Страница:
Космолайнер «Ариадна» относился к разряду самых крупных я комфортабельных планетолетов Солнечной системы, хотя построен был по старой классической схеме обычных «трубчатых» кораблей. Схема довольно проста: три вложенные друг в друга трубы разных диаметров и воронка фотонного отражателя. Главная из труб – средняя – высокопрочный корпус, хребет корабля, несущий на себе всю массу корабельных конструкций. Внешняя труба – защитный корпус планетолета, внутренняя – легкий корпус, или, как его именуют монтажники, «ложный». Это – общее, что объединяло типы «трубчатых» кораблей; и еще, конечно, – сам принцип движения, фотонная тяга.
Разумеется, каждый из таких кораблей имел свои отличительные особенности, зависимые от его размера, давности постройки и рабочего назначения. По величине, добротности технического оснащения, удобствам в эксплуатации фотонный левиафан «Ариадна», лайнер километровой длины, превосходил любой из «трубчатых» планетолетов.
Если бы кому-нибудь, кто плохо знал устройство «Ариадны», понадобилось обойти цилиндрическое пространство между защитным и несущим корпусами по всей длине корабля, он, пожалуй, блуждал бы несколько суток. Грузовые трюмы, палубы вакуум-створов, ангары орбитальных катеров, цистерны, большие и малые танки для жидких грузов, склады, холодильники, погрузочно-разгрузочные механизмы, пневматические трубопроводы, насосные агрегаты, разветвленная сеть биозащитного комплекса, множество специализированных отсеков – от аккумуляторных до скафандровых и ремонтных. Как правило, во время крейсерского хода это царство автоматики было безлюдным. Зона обитания простиралась внутри несущего корпуса. Между несущим и «ложным» корпусами располагались семьсот пассажирских кают, две независимые друг от друга системы жизнеобеспечения, аварийный энергоблок, девяносто кают для экипажа и большое количество служебных помещений. Командный пост занимал носовую часть корабля: центр дальней связи, навигационный центр, штурманские и ходовые рубки. Топливо, группа главного двигателя и моторная группа маневровой тяги заполняли объемистую муфту на корме у самого основания зеркала отражателя.
Труба «ложного» корпуса, которая на большинстве «трубчатых» планетолетов представляла собой лишь туннельный коридор, идущий вдоль осевой линии корабля, на «Ариадне» имела такой огромный диаметр, что это позволило создателям лайнера обеспечить пассажиров и экипаж максимально возможными в условиях космического перелета удобствами. Продольная палуба делила внутрикорабельную полость на два колоссальных полуцилиндра: так называемые верхний портоментал, пассажирский, и нижний – служебный. И здесь, в период строительства «Ариадны», было где развернуться специалистам по художественно-техническому оформлению и вопросам комфорта...
Из верхнего портоментала в нижний, служебный, можно попасть или но движущимся тротуарам террас и дальше – по эскалатору, или по винтовым трапам соединительных шахт. Леонид покинул каюту слишком рано – сразу, как только освободился от комбинезона, – тротуары еще не работали, было сумрачно, светились лишь синие орнаменты на бортовых ограждениях террас, оранжевые стрелы указателей, цветные диски сигналов. У входа в ближайшую шахту сигнал светился красным запретным огнем, и Леонид подумал, что запрет придется нарушить. Вспыхнул розовый овал двери – открылась чья-то каюта. Овал отразился в одном из зеркал противоположной террасы, угас, по мягкому тротуару неслышно двигалась фигура в белом. Леонид уже сошел на первые ступеньки трапа, когда фигура в белом стремительно пронеслась мимо. Кто-то из самых нетерпеливых пассажиров торопился в плавательный бассейн.
Служебный портоментал был уже освещен. По сравнению с верхним он выглядел строже. Здесь не было зеркальных простенков, изящных орнаментов, не было «зимних» садов и бассейнов. Широкие террасы простирались вдоль стен двумя ярусами. Внизу, на самом дне этого металлического ущелья, глянцево блестели четыре ствола путеводов. Сквозь прозрачные стенки стволов хорошо просматривались светлые шары-кабины, деловито снующие вдоль осевой линии корабля. Очевидно, шла смена вахт. Леонид засмотрелся на путеводы и едва не уехал обратно наверх – он спрыгнул с движущейся ленты тротуара, когда она уже начинала горбиться ступеньками эскалатора.
У входа в медицинский сектор Леонид замедлил шаг, оглянулся через плечо. Людей на террасах было немного, никто не смотрел ему вслед, однако он почему-то испытывал чувство неловкости и неудовольствия. Заходить к Балмеру не хотелось, но идти на попятный не позволяло данное Балмеру обещание.
Балмер стоял перед шахматным столиком. Заложив руки за спину, изучал расположение фигур. Лицо у него было большое, тяжелое и казалось чуточку высокомерным. Он заметил вошедшего Леонида, но отвлекся от своего занятия не сразу.
– Ну и как? – спросил он. Голос мягкий, доброжелательный.
