Страница:
В 1841 г. вышло знаменитое сочинение Фейербаха «Сущность христианства», в котором автор не только разрушал теологические предрассудки, но и провозглашал свою гуманитарную философию, как нельзя более отвечавшую настроению тогдашней радикальной интеллигенции Германии. В предисловии к этому сочинению (ко второму изд.) Фейербах так характеризовал сущность развитого в ней общефилософского мировоззрения: «Я совершенно не похож на тех философов, которые умышленно закрывают свои глаза, чтобы легче было мыслить, напротив, в процессе мышления я прибегаю к помощи всех чувств и, прежде всего, глаз; я строю свои мысли и идеи на таком материале, который мы усваиваем себе только посредством деятельности чувств, я создаю не предметы из идей, а, наоборот, идеи из предметов, а предметом я считаю только то, что существует вне моей головы. Я идеалист лишь в области практической философии, т. е. грани настоящего и прошедшего я не делаю гранью для будущего, для человечества, а, напротив, я верую непоколебимо, что многое и даже очень многое из того, что близорукие, малодушные практики ныне считают фантазией, неосуществимою идеею или химерою, завтра, т.-е. в следующем столетии, предстанет перед нами во всей своей реальности. Одним словом, идея для меня есть вера в историческую будущность, в торжество истины и добра, и она имеет для меня лишь политическое и моральное значение, но в области собственно теоретической философии я, в противоположность гегелевской философии, высказываюсь за реализм и материализм».
В том самом журнале, в котором начал свою литературную деятельность Карл Маркс, друг Маркса и редактор журнала Арнольд Руге поместил восторженную статью о «Сущности христианства» Фейербаха.
«Рассуждения Фейербаха, – говорит А. Руге, из гегельянца сразу превратившись в фейербахианца, – столь же новы и неожиданны, сколь неопровержимо истинны и просты. Фейербах смело идет навстречу будущему, и благодаря отрицанию всего прежнего воззрения перед ним вырастает все разнообразие новых и положительных взглядов на религию, образование и историю. Он поступает при этом вполне в духе истории: корабль, который провел его к новым берегам, он не тащит за собою внутрь страны; он сбросил со своих рук и своей памяти цепи Прометея; он сжигает злые духи прошлого в чистом эфире современного самосознания».
Руге дальше показывает, что философия Фейербаха есть не что иное, как философское благословение на смелую политическую борьбу с реакцией. «Философия, – говорит он, – теперь втянута в практическую борьбу в текущую историю; поднимаются крики о ее «неблагонадежности», об ее «разрушительных стремлениях», пытаются поднять против нее всю массу человеческой глупости и ограниченности, а почему? Потому, что эта философия завоевывает теперь в науке то, что уже отвоевала история, потому, что она является последней и высшей санкцией новой эпохи; потому, что она не шутит с такими вещами, как свобода духа и жизни, потому, наконец, что это серьезное отношение, хотя бы оно и носило чисто теоретический характер и не сходило с высот науки, по необходимости является фактическим отрицанием господствующего практического направления, или, скажем прямо, реакционной партии, в принципе отрицающей реформацию и французскую революцию, низвергающей духовную и политическую свободу».
И Фейербах поместил в этом журнале статью, в которой он в афористической форме излагает основные принципы своей философии. «Философия, – говорит он, – есть познание того, что существует. Познавать вещи и их сущность таковыми, каковы они суть, – таков высший закон, такова высшая задача философии». Говоря о социалистических теориях немецкой интеллигенции, нам придется еще говорить о том, как сильно и прочно философия Фейербаха окрасила собою все миросозерцание немецких передовых писателей, а здесь мы отметим лишь, что и Маркс беззаветно увлекся этой философией, очевидно, после того, как, поневоле прекратив свою публицистическую деятельность ввиду запрещения «Рейнской газеты», он погрузился в разработку вопросов социально-философского мировоззрения. И Маркс с увлечением воспринял гармонистическую философию Фейербаха как превосходное духовное орудие в жестокой практической борьбе со старым порядком. Если из гегелевской философии немецкая интеллигенция, в лице левых гегельянцев, делала самые радикальные социально-политические выводы, то по отношению к философии Фейербаха подобные выводы не только сами собою напрашивались, но и указывались самим же Фейербахом. В лице Фейербаха жизнь и философия нашли себе полное и гармоничное объединение. «Нам говорят, – писал Фейербах, – что наука не разрешает загадки жизни, но что же из этого следует? Необходимость обратиться к вере? Но это бы значило– броситься из огня в полымя. Нет, из этого следует лишь то, что ты должен перейти к жизни, к практике. Сомнение, которого не разрешает теория, разрешит тебе практика».
И мы видели из приведенных выше слов Арнольда Руге, что передовая немецкая интеллигенция с самого начала поняла систему Фейербаха как философское благословение, как философский апофеоз смелой политической борьбы с реакцией во всех ее видах и проявлениях.
В своей известной книжке «Людвиг Фейербах» Энгельс рассказывает о том, какое глубокое впечатление произвела на него и Маркса книга Фейербаха «Сущность христианства».
