Страница:
Елена Панова
Рассказы
Панова Елена.
Родилась в Москве в 1967 г., там же и прожила всю жизнь с небольшим перерывом. В 1991 г. окончила Институт международных отношений. После института связала свою судьбу с армией — вышла замуж за военного и уехала в Забайкальские степи. О чем, кстати, не жалеет. После Забайкалья — Приднестровье, в тот самый 1992-й год. Потом Москва, академия, Хабаровск, МЧС, опять Москва. В общем, так и служит до сих пор. Обиженная хамским отношением к армии со стороны всех кому не лень, начала писать рассказы, где (из принципа!) о военных — ни слова плохого. Ну любит она их!
Родилась в Москве в 1967 г., там же и прожила всю жизнь с небольшим перерывом. В 1991 г. окончила Институт международных отношений. После института связала свою судьбу с армией — вышла замуж за военного и уехала в Забайкальские степи. О чем, кстати, не жалеет. После Забайкалья — Приднестровье, в тот самый 1992-й год. Потом Москва, академия, Хабаровск, МЧС, опять Москва. В общем, так и служит до сих пор. Обиженная хамским отношением к армии со стороны всех кому не лень, начала писать рассказы, где (из принципа!) о военных — ни слова плохого. Ну любит она их!
ПОГОНЯ ЗА ПРОКУРОРОМ
Погожим октябрьским днем Юрка Хорошевский вдруг ни с того ни с сего был облечен доверием. Конечно, Файзуллаев с радостью облек бы доверием кого-нибудь другого, но в штабе больше никого из офицеров не оказалось, а разыскивать кого-то из них по всему военному городку времени не оставалось — дело было довольно срочным.
Юрке предстояло взять под свою команду сержанта Диму и автомобиль, подъехать к конторе военторга, принять там на борт проверяющего из окружной прокураторы и доставить указанного проверяющего в Читу. Юрке в этом мероприятии отводилась роль «старшего машины» — почему-то считалось, что боец, отправленный на задание в одиночку, обязательно заблудится, или загуляет, или потеряет машину, или сотворит еще что-нибудь.
— Задача ясна? Повторите, — глядя в преданные глаза старлея, приказал Файзуллаев после того, как трижды изложил Хорошевскому эту самую задачу.
Юрка поднял глаза в потолок и уверенно отчеканил:
— Первое. Найти в парке машину и сержанта Колмогорова. Второе. На этой машине под управлением сержанта Колмогорова в 10.00 явиться к конторе военторга по адресу... — тут Юрка замялся, поскольку адреса конторы он не знал, да у конторы, впрочем, никакого адреса и не было. — Явиться, в общем... Третье. Забрать в конторе проверяющего из Читы и доставить его к месту службы!
Юрка покосился на комбата, проверяя произведенное впечатление. Комбат был доволен, хотя какое-то нехорошее предчувствие его все-таки грызло.
— И запомните, товарищ старший лейтенант, — Файзуллаев подошел к Юрке вплотную, и тому пришлось задрать голову, чтобы своими честными глазами заглянуть ему в лицо, — это — ПРИКАЗ! Мой и командира дивизии. Думаю, вам не надо напоминать, что любое отступление от него...
— Никак нет! — отрапортовал Юрка.
— Вы в дивизии и так не на самом лучшем счету, так что я бы попросил вас действовать без собственной инициативы. И если хоть малейшее самоуправство... — за спиной рука Файзуллаева непроизвольно сжалась в кулак.
— Так точно! — выкрикнул Юрка. — Приказ — доставить проверяющего в Читу. Никакого самоуправства!
— Идите и выполняйте.
Хорошевский лихо развернулся на каблуках и вышел, чеканя шаг. Комбат еще несколько минут смотрел на дверь, за которой скрылся старлей, после чего позвонил Ванюшину и отчитался, что указание комдива — увезти к едрене-фене прокурорского проверяющего обратно в Читу, — выполнено.
Ровно в 10.00 пропыленный батальонный КамАЗ стоял у дверей конторы в компании еще четырех или пяти разнокалиберных грузовиков и мотоцикла начальника военторга майора Черняева. Через минуту появился и окружной проверяющий. Точнее, появилась. Это была молодая женщина в штатском, с короткой стрижкой и с потрепанным «дипломатом» в руке. Юрка удивился, но помня о наказуемости любой инициативы, вслух свое удивление выражать не стал. Женщина открыла дверь, застенчиво улыбнулась старлею и несколько расплывчато спросила: — Я к вам?
— К нам, к нам, — радушно ответил Хорошевский, и женщина, закинув на сиденье свой «дипломат», принялась неуклюже карабкаться в кабину. На ней были туфли на высоком каблуке, поэтому задача оказалась не из легких. Юрка подумал, будет ли считаться самоуправством попытка вылезти из машины и подсадить проверяющую («прокуроршу», как он ее мысленно окрестил), и решил, что будет.
В конце концов Прокурорша кое-как забралась на сиденье, повертелась немного, устраиваясь поудобнее, и обратилась почему-то прямо к сержанту:
— Ну что, поехали?
Сержант медленно обратил свой взор на Хорошевского, получил утвердительный кивок и тронулся с ошеломленным выражением на лице.
Некоторое время ехали молча. Форсировали бурлящую Тургу, затем миновали синий указатель с перечеркнутым названием станции. На железнодорожном переезде Юрка не выдержал и завел разговор о погоде. Мало-помалу разговорились. Как обычно это бывает в незнакомой компании, разговор шел ни о чем — о погоде, о природе, о ценах на продукты. Спросить у своей спутницы ее имя старлей постеснялся, назвать свое — не догадался. Когда закончилась погода и продукты, Хорошевский перешел к анекдотам. Прокурорша с удовольствием смеялась, и постепенно лед между ними начал таять. У Юрки нашлась при себе пара бутербродов, у нее — яблоко — короче говоря, четырехчасовое путешествие в Читу обещало быть приятным. Водитель в беседе не участвовал, лишь изредка бросал на прокуроршу недоверчивые взгляды, хотя от старлейского бутерброда не отказался...
А потом в разных точках мирненского гарнизона одновременно произошли следующие события.
В 10.35 в штабе саперного батальона заверещал телефон. Звонил Ванюшин. Почти дружелюбным тоном он поинтересовался у Файзуллаева, не замерз ли где по дороге откомандированный им водитель, добавив, что чин из окружной прокуратуры уже полчаса болтается на пороге конторы и пугает своими погонами военторговских шоферов.
— Я так и знал! — комбат грохнул кулаком по столу.
