Пантелей Марценюк. Над Бугом-рекой

   После осени приходила зима. В зимнее время, непродолжительные дни и длинные вечера, коротали за подготовкой пряжи, изготовлением холста, подготовкой табака для продажи и хлопотами по уходу за хозяйством – коровами, лошадьми, свиньями. Больше работы, конечно, приходилось на, старшего от меня на четыре года, брата Федора. Зимой отец нанимался вывозить свеклу на сахарный завод в поселке Гнивань и на другие работы.
   Приближалось Рождество и Новый год. Припоминаю празднования Рождества и Нового года в кругу нашей семьи. К этим праздникам родители готовились заранее, за всеми традициями глубинного украинского села. К родителям сходилась вся семья – приходила сестра Елизавета с мужем и детьми, родственники со стороны отца и матери. Это для всех были очень радостные и праздничные дни, дни воспоминаний событий ушедшего года, дни построения планов на следующий год, который принесет благосостояние и обогащение семьи в материальном и духовном планах.
   В эти дни происходила божественная служба в церкви. Хотя после революции власть не очень приветствовала церковные традиции, тем не менее, в особенности на Рождество, все село собиралось на божью службу, внимательно слушали проповеди священника и перепевы певчих. От этих небесных звуков, от сизоватого дыма ладана, который стлался по всей церкви, распространяясь среди людей, которые стояли на коленях, становилось хорошо и легко на душе.
   Мы, дети, использовали вечер перед Рождеством Христовым для того, чтобы обойти всех близких родственников, развлечься и напосевать всякого объедения и немного денег. Мы собирались у ватаги надевали одежду и маски разных животных, например, козы, волка, Кощея Бессмертного и шли по селу засевать, петь песен и колядки. В руках несли украшенное игрушками, лентами и колокольчикам дерево, так называемую коляду. Село было не очень большое и за час – полтора мы обходили всех родственников и других знакомых, засеяв их входные помещения отборным пшеничным зерном. Вплоть до утра по селу раздавались разговоры, песни, восклицания, смех – село гуляло.
   Рождественские праздники переходили в Водохреще. Для этого на одном с прудов вырезали изо льда бруски и составляли из них крест, обливали тот крест водой. Когда мороз крепко-накрепко соединял бруски между собой, их красили настойкой из красной свеклы, и крест приобретал праздничный вид. Потом священник освящал воду в проруби. После освящения каждый набирал из проруби в сосуд воду и приносил ее домой. С окончанием праздников охотники расстреливали коляду из ружей.
   Получив, в период НЕПа, дополнительные земельные наделы за счет земель помещиков и ослабление поборов, вследствие отмены продразверстки, крестьяне трудились на этой земле, не покладая рук. Появилось изобилие продуктов и товаров первой необходимости. Родители уже имели возможность покупать нам одежду, обувь и прочие вещи. Средства для покупок получали, в основном, за счет выращивания и реализации табака.
   Некоторые семьи в нашем селе имели намного больше земли, сравнительно с нашей семьей. Размеры наделов достигали шести-десяти гектаров. Тем не менее, не все они имели при этом достаточный уровень жизни, что объяснялось небрежным отношением к возделыванию земли. Такие хозяева собирали низкие урожаи и с течением времени их стали относить к беднякам. К сожалению, власть уважала таких «бедных» людей и защищала их интересы.
   В большинстве семей таких «бедняков» с утра до вечера процветало пьянство, безделье и разбазаривание. Вследствие этого к весне они оставались без семян и продуктов, отдавая землю для возделывания в аренду другим. В дальнейшем коллективизация, к сожалению, была ориентирована именно на таких «бедняков», а по отношению к зажиточным крестьянам проводилась политика преследования.