«Кто не пережил, – говорит Энгельс, – освободительного влияния этой книги, тот не может представить его себе. Мы все были в восторге, и все мы стали на время последователями Фейербаха». Но если миросозерцание Фейербаха и примиряло практическую политическую борьбу с философскою совестью, если оно звало на эту борьбу, то, однако, само по себе оно не давало сколько-нибудь надежного практического руководства для этой борьбы. Социально-политические воззрения самого Фейербаха отличались большою путанностью, и, в частности, по своему воззрению на государство он еще твердо стоял на идеалистической точке зрения. А между тем социально-политическая жизнь Германии все усложнялась, и приходилось, вместо отвлеченных философских формул, обратиться к изучению социальной действительности, ее сил и отношений. Прежде всего, к половине сороковых годов ужо и для умеренных немецких либералов выяснилась необходимость сбросить со своих политических счетов надежду на то, что абсолютизм сам себя ограничит, добровольно даст конституцию. Для тех умеренных либералов, вся политическая платформа которых исчерпывалась подобным упованием, крушение этой надежды означало политическое банкротство, и не удивительно, что они впали в глубокую апатию, тоскливое уныние. Но и более радикальные слои чувствовали себя в эту эпоху невесело. Они знали, что немецкий абсолютизм, в лице такого короля, каким был Фридрих-Вильгельм, не совершит добровольного самоубийства, и они искали те реальные силы, которые бы заставили его это сделать. Как ни сильно негодовала, волновалась и рвалась в бой немецкая интеллигенция, но все-таки ей было ясно, что ей одной не по плечу исторический переворот, что все ее волнения представляют собой лишь легкую рябь на тихом океане тогдашней народной жизни, что эта рябь бессильна вынести освободительное движение в обетованную гавань конституционализма. И только тогда, когда грозно всколыхнулся доселе тихий океан народной массы, только тогда могущественно ожили надежды; в эпоху же закрытия «Рейнской газеты» народ, за редкими исключениями, еще политически безмолвствовал и уныние и апатия охватывали ряды либеральной и радикальной интеллигенции.
Берлинский корреспондент «Кельнской газеты» сообщает в № 61 за 1843 г., что «наша публика, по-видимому, снова постепенно перестает интересоваться текущими вопросами отечественной жизни. По-видимому, бесплодность стремлений породила какое-то безразличное настроение и заставила отказаться от всяких дальнейших стремлений… И не только Берлин, но и другие местности, обнаруживавшие прежде интерес к политической жизни, по словам местных наблюдателей и, судя по внешним проявлениям, снова впадают в прежнюю бездеятельность и апатию». «Мангеймская вечерняя газета» от 22 октября 1843 г. отмечает тот же рост апатии и политического индифферентизма среди либералов и прибавляет, что теперь все пришли к заключению, что «немцы совершенно не пригодны для политики».
Что эта политическая апатия и разочарование охватили собою не только умеренных либералов, но и крайних радикалов, свидетельствует относящаяся к этому времени переписка между Марксом и Руге, напечатанная впоследствии в «Deutsch-Franzosische Jahrbucher».
Отвечая на письмо Маркса, Руге пишет в марте 1843 г.: «Мы переживаем политическую революцию? Мы, современники этих немцев? Мой друг, вы верите в то, что желаете. Мне знакомо это состояние! Очень сладко питать надежды и очень горько отказываться от всяких иллюзий. Надо обладать большим мужеством для того, чтобы разочароваться, чем для того, чтобы подняться»… «Немцев надо считать не по числу борцов, а по количеству душ, которых продают». «Правда, говорит Руге, немцы раздражены и обозлены, друзья и знакомые, разговаривая друг с другом, постоянно вспоминают о судьбе Стюартов… Но все это только разговоры… Существует ли такой глупец, который бы не познал наших мещан и их безграничного овечьего терпения? Прошло пятьдесят лет после французской революции, и мы дожили только до возобновления всех бесстыдств старого деспотизма. И не говорите, что XIX век не перенесет его. Немцы разрешили эту задачу. Они не только переносят его, но переносят с патриотизмом, и мы, краснеющие за них, именно мы знаем, что они его заслуживают».
И Руге заканчивает свое письмо словами: «Наш народ не имеет никакой будущности». К. Маркс из кратковременного периода своего редакторства «Рейнской газеты» вынес жгучую ненависть к немецкому правительству; эта ненависть только содействовала разрушению его иллюзий насчет государства как «нравственного организма», но не привела его к пессимизму. Жгучая ненависть к реакции сплелась у него с горячей верой в близкое освобождение Германии.
«Прусское самодержавное правительство, – писал Маркс, отвечая Руге, – наглядно показало необходимость для деспотизма всего мира жестокости, невозможность для него быть гуманным… Вы говорите, что я слишком высоко оцениваю действительность, но если я не отчаиваюсь в ней, то только благодаря тому, что ее собственное безнадежное состояние наполняет меня надеждой. Я не говорю уже о неспособности господ и о филистерстве слуг и подданных, предоставляющих всему идти так, как Господь велел, хотя и этих двух явлений достаточно, чтобы вызвать катастрофу. Я уже обращаю ваше внимание на то, что враги филистерства, т. е. все думающие и страдающие люди, пришли теперь ко взаимному соглашению, тогда как прежде они это сделать не могли, и что даже простой процесс размножения старых подданных с каждым днем создает новых рекрут на службу новому человечеству. Система промышленности и торговли, владения и эксплуатации еще быстрее, чем рост населения, ведет к разрушению современного общества, которого не может спасти старая система, ибо эта система вообще ничего не излечивает и ничего не творит– она лишь существует и потребляет. Существование страждущего человечества, которое мыслит, и мыслящего человечества, которое угнетают, по необходимости должно сделаться для пассивного и бессознательно потребляющего зоологического мира филистеров неистребимым и непереваримым».
