Страница:
При такой мощи и всеобъемлемости ума, неутомимости энергии и личном участии во всем, можно думать, что он создаст всемирное государство, мир и золотой век.
Но повелитель не любит долго возиться с затеянными делами. Он удалил старых советников, но не заменил их новыми равными и достойными. Он расшатал учреждения старые, но не создал и не укрепил новых. Он подорвал старые законы, но не дал новых. Он уничтожил доверие к старой системе воспитания подданных, но не дал новой. Он пообещал изменение условий жизни рабочих, но не исполнил этого, Он на словах был велик, на деле же мал. Ибо у него не было выдержки, терпения, знания, умения, воли и понимания.
Такой повелитель нейрастеник не создаст государство, а разрушит его, – не укрепит, а расшатает, – не возвысит, а умалит, – не упорядочит, а взбаламутит.
Мы возьмем другого повелителя, столь же широко деятельного и широковластного.
Его область еще больше и обширнее. По наследству, однако, он получил неустройство и беспорядок. Во всех соседних государствах и более благоустройства, и более воспитания, и более порядка, и более богатства и более сформированные армии. В его государстве нет ни советников, ни людей образованных и ученых, ни опытных мастеров, ни заводов, ни фабрик, ни флота, ни торговли, – ничего такого, что ныне составляет цивилизацию и европеизм. Самый-то престол он захватил едва ли не с бою. Молодой орленок своим мощным умом усматривает, что его государство будет стерто и уничтожено, если он в нем не учредит тех знаний и образования, какие укоренились уже у соседей.
И вот этот мощный юноша, с столь же неутомимой энергией и непосидячестью, летает по всему свету с севера на юг и с востока на запад. Он лично все осматривает, он лично все изучает, он лично все заводит и устраивает. Он устраивает армию, он строит флот, он издает законы, он устраивает академию наук, он открывает типографию, он заводит фабрики и заводы, он вводит даже новый костюм для народа, он изменяет внешний вид людей, он производит реформы в церковной области, он ведет беспрерывные войны, он расширяет пределы отечества, он изменяет всю жизнь его, он делает из своего азиатского царства царство европейское и заставляет силою своей умственной мощи питать к себе уважение и почтение. И этот мощный лев шел не в уровень с требованиями и убеждениями своего народа, а против них. Он не продолжал путь славы и воинских преданий своей отчизны, а сам создавал и выполнял их. Он не имел поддержки своим мыслям и планам в окружающих старых и опытных помощниках, а лично выбирал и ставил себе помощников. Он не писал балетов и комедий, а заводил только театры. Он не изменял системы школьного воспитания, а заводил только школы.
И этот государь создал все.
В чем же разница лежит между первым и вторым?
В том, что первый быстро увлекался всеми предприятиями и столь же быстро с брезгливостью их бросал; а второй, начавши сам что-либо, все сам же доводил до конца с отеческою любовью к своему созданию и детищу. Первый не имел своей мысли, он схватывал чужую, мимолетно ее усваивал и столь же легкомысленно покидал; второй имел свою мысль, тщательно ее обдумывал и никогда не покидал. Первый, по своей умственной немощи, не мог жить всеми своими мыслями одновременно и перескакивал от мысли к мысли; второй все вмещал в своей голове, все приводил в связь и порядок и всему давал известное соотношение. Первый накидывался на внешность мысли, не погружаясь в ее глубину, – второй всегда изучал ее по существу. Первый никогда не знал дела в его частностях, – второй всегда изучал дело до мелочей и всегда мог быть во всем лично учителем от начала до конца.
Первый был умственный пигмей, – умственный нейрастеник, – второй умственный титан, – гений. Первый – сердитое бессилие, второй – мощь и сила…
Во второй группе нейрастении умственно люди представляются как бы здоровыми, зато в их характере, действиях и поступках усматривается масса неправильностей, отклонений и таких проявлений, в которых и сами больные раскаиваются и общество привлекает их к ответственности. Такие люди обнаруживают в одних случаях необыкновенную вспыльчивость, злость, кровожадность и склонность к истязаниям, в других случаях – страсть к пьянству, злоупотреблению морфием, опием и проч., еще в иных – страсть к картежной игре и собиранию ненужных предметов, еще иногда – стремление к дурному обществу, попрошайничеству, бродяжничеству, тяготению к тому же самому полу и даже половое влечение к животным. В некоторых случаях на таких людей нападают приступы беспричинного страха и тоски, – в других, напротив, бесповодного безумного веселья. Иногда они находятся в состоянии какого-то томления, возбуждения и ожидания, что вот-вот что-то с ними случится. И знают они хорошо, что ничего с ними не случится, а между тем ожидают его, – и случится именно что-то ужасное…
Помимо этого может быть масса и других явлений, так что перечислить их едва ли возможно. Обо всех этих вышеуказанных проявлениях болезни должно заметить следующее: никогда эти явления не бывают совместно у одного и того же человека. Только из наблюдения многих нейрастеников можно собрать и составить эту картину болезни. В действительности же у нейрастеников развивается одно какое-нибудь или несколько болезненных явлений, которые впоследствии могут смениться другими.
Явившись раз, тот или другой признак остается недолго, иногда несколько минут или часов, и затем исчезает, оставляя человека в здоровом состоянии, с тем, однако, чтобы на другой день, или через некоторое время, при неблагоприятных условиях жизни, появиться вновь.
Таким образом и в данном случае усматривается неустойчивость нервной деятельности, болезненные проявления страха, тоски, томления, ожидания, влечений и страсти при полном сознании их нелепости, болезненности, вредности и опасности и при полной неспособности им противостоять.