С потерей Хорошевского комбат мог бы еще кое-как примириться. Но вместе с ним пропала почти новая машина и лучший водитель батальона. Поэтому через пять минут весь батальон был брошен на поиски пропавшего КамАЗа и негодяя-ротного. Выяснилось, что последний раз Юрку видела продавщица киоска, где он около десяти часов покупал сигареты. Куда он направился потом, продавщица не видела, но помнила точно, что в тот момент КамАЗ был при нем. Поскольку киоск находился прямо напротив конторы военторга, разъяренный Файзуллаев, сопровождаемый замполитом, отправился снимать показания с местных водителей, которым случилось в тот момент оказаться поблизости. Там же он обнаружил и окружного проверяющего — толстого усатого полковника, который с философским спокойствием курил, сидя на разбитом крыльце. Военторговские водители поискам ничем помочь не смогли — возле конторы постоянно ошивалось несколько машин, одни приезжали, другие уезжали, и запомнить какую-то из них было практически невозможно.
Приблизительно в это же время в кабинет начальника военторга майора Черняева с грохотом ворвалась главный бухгалтер Екатерина Матвеевна, таща за собой растерянного Витю Рогулькина.
— Владимир Михалыч! У нас ЧП! Пропал кассир!
— Что значит — «пропал»? Что это вам, иголка, что ли? Сидит, наверное, где-нибудь, чаи гоняет, — озадачился Черняев.
— Да нету, нету ее нигде! — закричала Екатерина Матвеевна и дернула Рогулькина за рукав. — Ну, расскажи сам!
Витя пожал плечами, потер запястье, освобожденное из железной руки бухгалтерши и, перемежая свою речь многочисленными междометиями, пояснил:
— Ну, заехал я за ней, как положено. «Собирайся, — говорю, — поехали». И пошел заводиться. Ждал-ждал — нету!
— И пошел искать, — вмешалась взволнованная Екатерина Матвеевна. — Касса закрыта, ее нигде нет. Господи, говорила же я — человек второй день работает, нельзя ее сразу одну в банк посылать! У нее же денег в кассе было...!!!
Главный бухгалтер запустила руки в прическу и принялась качать головой, словно страдая от зубной боли. Начиная волноваться, Черняев вслух предположил:
— А может, она пешком в банк пошла? Вы ей вчера хорошо объяснили, что у нее машина будет?
— Пешком?! Это за десять-то километров!!! С такими деньжищами?!
— Я все-таки проедусь, посмотрю, — вскинулся майор и, на ходу цепляя фуражку, кинулся прочь из конторы.
На крыльце он с разбегу вонзился в группу оживленно жестикулирующих людей, среди которых узнал полковника из прокуратуры, которого уже полчаса считал уехавшим, шапочно знакомого замполита из саперного батальона, еще какого-то военного и троих своих водителей... Оказалось, в саперном батальоне тоже кто-то (или что-то) пропал.
Тем временем Юркина спутница-прокурорша начала проявлять признаки беспокойства. Она все с меньшим вниманием слушала анекдоты, реже смеялась и все время крутила головой, озирая окрестности. Когда оставалось всего ничего до станции Оловянная, она не выдержала:
— Послушайте, а куда мы едем?
— То есть как — куда? — удивился Юрка. — Здесь дорога одна.
— Я вижу, что одна, — занервничала спутница, — куда она ведет?
— В Читу, конечно. — Юрка удивился еще больше.
— В Читу?! — пискнула прокурорша. — Зачем в Читу? Мне надо в Бырку, в магазин, а потом в Безречную!
— Ну откуда же я знаю, зачем? — Хорошевский пожал плечами. — Мне приказано — доставить вас в прокуратуру. А уж зачем — это ваше дело.
— Приказано?! Кем?!!! Я не поеду ни в какую прокуратуру!
— Слушайте, я-то тут при чем? Командир дивизии отдал распоряжение, я выполняю.
— Остановите машину! — в голосе прокурорши послышались плаксивые ноты. — Остановите немедленно, или... или... или я за себя не отвечаю!
Она прижала к себе свой «дипломат», забилась в дальний угол кабины и оттуда дикими глазами смотрела на Хорошевского. Юрка начал проявлять характер. Не вступая в дальнейшие пререкания со своей пассажиркой, он решительно скрестил руки на груди и уставился в другую сторону. Перехватив удивленно-испуганный взгляд сержанта, Юрка глазами сделал ему знак не обращать внимания на выходки вздорной бабы и ехать, куда ехал.
Прокурорша возилась в своем углу, шуршала какими-то бумажками и клацала замками «дипомата». Хорошевский твердо решил ее игнорировать и выполнить приказ во что бы то ни стало, поэтому подпрыгнул от неожиданности, когда она вдруг истерически крикнула ему в ухо:
— Руки вверх!
Старлей обернулся и обомлел.
Со смешанным выражением смертельного испуга и решительности в широко распахнутых глазах женщина смотрела ему в лицо. В правой руке она держала самый настоящий пистолет, в левой — ярко раскрашенный баллончик. Обе руки отчаянно тряслись.
Первым на новый поворот событий отреагировал сержант Дима. Выписав несколько зигзагов на узкой дороге, он съехал передним правым колесом в кювет, распахнул дверь и вывалился из кабины, оставив Хорошевского один на один с ненормальной прокуроршей.
Юрка слегка замешкался. Над ним неотвратимо, словно проклятие, висело напутствие Файзуллаева. Но с другой стороны, слово прокурора, к тому же вооруженного, тоже кое-что да значит.
— Послушайте, — начал Юрка, стараясь унять дрожь в голосе, — давайте попробуем договориться. Денег у меня нет. Машина эта вам тоже вряд ли пригодится. Может, разойдемся по-хорошему?
Прокурорша смотрела на него окоченевшим взглядом, молчала и казалась почти парализованной. Сочтя, что переговоры движутся к успеху, Хорошевский с максимальной деликатностью потянулся к пистолету, чтобы изъять его у своей неуравновешенной спутницы. Это было его ошибкой.
— Не трожь, гад! — пионерским голосом воскликнула прокурорша и нажала головку распылителя.
Кавалькада из УАЗика и майора Черняева верхом на мотоцикле подоспела как раз в тот момент, когда Юрка в полуобморочном состоянии вывалился из кабины на дорогу. Он жмурился, тер кулаками глаза и ругался невероятными словами. Еще через несколько минут подъехал хромоногий ГАЗ Вити Рогулькина. Выпрыгнувшие из УАЗа Ванюшин и Файзуллаев кинулись к Юрке, неторопливо выбравшийся вслед за ними полковник прокуратуры предпочел наблюдать за происходящим на расстоянии.
Майор Черняев, спешившись с мотоцикла, бросился к пассажирской двери кабины и успел как раз вовремя, чтобы подхватить обезумевшую Юркину попутчицу. Следом за ней на ноги майору упал пистолет и тяжелый «дипломат». Ярко раскрашенный баллончик она продолжала сжимать побелевшими пальцами. Баллончик все еще шипел и выплевывал остатки сильно пахнущего вещества.