Погрузившись в изучение вопросов социально-философ-ского мировоззрения, Карл Маркс в то же время не оставлял и мыслей о дальнейшей публицистической пропаганде своих идей. Опыт с «Рейнской газетой» показал ему, что подцензурный орган в тогдашней Германии, каким бы темным и рабским языком он ни говорил, обречен или на насильственную смерть, или же на бессилие, если он согласится подчиниться. Да и, кроме того, душная атмосфера тогдашней Германии и год мелкой, изнуряющей ежедневной борьбы с цензурой утомили Маркса и раздергали его нервы. Он поэтому и лично мечтал о поездке за границу и, кроме того, в интересах дела считал необходимым перенести печатный станок за границу.
В письме к Руге (от 25 января 1843 г.), опубликованном впервые Бернштейном в «Dokumenle des Socialismus», Маркс пишет, что он больше не в силах работать под цензурным надзором. «Скверно, – говорит он, – даже ради свободы выполнять службу батрака и вести борьбу, вместо дубин, булавками. Я устал от лицемерия, глупости и грубого авторитета, я устал от нашего подлаживания, приспособления, выворачивания, пустословия». И в другом письме он решительно заявляет: «Я не могу писать под прусской цензурой и жить в прусской атмосфере».
Это настроение разделял и Руге, решив основать за границей радикальный журнал. После долгих совещаний и колебаний было решено основаться в Париже.
Маркс получил, наконец, свободное время, чтобы жениться. В 1843 г. он женился на Женни Вестфален, официальным женихом которой он состоял в течение семи лет. Тотчас же после женитьбы Маркс уехал с женою за границу, а в ноябре 1843 года поселился в Париже, где первое время с головою ушел в работу для нового журнала.
Роль, которую призван был выполнить этот журнал, рисовалась Руге в чрезвычайно увлекательных красках; он мечтал ни более ни менее как о том, что журнал этот создаст духовный союз между Францией и Германией. Руге собирался привлечь к ближайшему участию в журнале французских писателей-единомышленников: Леру, Прудона, Луи Блана и предполагал придать журналу интернациональный характер. При этом дело шло не о социалистическом, а о радикальном журнале, и вначале Руге дал ему название «Радикальное обозрение». И в письме к Фейербаху Руге пишет, что его журнал будет органом интернационального радикализма.
В 1844 г. появилась первая (двойная) книжка нового журнала под заглавием «Немецко-французский ежегодник» («Deutsch-Franzosische Jahrbucher»). Состав сотрудников был блестящий. В первой, двойной книжке журнала были напечатаны статьи выдающихся сыновей еврейского народа – Гейне, Гервега, Бакунина, Фейербаха, Якоби, Энгельса, Гесса и Карла Маркса.
Из произведений Маркса здесь были напечатаны его три письма к Руге, о которых нам уже приходилось говорить, и две статьи: «К критике гегелевской философии права» и «К еврейскому вопросу».
Эти статьи Маркса представляют громадную ценность для изучения хода его умственного развития, для изучения вопроса: как Маркс сделался марксистом. Три письма Маркса написаны раньше, чем его статьи, и в них он еще всецело стоит на точке зрения Фейербаха. Он твердо верит, что не за горами освобождение Германии, но он ждет этого освобождения от «страждущего человечества, которое мыслит, и от мыслящего человечества, которое угнетено». Он ждет переворота от чувства глубокого стыда, охватившего немецкую интеллигенцию, стыда за свое правительство, за свою отсталость. Он пишет Руге: «Стыд есть уже революция; благодаря ему французская революция победила немецкий патриотизм и, наоборот, немецкий патриотизм в 1813 г. победил французскую революцию. Стыд есть своего рода гнев, обращенный внутрь себя. И если вся нация истинно стыдится, то она является львом, готовящимся к прыжку».
Особенный интерес для интеллектуальной биографии Маркса представляет его третье письмо к Руге. Как мы уже знаем, на страницах «Рейнской газеты» Маркс заявил в ответ на вызывающий запрос «Всеобщей газеты», что он еще не выяснил своего отношения к социализму. Но то свободное время, которое оказалось в его распоряжении после закрытия «Рейнской газеты», Маркс употребил, между прочим, и на ознакомление с тогдашними социалистическими учениями. Но эти учения, в их тогдашней утопически-догматической форме, его не удовлетворили. Его критический и творческий ум не мог увлечься догматическими учениями, и в своем третьем письме к Руге Маркс резко восстает против догматизма тогдашних социалистов. «Мы не провозглашаем догматически, – пишет Карл Маркс, – новый мир, а выводим его из критики старого. До сих пор философы разрешение всех задач оставляли под спудом, а глупому экзотерическому миру оставалось только раскрывать рот, чтобы в него летели жареные рябчики абсолютной науки. Философия стала светской, и самым ярким доказательством этого является то, что философское сознание не только внешне, но и внутренне втянулось в мучения борьбы. Если теоретическое построение и раз навсегда изготовленные формулы будущего не являются нашим делом, то тем яснее вырисовывается наша нынешняя задача: беспощадная критика всего существующего, беспощадная в том смысле, что она не боится ни своих результатов, ни конфликтов с существующими властями. Я не стою поэтому за то, чтобы мы выставили какое-либо догматическое знамя. Наоборот, мы должны стараться, чтобы догматики уяснили себе свои собственные основные положения. Так, коммунизм является догматической абстракцией, причем я говорю здесь не о каком-либо воображаемом или мыслимом коммунизме, а о коммунизме, действительно существующем, как его излагают Кабе, Дезами, Вейтлинг[7] и т. д. Подобный коммунизм является лишь особым видом проявления гуманистического принципа, порожденным своей противоположностью, частною собственностью. Однако отмена частной собственности отнюдь не означает коммунизма, и наряду с коммунизмом по необходимости должны возникнуть другие социалистические учения, например, Фурье, Прудона и т. д.».