Как нейрастения, проявляющаяся преимущественно в области мыслительной, так и нейрастения самочувствия и страстей иногда могут сочетаться между собою частичными своими проявлениями и давать смешанную картину болезни.
Судьба нейрастении для различных случаев неодинакова: при благоприятных жизненных условиях и надлежащем лечении она может проходить и исчезать бесследно, или временно, – в других случаях, она может оставаться пожизненно, давая то более, то менее продолжительные светлые промежутки, – наконец, при неблагоприятных случаях она может иметь поступательное движение вглубь нервных и душевных заболеваний. Нейрастения служит прекраснейшею почвою для развития болезней нервной системы, удачнейшей канвой, на которой могут быть начертаны узоры и картины всевозможных заболеваний. На почве нейрастении может явиться эпилепсия или падучая болезнь, истерия, пляска св. Витта, всевозможные насильственные приступы страха и тоски и душевные заболевания.
Из душевных болезней на этой почве чаще других развивается первичное помешательство, или паранойя. В данном случае она нас наиболее интересует и потому мы постараемся проследить механизм ее возникновения из нейрастении и до полного ее развития в форме бреда преследования.
Что такое первичное помешательство или паранойя, об этом нами было подробно сказано в другом сообщении и останавливаться на этом вопросе теперь я считаю излишним.
Способы возникновения и развития паранойи на нейрастенической почве бывают очень разнообразны, – мы остановимся на наиболее частом из них. На почве нервной раздражительной слабости и нервной неуравновешенности, под влиянием каких-нибудь неблагоприятных жизненных условий, у больного развивается усиленное беспокойство, волнение, недовольство и усиленное ожидание, что с ним что-то случится и т. п. Больной ищет причины своего беспокойства. Ему кажется, что все окружающие лица относятся к нему как-то не так, как это было прежде. Всюду к нему замечается особенное внимание, особенное присматривание, особенная наблюдательность. Ни один его шаг, ни одно его движение, ни одно его препятствие не обходятся без того, чтобы окружающие не отнеслись к нему с особенною предупредительностью. Самые мысли его окружающими как бы угадываются и предусматриваются. Такое чрезмерное внимание со стороны окружающих не может не навести больного на размышление…
В действительности, разумеется, нет ничего подобного. Все относятся к нему и сегодня точно так же, как и вчера, но у больного существует особенное повышение восприятия внешних впечатлений, отражающееся на мысли об усилении внимания со стороны окружающих к его личности. Такое ошибочное и до некоторой степени даже ложное ощущение наблюдательности и представление о наблюдательности со стороны окружающих по отношению к начинающемуся параноику находит себе первообраз в явлениях обыденной жизни. Вчера мы были в поношенном сюртуке, сегодня в новом. Никто, разумеется, не обратил внимания на эту перемену; но нам кажется, что «я» стал как бы иным человеком, и все эту перемену замечают и все на нее отзываются вниманием и наблюдательностью. Так же бывает, когда мы подстригли волосы, надели новые ботинки, – когда у дамы на шляпке цветок перенесен слева направо, а бантик на три линии выше или ниже… Это явление обычное и всем хорошо знакомое. Оно-то и может служить нам примером и разъяснением того болезненного состояния, которое у параноиков выражается в форме усиленной наблюдательности к ним со стороны окружающих…
Итак, они подлежат особенному вниманию, особенной наблюдательности со стороны окружающих. Почему? Что тому причиною? Ответа на эти вопросы пока нет. Но это заставляет больных с своей стороны усилить внимание ко всему происходящему вокруг них. И вот они становятся ко всему в высшей степени подозрительными.
Будучи скрытными, замкнутыми, сосредоточенными в себе, параноики издали, незаметно для других, зорко наблюдают за всем и за всеми. И, к своему ужасу, они видят, что все вокруг них делается неспроста. Все их окружающее не в том виде, как это было прежде. Все это как-то изменено. Все делается не так, как было до сих пор. Разумеется, на деле изменилась не обстановка, а их способность восприятия, но они приписывают перемену окружающему и стараются отыскать ее причину. Подозрительность усиливается и наполняет все их существо. Больной постоянно ко всему приглядывается, больной вечно настороже…
Такая необыкновенная, болезненная подозрительность порождает в больных новое состояние – склонность все совершающееся относить к себе. Идет он по улице. Проходящий плюнул. Этот плевок служит выражением желания оскорбить его. У проходящих он слышит слова «он не надежен»…
– Это я не надежен… Почему?… Что я сделал?… В чем не надежен?…
И вот является целый ряд мучительных вопросов: почему и как?
Больной читает газету. Пишут о неотложной необходимости извести сусликов, опустошающих поля Екатеринославской губернии.
– Ну да, суслики… При чем тут суслики… Это «они» хотят извести меня?… Я ведь Екатеринославской губернии…
Всякий кашель, всякое движение окружающих, встреча и т. д. истолковываются в смысле отношения к их личности. У таких больных, как говорят, развивается необыкновенный «эгоцентризм», т. е. такое душевное состояние, когда им кажется, что их «я» стало центром всего мира.
Но все это состояния подготовительные. Они могут быть или не быть. Если они и существуют, то в глубине души больного и для окружающих решительно незаметны. Только весьма опытный глаз врача психиатра может уловить их и путем весьма осторожных и отдаленных вопросов отчасти извлечь.
Для больных же эти состояния в высочайшей степени тягостны и мучительны. Они им не дают покоя ни днем ни ночью. Они их лишают сна. Они разрушают их душевный покой, разбивая отношения к самым близким и дорогим лицам: друзьям, родным, родителям, жене и детям…
К этому присоединяются иллюзии или ошибочные ощущения. Больные видят на лицах близких подозрительность, насмешку, презрение, порицание. В их голосе слышится оттенок недовольства, издевательства и проч. В пожатии руки они наблюдают особенную резкость и стремление оттолкнуть. Самый воздух носит в себе что-то особенное, подозрительное и неприятное.
Все это заставляет больных вести себя весьма осторожно, удаляться от греха и быть сосредоточенными в себе. Бесконечное оскорбление и обида порождается в их душе… За что такая травля? За что такое всеобщее над ним издевательство? Где ему искать помощи, поддержки, защиты и покровительства? Все против него. Все его враги. Все ему желают зла. Все его хотят извести. Беспредельная злоба и безграничная ненависть порождается у этих людей ко всем людям, особенно же к людям близким и прежде дорогим. Их несчастья для него приятны. Их страдания для него утешение. Их мучения для него живительный бальзам. Нет того зла, которого бы он не пожелал роду человеческому. Нет той лютости, на которую он не осудил бы весь люд. Нет той казни для людей, которая бы его удовлетворила.
Ибо это враги его. Все они его терзают. Все они его мучают. Все они желают извести его. Все это он видит. Все это он слышит. Все это он чувствует. Бред преследования в полном разгаре.
По временам он затихает. Порождаются мысли – да правда ли это? Не ошибаюсь ли я? Не даром ли я взвожу обвинения? И вот иногда могут явиться минуты недоумения, сомнения и раскаяния… Но, увы, эти минуты непродолжительны. Вновь приливает волна гнева, ненависти к роду человеческому и желания ему всех зол земных. Если бы такой человек мог залить землю кровью своих врагов, то высочайшим наслаждением для него было бы выкупаться и купаться бесконечно в этой крови. Эта кровожадность, зверство и изуверство – явление логическое, оно является естественным последствием тех страданий и мучений, которые такие люди переживают в своем бреде преследования.
При этом по существу своему такие люди могут быть или злыми, бессердечными и кровожадными людьми, – или же обыкновенными смертными, относящимися к кровожадности с обычным омерзением. В последнем случае кровожадные мысли находят себе сопротивление в общей природе человека, чуждой жестокости и кровожадности, – в первом случае жестокие мысли находят себе поддержку в жестокой натуре человека и тогда преступления таких людей отличаются необыкновенным зверством и жестокостью. Но каково бы ни было сочетание жестоких идей и стремлений кровожадности у параноика, он никогда не рискнет совершить эти зверства зря, ибо он знает хорошо, что за это последует жестокая кара.
Таков параноик в своем бреде преследования. Это зверь. Зверь беспощадный. Зверь кровожадный, готовый растерзать весь мир.
Но в этом человеке существует и другой человек, человек обычный, человек здоровый, живущий обычною жизнью и совершающий обычные человеческие деяния.
Глава III
Но повелитель не любит долго возиться с затеянными делами. Он удалил старых советников, но не заменил их новыми равными и достойными. Он расшатал учреждения старые, но не создал и не укрепил новых. Он подорвал старые законы, но не дал новых. Он уничтожил доверие к старой системе воспитания подданных, но не дал новой. Он пообещал изменение условий жизни рабочих, но не исполнил этого, Он на словах был велик, на деле же мал. Ибо у него не было выдержки, терпения, знания, умения, воли и понимания.
Такой повелитель нейрастеник не создаст государство, а разрушит его, – не укрепит, а расшатает, – не возвысит, а умалит, – не упорядочит, а взбаламутит.
Мы возьмем другого повелителя, столь же широко деятельного и широковластного.
Его область еще больше и обширнее. По наследству, однако, он получил неустройство и беспорядок. Во всех соседних государствах и более благоустройства, и более воспитания, и более порядка, и более богатства и более сформированные армии. В его государстве нет ни советников, ни людей образованных и ученых, ни опытных мастеров, ни заводов, ни фабрик, ни флота, ни торговли, – ничего такого, что ныне составляет цивилизацию и европеизм. Самый-то престол он захватил едва ли не с бою. Молодой орленок своим мощным умом усматривает, что его государство будет стерто и уничтожено, если он в нем не учредит тех знаний и образования, какие укоренились уже у соседей.
И вот этот мощный юноша, с столь же неутомимой энергией и непосидячестью, летает по всему свету с севера на юг и с востока на запад. Он лично все осматривает, он лично все изучает, он лично все заводит и устраивает. Он устраивает армию, он строит флот, он издает законы, он устраивает академию наук, он открывает типографию, он заводит фабрики и заводы, он вводит даже новый костюм для народа, он изменяет внешний вид людей, он производит реформы в церковной области, он ведет беспрерывные войны, он расширяет пределы отечества, он изменяет всю жизнь его, он делает из своего азиатского царства царство европейское и заставляет силою своей умственной мощи питать к себе уважение и почтение. И этот мощный лев шел не в уровень с требованиями и убеждениями своего народа, а против них. Он не продолжал путь славы и воинских преданий своей отчизны, а сам создавал и выполнял их. Он не имел поддержки своим мыслям и планам в окружающих старых и опытных помощниках, а лично выбирал и ставил себе помощников. Он не писал балетов и комедий, а заводил только театры. Он не изменял системы школьного воспитания, а заводил только школы.
И этот государь создал все.
В чем же разница лежит между первым и вторым?
В том, что первый быстро увлекался всеми предприятиями и столь же быстро с брезгливостью их бросал; а второй, начавши сам что-либо, все сам же доводил до конца с отеческою любовью к своему созданию и детищу. Первый не имел своей мысли, он схватывал чужую, мимолетно ее усваивал и столь же легкомысленно покидал; второй имел свою мысль, тщательно ее обдумывал и никогда не покидал. Первый, по своей умственной немощи, не мог жить всеми своими мыслями одновременно и перескакивал от мысли к мысли; второй все вмещал в своей голове, все приводил в связь и порядок и всему давал известное соотношение. Первый накидывался на внешность мысли, не погружаясь в ее глубину, – второй всегда изучал ее по существу. Первый никогда не знал дела в его частностях, – второй всегда изучал дело до мелочей и всегда мог быть во всем лично учителем от начала до конца.
Первый был умственный пигмей, – умственный нейрастеник, – второй умственный титан, – гений. Первый – сердитое бессилие, второй – мощь и сила…
Во второй группе нейрастении умственно люди представляются как бы здоровыми, зато в их характере, действиях и поступках усматривается масса неправильностей, отклонений и таких проявлений, в которых и сами больные раскаиваются и общество привлекает их к ответственности. Такие люди обнаруживают в одних случаях необыкновенную вспыльчивость, злость, кровожадность и склонность к истязаниям, в других случаях – страсть к пьянству, злоупотреблению морфием, опием и проч., еще в иных – страсть к картежной игре и собиранию ненужных предметов, еще иногда – стремление к дурному обществу, попрошайничеству, бродяжничеству, тяготению к тому же самому полу и даже половое влечение к животным. В некоторых случаях на таких людей нападают приступы беспричинного страха и тоски, – в других, напротив, бесповодного безумного веселья. Иногда они находятся в состоянии какого-то томления, возбуждения и ожидания, что вот-вот что-то с ними случится. И знают они хорошо, что ничего с ними не случится, а между тем ожидают его, – и случится именно что-то ужасное…
Помимо этого может быть масса и других явлений, так что перечислить их едва ли возможно. Обо всех этих вышеуказанных проявлениях болезни должно заметить следующее: никогда эти явления не бывают совместно у одного и того же человека. Только из наблюдения многих нейрастеников можно собрать и составить эту картину болезни. В действительности же у нейрастеников развивается одно какое-нибудь или несколько болезненных явлений, которые впоследствии могут смениться другими.
Явившись раз, тот или другой признак остается недолго, иногда несколько минут или часов, и затем исчезает, оставляя человека в здоровом состоянии, с тем, однако, чтобы на другой день, или через некоторое время, при неблагоприятных условиях жизни, появиться вновь.
Таким образом и в данном случае усматривается неустойчивость нервной деятельности, болезненные проявления страха, тоски, томления, ожидания, влечений и страсти при полном сознании их нелепости, болезненности, вредности и опасности и при полной неспособности им противостоять.
Как нейрастения, проявляющаяся преимущественно в области мыслительной, так и нейрастения самочувствия и страстей иногда могут сочетаться между собою частичными своими проявлениями и давать смешанную картину болезни.
Судьба нейрастении для различных случаев неодинакова: при благоприятных жизненных условиях и надлежащем лечении она может проходить и исчезать бесследно, или временно, – в других случаях, она может оставаться пожизненно, давая то более, то менее продолжительные светлые промежутки, – наконец, при неблагоприятных случаях она может иметь поступательное движение вглубь нервных и душевных заболеваний. Нейрастения служит прекраснейшею почвою для развития болезней нервной системы, удачнейшей канвой, на которой могут быть начертаны узоры и картины всевозможных заболеваний. На почве нейрастении может явиться эпилепсия или падучая болезнь, истерия, пляска св. Витта, всевозможные насильственные приступы страха и тоски и душевные заболевания.
Из душевных болезней на этой почве чаще других развивается первичное помешательство, или паранойя. В данном случае она нас наиболее интересует и потому мы постараемся проследить механизм ее возникновения из нейрастении и до полного ее развития в форме бреда преследования.
Что такое первичное помешательство или паранойя, об этом нами было подробно сказано в другом сообщении и останавливаться на этом вопросе теперь я считаю излишним.
Способы возникновения и развития паранойи на нейрастенической почве бывают очень разнообразны, – мы остановимся на наиболее частом из них. На почве нервной раздражительной слабости и нервной неуравновешенности, под влиянием каких-нибудь неблагоприятных жизненных условий, у больного развивается усиленное беспокойство, волнение, недовольство и усиленное ожидание, что с ним что-то случится и т. п. Больной ищет причины своего беспокойства. Ему кажется, что все окружающие лица относятся к нему как-то не так, как это было прежде. Всюду к нему замечается особенное внимание, особенное присматривание, особенная наблюдательность. Ни один его шаг, ни одно его движение, ни одно его препятствие не обходятся без того, чтобы окружающие не отнеслись к нему с особенною предупредительностью. Самые мысли его окружающими как бы угадываются и предусматриваются. Такое чрезмерное внимание со стороны окружающих не может не навести больного на размышление…
В действительности, разумеется, нет ничего подобного. Все относятся к нему и сегодня точно так же, как и вчера, но у больного существует особенное повышение восприятия внешних впечатлений, отражающееся на мысли об усилении внимания со стороны окружающих к его личности. Такое ошибочное и до некоторой степени даже ложное ощущение наблюдательности и представление о наблюдательности со стороны окружающих по отношению к начинающемуся параноику находит себе первообраз в явлениях обыденной жизни. Вчера мы были в поношенном сюртуке, сегодня в новом. Никто, разумеется, не обратил внимания на эту перемену; но нам кажется, что «я» стал как бы иным человеком, и все эту перемену замечают и все на нее отзываются вниманием и наблюдательностью. Так же бывает, когда мы подстригли волосы, надели новые ботинки, – когда у дамы на шляпке цветок перенесен слева направо, а бантик на три линии выше или ниже… Это явление обычное и всем хорошо знакомое. Оно-то и может служить нам примером и разъяснением того болезненного состояния, которое у параноиков выражается в форме усиленной наблюдательности к ним со стороны окружающих…
Итак, они подлежат особенному вниманию, особенной наблюдательности со стороны окружающих. Почему? Что тому причиною? Ответа на эти вопросы пока нет. Но это заставляет больных с своей стороны усилить внимание ко всему происходящему вокруг них. И вот они становятся ко всему в высшей степени подозрительными.
Будучи скрытными, замкнутыми, сосредоточенными в себе, параноики издали, незаметно для других, зорко наблюдают за всем и за всеми. И, к своему ужасу, они видят, что все вокруг них делается неспроста. Все их окружающее не в том виде, как это было прежде. Все это как-то изменено. Все делается не так, как было до сих пор. Разумеется, на деле изменилась не обстановка, а их способность восприятия, но они приписывают перемену окружающему и стараются отыскать ее причину. Подозрительность усиливается и наполняет все их существо. Больной постоянно ко всему приглядывается, больной вечно настороже…
Такая необыкновенная, болезненная подозрительность порождает в больных новое состояние – склонность все совершающееся относить к себе. Идет он по улице. Проходящий плюнул. Этот плевок служит выражением желания оскорбить его. У проходящих он слышит слова «он не надежен»…
– Это я не надежен… Почему?… Что я сделал?… В чем не надежен?…
И вот является целый ряд мучительных вопросов: почему и как?
Больной читает газету. Пишут о неотложной необходимости извести сусликов, опустошающих поля Екатеринославской губернии.
– Ну да, суслики… При чем тут суслики… Это «они» хотят извести меня?… Я ведь Екатеринославской губернии…
Всякий кашель, всякое движение окружающих, встреча и т. д. истолковываются в смысле отношения к их личности. У таких больных, как говорят, развивается необыкновенный «эгоцентризм», т. е. такое душевное состояние, когда им кажется, что их «я» стало центром всего мира.
Но все это состояния подготовительные. Они могут быть или не быть. Если они и существуют, то в глубине души больного и для окружающих решительно незаметны. Только весьма опытный глаз врача психиатра может уловить их и путем весьма осторожных и отдаленных вопросов отчасти извлечь.
Для больных же эти состояния в высочайшей степени тягостны и мучительны. Они им не дают покоя ни днем ни ночью. Они их лишают сна. Они разрушают их душевный покой, разбивая отношения к самым близким и дорогим лицам: друзьям, родным, родителям, жене и детям…
К этому присоединяются иллюзии или ошибочные ощущения. Больные видят на лицах близких подозрительность, насмешку, презрение, порицание. В их голосе слышится оттенок недовольства, издевательства и проч. В пожатии руки они наблюдают особенную резкость и стремление оттолкнуть. Самый воздух носит в себе что-то особенное, подозрительное и неприятное.
Все это заставляет больных вести себя весьма осторожно, удаляться от греха и быть сосредоточенными в себе. Бесконечное оскорбление и обида порождается в их душе… За что такая травля? За что такое всеобщее над ним издевательство? Где ему искать помощи, поддержки, защиты и покровительства? Все против него. Все его враги. Все ему желают зла. Все его хотят извести. Беспредельная злоба и безграничная ненависть порождается у этих людей ко всем людям, особенно же к людям близким и прежде дорогим. Их несчастья для него приятны. Их страдания для него утешение. Их мучения для него живительный бальзам. Нет того зла, которого бы он не пожелал роду человеческому. Нет той лютости, на которую он не осудил бы весь люд. Нет той казни для людей, которая бы его удовлетворила.
Ибо это враги его. Все они его терзают. Все они его мучают. Все они желают извести его. Все это он видит. Все это он слышит. Все это он чувствует. Бред преследования в полном разгаре.
По временам он затихает. Порождаются мысли – да правда ли это? Не ошибаюсь ли я? Не даром ли я взвожу обвинения? И вот иногда могут явиться минуты недоумения, сомнения и раскаяния… Но, увы, эти минуты непродолжительны. Вновь приливает волна гнева, ненависти к роду человеческому и желания ему всех зол земных. Если бы такой человек мог залить землю кровью своих врагов, то высочайшим наслаждением для него было бы выкупаться и купаться бесконечно в этой крови. Эта кровожадность, зверство и изуверство – явление логическое, оно является естественным последствием тех страданий и мучений, которые такие люди переживают в своем бреде преследования.
При этом по существу своему такие люди могут быть или злыми, бессердечными и кровожадными людьми, – или же обыкновенными смертными, относящимися к кровожадности с обычным омерзением. В последнем случае кровожадные мысли находят себе сопротивление в общей природе человека, чуждой жестокости и кровожадности, – в первом случае жестокие мысли находят себе поддержку в жестокой натуре человека и тогда преступления таких людей отличаются необыкновенным зверством и жестокостью. Но каково бы ни было сочетание жестоких идей и стремлений кровожадности у параноика, он никогда не рискнет совершить эти зверства зря, ибо он знает хорошо, что за это последует жестокая кара.
Таков параноик в своем бреде преследования. Это зверь. Зверь беспощадный. Зверь кровожадный, готовый растерзать весь мир.
Но в этом человеке существует и другой человек, человек обычный, человек здоровый, живущий обычною жизнью и совершающий обычные человеческие деяния.
Глава III
Паранойя или первичное помешательство, некоторыми называется еще ограниченным, или однопредметным, помешательством (monomania), и это название дается данной болезни не без основания. Эта болезнь представляет чрезвычайно странное и причудливое раздвоение сознания человека. Параноик, в отношении сведений об обыденной жизни, ничем не отличается от обычного человека, он имеет те же знания, в точности выполняет их как все люди, вполне правильно и сознательно воспринимает и переживает текущую жизнь и в то же время в область этой здоровой обычной жизни врывается его бред преследования. Таким образом, параноик живет двойственной жизнью: с одной стороны, у него обычное мировоззрение и сознание, с другой стороны, его личный бредовый мир. Первым он живет со всеми людьми, – вторым с самим собою.
И долгое время эти два душевных мира совмещаются в параноике незаметно для окружающих. Больной проявляет ряд странностей, представляется несколько иным, чем все люди, приобретает кличку «чудака», но вместе с тем из него выходит дельный, расторопный и исправный чиновник, или учитель, или инженер, или любой общественный деятель. Долгие годы он может занимать общественные должности, быть гражданином не хуже других и удовлетворительным семьянином.
Бред преследования параноика существует в больном непрерывно; но его течение или прохождение совершается волнообразно: то усиливаясь, то ослабевая. В период ослабления бредовых идей параноик покоен, тих, исполнителен, более или менее общителен и легко подчиняется требованиям общественной жизни; в период ожесточения бредовых идей параноик выходит из своей тихой жизни и пытается проявить в жизни тяготеющее над ним влияние своих бредовых идей. Если бы мы представили себе человека с общественным положением неограниченным, если бы это был человек с неограниченным правом и беспредельною свободою действия, то, под влиянием бредовых идей преследования, такой человек быстро одержит верх над сознанием обычной здоровой жизни, и в момент ожесточения бредовых идей явится разрушителем мира. Он будет воплощением духа зла и истребителем всего того, что создано Богом. Он подверг бы смерти все живое, доступное его влиянию, и упивался бы кровью, льющеюся вокруг него из его врагов…
Но мы живем при других условиях. Наше сознание слишком сдерживает наши мысли, влечения, побуждения и желания. Мы живем под законом. И вот у параноика, в момент ожесточения болезни, является необыкновенная борьба между тяготением бредовых идей и сознанием закона, долга и требований жизни. Пока обычное сознание берет перевес над бредовыми идеями, над болезненным сознанием, до тех пор параноик – человек со странностями и терпим в обществе. Бред берет перевес над обычным сознанием – параноик преступает пределы, положенные требованием обыденной жизни и законом, и становится преступником. Его место – сумасшедший дом…
Но такое состояние длится 5-10 дней, много 2–3 месяца, и параноик опять покоен. Его бредовые идеи утихли. Их тяготение ослабло. Обычное сознание берет перевес. Человек возвращается к обыденной жизни. Он исполняет исправно свои обязанности, поддерживает отношения, бывает (хотя изредка) в обществе, читает книги, даже нередко пишет и печатает сочинения и в своей жизни по внешности мало чем отличается от обыкновенных людей.
Такой светлый промежуток длится 3–8 месяцев. Наступает новое ожесточение болезни. В эти новые приступы болезненное сознание берет все больший и больший перевес пред обычным сознанием, пока обычное сознание не станет соподчиненным болезненному.
Разумеется, борьба этих двух жизней длится годы и десятки лет. Умственные силы и энергия человека падают. Он постепенно теряет свой резкий характерный облик и мало-помалу опускается к слабоумию.
Итак, нам жизнь дает такие случаи душевного состояния, когда человек, в одно и то же время, может быть и умным и сумасшедшим, и деловым человеком и душевнобольным, и исполнительным общественным деятелем и преступником. Это бывает в тех случаях, когда человек живет двойственной жизнью сознания, или когда в его обычном сознании внедряется частичное поражение в виде однопредметного помешательства. Такие случаи в жизни нередки и мономаниаков можно находить во всех жизненных положениях, от кирки работника и до царского жезла.
Для людей, незнакомых с этим болезненным душевным состоянием, мономаниаки представляют собою неразгаданность, – для психиатрии же – это обычное явление.
Однако для полноты картины умственного бытия параноика мы должны сделать кое-какие дополнения.
Будучи замкнутым и сосредоточенным в себе, параноик обладает необыкновенно богатою фантазиею. И замкнутость и фантазия являются у него развитыми болезненно и заставляют больного жить преимущественно в этой области. Устраняясь от людей и замыкаясь в самих себе, больные покидают представления действительной жизни и тяготятся строгим мышлением на основании обычных представлений и понятий. Они с величайшим удовольствием погружаются в картины фантазии и воображения, целыми часами строят воздушные замки, создают целые истории, пропускают пред собою фантасмагории самого причудливого характера, причем во всем этом главным героем, центром всего фантастического происшествия служат они сами, а около них их враги. Здесь-то они своими глазами видят все козни врагов, слышат все их заговоры, хулы, порицания и злодейства, принимают меры предупреждения и пресечения преступления, побивают, уничтожают и истязают лютыми казнями своих врагов и видят в мире только себя и все только для себя.
Вторая особенность параноиков та, что нередко они неспособны бывают отделить пережитого в картинах фантазии от действительного и образам воображения приписывают предположение, что все это так было и на деле. Этим дается основа для составления ошибочных и ложных представлений и понятий, а равно и для бессмысленных действий и поступков.
На основании столь сильно развитых фантазии и воображения, мы видим, что параноики в делах обыденной жизни неспособны бывают к строгому и глубокому мышлению и продолжительному сосредоточию внимания на одном и том же предмете. Они могут быть находчивы, даже остроумны, и, на вид, как бы с солидным образованием, – но все это у них слишком легковесно и поверхностно. Их знания могут быть обильными, но без уменья применить на деле. Параноики очень чутки ко всему происходящему вокруг них, но при этом они не могут проникнуть в сущность дела, а живут мыслями других, – за исключением своего бреда. Иногда понимание окружающих событий принимает неправильную, ошибочную и ложную окраску, так как они нередко на все окружающее смотрят не действительными глазами, а сквозь очки своей фантазии и воображения.
Такая неустойчивость ума параноика, его легковесность и неспособность сосредоточия на одном и том же предмете легко объясняются основным качеством неврастеника – быстро на все накидываться и еще быстрее все покидать, вследствие быстрого истощения запаса сил и энергии.
Кроме того, мы не должны забывать, что такой человек живет двойственным сознанием, причем в то время, когда он сам с собою, он живет болезненным сознанием, оставляя в стороне и бездеятельности здоровое сознание, а так как параноик сам с собою большую часть времени, то уже в силу этого здоровая умственная сознательная деятельность должна стоять ниже нормы.
Если в умственном отношении параноик представляет человека неустойчивого и больного, то в нравственном отношении параноики еще более отделяются от здоровых людей и представляют резкие болезненные отклонения.
Уже в силу болезненного логического мышления, параноик в мире является одиноким, так как все остальные люди – его враги. Отсюда весьма естественно, что он живет не только в себе, но и исключительно для себя.
Первое, что заметно у первично-помешанных, это крайний эгоизм и себялюбие. Они знают только себя и заботятся только о себе. Общество, человечество, интересы ближнего, даже интересы семьи для них не существуют. Следовательно, при этом в основе подрывается идея общественности и идея любви к ближнему. Первично-помешанные держат себя совершенно замкнуто и обособленно, – самый бред преследования очень характерен для таких случаев, он вполне согласуется с их одиночеством и с их подозрительностью. Нередко эти больные – крайне жестоки и требовательны по отношению к своим родным. Любовь к родителям это для них если не пустой звук, то законный повод к предъявлению всевозможных подчас совершенно нелепых требований. Не лучшее отношение и к братьям и сестрам. Почти всегда первыми врагами и преследователями больных в их бреде преследования являются братья и сестры. Опять знаменательное сочетание болезненного бреда с болезненно-нравственными отношениями. Очень часто под влиянием бредовых идей братья и сестры становятся первыми жертвами преступления этих несчастных, – и даже во время затишья бредовых идей эти больные очень далеки от братской и дружеской любви. Но особенно несчастными являются в семействе таких больных жена и дети. Жена – это полная раба, дети – это какие-то щенки, служащие лишней семейной обузой. Вот отношения таких больных к людям самым близким и самым дорогим. Здесь нарушаются нравственные черты, не только присущие человеку, но даже многим высшим животным.
Параноик не имеет друзей, он не имеет близких людей. Все служат для него, он ни для кого.
Это есть первое нарушение общественных условий существования человека.
Это сухие жестокие себялюбцы, задумывающие все сделать для себя.
Словом, это какие-то отщепенцы из общества, это какие-то одиночки, живущие вне общества, сами в себе. Это лица, не понимающие, что такое общество, тяготящиеся обществом и избегающие его.
И долгое время эти два душевных мира совмещаются в параноике незаметно для окружающих. Больной проявляет ряд странностей, представляется несколько иным, чем все люди, приобретает кличку «чудака», но вместе с тем из него выходит дельный, расторопный и исправный чиновник, или учитель, или инженер, или любой общественный деятель. Долгие годы он может занимать общественные должности, быть гражданином не хуже других и удовлетворительным семьянином.
Бред преследования параноика существует в больном непрерывно; но его течение или прохождение совершается волнообразно: то усиливаясь, то ослабевая. В период ослабления бредовых идей параноик покоен, тих, исполнителен, более или менее общителен и легко подчиняется требованиям общественной жизни; в период ожесточения бредовых идей параноик выходит из своей тихой жизни и пытается проявить в жизни тяготеющее над ним влияние своих бредовых идей. Если бы мы представили себе человека с общественным положением неограниченным, если бы это был человек с неограниченным правом и беспредельною свободою действия, то, под влиянием бредовых идей преследования, такой человек быстро одержит верх над сознанием обычной здоровой жизни, и в момент ожесточения бредовых идей явится разрушителем мира. Он будет воплощением духа зла и истребителем всего того, что создано Богом. Он подверг бы смерти все живое, доступное его влиянию, и упивался бы кровью, льющеюся вокруг него из его врагов…
Но мы живем при других условиях. Наше сознание слишком сдерживает наши мысли, влечения, побуждения и желания. Мы живем под законом. И вот у параноика, в момент ожесточения болезни, является необыкновенная борьба между тяготением бредовых идей и сознанием закона, долга и требований жизни. Пока обычное сознание берет перевес над бредовыми идеями, над болезненным сознанием, до тех пор параноик – человек со странностями и терпим в обществе. Бред берет перевес над обычным сознанием – параноик преступает пределы, положенные требованием обыденной жизни и законом, и становится преступником. Его место – сумасшедший дом…
Но такое состояние длится 5-10 дней, много 2–3 месяца, и параноик опять покоен. Его бредовые идеи утихли. Их тяготение ослабло. Обычное сознание берет перевес. Человек возвращается к обыденной жизни. Он исполняет исправно свои обязанности, поддерживает отношения, бывает (хотя изредка) в обществе, читает книги, даже нередко пишет и печатает сочинения и в своей жизни по внешности мало чем отличается от обыкновенных людей.
Такой светлый промежуток длится 3–8 месяцев. Наступает новое ожесточение болезни. В эти новые приступы болезненное сознание берет все больший и больший перевес пред обычным сознанием, пока обычное сознание не станет соподчиненным болезненному.
Разумеется, борьба этих двух жизней длится годы и десятки лет. Умственные силы и энергия человека падают. Он постепенно теряет свой резкий характерный облик и мало-помалу опускается к слабоумию.
Итак, нам жизнь дает такие случаи душевного состояния, когда человек, в одно и то же время, может быть и умным и сумасшедшим, и деловым человеком и душевнобольным, и исполнительным общественным деятелем и преступником. Это бывает в тех случаях, когда человек живет двойственной жизнью сознания, или когда в его обычном сознании внедряется частичное поражение в виде однопредметного помешательства. Такие случаи в жизни нередки и мономаниаков можно находить во всех жизненных положениях, от кирки работника и до царского жезла.
Для людей, незнакомых с этим болезненным душевным состоянием, мономаниаки представляют собою неразгаданность, – для психиатрии же – это обычное явление.
Однако для полноты картины умственного бытия параноика мы должны сделать кое-какие дополнения.
Будучи замкнутым и сосредоточенным в себе, параноик обладает необыкновенно богатою фантазиею. И замкнутость и фантазия являются у него развитыми болезненно и заставляют больного жить преимущественно в этой области. Устраняясь от людей и замыкаясь в самих себе, больные покидают представления действительной жизни и тяготятся строгим мышлением на основании обычных представлений и понятий. Они с величайшим удовольствием погружаются в картины фантазии и воображения, целыми часами строят воздушные замки, создают целые истории, пропускают пред собою фантасмагории самого причудливого характера, причем во всем этом главным героем, центром всего фантастического происшествия служат они сами, а около них их враги. Здесь-то они своими глазами видят все козни врагов, слышат все их заговоры, хулы, порицания и злодейства, принимают меры предупреждения и пресечения преступления, побивают, уничтожают и истязают лютыми казнями своих врагов и видят в мире только себя и все только для себя.
Вторая особенность параноиков та, что нередко они неспособны бывают отделить пережитого в картинах фантазии от действительного и образам воображения приписывают предположение, что все это так было и на деле. Этим дается основа для составления ошибочных и ложных представлений и понятий, а равно и для бессмысленных действий и поступков.
На основании столь сильно развитых фантазии и воображения, мы видим, что параноики в делах обыденной жизни неспособны бывают к строгому и глубокому мышлению и продолжительному сосредоточию внимания на одном и том же предмете. Они могут быть находчивы, даже остроумны, и, на вид, как бы с солидным образованием, – но все это у них слишком легковесно и поверхностно. Их знания могут быть обильными, но без уменья применить на деле. Параноики очень чутки ко всему происходящему вокруг них, но при этом они не могут проникнуть в сущность дела, а живут мыслями других, – за исключением своего бреда. Иногда понимание окружающих событий принимает неправильную, ошибочную и ложную окраску, так как они нередко на все окружающее смотрят не действительными глазами, а сквозь очки своей фантазии и воображения.
Такая неустойчивость ума параноика, его легковесность и неспособность сосредоточия на одном и том же предмете легко объясняются основным качеством неврастеника – быстро на все накидываться и еще быстрее все покидать, вследствие быстрого истощения запаса сил и энергии.
Кроме того, мы не должны забывать, что такой человек живет двойственным сознанием, причем в то время, когда он сам с собою, он живет болезненным сознанием, оставляя в стороне и бездеятельности здоровое сознание, а так как параноик сам с собою большую часть времени, то уже в силу этого здоровая умственная сознательная деятельность должна стоять ниже нормы.
Если в умственном отношении параноик представляет человека неустойчивого и больного, то в нравственном отношении параноики еще более отделяются от здоровых людей и представляют резкие болезненные отклонения.
Уже в силу болезненного логического мышления, параноик в мире является одиноким, так как все остальные люди – его враги. Отсюда весьма естественно, что он живет не только в себе, но и исключительно для себя.
Первое, что заметно у первично-помешанных, это крайний эгоизм и себялюбие. Они знают только себя и заботятся только о себе. Общество, человечество, интересы ближнего, даже интересы семьи для них не существуют. Следовательно, при этом в основе подрывается идея общественности и идея любви к ближнему. Первично-помешанные держат себя совершенно замкнуто и обособленно, – самый бред преследования очень характерен для таких случаев, он вполне согласуется с их одиночеством и с их подозрительностью. Нередко эти больные – крайне жестоки и требовательны по отношению к своим родным. Любовь к родителям это для них если не пустой звук, то законный повод к предъявлению всевозможных подчас совершенно нелепых требований. Не лучшее отношение и к братьям и сестрам. Почти всегда первыми врагами и преследователями больных в их бреде преследования являются братья и сестры. Опять знаменательное сочетание болезненного бреда с болезненно-нравственными отношениями. Очень часто под влиянием бредовых идей братья и сестры становятся первыми жертвами преступления этих несчастных, – и даже во время затишья бредовых идей эти больные очень далеки от братской и дружеской любви. Но особенно несчастными являются в семействе таких больных жена и дети. Жена – это полная раба, дети – это какие-то щенки, служащие лишней семейной обузой. Вот отношения таких больных к людям самым близким и самым дорогим. Здесь нарушаются нравственные черты, не только присущие человеку, но даже многим высшим животным.
Параноик не имеет друзей, он не имеет близких людей. Все служат для него, он ни для кого.
Это есть первое нарушение общественных условий существования человека.
Это сухие жестокие себялюбцы, задумывающие все сделать для себя.
Словом, это какие-то отщепенцы из общества, это какие-то одиночки, живущие вне общества, сами в себе. Это лица, не понимающие, что такое общество, тяготящиеся обществом и избегающие его.