Когда после некоторой суматохи стало ясно, что ни ее, ни Юркиной жизни ничто не угрожает, генерал и подполковник начали говорить разом, на повышенных тонах и обращаясь одновременно друг к другу, к Юрке, к Юркиной пассажирке и начальнику военторга. Понять, кому именно адресуется та или иная фраза, вскоре стало невозможно, но никто и не пытался. Даже комдив, поймав от Файзуллаева семиэтажный комментарий, предназначавшийся Хорошевскому, пропустил его мимо ушей.
— А какого хрена! — кипятился Юрка. — Она бы хоть сказала, кто такая! Села и едет... У нее на лбу не написано!
— А я откуда знала! — с рыданиями вторила «прокурорша». — Я села, он поехал! У них тут у всех... Машины одинаковые! Все в камуфляже! И рожи у всех... — Хорошевский с Рогулькиным насторожились, выпятили челюсти и втянули животы.
Начальник военторга, не пришедший еще в себя после шока, вызванного исчезновением инкассатора, не слушал их перепалку, только изумленно мотал головой и приговаривал:
— Барда-а-а-ак... Ну, барда-а-а-ак...
Рогулькин, давно так не развлекавшийся, восхищенно сиял глазами и старался не пропустить ни одной мелочи.
И тут вдруг молчавший до сих пор полковник из окружной прокураторы громко хмыкнул. Ванюшин и Файзуллаев, как по команде, повернулись к нему, ожидая приговора. На лице полковника отражалась тяжелая внутренняя борьба — губы кривились, щеки раздувались, усы ерзали из стороны в сторону, как большая энергичная гусеница. В конце концов полковник не выдержал и громко расхохотался.
— Прокурор! — гремел он, тыча пальцем в зареванную Юркину спутницу. — Ой, держите меня!!! Ой, караул! А ты-то, ты-то, — обратился он к Юрке, — тоже хорош! Приказ у него...
— Нет, ребята, ей-богу, — добавил он, утирая слезы, — брошу все и переведусь к вам служить. У вас тут весело.
Следом за полковником вымученно заулыбался Ванюшин, потом и Файзуллаев развез лицо в какое-то подобие улыбки. Юрка тоже начал было хихикать, но, поймав взгляд своего начальника, осекся. Оскалившись капотом, заулыбался даже военторговский грузовик.
Недоразумение было кое-как улажено. Полковник из прокуратуры, все еще хохоча, влез в кабину Юркиного грузовика, в кустах отыскали и водворили за руль сержанта-водителя, и военная машина, жалуясь на свою тяжелую жизнь, отчалила в сторону Читы.
Ванюшин смерил начальника военторга взглядом, напоминающим тяжелую кувалду на боевом взводе, сел в свой УАЗик и уехал вместе с Файзуллаевым в другую сторону.
— Знаешь что, — обратился вдруг Черняев к женщине, — ты пистолет-то мне, пожалуй, отдай. Он хоть и не заряжен, но мало ли что... Деньги тут на фиг никому не нужны, а на пистолет могут позариться.
Он двумя пальцами принял оружие из рук еще всхлипывающей кассирши, и, оседлав свой мотоцикл, пустился вдогонку за комдивом.
Рогулькин проводил его взглядом и презрительно сплюнул:
— Перестраховщик... Ну ты чё там, успокоилась? Поехали, что ль... В банк все равно уже поздно, не хватало еще на обед опоздать.
Кассирша в последний раз хлюпнула носом, кивнула и послушно полезла в кабину.
P.S. Я до сих пор безмерно благодарна этому толстому смешливому прокурору. Если бы не он, неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба моих героев и моя собственная. Ведь как-никак это был всего второй день моей работы в должности инкассатора военторга и моя первая встреча с Юркой Хорошевским. Правда, знакомством ее назвать нельзя — нас тогда никто не удосужился представить друг другу, и я в тот день так и не узнала имени человека, в лицо которому выплеснула почти целый баллон отравы для тараканов.
А познакомились мы гораздо позже.
Юрке предстояло взять под свою команду сержанта Диму и автомобиль, подъехать к конторе военторга, принять там на борт проверяющего из окружной прокураторы и доставить указанного проверяющего в Читу. Юрке в этом мероприятии отводилась роль «старшего машины» — почему-то считалось, что боец, отправленный на задание в одиночку, обязательно заблудится, или загуляет, или потеряет машину, или сотворит еще что-нибудь.
— Задача ясна? Повторите, — глядя в преданные глаза старлея, приказал Файзуллаев после того, как трижды изложил Хорошевскому эту самую задачу.
Юрка поднял глаза в потолок и уверенно отчеканил:
— Первое. Найти в парке машину и сержанта Колмогорова. Второе. На этой машине под управлением сержанта Колмогорова в 10.00 явиться к конторе военторга по адресу... — тут Юрка замялся, поскольку адреса конторы он не знал, да у конторы, впрочем, никакого адреса и не было. — Явиться, в общем... Третье. Забрать в конторе проверяющего из Читы и доставить его к месту службы!
Юрка покосился на комбата, проверяя произведенное впечатление. Комбат был доволен, хотя какое-то нехорошее предчувствие его все-таки грызло.
— И запомните, товарищ старший лейтенант, — Файзуллаев подошел к Юрке вплотную, и тому пришлось задрать голову, чтобы своими честными глазами заглянуть ему в лицо, — это — ПРИКАЗ! Мой и командира дивизии. Думаю, вам не надо напоминать, что любое отступление от него...
— Никак нет! — отрапортовал Юрка.
— Вы в дивизии и так не на самом лучшем счету, так что я бы попросил вас действовать без собственной инициативы. И если хоть малейшее самоуправство... — за спиной рука Файзуллаева непроизвольно сжалась в кулак.
— Так точно! — выкрикнул Юрка. — Приказ — доставить проверяющего в Читу. Никакого самоуправства!
— Идите и выполняйте.
Хорошевский лихо развернулся на каблуках и вышел, чеканя шаг. Комбат еще несколько минут смотрел на дверь, за которой скрылся старлей, после чего позвонил Ванюшину и отчитался, что указание комдива — увезти к едрене-фене прокурорского проверяющего обратно в Читу, — выполнено.
Ровно в 10.00 пропыленный батальонный КамАЗ стоял у дверей конторы в компании еще четырех или пяти разнокалиберных грузовиков и мотоцикла начальника военторга майора Черняева. Через минуту появился и окружной проверяющий. Точнее, появилась. Это была молодая женщина в штатском, с короткой стрижкой и с потрепанным «дипломатом» в руке. Юрка удивился, но помня о наказуемости любой инициативы, вслух свое удивление выражать не стал. Женщина открыла дверь, застенчиво улыбнулась старлею и несколько расплывчато спросила: — Я к вам?