– То же самое, – ответил Леонид.
Балмер внимательно посмотрел на него.
– Мне кажется, эффект «ощущения себя» значительно усилился, – добавил Леонид. – Логически это выглядело безупречно.
– Вы потребовали дать вам четвертую степень альбастезии?
– Я делаю все, что вы советуете, Балмер.
– Ну что ж... Прошу вас в диагностический кабинет.
Леонид вошел в уже знакомое ему помещение, разделся и сел в диагностическое кресло. Снял с подлокотника эластичную шапочку, усеянную внутри металлическим бисером датчиков, подумал, что все равно придется ее надевать, и надел. Окинул взглядом помещение. Кресло, ребристые серые стены и пульт в углу – больше ничего здесь не было.
Вошел Балмер.
– О, вы уже вполне освоились с оборудованием. Похвально.
Он поправил шапочку на голове пациента, прилепил к его голой груди, рукам и ногам несколько мягких присосок.
– Вы прекрасно сложены, Русанов. В античных пропорциях. Не помню, говорил ли я вам это в прошлый раз?
– Кажется, да. Но я не в претензии.
– Вы хорошо переносите комплименты.
– У меня к ним врожденный иммунитет.
– Ну это совсем ни к чему. – Балмер изменил наклон кресла, и Леонид почувствовал себя в нем удобнее. Руки удобно лежали на разведенных в стороны подлокотниках. – Да, не усложняйте. Пользуйтесь тем, чего вы пока заслуживаете. Лет двадцать спустя это пойдет на убыль.
– Комплименты или пропорции?
– То и другое. Хотя, комплименты, как правило, обладают несколько большим запасом живучести.
Балмер ушел за пульт, вставил ключ в гнездо на панели и чем-то там громко пощелкал. Ребристые шторы с шуршанием взлетели кверху, обнажив скрытую в стенах аппаратуру. Помещение стало неузнаваемым.
– Расслабьте мышцы, Русанов. Старайтесь глубоко дышать и думать о чем-нибудь постороннем. – Лицо Балмера приняло профессионально озабоченное выражение.
Балмер склонился над пультом. По щекам поползли разноцветные зайчики. Волосы у него были темные с проседью.
Леонид перевел взгляд в потолок и подумал, что все это зря. Балмер настроен скептически и, вероятно, тоже считает, что все это зря. И он не так уж не прав, потому что альбастезия прекрасно работает на скоростных кораблях, и за год (то есть, с тех пор как ее вообще применяют на межпланетных маршрутах) в психиатрической практике не было «альба-фантомного» прецедента...
– Вот и отлично, – сказал Балмер и опять что-то громко переключил.
– Это все? – спросил Леонид.
– Нет, мы повторим запись. На повторную запись уйдет больше времени. Так где вы на сей раз побывали? Вы понимаете, о чем я спрашиваю?
– Да, – сказал Леонид. Помедлил. – На сей раз я побывал на безлюдной планете Чантар. Занимался там рыбной ловлей, и меня преследовал прайд электрических львов.
– Гм... Электрических?
– Я называю их так по аналогии. Ведь есть электрические скаты, угри. Что здесь удивительного?
– Решительно ничего... Вы могли бы рассказать подробнее?
Леонид рассказал подробнее. Балмер, сидя за пультом, внимательно выслушал странную исповедь.
– Так... – подытожил он. – Значит, раньше вы ощущали себя просто зрителем, а теперь вы – деятельный участник альфа-фантомных событий... – Балмер что-то сделал на пультовой панели, подошел к Леониду. – Это прогресс, – сказал он, снимая присоски.
Леонид взглянул ему в глаза.
– Видите ли, Русанов. Когда я советовал вам четвертую, высшую степень альбастезии, я полагал, что нашел радикальный метод лечения... – Балмер запнулся. – Впрочем, вернее будет сказать, метод устранения вашего... гм... заболевания. Результат оказался прямо противоположным.
– Я могу одеваться? – спросил Леонид.
– Да. И подождите меня в приемной. – Балмер снова ушел за пульт, но ничего там не делал, только сидел и смотрел, как Леонид одевается. – Значит, львов было девять? Шерстокрылов, львов, круглотелов и...
– Колченогов, – сказал Леонид.
– Скажите, Русанов, вы не могли бы припомнить какое-нибудь не слишком ординарное событие в своей жизни, как-то связанное с этой цифрой? Подумайте.
Леонид добросовестно думал минуту.
– Нет, – сказал он. – Цифра «девять» не вызывает у меня никаких отчетливых ассоциаций. И неотчетливых тоже. Мне можно идти?
– Да. Подождите в приемной, пока я здесь немного поработаю. Если меня кто-нибудь спросит, передайте, что я очень занят.
Леонид вышел.
В приемной никого не было. «Все правильно, – подумал Леонид. – Я ведь единственный шизофреник на корабле». Он побродил по салопу. Остановился у шахматного столика и посмотрел расположение фигур. Партия отложена с перевесом черных на одну пешку, но, если белый слон пройдет на с6, играть черными станет неинтересно. Леонид сел в глубокое кресло, развернул иллюстрированный журнал.
