ее духе. Хотя телепатия - удовольствие весьма сомнительное", - размышлял Жиль, надевая пальто, поплотней завязывая шарф.
   От предместья, куда их привезли моряки, ходил как будто троллейбус.
   "И все-таки причины внезапного, как будто необъяснимого отвращения должны быть: отклонения в психике имеют скрытые корни, другое дело - попробуй-ка их извлечь. Ну что такое самоанализ? Игра с самим собой в "холодно - горячо"... В чем корни моей неприязни к профессору? Надвигающаяся по четвергам тупая старость? Холодно. Зависть к славе, к научной бесшабашности? Может быть, теплей. Тат Исканди? Фиолетовые глаза Гло? Почти что тепло. Запесчаная страна?.."
   Им нужно было появиться в институте. Хотя бы на час. Они и появились: Жиль и ди Эвор. И теперь сидели в библиотеке, перелистывали журналы в ожидании момента, когда можно будет тихо встать и ехать домой отсыпаться. Мысли в голове Жиля двигались вяло; впрочем, он уже привык: так вот сонно, нехотя они ворочались там уже третьи сутки. Жиль принадлежал к людям, которым необходим хотя бы шестичасовой сон. Ди Эвор же, видимо, легко обходился простой дремотой: он был бодр, напевал что-то себе под нос.
   Профессор напевал что-то бодрое. И это бодрячество раздражало. Оно будто подчеркивало, что, если на машину напал действительно Советник, институт в любой момент мог стать для них мышеловкой. Во всяком случае, для самого Эвора. Жиль с раздражением рассматривал полуулыбку шефа, его обращенные вовнутрь улыбающиеся глаза... "А может быть, отвращение рождается от предчувствия?" Эта мысль всплыла вдруг на фоне очень знакомого мотива, вернее речитатива. Он приподнялся, прислушался:
   Жираф, счастливый в вышине
   Своей волшебной шеи...
   Не видит грязи на земле,
   Плывет в воздушной тишине...
   Это мурлыкал профессор.
   У Жиля зашумело в ушах, заломило затылок - самое основание позвоночника, там, где он поддерживал невероятно отяжелевшую голову... Вот оно что! Вот почему Ани звонит в последнее время так редко...
   Одним прыжком он очутился возле профессора. Эвор был выше ростом, шире в плечах. Там, в Запесчаном порту, он был бы, наверное, даже моложе Жиля... Но сейчас он стар... Это соображение удержало руки и в последний момент Жиль с сожалением остановил себя, схватив шефа лишь за лацканы... Он схватил его за лацканы пиджака, дернул на себя:
   - Вы... вы близки с Ани Дапапос, профессор?
   Ди Эвор не ожидал нападения, он метнулся в руках Жиля, позволил себя дернуть... один раз. В следующий момент он затвердел. В старом профессоре даже к концу среды была-таки еще сила... В руках Жиля оказался каменный монумент, мощный, неподвижный... И этот монумент улыбался!
   - Ее зовут Ани Дапапос? Ани Дапапос... Ани...
   Он повторил имя несколько раз. Потом небрежно сбросил руки Жиля:
   - Я не имею чести быть близко знакомым с этой дамой.
   И направился к выходу.
   Жиль выскочил вслед за ним. Самое лучшее было бы схватить такси, остановить любую проезжающую машину: скорую помощь, инвалидную коляску, самосвал, гнать по шоссе, не обращая внимания на обычные в это время заторы, барабанить в дверь и тихо, задыхаясь от бега, спросить Ани: "Откуда ты знаешь шефа?"
   Но Ани не было в городе; она уехала на несколько дней погостить к подруге.
   Глава 9
   Теплые струйки гладили кожу. Они падали сверху, обнимали плечи, согревали пальцы ног. Они текли по лбу, по щекам, тепло укутывали грудь. Это было невероятно хорошо, будто вместе с холодом смывалось все тяжелое, скользкое, страшное.
   Проснулся он, когда окно уже голубело. Смятый галстук свисал со стоячей "римской" пепельницы. Он был у себя дома в своей теплой квартирэ. Тело, вытянутое на крахмальных простынях, тихо ныло от блаженства. Не хотелось шевелиться, лень было повернуть голову.
   Да и незачем было ее поворачивать. Надо было спокойно, не спеша обдумать ситуацию.
   Итак, прежде всего - Запесчаная страна не сон и не бред. Она существует реально (иначе о какой же стране рассказывал ди Эвор морякам). Что она такое? Возможно, часть какого-то иного измерения... или же часть другой планеты, как-то соединившейся с нашей еще не открытым физикой подпространственным тоннелем...