— К нам, к нам, — радушно ответил Хорошевский, и женщина, закинув на сиденье свой «дипломат», принялась неуклюже карабкаться в кабину. На ней были туфли на высоком каблуке, поэтому задача оказалась не из легких. Юрка подумал, будет ли считаться самоуправством попытка вылезти из машины и подсадить проверяющую («прокуроршу», как он ее мысленно окрестил), и решил, что будет.
В конце концов Прокурорша кое-как забралась на сиденье, повертелась немного, устраиваясь поудобнее, и обратилась почему-то прямо к сержанту:
— Ну что, поехали?
Сержант медленно обратил свой взор на Хорошевского, получил утвердительный кивок и тронулся с ошеломленным выражением на лице.
Некоторое время ехали молча. Форсировали бурлящую Тургу, затем миновали синий указатель с перечеркнутым названием станции. На железнодорожном переезде Юрка не выдержал и завел разговор о погоде. Мало-помалу разговорились. Как обычно это бывает в незнакомой компании, разговор шел ни о чем — о погоде, о природе, о ценах на продукты. Спросить у своей спутницы ее имя старлей постеснялся, назвать свое — не догадался. Когда закончилась погода и продукты, Хорошевский перешел к анекдотам. Прокурорша с удовольствием смеялась, и постепенно лед между ними начал таять. У Юрки нашлась при себе пара бутербродов, у нее — яблоко — короче говоря, четырехчасовое путешествие в Читу обещало быть приятным. Водитель в беседе не участвовал, лишь изредка бросал на прокуроршу недоверчивые взгляды, хотя от старлейского бутерброда не отказался...
А потом в разных точках мирненского гарнизона одновременно произошли следующие события.
В 10.35 в штабе саперного батальона заверещал телефон. Звонил Ванюшин. Почти дружелюбным тоном он поинтересовался у Файзуллаева, не замерз ли где по дороге откомандированный им водитель, добавив, что чин из окружной прокуратуры уже полчаса болтается на пороге конторы и пугает своими погонами военторговских шоферов.
— Я так и знал! — комбат грохнул кулаком по столу.
С потерей Хорошевского комбат мог бы еще кое-как примириться. Но вместе с ним пропала почти новая машина и лучший водитель батальона. Поэтому через пять минут весь батальон был брошен на поиски пропавшего КамАЗа и негодяя-ротного. Выяснилось, что последний раз Юрку видела продавщица киоска, где он около десяти часов покупал сигареты. Куда он направился потом, продавщица не видела, но помнила точно, что в тот момент КамАЗ был при нем. Поскольку киоск находился прямо напротив конторы военторга, разъяренный Файзуллаев, сопровождаемый замполитом, отправился снимать показания с местных водителей, которым случилось в тот момент оказаться поблизости. Там же он обнаружил и окружного проверяющего — толстого усатого полковника, который с философским спокойствием курил, сидя на разбитом крыльце. Военторговские водители поискам ничем помочь не смогли — возле конторы постоянно ошивалось несколько машин, одни приезжали, другие уезжали, и запомнить какую-то из них было практически невозможно.
Приблизительно в это же время в кабинет начальника военторга майора Черняева с грохотом ворвалась главный бухгалтер Екатерина Матвеевна, таща за собой растерянного Витю Рогулькина.
— Владимир Михалыч! У нас ЧП! Пропал кассир!
— Что значит — «пропал»? Что это вам, иголка, что ли? Сидит, наверное, где-нибудь, чаи гоняет, — озадачился Черняев.
— Да нету, нету ее нигде! — закричала Екатерина Матвеевна и дернула Рогулькина за рукав. — Ну, расскажи сам!
Витя пожал плечами, потер запястье, освобожденное из железной руки бухгалтерши и, перемежая свою речь многочисленными междометиями, пояснил:
— Ну, заехал я за ней, как положено. «Собирайся, — говорю, — поехали». И пошел заводиться. Ждал-ждал — нету!
— И пошел искать, — вмешалась взволнованная Екатерина Матвеевна. — Касса закрыта, ее нигде нет. Господи, говорила же я — человек второй день работает, нельзя ее сразу одну в банк посылать! У нее же денег в кассе было...!!!
Главный бухгалтер запустила руки в прическу и принялась качать головой, словно страдая от зубной боли. Начиная волноваться, Черняев вслух предположил:
— А может, она пешком в банк пошла? Вы ей вчера хорошо объяснили, что у нее машина будет?
— Пешком?! Это за десять-то километров!!! С такими деньжищами?!
— Я все-таки проедусь, посмотрю, — вскинулся майор и, на ходу цепляя фуражку, кинулся прочь из конторы.
На крыльце он с разбегу вонзился в группу оживленно жестикулирующих людей, среди которых узнал полковника из прокуратуры, которого уже полчаса считал уехавшим, шапочно знакомого замполита из саперного батальона, еще какого-то военного и троих своих водителей... Оказалось, в саперном батальоне тоже кто-то (или что-то) пропал.
Тем временем Юркина спутница-прокурорша начала проявлять признаки беспокойства. Она все с меньшим вниманием слушала анекдоты, реже смеялась и все время крутила головой, озирая окрестности. Когда оставалось всего ничего до станции Оловянная, она не выдержала:
— Послушайте, а куда мы едем?
— То есть как — куда? — удивился Юрка. — Здесь дорога одна.
— Я вижу, что одна, — занервничала спутница, — куда она ведет?
— В Читу, конечно. — Юрка удивился еще больше.
— В Читу?! — пискнула прокурорша. — Зачем в Читу? Мне надо в Бырку, в магазин, а потом в Безречную!
— Ну откуда же я знаю, зачем? — Хорошевский пожал плечами. — Мне приказано — доставить вас в прокуратуру. А уж зачем — это ваше дело.
— Приказано?! Кем?!!! Я не поеду ни в какую прокуратуру!
— Слушайте, я-то тут при чем? Командир дивизии отдал распоряжение, я выполняю.
— Остановите машину! — в голосе прокурорши послышались плаксивые ноты. — Остановите немедленно, или... или... или я за себя не отвечаю!
Она прижала к себе свой «дипломат», забилась в дальний угол кабины и оттуда дикими глазами смотрела на Хорошевского. Юрка начал проявлять характер. Не вступая в дальнейшие пререкания со своей пассажиркой, он решительно скрестил руки на груди и уставился в другую сторону. Перехватив удивленно-испуганный взгляд сержанта, Юрка глазами сделал ему знак не обращать внимания на выходки вздорной бабы и ехать, куда ехал.
