– Что это? – нетерпеливо повторила Каролина. – Почему он не может двигаться?
Лицо Стерна было угрюмым.
– Столбняк. И быстро прогрессирующий. – На его лбу появились капли пота. – Существует одно средство против этой болезни, однако у меня его нет. Может быть, его можно здесь приготовить. Но и тогда оно не наверняка поможет. Шансы – один к ста. Столбняк практически неизлечим. Это смерть.
– Так на что же вы надеетесь? Только теперь Стерн поднял голову:
– Не забывайте, как это произошло. Наша лошадь поранила Тимура. И этого было бы достаточно. Но если бы он умер от раны, на это была бы воля Аллаха. Если же он умрет после лекарства, которое я ему дам, все здесь решат, что я приготовил яд и сочтут меня убийцей. Вы можете дать совет, как мне поступить?
Но Каролина уже не помнила, где находится. Она перестала ощущать окружающую ее опасную враждебность. Внезапно она увидела, как в глазах мальчика блеснула искра жизни, и перестала думать о себе.
Каролина видела направленные на них недоверчивые взгляды женщин и мужчин и прекрасно понимала, что слова Стерна абсолютно справедливы: если лекарство не поможет Тимуру, для них это будет смертным приговором. И все же Рамон должен попытаться! Она больше не думала об опасности, которая угрожает им самим. Каролина взглянула на Стерна. Их взгляды встретились. Это был немой диалог, язык, не требующий слов.
Аба эль Маан подошел ближе. В его голосе звучали нетерпение и недоверие:
– Ну как? Можете вы помочь Тимуру?
– Может быть. Если вы достанете то, что мне необходимо. Кору вороньего глаза – только с молодых веточек, гибких и не ороговевших. Один литр чистого спирта, аптечные весы. Еще мне понадобится котелок и сильный огонь. Если вы хотите, чтобы я помог Тимуру, не теряйте времени. – Стерн больше не раздумывал – он был сама решимость.
Каждое его слово вызывало надежду и веру в Каролине. Между ними существовало теперь некое созвучие, как между двумя одинаково настроенными инструментами. В первый раз Каролине пришло в голову, что они очень похожи. Он тоже не мог оставаться рассудительным и осторожным, когда поступки диктовало сердце. Это открытие глубоко тронуло Каролину.
Аба эль Маан отдал приказания. Он уже больше не казался невозмутимым, всезнающим мудрецом. Теперь это был глава клана – властный, неуступчивый, деспотичный – не только с окружающими, но и с самим собой, со своими сомнениями, которые опять возродились в нем. После того как мужчины покинули комнату, он повернулся к Стерну:
– Они приготовят все, что вы велели. Но что вы собираетесь делать? – Его глаза подозрительно сузились. – Из коры вороньего глаза суданские негры делают яд, которым отравляют свои стрелы, отправляясь на охоту.
– У Тимура столбняк. Его тело парализовано. Он умрет в невыносимых мучениях. Если еще что-то и может его спасти, то только этот яд. Я вколю ему под кожу мизерную дозу.
– Но этот яд сам вызывает паралич. – Абу эль Маана нисколько не успокоили его объяснения. – Слоны, раненные такими стрелами, падают в судорогах.
– Истинная тайна любого яда – в его дозировке. И факт состоит в том, что как раз этот яд является лекарством при параличах.
– Яд и противоядие в одном, – пробормотал Аба эль Маан. – Я начинаю понимать.
– Тогда поторопите ваших людей!
– Вы знаете, что делаете? – голос араба смягчился. – Если Тимур умрет после того, как вы дадите ему яд, я больше не смогу защитить вас. – Он минуту помолчал, потом продолжил: – Я буду молиться за ваши жизни.
– Мы все нуждаемся в вашей молитве, – серьезно ответил Стерн.
Он посмотрел на Тимура. До кризиса могли еще пройти целые часы. Но он мог наступить и быстрее.
– Было бы неплохо, если бы Тимуру дали выпить черного кофе, крепкого черного кофе. – Рамон взял свой чемоданчик. – Мы будем ждать у себя, – сказал он. – Позовите меня, когда все будет готово.
В комнате было тихо. Стерн углубился в книгу, время от времени старательно делая какие-то заметки. Он снял бурнус, и под легкой, песочного цвета рубахой рельефно проступили его мускулы. Каролина не в силах была отвести от него взгляда. Она попросила принести чаю и теперь пила горячий и очень сладкий напиток, чтобы избавиться от горечи, оставшейся во рту после посещения комнаты больного. Деревянные ставни потрескивали от жары. Перо в руках Стерна быстро скользило по бумаге, его губы двигались, повторяя химические формулы. Каждая черта этого мужественного лица излучала энергию, и только рот был ртом мечтателя. Каким бывает этот рот, когда из него льются слова любви и страсти, когда эти губы касаются женских губ?
Каролина отвела глаза. Она попыталась думать о чем-нибудь ином, попыталась отделаться от этих нелепых мыслей. Стремление коснуться губ этого мужчины было лишь минутной прихотью, настроением, которое минует через мгновение. И ничего иного. Это женское, эгоистичное желание испробовать страсть любящего ее человека, чтобы еще раз ощутить, что это значит – быть любимой. Разве у нее нет права тосковать по любви? Именно теперь, когда ближайшие часы могли стать последними в их жизни? Быть мужественной, бесстрашной, переносить лишения – разве для этого она родилась женщиной? Она слишком молода, чтобы довольствоваться воспоминаниями или мечтами о будущем.
Она внимала этому сладкозвучному внутреннему голосу, как внимают соблазнителю, – раздраженно и одновременно зачарованно. Это все еще была не больше чем фантазия, игра мысли, и все же она чувствовала, что уже дошла до грани. Она все еще была женщиной, которая принадлежала в этой жизни только одному мужчине. Но не хватало всего одного шага, чтобы эта женщина перестала существовать. Тогда известие о ее смерти, которое, вероятно, уже достигло герцога, в определенном смысле будет справедливым.
Внезапно ей показалось, что Стерн разглядывает ее. Кровь бросилась ей в лицо, будто ее застигли за чем-то недозволенным. Каролина подняла голову. Это был всего лишь самообман. Стерн не обращал на нее ни малейшего внимания, целиком углубившись в книгу. Словно черная волна накатила на Каролину, она вдруг почувствовала ненависть к самой себе, к Рамону, к той власти, которую всегда имеют мужчины над женщинами, – власти, превращающей их в рабынь.
– Вы не могли бы хоть на минуту оторваться от своей книги?!