В приемную вошел-знакомый пилот из экипажа «Ариадны».
– Балмера нет?
– Балмер здесь, но просил передать, что очень занят.
– Жаль... – Пилот бросил взгляд на шахматный столик. – Мне скоро на вахту, и Балмер прекрасно знает об этом.
– Черные все равно проиграли, – сказал Леонид, листая журнал.
– Ты думаешь?
– Посмотри сам. Если белые пойдут слоном на с6, черные проигрывают ферзя.
Пилот посмотрел и спросил:
– А если Балмер так не пойдет?
– А что ему помешает?
Пилот не ответил. Леонид перевернул страницу.
– Да, пожалуй... – сказал пилот после минутного размышления. – Ну, я пойду. Перед вахтой надо побриться. И зачем я взял эту пешку?..
– Балмеру что-нибудь передать?
– Передай, что в конце моей вахты начнется этап последнего торможения. Ну, будь здоров.
Леонид не ответил. Пилот посмотрел на него и ушел. Леонид листал журнальные страницы, но думал теперь о другом. Об этапе последнего торможения, о Дальнем, о Надии и о ребятах из Проекта «Эхо Юпитера». Львы были где-то совсем далеко и уже не мешали. Мешал журнал, который бесполезно шелестел в руках, и мешала смутная цель ожидания Балмера...
Вошел Балмер. Опустился в кресло напротив, изящно небрежным движением набросил цепочку с ключом на мыс подлокотника. Сидел он удобно откинувшись и имел вид человека, которого принудили выполнить бессмысленную работу, и вот он только что ее блестяще выполнил.
– Поговорим, Русанов?
Леонид отложил журнал в сторону.
– Поговорим.
– Боюсь, я ничем не смогу вам помочь.
– Настолько я безнадежен?
– Да, если хотите. В том смысле, что вы не представляете для меня интереса как пациент. Вы совершенно здоровы.
Балмер соединил вместе кончики пальцев и некоторое время задумчиво их разглядывал. У него были большие красивые руки. Он ждал, когда Леонид что-нибудь скажет. Леонид молчал.
– Сегодня я провел сравнительный анализ диагностических записей. Серьезный, комплексный анализ. Кстати, я даже затребовал видеокопии ваших записей из медархива Управления космических отношений. Под грифом «Пригоден к любому виду работ на внеземельных объектах» стоят подписи трех светил современной психоаналитики. Сравнительный анализ меня успокоил. Состоянию вашей психики можно позавидовать.
Балмер снял ключ с подлокотника и поиграл цепочкой. Разговор в принципе был окончен. Во всяком случае, его официальная часть.
– Признаюсь вам, – сказал Леонид, – я был уверен, что здоров.
– Абсолютно. Здоровее не бывают. Если бы вы были здоровее, чем вы есть, я бы подумал, что это ненормально.
– Вы очень любезны.
– Я пошутил. И кажется, не совсем удачно, простите.
– Вы меня не поняли, Балмер. – Леонид подался вперед. – Я был убежден, что мне не нужна медицинская помощь.
Балмер взглянул на него.
– Для чего вам понадобилась медэкспертиза?
– Для вас. Для того, чтоб убедить вас подойти к делу с другой стороны. А еще лучше – со всех мыслимых и доступных нам с вами сторон.
– «Мыслимых» еще не значит «доступных». – Цепочка змейкой обвила запястье. – Вы хотите, Русанов, чтобы я затеял поиски вне сферы психиатрии. Но я уже говорил, что ничем не смогу вам помочь. Этот случай выходит за пределы моей компетенции.
– И моей тоже, – сказал Леонид.
– Так чего же вы все-таки добиваетесь?
– Видите ли, Балмер... Я ученый и очень ценю свою принадлежность к миру ученых. Со мной произошло и продолжает происходить нечто весьма необычное. И я не могу не, имею права оставлять это в себе. Для себя.
– Вы хотите отдать себя в руки экспериментаторов?
– Нет, как раз этого я не хочу. У меня нет для этого времени.
– Я так и подумал.
– Отлично. И заодно мне любопытно узнать, что вы думаете по поводу альба-фантомного прецедента. Разумеется, если вы согласны на полную откровенность.
– Ничего не думаю, – сказал Балмер. – У меня нет никакого фундамента для размышлений. И я с вами совершенно откровенен, Русанов. Давайте в конце концов проясним ситуацию. Прецедент есть прецедент, и никуда от него не денешься, он существует. Существует де-факто, хотя де-юре вроде бы не имеет на это прав, потому что по логике вещей должен быть связан с альбастезией и аномальным состоянием вашей психики. Как специалист по психоаналитике, я утверждаю, что последнее отпадает. А что касается альбастезии... Ну знаете ли!..
– Да, – Леонид кивнул. – Альбастезия стандартна для всех пассажиров и экипажа этого корабля. Белое на зеленом...