Прокурорша возилась в своем углу, шуршала какими-то бумажками и клацала замками «дипомата». Хорошевский твердо решил ее игнорировать и выполнить приказ во что бы то ни стало, поэтому подпрыгнул от неожиданности, когда она вдруг истерически крикнула ему в ухо:
— Руки вверх!
Старлей обернулся и обомлел.
Со смешанным выражением смертельного испуга и решительности в широко распахнутых глазах женщина смотрела ему в лицо. В правой руке она держала самый настоящий пистолет, в левой — ярко раскрашенный баллончик. Обе руки отчаянно тряслись.
Первым на новый поворот событий отреагировал сержант Дима. Выписав несколько зигзагов на узкой дороге, он съехал передним правым колесом в кювет, распахнул дверь и вывалился из кабины, оставив Хорошевского один на один с ненормальной прокуроршей.
Юрка слегка замешкался. Над ним неотвратимо, словно проклятие, висело напутствие Файзуллаева. Но с другой стороны, слово прокурора, к тому же вооруженного, тоже кое-что да значит.
— Послушайте, — начал Юрка, стараясь унять дрожь в голосе, — давайте попробуем договориться. Денег у меня нет. Машина эта вам тоже вряд ли пригодится. Может, разойдемся по-хорошему?
Прокурорша смотрела на него окоченевшим взглядом, молчала и казалась почти парализованной. Сочтя, что переговоры движутся к успеху, Хорошевский с максимальной деликатностью потянулся к пистолету, чтобы изъять его у своей неуравновешенной спутницы. Это было его ошибкой.
— Не трожь, гад! — пионерским голосом воскликнула прокурорша и нажала головку распылителя.
Кавалькада из УАЗика и майора Черняева верхом на мотоцикле подоспела как раз в тот момент, когда Юрка в полуобморочном состоянии вывалился из кабины на дорогу. Он жмурился, тер кулаками глаза и ругался невероятными словами. Еще через несколько минут подъехал хромоногий ГАЗ Вити Рогулькина. Выпрыгнувшие из УАЗа Ванюшин и Файзуллаев кинулись к Юрке, неторопливо выбравшийся вслед за ними полковник прокуратуры предпочел наблюдать за происходящим на расстоянии.
Майор Черняев, спешившись с мотоцикла, бросился к пассажирской двери кабины и успел как раз вовремя, чтобы подхватить обезумевшую Юркину попутчицу. Следом за ней на ноги майору упал пистолет и тяжелый «дипломат». Ярко раскрашенный баллончик она продолжала сжимать побелевшими пальцами. Баллончик все еще шипел и выплевывал остатки сильно пахнущего вещества.
Когда после некоторой суматохи стало ясно, что ни ее, ни Юркиной жизни ничто не угрожает, генерал и подполковник начали говорить разом, на повышенных тонах и обращаясь одновременно друг к другу, к Юрке, к Юркиной пассажирке и начальнику военторга. Понять, кому именно адресуется та или иная фраза, вскоре стало невозможно, но никто и не пытался. Даже комдив, поймав от Файзуллаева семиэтажный комментарий, предназначавшийся Хорошевскому, пропустил его мимо ушей.
— А какого хрена! — кипятился Юрка. — Она бы хоть сказала, кто такая! Села и едет... У нее на лбу не написано!
— А я откуда знала! — с рыданиями вторила «прокурорша». — Я села, он поехал! У них тут у всех... Машины одинаковые! Все в камуфляже! И рожи у всех... — Хорошевский с Рогулькиным насторожились, выпятили челюсти и втянули животы.
Начальник военторга, не пришедший еще в себя после шока, вызванного исчезновением инкассатора, не слушал их перепалку, только изумленно мотал головой и приговаривал:
— Барда-а-а-ак... Ну, барда-а-а-ак...
Рогулькин, давно так не развлекавшийся, восхищенно сиял глазами и старался не пропустить ни одной мелочи.
И тут вдруг молчавший до сих пор полковник из окружной прокураторы громко хмыкнул. Ванюшин и Файзуллаев, как по команде, повернулись к нему, ожидая приговора. На лице полковника отражалась тяжелая внутренняя борьба — губы кривились, щеки раздувались, усы ерзали из стороны в сторону, как большая энергичная гусеница. В конце концов полковник не выдержал и громко расхохотался.
— Прокурор! — гремел он, тыча пальцем в зареванную Юркину спутницу. — Ой, держите меня!!! Ой, караул! А ты-то, ты-то, — обратился он к Юрке, — тоже хорош! Приказ у него...
— Нет, ребята, ей-богу, — добавил он, утирая слезы, — брошу все и переведусь к вам служить. У вас тут весело.
Следом за полковником вымученно заулыбался Ванюшин, потом и Файзуллаев развез лицо в какое-то подобие улыбки. Юрка тоже начал было хихикать, но, поймав взгляд своего начальника, осекся. Оскалившись капотом, заулыбался даже военторговский грузовик.
Недоразумение было кое-как улажено. Полковник из прокуратуры, все еще хохоча, влез в кабину Юркиного грузовика, в кустах отыскали и водворили за руль сержанта-водителя, и военная машина, жалуясь на свою тяжелую жизнь, отчалила в сторону Читы.
Ванюшин смерил начальника военторга взглядом, напоминающим тяжелую кувалду на боевом взводе, сел в свой УАЗик и уехал вместе с Файзуллаевым в другую сторону.
— Знаешь что, — обратился вдруг Черняев к женщине, — ты пистолет-то мне, пожалуй, отдай. Он хоть и не заряжен, но мало ли что... Деньги тут на фиг никому не нужны, а на пистолет могут позариться.
Он двумя пальцами принял оружие из рук еще всхлипывающей кассирши, и, оседлав свой мотоцикл, пустился вдогонку за комдивом.
Рогулькин проводил его взглядом и презрительно сплюнул:
— Перестраховщик... Ну ты чё там, успокоилась? Поехали, что ль... В банк все равно уже поздно, не хватало еще на обед опоздать.
Кассирша в последний раз хлюпнула носом, кивнула и послушно полезла в кабину.
P.S. Я до сих пор безмерно благодарна этому толстому смешливому прокурору. Если бы не он, неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба моих героев и моя собственная. Ведь как-никак это был всего второй день моей работы в должности инкассатора военторга и моя первая встреча с Юркой Хорошевским. Правда, знакомством ее назвать нельзя — нас тогда никто не удосужился представить друг другу, и я в тот день так и не узнала имени человека, в лицо которому выплеснула почти целый баллон отравы для тараканов.
А познакомились мы гораздо позже.