Стерн почувствовал, что за ее словами скрывается не просто желание на минуту привлечь его внимание, но не мог понять, что именно. Инстинкт подсказывал ему, что дело в нем самом. Он почему-то почувствовал себя виноватым, но не мог найти слов, чтобы успокоить, утешить ее. Рамон подошел, обнял ее, прижал голову Каролины к своей груди, провел ладонью по волосам и мягко отвел ее руки, закрывавшие лицо. Потом заглянул ей в глаза. Он встретил ее взгляд – тот взгляд, который одновременно призывает и отталкивает. Его губы нежно коснулись ее лба. Оба на секунду замерли.
– Скажи мне это! – Нет, это были не слова, сорвавшиеся с губ Стерна, а стук его сердца. – Скажи это. Скажи, пожалуйста, что любишь меня.
Дрожь пробежала по телу Каролины. «Я добилась того, чтобы это случилось. Я желала этого. И теперь ненавижу себя за это», – подумала она.
– Пожалуйста, оставь меня, – тихо попросила Каролина.
Перед ней были его глаза, полные невысказанной нежности и страсти. Ей казалось, что она видит в них саму себя – женщину, ей отвратительную, вызывающую у нее страх. Женщину, которая была близка к тому, чтобы сжечь за собой всё мосты.
– Я люблю тебя!
– Нет! – Она оттолкнула Района от себя. – Уходите! – закричала она чужим, охрипшим от волнения голосом.
«Она погубит меня, – подумал Стерн. – Или станет любить меня так, как никакая женщина».
Но и то, и другое предположение делали его одинаково счастливым. И действительно: лучше умереть, чем жить без нее. Только одна мысль пугала его: мысль о том дне, когда они достигнут своей цели, когда он навсегда потеряет ее...
Рамон не слышал шагов за стеной, не услышал и стука в дверь. Он забыл о том, что существует остальной мир.
Каролина обрадовалась, когда Стерна позвали к Тимуру. Ей нужно было время, чтобы прийти в себя. Мысли унесли ее далеко отсюда. Париж! Юная беззаботная девушка. Почему вдруг она вспомнила об этом? Только потому, что хотела понять, чем же стала сейчас? С того времени не прошло даже года. Но каждый день этого года стоил целой жизни. Она стала другой. Она прошла через пустыню. Ее глаза привыкли к беспощадному свету дня и к железному блеску ночей, а ее сердце – к преследованиям, страданиям и смерти.
Все случайное, условное, привитое воспитанием слетело с нее, как шелуха. Прояснилась ее истинная суть, но ей самой эта суть была пока чужой. Догадываясь, что наконец осознала сердцевину своей натуры, она вместе с тем ужасалась той власти, которую возымели над ней эти черты. Теперь Каролина догадывалась, что мир, в котором, как ей казалось, она была счастлива и из которого ее насильно вырвали, не отвечал ее истинному предназначению. На самом деле все это было не жизнью, а лишь подготовкой к ней: пора цветения, весны и мечтаний миновала. Цветы опали – началось лето ее жизни. Что принесет оно ей?
Она закрыла глаза, пытаясь убежать от навязчивых страшных видений. По спине пробежала дрожь. Всей кожей ощущала она стальной зловещий холод. Это было предчувствие грозящей смерти.
Она схватила пиалу с чаем, глотнула, надеясь, что горячий напиток поможет унять озноб. И тут же вскочила, не в силах сдержаться, повинуясь внезапному желанию вырваться из этой комнаты, убежать от своих мыслей. Не имея никакой определенной цели, бежала она по переходам и лестницам.
Каролина сама поразилась, очутившись вдруг перед комнатой Тимура. Ни одного человека не встретила она на своем пути. Казалось, жизнь всего дома сосредоточилась вокруг этой комнаты.
Справившись со своим дыханием, она взялась за ручку, но дверь вдруг открылась, и из комнаты вышел Стерн. Каролина шагнула к нему, не решаясь, однако, взглянуть в его лицо. Он взял ее руку в свою.
– Что с Тимуром? – спросила она.
– Я дал ему лекарство, – ответил Стерн. – Будем ждать, когда оно подействует.
– Есть ли надежда?
– Надежда, может быть, и есть. Но главное – я сделал все, что мог.
Стерн был напряжен. Они молча пошли обратно – по переходам, галереям, лестницам. В одной из продуваемых ветром галерей Стерн остановился. С внутреннего двора, где к стволу огромного старого дерева была прикреплена голубятня, доносилось мирное воркование. Солнечные лучи пробивались сквозь ажурную крышу, их блики играли в темных волосах Рамона, делали еще более заметным бронзовый оттенок его кожи. Каролине вдруг захотелось коснуться его лица. Стерн медленно повернул к ней голову. Черты его лица смягчились. Он положил руку ей на плечо. Неужели он только что стоял у постели умирающего, боролся за жизнь мальчика? Все это казалось теперь таким далеким. Истинным, настоящим были только эти нежные плечи, которые он обнимал. Он словно вырвался из мрачного холодного подземелья на свободу. Свет и тепло возвратились к нему в момент стремительного объятия.
Не говоря ни слова, они продолжили свой путь, оба ясно осознавая, что это могут быть последние часы их жизни. Только когда они подошли к своим комнатам, Рамон убрал руку с ее плеча. У дверей комнаты сидели на корточках двое слуг. При виде чужестранцев они поспешно отложили в сторону какую-то игру, с помощью которой коротали время. Один из слуг вскочил. Это был Алманзор. На нем была праздничная одежда; волосы коротко подстрижены. Его лицо лучилось радостью:
– У меня хорошие новости! Шейх Томан ибн Моханна вернулся в город!
Каролина невольно повторила про себя эти слова. Напряжение и страх, не отступавшие от нее все эти дни, внезапно схлынули. Она почувствовала себя свободной, будто крылья выросли у нее за спиной.
– Шейх прислал своего слугу, – слышала она слова Алманзора. – Он ждет вас во дворце!
8
9
Лицо Стерна было угрюмым.
– Столбняк. И быстро прогрессирующий. – На его лбу появились капли пота. – Существует одно средство против этой болезни, однако у меня его нет. Может быть, его можно здесь приготовить. Но и тогда оно не наверняка поможет. Шансы – один к ста. Столбняк практически неизлечим. Это смерть.
– Так на что же вы надеетесь? Только теперь Стерн поднял голову:
– Не забывайте, как это произошло. Наша лошадь поранила Тимура. И этого было бы достаточно. Но если бы он умер от раны, на это была бы воля Аллаха. Если же он умрет после лекарства, которое я ему дам, все здесь решат, что я приготовил яд и сочтут меня убийцей. Вы можете дать совет, как мне поступить?
Но Каролина уже не помнила, где находится. Она перестала ощущать окружающую ее опасную враждебность. Внезапно она увидела, как в глазах мальчика блеснула искра жизни, и перестала думать о себе.