   В этом месте своих рассуждений Жиль поморщился - слишком уж нелепы были гипотезы.
   Как и почему ди Эвор сделал Запесчанье своей резиденцией - тоже оставалось неясным. Впрочем, "почему" - это, пожалуй, можно понять: всемирно известный ученый Норман ди Эвор хотел человеческой жизни. Может быть, он не желал ежедневно видеть перед собой физиономии Дорта и компании? Если так, то тут он преуспел: парни из Запесчаной страны такого Дорта просто бы придушили...
   Итак, предположим, есть такие неоткрытые законы природы, в силу которых возле кучи песку в саду профессора Эвора образовался вход в другое измерение, в другой мир, во что-то другое... И профессор нечаянно этот ход нашел... Но почему он там молодел? Он молодел, а другие, например Жиль, оставались как были? Впрочем, молодел профессор не в самом Запесчанье - изменения возраста происходили на стыке двух мироз. Это Жиль знал точно. Еще более странным было то, что профессор Эвор ухитрялся влиять на Запесчаный порт, лепить его по своим мыслям. Но так было: он прямо заявил это матросам; во всяком случае, Жиль считал, что высказывания Эвора там, в автобусе, могли иметь только такое толкованиеВопросы, вопросы, вопросы - на этом информация Жиля исчерпывалась. Но все равно, больше, чем Жиль, об этом не знал никто... А может быть, и хорошо, что не знал? Может быть, Запесчаный порт был открыт и закрыт ди Эвором после набега какого-то очередного Советника, точно так же как ленты с записями заячьих эмоций, спрятанные теперь в столе находок фирмы "Ольт"?
   Догадка поразила Жиля. Он приподнялся, подсунул под плечи вторую подушку. В самом деле, если механизированный массовый гипноз представлял для конды блестящую находку, то получить во владение еще одну страну они, наверное, тоже не отказались бы... Но тогда... тогда кто может поручиться, что Запесчаная страна и массовый гипноз - единственные открытия Нормана ди Эвора, которые он постарался потом закрыть? Что, если жизнь профессора представляет собой цепь из двух видов звеньев: открытие - его захоронение, и снова открытие - захоронение? Вот почему архивы лаборатории находятся в таком беспорядке... Обдуманном беспорядке!
   Конечно, так было не всегда. Когда-то Эвор издавал ежегодный лабораторный бюллетень. Двадцать два года назад именно в нем вышла его первая статья о лечении рака самогипнозом. Она и принесла профессору мировую славу... Но последние лет пять бюллетени вообще не выходили... Хотя отдельные публикации появлялись и теперь: есть же на свете темы, из которых просто невозможно извлечь военную выгоду!
   "Ди Эвор, безусловно, принадлежит к людям, для которых представляет интерес сам процесс творчества вне зависимости от славы, - подумал Жиль. - Ну а я? Ради чего работаю я?"
   За окном светлело. Надо было вставать, собираться, появиться в институте в положенное время. Кажется, дирекция не заметила их почти трехдневного отсутствия... или сочла за благо не замечать? Во всяком случае, подавать ей излишние поводы было бы просто глупо. А кроме того, чтобы пренебрегать славой, надо сначала ее обрести... Жиль понял, что впредь постарается выбирать для своих работ по возможности "публикабельные" темы.
   ...Какая сгорбленная, дрожащая была у него спина по четвергам. Он явно сокращался в росте. Интересно, в какой день недели видела его Ани?
   Правда, знакомство у них было шапочное: шеф даже не знал ее имени, это ясно... Но как могло выйти, что этот полузнакомый Ани человек знал ее "Жирафа"? "Жирафа", которого и сам-то Жиль услышал не так давно... И как они могли познакомиться? Он видел ее у друзей? Но у Ани еще нет тут друзей... Она учит его племянников? Но у профессора вообще нет родственников, во всяком случае никто о них не слышал... Они встретились на улице. Встретились, и она сказала ему: "Послушайте, я спою вам Жирафа"... Какая чушь?
   Жиль поймал себя на том, что затрудненная походка шефа доставляет ему почти удовольствие.
   Профессор даже не кивнул, взглянув на ассистента тусклыми, пустыми глазами. Странно, как он еще помнит, что нужно являться в институт? Предупреждает слугу накануне? Того самого слугу, который по четвергам исполняет обязанности его шофера и его костыля. В этот раз сказались-таки две бессонные ночи, и слуга выполнял еще обязанности носилок. Вот бы Ани посмотреть...