– Она стандартна для всех дальнорейсовых кораблей космофлота Системы.
– Однако специалисты по психоаналитике на «Калькутте» и не подозревают о существовании альба-фантомного прецедента. Он возник на борту «Ариадны».
– Что ж, на «Калькутте» вы еще не умели впадать в забытье во время альба-сеанса. На «Ариадне» вы научились. И вам стали сниться роскошные сны.
– Вот видите, Балмер, у вас уже появилась гипотеза. Осталось развить ее и понять, почему роскошные сны снятся мне одному. Вы хорошо знаете альбастезию?
– Гм... в пределах своей специальности, разумеется. Но с какой стати вы устраиваете мне дилетантский допрос?
– Во всяком случае не для того, чтобы вас позабавить. Я очень рассчитывал на вашу снисходительность.
– О, вы ужасный хитрец! Нет, Русанов, вы просто блестящий дипломат! – Балмер посмеялся. Он умел смеяться с закрытым ртом, и это выглядело так, будто во рту у него что-то было и он боялся выронить. – Сдаюсь, не выдержав натиска. Что вас интересует конкретно?
– Альбастезия.
– Жаль, что вас не интересует, ну, скажем, шахматная игра...
– Игра меня тоже интересует. Но в первую очередь – альбастезия. Я не против, если изложение будет в популярной форме. Для дилетанта...
Балмер стал популярно рассказывать об альбастезии. Он явно не видел в этом большого смысла и, поигрывая цепочкой, небрежно выкладывал то, о чем его настоятельно попросили. Леонид смотрел ему в переносицу и думал, как трудно расшевелить человека, у которого умный, но закоснелый в будничной работе мозг. Леонид вообразил себе его мозг и вместо серого мягкого вещества очень живо увидел крупный желтоватый хрящ... Чтобы избавиться от наваждения, стал смотреть на руки рассказчика. Они все время двигались, и за ними было приятно следить. Блеск тонкой цепочки дополнял приятное впечатление.
– В принципе, альбастезия – одно из рядовых достижений космической медицины. (Цепочка блестящей струйкой вытекла из ладони и закачалась в воздухе). Строительство крупных научно-исследовательских баз в лунных системах Юпитера и Сатурна привело к резкому увеличению количества и дальности космических маршрутов, что в свою очередь послужило толчком буквально к революционным преобразованиям в области производства и эксплуатации космотранспорта. (Цепочка описала в воздухе круг). В частности, намного возросли скоростные характеристики дальнорейсовых трампов и лайнеров. Однако, если рост скорости крупнотоннажных грузовиков, танкеров и пилотируемых станций специального назначения с хорошо подготовленным экипажем не вызывал особенных осложнений, то увеличение скорости пассажирских кораблей сразу поставило перед космической медициной проблему так называемого «барьера выносливости нетренированного пассажира к перегрузкам разгона, маневра и торможения». (Цепочка стремительно обвилась вокруг пальца блестящей спиралью). Методом проб и ошибок удалось, наконец, найти, что болезненные ощущения при перегрузках, как ни странно, можно значительно снизить, если поместить пассажира в переменное поле искусственной гравитации. Несколько позже было замечено, что положительный эффект усиливается, если генерировать поле в режиме «растянутой синусоиды». Кому-то в голову пришла удачная мысль модулировать поле. Кто-то другой использовал для модуляции исследовательские записи гравитационных полей Вселенной...
Леонид, разглядывая верткую цепочку, выразил мнение, что все это весьма интересно и поучительно. Не помнит ли Балмер, записи каких именно гравитологических станции были использованы?
Для модуляции поля первоначально были использованы исследовательские материалы с гравитологической станции астероида Торо. Небольшой такой астероид, член резонансной системы Земля – Луна – Торо... Ах, Русанову это известно. Тем лучше... Гравитологов, помнится, немало позабавил интерес космической медицины к их исследовательским материалам. Однако для тех, кто занимался проблемой «барьера выносливости», записи Торо явились сущей находкой. Проблема была решена. В принципе, конечно, потому что альбастезия продолжает совершенствоваться и дальше. Но что характерно: ни добровольцы, на которых ставят эксперименты по отработке методов альбастезии, ни пассажиры межпланетных лайнеров, вынужденные участники массовых альба-сеансов, не имеют об альба-фантомах никакого понятия. Русанов имеет. Более того – активно себя проявляет в альба-фантомных событиях. Тот поразительный случай, когда все, кроме одного, идут не в ногу!..
– Послушайте, Балмер, – сказал Леонид. – Я понимаю ваше негодование, но мы слегка уклонились от темы. Вот вы говорите, гравитологические записи Торо были использованы «первоначально». Значит ли эго, что в настоящее время для альба-сеансов используют какие-то другие записи? А если да, то откуда они?
– Откуда угодно. – Балмер поднялся, отошел в угол к цилиндру пневмораздана. – Не имеет значения. Ведь техника альбастезии от этого не меняется. Какая, собственно, разница – меньше белых пятен на зеленом фоне или больше? – Он тронул кнопку возле прозрачной муфты раздана. Цилиндр повращался. Муфта подпрыгнула вверх, и внутри цилиндра возник на подставке стакан, круглый и радужный, как мыльный пузырь с отрезанной верхушкой. В стакане было что-то бесцветное.