НОВЫЕ ПОГОНЫ СТАРЛЕЯ ХОРОШЕВСКОГО
По случаю присвоения очередных воинских званий старшим лейтенантам Горобцу и Хорошевскому было устроено грандиозное празднество. Молодежь смело ломала традиции, поэтому вместо рутинного стакана водки в дежурке батальона весь офицерский состав вместе с женами был приглашен на настоящий банкет в солдатской чайной. В истории чайной это был первый случай, когда ее полностью арендовали и закрывали на «спецобслуживание», а в истории батальона — первая пьянка, на которую были официально приглашены жены офицеров.
Сердце Файзуллаева тихо млело от простого военного счастья, когда он встречал в чайной своих подопечных. У них были трезвые, добрые, хорошие лица. Сияли ботинки, пуговицы и звезды на погонах раскидывали солнечных зайчиков. Боевые подруги, оживленные и взбудораженные предстоящим развлечением, озирали первый в своей жизни стол, в приготовлении которого им не пришлось принимать участия. Комбат разглядывал боевых подруг с не меньшим любопытством.
Ольга Горобец оказалась круглолицей курносой блондинкой с волосами, уложенными в высокую башнеподобную прическу. Она охотно хохотала, стреляла глазами и время от времени профилактически шептала своему мужу:
— Ты только, гад, попробуй напейся...
Валентина Хорошевская, не пользующаяся особой симпатией дамской части батальона, держалась в стороне, всем своим видом показывая, что она тут оказалась случайно. Ее можно было бы счесть даже красивой, если бы не примерзшее к лицу выражение крайнего неодобрения в адрес всего происходящего. Что-то еще в ее облике показалось Файзуллаеву странным, но он так и не смог определить, что именно.
Юля Шаброва, как только замполит представил ее комбату, вскинула брови и завела разговор о необходимости создания реально действующего женсовета. Говорила она так же профессионально, как и ее муж, и у Файзуллаева от ужаса зашевелились волосы.
Парами, группами и поодиночке личный состав батальона индифферентно прогуливался вокруг длинного стола, постепенно сужая круги. Сесть за стол первым никто не решался, а двум виновникам торжества как-то не пришло в голову выступить с соответствующим предложением. Сигнал подала массивная одышливая заведующая чайной. Она вышла из подсобки, на ходу натягивая шубу, и милостиво кивнула Файзуллаеву:
— Ну, господа офицеры, приступайте. Посуду не бить, песни не орать, на кухне не блевать. И имейте в виду — закрывать приду ровно в десять. Так что вы свои силы рассчитывайте.
Повторного приглашения не последовало. Произошла некоторая суматоха — кому-то не хватило стула, кто-то уселся сразу на два, кто-то перепутал жен, но постепенно все уладилось, и Файзуллаев официально зачитал текст приказа, завершив его призывом:
— А теперь, товарищи капитаны, прошу вас... По обычаю.
Обычаи Степа и Юрка знали хорошо и, судя по всему, эту процедуру уже не раз втайне отрабатывали. Вася Рукосуйко, поднаторевший в таких делах, поставил перед каждым по стакану водки, высыпал в каждый стакан по горсти звездочек и выжидательно уставился на свежеиспеченных капитанов. Те встали, сделали дружный выдох и под аплодисменты собравшихся выпили.
— Поздравляю вас, капитан Горобец, — Файзуллаев обошел стол и протянул Степе руку. Степа, ставший вдруг похожим на шаловливого хомяка, протянутую руку пожал и принялся выгребать из-за щек свои новые звездочки.
— Поздравляю вас, капитан Хорошевский, — комбат вместе с рукой обратился к Юрке. Но тот не расслышал. Он недоуменно разглядывал выложенные на ладонь звезды и пересчитывал их пальцем.
— Семь штук, — Юрка поднял на Файзуллаева округлившиеся глаза. — Одну проглотил, что ли?
— Точно семь? — Рукосуйко сунулся через плечо комбата и тоже пересчитал Юркины звездочки. — Семь... Юр, да ты не расстраивайся, может, это я обсчитался. В любом случае — скоро узнаешь. Давай лучше выпьем, а то времени мало осталось.
Юрка потерянно кивнул и полез на свое место за столом.
Как это обычно бывает, первый тост был выпит в официально-натянутой обстановке. Женщины боялись шокировать окружающих чрезмерным аппетитом или дурными манерами и зорко смотрели, чтобы их мужья не напились раньше времени. Мужчины вели деловые разговоры и презрительно игнорировали расставленные в шеренгу бутылки, страдая от невозможности выпить их сию же минуту и от необходимости уложиться в строго лимитированный отрезок времени.
Первыми вошли во вкус вечера дети: маленькая Иришка Горобец, восьмилетняя дочь замполита, взявшая на себя обязанности гувернантки, и двое конопатых рукосуек. Не прошло и четверти часа, как они уже с индейскими воплями бегали на четвереньках под столом. Постепенно атмосфера разрядилась окончательно. Господа офицеры, помня, что ровно в десять хозяйка заведения их разгонит, а продолжать праздник на морозе рискованно, напились с феноменальной быстротой. Жены отставали, но ненамного.
Файзуллаев потом с трудом мог вспомнить происходящее. Кажется, он с кем-то танцевал. Кажется, с Юлей Шабровой. И клятвенно обещал ей на следующий же день создать необыкновенно эффективный женсовет и назначить ее председателем. Потом они прямо на скатерти нацарапали повестку дня первого заседания. После этого Вася Рукосуйко клялся комбату в своем искреннем уважении и спрашивал его совета — дать или не дать кому-то в морду. Кому — Файзуллаев не понял, но посоветовал дать, что Вася тут же попытался исполнить. Правда, Шабров, который являлся объектом Васиных претензий, успел спрятаться за прилавок, где и задремал. Хорошевский приставал к Валентине с требованием немедленно сделать ему вскрытие — ему казалось, что злосчастная проглоченная звездочка уже бесчинствует в его организме. В ответ непростительно трезвая Валентина обозвала его нехорошим словом, надела пальто и ушла домой, хлопнув дверью. Двое молодых лейтенантов, не в силах успеть за ходом событий, сидели в уголке и пересказывали друг другу содержание своих дипломных работ.
Выпивка закончилась без четверти десять. Вася не без сожаления известил об этом товарищей и печально разлил по стаканам последнюю бутылку. Дети уже спали на ворохе бушлатов и шуб.
Файзуллаев понял, что за ним, как за командиром всего этого бардака, должно остаться последнее слово. Он встал и надолго задумался, пытаясь это слово вспомнить. Двадцать пар глаз смотрели ему в лицо, готовые внимать. Комбат вспомнил все поздравительно-парадные речи, которые ему приходилось слышать, и начал:
— Товарищи! От лица командования... То есть мы с вами прекрасно провели время... Короче... Я выражаю искреннюю благодарность тем, кто нас здесь собрал. Тем, кто, так сказать, способствовал еще большему сплочению рядов...