Таким образом, уже с самого начала своего изучения социалистических систем Маркс решительно восстал против догматического социализма.
Против подобного наивного утопизма большинства тогдашних социалистов Маркс должен был решительно восстать не только как «марксист»– он таковым еще тогда не был, но как верный и последовательный сторонник Гегеля и Фейербаха. Школа Гегеля-Фейербаха научила Маркса понимать все явления, проникнув во внутреннюю логику их объективного развития, а не противопоставляя им свои субъективные пожелания. «Выведенная» из философии Гегеля-Фейербаха программа общественной деятельности только и могла опираться на изучение внутренней закономерности объективного развития, а это заранее отвергало догматизм и доктринерство.
И на первых порах деятельность Маркса была не чем иным, как мастерским переложением философии Гегеля – Фейербаха на социально-политический язык. «Мы не выступаем доктринерами перед миром, – писал Маркс в этом же письме, – с новым принципом: вот тебе истина, преклони колени… Мы не говорим: брось свою борьбу, вое это глупые затеи, мы провозгласим тебе истинный пароль борьбы. Мы лишь разъясняем, в чем состоит сущность этой борьбы, мы лишь покажем, что мир должен, хотя бы он и не хотел этого, выработать самосознание».
Программа Маркса, развиваемая в этом письме, сводится к требованию критики «мистического» сознания людей, выяснения «самосознания», разрушающего «самообман», т. е. это та же программа, которую ставил в своей критике религии Фейербах. Маркс сам заявляет, что «вся наша цель представляет то же самое, что и фейербаховская критика религии, т. е. она приводит в сознательной человеческой форме религиозные и политические вопросы». Из приведенных выдержек и из заявления самого Маркса ясно, что в 1843 году Маркс еще не стоял да «марксистской» точке зрения, всецело разделял воззрения Фейербаха и давал им широкое социальное применение. Чистые специфически марксистские ноты впервые зазвучали у Маркса в статье, «К критике гегелевской философии права», напечатанной в 1844 г. в «Deutsch-Franzosische Jahrbiicher». В этой статье у Маркса впервые «сквозь волнистые туманы» гегелевской и фейербаховской философии начинает проглядывать социальный реализм. В этой же статье впервые мы встречаем у Маркса слово «пролетариат», в этой же статье впервые у Маркса ярко вспыхнула идея о великой исторической миссии пролетариата, о том, что пролетариат призван совершить коренной общественный переворот. До сих пор в своих статьях Маркс никогда не употреблял слова «пролетариат», он говорил о бедных классах населения, он говорил о страждущем человечестве, которое мыслит, и о мыслящем человечестве, которое угнетают, но не о пролетариате. Маркс впервые заговорил о пролетариате и с самого начала заговорил с энтузиазмом в статье: «К критике гегелевской философии права».
В этой статье причудливо смешиваются уже умирающие, но еще мощные отзвуки увлечения абстракциями Гегеля и Фейербаха с еще слабыми, но крепнущими нотами рождающегося реализма.
Маркс уже заявляет в этой статье, что «главною проблемою настоящего времени является вопрос об отношении промышленности и вообще мира богатства к политическому миру». «Оружие критики, – говорит далее Маркс, – не может заменить критики оружия, материальная власть может быть низвергнута только с помощью материальной же власти, а теория становится материальною властью, когда она охватывает массы». В духе же реализма Маркс говорит здесь: «Революции нуждаются в пассивном элементе, материальной основе. Всякая теория воплотится в народе лишь постольку, поскольку она является воплощением его потребностей… Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению, необходимо, чтобы и самая действительность стремилась навстречу этой мысли».
Блестяще рисует здесь Маркс величавое историческое призвание пролетариата и его союз с новой философией. «Как философия, – говорит он, – находит в пролетариате свое материальное орудие, так пролетариат находит в философии свое духовное орудие. И когда молния мысли основательно ударит в эту наивную народную почву, то совершится освобождение немцев в человека».
Головою эмансипации человека является философия, а ее сердцем пролетариат, говорит Маркс, заканчивая свою блестящую статью.
Ниже мы еще увидим, что в этой статье Маркс уплатил известную дань социальному утопизму, здесь же мы отметим, что, даже перейдя на точку зрения реализма, Маркс не изменил Фейербаху, а лишь углубил, расширил и пополнил его учение.
Заключительный аккорд статьи Маркса: философия явится головой, а пролетариат сердцем человеческого освобождения – звучит совершенно в духе фейербаховской философии. Противопоставление между сердцем и головой и тщательная формулировка соотносительной роли первого и второй играли очень важную роль в философской теории Фейербаха.
Сердце, доказывает Фейербах, есть женское начало конечного, средоточие материализма, оно настроено на французский дух, а голова есть мужское начало, средоточие идеализма, оно настроено на немецкий лад. Голова создаст вещи, а сердце приводит их в движение.
И Фейербах призывает к объединению сердца и головы, к галло-германскому принципу, как он выражается.
Этим учением Фейербаха о сердце и голове всецело проникнута, статья Маркса; его восклицание: «Философия есть голова освобождения человека, а пролетариат – его сердце», – представляет собою социальное применение философского учения Фейербаха. И заключительные слова Маркса: «Когда все внутренние условия будут выполнены, наступление дня германского воскрешения будет возвещено громким криком галльского петуха», – отлично показывают, как сильно здесь влияние Фейербаха. У Фейербаха «немецкое начало», «голова» («философия»), создает условия, а «сердце», «французское начало», приводит их в движение. И у Маркса, в полном согласии с этим, философия («голова») немцев создает в Германии внутренние условия воскрешения, а крик «галльского петуха» («французское начало», «сердце», «пролетариат») приводит в исполнение. Таким образом, роли между немецким и французским началом, между головой и сердцем, Маркс располагает в полном соответствии с учением Фейербаха.