   Но вечером в Запесчанье он снова станет пластичным, молодым... Трудно представить себе, что этот обрюзгший, дрожащий старик был почти молод еще только вчера и будет совсем молодым часа так через три. О таком человечество может лишь мечтать... Нет, как бы там ни было, а Жиль охотно взглянул бы на это еще раз. Хотя бы взглянул. Он поехал бы вечером, совсем поздно. На этот раз он прихватил бы фонарик... И он был уже почти у цели: открыть профессорское Запесчанье - это ведь что-то значило! А отсюда и собственный необъяснимый вызов в столицу... Все чудеса имели наверняка общий корень... И в конце концов даже просто погулять по этому теплому городу было удовольствием...
   Почему он до сих пор не повторил свою вылазку?
   Жиль спрашивал себя об этом уже не раз, приводил себе всякие причины...
   Но причина была лишь одна - странное, очень странное обстоятельство, то, о котором он старался совсем не думать: Нор из Запесчанья имел какое-то отношение к буглерам... Как могло получиться, что профессор Норман ди Эвор, пусть даже помолодевший, связался с какими-то буглерами и, возможно, помогал им в их незаконном ремесле, - это было непостижимо. Хотя, конечно, во внешности профессора всегда было что-то пиратское...
   Жиль панически боялся буглеров.
   Он боялся буглеров с детства. Он родился в порту Ирпаш, где свежи были рассказы о том, как за укрытие буглеров, за одну только нечаянную встречу с буглером ссылали в бессрочную каторгу. И оказалось, впечатления детства не стерлись.
   Это случилось как раз в ту ночь, когда он проник в Запесчаный порт. Вернее, это произошло позже, когда шеф выставил его из теплого города, и он очнулся в профессорском саду, один, в темноте, возле песчаной кучи.
   В ту ночь он долго шел пешком. Шел, пока на пустынном шоссе его не подобрал запоздалый грузовик. С неба падала холодная сырая пыль, в раскисшие туфли вливалась темная жижа. И сиденье грузовика тоже оказалось сырым. Сначала это его удивило - все-таки над кабиной была ведь крыша... Но мозглая декабрьская мокрота проникала всюду. Шофер зябко жался в разбухшем ватнике. Он осторожно всматривался в черноту, сплевывал, тормозил, вытирая со стекла частые брызги. Но они тут же возникали снова. И тогда шофер доставал из кармана плоскую бутылку, отхлебывал сам и молча протягивал Жилю. После этого с четверть часа оба чувствовали себя сносно. Потом все повторялось сначала. Они едва двигались, ежеминутно рискуя наткнуться на столб или на брошенную у обочины машину. Но шоссе было, видимо, хорошо знакомо шоферу. Грузовик точно поворачивал на неосвещенных поворотах, объезжая невидимые выбоины... Плоская бутылка была уже наполовину пуста. Кабина, шофер, чернота за окном плыли в тусклом закоченевшем тумане. Они плыли и коченели, и казалось, этому не будет конца. Жиль понимал, что этому не будет конца, что так всегда и будет - долгая холодная темень. Он закрывал глаза, чтобы не видеть ее, чтобы передохнуть, и тогда перед глазами возникали ветки - мокрые острые ветки кустов, росших у профессорского забора...
   - Приехали. Вылезай.
   Они ползли где-то у въезда в Этериу. Грузовик держался в тени. Конечно, Жиль чувствовал и раньше, что с этим грузовичком не все в порядке.
   - В город я не ездок. - Шофер говорил шепотом.
   Кажется, это были первые слова, которые он произнес. В самом деле, они промолчали всю дорогу! А главное... главное - у грузовика были выключены фары. Ну да, в этом и было все дело. Жиль понял это только тут - невдалеке от освещенной улицы. Они ехали без фар. Весь путь. И сейчас машина медленно двигалась, будто нашаривала дорогу. Она отыскивала самую глубокую тень, чтоб остановиться.
   - Спасибо. - Жиль с усилием шевельнул затекшими кистями, протянул шоферу ассигнацию. Тот принял ее, поднес к мерцающему спидометру.
   - Дело твое, - процедил он, - а я бы вперед обсушился.
   Это было сказано вскользь, как-то между прочим, но Жиль почувствовал всю грязь на своем плаще, клочья разодранных ветками брюк. В самом деле, входить в таком виде в город не так уж приятно.
