Страница:
И слово свое сдержал. Речь Черномырдина в Совмине выслушали молча. Реакция остальных членов правительства была недоуменной. И вдруг слово взяла Александра Бирюкова, зампред Совмина, курировавшая легкую промышленность.
– Я выслушала все, что сейчас докладывал министр, – так вспоминает сейчас ее слова Черномырдин, – и я ничего не поняла из того, что он говорил. Но хочу сказать: а почему бы нам не попробовать? Чего мы боимся? Мы его хорошо знаем. К нему никогда никаких претензий не было. Если у него не получится – мы ему голову оторвем и вернем все на свои места.
Совету министров СССР оставалось существовать меньше двух лет, самому Советскому Союзу оставалось существовать меньше двух лет. А члены президиума верили, будто могут еще кому-то оторвать голову и что-то вернуть на свои места. На самом деле они не могли уже ничего. Вскоре после того как Газпром перестал быть министерством, председатель Совета министров СССР Рыжков выступил на заседании Верховного совета и заявил с трибуны, что все цены в СССР искусственно занижены, и их нужно повысить минимум в два раза, а на хлеб – и вовсе в три. В считанные часы по всей стране товары пропали с прилавков. В стране была введена карточная система. А 26 декабря 1990 года 61-летний Рыжков ушел на пенсию. На посту советского премьера его сменил Валентин Павлов. Павлов в надежде справиться с экономическим кризисом попытался было провести денежную реформу, но выйти из кризиса реформа не помогла, а только озлобила людей, потерявших на этой реформе деньги.
Советский Союз довольно быстро распадался. Правительства многих республик откровенно саботировали решения союзного кабинета министров, объявляя их вмешательством в свои внутренние дела. Только Газпром пока еще надежно контролировал все свои трубы и месторождения на территории всего СССР.
19 августа 1991 года советская власть предприняла последнюю попытку сохранить себя. Вице-президент СССР Янаев, председатель КГБ Крючков и министр обороны Язов попытались совершить переворот и отстранить от власти президента СССР Михаила Горбачева. Их поддержал и премьер Павлов. Попытка провалилась, причем противостоял заговорщикам не президент Горбачев, взятый под домашний арест на своей крымской даче, а президент России Борис Ельцин, сумевший организовать сопротивление на улицах Москвы и получивший поддержку народа, а потом и армии.
Фактически с этого момента Советский Союз перестал существовать вместе со всеми своими министерствами. Юридически Советский Союз перестал существовать в декабре 1991 года, когда президенты России и Украины Борис Ельцин и Леонид Кравчук и председатель Верховного совета Белоруссии Станислав Шушкевич подписали Беловежское соглашение.
Газпром, добывавший больше 800 миллиардов кубометров газа в год и занимавший первое место в мире по объемам добычи, имевший сеть газопроводов длиною 160 тысяч километров, владевший 350 компрессорными станциями, 270 промысловыми установками комплексной подготовки газа, несколькими тысячами скважин и десятками подземных хранилищ, потерял треть трубопроводов, треть месторождений и четверть мощности компрессорных станций.
Но – в отличие от Советского Союза и любого из его министерств – продолжал существовать.
Глава 2
В машиностроении, например, по словам Чубайса, каждый директор завода чувствовал себя независимым хозяином, этаким удельным князьком. В нефтянке – то же самое. Директор крупного завода, директор нефтедобывающего управления был царем и богом в своем регионе. Директора заводов и добывающих управлений поначалу сопротивлялись приватизации, но все же были разрознены и поэтому рано или поздно побеждены. Газпром – другое дело. Газпром стоял как крепость. Нефть, улыбается Чубайс, можно, грубо говоря, налить в ведро, унести с месторождения и продать. Составляющие же Газпром четыре океана газа и двенадцать магистральных газопроводов связаны в единую систему и не могут существовать друг без друга. Газ никак нельзя продать по частям. Газ, в отличие от довольно инертной нефти, летуч и легок, он только и ждет малейшего нарушения технологии, малейшей щели в трубе или малейшей несогласованности транспортировщиков, чтобы вырваться наружу и взорваться. Империя Газпрома целиком контролируется с центрального пульта в главном офисе в Москве, то есть – председателем правления.
Поэтому реформа, которую должен был предложить 30 мая на заседании правительства Лопухин, касалась пока только нефтяников. Совещание у Лопухина продолжалось накануне всю ночь. В совещании принимал участие заместитель министра Михаил Ходорковский, тогда еще банкир, но, видимо, уже решивший заняться нефтью, и «нефтяные генералы», тогда еще директора, а в будущем – владельцы нефтяных компаний. В сущности, они понимали неизбежность того, что нефтяная отрасль разделится на множество частных предприятий, а нефтепровод не достанется ни одному из них. Никто из «нефтяных генералов» не имел сил тогда контролировать всю нефтяную отрасль, как Черномырдин контролировал газовую. Они смирились с приватизацией, реформа Лопухина с теми или иными оговорками предлагала им стать владельцами добывающих управлений, которыми до 30 мая эти люди только руководили. На заседании правительства предполагалось принять концепцию, и все понимали, что потом еще надо будет воплотить эту концепцию в жизнь, реформировать по ней каждое добывающее управление, и каждый раз с боем.
А пока что к утру 30 мая доклад был готов и согласован. Лопухин сидел в Георгиевском зале Кремля, где тогда проходили заседания правительства, и на столе перед министром лежала пухлая папка доклада. Все правительство было в полном сборе, включая и.о. премьер-министра Егора Гайдара. Но по закону правительство тогда возглавлял президент, премьер-министр только замещал его. И заседание 30 мая должен был проводить президент Ельцин лично. Все ждали президента.