Каролина видела направленные на них недоверчивые взгляды женщин и мужчин и прекрасно понимала, что слова Стерна абсолютно справедливы: если лекарство не поможет Тимуру, для них это будет смертным приговором. И все же Рамон должен попытаться! Она больше не думала об опасности, которая угрожает им самим. Каролина взглянула на Стерна. Их взгляды встретились. Это был немой диалог, язык, не требующий слов.
Аба эль Маан подошел ближе. В его голосе звучали нетерпение и недоверие:
– Ну как? Можете вы помочь Тимуру?
– Может быть. Если вы достанете то, что мне необходимо. Кору вороньего глаза – только с молодых веточек, гибких и не ороговевших. Один литр чистого спирта, аптечные весы. Еще мне понадобится котелок и сильный огонь. Если вы хотите, чтобы я помог Тимуру, не теряйте времени. – Стерн больше не раздумывал – он был сама решимость.
Каждое его слово вызывало надежду и веру в Каролине. Между ними существовало теперь некое созвучие, как между двумя одинаково настроенными инструментами. В первый раз Каролине пришло в голову, что они очень похожи. Он тоже не мог оставаться рассудительным и осторожным, когда поступки диктовало сердце. Это открытие глубоко тронуло Каролину.
Аба эль Маан отдал приказания. Он уже больше не казался невозмутимым, всезнающим мудрецом. Теперь это был глава клана – властный, неуступчивый, деспотичный – не только с окружающими, но и с самим собой, со своими сомнениями, которые опять возродились в нем. После того как мужчины покинули комнату, он повернулся к Стерну:
– Они приготовят все, что вы велели. Но что вы собираетесь делать? – Его глаза подозрительно сузились. – Из коры вороньего глаза суданские негры делают яд, которым отравляют свои стрелы, отправляясь на охоту.
– У Тимура столбняк. Его тело парализовано. Он умрет в невыносимых мучениях. Если еще что-то и может его спасти, то только этот яд. Я вколю ему под кожу мизерную дозу.
– Но этот яд сам вызывает паралич. – Абу эль Маана нисколько не успокоили его объяснения. – Слоны, раненные такими стрелами, падают в судорогах.
– Истинная тайна любого яда – в его дозировке. И факт состоит в том, что как раз этот яд является лекарством при параличах.
– Яд и противоядие в одном, – пробормотал Аба эль Маан. – Я начинаю понимать.
– Тогда поторопите ваших людей!
– Вы знаете, что делаете? – голос араба смягчился. – Если Тимур умрет после того, как вы дадите ему яд, я больше не смогу защитить вас. – Он минуту помолчал, потом продолжил: – Я буду молиться за ваши жизни.
– Мы все нуждаемся в вашей молитве, – серьезно ответил Стерн.
Он посмотрел на Тимура. До кризиса могли еще пройти целые часы. Но он мог наступить и быстрее.
– Было бы неплохо, если бы Тимуру дали выпить черного кофе, крепкого черного кофе. – Рамон взял свой чемоданчик. – Мы будем ждать у себя, – сказал он. – Позовите меня, когда все будет готово.
В комнате было тихо. Стерн углубился в книгу, время от времени старательно делая какие-то заметки. Он снял бурнус, и под легкой, песочного цвета рубахой рельефно проступили его мускулы. Каролина не в силах была отвести от него взгляда. Она попросила принести чаю и теперь пила горячий и очень сладкий напиток, чтобы избавиться от горечи, оставшейся во рту после посещения комнаты больного. Деревянные ставни потрескивали от жары. Перо в руках Стерна быстро скользило по бумаге, его губы двигались, повторяя химические формулы. Каждая черта этого мужественного лица излучала энергию, и только рот был ртом мечтателя. Каким бывает этот рот, когда из него льются слова любви и страсти, когда эти губы касаются женских губ?
Каролина отвела глаза. Она попыталась думать о чем-нибудь ином, попыталась отделаться от этих нелепых мыслей. Стремление коснуться губ этого мужчины было лишь минутной прихотью, настроением, которое минует через мгновение. И ничего иного. Это женское, эгоистичное желание испробовать страсть любящего ее человека, чтобы еще раз ощутить, что это значит – быть любимой. Разве у нее нет права тосковать по любви? Именно теперь, когда ближайшие часы могли стать последними в их жизни? Быть мужественной, бесстрашной, переносить лишения – разве для этого она родилась женщиной? Она слишком молода, чтобы довольствоваться воспоминаниями или мечтами о будущем.
Она внимала этому сладкозвучному внутреннему голосу, как внимают соблазнителю, – раздраженно и одновременно зачарованно. Это все еще была не больше чем фантазия, игра мысли, и все же она чувствовала, что уже дошла до грани. Она все еще была женщиной, которая принадлежала в этой жизни только одному мужчине. Но не хватало всего одного шага, чтобы эта женщина перестала существовать. Тогда известие о ее смерти, которое, вероятно, уже достигло герцога, в определенном смысле будет справедливым.
Внезапно ей показалось, что Стерн разглядывает ее. Кровь бросилась ей в лицо, будто ее застигли за чем-то недозволенным. Каролина подняла голову. Это был всего лишь самообман. Стерн не обращал на нее ни малейшего внимания, целиком углубившись в книгу. Словно черная волна накатила на Каролину, она вдруг почувствовала ненависть к самой себе, к Рамону, к той власти, которую всегда имеют мужчины над женщинами, – власти, превращающей их в рабынь.
– Вы не могли бы хоть на минуту оторваться от своей книги?!
Стерн почувствовал, что за ее словами скрывается не просто желание на минуту привлечь его внимание, но не мог понять, что именно. Инстинкт подсказывал ему, что дело в нем самом. Он почему-то почувствовал себя виноватым, но не мог найти слов, чтобы успокоить, утешить ее. Рамон подошел, обнял ее, прижал голову Каролины к своей груди, провел ладонью по волосам и мягко отвел ее руки, закрывавшие лицо. Потом заглянул ей в глаза. Он встретил ее взгляд – тот взгляд, который одновременно призывает и отталкивает. Его губы нежно коснулись ее лба. Оба на секунду замерли.
– Скажи мне это! – Нет, это были не слова, сорвавшиеся с губ Стерна, а стук его сердца. – Скажи это. Скажи, пожалуйста, что любишь меня.
Дрожь пробежала по телу Каролины. «Я добилась того, чтобы это случилось. Я желала этого. И теперь ненавижу себя за это», – подумала она.
– Пожалуйста, оставь меня, – тихо попросила Каролина.