Глава III
В конце же тридцатых и самом начале сороковых годов те общественные элементы, которые вскоре обособились в отдельные течения – либеральное, радикальное и социалистическое сливались в одно общее русло.
В том самом журнале, в котором начал свою литературную деятельность Карл Маркс, друг Маркса и редактор журнала Арнольд Руге поместил восторженную статью о «Сущности христианства» Фейербаха.
«Рассуждения Фейербаха, – говорит А. Руге, из гегельянца сразу превратившись в фейербахианца, – столь же новы и неожиданны, сколь неопровержимо истинны и просты. Фейербах смело идет навстречу будущему, и благодаря отрицанию всего прежнего воззрения перед ним вырастает все разнообразие новых и положительных взглядов на религию, образование и историю. Он поступает при этом вполне в духе истории: корабль, который провел его к новым берегам, он не тащит за собою внутрь страны; он сбросил со своих рук и своей памяти цепи Прометея; он сжигает злые духи прошлого в чистом эфире современного самосознания».
Руге дальше показывает, что философия Фейербаха есть не что иное, как философское благословение на смелую политическую борьбу с реакцией. «Философия, – говорит он, – теперь втянута в практическую борьбу в текущую историю; поднимаются крики о ее «неблагонадежности», об ее «разрушительных стремлениях», пытаются поднять против нее всю массу человеческой глупости и ограниченности, а почему? Потому, что эта философия завоевывает теперь в науке то, что уже отвоевала история, потому, что она является последней и высшей санкцией новой эпохи; потому, что она не шутит с такими вещами, как свобода духа и жизни, потому, наконец, что это серьезное отношение, хотя бы оно и носило чисто теоретический характер и не сходило с высот науки, по необходимости является фактическим отрицанием господствующего практического направления, или, скажем прямо, реакционной партии, в принципе отрицающей реформацию и французскую революцию, низвергающей духовную и политическую свободу».
И Фейербах поместил в этом журнале статью, в которой он в афористической форме излагает основные принципы своей философии. «Философия, – говорит он, – есть познание того, что существует. Познавать вещи и их сущность таковыми, каковы они суть, – таков высший закон, такова высшая задача философии». Говоря о социалистических теориях немецкой интеллигенции, нам придется еще говорить о том, как сильно и прочно философия Фейербаха окрасила собою все миросозерцание немецких передовых писателей, а здесь мы отметим лишь, что и Маркс беззаветно увлекся этой философией, очевидно, после того, как, поневоле прекратив свою публицистическую деятельность ввиду запрещения «Рейнской газеты», он погрузился в разработку вопросов социально-философского мировоззрения. И Маркс с увлечением воспринял гармонистическую философию Фейербаха как превосходное духовное орудие в жестокой практической борьбе со старым порядком. Если из гегелевской философии немецкая интеллигенция, в лице левых гегельянцев, делала самые радикальные социально-политические выводы, то по отношению к философии Фейербаха подобные выводы не только сами собою напрашивались, но и указывались самим же Фейербахом. В лице Фейербаха жизнь и философия нашли себе полное и гармоничное объединение. «Нам говорят, – писал Фейербах, – что наука не разрешает загадки жизни, но что же из этого следует? Необходимость обратиться к вере? Но это бы значило– броситься из огня в полымя. Нет, из этого следует лишь то, что ты должен перейти к жизни, к практике. Сомнение, которого не разрешает теория, разрешит тебе практика».
И мы видели из приведенных выше слов Арнольда Руге, что передовая немецкая интеллигенция с самого начала поняла систему Фейербаха как философское благословение, как философский апофеоз смелой политической борьбы с реакцией во всех ее видах и проявлениях.
В своей известной книжке «Людвиг Фейербах» Энгельс рассказывает о том, какое глубокое впечатление произвела на него и Маркса книга Фейербаха «Сущность христианства».
«Кто не пережил, – говорит Энгельс, – освободительного влияния этой книги, тот не может представить его себе. Мы все были в восторге, и все мы стали на время последователями Фейербаха». Но если миросозерцание Фейербаха и примиряло практическую политическую борьбу с философскою совестью, если оно звало на эту борьбу, то, однако, само по себе оно не давало сколько-нибудь надежного практического руководства для этой борьбы. Социально-политические воззрения самого Фейербаха отличались большою путанностью, и, в частности, по своему воззрению на государство он еще твердо стоял на идеалистической точке зрения. А между тем социально-политическая жизнь Германии все усложнялась, и приходилось, вместо отвлеченных философских формул, обратиться к изучению социальной действительности, ее сил и отношений. Прежде всего, к половине сороковых годов ужо и для умеренных немецких либералов выяснилась необходимость сбросить со своих политических счетов надежду на то, что абсолютизм сам себя ограничит, добровольно даст конституцию. Для тех умеренных либералов, вся политическая платформа которых исчерпывалась подобным упованием, крушение этой надежды означало политическое банкротство, и не удивительно, что они впали в глубокую апатию, тоскливое уныние. Но и более радикальные слои чувствовали себя в эту эпоху невесело. Они знали, что немецкий абсолютизм, в лице такого короля, каким был Фридрих-Вильгельм, не совершит добровольного самоубийства, и они искали те реальные силы, которые бы заставили его это сделать. Как ни сильно негодовала, волновалась и рвалась в бой немецкая интеллигенция, но все-таки ей было ясно, что ей одной не по плечу исторический переворот, что все ее волнения представляют собой лишь легкую рябь на тихом океане тогдашней народной жизни, что эта рябь бессильна вынести освободительное движение в обетованную гавань конституционализма. И только тогда, когда грозно всколыхнулся доселе тихий океан народной массы, только тогда могущественно ожили надежды; в эпоху же закрытия «Рейнской газеты» народ, за редкими исключениями, еще политически безмолвствовал и уныние и апатия охватывали ряды либеральной и радикальной интеллигенции.