Президент же был совсем недалеко, за дверью, в маленьком кабинете, который отводился главе государства рядом с залом заседаний правительства. Президент сидел в кресле. Открылась дверь. Не та, что вела в зал заседаний, а та, что вела в коридор. Из коридора вошел вызванный накануне Ельциным председатель правления Газпрома Виктор Черномырдин.
– Виктор Степанович, – сказал президент. – Я решил отправить в отставку министра Лопухина и назначить вас на его место.
Они были давно знакомы, еще с советских времен, еще в Свердловске, где Ельцин руководил строительным управлением, а Черномырдин – газотранспортным. Как принято было у советских руководителей, они обращались друг к другу на «ты», но по имени-отчеству. Однако, став президентом новой России, Ельцин бросил эту советскую манеру и ко всем обращался на «вы». Черномырдин к Ельцину тоже обращался на «вы» – президент все-таки.
Сейчас Виктор Черномырдин рассказывает эту историю так, будто был готов к предложению Ельцина. Сейчас он объясняет свою тогдашнюю готовность тем, что Владимир Лопухин был заведомо слабым министром. По слова Черномырдина, Лопухин стал министром случайно. Будто бы однажды ночью Лопухину позвонил один из соратников Ельцина Александр Шохин и спросил: «Володя, хочешь быть министром?» Шохин, правда, отрицает факт этого ночного звонка, но никто не отрицает факта, что карьеры в то время действительно делались вот так, одним телефонным звонком.
Впрочем, Егор Гайдар утверждает, что предложенная Лопухиным реформа нефтяной отрасли была разумной, грамотной и, главное, была воплощена в жизнь. Благодаря этой реформе, добыча нефти, которая в 91 и 92 годах падала на 60 миллионов тонн в год, стала расти. Тогда как добыча Газпрома, избежавшего Лопухинской реформы, почти не менялась в 90-е годы, а сейчас падает. Гайдар объясняет это тем, что частный собственник эффективнее государства. И еще Гайдар говорит, что Черномырдин не потому так спокойно отнесся к президентскому предложению, что считал Лопухина слабым министром, а потому, что заранее был предупрежден о сути президентского предложения.
– Я не знаю, – пожимает плечами Гайдар, – кто уговорил Бориса Николаевича сменить Лопухина на Черномырдина. Это до сих пор остается для меня загадкой.
Черномырдин вышел из президентского кабинета и пошел по коридору, огибая огромный зал заседаний, чтобы войти в ту дверь, через которую входили члены правительства. Ельцин шагнул в зал заседаний прямо из своего кабинета, через ту дверь, которая предназначалась только для него одного.
– Я решил отправить в отставку министра топлива и энергетики, – сказал президент, обводя членов правительства своим тяжелым взглядом, словно ожидая и готовясь пресечь малейшее неповиновение министров. – Вице-премьером, курирующим топливно-энергетический комплекс, назначаю Черномырдина Виктора Степановича.
Пока президент говорил это, Черномырдин прошел по коридору, вошел в зал заседаний, поздоровался с новыми коллегами и занял свое место. Бывший уже министр топлива и энергетики Владимир Лопухин сидел, говорят, красный как рак от обиды. Его доклад в тот день не слушали. На следующий день без особых дискуссий и поправок правительство приняло концепцию реформы нефтяной отрасли, предложенную уволенным министром Лопухиным. Кажется, это был политический размен. Неизвестные люди, уговорившие президента уволить Лопухина и назначить Черномырдина, вероятно, обещали президенту не препятствовать реформе нефтяной отрасли. А за это президент, вероятно, обещал этим неизвестным людям не трогать Газпром и отдать всю энергетику страны под контроль главы Газпрома. С этого момента началась пятилетняя политическая карьера Виктора Черномырдина, чуть было не приведшая главу газовой компании в кресло президента страны. Чуть было не превратившая Газпром из, как принято было говорить, «станового хребта России» в самое российскую власть.
Пять минут Гайдар ходил по кабинету бесцельно. Через пять минут позвонил Ельцин:
– Егор Тимурович, простите. Я не успел позвонить вам и предупредить о своем решении. И не успел посоветоваться с вами.
После этого звонка Гайдар стал расхаживать по кабинету осмысленно. Она шагал полтора часа. Думал, следует ли подать в отставку теперь, когда президент Ельцин через его голову снял с должности одного из его министров-реформаторов. Было совершенно очевидно, что отставкой министра топлива и энергетики дело не кончится. Под давлением коммунистов и «красных директоров», составлявших добрую половину парламента, президент стал сдавать реформаторов, и сдаст всех, включая Гайдара. Но, с другой стороны, до падения правительства оставалось еще какое-то время (как выяснится, пять с половиной месяцев), и за это время Гайдар мог успеть провести некоторые важные для страны реформы: сделать рубль конвертируемым, разделить валюты бывших республик Советского Союза и главное – довести до логического конца либерализацию цен. Пошагав по кабинету полтора часа, Гайдар решил остаться и сделать все, что успеет за отпущенный ему политическими интригами срок.
Всего за полгода до описываемых событий в России существовала советская еще система распределения всех товаров по фиксированным ценам. Полки в магазинах пустовали. На витринах огромными пирамидами были выстроены только жестяные консервные банки с отвратительной на вкус морской капустой. За маслом люди занимали очереди с ночи. Пекарням не из чего было печь хлеб. России требовалось закупить 30–40 миллионов тонн зерна, чтобы избежать голода, но денег на это зерно не было. Только единая энергетическая система страны продолжала снабжать электричеством дома и больницы, впрочем, уже с перебоями, только железные дороги продолжали еще возить пассажиров себе в убыток, и Газпром продолжал еще поставлять газ в дома и котельные, не надеясь когда-нибудь получить за этот газ плату.