Перед ней были его глаза, полные невысказанной нежности и страсти. Ей казалось, что она видит в них саму себя – женщину, ей отвратительную, вызывающую у нее страх. Женщину, которая была близка к тому, чтобы сжечь за собой всё мосты.
– Я люблю тебя!
– Нет! – Она оттолкнула Района от себя. – Уходите! – закричала она чужим, охрипшим от волнения голосом.
«Она погубит меня, – подумал Стерн. – Или станет любить меня так, как никакая женщина».
Но и то, и другое предположение делали его одинаково счастливым. И действительно: лучше умереть, чем жить без нее. Только одна мысль пугала его: мысль о том дне, когда они достигнут своей цели, когда он навсегда потеряет ее...
Рамон не слышал шагов за стеной, не услышал и стука в дверь. Он забыл о том, что существует остальной мир.
Каролина обрадовалась, когда Стерна позвали к Тимуру. Ей нужно было время, чтобы прийти в себя. Мысли унесли ее далеко отсюда. Париж! Юная беззаботная девушка. Почему вдруг она вспомнила об этом? Только потому, что хотела понять, чем же стала сейчас? С того времени не прошло даже года. Но каждый день этого года стоил целой жизни. Она стала другой. Она прошла через пустыню. Ее глаза привыкли к беспощадному свету дня и к железному блеску ночей, а ее сердце – к преследованиям, страданиям и смерти.
Все случайное, условное, привитое воспитанием слетело с нее, как шелуха. Прояснилась ее истинная суть, но ей самой эта суть была пока чужой. Догадываясь, что наконец осознала сердцевину своей натуры, она вместе с тем ужасалась той власти, которую возымели над ней эти черты. Теперь Каролина догадывалась, что мир, в котором, как ей казалось, она была счастлива и из которого ее насильно вырвали, не отвечал ее истинному предназначению. На самом деле все это было не жизнью, а лишь подготовкой к ней: пора цветения, весны и мечтаний миновала. Цветы опали – началось лето ее жизни. Что принесет оно ей?
Она закрыла глаза, пытаясь убежать от навязчивых страшных видений. По спине пробежала дрожь. Всей кожей ощущала она стальной зловещий холод. Это было предчувствие грозящей смерти.
Она схватила пиалу с чаем, глотнула, надеясь, что горячий напиток поможет унять озноб. И тут же вскочила, не в силах сдержаться, повинуясь внезапному желанию вырваться из этой комнаты, убежать от своих мыслей. Не имея никакой определенной цели, бежала она по переходам и лестницам.
Каролина сама поразилась, очутившись вдруг перед комнатой Тимура. Ни одного человека не встретила она на своем пути. Казалось, жизнь всего дома сосредоточилась вокруг этой комнаты.
Справившись со своим дыханием, она взялась за ручку, но дверь вдруг открылась, и из комнаты вышел Стерн. Каролина шагнула к нему, не решаясь, однако, взглянуть в его лицо. Он взял ее руку в свою.
– Что с Тимуром? – спросила она.
– Я дал ему лекарство, – ответил Стерн. – Будем ждать, когда оно подействует.
– Есть ли надежда?
– Надежда, может быть, и есть. Но главное – я сделал все, что мог.
Стерн был напряжен. Они молча пошли обратно – по переходам, галереям, лестницам. В одной из продуваемых ветром галерей Стерн остановился. С внутреннего двора, где к стволу огромного старого дерева была прикреплена голубятня, доносилось мирное воркование. Солнечные лучи пробивались сквозь ажурную крышу, их блики играли в темных волосах Рамона, делали еще более заметным бронзовый оттенок его кожи. Каролине вдруг захотелось коснуться его лица. Стерн медленно повернул к ней голову. Черты его лица смягчились. Он положил руку ей на плечо. Неужели он только что стоял у постели умирающего, боролся за жизнь мальчика? Все это казалось теперь таким далеким. Истинным, настоящим были только эти нежные плечи, которые он обнимал. Он словно вырвался из мрачного холодного подземелья на свободу. Свет и тепло возвратились к нему в момент стремительного объятия.
Не говоря ни слова, они продолжили свой путь, оба ясно осознавая, что это могут быть последние часы их жизни. Только когда они подошли к своим комнатам, Рамон убрал руку с ее плеча. У дверей комнаты сидели на корточках двое слуг. При виде чужестранцев они поспешно отложили в сторону какую-то игру, с помощью которой коротали время. Один из слуг вскочил. Это был Алманзор. На нем была праздничная одежда; волосы коротко подстрижены. Его лицо лучилось радостью:
– У меня хорошие новости! Шейх Томан ибн Моханна вернулся в город!
Каролина невольно повторила про себя эти слова. Напряжение и страх, не отступавшие от нее все эти дни, внезапно схлынули. Она почувствовала себя свободной, будто крылья выросли у нее за спиной.
– Шейх прислал своего слугу, – слышала она слова Алманзора. – Он ждет вас во дворце!
8
Это был тот самый путь, который они вдвоем проделали вчера вечером. Но сегодня у Каролины было впечатление, что они находятся в другом городе.
Ей казалось, что кто-то взмахнул над Тимбукту волшебной палочкой. Пустые улицы, немые дома, безлюдные площади – все теперь было полно движения, шума, красок. Площадь, на которой раскинулась ярмарка, казалась пестрым живым цветником – розовые, фиолетовые, оранжевые краски спорили друг с другом в яркости, – и над всем этим царствовал белый цвет бурнусов и тюрбанов.
Перед дворцом шейха шесть барабанщиков производили невероятный шум, от которого закладывало уши. Всадники проскакали во двор мимо застывшего строя часовых. Чернокожие слуги взяли их лошадей под уздцы.
Охрана была повсюду – в каждой нише, у каждой двери, на каждом повороте коридора. Зал, в который вошли Каролина и Стерн, был полон людей. Гудящие голоса замолкли при их появлении.
В глубине зала, между узкими колоннами, находилось возвышение, к которому вели плоские широкие ступени. На площадке стоял покрытый белой парчой диван, на котором возлежал шейх. Большие опахала из страусиных перьев, которыми двое слуг в праздничных одеждах овевали своего господина, создавали глубокую тень, в которой невозможно было рассмотреть его как следует. Шейх поднял руку. На его пальце блеснул перстень с камнем, пурпурным, как и плащ, укутавший его плечи.
Каролина уставилась на этого человека.
Существовал только один мужчина на свете, на чьих плечах она видела этот пурпурный плащ. Неужели она ослепла? Не видела стражей? Не разглядела их белых тюрбанов и бурнусов? Это был не шейх Томан ибн Моханна, а Калаф, повелитель пустыни. Они в ловушке. Но еще больше испугало Каролину другое. Ее безошибочный инстинкт, предчувствие опасности впервые изменили ей. Обычно она всегда готова к неожиданностям, так как осторожность и недоверие никогда не покидали ее.