— Ик... — громко произнес Степа.
— Капитан Горобец, — строго отозвался Файзуллаев, — я вам слова не давал... Так вот, сплочению наших рядов перед лицом... перед лицом...
— Ик... — повторил Степа.
— Капитан Горобец, я дам вам слово, подождите немного. И также большое спасибо тем, кто в периоды даже самых тяжелых испытаний остается... — «Боже, что я несу!» — подумал Файзуллаев. — Тем, кто остается нашими верными боевыми подругами... Женами, так сказать...
Присутствующие кивали и одобрительно улыбались, словно слышали этот набор штампов впервые.
— А теперь вам слово. Вы ведь хотели что-то сказать? — Комбат попытался указать пальцем на Степана и не попал. Горобец и сидящий напротив него Вася Рукосуйко с невероятной скоростью менялись местами, словно наперстки в известной игре. Файзуллаев покачнулся, ухватился покрепче за спинку стула и зафиксировал указующую длань на прапорщике.
— Я? — растерялся Вася. — Я хотел сказать? Ну ладно, я скажу.
— Ик... — еще раз произнес Степа. Против внеочередного предоставления слова прапорщику Рукосуйко он не возражал, потому что сам сказать все равно уже ничего не мог.
Василий медленно и аккуратно поднял над стулом свое массивное тело, проследил, чтобы наполненный прозрачной жидкостью стакан остановился точно на уровне погона, и принялся произносить речь.
— Я полностью поддерживаю предыдущего оратора, — Вася улыбнулся Хорошевскому, — и от себя хочу добавить. Мы вот тут про жен говорили... Баб здесь действительно много.
И все — одна к одной, — Вася улыбнулся всем присутствующим, не пытаясь плавающим взглядом выделить из них так называемых «баб», — Но самая... Самая лучшая жена...
— У командира! — безапелляционно пискнула Юля Шаброва. Замполит дернул ее за рукав, она кинула ему дерзкий взгляд «от такого слышу» и отвернулась.
Рукосуйко медленно, стараясь не разлить жидкость из стакана, повернулся всем корпусом в Юлину сторону, тщательно вытянул руку и погрозил пальцем:
— Ни х***, — очень серьезно произнес прапорщик, — Самая лучшая жена у капитана Горобца!
Васина жена Надежда прыснула, у остальных со скрежетом перекосило лица. Раскрасневшаяся Ольга Горобец, сияя, вертела во все стороны своей башней и толкала в бок Степана.
Если бы не заведующая чайной, явившаяся, как и обещала, ровно в десять, саперный батальон никогда бы не разошелся по домам. Огромного труда стоило разобраться, кто из офицеров какому бушлату соответствует. Потом произошла небольшая путаница с женами. В конце концов батальон вместе с женами, детьми и командиром, высыпал на улицу. Заведующая проводила их взглядом, похожим на брошенный в спину кирпич.
Первым от компании оторвался зампотех Серебряков. Потоптавшись немного на пороге чайной, он махнул рукой и ушел ночевать в казарму. Остальные, тесной кучкой добравшись до жилой части городка, понемногу рассосались по своим домам. Последними расстались Файзуллаев, Горобцы и Юрка. Они долго прощались у подножия постамента с сувенирным танком в натуральную величину, после чего пути их разошлись. Степа с Ольгой нырнули в свой подъезд, Хорошевский затопал направо по аллее к своей пятиэтажке, а Файзуллаев, которому идти было дальше всех, неспешно побрел прямо.
Сердце Файзуллаева тихо млело от простого военного счастья, когда он встречал в чайной своих подопечных. У них были трезвые, добрые, хорошие лица. Сияли ботинки, пуговицы и звезды на погонах раскидывали солнечных зайчиков. Боевые подруги, оживленные и взбудораженные предстоящим развлечением, озирали первый в своей жизни стол, в приготовлении которого им не пришлось принимать участия. Комбат разглядывал боевых подруг с не меньшим любопытством.
Ольга Горобец оказалась круглолицей курносой блондинкой с волосами, уложенными в высокую башнеподобную прическу. Она охотно хохотала, стреляла глазами и время от времени профилактически шептала своему мужу:
— Ты только, гад, попробуй напейся...
Валентина Хорошевская, не пользующаяся особой симпатией дамской части батальона, держалась в стороне, всем своим видом показывая, что она тут оказалась случайно. Ее можно было бы счесть даже красивой, если бы не примерзшее к лицу выражение крайнего неодобрения в адрес всего происходящего. Что-то еще в ее облике показалось Файзуллаеву странным, но он так и не смог определить, что именно.
Юля Шаброва, как только замполит представил ее комбату, вскинула брови и завела разговор о необходимости создания реально действующего женсовета. Говорила она так же профессионально, как и ее муж, и у Файзуллаева от ужаса зашевелились волосы.
Парами, группами и поодиночке личный состав батальона индифферентно прогуливался вокруг длинного стола, постепенно сужая круги. Сесть за стол первым никто не решался, а двум виновникам торжества как-то не пришло в голову выступить с соответствующим предложением. Сигнал подала массивная одышливая заведующая чайной. Она вышла из подсобки, на ходу натягивая шубу, и милостиво кивнула Файзуллаеву:
— Ну, господа офицеры, приступайте. Посуду не бить, песни не орать, на кухне не блевать. И имейте в виду — закрывать приду ровно в десять. Так что вы свои силы рассчитывайте.
Повторного приглашения не последовало. Произошла некоторая суматоха — кому-то не хватило стула, кто-то уселся сразу на два, кто-то перепутал жен, но постепенно все уладилось, и Файзуллаев официально зачитал текст приказа, завершив его призывом:
— А теперь, товарищи капитаны, прошу вас... По обычаю.
Обычаи Степа и Юрка знали хорошо и, судя по всему, эту процедуру уже не раз втайне отрабатывали. Вася Рукосуйко, поднаторевший в таких делах, поставил перед каждым по стакану водки, высыпал в каждый стакан по горсти звездочек и выжидательно уставился на свежеиспеченных капитанов. Те встали, сделали дружный выдох и под аплодисменты собравшихся выпили.
— Поздравляю вас, капитан Горобец, — Файзуллаев обошел стол и протянул Степе руку. Степа, ставший вдруг похожим на шаловливого хомяка, протянутую руку пожал и принялся выгребать из-за щек свои новые звездочки.
— Поздравляю вас, капитан Хорошевский, — комбат вместе с рукой обратился к Юрке. Но тот не расслышал. Он недоуменно разглядывал выложенные на ладонь звезды и пересчитывал их пальцем.