Берлинский корреспондент «Кельнской газеты» сообщает в № 61 за 1843 г., что «наша публика, по-видимому, снова постепенно перестает интересоваться текущими вопросами отечественной жизни. По-видимому, бесплодность стремлений породила какое-то безразличное настроение и заставила отказаться от всяких дальнейших стремлений… И не только Берлин, но и другие местности, обнаруживавшие прежде интерес к политической жизни, по словам местных наблюдателей и, судя по внешним проявлениям, снова впадают в прежнюю бездеятельность и апатию». «Мангеймская вечерняя газета» от 22 октября 1843 г. отмечает тот же рост апатии и политического индифферентизма среди либералов и прибавляет, что теперь все пришли к заключению, что «немцы совершенно не пригодны для политики».
Что эта политическая апатия и разочарование охватили собою не только умеренных либералов, но и крайних радикалов, свидетельствует относящаяся к этому времени переписка между Марксом и Руге, напечатанная впоследствии в «Deutsch-Franzosische Jahrbucher».
Отвечая на письмо Маркса, Руге пишет в марте 1843 г.: «Мы переживаем политическую революцию? Мы, современники этих немцев? Мой друг, вы верите в то, что желаете. Мне знакомо это состояние! Очень сладко питать надежды и очень горько отказываться от всяких иллюзий. Надо обладать большим мужеством для того, чтобы разочароваться, чем для того, чтобы подняться»… «Немцев надо считать не по числу борцов, а по количеству душ, которых продают». «Правда, говорит Руге, немцы раздражены и обозлены, друзья и знакомые, разговаривая друг с другом, постоянно вспоминают о судьбе Стюартов… Но все это только разговоры… Существует ли такой глупец, который бы не познал наших мещан и их безграничного овечьего терпения? Прошло пятьдесят лет после французской революции, и мы дожили только до возобновления всех бесстыдств старого деспотизма. И не говорите, что XIX век не перенесет его. Немцы разрешили эту задачу. Они не только переносят его, но переносят с патриотизмом, и мы, краснеющие за них, именно мы знаем, что они его заслуживают».
И Руге заканчивает свое письмо словами: «Наш народ не имеет никакой будущности». К. Маркс из кратковременного периода своего редакторства «Рейнской газеты» вынес жгучую ненависть к немецкому правительству; эта ненависть только содействовала разрушению его иллюзий насчет государства как «нравственного организма», но не привела его к пессимизму. Жгучая ненависть к реакции сплелась у него с горячей верой в близкое освобождение Германии.
«Прусское самодержавное правительство, – писал Маркс, отвечая Руге, – наглядно показало необходимость для деспотизма всего мира жестокости, невозможность для него быть гуманным… Вы говорите, что я слишком высоко оцениваю действительность, но если я не отчаиваюсь в ней, то только благодаря тому, что ее собственное безнадежное состояние наполняет меня надеждой. Я не говорю уже о неспособности господ и о филистерстве слуг и подданных, предоставляющих всему идти так, как Господь велел, хотя и этих двух явлений достаточно, чтобы вызвать катастрофу. Я уже обращаю ваше внимание на то, что враги филистерства, т. е. все думающие и страдающие люди, пришли теперь ко взаимному соглашению, тогда как прежде они это сделать не могли, и что даже простой процесс размножения старых подданных с каждым днем создает новых рекрут на службу новому человечеству. Система промышленности и торговли, владения и эксплуатации еще быстрее, чем рост населения, ведет к разрушению современного общества, которого не может спасти старая система, ибо эта система вообще ничего не излечивает и ничего не творит– она лишь существует и потребляет. Существование страждущего человечества, которое мыслит, и мыслящего человечества, которое угнетают, по необходимости должно сделаться для пассивного и бессознательно потребляющего зоологического мира филистеров неистребимым и непереваримым».
Погрузившись в изучение вопросов социально-философ-ского мировоззрения, Карл Маркс в то же время не оставлял и мыслей о дальнейшей публицистической пропаганде своих идей. Опыт с «Рейнской газетой» показал ему, что подцензурный орган в тогдашней Германии, каким бы темным и рабским языком он ни говорил, обречен или на насильственную смерть, или же на бессилие, если он согласится подчиниться. Да и, кроме того, душная атмосфера тогдашней Германии и год мелкой, изнуряющей ежедневной борьбы с цензурой утомили Маркса и раздергали его нервы. Он поэтому и лично мечтал о поездке за границу и, кроме того, в интересах дела считал необходимым перенести печатный станок за границу.
В письме к Руге (от 25 января 1843 г.), опубликованном впервые Бернштейном в «Dokumenle des Socialismus», Маркс пишет, что он больше не в силах работать под цензурным надзором. «Скверно, – говорит он, – даже ради свободы выполнять службу батрака и вести борьбу, вместо дубин, булавками. Я устал от лицемерия, глупости и грубого авторитета, я устал от нашего подлаживания, приспособления, выворачивания, пустословия». И в другом письме он решительно заявляет: «Я не могу писать под прусской цензурой и жить в прусской атмосфере».
Это настроение разделял и Руге, решив основать за границей радикальный журнал. После долгих совещаний и колебаний было решено основаться в Париже.
Маркс получил, наконец, свободное время, чтобы жениться. В 1843 г. он женился на Женни Вестфален, официальным женихом которой он состоял в течение семи лет. Тотчас же после женитьбы Маркс уехал с женою за границу, а в ноябре 1843 года поселился в Париже, где первое время с головою ушел в работу для нового журнала.
Роль, которую призван был выполнить этот журнал, рисовалась Руге в чрезвычайно увлекательных красках; он мечтал ни более ни менее как о том, что журнал этот создаст духовный союз между Францией и Германией. Руге собирался привлечь к ближайшему участию в журнале французских писателей-единомышленников: Леру, Прудона, Луи Блана и предполагал придать журналу интернациональный характер. При этом дело шло не о социалистическом, а о радикальном журнале, и вначале Руге дал ему название «Радикальное обозрение». И в письме к Фейербаху Руге пишет, что его журнал будет органом интернационального радикализма.
В 1844 г. появилась первая (двойная) книжка нового журнала под заглавием «Немецко-французский ежегодник» («Deutsch-Franzosische Jahrbucher»). Состав сотрудников был блестящий. В первой, двойной книжке журнала были напечатаны статьи выдающихся сыновей еврейского народа – Гейне, Гервега, Бакунина, Фейербаха, Якоби, Энгельса, Гесса и Карла Маркса.
Из произведений Маркса здесь были напечатаны его три письма к Руге, о которых нам уже приходилось говорить, и две статьи: «К критике гегелевской философии права» и «К еврейскому вопросу».
Эти статьи Маркса представляют громадную ценность для изучения хода его умственного развития, для изучения вопроса: как Маркс сделался марксистом. Три письма Маркса написаны раньше, чем его статьи, и в них он еще всецело стоит на точке зрения Фейербаха. Он твердо верит, что не за горами освобождение Германии, но он ждет этого освобождения от «страждущего человечества, которое мыслит, и от мыслящего человечества, которое угнетено». Он ждет переворота от чувства глубокого стыда, охватившего немецкую интеллигенцию, стыда за свое правительство, за свою отсталость. Он пишет Руге: «Стыд есть уже революция; благодаря ему французская революция победила немецкий патриотизм и, наоборот, немецкий патриотизм в 1813 г. победил французскую революцию. Стыд есть своего рода гнев, обращенный внутрь себя. И если вся нация истинно стыдится, то она является львом, готовящимся к прыжку».
Особенный интерес для интеллектуальной биографии Маркса представляет его третье письмо к Руге. Как мы уже знаем, на страницах «Рейнской газеты» Маркс заявил в ответ на вызывающий запрос «Всеобщей газеты», что он еще не выяснил своего отношения к социализму. Но то свободное время, которое оказалось в его распоряжении после закрытия «Рейнской газеты», Маркс употребил, между прочим, и на ознакомление с тогдашними социалистическими учениями. Но эти учения, в их тогдашней утопически-догматической форме, его не удовлетворили. Его критический и творческий ум не мог увлечься догматическими учениями, и в своем третьем письме к Руге Маркс резко восстает против догматизма тогдашних социалистов. «Мы не провозглашаем догматически, – пишет Карл Маркс, – новый мир, а выводим его из критики старого. До сих пор философы разрешение всех задач оставляли под спудом, а глупому экзотерическому миру оставалось только раскрывать рот, чтобы в него летели жареные рябчики абсолютной науки. Философия стала светской, и самым ярким доказательством этого является то, что философское сознание не только внешне, но и внутренне втянулось в мучения борьбы. Если теоретическое построение и раз навсегда изготовленные формулы будущего не являются нашим делом, то тем яснее вырисовывается наша нынешняя задача: беспощадная критика всего существующего, беспощадная в том смысле, что она не боится ни своих результатов, ни конфликтов с существующими властями. Я не стою поэтому за то, чтобы мы выставили какое-либо догматическое знамя. Наоборот, мы должны стараться, чтобы догматики уяснили себе свои собственные основные положения. Так, коммунизм является догматической абстракцией, причем я говорю здесь не о каком-либо воображаемом или мыслимом коммунизме, а о коммунизме, действительно существующем, как его излагают Кабе, Дезами, Вейтлинг[7] и т. д. Подобный коммунизм является лишь особым видом проявления гуманистического принципа, порожденным своей противоположностью, частною собственностью. Однако отмена частной собственности отнюдь не означает коммунизма, и наряду с коммунизмом по необходимости должны возникнуть другие социалистические учения, например, Фурье, Прудона и т. д.».
Таким образом, уже с самого начала своего изучения социалистических систем Маркс решительно восстал против догматического социализма.
Против подобного наивного утопизма большинства тогдашних социалистов Маркс должен был решительно восстать не только как «марксист»– он таковым еще тогда не был, но как верный и последовательный сторонник Гегеля и Фейербаха. Школа Гегеля-Фейербаха научила Маркса понимать все явления, проникнув во внутреннюю логику их объективного развития, а не противопоставляя им свои субъективные пожелания. «Выведенная» из философии Гегеля-Фейербаха программа общественной деятельности только и могла опираться на изучение внутренней закономерности объективного развития, а это заранее отвергало догматизм и доктринерство.