Но теперь внутреннее чутье подвело ее, и она ощущала себя птицей, запутавшейся в расставленных силках.
Все окружающее исчезло. Ничего не имело теперь значения. Она полностью погрузилась в себя. Чья-то рука коснулась ее пальцев. Она взглянула на Стерна, понимая, что не вынесет, если он вдруг начнет утешать ее. Однако Рамон молчал. В его взгляде не было и намека на возможность спасения. И она была благодарна ему за это. Она понимала, что у него тоже не было больше сил на самообман. Снова ощутила она нечто вроде тайной связи между ними, некоего созвучия, позволяющего найти в другом человеке продолжение собственных чувств. И хорошо, что осталось хотя бы это.
Шум отвлек Каролину от ее мыслей. Калаф хлопнул в ладоши. Он снова принял ту позу, в которой лежал, когда они вошли в зал. Каролина подняла голову. Давно ли они здесь? Минуту? Час? Она словно спустилась с небес на землю.
– Подведите их ко мне! – приказал Калаф.
Каролина почувствовала, как острые пики уткнулись в ее спину. Она пошла вперед, механически переставляя ноги.
В зале стало еще тише. Опахало за спиной Калафа замерло. Владыка пустыни поднялся. Он был не старше Стерна, едва ли достиг тридцатилетнего возраста. Его взгляд, обращенный на Каролину, был настойчивым, но не враждебным. Его жажда мести исчезла в тот миг, когда он увидел врага поверженным. Желание возникло в нем не от природной жестокости, а от осознания того, что в этом мире является его важнейшим союзником. Это страх. Страх – самый надежный фундамент власти, поэтому он заманил сюда этих двух христиан – и поэтому они должны умереть. Казнь иноверцев достойно увенчает захват Тимбукту.
Овладеть этим городом было его давнишней мечтой. Тимбукту был ключом к Сахаре и Судану. И теперь этот ключ в его руках. Он жаждал его, долго стремился к нему. И полностью насладится победой он завтра на центральной площади во время казни христиан. Это будет хороший урок: жители Тимбукту получат одновременно доказательство его жестокости и набожности.
Он наслаждался мыслями об этом, как наслаждался и сегодняшним мгновением, желая продлить его как можно дольше. Он любил демонстрировать свою власть. Но спокойствие христиан тоже произвело на него впечатление. Нечто вроде симпатии возникло в нем. Ощущение триумфа над шейхом Томаном и этим городом заставило его продолжить.
– Посмотрите, как они молчат! – воскликнул он. – Они знают, что нельзя предать Калафа, не поплатившись за это жизнью! И все же с ними следует поступить справедливо, потому что Аллах справедлив всегда и во всем. Не я буду судить их. Вы должны сделать это. Должен собраться суд!
Калаф смотрел на Каролину, думая о том, что вряд ли кто-нибудь из мужчин поймет его. Любой другой на его месте убил бы мужчину – но женщину взял бы в свой гарем. И сделал ее там королевой. Эта христианка не только прекрасна – она излучает какое-то волшебное обаяние. Калаф чувствовал это, как и все присутствующие в зале. Возможно, казнить ее действительно было глупостью. Но еще большей ошибкой было бы проявить милость к ней. Особенно сейчас.
– Пошлите за Абой эль Мааном! – крикнул Калаф своим зычным голосом. – Он мудрейший человек в этом городе. Пусть он возглавляет суд.
За высоким, обшитым темным деревом парапетом, отделяющим переднюю часть зала, собрался суд. Рядом с каждым из двенадцати судей сидели слуга и писец. В стороне на принесенных подушках разместились зрители. Никто не двигался, не разговаривал. Мертвая тишина стояла в зале суда. Мужчины сидели с полузакрытыми глазами. Слуги усердно обмахивали их опахалами, однако это не создавало прохлады. Все ждали прихода Абы эль Маана. Жара измучила всех, лишила сил и желаний.
Каролина тоже пребывала в каком-то оцепенении. Нетерпение, с которым она поначалу ждала прихода Абы эль Маана, растаяло в этом пекле. Она больше не считала минуты до начала разбирательства. Сонная одурь, равнодушие охватили ее. Она была загадкой для самой себя. Она так мало себя знала. Она едва начала жить – и уже должна умереть. Умереть? Она верила, что примирилась с мыслью о смерти, но это далось ей так легко только потому, что она не представляла, не могла представить собственной гибели. Смерть была для нее в этот час всего лишь соблазном неведомого, обещанием новой формы жизни.
Внезапно опахала слуг застыли. Шепот пробежал по залу. Судьи выпрямились, передавая друг другу вполголоса какое-то известие.
Дверь, у которой стояли часовые, прислонившись к деревянным панелям, вдруг отворилась. Вошел Алманзор. Стражи преградили ему дорогу.
– Аба эль Маан послал меня к арестованным, – сказал он с такой решительностью, которой Каролина никак не ожидала от него.
Прочла ли она что-то на лице юноши, едва он успел произнести лишь слово? Алманзор, подойдя к ней, вдруг нагнулся, как будто хотел броситься перед ней на колени. Опустив голову, он проговорил:
– Тимур, внук Абы эль Маана... мертв.
Его слова потонули в шуме, внезапно поднявшемся в зале. Створки двери раскрылись, раздался громкий барабанный бой. Судьи и писцы согнулись в глубоком поклоне, слуги бросились на пол ниц.
Аба эль Маан вошел в зал. Не глядя по сторонам, прошел толкователь Корана к своему месту на возвышении. Слуга разложил перед ним своды законов. Аба эль Маан сел, поправил складки своего одеяния и дождался, пока в зале воцарится тишина.
Каролина и Стерн поднялись. По обе стороны от них стояли стражники. Каролина искала взгляд Абы эль Маана. Никогда она не видела его в таком состоянии. Действительно ли это Аба эль Маан? Мужчина там, наверху, был не тем мудрецом, который предоставил им убежище, не тем гуманистом, способным понимать не только рассудком, но и сердцем. Этот человек был моложе, чем тот, кого они знали. Признаки возраста сгладились, исчезли, из глаз ушла усталость; плечи не были больше сгорбленными, словно несшими на себе тяжкую вину. Это был человек, воодушевленный только одним – ненавистью.
Двое негров подняли над головами блестящий гонг. Глухие удары поплыли над залом.
– Суд можно начинать, – сказал Аба эль Маан.
Каролина слышала этот голос, нетерпеливый и непримиримый, – и знала, что надежды больше нет.