– Да, – сказал Леонид. – Особого значения не имеет...
– Вот именно. Пить хотите? Я принесу.
Стакан был холодный, и у него гнулись стенки, если нажать на них пальцами. Леониду пить не хотелось, но держать в руках эластичный холодный стакан было приятно.
– А вам как нравится, Балмер? Когда пятен больше или когда их меньше?
– Мне лично все равно. – Балмер снял с подставки стакан для себя. – Пожалуй, приятнее, когда меньше.
– Вы знаете, откуда запись на «Ариадне»?
– Кажется, от гравитологов станции «Зодиак». Виноват, это было в позапрошлом рейсе. – Балмер сделал глоток и подумал. – Тиджан ведь говорил мне, откуда... Ах, ну конечно! Он выудил ее... Ну, словом, у одного из тех, кто занимается проблемами Юпитера.
– Вот как? – Леонид поставил стакан на подлокотник. – Я знаю многих, кто занимается проблемами Юпитера. Почти всех.
– Тогда вы должны знать Маккоубера. Он руководитель исследовательской группы Ю-Центра, которая разработала в Дальнем проект «Эхо Юпитера». Или только разрабатывает, точно не знаю. Я видел Маккоубера мельком, но мне запомнилась его манера теребить себя за ухо во время беседы. Вам интересно?
– Мне еще никогда не было так интересно, – Леонид залпом осушил стакан. – Так вы говорите – Маккоубер?..
– Да. Он разрешил Тиджану покопаться в исследовательских материалах этой группы, и тот выбрал какую-то запись для применения в альбастезии. Она оказалась эффективнее прежней. Не намного, но вы понимаете – в этих делах важна каждая доля процента.
– Я понимаю, – сказал Леонид.
Балмер на него посмотрел и спросил:
– Вы хорошо знаете Маккоубера?
– Мы хорошо знаем друг друга, поскольку работаем в одной группе.
– Ах, вот как! – Теперь у Балмера был озадаченный вид.
– Пожалуй, мне пора. – Леонид поднялся. – Я и так отнял у вас массу времени.
Балмер молчал. Он пребывал в замешательстве.
– Будьте здоровы, – сказал Леонид. – До свидания. Кстати, заходил один из пилотов и просил передать, что в конце его вахты начнется этап последнего торможения.
Водяная планета Ликула, спутник синего солнца, – почти сплошной океан. Поверхность океана была спокойной и гладкой, как голубое стекло, и казалась вогнутой, как чаша, по причине сильной атмосферной рефракции. Края океанической чаши тонули в лиловой дымке, и там, где дымка переходила в облачный слой на горизонте, неожиданно празднично и легко поднималась и шла изгибом через весь небосвод ослепительно белая двойная дуга, – планета имела двойное Кольцо, украшение неба и океана... Плот застрял на краю илистого озолоида. Вода вокруг озолоида была мутно-зеленого цвета, и от нее исходил гнилостный запах. Языки мутной воды, точно реки пролитой краски, вливались в голубую гладь океана, и там их закручивало течение. Озолоид был очень большой, но плоский, едва выступал над водной поверхностью, и только в центре время от времени вспучивался полужидкий вал сальзового кратера. В кратере что-то долго шипело и булькало, потом раздавался раскатистый грохот, и в небо взмывал фонтан коричневой грязи. Озолоид кишел разнообразнейшей живностью, однако всего любопытнее были баллудии. Колония из девяти баллудий парила над илистой топью – огромные мертвенно-синие пузыри, обросшие седыми бородами корней...
– Торможение окончено. Альбастезию снимаю. Надеюсь, вам было удобно и вы безболезненно перенесли перегрузки?
Леонид пришел в себя и с тихой ненавистью слушал голос фоностюарда.
– Лежите спокойно и ждите звонка. Через несколько – минут наш лайнер прибудет на орбитальный рейд Дальнего. Ждите звонка. К выходу вас пригласят.
Оцепенение сразу прошло. Леонид с удовольствием потянулся. «Вот мы и дома...» – подумал он, и эта приятная мысль пробудила чувство нарастающего нетерпения. В такие минуты всегда казалось, будто звонок ужасно запаздывает, хотелось вскочить, сбросить с себя привязные ремни, приготовиться к выходу. Леонид крепко зажмурил глаза. Звонок не запаздывал – нетерпение было огромным.
«Странная штука – нетерпение, – размышлял Леонид. – Постоянно живет в человеке эта маленькая дикая кошка, и на нее обращаешь внимание только тогда, когда она превращается в леопарда...»
Разумеется, каждый из таких кораблей имел свои отличительные особенности, зависимые от его размера, давности постройки и рабочего назначения. По величине, добротности технического оснащения, удобствам в эксплуатации фотонный левиафан «Ариадна», лайнер километровой длины, превосходил любой из «трубчатых» планетолетов.