И на первых порах деятельность Маркса была не чем иным, как мастерским переложением философии Гегеля – Фейербаха на социально-политический язык. «Мы не выступаем доктринерами перед миром, – писал Маркс в этом же письме, – с новым принципом: вот тебе истина, преклони колени… Мы не говорим: брось свою борьбу, вое это глупые затеи, мы провозгласим тебе истинный пароль борьбы. Мы лишь разъясняем, в чем состоит сущность этой борьбы, мы лишь покажем, что мир должен, хотя бы он и не хотел этого, выработать самосознание».
Программа Маркса, развиваемая в этом письме, сводится к требованию критики «мистического» сознания людей, выяснения «самосознания», разрушающего «самообман», т. е. это та же программа, которую ставил в своей критике религии Фейербах. Маркс сам заявляет, что «вся наша цель представляет то же самое, что и фейербаховская критика религии, т. е. она приводит в сознательной человеческой форме религиозные и политические вопросы». Из приведенных выдержек и из заявления самого Маркса ясно, что в 1843 году Маркс еще не стоял да «марксистской» точке зрения, всецело разделял воззрения Фейербаха и давал им широкое социальное применение. Чистые специфически марксистские ноты впервые зазвучали у Маркса в статье, «К критике гегелевской философии права», напечатанной в 1844 г. в «Deutsch-Franzosische Jahrbiicher». В этой статье у Маркса впервые «сквозь волнистые туманы» гегелевской и фейербаховской философии начинает проглядывать социальный реализм. В этой же статье впервые мы встречаем у Маркса слово «пролетариат», в этой же статье впервые у Маркса ярко вспыхнула идея о великой исторической миссии пролетариата, о том, что пролетариат призван совершить коренной общественный переворот. До сих пор в своих статьях Маркс никогда не употреблял слова «пролетариат», он говорил о бедных классах населения, он говорил о страждущем человечестве, которое мыслит, и о мыслящем человечестве, которое угнетают, но не о пролетариате. Маркс впервые заговорил о пролетариате и с самого начала заговорил с энтузиазмом в статье: «К критике гегелевской философии права».
В этой статье причудливо смешиваются уже умирающие, но еще мощные отзвуки увлечения абстракциями Гегеля и Фейербаха с еще слабыми, но крепнущими нотами рождающегося реализма.
Маркс уже заявляет в этой статье, что «главною проблемою настоящего времени является вопрос об отношении промышленности и вообще мира богатства к политическому миру». «Оружие критики, – говорит далее Маркс, – не может заменить критики оружия, материальная власть может быть низвергнута только с помощью материальной же власти, а теория становится материальною властью, когда она охватывает массы». В духе же реализма Маркс говорит здесь: «Революции нуждаются в пассивном элементе, материальной основе. Всякая теория воплотится в народе лишь постольку, поскольку она является воплощением его потребностей… Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению, необходимо, чтобы и самая действительность стремилась навстречу этой мысли».
Блестяще рисует здесь Маркс величавое историческое призвание пролетариата и его союз с новой философией. «Как философия, – говорит он, – находит в пролетариате свое материальное орудие, так пролетариат находит в философии свое духовное орудие. И когда молния мысли основательно ударит в эту наивную народную почву, то совершится освобождение немцев в человека».
Головою эмансипации человека является философия, а ее сердцем пролетариат, говорит Маркс, заканчивая свою блестящую статью.
Ниже мы еще увидим, что в этой статье Маркс уплатил известную дань социальному утопизму, здесь же мы отметим, что, даже перейдя на точку зрения реализма, Маркс не изменил Фейербаху, а лишь углубил, расширил и пополнил его учение.
Заключительный аккорд статьи Маркса: философия явится головой, а пролетариат сердцем человеческого освобождения – звучит совершенно в духе фейербаховской философии. Противопоставление между сердцем и головой и тщательная формулировка соотносительной роли первого и второй играли очень важную роль в философской теории Фейербаха.
Сердце, доказывает Фейербах, есть женское начало конечного, средоточие материализма, оно настроено на французский дух, а голова есть мужское начало, средоточие идеализма, оно настроено на немецкий лад. Голова создаст вещи, а сердце приводит их в движение.
И Фейербах призывает к объединению сердца и головы, к галло-германскому принципу, как он выражается.
Этим учением Фейербаха о сердце и голове всецело проникнута, статья Маркса; его восклицание: «Философия есть голова освобождения человека, а пролетариат – его сердце», – представляет собою социальное применение философского учения Фейербаха. И заключительные слова Маркса: «Когда все внутренние условия будут выполнены, наступление дня германского воскрешения будет возвещено громким криком галльского петуха», – отлично показывают, как сильно здесь влияние Фейербаха. У Фейербаха «немецкое начало», «голова» («философия»), создает условия, а «сердце», «французское начало», приводит их в движение. И у Маркса, в полном согласии с этим, философия («голова») немцев создает в Германии внутренние условия воскрешения, а крик «галльского петуха» («французское начало», «сердце», «пролетариат») приводит в исполнение. Таким образом, роли между немецким и французским началом, между головой и сердцем, Маркс располагает в полном соответствии с учением Фейербаха.
Глава III
Положение Германии в сороковых годах. – Недифференцированность общественных направлений. – Решительный переход Маркса к реалистическому социализму. – Критика субъективизма. – Отношение к немецкому народничеству. – Полемика с радикалами
Уже в тридцатых годах стали раздаваться в Германии проповедь социализма и призывы порвать всякий союз с либералами, но эта проповедь широкого успеха не имела, и лишь несколькими годами позже она сумела увлечь за собою значительную часть немецкой передовой интеллигенции.В конце же тридцатых и самом начале сороковых годов те общественные элементы, которые вскоре обособились в отдельные течения – либеральное, радикальное и социалистическое сливались в одно общее русло.