Положив руки на барьер, гордо выпрямившись, стояла Каролина перед своими судьями. В начале разбирательства она еще пыталась сконцентрироваться, подумать о том, какие обвинения выдвинут против нее эти люди. Но теперь их голоса превратились для нее всего лишь в неразборчивый шум, который больше не достигал ее сознания.
Зато нечто другое полностью поглотило ее внимание. Сквозь закрытые створки ставен ей были видны кусочек ярко-синего неба и крона веерной акации. Разве не видела она уже когда-то эту картину? Листья акации не шевелились, но ей казалось, что она слышит шелест, пробегающий по ветвям дерева. Дерево предчувствовало грозу. Каролина тоже ощущала ее приближение, хотя находилась в помещении, где не было окон. Она ощущала это всей кожей, всеми нервами. И странным образом успокаивалась.
Когда она была ребенком, то в такие часы прокрадывалась в западную башню замка Розамбу. Ей было совсем не страшно. Она забиралась на самый верх, в пустую, гулкую комнату с окнами во всю стену, внизу шумел потемневший таинственный парк, казавшийся сверху, из башни, темно-зеленым бушующим морем. А наверху было небо, похожее на громадный кратер, разродившийся сине-черной лавой, временами пробиваемой огненными стрелами молний.
Первый порыв ветра дохнул с неба. Воздух наполнился сухим шелестом листьев акации. И снова Каролина ощутила странное спокойствие, снизошедшее на нее. Теплая волна поднималась внутри. У нее не было больше тела, плоти и крови. Она превратилась в созвучную этой мощной силе частичку природы. С каждой секундой в зале суда становилось все темнее. Внезапно дверь с грохотом растворилась, и яркая вспышка осветила зал, заставив людей зажмуриться. И тут же прогрохотал гром.
В воздухе запахло озоном. Сильные порывы ветра потрясли стены. Огонь многочисленных ламп испуганно затрепетал. Аба эль Маан поднял правую руку. За его спиной блеснул тусклый круг гонга. Снова прозвучали три удара. Аба эль Маан не дождался, пока утихнет эхо последнего удара. Он не мог больше терпеть. Приговор должен прозвучать. Одновременно с гонгом раздался и его голос.
В это мгновение сильная рука коснулась волос Каролины. Рамон Стерн притянул к себе ее голову. Это был не любовный жест, не ласка. Он прикрывал ее, как ребенка, от чьих глаз и ушей надо скрыть какое-то зрелище. Но для Каролины его жест означал нечто иное. Чувство, охватившее ее, заставило позабыть обо всем. Был ли произнесен приговор? Это не имело больше значения. Важны были только руки, обнимавшие ее.
Голос Абы эль Маана умолк. В зале суда воцарилась тишина. Иные шумы наполнили башню. Гулкие удары, будто ветер сбрасывал на землю с ветвей спелые плоды. На секунду ветер замер. А потом с ровным монотонным шумом на землю хлынул дождь!
С каждым мгновением потоки льющейся с неба воды становились все мощнее. С беспощадной яростью обрушились они на притихший город. Все остальные звуки тонули в этом шуме. Даже по крутым ступенькам, которые вели в подземелье, дождь стучал сильнее, чем шаги осужденных.
Их стражи шли впереди. Они открыли железную дверь, и темный коридор поглотил пленников. Шум дождя еще сопровождал их, как будто он зарождался в этих стенах, как будто каменные плиты сейчас обрушатся на них, как обломки скал. И снова они очутились перед дверью. Она была так тяжела, что понадобилась сила двух человек, чтобы сдвинуть ее с места и закрыть, когда Каролина и Стерн оказались за ней. Ключ повернулся в замке, и все смолкло. Каролина прислушалась. Полная тишина – не слышно даже, ушли ли стражи или остались стоять за дверью.
Только шум дождя слышала она, тихий и далекий, как забытая песня тамбуринов.
Ей казалось, что кто-то взмахнул над Тимбукту волшебной палочкой. Пустые улицы, немые дома, безлюдные площади – все теперь было полно движения, шума, красок. Площадь, на которой раскинулась ярмарка, казалась пестрым живым цветником – розовые, фиолетовые, оранжевые краски спорили друг с другом в яркости, – и над всем этим царствовал белый цвет бурнусов и тюрбанов.
Перед дворцом шейха шесть барабанщиков производили невероятный шум, от которого закладывало уши. Всадники проскакали во двор мимо застывшего строя часовых. Чернокожие слуги взяли их лошадей под уздцы.
Охрана была повсюду – в каждой нише, у каждой двери, на каждом повороте коридора. Зал, в который вошли Каролина и Стерн, был полон людей. Гудящие голоса замолкли при их появлении.
В глубине зала, между узкими колоннами, находилось возвышение, к которому вели плоские широкие ступени. На площадке стоял покрытый белой парчой диван, на котором возлежал шейх. Большие опахала из страусиных перьев, которыми двое слуг в праздничных одеждах овевали своего господина, создавали глубокую тень, в которой невозможно было рассмотреть его как следует. Шейх поднял руку. На его пальце блеснул перстень с камнем, пурпурным, как и плащ, укутавший его плечи.
Каролина уставилась на этого человека.
Существовал только один мужчина на свете, на чьих плечах она видела этот пурпурный плащ. Неужели она ослепла? Не видела стражей? Не разглядела их белых тюрбанов и бурнусов? Это был не шейх Томан ибн Моханна, а Калаф, повелитель пустыни. Они в ловушке. Но еще больше испугало Каролину другое. Ее безошибочный инстинкт, предчувствие опасности впервые изменили ей. Обычно она всегда готова к неожиданностям, так как осторожность и недоверие никогда не покидали ее.
Но теперь внутреннее чутье подвело ее, и она ощущала себя птицей, запутавшейся в расставленных силках.
Все окружающее исчезло. Ничего не имело теперь значения. Она полностью погрузилась в себя. Чья-то рука коснулась ее пальцев. Она взглянула на Стерна, понимая, что не вынесет, если он вдруг начнет утешать ее. Однако Рамон молчал. В его взгляде не было и намека на возможность спасения. И она была благодарна ему за это. Она понимала, что у него тоже не было больше сил на самообман. Снова ощутила она нечто вроде тайной связи между ними, некоего созвучия, позволяющего найти в другом человеке продолжение собственных чувств. И хорошо, что осталось хотя бы это.
Шум отвлек Каролину от ее мыслей. Калаф хлопнул в ладоши. Он снова принял ту позу, в которой лежал, когда они вошли в зал. Каролина подняла голову. Давно ли они здесь? Минуту? Час? Она словно спустилась с небес на землю.
– Подведите их ко мне! – приказал Калаф.