1.5. Коллективизация

   Практически политика коллективизации в нашем селе началась в двадцать восьмом году, когда начали организовывать колхозы. Крестьянам было тяжело расставаться с приобретенными потом и кровью землей, реманентом для ее возделывания, лошадьми. Это лишало крестьян личного источника благосостояния. Такая политика порождала несправедливость в подходах к перераспределению общественно выработанного продукта. В некоторых, в особенности вчерашних «бедняков» возникало желание поменьше работать, но побольше получать. Порождались подхалимство, пьянство, желание попасть в ряды руководящей партии, что давало возможность получения руководящих постов и гарантий дальнейшего безделья.
   На это время сестра Лариса тоже вышла замуж в соседнее село Никифоровцы за местного жителя Василенко Кирилла. В них в дальнейшем родилось двое детей – сын и дочь Раиса (сын погиб на фронте во время Великой Отечественной войны, а дочь Раиса умерла 23 июня 2003 году в возрасте семидесяти пяти лет). На хозяйстве работали брат Федор и сестра Вера. Я же в это время до тридцатого года учился в школе в Тыврове.
   Колхоз в нашем селе организовался на базе хозяйства профессора Попова. Заявления о вступлении в колхоз подало тринадцать семей крестьян. Первым из нашей семьи подал заявление в колхоз брат Федор. В колхоз он вступил один, а родители определенное время продолжали работать в своем хозяйстве.
   Новообразованному колхозу дали в кредит трактор «Фордзон» американского производства. Первым трактористом на этом тракторе был наш далекий родственник Марценюк Порфир Несторович. Хорошо помню, с каким любопытством встречали в селе появление Порфира на тракторе. Посмотреть на эту новость сбегались жители всего села. Дети, опережая друг друга, бежали впереди трактора, а за ним гурьбой шли взрослые. Тот, кто был в доме, выходил на дорогу и присоединялся к толпе.
   Где-то через год, после появления трактора, Федор вместе с Василием Карпенко (братом Антона) пошел на курсы трактористов и в дальнейшем работал на этом тракторе, обрабатывая колхозную землю. Иногда я выносил брату в поле обод и имел возможность покататься на том тракторе. Для меня это приносило невиданное до сих пор удовольствие.
   На начальном этапе коллективизации желающих вступить в колхоз было немного. Люди не очень радушно реагировали на агитацию уполномоченных райкомов и сельского актива. Чтобы заставить подавать заявления о вступлении к колхозу выгадывали разнообразные поощрительные мероприятия в виде дополнительных налогов зерном и деньгами. Если первый раз это не действовало, то накладывали дополнительные налоги вторично, в третий раз… А если и это не помогало – выдворяли из жилья, раскрывали крышу из жести или черепицы и конфисковывали, или выселяли в Сибирь.
   Я сам процесса выселения не видел, но мне рассказывали очевидцы о том, как выселяли одного из так называемых «кулаков». Он попал в список тех, кто подлежат выселению только за то, что имел добротный дом, покрытый металлической жестью. На то время это считалось довольно большой роскошью. Когда поступило распоряжение о выселении к его дому пришли сельские активисты, которые начали заглядывать во все уголки, брали на испуг семью и наконец приказали всем забираться прочь из дома.
   – Забирайтесь. Это дом уже не ваш! – кричали они.
   Жена этого «кулака» сопротивлялась и со своего дома выходить не хотела. Тогда ее взяли под руки и вывели во двор. Она кричала:
   – Дайте нам здесь перезимовать! Куда же нам деваться с маленькими детьми и старыми родителями? Дети, не выходите из дома!
   Дети уцепились руками у скамьи, кричали и отказывались выходить. Тогда милиционеры и активисты начали их выносить во двор, одного за другим, сначала детей, потом и стариков. После этого всех посадили на подводы, разрешив взять с собой только самое необходимое, и отправили в уездный городок Брацлав для переселения в Сибирь.
   В Сибирь выселяли и тех крестьян, которые было просто сильными хозяевами, имели по восемь-десять гектаров земли и удачно ее обрабатывали. Их часто тоже относили к «кулакам». Здания, скот, реманент и землю забирали в колхоз, а семьи высылали. К таким изгнанникам попали наши односельчане Платон Ковальчук, Кирилл Марценюк и некоторые другие. После проведения такой наглядной агитации вступление в колхоз стало массовым.
   Для проведения коллективизации и контроля за ее ходом в село периодически присылали уполномоченных уездного (а потом районного) комитетов большевистской партии. Они же давали указания относительно сроков посева, возделывания и сбора урожая. Среди уполномоченных были и такие, что не имели малейшего понятия в деле обработки земли. Поэтому часто – густо, сеяли в неподготовленный, или не прогретый весенний грунт и соответственно получали низкие урожаи. К выполнению функций таких уполномоченных привлекали и актив села – заведующего сельским клубом, председателя сельского совета, медицинских работников, учителей, и т. п… Они должны были проводить агитационную работу среди крестьян в пользу коллективного метода возделывания земли и распределения результатов. Тем не менее, такая агитация была малоэффективной вследствие того, что оплата работы в колхозе была мизерной. В то же время крестьяне должны были платить налоги натурой (мясо, молоко, яйца) из своего подсобного хозяйства.
   Мои родители вступили в колхоз только в тридцатом году. К тому времени отцу было уже шестьдесят. Они отдали реманент, телеги, коня. Я, закончив Тывровскую семилетнюю школу, тоже начал работать в колхозе ездовым. Вывозил навоз на поля, пахал землю, сеял. За каждый день работы получал от бригадира запись «1» в книжке колхозника. Эту единицу мы называли палочкой. Не припоминаю, чтобы за заработанные трудовые «палочки» я получал деньги, или что-то другое. Когда заканчивались жатва и обмолачивали хлеб, то его почти весь из села вывозили, и ничего было выдавать на трудодни. Если что-то и выдавали, то это ограничивалось сотней – второй граммов на трудодень. Такую колхозную барщину я отбывал к лету тридцать первого года. Отсутствие какой-либо перспективы в такой работе заставила брата Федю, а потом и меня призадуматься над своим будущим.

Часть вторая: В людях

2.1. Годы больших ожиданий

   Работая в колхозе, от своих товарищей-ровесников услышал, что в уездном городке Брацлав открыто фабрично заводское училище (ФЗУ) от Макеевского коксохимического завода, который на Донбассе. В этом училище готовили автомехаников. Посоветовавшись с родителями, я решил продолжить свое образование по этой специальности. Курс обучения должен был составлять три года. Однако проучились мы в том училище лишь один год. За это время нас учили слесарному делу, работе на фрезерном и токарном станках.
   В середине тридцать второго года учеников собрали и объявили, что завод, который финансировал училище, отказался от его содержания и обучение на этом заканчивается. Нам провели аттестацию из пройденного курса, присвоили рабочие разряды, выдали соответствующие документы и направили на этот завод на работу.
   Не все поехали по направлениям, так как это было довольно далековато от дома, да и специальности, на которую пришли учиться, мы не получили. Однако часть учеников решили поехать, собрался и я. К тому времени, это было единственной возможностью вырваться из того своеобразного закрепощения, которое возникло в сельской местности после начала коллективизации.
   Приехали мы в Макеевку. Город был для нас новым, раньше не виданным миром с его черным воздушным смогом, заводским гамом и человеческой суетой на улицах. Город был металлургическим, заводы имели великое множество сталеплавильных и коксохимических печей. Все это горело, плавилось и выбрасывало у воздуха тучи черного угарного дыма. Такая обстановка была очень непривычна для сельского парня и оказала на меня неприятное и печальное впечатление.
   Однако деваться было никуда и пришлось вступить в ряды рабочего класса. Поселили нас в заводское общежитие барачного типа. В том бараке, где мы проживали, стоял посредине длинный деревянный стол и вокруг него до десяти железных коек. Кормили нас в заводской столовой.
   Работать пришлось на строительстве нового коксохимического цеха. Выполняли мы подсобные работы по монтажу трубопроводов. Для этого набивали трубы сухим песком, нагревали отдельные их участки до красного состояния и сгибали в этих участках. Потом нарезали резьбу на концах труб и соединяли по предоставленным чертежам. Для нас, еще почти подростков это была утомительная и скучная работа. Главное же было в том, что на нас никто не обращал внимания, как на детей, которые впервые столкнулось с такой работой и в таких условиях.
   Приблизительно через месяц после приезда наша группа потихоньку по два, по три человека начала уменьшаться. Появилось соответствующее расположение духа и у меня. Получив очередную зарплату, мы вдвоем с таким же парнем из Брацлавського уезда незаметно собрались, взяли билеты на поезд и поехали домой. Это была осень тридцать второго года.
   Отец не очень был доволен моим появлением и тем, что я возвратился снова к рабской работе в колхозе. Это была действительно, как в годы барщины, только теперь не господский, а колхозный есаула Ребрик Иван ежедневно подходил под наши ворота и кричал, чтобы идти на работу. Я ждал возможности, чтобы снова оставить эту барщину.
   Такая возможность появилась, когда ввели обязательное четырехкласное образование и начали набор на курсы учителей начальных классов. У меня было семилетнее образование, а потому я полностью подходил под требования к таким курсантам, иначе сельский совет не выдал бы необходимых документов. А без бумажки, ты букашка, как говорит народная мудрость.
   Я успешно сдал вступительные зачеты и был зачислен на трехмесячные курсы учителей начальной школы при Немировской педагогической школе. Закончив эти курсы, в конце тридцать второго года, получил назначение на работу в начальную школу села Ярышивка. Село это находится где-то за пятнадцать километров от города Винницы, рядом с железнодорожными путями Юго-Западной железной дороги. Школа находилась в центре села, и размещалась, как и в моем родном селе, в помещении бывшего помещичьего дома. Проработал я в этой школе всего два месяца и в дальнейшем решил продолжить обучение.
   В то время при Тульчинском педучилище открылись одногодичные педагогические курсы. Я снова сдал экзамен и был на них зачислен. Наступал голодный тридцать третий год.

2.2. Голод тридцать третьего года

   Учась на педагогических курсах, я постоянно поддерживал связь с родителями, помогал им в работе, они помогали мне продуктами, хотя их возможности были уже ограничены вступлением в колхоз. Мой отец был против поголовной коллективизации, он говорил, что она разрушит село, что большевистские уполномоченные не имеют понятия о том, как вести сельское хозяйство. Даже бывшие помещики, типа Врублевского, вели хозяйство намного лучшее, чем советские чиновники.
   Однако властью вопрос было поставлено так – или крестьяне вступят в колхозы, или их выселят из домов и депортируют из Украины, как классово вражеский элемент «кулаков». На середину тридцать второго года три-четверти крестьянских индивидуальных хозяйств были принудительно-добровольно влито в коллективные хозяйства. Дополнительно была внедрена паспортная система, которая к минимуму ограничивала свободу передвижения. Крестьянам паспорта выдавали только в случае необходимости их переселения, выезда на работу, или обучения. Получить паспорт на селе в других случаях было крайне тяжело.
   В тридцать втором году возникли довольно неблагоприятные погодные условия и задачи государства по хлебозаготовке крестьяне недовыполнили. Сталин обвинил руководителей Украины, в том, что они покрывают крестьян в пику интересам пятилетки. «Борьба за хлеб – это борьба за социализм», – говорил «большой» вождь. По его распоряжению в августе тридцать второго года был повышен натуральный налог для колхозов. Его увеличивали еще дважды – в октябре и в начале тридцать третьего года. Выполнить этот налог было практически невозможно, хотя из колхозных амбаров выгребли все полностью.
   В некоторых селах местные безголовые холуи-активисты решили выполнить этот налог за счет запасов местного населения полученных из подсобных хозяйств. Они ходили от дома к дому и забирали продовольствие – муку, пшеницу, ячмень и все другое. Забирали даже картофель и свеклу из погребов. Людям не доверяли, искали везде, переворачивали все, долбили ямы в полах, разрушали печи. И так от дома к дому, выметая все чисто.
   Инструкция этим активистам ЦК Компартии Украины устами Станислава Косиора была такая: «Кулаки хотят уничтожить наше советское правительство костлявой рукой голода. Мы обернем эту костлявую руку на горло кулаков». По распоряжению ЦК районные и сельские агитаторы собирали собрания, на которых говорили:
   – Несите зерно! Отдавайте продовольствие! Рабочим нечего кушать! Гитлер воцарился в Германии. Японцы наступают на Маньчжурию! Наша родина окружена врагами.
   Они кричали это на собраниях, ходили по домам и грозили:
   – Любой, кто не сдаст зерно, пусть приготовится к тому, что его не минет карающая рука диктатуры пролетариата.
   Забирали все подряд, за утаивание хлеба и другого продовольствия наказывали. Наказание применяли даже к детям, так бывало, что активисты ловили на полях детей, которые срезали колоски пшеницы, чтобы съесть недозрелые зерна. Приказ сталинского правительства был такой: наказывать любого, даже смертью.