Если бы кому-нибудь, кто плохо знал устройство «Ариадны», понадобилось обойти цилиндрическое пространство между защитным и несущим корпусами по всей длине корабля, он, пожалуй, блуждал бы несколько суток. Грузовые трюмы, палубы вакуум-створов, ангары орбитальных катеров, цистерны, большие и малые танки для жидких грузов, склады, холодильники, погрузочно-разгрузочные механизмы, пневматические трубопроводы, насосные агрегаты, разветвленная сеть биозащитного комплекса, множество специализированных отсеков – от аккумуляторных до скафандровых и ремонтных. Как правило, во время крейсерского хода это царство автоматики было безлюдным. Зона обитания простиралась внутри несущего корпуса. Между несущим и «ложным» корпусами располагались семьсот пассажирских кают, две независимые друг от друга системы жизнеобеспечения, аварийный энергоблок, девяносто кают для экипажа и большое количество служебных помещений. Командный пост занимал носовую часть корабля: центр дальней связи, навигационный центр, штурманские и ходовые рубки. Топливо, группа главного двигателя и моторная группа маневровой тяги заполняли объемистую муфту на корме у самого основания зеркала отражателя.
Труба «ложного» корпуса, которая на большинстве «трубчатых» планетолетов представляла собой лишь туннельный коридор, идущий вдоль осевой линии корабля, на «Ариадне» имела такой огромный диаметр, что это позволило создателям лайнера обеспечить пассажиров и экипаж максимально возможными в условиях космического перелета удобствами. Продольная палуба делила внутрикорабельную полость на два колоссальных полуцилиндра: так называемые верхний портоментал, пассажирский, и нижний – служебный. И здесь, в период строительства «Ариадны», было где развернуться специалистам по художественно-техническому оформлению и вопросам комфорта...
Из верхнего портоментала в нижний, служебный, можно попасть или но движущимся тротуарам террас и дальше – по эскалатору, или по винтовым трапам соединительных шахт. Леонид покинул каюту слишком рано – сразу, как только освободился от комбинезона, – тротуары еще не работали, было сумрачно, светились лишь синие орнаменты на бортовых ограждениях террас, оранжевые стрелы указателей, цветные диски сигналов. У входа в ближайшую шахту сигнал светился красным запретным огнем, и Леонид подумал, что запрет придется нарушить. Вспыхнул розовый овал двери – открылась чья-то каюта. Овал отразился в одном из зеркал противоположной террасы, угас, по мягкому тротуару неслышно двигалась фигура в белом. Леонид уже сошел на первые ступеньки трапа, когда фигура в белом стремительно пронеслась мимо. Кто-то из самых нетерпеливых пассажиров торопился в плавательный бассейн.
Служебный портоментал был уже освещен. По сравнению с верхним он выглядел строже. Здесь не было зеркальных простенков, изящных орнаментов, не было «зимних» садов и бассейнов. Широкие террасы простирались вдоль стен двумя ярусами. Внизу, на самом дне этого металлического ущелья, глянцево блестели четыре ствола путеводов. Сквозь прозрачные стенки стволов хорошо просматривались светлые шары-кабины, деловито снующие вдоль осевой линии корабля. Очевидно, шла смена вахт. Леонид засмотрелся на путеводы и едва не уехал обратно наверх – он спрыгнул с движущейся ленты тротуара, когда она уже начинала горбиться ступеньками эскалатора.
У входа в медицинский сектор Леонид замедлил шаг, оглянулся через плечо. Людей на террасах было немного, никто не смотрел ему вслед, однако он почему-то испытывал чувство неловкости и неудовольствия. Заходить к Балмеру не хотелось, но идти на попятный не позволяло данное Балмеру обещание.
Балмер стоял перед шахматным столиком. Заложив руки за спину, изучал расположение фигур. Лицо у него было большое, тяжелое и казалось чуточку высокомерным. Он заметил вошедшего Леонида, но отвлекся от своего занятия не сразу.
– Ну и как? – спросил он. Голос мягкий, доброжелательный.
– То же самое, – ответил Леонид.
Балмер внимательно посмотрел на него.
– Мне кажется, эффект «ощущения себя» значительно усилился, – добавил Леонид. – Логически это выглядело безупречно.
– Вы потребовали дать вам четвертую степень альбастезии?
– Я делаю все, что вы советуете, Балмер.
– Ну что ж... Прошу вас в диагностический кабинет.
Леонид вошел в уже знакомое ему помещение, разделся и сел в диагностическое кресло. Снял с подлокотника эластичную шапочку, усеянную внутри металлическим бисером датчиков, подумал, что все равно придется ее надевать, и надел. Окинул взглядом помещение. Кресло, ребристые серые стены и пульт в углу – больше ничего здесь не было.
Вошел Балмер.
– О, вы уже вполне освоились с оборудованием. Похвально.
Он поправил шапочку на голове пациента, прилепил к его голой груди, рукам и ногам несколько мягких присосок.