Каролина почувствовала, как острые пики уткнулись в ее спину. Она пошла вперед, механически переставляя ноги.
В зале стало еще тише. Опахало за спиной Калафа замерло. Владыка пустыни поднялся. Он был не старше Стерна, едва ли достиг тридцатилетнего возраста. Его взгляд, обращенный на Каролину, был настойчивым, но не враждебным. Его жажда мести исчезла в тот миг, когда он увидел врага поверженным. Желание возникло в нем не от природной жестокости, а от осознания того, что в этом мире является его важнейшим союзником. Это страх. Страх – самый надежный фундамент власти, поэтому он заманил сюда этих двух христиан – и поэтому они должны умереть. Казнь иноверцев достойно увенчает захват Тимбукту.
Овладеть этим городом было его давнишней мечтой. Тимбукту был ключом к Сахаре и Судану. И теперь этот ключ в его руках. Он жаждал его, долго стремился к нему. И полностью насладится победой он завтра на центральной площади во время казни христиан. Это будет хороший урок: жители Тимбукту получат одновременно доказательство его жестокости и набожности.
Он наслаждался мыслями об этом, как наслаждался и сегодняшним мгновением, желая продлить его как можно дольше. Он любил демонстрировать свою власть. Но спокойствие христиан тоже произвело на него впечатление. Нечто вроде симпатии возникло в нем. Ощущение триумфа над шейхом Томаном и этим городом заставило его продолжить.
– Посмотрите, как они молчат! – воскликнул он. – Они знают, что нельзя предать Калафа, не поплатившись за это жизнью! И все же с ними следует поступить справедливо, потому что Аллах справедлив всегда и во всем. Не я буду судить их. Вы должны сделать это. Должен собраться суд!
Калаф смотрел на Каролину, думая о том, что вряд ли кто-нибудь из мужчин поймет его. Любой другой на его месте убил бы мужчину – но женщину взял бы в свой гарем. И сделал ее там королевой. Эта христианка не только прекрасна – она излучает какое-то волшебное обаяние. Калаф чувствовал это, как и все присутствующие в зале. Возможно, казнить ее действительно было глупостью. Но еще большей ошибкой было бы проявить милость к ней. Особенно сейчас.
– Пошлите за Абой эль Мааном! – крикнул Калаф своим зычным голосом. – Он мудрейший человек в этом городе. Пусть он возглавляет суд.
За высоким, обшитым темным деревом парапетом, отделяющим переднюю часть зала, собрался суд. Рядом с каждым из двенадцати судей сидели слуга и писец. В стороне на принесенных подушках разместились зрители. Никто не двигался, не разговаривал. Мертвая тишина стояла в зале суда. Мужчины сидели с полузакрытыми глазами. Слуги усердно обмахивали их опахалами, однако это не создавало прохлады. Все ждали прихода Абы эль Маана. Жара измучила всех, лишила сил и желаний.
Каролина тоже пребывала в каком-то оцепенении. Нетерпение, с которым она поначалу ждала прихода Абы эль Маана, растаяло в этом пекле. Она больше не считала минуты до начала разбирательства. Сонная одурь, равнодушие охватили ее. Она была загадкой для самой себя. Она так мало себя знала. Она едва начала жить – и уже должна умереть. Умереть? Она верила, что примирилась с мыслью о смерти, но это далось ей так легко только потому, что она не представляла, не могла представить собственной гибели. Смерть была для нее в этот час всего лишь соблазном неведомого, обещанием новой формы жизни.
Внезапно опахала слуг застыли. Шепот пробежал по залу. Судьи выпрямились, передавая друг другу вполголоса какое-то известие.
Дверь, у которой стояли часовые, прислонившись к деревянным панелям, вдруг отворилась. Вошел Алманзор. Стражи преградили ему дорогу.
– Аба эль Маан послал меня к арестованным, – сказал он с такой решительностью, которой Каролина никак не ожидала от него.
Прочла ли она что-то на лице юноши, едва он успел произнести лишь слово? Алманзор, подойдя к ней, вдруг нагнулся, как будто хотел броситься перед ней на колени. Опустив голову, он проговорил:
– Тимур, внук Абы эль Маана... мертв.
Его слова потонули в шуме, внезапно поднявшемся в зале. Створки двери раскрылись, раздался громкий барабанный бой. Судьи и писцы согнулись в глубоком поклоне, слуги бросились на пол ниц.
Аба эль Маан вошел в зал. Не глядя по сторонам, прошел толкователь Корана к своему месту на возвышении. Слуга разложил перед ним своды законов. Аба эль Маан сел, поправил складки своего одеяния и дождался, пока в зале воцарится тишина.
Каролина и Стерн поднялись. По обе стороны от них стояли стражники. Каролина искала взгляд Абы эль Маана. Никогда она не видела его в таком состоянии. Действительно ли это Аба эль Маан? Мужчина там, наверху, был не тем мудрецом, который предоставил им убежище, не тем гуманистом, способным понимать не только рассудком, но и сердцем. Этот человек был моложе, чем тот, кого они знали. Признаки возраста сгладились, исчезли, из глаз ушла усталость; плечи не были больше сгорбленными, словно несшими на себе тяжкую вину. Это был человек, воодушевленный только одним – ненавистью.
Двое негров подняли над головами блестящий гонг. Глухие удары поплыли над залом.
– Суд можно начинать, – сказал Аба эль Маан.
Каролина слышала этот голос, нетерпеливый и непримиримый, – и знала, что надежды больше нет.
Положив руки на барьер, гордо выпрямившись, стояла Каролина перед своими судьями. В начале разбирательства она еще пыталась сконцентрироваться, подумать о том, какие обвинения выдвинут против нее эти люди. Но теперь их голоса превратились для нее всего лишь в неразборчивый шум, который больше не достигал ее сознания.
Зато нечто другое полностью поглотило ее внимание. Сквозь закрытые створки ставен ей были видны кусочек ярко-синего неба и крона веерной акации. Разве не видела она уже когда-то эту картину? Листья акации не шевелились, но ей казалось, что она слышит шелест, пробегающий по ветвям дерева. Дерево предчувствовало грозу. Каролина тоже ощущала ее приближение, хотя находилась в помещении, где не было окон. Она ощущала это всей кожей, всеми нервами. И странным образом успокаивалась.
Когда она была ребенком, то в такие часы прокрадывалась в западную башню замка Розамбу. Ей было совсем не страшно. Она забиралась на самый верх, в пустую, гулкую комнату с окнами во всю стену, внизу шумел потемневший таинственный парк, казавшийся сверху, из башни, темно-зеленым бушующим морем. А наверху было небо, похожее на громадный кратер, разродившийся сине-черной лавой, временами пробиваемой огненными стрелами молний.