Советская плановая экономика агонизировала. Никто больше не хотел работать бесплатно, а государство не имело верной армии, милиции и спецслужб, чтобы заставить людей работать, как это делал Сталин. Государство вообще почти ничего не имело, государство доедало последнее, но мало кому, кроме Гайдара, было известно, что золотовалютные запасы страны можно погрузить в один чемодан, а запасов продовольствия в стране осталось на две недели. Надо было немедленно отпускать цены, чтобы заработала экономика.
2 января 1992 года вступил в силу указ президента Ельцина о либерализации цен. Фактически Россия остановилась в шаге от голода и гражданской войны. Экономика вышла из комы, хотя было еще далеко до того, чтобы она стала на ноги. Цены оставались фиксированными только для газовиков, нефтяников и энергетиков. Фактически газовики и нефтяники спонсировали выздоравливавшую российскую экономику, как больного поддерживают питательными инъекциями. Нефтяники и газовики зарабатывали только на экспортных контрактах, а внутри страны поставляли газ и нефтепродукты себе в убыток.
11 апреля 1992 года правительство Гайдара разрешило газовикам и нефтяникам оставлять 38 % своей валютной выручки на зарубежных счетах. Предполагалось закупать на эти деньги продовольствие, везти в Россию и продавать внутри страны по свободным ценам. Но руководители государственных нефтяных компаний и Газпрома, похоже, восприняли эти 38 % валютной прибыли как подарок себе за то, что в России они продают нефть и газ ниже себестоимости. 19 мая Гайдар обязал Газпром и экспортеров нефти зарегистрировать свои зарубежные счета в Центробанке и отчитываться перед Минфином за движение денег на этих счетах. И вот прошло десять дней, и нефтяники с газовиками съели министра Лопухина, и готовились съесть самого Гайдара. И нельзя было бесконечно надеяться на поддержку Ельцина. И не было никакой поддержки со стороны избирателей, не желавших понимать, что правительство Гайдара спасло их от голода и гражданской войны, зато понимавших, что молоко подорожало вдесятеро.
Гайдар расхаживает по своему кабинету и вспоминает:
– Я совершил политическое самоубийство, когда разморозил цены. Еще в Советском Союзе, еще со времен Новочеркасского восстания, все руководители страны понимали, что либерализация цен неизбежна. Но никто не осмеливался сделать ее, потому что это было политическое самоубийство. Мы сделали, – Гайдар соединяет руки за спиной, как будто ему прямо сейчас предстоит взойти за либерализацию цен на эшафот. – Когда мы разморозили цены, десятки людей, высокопоставленных и информированных, понимавших, что либерализация цен неизбежна, стали, тем не менее, советовать Ельцину отмежеваться от нас. Ельцину советовали говорить, что вот, дескать, его обманули «чикагские мальчики», что теперь повернуть либерализацию вспять уже нельзя, но правительство Гайдара он выгонит за то, что оно ввергло граждан в нищету.
Гайдар ненадолго замолкает; видно, что он до сих пор тронут тем, как Ельцин повел себя.
– Борис Николаевич, – продолжает он, – вместо этого стал ездить по ключевым регионам страны и объяснять, что либерализация цен проведена правильно, в интересах страны и по его указанию.
Эти поездки не были для Ельцина легкими. Он был тогда самым популярным человеком в стране. За него голосовали 90 % избирателей в Москве и родном Екатеринбурге. Он привык видеть у своих ног площади, забитые восторженным народом, который кричал «Ельцин! Ельцин!». Но после либерализации цен он приезжал в Нижний Новгород, шел в продуктовый магазин, и толпа перед магазином проклинала его. Да, в магазине появилась сметана, про которую многие люди даже забыли, как она выглядит. Но сметана подорожала не на пятьдесят процентов, как ожидал Ельцин, и даже не на сто, а в десять раз.
– Почему такая дорогая сметана?! – отчитывал Ельцин нижегородского губернатора Бориса Немцова. – Немедленно снизить цену в пять раз!
– Нельзя, Борис Николаевич, – отвечал Немцов. – Это свободная цена. Это такая свободная цена.
Ельцин, искренне любивший власть и привыкший к всеобщему поклонению, заметно страдал в таких поездках. После одной из них Ельцин вызвал к себе Гайдара и спросил:
– Егор Тимурович, мы сократили военные расходы, мы сократили сельскохозяйственные субсидии, мы сократили расходы на образование, здравоохранение и пенсии. Скажите теперь, где же база нашей политической поддержки?
– У нас нет политической поддержки, – отвечал Гайдар.
На волне народного недовольства размороженными ценами, в парламенте, функцию которого исполнял тогда Съезд народных депутатов, усиливались коммунисты. Все популярнее становились «красные директора» (руководители советских предприятий, члены компартии и сторонники плановой экономики), ничего хорошего от либерализации цен не ожидавшие, поскольку советская плановая система приучила их предприятия выпускать неконкурентоспособную продукцию, отпускать цены на которую бессмысленно. Нефтяников еще можно было уговорить, что свободный рынок, приватизация и реструктуризация отрасли для них выгодны. Нефтяная отрасль была парализована. Газпром же чувствовал себя неплохо. Еще до распада Советского Союза Газпром успел превратиться в эффективную корпорацию-монополиста. И теперь Газпром не хотел утратить это качество. Свой патриотический долг Газпром видел в том, чтобы за бесценок снабжать газом население и промышленность, а свою выгоду Газпром видел в том, чтобы продавать газ на экспорт.
Объективно «красные директора» были сильнее гайдаровских либералов, совершивших политическое самоубийство. Гайдар понимал, что если не хочет утащить за собою в политическое небытие и президента Ельцина, то должен отдать премьерское кресло «красным директорам». И был единственный «красный директор», создавший к тому времени эффективную и конкурентоспособную компанию, не мечтавший о возвращении плановой экономики, которая позволяла бы производить никому не нужное черт знает что, понимавший, хотя бы на уровне чутья, как должен быть устроен рынок. Этим человеком был Виктор Черномырдин. Но Ельцин продолжал настаивать на том, что премьер-министром должен оставаться Гайдар.