– Вы прекрасно сложены, Русанов. В античных пропорциях. Не помню, говорил ли я вам это в прошлый раз?
– Кажется, да. Но я не в претензии.
– Вы хорошо переносите комплименты.
– У меня к ним врожденный иммунитет.
– Ну это совсем ни к чему. – Балмер изменил наклон кресла, и Леонид почувствовал себя в нем удобнее. Руки удобно лежали на разведенных в стороны подлокотниках. – Да, не усложняйте. Пользуйтесь тем, чего вы пока заслуживаете. Лет двадцать спустя это пойдет на убыль.
– Комплименты или пропорции?
– То и другое. Хотя, комплименты, как правило, обладают несколько большим запасом живучести.
Балмер ушел за пульт, вставил ключ в гнездо на панели и чем-то там громко пощелкал. Ребристые шторы с шуршанием взлетели кверху, обнажив скрытую в стенах аппаратуру. Помещение стало неузнаваемым.
– Расслабьте мышцы, Русанов. Старайтесь глубоко дышать и думать о чем-нибудь постороннем. – Лицо Балмера приняло профессионально озабоченное выражение.
Балмер склонился над пультом. По щекам поползли разноцветные зайчики. Волосы у него были темные с проседью.
Леонид перевел взгляд в потолок и подумал, что все это зря. Балмер настроен скептически и, вероятно, тоже считает, что все это зря. И он не так уж не прав, потому что альбастезия прекрасно работает на скоростных кораблях, и за год (то есть, с тех пор как ее вообще применяют на межпланетных маршрутах) в психиатрической практике не было «альба-фантомного» прецедента...
– Вот и отлично, – сказал Балмер и опять что-то громко переключил.
– Это все? – спросил Леонид.
– Нет, мы повторим запись. На повторную запись уйдет больше времени. Так где вы на сей раз побывали? Вы понимаете, о чем я спрашиваю?
– Да, – сказал Леонид. Помедлил. – На сей раз я побывал на безлюдной планете Чантар. Занимался там рыбной ловлей, и меня преследовал прайд электрических львов.
– Гм... Электрических?
– Я называю их так по аналогии. Ведь есть электрические скаты, угри. Что здесь удивительного?
– Решительно ничего... Вы могли бы рассказать подробнее?
Леонид рассказал подробнее. Балмер, сидя за пультом, внимательно выслушал странную исповедь.
– Так... – подытожил он. – Значит, раньше вы ощущали себя просто зрителем, а теперь вы – деятельный участник альфа-фантомных событий... – Балмер что-то сделал на пультовой панели, подошел к Леониду. – Это прогресс, – сказал он, снимая присоски.
Леонид взглянул ему в глаза.
– Видите ли, Русанов. Когда я советовал вам четвертую, высшую степень альбастезии, я полагал, что нашел радикальный метод лечения... – Балмер запнулся. – Впрочем, вернее будет сказать, метод устранения вашего... гм... заболевания. Результат оказался прямо противоположным.
– Я могу одеваться? – спросил Леонид.
– Да. И подождите меня в приемной. – Балмер снова ушел за пульт, но ничего там не делал, только сидел и смотрел, как Леонид одевается. – Значит, львов было девять? Шерстокрылов, львов, круглотелов и...
– Колченогов, – сказал Леонид.
– Скажите, Русанов, вы не могли бы припомнить какое-нибудь не слишком ординарное событие в своей жизни, как-то связанное с этой цифрой? Подумайте.
Леонид добросовестно думал минуту.
– Нет, – сказал он. – Цифра «девять» не вызывает у меня никаких отчетливых ассоциаций. И неотчетливых тоже. Мне можно идти?
– Да. Подождите в приемной, пока я здесь немного поработаю. Если меня кто-нибудь спросит, передайте, что я очень занят.
Леонид вышел.
В приемной никого не было. «Все правильно, – подумал Леонид. – Я ведь единственный шизофреник на корабле». Он побродил по салопу. Остановился у шахматного столика и посмотрел расположение фигур. Партия отложена с перевесом черных на одну пешку, но, если белый слон пройдет на с6, играть черными станет неинтересно. Леонид сел в глубокое кресло, развернул иллюстрированный журнал.
В приемную вошел-знакомый пилот из экипажа «Ариадны».
– Балмера нет?
– Балмер здесь, но просил передать, что очень занят.
– Жаль... – Пилот бросил взгляд на шахматный столик. – Мне скоро на вахту, и Балмер прекрасно знает об этом.
– Черные все равно проиграли, – сказал Леонид, листая журнал.
– Ты думаешь?
– Посмотри сам. Если белые пойдут слоном на с6, черные проигрывают ферзя.
Пилот посмотрел и спросил:
– А если Балмер так не пойдет?
– А что ему помешает?
Пилот не ответил. Леонид перевернул страницу.
– Да, пожалуй... – сказал пилот после минутного размышления. – Ну, я пойду. Перед вахтой надо побриться. И зачем я взял эту пешку?..
