Панов Николай. Голубое и черное

Глава двенадцатая
СЕВЕРОМОРСКИЙ ЗАПЛЫВ

   Свенсон с отпорным крюком, Бородин с веслом в руках оттолкнулись от стенки грота. Бот выдвинулся в море кормой, его закачало сильнее. Два силуэта разведчиков склонились над катящимися мимо, как живой черный лед, волнами.
   Кувардин скользнул через борт, тихо ахнул, коснувшись воды.
   Рядом с ним прыгнул в воду Агеев.
   На мгновение грузные валы накрыли его с головой, лишили дыхания. Вынырнул, лег грудью на морозное пламя. Кругом была чернота океана. Крошечным, лишенным сил почувствовал себя боцман.
   Он приподнялся над водой, над волнами, неуклонно, грозно вздымавшимися из мглы.
   Вдалеке, в страшном далеке, как показалось сейчас, вставали над водой смутные очертания «Красотки».
   Он преодолел слабость, плыл в сторону «Красотки» могучими, мерными движениями опытного пловца. Старался вкладывать в каждый размах мощь всего тела. Провел рукой по поясу — кинжал и фонарик здесь, висят на туго охватившем тело ремне.
   Кувардин плыл почти рядом.
   Брызги воды бледно вспыхивали капельками холодного света.
   В фосфоресцирующем свете были видны впалые щеки сержанта, заголубел над водой затуманенный взор.
   Доплывем, Матвей Григорьевич! — крикнул боцман и точно сквозь сон услышал свой сдавленный слабый голос.
   Доплывем, Сережа! — послышалось еле внятно в ответ. — Нельзя нам не доплыть!
   Снова Агеев приподнялся над водой — расстояние до «Красотки» почти не сократилось. Еще больше напряг мерно работающее тело. Знал, не нужно вкладывать в движения слишком много усилий. Но вдруг вспомнил: когда погиб потопленный фашистами «Меридиан», выжили только малоопытные пловцы, те, кто изо всех сил барахтались в воде. Пловцы-мастера закоченели в воде, умерли в госпитале от простуды..,
   — Сильней выгребай, Матвей, холоду не поддавайся! — подал голос Агеев, и крик прозвучал еще немощнее и глуше.
   Чувствовал, чудовищный холод сжимает мускулы, тащит в глубину. Тело деревенеет, словно врастает в лед. Неужели и сейчас не уменьшилось расстояние до «Красотки»?
   Нет, оно уменьшилось, очертания высокого борта выросли, расширились.
   Это придало боцману новые силы. Если холод не дойдет до сердца, не заморозит кровь, удастся доплыть до цели.
   «Не подведет меня наше море, не погубит», — думал боцман и чувствовал, что пугающая немота охватывает плечи, уже не чувствуется ног в этой бездне жидкого, плещущего льда.
   Опять на мгновение охватила бесконечная усталость. Подумалось, хорошо бы отказаться от борьбы, подчиниться, покорно уйти в глубину. Но вспомнилось: «Коммунисты все могут». Главное — вера в победу, для коммунистов нет неодолимых преград,
   Снова рванулся из воды, как дельфин, взглянуть, далеко ли «Бьюти»,и вдруг услышал скрежещущие звуки и плеск. Что-то огромное, черное вырастало над головой.
   Перед глазами была бескрайняя, чуть выпуклая, покрашенная внизу суриком, обросшая слоем ракушек стена корпуса «Красотки».
   Невдалеке всплескивали, грузно поднимались из волн и вновь погружались овальные звенья якорь-цепи. Рядом мелькнула в волнах голова друга.
   — Давай направо, — прошептал боцман, выдавил сквозь зубы, выбивавшие неодолимую дробь.
   Кругом была густая, влажная темнота.
   Борт транспорта ходил перед глазами, все казалось как в тяжелом, бесконечно длящемся сне.
   Агеев ухватился за круглый, шершавый, скользкий металл якорь-цепи, поджидая сержанта. Борт пошел вверх, звено вырвалось из пальцев.
   — Не задерживайся… Пока силы остались, к талям плыви. Я тебя подсажу, — прошептал боцман. Белое, как маска, лицо Кувардина маячило в темноте.
   Сквозь тьму, над бьющимися в борт «Красотки» волками, был виден качающийся конец троса — лопарь.
   Давай, Матвей. Близко до лопаря, — опять подал голос Агеев.
   Один иди, — донесся из воды странный шепот, не похожий на привычный, уверенный голос сержанта.
   Как так один? — не понял боцман.
   — Прощай, друг. Мне ноги… судорога свела. Кончился я.
   Не дури, Матвей! Руку давай! — Агеев изо всех сил (всматривался в затянутые чернотой волны.
   Выполняй приказ! — в еле донесшемся шепоте прозвучали прежние повелительные нотки.
   Боцман замер, рукой сжал ледяной контрафорс. Больно колотилось сердце. Судорога — это смерть. Не сможет Матвей Григорьевич ни выплыть обратно на бот, ни взобраться по тросу.
   — Матвей! — прошептал отчаянно, приникнув лицом к воде, и не получил ответа. Кувардин исчез. Где искать, в какую сторону плыть?
   — Матвей! Товарищ сержант! — позвал снова. Уже не ощущал стиснувших якорь-цепь пальцев. Отпустил якорь-цепь, нырнул в душную бездну, нащупывая друга руками, и не мог найти. Вынырнул, когда не стало больше сил задерживать дыхание.
   И вдруг осознал: «У меня боевое задание, нужно выполнять приказ командира».
   Почувствовал горячие слезы на онемевших щеках. Поплыл к талям, подпрыгнул, ухватился за конец троса.
   Трос раскачивался, вырывался из рук как живой. Но подтянулся из последних сил. Скользя по канату, задыхаясь, карабкался выше и выше.
   Тяжело перевалился через высокий фальшборт. На верхней палубе было ветрено, тихо, темно. Медленно падал уносимый ветром снежок, Неожиданно громко застучали по железным листам коченеющие ноги.
   Перед глазами выросла дверь надстройки, тяжелая крашеная задрайка. Нажал задрайку, распахнул дверь, шагнул в холодную темноту тамбура.
   И только тогда вспомнил про висящий на ремне, рядом с ножом, фонарик в водонепроницаемом футляре.
   Не намокла ли батарейка? Непослушными пальцами отцепил фонарик, нажал кнопку — и белый сноп света упал на крышку люка, ведущего вниз.
   С немалым удивлением рассказывал впоследствии боцман, как все же нашел после долгих блужданий правильный путь в недра «Красотки».
   Конечно, никогда не нашел бы этого пути, заблудился бы в бесконечных переходах, если бы не поплавал в прежние годы на судах этого класса и проекта. Облазил не один десяток раз в дни боцманской работы такие вот транспорты от клотика до трюма.
   Он открывал и закрывал люки и водонепроницаемые двери, спускался все ниже по судовым отсекам. Предположения оправдались — все отсеки «Красотки» безлюдны.
   Он пробирался то в темноте, то включая фонарный луч.
   Шел вдоль коек жилых помещений, носящих следы поспешного бегства команды, спускался по отвесным скоб-трапам, двигался у покрытых асбестом холодных паропроводов.
   И наконец добрался до трюма, услышал под решетчатыми паелами хлюпанье воды, ощутил тяжелый запах нефти.
   Он нашел маховики кингстонов, сделал что положено и сразу уловил опытным ухом шелест и журчание хлынувшего в цистерны «Красотки» моря, почувствовал — трюм начинает едва ощутимо уходить из-под ног.
   — Выполнен приказ, товарищ сержант! — невольно, почти громко сказал в темноту. Ощутил жжение в распухших глазах и ком в горле. «Эх, Матвей, Матвей, товарищ Кувардин, как бы радовался ты сейчас», — думал, выбираясь наверх, все сильнее чувствуя крен судна под ногами.
   Он шагнул на верхнюю палубу — и еле успел выхватить кинжал из свисавших вдоль заледенелого тела ножен.
   Гитлеровца, матроса спасательного судна, насторожили, вероятно, следы мокрых ног, которые вели от борта к надстройке. Следы четко чернели на опушившем палубу снежном слое, в свете повисшей над горизонтом луны.
   «Вот я, боцман, других драю с песочком, если напачкают на корабле, а сам наследил, как салага, — не раз шутил впоследствии Агеев. — Был я, правда, тогда как бы не в себе, мокрый, обмерзший и в смерть друга еще поверить не мог, Вылез на палубу, как бог Нептун, — вода с меня лила в три ручья, ноги примерзали к металлу, а я и не замечал».
   Они столкнулись лицом к лицу — Агеев и гитлеровец, поджидавший его у двери надстройки.
   Кого ожидал увидеть враг на покинутом командой корабле?
   Почему не поднял тревоги, лишь только заметил следы?
   Во всяком случае не мог даже подумать, что на стоящем в десятках миль от берега американском транспорте может оказаться советский разведчик.
   Перед немцем возникло в прямоугольнике открывшейся двери почти фантастическое существо: курчавый, худощавый гигант, в мокрой тельняшке, в шерстяных кальсонах, охватывающих длинные ноги, с карманным фонариком в багровой от холода руке.
   Боцман увидел изумленные глаза на мальчишеском лице под кокардой со свастикой, вскидываемый толстый ствол пистолета-автомата. И в следующее мгновение метнул во врага нож тем смертоносным, неотразимым приемом, какому так настойчиво обучал его Кувардин.
   Матрос рухнул с клинком в горле.
   Кинжал помешал ему закричать, но судорожно сжавшиеся пальцы выпустили из автомата длинную очередь, прогремевшую над палубой «Красотки».
   Боцман подбежал к заснеженному фальшборту. Услышал сигнал боевой тревоги на спасательном судне, топот многих каблуков по металлу.
   Свет прожектора, включенного на мостике спасательного судна, кипящей бело-голубой полосой прошел по надстройкам «Красотки».
   На несколько мгновений Агеева ослепил этот застывший на его лице свет. В следующий момент он ласточкой прыгнул с борта — и его охватили ледяные волны Баренцева морд.
   Правда, теперь вода показалась не такой смертельнохолодной. Может быть, потому, что еще холодней был обдувавший мокрое тело ветер. Может быть, из-за того, что весь был во власти сильнейшего возбуждения. «Меня удача моя как на крыльях несла», — рассказывал впоследствии Агеев.
   Но опасность все еще не миновала его.
   Широкое лезвие света упало на воду, металось по маслянисто-черным волнам и замерло, нащупав пловца.
   С необычайной четкостью увидел Агеев ослепительные всплески пены, свои собственные замерзшие, изо всех сил выгребавшие руки. Увидел — длинная линия однообразных стремительных всплесков приближается к нему, и тотчас нырнул. Понял — враг ведет пулеметный огонь.
   Он сделал под водой маневр уклонения, вынырнул далеко в стороне, хватая ртом воздух вместе с потоками ледяного рассола.
   Нырнул опять, плыл под водой.
   Когда вынырнул, увидел далеко впереди черную отвесную скалу. К ее вершине силились подняться пенистые волны, струйки и пузырьки пены медленно опадали с ребристых склонов к подножию.
   Выгребая из последних сил к этой скале, с недоумением подумал: «Отчего ночью видна она так хорошо?» Не сразу сообразил: ее озаряет вражеский прожектор.
   И эта скала, и сам он, еще плывущий далеко от нее, видны гитлеровцам как на ладони.
   Потом увидел: из-за скалы выдвинулся бот, мчится навстречу, стуча изношенным мотором. За рулем стоит Оле Свенсон, на носу бота — склонившийся к воде Бородин.
   Боцмана покидали последние силы. Набежавшая волна перевернула его, накрыла, перевернула опять. «Вот и помираю», — подумал Агеев.
   Но сверху свесилось черноглазое молодое лицо со сдвинутыми напряженно бровями, вырос деревянный борт.
   — Руку, друг! — услышал он юношеский баритон. Глубокий, хорошо поставленный голос солиста краснофлотского ансамбля.
   Бородин перегнулся с бота, схватил боцмана за плечи, потащил из воды.
   Просвистела еще одна очередь по воде, подымая длинный ряд всплесков. Боцман рванулся, вцепился в фальшборт, перевалился на палубу бота.
   Бородин сидел на палубе, почему-то кашлял и не мог остановиться. По подбородку текла ярко-красная кровь, стекала на ватник.
   — Ваня! — позвал Агеев. Последним усилием хотел поднять радиста, снести в рубку, но тот все кашлял и кашлял, усмехаясь странной недоуменной улыбкой.
   Оле Свенсон стоял у руля. Вот бот сделал разворот, завернул за скалу, ушел в темноту ночи.
   Камни Корсхольма были между ними и пулеметами фашистского корабля.
   Бородин начал клониться в сторону, вытянулся, лежал неподвижно. Стал как будто тоньше, невесомее на темной палубе бота. Сказал что-то невнятно и быстро,
   Ты что, Ваня? — нагнулся к его губам Агеев.
   Люське передай,..
   Бородин замолчал. Агеев провел ладонью по залитому теплой кровью лицу, расстегнул мокрый ватник радиста.
   — Убит! И ты убит, друг! — промолвил Агеев. Ярость, недоумение, жалость бушевали в его сердце.
   Бесконечная усталость валила с ног, пронизывал свищущий ветер. Но выпрямился, взглянул назад, где белел в темноте кильватерный след катера, а дальше бугрилось в лунном мертвенном свете ночное полярное море.
   Зоркие глаза различили черный силуэт «Красотки Чикаго». Силуэт стал ниже, явственно скрывался под водой. Вот уже остался над линией волн лишь зубчатый рисунок мачт, грузовых стрел и трубы. Потом исчезли и они.
   «Бьюти оф Чикаго» опускалась на дно Баренцева моря.

Глава тринадцатая
ВИЗИТ КАПИТАНА ЛЮДОВА

   Они стояли широким полукольцом — краснофлотцы в белоснежных форменках, в бескозырках, чуть сдвинутых набок, с золотыми надписями на ленточках: «Северный флот». Певцы-солисты и хор, и артисты балета.
   Впереди расположились на банках баянисты, балалаечники, горнисты.
   На фланге стоял пожилой моряк в кителе и в мичманской фуражке, с дирижерской палочкой в пальцах. Рядом с дирижером — Валентин Георгиевич Людов, в черной парадной тужурке с золотыми полосками новых капитанских нашивок, блещущих на сукне рукавов.
   Ансамбль песни и пляски Северного флота давал очередной концерт. Выступал на этот раз перед английскими моряками, на борту зашедшего в советские воды авианосца британского королевского флота.
   Гулкий стальной ангар авианосца был приспособлен по этому случаю под концертный зал. Длинные фалы с нанизанными на них яркими флагами расцвечивания протянулись под высоким сводом, над сложенными крыльями боевых самолетов.
   Слушатели занимали расставленные посреди ангара мягкие кресла — для офицеров, длинные, узкие скамьи — для матросов. Первые ряды — белизна крахмальных воротничков и манжет на фоне черных тужурок и жемчужно-серых мундиров. Сзади синела фланелевками, голубела заплечными воротничками, белела сатиновыми шейными платками матросская масса.
   Сперва сдержанно, с недоверчивым любопытством, а потом все более горячо, увлеченно встречали английские моряки и летчики каждый новый номер программы ансамбля.
   Звучали старинные русские матросские песни «Кочегар» и «Варяг», и слушатели сидели замерев — таким чувством были проникнуты звуки незнакомого им языка. Танцоры пускались в лихую русскую пляску — и топот ног плясунов по металлу палубы сменялся дружным грохотом английских матросских ботинок, одобрительными криками «гип-гип», оглушительным свистом. (Этот свист служит у англичан высшим выражением одобрения, своевременно разъяснил артистам ансамбля Людов.)
   Валентин Георгиевич чувствовал себя несколько неловко в непривычной роли конферансье. Кроме того, еще не совсем освоился с новым своим званием. Лишь сегодня узнал, что приказом командующего присвоено ему внеочередное звание капитана. Пришлось срочно пришивать к рукавам по новой золоченой полоске. Но постепенно осваивался с ролью ведущего на концерте, привыкал к обращению «товарищ капитан».
   Он сказал что-то вполголоса дирижеру. Музыканты в переднем ряду встали, краснофлотцы задних рядов вытянулись в положении «смирно».
   — А теперь, — сказал капитан Людов по-английски, — артисты ансамбля исполнят песню нашей морской пехоты. Текст этой песни, — голос Людова дрогнул от волнения, — написал наш разведчик сержант Кувардин, погибший сегодня ночью в боевом походе. С ним вместе погиб первый исполнитель песни, бывший певец ансамбля, матрос Бородин.
   Вперед вышел молодой краснофлотец, глубоким, звучным баритоном запел:
   Полярный край, туманами повитый. Гранит высокой, северной земли. Здесь океан бушует Ледовитый, Здесь боевые ходят корабли. За бортом волны синие шумели, Тугой прибой в крутые скалы бил. Стоял моряк с винтовкой и в шинели И на прощанье другу говорил:
   Могучий хор подхватил:
   Громи врага, стреляй быстрей и метче! В походах нас усталость не берет. Иди вперед, испытанный разведчик, Иди вперед, всегда иди вперед!
   Вновь звучал голос солиста:
   А если я погибну в жарком споре, Отдам победе жизнь свою и кровь, Где в скалы бьется Баренцево море, Среди камней могилу приготовь. И буду спать я в ледяном граните, И буду видеть яростные сны — Как вы врага без отдыха громите, Североморцы, партии сыны.
   Хор подхватил:
   Громи врага, стреляй быстрей и метче! В походах нас усталость не берет. Иди вперед, испытанный разведчик, Иди вперед, всегда иди вперед!
   Когда концерт окончился, исполнителей пригласили в салон.
   Салон, рядом с офицерской кают-компанией, был уставлен глубокими кожаными креслами, круглыми столиками из пластмассы и никелированного металла. Пожилые стюарды в белых коротких курточках разносили на подносах высокие бокалы, бутылки и на закуску — крошечные бутербродики и черные крупные маслины.
   Людова окружили несколько англичан.
   Прелестно, великолепно! — говорил высокий офицер в мундире морской пехоты. — Какое чувство ритма показали ваши танцоры! Но не пытайтесь уверять меня, мистер кзптин, что хоть один из этих певцов и артистов — моряк, а не профессиональный артист, переодетый в матросскую форму! Они слишком хорошие исполнители для простых матросов, так же как вы, — он обнажил свои желтые, прокуренные зубы, — слишком хорошо владеете английским, чтобы быть простым конферансье.
   Виски, сээ? Лимонный сок, сээ? — остановился возле них стюард с подносом.
   Офицеры взяли бокалы с виски, Людов — стаканчик полный подслащенного лимонного сока.
   — Я ни в чем не собираюсь уверять вас, — небрежно сказал Людов. Отлично знал: морские пехотинцы на английских кораблях — жандармерия флота, и этот офицер подошел к нему не случайно. — Не собираюсь убеждать, но тем не менее все это не артисты. Это наши боевые соратники с эсминцев, с подводных лодок, с торпедных катеров. Способные ребята, поэтому им дали возможность, служа на флоте, совершенствоваться в искусстве.
   Людов глядел на офицера в сером мундире:
   — Вспомните баяниста, стоявшего справа. Когда погиб от налета вражеской авиации наш миноносец, этот комендор до последней возможности вел огонь из орудия вместе с другими, а потом успел опуститься в кубрик и выплыл на берег весь в крови и в мазуте, но с баяном в руках.
   Он медленно прихлебнул из стакана. — Нет, это настоящие матросы! И вы правы, я не конферансье. Я офицер морской разведки. Сержант моего отряда написал песню, исполненную сегодня… Простите, мне нужно сказать несколько слов мистеру Нортону.
   Нортон стоял в стороне — улыбающийся, с тщательно зачесанными на высокий лоб жидкими прядями волос. Был одет в черный отглаженный костюм, свежий воротничок подпирал чисто выбритый подбородок. Увидев, что Людов идет к нему, радостно подался навстречу.
   — А вот мой русский спаситель! Мы должны выпить с ним за дружбу! — воскликнул первый помощник капитана «Бьюти оф Чикаго». Он держал в руке бокал с виски, его бледные губы широко улыбались.
   Джентльмены, этот офицер был одним из тех, кто оказал мне гостеприимство — такое же, как сейчас оказываете вы!
   Отбываете на родину, мистер Нортон? — спросил Людов.
   Да, как видите, нам, немногим спасшимся с «Бьюти», дали приют британские моряки. Обещают передать нас на корабль Соединенных Штатов.
   Нортон выпил виски, взял с подноса другой бокал.
   — А вас, кэптин, — Нортон подчеркнул последнее слово, — можно поздравить с повышением в чине? Только вчера вы были лейтенантом. И кстати, когда вместе с вами мы переживали прискорбные, крайне прискорбные события, я не знал, что вы связаны с артистическим миром.
   Я не связан с артистическим миром, мистер Нортон, — сказал Людов. Они стояли друг против друга в тесном кругу моряков и летчиков авианосца. Краем глаза Людов увидел, что офицер в жемчужно-сером мундире прислушивается, остановившись в заднем ряду. — По правде сказать, я пришел сюда с артистами ансамбля, взялся оказать им помощь переводчика, главным образом с целью увидеть вас.
   Меня? — Лоб Нортона слегка наморщился, пальцы крепче сжали бокал, но улыбка не покидала губ.
   — Прощальный визит вежливости? Или еще что-нибудь хотите узнать у меня?
   — Спасибо, я уже узнал все, что нужно, — сказал Людов. — Наоборот, хочу сообщить кое-что вам. Хочу сообщить, что мы нашли «Бьюти оф Чикаго».
   —Вы нашли «Бьюти»?
   Цепкие пальцы Нортона сильнее стиснули граненое стекло.
   — Осторожнее, мистер Нортон, вы пролили виски, — тихо сказал Людов. — Немцы уже сняли было транспорт с камней, собирались отбуксировать в свою базу. Но нам удалось пустить «Бьюти» ко дну.
   — Вы потопили «Бьюти»! — вскрикнул Нортон. Капельки пота выступили на его матовом лбу.
   — Да, разведчик, тот самый, который обнаружил вашу шлюпку в море, пробрался на судно и открыл кингстоны. Два других наших героя погибли при этом, мистер Нортон.
   — Но это бесчеловечно — уничтожить корабль с таким ценным грузом, — пробормотал Нортон. Вялой походкой он отошел к креслу, тяжело сел.
   — А не бесчеловечно было бы, если б этот груз достался фашистам, если бы враги человечества получили поддержку в борьбе с нами? — медленно произнес Людов.
   Нортон молчал.
   Капитан Людов поставил на стол стаканчик с лимонным соком, обвел англичан взглядом.
   — Джентльмены, разрешите ввести вас в курс разговора. В Советский Союз шел транспорт из Соединенных Штатов с грузом, купленным на пожертвования тысяч наших заокеанских друзей. И сейчас мой долг довести до сведения всех, кто виновник того, что «Бьюти оф Чикаго» чуть было не попала гитлеровцам в руки. Разговоры в кают-компании умолкали.