Осенью 1992-го, чтобы быть утвержденным депутатами съезда в должности премьера, Гайдару требовалось набрать 445 голосов. Это было невозможно, но Ельцин все равно внес кандидатуру Гайдара на пост премьер-министра, и Гайдар собрал 400. Тогда Ельцин приступил к консультациям с фракциями. Предметом торга была новая «ельцинская конституция». Взамен на утверждение Гайдара в должности премьер-министра коммунисты требовали, чтобы в новой конституции Ельцин отказался от части президентских полномочий, например, чтобы не президент, а парламент назначал министра обороны и главу министерства внутренних дел. Ельцин согласился.
После совещания с коммунистами к Ельцину подошел депутат Сергей Юшенков. Он был первым офицером, который перешел на сторону Ельцина во время августовского путча 91 года. Он будет убит, когда Ельцин перестанет быть президентом.
И он сказал тогда:
– Борис Николаевич, коммунисты вас обманут. Давайте хотя бы сначала потребуем утверждения Гайдара, а потом уже внесем поправки в Конституцию.
– Сергей Николаевич, – отвечал президент. – Не мелочитесь.
Ельцин был уверен, что обмануть президента страны – это все равно что предать Родину. По инициативе президента были внесены поправки в Конституцию. Съезд народных депутатов получил право самостоятельно назначать угодных депутатам министров силового блока. И тогда президент внес кандидатуру Егора Гайдара на пост премьер-министра повторно.
Накануне голосования Ельцин позвал Гайдара к себе в маленький кабинет, соседствовавший с президентской трибуной на съезде.
– Как вы думаете, сколько вы наберете голосов? – спросил Ельцин, улыбаясь: ему приятно было подарить Гайдару премьерский пост.
– Я наберу 420 голосов, – улыбнулся Гайдар в ответ.
– Перестаньте, – махнул рукой Ельцин. – Вы наберете 460 голосов, не меньше.
Потом было голосование. Гайдар набрал 425 голосов. И Ельцин был потрясен вероломством коммунистов. Он позвонил Гайдару и спросил:
– Вы все еще улыбаетесь?
– Что же мне, – отвечал Гайдар, – плакать, что ли?
– А я не улыбаюсь! – Гайдар слышал, как Ельцин скрипнул зубами, произнося эту фразу.
На следующие утро помощники и приближенные Ельцина несколько раз звонили Гайдару. Просили собрать правительство. Выражали надежду, что правительство сможет сохранить стабильность в стране. Ельцин тем временем поднимался на трибуну Съезда народных депутатов. Депутаты стихли. Президент обвел их тяжелым взглядом и сказал:
– Считаю… – он всегда опускал местоимения в публичных речах. – Считаю, что Съезд народных депутатов не отражает волю народа. Прошу… Прошу всех моих сторонников покинуть съезд.
Это было как клич Жанны д’Арк: «Кто любит меня – за мной!»
Президент спустился с трибуны и медленно пошел к дверям по проходу между кресел. Справа и слева от него поднимались со своих мест депутаты и шли за президентом следом, вон из зала. Двое, трое, десятеро, двадцать человек, тридцать… На лице спикера Съезда Руслана Хасбулатова мелькнул испуг: что, если президенту, как тогда, в августе 91-го во время путча, удастся повести за собой людей, добиться самороспуска Съезда и перевыборов депутатов? Пятьдесят человек, семьдесят, сто. Они шли к дверям. Сто пятьдесят, сто восемьдесят, двести. Но остальные продолжали сидеть на своих местах. Спикер успокоился. Вместе с президентом съезд покинули всего двести депутатов. Кворум сохранился. Ельцин проиграл.
Гайдар говорит, что политические взгляды большинства депутатов на Съезде были аморфны. Большинству просто было легче оставаться сидеть в креслах, чем участвовать в отчаянных политических демонстрациях. Гайдар говорит, что если бы подготовить депутатов, то зал покинули бы больше половины народных избранников, и Съезд бы самораспустился. Но Ельцин все еще не верил, что популярность его падает от того, что в магазинах подорожала сметана. Он все еще верил, что россияне способны предпочесть сметане свободу и демократию. И он проиграл.
В последующие дни оставшиеся на Съезде депутаты приняли множество поправок к Конституции. Согласно этим поправкам, власть президента в стране становилась номинальной, силовые структуры поступали в распоряжение парламента. Это не отражало реальных настроений в армии и милиции, войска опять, как в августе 91-го, готовы были разделиться и направить штыки друг на друга. Россия опять оказалась на пороге гражданской войны.
Через пару дней Ельцин пригласил Гайдара и попросил его участвовать от имени исполнительной власти в Конституционном совещании. Во избежание гражданской войны спикер Съезда Руслан Хасбулатов, премьер правительства Егор Гайдар и председатель Конституционного суда Валерий Зорькин собрались, чтобы найти компромисс между законодательной и исполнительной ветвями власти. Формулу компромисса опять же предложил Гайдар. Он предложил, что уйдет в отставку, а за это Съезд отменит ограничивающие президентскую власть конституционные поправки и вынесет ельцинскую конституцию на всенародный референдум. Новый премьер-министр, по предложению Гайдара, должен был быть избран рейтинговым голосованием из нескольких кандидатур.
– Я выслушала все, что сейчас докладывал министр, – так вспоминает сейчас ее слова Черномырдин, – и я ничего не поняла из того, что он говорил. Но хочу сказать: а почему бы нам не попробовать? Чего мы боимся? Мы его хорошо знаем. К нему никогда никаких претензий не было. Если у него не получится – мы ему голову оторвем и вернем все на свои места.