Первый порыв ветра дохнул с неба. Воздух наполнился сухим шелестом листьев акации. И снова Каролина ощутила странное спокойствие, снизошедшее на нее. Теплая волна поднималась внутри. У нее не было больше тела, плоти и крови. Она превратилась в созвучную этой мощной силе частичку природы. С каждой секундой в зале суда становилось все темнее. Внезапно дверь с грохотом растворилась, и яркая вспышка осветила зал, заставив людей зажмуриться. И тут же прогрохотал гром.
В воздухе запахло озоном. Сильные порывы ветра потрясли стены. Огонь многочисленных ламп испуганно затрепетал. Аба эль Маан поднял правую руку. За его спиной блеснул тусклый круг гонга. Снова прозвучали три удара. Аба эль Маан не дождался, пока утихнет эхо последнего удара. Он не мог больше терпеть. Приговор должен прозвучать. Одновременно с гонгом раздался и его голос.
В это мгновение сильная рука коснулась волос Каролины. Рамон Стерн притянул к себе ее голову. Это был не любовный жест, не ласка. Он прикрывал ее, как ребенка, от чьих глаз и ушей надо скрыть какое-то зрелище. Но для Каролины его жест означал нечто иное. Чувство, охватившее ее, заставило позабыть обо всем. Был ли произнесен приговор? Это не имело больше значения. Важны были только руки, обнимавшие ее.
Голос Абы эль Маана умолк. В зале суда воцарилась тишина. Иные шумы наполнили башню. Гулкие удары, будто ветер сбрасывал на землю с ветвей спелые плоды. На секунду ветер замер. А потом с ровным монотонным шумом на землю хлынул дождь!
С каждым мгновением потоки льющейся с неба воды становились все мощнее. С беспощадной яростью обрушились они на притихший город. Все остальные звуки тонули в этом шуме. Даже по крутым ступенькам, которые вели в подземелье, дождь стучал сильнее, чем шаги осужденных.
Их стражи шли впереди. Они открыли железную дверь, и темный коридор поглотил пленников. Шум дождя еще сопровождал их, как будто он зарождался в этих стенах, как будто каменные плиты сейчас обрушатся на них, как обломки скал. И снова они очутились перед дверью. Она была так тяжела, что понадобилась сила двух человек, чтобы сдвинуть ее с места и закрыть, когда Каролина и Стерн оказались за ней. Ключ повернулся в замке, и все смолкло. Каролина прислушалась. Полная тишина – не слышно даже, ушли ли стражи или остались стоять за дверью.
Только шум дождя слышала она, тихий и далекий, как забытая песня тамбуринов.
9
Медленно привыкали ее глаза к темноте. Она обнаружила узкое отверстие в стене под самым потолком. Слабый, едва заметный свет проникал сквозь него в подземелье. Каролина стояла на месте, не зная, чего же она ждет. Что она должна испытывать – страх, сомнения? И чего она боялась? Что вдруг утихнет, погаснет то горячее ощущение счастья, которое она испытала в тот момент, когда дверь за ними закрылась и она осталась в подземелье наедине с этим мужчиной?
Это был абсурд, всего лишь истерическая реакция. Она не должна потворствовать этому. Сейчас это чувство схлынет. Это все из-за невыносимого напряжения последних дней и часов. Но теперь она больше не в том оцепенелом состоянии, в котором пребывала в зале суда. Она очнулась. Ее разум работал четко и ясно. Они в тюрьме, они приговорены к смерти. А ее волновало лишь одно: его присутствие рядом. Ее взгляд скользил по темной пещере, по стенам из сырых базальтовых плит, по утоптанному глиняному полу. В углу стояла лежанка, покрытая сеном. Вот откуда исходит аромат земли и солнца! Каролина опустилась перед ней на колени, расстегнула застежку своего плаща, сняла его с плеч. Знает ли она, что делает? Заботливо, как женщина, готовящая ложе для любимого мужчины, которому мечтает отдаться, расстелила Каролина плащ поверх сена. Потом сняла чадру с головы и сложила ее в изголовье вместо подушки.
Каролина ждала, не находя в себе мужества, чтобы обернуться. Она разглаживала складки плаща, убирая острые соломинки, чтобы хоть как-то справиться с внутренним возбуждением, захлестнувшим ее. Она томилась от желания. Почему он медлит? Почему заставляет ее переживать эти бесконечные минуты ожидания? Они и так уже потеряли столько времени. Каждая секунда промедления приближала их к смерти. Измотанная, как после тяжких физических усилий, она буквально упала на лежанку. Как бы она хотела протянуть к нему руки, позвать его! Но не могла на это решиться. Каролина уткнулась лицом в ладони и закрыла глаза, словно пытаясь таким образом заставить замолчать свои чувства, подавить в себе смятение. Она скорее согласилась бы задохнуться от тоски, чем призналась бы в своих чувствах мужчине, не испытывающему то же самое.
Это был абсурд, всего лишь истерическая реакция. Она не должна потворствовать этому. Сейчас это чувство схлынет. Это все из-за невыносимого напряжения последних дней и часов. Но теперь она больше не в том оцепенелом состоянии, в котором пребывала в зале суда. Она очнулась. Ее разум работал четко и ясно. Они в тюрьме, они приговорены к смерти. А ее волновало лишь одно: его присутствие рядом. Ее взгляд скользил по темной пещере, по стенам из сырых базальтовых плит, по утоптанному глиняному полу. В углу стояла лежанка, покрытая сеном. Вот откуда исходит аромат земли и солнца! Каролина опустилась перед ней на колени, расстегнула застежку своего плаща, сняла его с плеч. Знает ли она, что делает? Заботливо, как женщина, готовящая ложе для любимого мужчины, которому мечтает отдаться, расстелила Каролина плащ поверх сена. Потом сняла чадру с головы и сложила ее в изголовье вместо подушки.
Каролина ждала, не находя в себе мужества, чтобы обернуться. Она разглаживала складки плаща, убирая острые соломинки, чтобы хоть как-то справиться с внутренним возбуждением, захлестнувшим ее. Она томилась от желания. Почему он медлит? Почему заставляет ее переживать эти бесконечные минуты ожидания? Они и так уже потеряли столько времени. Каждая секунда промедления приближала их к смерти. Измотанная, как после тяжких физических усилий, она буквально упала на лежанку. Как бы она хотела протянуть к нему руки, позвать его! Но не могла на это решиться. Каролина уткнулась лицом в ладони и закрыла глаза, словно пытаясь таким образом заставить замолчать свои чувства, подавить в себе смятение. Она скорее согласилась бы задохнуться от тоски, чем призналась бы в своих чувствах мужчине, не испытывающему то же самое.