   — Капитан «Бьюти оф Чикаго», — продолжал Людов, — был найден нами в отведенной ему комнате с простреленной головой, в типичной позе самоубийцы. Но мы установили, что самоубийство симулировано, что капитан Элиот был убит.
   — Проклятый негр сделал это! — выпрямился в кресле Нортон. В его голосе звучала ядовитая злоба. — Негр обманул всех. Я сам старался оправдать его перед вами… Если б он остался жив, он кончил бы на электрическом стуле.
   Да, возможно, он был бы казнен в вашей стране, — тихо сказал Людов. — Но, мистер Нортон, смерть капитана Элиота не сулила ему никакой пользы… Знаете, джентльмены, что навело меня в этом деле на верный след?
   Ключ на столе и нож! — ударил ладонью по ручке кресла Нортон. — Это грязные негритянские штучки! Не кто иной, как я, привлек ваше внимание к этому трюку.
   — Нет, преступника выдало другое, — по-прежнему негромко продолжал Людов. — Обилие выпивки, оказавшейся в распоряжении капитана Элиота! Когда капитан вышел на пирс вместе с нашими людьми, подобравшими его в океане, он прежде всего приказал негру Джексону купить ему рому. Следовательно, никак не рассчитывал на собственные запасы спиртного. А когда мы нашли капитана мертвым, рядом с ним стояло несколько опорожненных бутылок. И когда вы, мистер Нортон, в мнимых поисках карты и судового журнала с такой готовностью распахивали чемоданы, легко было заметить, что чемодан капитана Элиота плотно набит вещами, а в вашем чемодане много свободного места.
   — Следовательно, — продолжал Людов, — выпивка не только была доставлена на берег в вашем чемодане, но мистер Элиот даже не знал об этом факте. Зачем вам понадобилось захватить с собой столько спиртного? Логический ответ: чтобы все время держать капитана в состоянии тяжелого опьянения.
   Людов отпил глоток лимонного сока.
   — Лишь только ступив на берег, капитан Элиот потребовал связать его с представителем Соединенных Штатов. Зачем? Очевидно, для того чтобы сообщить ему обстоятельства гибели судна. А поскольку стало выясняться, что капитан убит, а не покончил жизнь самоубийством, истина обрисовывалась все больше.
   — У негра нашли доллары капитана! — крикнул Нортон.
   Он встал с кресла, шагнул в сторону Людова, хмуро усмехнулся: — А может быть, у вас хватит наглости обвинить в убийстве меня?
   После того как совесть измучила капитана Элиота и он решил сообщить консулу все, — говорил, словно не слыша его, Людов, — несчастный, безвольный алкоголик, чтобы отрезать себе путь к отступлению, вырвал из Библии страницу, на которой записал координаты аварии судна. Он отдал эту страницу человеку, которому доверял, — Джексону. Между капитаном и рулевым обычно возникает на корабле своеобразная дружба: поскольку им приходится проводить на мостике, в море, вместе за сутками сутки. Джексон обещал хранить координаты, но пришел в ужас, узнав о смерти капитана. Он подозревал, что это не самоубийство, он знал, на его родине в каждом преступлении прежде всего стремятся обвинить негров. Но он счел невозможным уничтожить доверенный ему листок.
   Но мистер Нортон говорит, что у негра нашли доллары капитана, — напомнил английский летчик с чеховской белокурой бородкой. Он слушал очень внимательно, не сводя с Людова пристальных серых глаз.
   Деньги, несомненно, сунул в карман Джексона убийца, так же как спрятал в снегу украденную у матроса нитку, с помощью которой был поднят на стол ключ, — пояснил Людов. — И, джентльмены, может быть, эту самую пачку засаленных долларов сам Нортон передал раньше капитану Элиоту как плату за участие в продаже «Бьюти оф Чикаго» фашистам. А убив капитана, забрал эти деньги обратно.
   Теперь Людов смотрел на Нортона в упор.