— Семь штук, — Юрка поднял на Файзуллаева округлившиеся глаза. — Одну проглотил, что ли?
— Точно семь? — Рукосуйко сунулся через плечо комбата и тоже пересчитал Юркины звездочки. — Семь... Юр, да ты не расстраивайся, может, это я обсчитался. В любом случае — скоро узнаешь. Давай лучше выпьем, а то времени мало осталось.
Юрка потерянно кивнул и полез на свое место за столом.
Как это обычно бывает, первый тост был выпит в официально-натянутой обстановке. Женщины боялись шокировать окружающих чрезмерным аппетитом или дурными манерами и зорко смотрели, чтобы их мужья не напились раньше времени. Мужчины вели деловые разговоры и презрительно игнорировали расставленные в шеренгу бутылки, страдая от невозможности выпить их сию же минуту и от необходимости уложиться в строго лимитированный отрезок времени.
Первыми вошли во вкус вечера дети: маленькая Иришка Горобец, восьмилетняя дочь замполита, взявшая на себя обязанности гувернантки, и двое конопатых рукосуек. Не прошло и четверти часа, как они уже с индейскими воплями бегали на четвереньках под столом. Постепенно атмосфера разрядилась окончательно. Господа офицеры, помня, что ровно в десять хозяйка заведения их разгонит, а продолжать праздник на морозе рискованно, напились с феноменальной быстротой. Жены отставали, но ненамного.
Файзуллаев потом с трудом мог вспомнить происходящее. Кажется, он с кем-то танцевал. Кажется, с Юлей Шабровой. И клятвенно обещал ей на следующий же день создать необыкновенно эффективный женсовет и назначить ее председателем. Потом они прямо на скатерти нацарапали повестку дня первого заседания. После этого Вася Рукосуйко клялся комбату в своем искреннем уважении и спрашивал его совета — дать или не дать кому-то в морду. Кому — Файзуллаев не понял, но посоветовал дать, что Вася тут же попытался исполнить. Правда, Шабров, который являлся объектом Васиных претензий, успел спрятаться за прилавок, где и задремал. Хорошевский приставал к Валентине с требованием немедленно сделать ему вскрытие — ему казалось, что злосчастная проглоченная звездочка уже бесчинствует в его организме. В ответ непростительно трезвая Валентина обозвала его нехорошим словом, надела пальто и ушла домой, хлопнув дверью. Двое молодых лейтенантов, не в силах успеть за ходом событий, сидели в уголке и пересказывали друг другу содержание своих дипломных работ.
Выпивка закончилась без четверти десять. Вася не без сожаления известил об этом товарищей и печально разлил по стаканам последнюю бутылку. Дети уже спали на ворохе бушлатов и шуб.
Файзуллаев понял, что за ним, как за командиром всего этого бардака, должно остаться последнее слово. Он встал и надолго задумался, пытаясь это слово вспомнить. Двадцать пар глаз смотрели ему в лицо, готовые внимать. Комбат вспомнил все поздравительно-парадные речи, которые ему приходилось слышать, и начал:
— Товарищи! От лица командования... То есть мы с вами прекрасно провели время... Короче... Я выражаю искреннюю благодарность тем, кто нас здесь собрал. Тем, кто, так сказать, способствовал еще большему сплочению рядов...
— Ик... — громко произнес Степа.
— Капитан Горобец, — строго отозвался Файзуллаев, — я вам слова не давал... Так вот, сплочению наших рядов перед лицом... перед лицом...
— Ик... — повторил Степа.
— Капитан Горобец, я дам вам слово, подождите немного. И также большое спасибо тем, кто в периоды даже самых тяжелых испытаний остается... — «Боже, что я несу!» — подумал Файзуллаев. — Тем, кто остается нашими верными боевыми подругами... Женами, так сказать...
Присутствующие кивали и одобрительно улыбались, словно слышали этот набор штампов впервые.
— А теперь вам слово. Вы ведь хотели что-то сказать? — Комбат попытался указать пальцем на Степана и не попал. Горобец и сидящий напротив него Вася Рукосуйко с невероятной скоростью менялись местами, словно наперстки в известной игре. Файзуллаев покачнулся, ухватился покрепче за спинку стула и зафиксировал указующую длань на прапорщике.
— Я? — растерялся Вася. — Я хотел сказать? Ну ладно, я скажу.
— Ик... — еще раз произнес Степа. Против внеочередного предоставления слова прапорщику Рукосуйко он не возражал, потому что сам сказать все равно уже ничего не мог.
Василий медленно и аккуратно поднял над стулом свое массивное тело, проследил, чтобы наполненный прозрачной жидкостью стакан остановился точно на уровне погона, и принялся произносить речь.
— Я полностью поддерживаю предыдущего оратора, — Вася улыбнулся Хорошевскому, — и от себя хочу добавить. Мы вот тут про жен говорили... Баб здесь действительно много.
И все — одна к одной, — Вася улыбнулся всем присутствующим, не пытаясь плавающим взглядом выделить из них так называемых «баб», — Но самая... Самая лучшая жена...
— У командира! — безапелляционно пискнула Юля Шаброва. Замполит дернул ее за рукав, она кинула ему дерзкий взгляд «от такого слышу» и отвернулась.
Рукосуйко медленно, стараясь не разлить жидкость из стакана, повернулся всем корпусом в Юлину сторону, тщательно вытянул руку и погрозил пальцем:
— Ни х***, — очень серьезно произнес прапорщик, — Самая лучшая жена у капитана Горобца!
Васина жена Надежда прыснула, у остальных со скрежетом перекосило лица. Раскрасневшаяся Ольга Горобец, сияя, вертела во все стороны своей башней и толкала в бок Степана.
Если бы не заведующая чайной, явившаяся, как и обещала, ровно в десять, саперный батальон никогда бы не разошелся по домам. Огромного труда стоило разобраться, кто из офицеров какому бушлату соответствует. Потом произошла небольшая путаница с женами. В конце концов батальон вместе с женами, детьми и командиром, высыпал на улицу. Заведующая проводила их взглядом, похожим на брошенный в спину кирпич.
Первым от компании оторвался зампотех Серебряков. Потоптавшись немного на пороге чайной, он махнул рукой и ушел ночевать в казарму. Остальные, тесной кучкой добравшись до жилой части городка, понемногу рассосались по своим домам. Последними расстались Файзуллаев, Горобцы и Юрка. Они долго прощались у подножия постамента с сувенирным танком в натуральную величину, после чего пути их разошлись. Степа с Ольгой нырнули в свой подъезд, Хорошевский затопал направо по аллее к своей пятиэтажке, а Файзуллаев, которому идти было дальше всех, неспешно побрел прямо.