Совету министров СССР оставалось существовать меньше двух лет, самому Советскому Союзу оставалось существовать меньше двух лет. А члены президиума верили, будто могут еще кому-то оторвать голову и что-то вернуть на свои места. На самом деле они не могли уже ничего. Вскоре после того как Газпром перестал быть министерством, председатель Совета министров СССР Рыжков выступил на заседании Верховного совета и заявил с трибуны, что все цены в СССР искусственно занижены, и их нужно повысить минимум в два раза, а на хлеб – и вовсе в три. В считанные часы по всей стране товары пропали с прилавков. В стране была введена карточная система. А 26 декабря 1990 года 61-летний Рыжков ушел на пенсию. На посту советского премьера его сменил Валентин Павлов. Павлов в надежде справиться с экономическим кризисом попытался было провести денежную реформу, но выйти из кризиса реформа не помогла, а только озлобила людей, потерявших на этой реформе деньги.
Советский Союз довольно быстро распадался. Правительства многих республик откровенно саботировали решения союзного кабинета министров, объявляя их вмешательством в свои внутренние дела. Только Газпром пока еще надежно контролировал все свои трубы и месторождения на территории всего СССР.
19 августа 1991 года советская власть предприняла последнюю попытку сохранить себя. Вице-президент СССР Янаев, председатель КГБ Крючков и министр обороны Язов попытались совершить переворот и отстранить от власти президента СССР Михаила Горбачева. Их поддержал и премьер Павлов. Попытка провалилась, причем противостоял заговорщикам не президент Горбачев, взятый под домашний арест на своей крымской даче, а президент России Борис Ельцин, сумевший организовать сопротивление на улицах Москвы и получивший поддержку народа, а потом и армии.
Фактически с этого момента Советский Союз перестал существовать вместе со всеми своими министерствами. Юридически Советский Союз перестал существовать в декабре 1991 года, когда президенты России и Украины Борис Ельцин и Леонид Кравчук и председатель Верховного совета Белоруссии Станислав Шушкевич подписали Беловежское соглашение.
Газпром, добывавший больше 800 миллиардов кубометров газа в год и занимавший первое место в мире по объемам добычи, имевший сеть газопроводов длиною 160 тысяч километров, владевший 350 компрессорными станциями, 270 промысловыми установками комплексной подготовки газа, несколькими тысячами скважин и десятками подземных хранилищ, потерял треть трубопроводов, треть месторождений и четверть мощности компрессорных станций.
Но – в отличие от Советского Союза и любого из его министерств – продолжал существовать.
Глава 2
Наш дом – Газпром
Новый вице-премьер
30 мая 1992 года министр топлива и энергетики Владимир Лопухин должен был защищать на заседании правительства свою концепцию реформирования нефтяной и газовой отрасли страны. Вернее, пока только нефтяной. Газовая отрасль министру Лопухину была явно не по зубам. Идеолог российской приватизации Анатолий Чубайс говорит, что Газпром отличался от всех остальных отраслей промышленности технологически. Разделить его и властвовать было практически невозможно.В машиностроении, например, по словам Чубайса, каждый директор завода чувствовал себя независимым хозяином, этаким удельным князьком. В нефтянке – то же самое. Директор крупного завода, директор нефтедобывающего управления был царем и богом в своем регионе. Директора заводов и добывающих управлений поначалу сопротивлялись приватизации, но все же были разрознены и поэтому рано или поздно побеждены. Газпром – другое дело. Газпром стоял как крепость. Нефть, улыбается Чубайс, можно, грубо говоря, налить в ведро, унести с месторождения и продать. Составляющие же Газпром четыре океана газа и двенадцать магистральных газопроводов связаны в единую систему и не могут существовать друг без друга. Газ никак нельзя продать по частям. Газ, в отличие от довольно инертной нефти, летуч и легок, он только и ждет малейшего нарушения технологии, малейшей щели в трубе или малейшей несогласованности транспортировщиков, чтобы вырваться наружу и взорваться. Империя Газпрома целиком контролируется с центрального пульта в главном офисе в Москве, то есть – председателем правления.
Поэтому реформа, которую должен был предложить 30 мая на заседании правительства Лопухин, касалась пока только нефтяников. Совещание у Лопухина продолжалось накануне всю ночь. В совещании принимал участие заместитель министра Михаил Ходорковский, тогда еще банкир, но, видимо, уже решивший заняться нефтью, и «нефтяные генералы», тогда еще директора, а в будущем – владельцы нефтяных компаний. В сущности, они понимали неизбежность того, что нефтяная отрасль разделится на множество частных предприятий, а нефтепровод не достанется ни одному из них. Никто из «нефтяных генералов» не имел сил тогда контролировать всю нефтяную отрасль, как Черномырдин контролировал газовую. Они смирились с приватизацией, реформа Лопухина с теми или иными оговорками предлагала им стать владельцами добывающих управлений, которыми до 30 мая эти люди только руководили. На заседании правительства предполагалось принять концепцию, и все понимали, что потом еще надо будет воплотить эту концепцию в жизнь, реформировать по ней каждое добывающее управление, и каждый раз с боем.
А пока что к утру 30 мая доклад был готов и согласован. Лопухин сидел в Георгиевском зале Кремля, где тогда проходили заседания правительства, и на столе перед министром лежала пухлая папка доклада. Все правительство было в полном сборе, включая и.о. премьер-министра Егора Гайдара. Но по закону правительство тогда возглавлял президент, премьер-министр только замещал его. И заседание 30 мая должен был проводить президент Ельцин лично. Все ждали президента.
Президент же был совсем недалеко, за дверью, в маленьком кабинете, который отводился главе государства рядом с залом заседаний правительства. Президент сидел в кресле. Открылась дверь. Не та, что вела в зал заседаний, а та, что вела в коридор. Из коридора вошел вызванный накануне Ельциным председатель правления Газпрома Виктор Черномырдин.
– Виктор Степанович, – сказал президент. – Я решил отправить в отставку министра Лопухина и назначить вас на его место.
Они были давно знакомы, еще с советских времен, еще в Свердловске, где Ельцин руководил строительным управлением, а Черномырдин – газотранспортным. Как принято было у советских руководителей, они обращались друг к другу на «ты», но по имени-отчеству. Однако, став президентом новой России, Ельцин бросил эту советскую манеру и ко всем обращался на «вы». Черномырдин к Ельцину тоже обращался на «вы» – президент все-таки.
Сейчас Виктор Черномырдин рассказывает эту историю так, будто был готов к предложению Ельцина. Сейчас он объясняет свою тогдашнюю готовность тем, что Владимир Лопухин был заведомо слабым министром. По слова Черномырдина, Лопухин стал министром случайно. Будто бы однажды ночью Лопухину позвонил один из соратников Ельцина Александр Шохин и спросил: «Володя, хочешь быть министром?» Шохин, правда, отрицает факт этого ночного звонка, но никто не отрицает факта, что карьеры в то время действительно делались вот так, одним телефонным звонком.
Впрочем, Егор Гайдар утверждает, что предложенная Лопухиным реформа нефтяной отрасли была разумной, грамотной и, главное, была воплощена в жизнь. Благодаря этой реформе, добыча нефти, которая в 91 и 92 годах падала на 60 миллионов тонн в год, стала расти. Тогда как добыча Газпрома, избежавшего Лопухинской реформы, почти не менялась в 90-е годы, а сейчас падает. Гайдар объясняет это тем, что частный собственник эффективнее государства. И еще Гайдар говорит, что Черномырдин не потому так спокойно отнесся к президентскому предложению, что считал Лопухина слабым министром, а потому, что заранее был предупрежден о сути президентского предложения.
– Я не знаю, – пожимает плечами Гайдар, – кто уговорил Бориса Николаевича сменить Лопухина на Черномырдина. Это до сих пор остается для меня загадкой.
Черномырдин вышел из президентского кабинета и пошел по коридору, огибая огромный зал заседаний, чтобы войти в ту дверь, через которую входили члены правительства. Ельцин шагнул в зал заседаний прямо из своего кабинета, через ту дверь, которая предназначалась только для него одного.
– Я решил отправить в отставку министра топлива и энергетики, – сказал президент, обводя членов правительства своим тяжелым взглядом, словно ожидая и готовясь пресечь малейшее неповиновение министров. – Вице-премьером, курирующим топливно-энергетический комплекс, назначаю Черномырдина Виктора Степановича.
Пока президент говорил это, Черномырдин прошел по коридору, вошел в зал заседаний, поздоровался с новыми коллегами и занял свое место. Бывший уже министр топлива и энергетики Владимир Лопухин сидел, говорят, красный как рак от обиды. Его доклад в тот день не слушали. На следующий день без особых дискуссий и поправок правительство приняло концепцию реформы нефтяной отрасли, предложенную уволенным министром Лопухиным. Кажется, это был политический размен. Неизвестные люди, уговорившие президента уволить Лопухина и назначить Черномырдина, вероятно, обещали президенту не препятствовать реформе нефтяной отрасли. А за это президент, вероятно, обещал этим неизвестным людям не трогать Газпром и отдать всю энергетику страны под контроль главы Газпрома. С этого момента началась пятилетняя политическая карьера Виктора Черномырдина, чуть было не приведшая главу газовой компании в кресло президента страны. Чуть было не превратившая Газпром из, как принято было говорить, «станового хребта России» в самое российскую власть.
Политический самоубийца
Сразу после заседания правительства премьер-министр Егор Гайдар отправился в свой кабинет и принялся расхаживать из угла в угол. Он и сейчас расхаживает по кабинету, когда дает интервью. Он давно не премьер-министр, он возглавляет Институт экономики переходного периода, иногда к нему еще обращается за экономическими советами власть, но редко. Однако же привычка расхаживать по кабинету осталась. Нервы. Слишком большой груз ответственности и слишком большое напряжение политических интриг для тихого, полного, интеллигентного человека с сонными глазами, который собирался заниматься экономической теорией, а не становиться премьер-министром правительства в тот момент, когда страна была на грани гражданской войны и голода.Пять минут Гайдар ходил по кабинету бесцельно. Через пять минут позвонил Ельцин:
– Егор Тимурович, простите. Я не успел позвонить вам и предупредить о своем решении. И не успел посоветоваться с вами.
После этого звонка Гайдар стал расхаживать по кабинету осмысленно. Она шагал полтора часа. Думал, следует ли подать в отставку теперь, когда президент Ельцин через его голову снял с должности одного из его министров-реформаторов. Было совершенно очевидно, что отставкой министра топлива и энергетики дело не кончится. Под давлением коммунистов и «красных директоров», составлявших добрую половину парламента, президент стал сдавать реформаторов, и сдаст всех, включая Гайдара. Но, с другой стороны, до падения правительства оставалось еще какое-то время (как выяснится, пять с половиной месяцев), и за это время Гайдар мог успеть провести некоторые важные для страны реформы: сделать рубль конвертируемым, разделить валюты бывших республик Советского Союза и главное – довести до логического конца либерализацию цен. Пошагав по кабинету полтора часа, Гайдар решил остаться и сделать все, что успеет за отпущенный ему политическими интригами срок.
Всего за полгода до описываемых событий в России существовала советская еще система распределения всех товаров по фиксированным ценам. Полки в магазинах пустовали. На витринах огромными пирамидами были выстроены только жестяные консервные банки с отвратительной на вкус морской капустой. За маслом люди занимали очереди с ночи. Пекарням не из чего было печь хлеб. России требовалось закупить 30–40 миллионов тонн зерна, чтобы избежать голода, но денег на это зерно не было. Только единая энергетическая система страны продолжала снабжать электричеством дома и больницы, впрочем, уже с перебоями, только железные дороги продолжали еще возить пассажиров себе в убыток, и Газпром продолжал еще поставлять газ в дома и котельные, не надеясь когда-нибудь получить за этот газ плату.
Советская плановая экономика агонизировала. Никто больше не хотел работать бесплатно, а государство не имело верной армии, милиции и спецслужб, чтобы заставить людей работать, как это делал Сталин. Государство вообще почти ничего не имело, государство доедало последнее, но мало кому, кроме Гайдара, было известно, что золотовалютные запасы страны можно погрузить в один чемодан, а запасов продовольствия в стране осталось на две недели. Надо было немедленно отпускать цены, чтобы заработала экономика.
2 января 1992 года вступил в силу указ президента Ельцина о либерализации цен. Фактически Россия остановилась в шаге от голода и гражданской войны. Экономика вышла из комы, хотя было еще далеко до того, чтобы она стала на ноги. Цены оставались фиксированными только для газовиков, нефтяников и энергетиков. Фактически газовики и нефтяники спонсировали выздоравливавшую российскую экономику, как больного поддерживают питательными инъекциями. Нефтяники и газовики зарабатывали только на экспортных контрактах, а внутри страны поставляли газ и нефтепродукты себе в убыток.
11 апреля 1992 года правительство Гайдара разрешило газовикам и нефтяникам оставлять 38 % своей валютной выручки на зарубежных счетах. Предполагалось закупать на эти деньги продовольствие, везти в Россию и продавать внутри страны по свободным ценам. Но руководители государственных нефтяных компаний и Газпрома, похоже, восприняли эти 38 % валютной прибыли как подарок себе за то, что в России они продают нефть и газ ниже себестоимости. 19 мая Гайдар обязал Газпром и экспортеров нефти зарегистрировать свои зарубежные счета в Центробанке и отчитываться перед Минфином за движение денег на этих счетах. И вот прошло десять дней, и нефтяники с газовиками съели министра Лопухина, и готовились съесть самого Гайдара. И нельзя было бесконечно надеяться на поддержку Ельцина. И не было никакой поддержки со стороны избирателей, не желавших понимать, что правительство Гайдара спасло их от голода и гражданской войны, зато понимавших, что молоко подорожало вдесятеро.
Гайдар расхаживает по своему кабинету и вспоминает:
– Я совершил политическое самоубийство, когда разморозил цены. Еще в Советском Союзе, еще со времен Новочеркасского восстания, все руководители страны понимали, что либерализация цен неизбежна. Но никто не осмеливался сделать ее, потому что это было политическое самоубийство. Мы сделали, – Гайдар соединяет руки за спиной, как будто ему прямо сейчас предстоит взойти за либерализацию цен на эшафот. – Когда мы разморозили цены, десятки людей, высокопоставленных и информированных, понимавших, что либерализация цен неизбежна, стали, тем не менее, советовать Ельцину отмежеваться от нас. Ельцину советовали говорить, что вот, дескать, его обманули «чикагские мальчики», что теперь повернуть либерализацию вспять уже нельзя, но правительство Гайдара он выгонит за то, что оно ввергло граждан в нищету.
Гайдар ненадолго замолкает; видно, что он до сих пор тронут тем, как Ельцин повел себя.
– Борис Николаевич, – продолжает он, – вместо этого стал ездить по ключевым регионам страны и объяснять, что либерализация цен проведена правильно, в интересах страны и по его указанию.
Эти поездки не были для Ельцина легкими. Он был тогда самым популярным человеком в стране. За него голосовали 90 % избирателей в Москве и родном Екатеринбурге. Он привык видеть у своих ног площади, забитые восторженным народом, который кричал «Ельцин! Ельцин!». Но после либерализации цен он приезжал в Нижний Новгород, шел в продуктовый магазин, и толпа перед магазином проклинала его. Да, в магазине появилась сметана, про которую многие люди даже забыли, как она выглядит. Но сметана подорожала не на пятьдесят процентов, как ожидал Ельцин, и даже не на сто, а в десять раз.
– Почему такая дорогая сметана?! – отчитывал Ельцин нижегородского губернатора Бориса Немцова. – Немедленно снизить цену в пять раз!
– Нельзя, Борис Николаевич, – отвечал Немцов. – Это свободная цена. Это такая свободная цена.
Ельцин, искренне любивший власть и привыкший к всеобщему поклонению, заметно страдал в таких поездках. После одной из них Ельцин вызвал к себе Гайдара и спросил:
– Егор Тимурович, мы сократили военные расходы, мы сократили сельскохозяйственные субсидии, мы сократили расходы на образование, здравоохранение и пенсии. Скажите теперь, где же база нашей политической поддержки?
– У нас нет политической поддержки, – отвечал Гайдар.
На волне народного недовольства размороженными ценами, в парламенте, функцию которого исполнял тогда Съезд народных депутатов, усиливались коммунисты. Все популярнее становились «красные директора» (руководители советских предприятий, члены компартии и сторонники плановой экономики), ничего хорошего от либерализации цен не ожидавшие, поскольку советская плановая система приучила их предприятия выпускать неконкурентоспособную продукцию, отпускать цены на которую бессмысленно. Нефтяников еще можно было уговорить, что свободный рынок, приватизация и реструктуризация отрасли для них выгодны. Нефтяная отрасль была парализована. Газпром же чувствовал себя неплохо. Еще до распада Советского Союза Газпром успел превратиться в эффективную корпорацию-монополиста. И теперь Газпром не хотел утратить это качество. Свой патриотический долг Газпром видел в том, чтобы за бесценок снабжать газом население и промышленность, а свою выгоду Газпром видел в том, чтобы продавать газ на экспорт.
Объективно «красные директора» были сильнее гайдаровских либералов, совершивших политическое самоубийство. Гайдар понимал, что если не хочет утащить за собою в политическое небытие и президента Ельцина, то должен отдать премьерское кресло «красным директорам». И был единственный «красный директор», создавший к тому времени эффективную и конкурентоспособную компанию, не мечтавший о возвращении плановой экономики, которая позволяла бы производить никому не нужное черт знает что, понимавший, хотя бы на уровне чутья, как должен быть устроен рынок. Этим человеком был Виктор Черномырдин. Но Ельцин продолжал настаивать на том, что премьер-министром должен оставаться Гайдар.
Осенью 1992-го, чтобы быть утвержденным депутатами съезда в должности премьера, Гайдару требовалось набрать 445 голосов. Это было невозможно, но Ельцин все равно внес кандидатуру Гайдара на пост премьер-министра, и Гайдар собрал 400. Тогда Ельцин приступил к консультациям с фракциями. Предметом торга была новая «ельцинская конституция». Взамен на утверждение Гайдара в должности премьер-министра коммунисты требовали, чтобы в новой конституции Ельцин отказался от части президентских полномочий, например, чтобы не президент, а парламент назначал министра обороны и главу министерства внутренних дел. Ельцин согласился.
После совещания с коммунистами к Ельцину подошел депутат Сергей Юшенков. Он был первым офицером, который перешел на сторону Ельцина во время августовского путча 91 года. Он будет убит, когда Ельцин перестанет быть президентом.
И он сказал тогда:
– Борис Николаевич, коммунисты вас обманут. Давайте хотя бы сначала потребуем утверждения Гайдара, а потом уже внесем поправки в Конституцию.
– Сергей Николаевич, – отвечал президент. – Не мелочитесь.
Ельцин был уверен, что обмануть президента страны – это все равно что предать Родину. По инициативе президента были внесены поправки в Конституцию. Съезд народных депутатов получил право самостоятельно назначать угодных депутатам министров силового блока. И тогда президент внес кандидатуру Егора Гайдара на пост премьер-министра повторно.
Накануне голосования Ельцин позвал Гайдара к себе в маленький кабинет, соседствовавший с президентской трибуной на съезде.
– Как вы думаете, сколько вы наберете голосов? – спросил Ельцин, улыбаясь: ему приятно было подарить Гайдару премьерский пост.
– Я наберу 420 голосов, – улыбнулся Гайдар в ответ.
– Перестаньте, – махнул рукой Ельцин. – Вы наберете 460 голосов, не меньше.
Потом было голосование. Гайдар набрал 425 голосов. И Ельцин был потрясен вероломством коммунистов. Он позвонил Гайдару и спросил:
– Вы все еще улыбаетесь?
– Что же мне, – отвечал Гайдар, – плакать, что ли?
– А я не улыбаюсь! – Гайдар слышал, как Ельцин скрипнул зубами, произнося эту фразу.
На следующие утро помощники и приближенные Ельцина несколько раз звонили Гайдару. Просили собрать правительство. Выражали надежду, что правительство сможет сохранить стабильность в стране. Ельцин тем временем поднимался на трибуну Съезда народных депутатов. Депутаты стихли. Президент обвел их тяжелым взглядом и сказал:
– Считаю… – он всегда опускал местоимения в публичных речах. – Считаю, что Съезд народных депутатов не отражает волю народа. Прошу… Прошу всех моих сторонников покинуть съезд.
Это было как клич Жанны д’Арк: «Кто любит меня – за мной!»
Президент спустился с трибуны и медленно пошел к дверям по проходу между кресел. Справа и слева от него поднимались со своих мест депутаты и шли за президентом следом, вон из зала. Двое, трое, десятеро, двадцать человек, тридцать… На лице спикера Съезда Руслана Хасбулатова мелькнул испуг: что, если президенту, как тогда, в августе 91-го во время путча, удастся повести за собой людей, добиться самороспуска Съезда и перевыборов депутатов? Пятьдесят человек, семьдесят, сто. Они шли к дверям. Сто пятьдесят, сто восемьдесят, двести. Но остальные продолжали сидеть на своих местах. Спикер успокоился. Вместе с президентом съезд покинули всего двести депутатов. Кворум сохранился. Ельцин проиграл.
Гайдар говорит, что политические взгляды большинства депутатов на Съезде были аморфны. Большинству просто было легче оставаться сидеть в креслах, чем участвовать в отчаянных политических демонстрациях. Гайдар говорит, что если бы подготовить депутатов, то зал покинули бы больше половины народных избранников, и Съезд бы самораспустился. Но Ельцин все еще не верил, что популярность его падает от того, что в магазинах подорожала сметана. Он все еще верил, что россияне способны предпочесть сметане свободу и демократию. И он проиграл.
В последующие дни оставшиеся на Съезде депутаты приняли множество поправок к Конституции. Согласно этим поправкам, власть президента в стране становилась номинальной, силовые структуры поступали в распоряжение парламента. Это не отражало реальных настроений в армии и милиции, войска опять, как в августе 91-го, готовы были разделиться и направить штыки друг на друга. Россия опять оказалась на пороге гражданской войны.
Через пару дней Ельцин пригласил Гайдара и попросил его участвовать от имени исполнительной власти в Конституционном совещании. Во избежание гражданской войны спикер Съезда Руслан Хасбулатов, премьер правительства Егор Гайдар и председатель Конституционного суда Валерий Зорькин собрались, чтобы найти компромисс между законодательной и исполнительной ветвями власти. Формулу компромисса опять же предложил Гайдар. Он предложил, что уйдет в отставку, а за это Съезд отменит ограничивающие президентскую власть конституционные поправки и вынесет ельцинскую конституцию на всенародный референдум. Новый премьер-министр, по предложению Гайдара, должен был быть избран рейтинговым голосованием из нескольких кандидатур.