   - Могу дать адресок, - раздумчиво, неуверенно добавил шофер, - тут, за поворотом.
   У шофера был простуженный, бесцветный голос, голос человека, который смертельно устал и пока не надеется на отдых. Лица его не было видно. В кабине было темно, а под ватником у шофера торчал еще темный шарф, закрывающий подбородок. За всю дорогу Жиль так и не рассмотрел его, и не знал - стар он или молод, не смог бы узнать при новой встрече. ...Не знал и не хотел бы узнать. Но теперь в словах шофера мелькнула какая-то тень, что-то, что задело Жиля даже сквозь мокрое оцепенение... Конечно, с шофером было не все в порядке: что-то он украл... или перевовил краденое. Сам-то грузовик принадлежал этому парню, - достаточно было видеть его руки, интимно лежащие на руле. Грузовичок украден не был. А вот груз... В самом деле, в кузове за их спинами находился груз. Жиль вдруг почувствовал это всей кожей.
   До сих пор он просто сонно качался на сиденье и не задавался вопросом, зачем это грузовичок тащится в мокрую ночь без огней. Но теперь стало ясно - был груз. Это было что-то очень нежное, хрупкое... Именно поэтому руки шофера так обнимали руль... Поэтому и еще потому, что здесь, возле города, могла оказаться полиция. Шофер и грузовичок скрывались от полиции. Они что-то такое везли и скрывались от полиции. И безусловно (именно это и задело Жиля), безусловно шофер считал его товарищем по занятиям. Ну а что еще мог он подумать? Промокший человек в изодранной грязной одежде бредет без фонаря по обочине ночного шоссе. В руках дорогой портфель, а брюки в клочьях, как если бы он прыгал через забор чужой виллы... И действительно, разве он не прыгал? Он перелез через забор профессора, крался, следил, как сыщик. Затем он проник со взломом в чей-то чужой мир. Правда, в конечном счете его оттуда выставили...
   Этот вороватый шофер был как будто счастливее... Машина все еще ощупывала глубину тени, не решаясь затормозить. Вдруг под дном раздался глухой удар, затем скрип - они наехали в темноте на какой-то камень. Плечи шофера напряглись, корпус грузовичка вздрогнул, и Жиль обостренным слухом не услышал, а скорее ощутил нежный водяной всплеск...
   "Что? Что такое?" - Жиль всем телом резко отклонился от спинки, инстинктивно отстраняя себя от этого страшного дела. Он ощутил ужас при мысли о малейшем соприкосновении со стенкой кузова, на которую так беспечно опирался всю дорогу. Оказывается, она была стеной аквариума! Аквариума! И все это время он спокойно дремал с ней рядом. Господи! Как ярко светит фонарь! И что это мелькает там за углом? Вот-вот. И еще раз. Машина? Нет, для машины свет расположен слишком уж низко. Мотоцикл? Они же ездят на мотоциклах... Все ясно: они выследили грузовичок еще давно, где-то в начале пути. Потом они связались по рации, и теперь ждут его на дороге с крючьями и веревкой... Сейчас... Сейчас они вынырнут из-за угла, наведут автомат: "Выходите!" Водитель не спеша вылезет на подножку. "А тебе что? Особое приглашение?" - "Я тут ни при чем, я случайно, попутчик". - "Отставить разговоры". - "Но я же случайно! Господин шофер, подтвердите..."
   Страх сковал Жилю ступни, сдавил горло. Самое лучшее было - скорее выпрыгнуть. Выпрыгнуть на дорогу и бежать, бежать... Но грузовичок все еще шуршал шинами, отыскивая самую глубокую тень. Теперь Жиль был с ним всей душой: всей душой, всем телом он остро, физически жаждал тени. Скорее, скорее в самый темный мрак! Мотоциклов пока не было, не было никого. Но все равно, они могли появиться. Тошнота подступала к губам, он уже ощущал на шее царапающую шершавую веревку, чувствовал, как вытянутся и хрустнут шейные позвонки... Но в то же время острое, как боль, чувство заставило его повернуться, быстро вплотную придвинуть свое лицо к лицу шофера. Вот оно - лицо героя современных мифов, чудовищно смелого человека, этого смертника. Их называют словом "буглер", коротким, как удар ветра... Жесткие сухие черты, пренебрежительная, какая-то сплевывающая злоба. Этот человек явно понял, что Жиль знает. Понял, прикинул - не огреть ли его чем-то тяжелым, затем распахнул дверцу: