Страница:
Павел Примаченко
Экспресс «Россия»
Глава 1
Красавец-экспресс, блестя вагонами, вытянулся вдоль перрона. Посадку еще не объявили, но пассажиры уже роились возле состава, нервничали и, посматривая на часы, прислушивались к репродуктору.
– Эх, глупый народ, – ласково думал Василий, – куда мы без вас? Кормильцы вы наши и поильцы. Всех подберем, всех посадим, никого не забудем. – Подошел к своему вагону, открыл тяжелые двери тамбура. Насколько человек ринулись к нему.
– Уже пускают, уже можно?
– Нельзя, служебный вход, – вежливо, но важно ответил он.
Работал Василий Клоков ночным сторожем вагона-ресторана фирменного поезда Москва-Владивосток – экспресса «Россия». Пятнадцать суток в пути, столько же выходных. А в сезон – весна-осень катались без подмен. За лето ни разу домой не вырвался, хотя в Москве состав находился сутки на «перестое». Вся бригада на ночь уходила, а сторожу – ресторан охранять.
Утром все сложилось удачно. Первым в вагон влетел директор – сто вопросов, сто указаний, жми педали в темпе и разом. – Недаром Велосипедом прозвали. – Ты, Васыль, вино прими, не прозевай, я ведь вперед уплатил, чтобы вернее было, а теперь душа не на месте.
– Приму, только сначала разреши домой смотаться.
– А если опоздаешь?
– Успею, одна нога здесь – другая там. Всех делов то водки купить и белье поменять, а вагон на бабу Ганю оставлю. – Про машину не обмолвился.
– Беги, – дал добро директор.
– Накаркал, – сокрушался Клоков. Да и я хорош! Сумку забыл, вернулся! Там ведь водка для пассажиров – главный заработок. А раз с дороги вернулся, удачи не жди. Мог бы без паники сгонять на вокзал, принять вино, потом на такси за сумкой. Теперь, что рассуждать, теперь молчать надо и ждать пока шеф наорется, выдохнется.
Ресторан встретил прохладой, легким сумраком опущенных занавесок с надписью «Россия». На столах, покрытых чистыми, накрахмаленнымискатертями, букетики цветов в вазочках, бутылки с прохладительными напитками, красочные бланками меню и блеск сервировки.
Тишину нарушил скрипучий голосок. – Кто есть сторож вагона-ресторана? Он как участковый милиционер, как домоуправ. – Василий обрадовался. – Кузьма-Кувалда – инспектор технического надзора станции Москва-главная. Меня ждет для инструктажа.
Из полумрака появился лихой дедок с грязной холщевой сумкой на руке. Он достал большую «амбарную книгу», обернутую в газету. На ней красным карандашом было выведено: «Журнал инструктажей технического состояния вагонов-ресторанов». Кузьма сдвинул блестящую сервировку, хлопнул книгой о белую скатерть, лег локтями на стол. От него попахивало винцом, глазки жуликовато поблескивали.
– Нет, ты мне ответь, кто есть наиглавнейшее лицо в вагоне-ресторане? Официянты?
Дед прищурился и отрицательно покачал лысенькой головкой с редкими, белыми, как перышки, сединками. – Да без них ресторан доедет хоть до Америки. – Думаешь повар атаман? – Нет, без него хоть на край света. – А может директор коренник? А во! – Он ловко скрутил кукиш и, как пистолет, наставил на Василия. – Да моя торба сто директорских портфелей пережила. Сто начальников сняли, а я на должности. Да без директора хоть до Луны. А без ночного сторожа – полный тупик, полный. Ведь только отвернись, и свои же до шпейки разворуют, растащат. А кто на кухне слив почистит? Печку растопит? Вагон углем обеспечит? Повар? Официянты? Да они зимой в момент упустят систему парового отопления, что приведет к ее полной непригодности для дальнейшей эксплуатации. И сами, как цуцики, замерзнут. А кто пассажира ночью куревом обеспечит? Стаканчик вина нальет? Эх, – инструктор рубанул ладошкой воздух. – Запомни, ты – коренник, а они – пристяжные. Все понятно? Вопросы есть? Правильно. У матросов нет вопросов, распишись. – Кузьма открыл журнал, где на леске болталась шариковая ручка. Сторож в нужной клеточке поставил подпись и достал бутылку портвейна. Он знал, что «начальство пользует красненькое», но не больше одной мерки, как не уговаривай.
– Кузьма Сидорович, куда же вы?
Кувалда, глянув на бутылку, близоруко прищурился. – Не, на службе не. Разве из уважения. – Пошарил в сумке, достал стаканчик. Он, «боясь инфекции», таскал с собой личную посуду, Принял винцо и, разрывая цепкими, как у птицы, пальцами колбасу на мелкие частички, зашамкал лысыми деснами.
– Что ж вы протез не поставите?
– Скус еды через тот протез не чувствуешь, – объяснял Кувалда.
– Может еще стаканчик?
– Нет, не последнего тебя инструктую, – Кузьма подал руку. – Зеленого вам. Слышал, проверка будет. Большие люди шепнули. Но ты не боись, главное не сифонь, закрой поддувало. Сколько на железке, столько и пугают проверками этими, – захихикал он. Но через несколько шагов, резко обернулся, плутовато спросив. – А что должен иметь в правом кармане штанов хозяин вагона?
– Ключи проводницкие, – в тон ему ответил Клоков.
– Правильно, – обрадовался дед и довольный пошагал к выходу.
Из кухни плыли аппетитные запахи, ворчали сковородки, и резал слух голос повара.
Василий заглянул в раскрытые двери. Возле входа на пустом ящике сидела баба Ганя. На седых волосах – зеленый платок с красной искоркой. На пояснице – большая шерстяная шаль. Склонив голову, она монотонно чистила «картоплю» и как бы прислушивалась к голосу повара. Володя в белой поварской куртке, синих спортивных шароварах, шлепанцах на босу ногу, мокрый от пота, замер с лопаточкой в руке над раскаленной плитой. Его фигура «что положишь, что поставишь» напряглась, как у спортсмена перед решающим рывком, и он быстрыми, ловкими движениями начал переворачивать тушки рыбы на сковородках.
– Эй, Шаляпин, – окликнул его Василий. Где Велосипед?
– А черт его знает. – Володя не сразу оторвал взгляд от плиты. Между прочим, Ночка, с тебя причитается. Товар ваш принят и оформлен в грузовую яму.
Клоков замер от неожиданности и с радостью бросился к нему.
– Володечка, друг, спасибо. А я, поверишь, как Матильду увидел, все начисто из головы вылетело. Ведь три месяца с ней не «встречались». Весной взял и сразу «расстались». Хорошо на стоянку успел определить.
Василий вспомнил, как с замиранием сердца подошел к машине, рывком дернул чехол, и заискрилась, заиграла красавица-семерка светло-голубыми бликами кузова, серебром никеля, темной глубиной стекол. Полюбовался, проехал до ворот стоянки, а, вернувшись, долго сидел, слушая тихий шелест остывающих агрегатов машины.
– Почему вдруг Матильда? – Вернул «на землю» голос Володи.
– Не знаю. Но, как увидел, сразу с языка слетело – Матильда да и только. Столько лет со стареньким москвичом мучился. Взял даром, зато потом оплатил сполна, повалялся под ним, попотел. О новом жигуленке мечтал. Но сам знаешь, как с машинами туго было. Николаич выручил. Свояк его, инвалид, новую семерку продавал. Он сразу ко мне. Правда, денег не хватало. Часть – родственники подкинули, даже теща «гробовые» отстегнула. А больше всех Николаич помог и условий не ставил. – Сможешь, вернешь, – только и сказал. – Василий улыбнулся, довольный. – Спасибо тебе, Володечка, у меня прямо камень с души.
– Спасибо слишком много, а три рубля в самый раз.
– Да я, что хочешь, только пожелай.
– Начнем с пива. Только холодного. Кстати, обещают большую проверку.
– Да что нам проверки? Мы их, как мышей, разгоним. Правда, баба Ганя? – Василий выскочил в зал за пивом и налетел на директора.
– Как товар? – Забеспокоился тот.
– В полном ажуре, Николаич.
– Отлично, разливай. Будет комплексная проверка, министерская, но пока об этом никому, – таинственно шепнул он, – думаю, нагрянут под Владивостоком. А мы их опередим, весь товар спустим. Давай. Жми, дави, хватай, царапай. А где народ? Где все? Уже посадку объявили, – Велосипед сурово обвел взглядом ресторан и, не дав ответить, хлопнул кожаной папкой о столешницу. – Нельзя на минуту выйти, все сразу остановится. Васыль, живо поднимай людей.
– Эх, глупый народ, – ласково думал Василий, – куда мы без вас? Кормильцы вы наши и поильцы. Всех подберем, всех посадим, никого не забудем. – Подошел к своему вагону, открыл тяжелые двери тамбура. Насколько человек ринулись к нему.
– Уже пускают, уже можно?
– Нельзя, служебный вход, – вежливо, но важно ответил он.
Работал Василий Клоков ночным сторожем вагона-ресторана фирменного поезда Москва-Владивосток – экспресса «Россия». Пятнадцать суток в пути, столько же выходных. А в сезон – весна-осень катались без подмен. За лето ни разу домой не вырвался, хотя в Москве состав находился сутки на «перестое». Вся бригада на ночь уходила, а сторожу – ресторан охранять.
Утром все сложилось удачно. Первым в вагон влетел директор – сто вопросов, сто указаний, жми педали в темпе и разом. – Недаром Велосипедом прозвали. – Ты, Васыль, вино прими, не прозевай, я ведь вперед уплатил, чтобы вернее было, а теперь душа не на месте.
– Приму, только сначала разреши домой смотаться.
– А если опоздаешь?
– Успею, одна нога здесь – другая там. Всех делов то водки купить и белье поменять, а вагон на бабу Ганю оставлю. – Про машину не обмолвился.
– Беги, – дал добро директор.
– Накаркал, – сокрушался Клоков. Да и я хорош! Сумку забыл, вернулся! Там ведь водка для пассажиров – главный заработок. А раз с дороги вернулся, удачи не жди. Мог бы без паники сгонять на вокзал, принять вино, потом на такси за сумкой. Теперь, что рассуждать, теперь молчать надо и ждать пока шеф наорется, выдохнется.
Ресторан встретил прохладой, легким сумраком опущенных занавесок с надписью «Россия». На столах, покрытых чистыми, накрахмаленнымискатертями, букетики цветов в вазочках, бутылки с прохладительными напитками, красочные бланками меню и блеск сервировки.
Тишину нарушил скрипучий голосок. – Кто есть сторож вагона-ресторана? Он как участковый милиционер, как домоуправ. – Василий обрадовался. – Кузьма-Кувалда – инспектор технического надзора станции Москва-главная. Меня ждет для инструктажа.
Из полумрака появился лихой дедок с грязной холщевой сумкой на руке. Он достал большую «амбарную книгу», обернутую в газету. На ней красным карандашом было выведено: «Журнал инструктажей технического состояния вагонов-ресторанов». Кузьма сдвинул блестящую сервировку, хлопнул книгой о белую скатерть, лег локтями на стол. От него попахивало винцом, глазки жуликовато поблескивали.
– Нет, ты мне ответь, кто есть наиглавнейшее лицо в вагоне-ресторане? Официянты?
Дед прищурился и отрицательно покачал лысенькой головкой с редкими, белыми, как перышки, сединками. – Да без них ресторан доедет хоть до Америки. – Думаешь повар атаман? – Нет, без него хоть на край света. – А может директор коренник? А во! – Он ловко скрутил кукиш и, как пистолет, наставил на Василия. – Да моя торба сто директорских портфелей пережила. Сто начальников сняли, а я на должности. Да без директора хоть до Луны. А без ночного сторожа – полный тупик, полный. Ведь только отвернись, и свои же до шпейки разворуют, растащат. А кто на кухне слив почистит? Печку растопит? Вагон углем обеспечит? Повар? Официянты? Да они зимой в момент упустят систему парового отопления, что приведет к ее полной непригодности для дальнейшей эксплуатации. И сами, как цуцики, замерзнут. А кто пассажира ночью куревом обеспечит? Стаканчик вина нальет? Эх, – инструктор рубанул ладошкой воздух. – Запомни, ты – коренник, а они – пристяжные. Все понятно? Вопросы есть? Правильно. У матросов нет вопросов, распишись. – Кузьма открыл журнал, где на леске болталась шариковая ручка. Сторож в нужной клеточке поставил подпись и достал бутылку портвейна. Он знал, что «начальство пользует красненькое», но не больше одной мерки, как не уговаривай.
– Кузьма Сидорович, куда же вы?
Кувалда, глянув на бутылку, близоруко прищурился. – Не, на службе не. Разве из уважения. – Пошарил в сумке, достал стаканчик. Он, «боясь инфекции», таскал с собой личную посуду, Принял винцо и, разрывая цепкими, как у птицы, пальцами колбасу на мелкие частички, зашамкал лысыми деснами.
– Что ж вы протез не поставите?
– Скус еды через тот протез не чувствуешь, – объяснял Кувалда.
– Может еще стаканчик?
– Нет, не последнего тебя инструктую, – Кузьма подал руку. – Зеленого вам. Слышал, проверка будет. Большие люди шепнули. Но ты не боись, главное не сифонь, закрой поддувало. Сколько на железке, столько и пугают проверками этими, – захихикал он. Но через несколько шагов, резко обернулся, плутовато спросив. – А что должен иметь в правом кармане штанов хозяин вагона?
– Ключи проводницкие, – в тон ему ответил Клоков.
– Правильно, – обрадовался дед и довольный пошагал к выходу.
Из кухни плыли аппетитные запахи, ворчали сковородки, и резал слух голос повара.
Увлеченный работой, он тянул длинное попурри, нещадно перевирая слова и мелодию. Казалось, Володя претворяется, а он искренне удивлялся. – Неужели плохо? Вам не нравится, а мне песня жарить и жить помогает.
Очаровательные синенькие глазки
Навек очаровали вы меня
В вас столько кайфа, столько таски,
В вас столько страсти и огня.
Василий заглянул в раскрытые двери. Возле входа на пустом ящике сидела баба Ганя. На седых волосах – зеленый платок с красной искоркой. На пояснице – большая шерстяная шаль. Склонив голову, она монотонно чистила «картоплю» и как бы прислушивалась к голосу повара. Володя в белой поварской куртке, синих спортивных шароварах, шлепанцах на босу ногу, мокрый от пота, замер с лопаточкой в руке над раскаленной плитой. Его фигура «что положишь, что поставишь» напряглась, как у спортсмена перед решающим рывком, и он быстрыми, ловкими движениями начал переворачивать тушки рыбы на сковородках.
– Эй, Шаляпин, – окликнул его Василий. Где Велосипед?
– А черт его знает. – Володя не сразу оторвал взгляд от плиты. Между прочим, Ночка, с тебя причитается. Товар ваш принят и оформлен в грузовую яму.
Клоков замер от неожиданности и с радостью бросился к нему.
– Володечка, друг, спасибо. А я, поверишь, как Матильду увидел, все начисто из головы вылетело. Ведь три месяца с ней не «встречались». Весной взял и сразу «расстались». Хорошо на стоянку успел определить.
Василий вспомнил, как с замиранием сердца подошел к машине, рывком дернул чехол, и заискрилась, заиграла красавица-семерка светло-голубыми бликами кузова, серебром никеля, темной глубиной стекол. Полюбовался, проехал до ворот стоянки, а, вернувшись, долго сидел, слушая тихий шелест остывающих агрегатов машины.
– Почему вдруг Матильда? – Вернул «на землю» голос Володи.
– Не знаю. Но, как увидел, сразу с языка слетело – Матильда да и только. Столько лет со стареньким москвичом мучился. Взял даром, зато потом оплатил сполна, повалялся под ним, попотел. О новом жигуленке мечтал. Но сам знаешь, как с машинами туго было. Николаич выручил. Свояк его, инвалид, новую семерку продавал. Он сразу ко мне. Правда, денег не хватало. Часть – родственники подкинули, даже теща «гробовые» отстегнула. А больше всех Николаич помог и условий не ставил. – Сможешь, вернешь, – только и сказал. – Василий улыбнулся, довольный. – Спасибо тебе, Володечка, у меня прямо камень с души.
– Спасибо слишком много, а три рубля в самый раз.
– Да я, что хочешь, только пожелай.
– Начнем с пива. Только холодного. Кстати, обещают большую проверку.
– Да что нам проверки? Мы их, как мышей, разгоним. Правда, баба Ганя? – Василий выскочил в зал за пивом и налетел на директора.
– Как товар? – Забеспокоился тот.
– В полном ажуре, Николаич.
– Отлично, разливай. Будет комплексная проверка, министерская, но пока об этом никому, – таинственно шепнул он, – думаю, нагрянут под Владивостоком. А мы их опередим, весь товар спустим. Давай. Жми, дави, хватай, царапай. А где народ? Где все? Уже посадку объявили, – Велосипед сурово обвел взглядом ресторан и, не дав ответить, хлопнул кожаной папкой о столешницу. – Нельзя на минуту выйти, все сразу остановится. Васыль, живо поднимай людей.
Глава 2
В штабном вагоне Клоков столкнулся с проводницей Петровной. Дородной представительной женщиной «за пятьдесят». В узком проходе он оказался между стеной вагона и мощным животом «дамы». Глядя в ее строгое лицо с густо накрашенными губами и тонкими выщипанными бровями, сторож, пытаясь деликатно освободиться, любезно произнес.
– Вы, уважаемая, все цветете и пахните, как майская роза.
– Твои бы слова, Ночка, да Богу в уши. – Слыхал, проверку готовят? – Шепнула она многозначительно и, приподняв плечи, подалась грудью вперед, отчего блузка опасно напряглась.
– Неужели?
– Да. Юрия Антоновича важные люди в управлении упредили. – Петровна натянула бязевые перчатки, провела рукой по высокой прическе и завлекалочкам на висках, поправила медаль «За доблестный труд» и пошла к пассажирам, оставив терпкий запах «Красной Москвы» и импортного дезодоранта.
В купе за столиком сидела шеф-повар Антонида Захаровна. Напротив нее официант-разносчик Николай, по прозвищу Студент. На нижней полке лежала посудница Елизавета Валерьяновна Морозова, на верхней – официантка Юлька Кукушкина. Подтянув колени к животу, сложив ладони лодочкой и подсунув их под голову, она сладко спала.
– Подъем, труба зовет, – зычно скомандовал Василий.
Все, кроме Юльки, вскочили и быстро вышли.
– Кукушкина, – крикнул он Юльке в самое ухо, – начальство требует. – Та сильнее съежилась, почмокала пухлыми губами и захрапела.
– Вставай, комплексная проверка!
Юлька широко открыла глаза, заморгала, будто вынырнула из воды. – А что у меня проверять? Спереди баба и сзади баба. Что они с меня поиметь могут кроме анализа? Да нассать мне на них, как цыганке на колхоз. Пусть шмонают, проверяют, – бурчала она, шаря спросонья ногами по полу, ища туфли.
– О, полюбуйтесь, два друга – модель и подруга, – набросился Велосипед, как только Василий с Юлькой появились в ресторане. Он возбужденно прикладывался к сигарете и чашке с кофе. – Сидим, ждем, летучку не могу начать.
– Теперь можете, – невозмутимо ответил Василий.
– Спасибо, – директор отвесил картинный поклон. – Кстати, анекдот. Перед штурмом Берлина у генералиссимуса совещание. Собравшиеся волнуются. Сталин трубку курит, молчит. Порученец шепчет, – Иосиф Виссарионович, генералы в сборе. Тот в ответ. – Знаю, но без полковника Брежнева начать не могу. Будем ждать! – Чернушка захихикал.
– Царица Небесна, – вздохнула баба Ганя.
– Так! – Велосипед перешел на деловой тон. – Антонида Захаровна, доложите обстановку.
– Ну, думаю, мяса до Владивостока хватит. – Напряженно начала шеф-повар. – Овощи не по всем позициям. Ну, думаю, обойдемся. Рыбы маловато, но во Владивостоке дополучим. Что еще?
– Все, Захаровна? – Чернушка нетерпеливо заерзал на стуле, утопил окурок в суповом судке, прикурил новую сигарету.
– Как же все? – Шеф-повар подняла широкие брови. – Птицы почти не дали. А потом, я снова с «дыркой» выезжаю. На складе совсем обнаглели. Колбасы сырокопченой не довезли, и растворимого кофе три банки не хватает.
– Разберемся, Захаровна, – торопливо перебил Сергей Николаевич.
– Кто мне «дырку» покроет? – Не сдавалась шеф-повар. – Я из своих не собираюсь доплачивать.
– Покроем вашу «дырку» в рабочем порядке, – директор подмигнул Клокову. – Товарищи, внимание! Генеральный сообщил две новости. Начну с плохой. Официально и достоверно! Меня поставили в известность, что на линии работает контроль. Комплексная министерская проверка. Комплексная! Чтобы никакой химии, никаких шахеров-махеров. Не последний кусок доедаем. Можно один раз и на голой заднице прокатиться. – Он кинул острый взгляд на шеф-повара.
Антонида Захаровна покраснела, тревожно облизнула губы. – Какая химия, Сергей Николаевич? – Тридцать лет без единого замечания. Себе в убыток работаю. Взять хотя бы сегодня. Только одной колбасы сырокопченой не довезли, – она занервничала, поперхнулась, закашлялась.
– Да разве я о вас? Я вообще. – Чернушка погонял сигарету. – А теперь хорошая новость. Заявления на отпуск Генеральный подписал, положил в сейф, и сказал. – Если ваша бригада, товарищ Чернушка, отработает поездку без сучка, без задоринки, значит, идете в отпуск и можете рассчитывать на первое место. – Директор потряс кулаком, – Чувствуете, чем пахнет? – Все начали принюхиваться. – Да не здесь, – он недовольно сморщился, – ведь это переходящее знамя, доска почета и премия.
Все обрадовались, оживились.
– Надо напрячься, навалиться. Короче – рви, дави, хватай, царапай. Наше счастье в наших руках. Как говорил Никита Сергеевич, цели определены, задачи поставлены, за работу, товарищи! – Захаровна, накрывайте, Елизавета Валерьяновна, убирайте.
– Вы, уважаемая, все цветете и пахните, как майская роза.
– Твои бы слова, Ночка, да Богу в уши. – Слыхал, проверку готовят? – Шепнула она многозначительно и, приподняв плечи, подалась грудью вперед, отчего блузка опасно напряглась.
– Неужели?
– Да. Юрия Антоновича важные люди в управлении упредили. – Петровна натянула бязевые перчатки, провела рукой по высокой прическе и завлекалочкам на висках, поправила медаль «За доблестный труд» и пошла к пассажирам, оставив терпкий запах «Красной Москвы» и импортного дезодоранта.
В купе за столиком сидела шеф-повар Антонида Захаровна. Напротив нее официант-разносчик Николай, по прозвищу Студент. На нижней полке лежала посудница Елизавета Валерьяновна Морозова, на верхней – официантка Юлька Кукушкина. Подтянув колени к животу, сложив ладони лодочкой и подсунув их под голову, она сладко спала.
– Подъем, труба зовет, – зычно скомандовал Василий.
Все, кроме Юльки, вскочили и быстро вышли.
– Кукушкина, – крикнул он Юльке в самое ухо, – начальство требует. – Та сильнее съежилась, почмокала пухлыми губами и захрапела.
– Вставай, комплексная проверка!
Юлька широко открыла глаза, заморгала, будто вынырнула из воды. – А что у меня проверять? Спереди баба и сзади баба. Что они с меня поиметь могут кроме анализа? Да нассать мне на них, как цыганке на колхоз. Пусть шмонают, проверяют, – бурчала она, шаря спросонья ногами по полу, ища туфли.
– О, полюбуйтесь, два друга – модель и подруга, – набросился Велосипед, как только Василий с Юлькой появились в ресторане. Он возбужденно прикладывался к сигарете и чашке с кофе. – Сидим, ждем, летучку не могу начать.
– Теперь можете, – невозмутимо ответил Василий.
– Спасибо, – директор отвесил картинный поклон. – Кстати, анекдот. Перед штурмом Берлина у генералиссимуса совещание. Собравшиеся волнуются. Сталин трубку курит, молчит. Порученец шепчет, – Иосиф Виссарионович, генералы в сборе. Тот в ответ. – Знаю, но без полковника Брежнева начать не могу. Будем ждать! – Чернушка захихикал.
– Царица Небесна, – вздохнула баба Ганя.
– Так! – Велосипед перешел на деловой тон. – Антонида Захаровна, доложите обстановку.
– Ну, думаю, мяса до Владивостока хватит. – Напряженно начала шеф-повар. – Овощи не по всем позициям. Ну, думаю, обойдемся. Рыбы маловато, но во Владивостоке дополучим. Что еще?
– Все, Захаровна? – Чернушка нетерпеливо заерзал на стуле, утопил окурок в суповом судке, прикурил новую сигарету.
– Как же все? – Шеф-повар подняла широкие брови. – Птицы почти не дали. А потом, я снова с «дыркой» выезжаю. На складе совсем обнаглели. Колбасы сырокопченой не довезли, и растворимого кофе три банки не хватает.
– Разберемся, Захаровна, – торопливо перебил Сергей Николаевич.
– Кто мне «дырку» покроет? – Не сдавалась шеф-повар. – Я из своих не собираюсь доплачивать.
– Покроем вашу «дырку» в рабочем порядке, – директор подмигнул Клокову. – Товарищи, внимание! Генеральный сообщил две новости. Начну с плохой. Официально и достоверно! Меня поставили в известность, что на линии работает контроль. Комплексная министерская проверка. Комплексная! Чтобы никакой химии, никаких шахеров-махеров. Не последний кусок доедаем. Можно один раз и на голой заднице прокатиться. – Он кинул острый взгляд на шеф-повара.
Антонида Захаровна покраснела, тревожно облизнула губы. – Какая химия, Сергей Николаевич? – Тридцать лет без единого замечания. Себе в убыток работаю. Взять хотя бы сегодня. Только одной колбасы сырокопченой не довезли, – она занервничала, поперхнулась, закашлялась.
– Да разве я о вас? Я вообще. – Чернушка погонял сигарету. – А теперь хорошая новость. Заявления на отпуск Генеральный подписал, положил в сейф, и сказал. – Если ваша бригада, товарищ Чернушка, отработает поездку без сучка, без задоринки, значит, идете в отпуск и можете рассчитывать на первое место. – Директор потряс кулаком, – Чувствуете, чем пахнет? – Все начали принюхиваться. – Да не здесь, – он недовольно сморщился, – ведь это переходящее знамя, доска почета и премия.
Все обрадовались, оживились.
– Надо напрячься, навалиться. Короче – рви, дави, хватай, царапай. Наше счастье в наших руках. Как говорил Никита Сергеевич, цели определены, задачи поставлены, за работу, товарищи! – Захаровна, накрывайте, Елизавета Валерьяновна, убирайте.
Глава 3
Морозова и Юлька быстро сняли сервировку.
Скатерти и салфетки использовали только при отъезде из Москвы и при подходе к большим городам, где могли нагрянуть проверяющие. В пути пассажиры обслуживались «без излишеств».
Женщины начали с удовольствием накрывать «отходной» обед. К столу каждый из бригады приносил из дома что-нибудь свое.
Антонида Захаровна – холодец. Зимой и летом он не таял, был прозрачным, нежным, легким.
Морозова пекла большой пирог с капустой, яйцом, рисом и зеленым луком. Удавались ей и ватрушки с творогом, плачинда с яблоками и тыквой. Но особенно любили ее маленькие жареные пирожки с вишнями, которые прежде чем отправить в рот, надо было окунуть в сметану. Их не жуешь, а смакуешь, как конфету, и душа отделяется от тела.
Баба Ганя стряпала вареники с картошкой и лучком. Причем «каструлку» обязательно обматывала газетами, и закутывала в телогрейку, «щоб не застылы». Еще она мастерила «витамын». Шпик пропускала через мясорубку с чесноком, петрушкой и жгучим перцем. Лучшей закуски «пид чарку» не придумаешь.
Юлька готовить не любила и приносила с рынка «свежак». Август – время сытное. На этот раз выкатила большой полосатый арбуз.
Студент тоже в стороне не оставался. – Судак в кляре, – а к нему мелко нарезанные соленые огурчики в майонезе. Мама постаралась, – слегка конфузясь, пояснял он.
Володя «изображал» говядину, запеченную под сыром, майонезом и луком. А на гарнир – картошку, зажаренную тонкой соломкой.
Василий несколько бутылок водки ставил, а директор закуской баловал. Дорогой колбаской, рыбкой.
Не успели накрыть стол, как Юлька нарубила арбуз на большие, как лодки, куски и давай его уплетать.
– Уймись, осадил ее Володя, – другим оставь.
– Ой, не могу, унеси, а то слопаю, – она задумчиво погрызла семечку. – И почему он, гад, такой вкусный? Лучше всякого мужика.
Сергей Николаевич, просим, – слегка наклонилась Антонида Захаровна.
– А полковник Брежнев здесь?
– Здесь, – откликнулся Василий и откупорил водку.
– Ну, вступим в бой, товарищи. – Директор потер ладошками. – Антонида Захаровна, куда столько? Тарелки не хватит. – Взмолился он. – И мясо я не употребляю, только петрушку-сельдерюшку, как Елизавета Валерьяновна. – Он подцепил кусок запеченной говядины, и почти не жуя, проглотил.
– Правильно, мясо – враг здоровья, – обрадовалась Морозова.
– Царица Небесна, баба Ганя внимательно посмотрела на судок с холодцом, сомневаясь, положить или нет, но потом решительно выбрала самый большой кусок.
– Господи, прости грехи наши, – покачала головой Антонида Захаровна и сгребла на тарелку полпротивня.
– Почему я в свои годы чувствую себя легко и уверенно? – Продолжала Морозова, – потому что каждое утро делаю физзарядку, выливаю на себя два ведра холодной воды, стараюсь съедать за день килограмм яблок – это железо, полезно для сосудов и килограмм свежих огурцов – их сок вымывает шлаки, а главное…
– Своевременный стул ежедневно, – подсказал Чернушка, – умильно улыбаясь.
– Это без всяких сомнений, это – фундамент здоровья, – согласилась Елизавета Валерьяновна, не замечая подвоха. – Способствует здоровью оптимизм и бодрость духа, а создают их стихи, песни и музыка. «Партия и Ленин – близнецы-братья. Кто более матери-истории ценен?» А песни, разумеется, советские. «Это есть наш последний и решительный бой», – пропела она сильным звонким голосом.
– Разумеется, – перебил ее Чернушка. – Он встал, строго оглядел коллектив. – Товарищи, все наляли? Будем надеяться – это есть наш последний и решительный рейс в сезоне. Откатаем его без приключений. Честности нам не занимать, себе в убыток работаем, значит, бояться нам нечего. Но все же, пронеси Господи любую проверку. Ну, будем толстенькими, – он опрокинул рюмку.
– Чтоб всем комиссиям, ревизиям двести лет жить, а сто лет раком ползать, – высказалась Юлька, пропустив с удовольствием стаканчик.
– Не знаю, пить или не пить? – Засомневалась Антонида Захаровна и приложила ладонь к груди, – сердце так и жмет.
– Та пийте ж, Захарьивна, бо протухне, – не выдержала баба Ганя.
– А если опять прихватит?
– Хиба це от горылки?
– А то от чего же? – Ее полная рука слегка дрожала.
Баба Ганя, густо обмазала кусок холодца горчицей и, неторопясь, стала есть. Скривилась, даже слезинка выступила. Помотала седой головой и выдохнула, – гарно!
Антонида Захаровна с удивлением и возмущением воскликнула. – Неужели у вас сердце никогда не болит?
– Болит, дуже болит, – старушка потерла поясницу, закутанную в теплый платок, – на дождь ох и болит.
– Разве там сердце? – отчаянно взвизгнула шеф-повар.
– Я, Захарьивна, не про серденько, а про печинку кажу, она попыталась выпрямить спину, но скривилась от боли. – От, опять хопает. Дождь будет. Наляй, Васичку. Что-то в горле дарынчить, дарынчить, треба горло промочить, промочить, – задорно пропела она.
Антонида Захаровна зажмурилась и, перекрестясь, осторожно проглотила винцо, закусив куском хлеба, хорошо сдобренным «витамыном» бабы Гани.
Народ с аппетитом ел и переживал по поводу комплексной проверки.
– А мне ж снилось! – Неожиданно покрыл общий шумок зловещий голос шеф-повара. Она пристально посмотрела в дальний верхний угол вагона.
Разговоры стихли.
– То ли степь, то ли равнина аж до самого горизонта. Яркое, яркое солнце, голымный снег кругом и тишина… – Она замолчала, утерла губы.
– Ну и что? К чему это? – Не вытерпела Юлька.
– Не к добру, ох, не к добру, прости нас, Господи!
Остальные перемигнулись, сдерживая улыбки. Одна Морозова, холодно смерив глазами Антониду Захаровну, попыталась что-то возразить, но передумала.
– Теперь, баба Ганя, надевайте свой «спинджак» с наградами и на дежурство, – объявила Юлька.
Галина Федотьевна всю трудовую жизнь «с детынства» провела на «буряках» – сахарно-свекловичных полях Украины. Заслужила орден Ленина и золотую звезду Героя Социалистического Труда. А, выйдя на «пензию», приехала в Москву «онуоков доглядать». Дочь ее вышла замуж за родственника Антониды Захаровны. Когда внуки пошли в школу, «догляду» уже не требовалось, и Галина Федотьевна уговорила Захаровну взять ее к себе разнорабочей кухни. Однажды на праздник баба Ганя надела «спинджак» светло-серого цвета, а на груди – орден Ленина и звезда Героя. Люди отказывались верить, тщательно ощупывали награды и даже пробовали на зуб.
Об уникальном сотруднике вагона-ресторана дошли слухи до райкома партии. Шутка ли. Какая-то «ложкомойка» расхаживает с высшими наградами Родины. Руководству треста приказали «немедленно закрыть маскарад». Антонида Захаровна упросила бабу Ганю не мозолить глаза орденами. Но старушка продиктовала «онуку листа, кому треба». Неизвестно, кто получил это письмо. Только неожиданно первый секретарь райкома партии лично принес искренние извинения за головотяпство подчиненных и предложил ей вступить в общество «Знание», чтобы «доносить до молодежи свой богатый опыт патриота». Но все ее лекции состояли из одной фразы. – Встанешь до сонечка, цапку в руки и пишов – рядок за рядком, пока сонечко не сидае.
Старушку оставили в покое. Но в поезд явился корреспондент какой-то газеты. Взяв у бабы Гани «интервью», он написал статью «Руки Ганки», про «героические трудовые будни Г.Ф.Шелест»… «Эти маленькие хрупкие руки могут нянчить детей, собрать на фронт мужа и от зари до зари трудиться в поле. Они вырастили столько сахарной свеклы, что из рафинада, полученного из нее, можно накормить население Англии, Франции и Бельгии. Теперь они на заслуженном отдыхе, но не привыкли сидеть без дела. Они начистили столько картошки, что ею можно накормить полевропы».
После этого бабу Ганю зауважали даже в тресте. Ходили слухи, будто она во время войны состояла резидентом советской разведки, «завалила большого Фрица и выкрала важные документы». А «буряки» – легенда. И вообще она Роза Дитрих, немка, коммунистка и бегло говорит по-немецки, французски и английски.
Как бы там ни было, но ее «парадный спинджак» вызывал удивление, восхищение и легкий шок у членов любой комиссии. Чернушка же намекал на «резидента» и покровительство высоких инстанций. Все это давало положительные результаты. Поэтому праздничный наряд бабы Гани был у нее всегда наготове.
– Нагрянут министерские, никакие ордена не помогут, – запереживала Антонида Захаровна, – и что за характер у меня. Знаю, все на кухне тютелька в тютельку, а душа не на месте. Вор – тот и в ус не дует, а честный человек всегда беспокоится.
– Вы преувеличиваете, – Морозова серьезно глянула на шеф-повара. – Я почти всю жизнь отъездила директором ресторана и никогда не боялась. Кого честному человеку бояться?
– Вам честной легко быть, – вставила Юлька, – не детей, не плетей. А попробуй, покрутись, когда на шее целая орава. И самой охота хорошо поесть и одеться.
– Тронулись, – крикнул кто-то.
Все замерли и подняли ноги. Примета такая. Пока вагон не минует перрон, надо сидеть молча, не касаясь ногами пола. Иначе торговли в дороге не будет.
Антонида Захаровна, кажется, дышать перестала, а директор застыл и не притрагивался к сигарете, пока в окнах не замелькали, переплетаясь, рельсы, светофоры, склады.
В разгар обеда в ресторане, благоухая «Красной Москвой», появился начальник поезда Юрий Антонович Незлобный в кителе, фуражке с белым чехлом, светлой рубашке под черный галстук-«гудок» на резиночке и в белых перчатках. Толстые, обвислые щеки – выбриты до синевы. Мужчина он был представительный, широкий в плечах, грузный. Пришел на железную дорогу после службы в армии, демобилизовавшись в звании полковника. Любил дисциплину и порядок, но по натуре был человек мягкий. Обращались к нему уважительно, но просто, – Антоныч. А за глаза величали Генералом.
Юрий Антонович жестом поздоровался и произнес. – Сидите, товарищи, отдыхайте.
Директор пружиной подскочив к нему, пригласил за стол, но тот, подняв собольи брови, вежливо поблагодарил и двинулся к выходу, продолжая обход.
Генерал после отправления состава лично знакомился с обстановкой на местах, выслушивал недовольных пассажиров, «накручивал хвост» нерадивым проводникам. Юрий Антонович любил повторять, что «любой пассажир – от рабочего до министра – есть альфа и омега нашей службы, смысл нашей работы».
За Антонычем, поддерживая начальство под локоть, семенил электрик Андрей – молодой, рослый, стройный, плечистый парень с гривой волос соломенного цвета, небольшим крутым лбом, капризным ртом, слегка вздернутым носом и плотным подбородком с ямочкой. Прозвали его Куклой. Причиной была не смазливая внешность, а ловкость рук, умение «всучить «куклу» лоху». Электрик он был некудышний, но со всеми ладил. – Не терплю я эту мерзость – отвертки, ключи, молотки. Руки от них грубеют, – говорил он, разминая пальцами кусочек воска, чтобы «кожа не теряла чувствительность». Настоящая его «работа» начиналась во Владивостоке, где он покупал и продавал валюту.
Хлопнули двери ресторана. Чернушка взглянул на часы. – Хватит отдыхать. За работу, товарищи. И попрошу не путать государственный план и свой карман. Трудимся по принципу – суп отдельно, мухи отдельно.
Антонида Захаровна, Володя и баба Ганя потянулись на кухню. Юлька на обслуживание зала встала, Николай с корзиной товара поплелся по вагонам. Морозова быстро убрала посуду в мойку. А у Василия работа начнется после закрытия ресторана, поздно вечером он станет «ночным директором».
Скатерти и салфетки использовали только при отъезде из Москвы и при подходе к большим городам, где могли нагрянуть проверяющие. В пути пассажиры обслуживались «без излишеств».
Женщины начали с удовольствием накрывать «отходной» обед. К столу каждый из бригады приносил из дома что-нибудь свое.
Антонида Захаровна – холодец. Зимой и летом он не таял, был прозрачным, нежным, легким.
Морозова пекла большой пирог с капустой, яйцом, рисом и зеленым луком. Удавались ей и ватрушки с творогом, плачинда с яблоками и тыквой. Но особенно любили ее маленькие жареные пирожки с вишнями, которые прежде чем отправить в рот, надо было окунуть в сметану. Их не жуешь, а смакуешь, как конфету, и душа отделяется от тела.
Баба Ганя стряпала вареники с картошкой и лучком. Причем «каструлку» обязательно обматывала газетами, и закутывала в телогрейку, «щоб не застылы». Еще она мастерила «витамын». Шпик пропускала через мясорубку с чесноком, петрушкой и жгучим перцем. Лучшей закуски «пид чарку» не придумаешь.
Юлька готовить не любила и приносила с рынка «свежак». Август – время сытное. На этот раз выкатила большой полосатый арбуз.
Студент тоже в стороне не оставался. – Судак в кляре, – а к нему мелко нарезанные соленые огурчики в майонезе. Мама постаралась, – слегка конфузясь, пояснял он.
Володя «изображал» говядину, запеченную под сыром, майонезом и луком. А на гарнир – картошку, зажаренную тонкой соломкой.
Василий несколько бутылок водки ставил, а директор закуской баловал. Дорогой колбаской, рыбкой.
Не успели накрыть стол, как Юлька нарубила арбуз на большие, как лодки, куски и давай его уплетать.
– Уймись, осадил ее Володя, – другим оставь.
– Ой, не могу, унеси, а то слопаю, – она задумчиво погрызла семечку. – И почему он, гад, такой вкусный? Лучше всякого мужика.
Сергей Николаевич, просим, – слегка наклонилась Антонида Захаровна.
– А полковник Брежнев здесь?
– Здесь, – откликнулся Василий и откупорил водку.
– Ну, вступим в бой, товарищи. – Директор потер ладошками. – Антонида Захаровна, куда столько? Тарелки не хватит. – Взмолился он. – И мясо я не употребляю, только петрушку-сельдерюшку, как Елизавета Валерьяновна. – Он подцепил кусок запеченной говядины, и почти не жуя, проглотил.
– Правильно, мясо – враг здоровья, – обрадовалась Морозова.
– Царица Небесна, баба Ганя внимательно посмотрела на судок с холодцом, сомневаясь, положить или нет, но потом решительно выбрала самый большой кусок.
– Господи, прости грехи наши, – покачала головой Антонида Захаровна и сгребла на тарелку полпротивня.
– Почему я в свои годы чувствую себя легко и уверенно? – Продолжала Морозова, – потому что каждое утро делаю физзарядку, выливаю на себя два ведра холодной воды, стараюсь съедать за день килограмм яблок – это железо, полезно для сосудов и килограмм свежих огурцов – их сок вымывает шлаки, а главное…
– Своевременный стул ежедневно, – подсказал Чернушка, – умильно улыбаясь.
– Это без всяких сомнений, это – фундамент здоровья, – согласилась Елизавета Валерьяновна, не замечая подвоха. – Способствует здоровью оптимизм и бодрость духа, а создают их стихи, песни и музыка. «Партия и Ленин – близнецы-братья. Кто более матери-истории ценен?» А песни, разумеется, советские. «Это есть наш последний и решительный бой», – пропела она сильным звонким голосом.
– Разумеется, – перебил ее Чернушка. – Он встал, строго оглядел коллектив. – Товарищи, все наляли? Будем надеяться – это есть наш последний и решительный рейс в сезоне. Откатаем его без приключений. Честности нам не занимать, себе в убыток работаем, значит, бояться нам нечего. Но все же, пронеси Господи любую проверку. Ну, будем толстенькими, – он опрокинул рюмку.
– Чтоб всем комиссиям, ревизиям двести лет жить, а сто лет раком ползать, – высказалась Юлька, пропустив с удовольствием стаканчик.
– Не знаю, пить или не пить? – Засомневалась Антонида Захаровна и приложила ладонь к груди, – сердце так и жмет.
– Та пийте ж, Захарьивна, бо протухне, – не выдержала баба Ганя.
– А если опять прихватит?
– Хиба це от горылки?
– А то от чего же? – Ее полная рука слегка дрожала.
Баба Ганя, густо обмазала кусок холодца горчицей и, неторопясь, стала есть. Скривилась, даже слезинка выступила. Помотала седой головой и выдохнула, – гарно!
Антонида Захаровна с удивлением и возмущением воскликнула. – Неужели у вас сердце никогда не болит?
– Болит, дуже болит, – старушка потерла поясницу, закутанную в теплый платок, – на дождь ох и болит.
– Разве там сердце? – отчаянно взвизгнула шеф-повар.
– Я, Захарьивна, не про серденько, а про печинку кажу, она попыталась выпрямить спину, но скривилась от боли. – От, опять хопает. Дождь будет. Наляй, Васичку. Что-то в горле дарынчить, дарынчить, треба горло промочить, промочить, – задорно пропела она.
Антонида Захаровна зажмурилась и, перекрестясь, осторожно проглотила винцо, закусив куском хлеба, хорошо сдобренным «витамыном» бабы Гани.
Народ с аппетитом ел и переживал по поводу комплексной проверки.
– А мне ж снилось! – Неожиданно покрыл общий шумок зловещий голос шеф-повара. Она пристально посмотрела в дальний верхний угол вагона.
Разговоры стихли.
– То ли степь, то ли равнина аж до самого горизонта. Яркое, яркое солнце, голымный снег кругом и тишина… – Она замолчала, утерла губы.
– Ну и что? К чему это? – Не вытерпела Юлька.
– Не к добру, ох, не к добру, прости нас, Господи!
Остальные перемигнулись, сдерживая улыбки. Одна Морозова, холодно смерив глазами Антониду Захаровну, попыталась что-то возразить, но передумала.
– Теперь, баба Ганя, надевайте свой «спинджак» с наградами и на дежурство, – объявила Юлька.
Галина Федотьевна всю трудовую жизнь «с детынства» провела на «буряках» – сахарно-свекловичных полях Украины. Заслужила орден Ленина и золотую звезду Героя Социалистического Труда. А, выйдя на «пензию», приехала в Москву «онуоков доглядать». Дочь ее вышла замуж за родственника Антониды Захаровны. Когда внуки пошли в школу, «догляду» уже не требовалось, и Галина Федотьевна уговорила Захаровну взять ее к себе разнорабочей кухни. Однажды на праздник баба Ганя надела «спинджак» светло-серого цвета, а на груди – орден Ленина и звезда Героя. Люди отказывались верить, тщательно ощупывали награды и даже пробовали на зуб.
Об уникальном сотруднике вагона-ресторана дошли слухи до райкома партии. Шутка ли. Какая-то «ложкомойка» расхаживает с высшими наградами Родины. Руководству треста приказали «немедленно закрыть маскарад». Антонида Захаровна упросила бабу Ганю не мозолить глаза орденами. Но старушка продиктовала «онуку листа, кому треба». Неизвестно, кто получил это письмо. Только неожиданно первый секретарь райкома партии лично принес искренние извинения за головотяпство подчиненных и предложил ей вступить в общество «Знание», чтобы «доносить до молодежи свой богатый опыт патриота». Но все ее лекции состояли из одной фразы. – Встанешь до сонечка, цапку в руки и пишов – рядок за рядком, пока сонечко не сидае.
Старушку оставили в покое. Но в поезд явился корреспондент какой-то газеты. Взяв у бабы Гани «интервью», он написал статью «Руки Ганки», про «героические трудовые будни Г.Ф.Шелест»… «Эти маленькие хрупкие руки могут нянчить детей, собрать на фронт мужа и от зари до зари трудиться в поле. Они вырастили столько сахарной свеклы, что из рафинада, полученного из нее, можно накормить население Англии, Франции и Бельгии. Теперь они на заслуженном отдыхе, но не привыкли сидеть без дела. Они начистили столько картошки, что ею можно накормить полевропы».
После этого бабу Ганю зауважали даже в тресте. Ходили слухи, будто она во время войны состояла резидентом советской разведки, «завалила большого Фрица и выкрала важные документы». А «буряки» – легенда. И вообще она Роза Дитрих, немка, коммунистка и бегло говорит по-немецки, французски и английски.
Как бы там ни было, но ее «парадный спинджак» вызывал удивление, восхищение и легкий шок у членов любой комиссии. Чернушка же намекал на «резидента» и покровительство высоких инстанций. Все это давало положительные результаты. Поэтому праздничный наряд бабы Гани был у нее всегда наготове.
– Нагрянут министерские, никакие ордена не помогут, – запереживала Антонида Захаровна, – и что за характер у меня. Знаю, все на кухне тютелька в тютельку, а душа не на месте. Вор – тот и в ус не дует, а честный человек всегда беспокоится.
– Вы преувеличиваете, – Морозова серьезно глянула на шеф-повара. – Я почти всю жизнь отъездила директором ресторана и никогда не боялась. Кого честному человеку бояться?
– Вам честной легко быть, – вставила Юлька, – не детей, не плетей. А попробуй, покрутись, когда на шее целая орава. И самой охота хорошо поесть и одеться.
– Тронулись, – крикнул кто-то.
Все замерли и подняли ноги. Примета такая. Пока вагон не минует перрон, надо сидеть молча, не касаясь ногами пола. Иначе торговли в дороге не будет.
Антонида Захаровна, кажется, дышать перестала, а директор застыл и не притрагивался к сигарете, пока в окнах не замелькали, переплетаясь, рельсы, светофоры, склады.
В разгар обеда в ресторане, благоухая «Красной Москвой», появился начальник поезда Юрий Антонович Незлобный в кителе, фуражке с белым чехлом, светлой рубашке под черный галстук-«гудок» на резиночке и в белых перчатках. Толстые, обвислые щеки – выбриты до синевы. Мужчина он был представительный, широкий в плечах, грузный. Пришел на железную дорогу после службы в армии, демобилизовавшись в звании полковника. Любил дисциплину и порядок, но по натуре был человек мягкий. Обращались к нему уважительно, но просто, – Антоныч. А за глаза величали Генералом.
Юрий Антонович жестом поздоровался и произнес. – Сидите, товарищи, отдыхайте.
Директор пружиной подскочив к нему, пригласил за стол, но тот, подняв собольи брови, вежливо поблагодарил и двинулся к выходу, продолжая обход.
Генерал после отправления состава лично знакомился с обстановкой на местах, выслушивал недовольных пассажиров, «накручивал хвост» нерадивым проводникам. Юрий Антонович любил повторять, что «любой пассажир – от рабочего до министра – есть альфа и омега нашей службы, смысл нашей работы».
За Антонычем, поддерживая начальство под локоть, семенил электрик Андрей – молодой, рослый, стройный, плечистый парень с гривой волос соломенного цвета, небольшим крутым лбом, капризным ртом, слегка вздернутым носом и плотным подбородком с ямочкой. Прозвали его Куклой. Причиной была не смазливая внешность, а ловкость рук, умение «всучить «куклу» лоху». Электрик он был некудышний, но со всеми ладил. – Не терплю я эту мерзость – отвертки, ключи, молотки. Руки от них грубеют, – говорил он, разминая пальцами кусочек воска, чтобы «кожа не теряла чувствительность». Настоящая его «работа» начиналась во Владивостоке, где он покупал и продавал валюту.
Хлопнули двери ресторана. Чернушка взглянул на часы. – Хватит отдыхать. За работу, товарищи. И попрошу не путать государственный план и свой карман. Трудимся по принципу – суп отдельно, мухи отдельно.
Антонида Захаровна, Володя и баба Ганя потянулись на кухню. Юлька на обслуживание зала встала, Николай с корзиной товара поплелся по вагонам. Морозова быстро убрала посуду в мойку. А у Василия работа начнется после закрытия ресторана, поздно вечером он станет «ночным директором».
Глава 4
Василий решил спрятать водку. Две бутылки пристроил под кучей мусора в топке котла. Летом ее не разводили. Еще две – в умывальнике. Остальные отнес в купе. В тамбуре подмел пол, повесил на дверь жестяную банку из под консервов. Народ после ресторана повалит в тамбур – курить.
– Вот и примета, глядя в окно на густые заросли елок и дачные домики, – с радостью подумал он, – не сбылась. – Но тут же встревожился, – значит, все впереди. Хорошо бы по мелочи, – мелькнуло с надеждой.
Показалось шоссе, переезд. У шлагбаума вереницей застыли машины. Полотно дороги изогнулось, и, на фоне огромного гаснущего солнца, возник «хвост» экспресса. Состав загрохотал по мосту, а речушка под ним оказалась крохотная, как ручеек. На берегу пятеро мальчишек гоняли мяч, а двое сидели у костра и что-то жарили на прутиках.
– Вот и примета, глядя в окно на густые заросли елок и дачные домики, – с радостью подумал он, – не сбылась. – Но тут же встревожился, – значит, все впереди. Хорошо бы по мелочи, – мелькнуло с надеждой.
Показалось шоссе, переезд. У шлагбаума вереницей застыли машины. Полотно дороги изогнулось, и, на фоне огромного гаснущего солнца, возник «хвост» экспресса. Состав загрохотал по мосту, а речушка под ним оказалась крохотная, как ручеек. На берегу пятеро мальчишек гоняли мяч, а двое сидели у костра и что-то жарили на прутиках.