– Балмеру что-нибудь передать?
– Передай, что в конце моей вахты начнется этап последнего торможения. Ну, будь здоров.
Леонид не ответил. Пилот посмотрел на него и ушел. Леонид листал журнальные страницы, но думал теперь о другом. Об этапе последнего торможения, о Дальнем, о Надии и о ребятах из Проекта «Эхо Юпитера». Львы были где-то совсем далеко и уже не мешали. Мешал журнал, который бесполезно шелестел в руках, и мешала смутная цель ожидания Балмера...
Вошел Балмер. Опустился в кресло напротив, изящно небрежным движением набросил цепочку с ключом на мыс подлокотника. Сидел он удобно откинувшись и имел вид человека, которого принудили выполнить бессмысленную работу, и вот он только что ее блестяще выполнил.
– Поговорим, Русанов?
Леонид отложил журнал в сторону.
– Поговорим.
– Боюсь, я ничем не смогу вам помочь.
– Настолько я безнадежен?
– Да, если хотите. В том смысле, что вы не представляете для меня интереса как пациент. Вы совершенно здоровы.
Балмер соединил вместе кончики пальцев и некоторое время задумчиво их разглядывал. У него были большие красивые руки. Он ждал, когда Леонид что-нибудь скажет. Леонид молчал.
– Сегодня я провел сравнительный анализ диагностических записей. Серьезный, комплексный анализ. Кстати, я даже затребовал видеокопии ваших записей из медархива Управления космических отношений. Под грифом «Пригоден к любому виду работ на внеземельных объектах» стоят подписи трех светил современной психоаналитики. Сравнительный анализ меня успокоил. Состоянию вашей психики можно позавидовать.
Балмер снял ключ с подлокотника и поиграл цепочкой. Разговор в принципе был окончен. Во всяком случае, его официальная часть.
– Признаюсь вам, – сказал Леонид, – я был уверен, что здоров.
– Абсолютно. Здоровее не бывают. Если бы вы были здоровее, чем вы есть, я бы подумал, что это ненормально.
– Вы очень любезны.
– Я пошутил. И кажется, не совсем удачно, простите.
– Вы меня не поняли, Балмер. – Леонид подался вперед. – Я был убежден, что мне не нужна медицинская помощь.
Балмер взглянул на него.
– Для чего вам понадобилась медэкспертиза?
– Для вас. Для того, чтоб убедить вас подойти к делу с другой стороны. А еще лучше – со всех мыслимых и доступных нам с вами сторон.
– «Мыслимых» еще не значит «доступных». – Цепочка змейкой обвила запястье. – Вы хотите, Русанов, чтобы я затеял поиски вне сферы психиатрии. Но я уже говорил, что ничем не смогу вам помочь. Этот случай выходит за пределы моей компетенции.
– И моей тоже, – сказал Леонид.
– Так чего же вы все-таки добиваетесь?
– Видите ли, Балмер... Я ученый и очень ценю свою принадлежность к миру ученых. Со мной произошло и продолжает происходить нечто весьма необычное. И я не могу не, имею права оставлять это в себе. Для себя.
– Вы хотите отдать себя в руки экспериментаторов?
– Нет, как раз этого я не хочу. У меня нет для этого времени.
– Я так и подумал.
– Отлично. И заодно мне любопытно узнать, что вы думаете по поводу альба-фантомного прецедента. Разумеется, если вы согласны на полную откровенность.
– Ничего не думаю, – сказал Балмер. – У меня нет никакого фундамента для размышлений. И я с вами совершенно откровенен, Русанов. Давайте в конце концов проясним ситуацию. Прецедент есть прецедент, и никуда от него не денешься, он существует. Существует де-факто, хотя де-юре вроде бы не имеет на это прав, потому что по логике вещей должен быть связан с альбастезией и аномальным состоянием вашей психики. Как специалист по психоаналитике, я утверждаю, что последнее отпадает. А что касается альбастезии... Ну знаете ли!..
– Да, – Леонид кивнул. – Альбастезия стандартна для всех пассажиров и экипажа этого корабля. Белое на зеленом...
– Она стандартна для всех дальнорейсовых кораблей космофлота Системы.
– Однако специалисты по психоаналитике на «Калькутте» и не подозревают о существовании альба-фантомного прецедента. Он возник на борту «Ариадны».
– Что ж, на «Калькутте» вы еще не умели впадать в забытье во время альба-сеанса. На «Ариадне» вы научились. И вам стали сниться роскошные сны.
– Вот видите, Балмер, у вас уже появилась гипотеза. Осталось развить ее и понять, почему роскошные сны снятся мне одному. Вы хорошо знаете альбастезию?
– Гм... в пределах своей специальности, разумеется. Но с какой стати вы устраиваете мне дилетантский допрос?
– Во всяком случае не для того, чтобы вас позабавить. Я очень рассчитывал на вашу снисходительность.
– О, вы ужасный хитрец! Нет, Русанов, вы просто блестящий дипломат! – Балмер посмеялся. Он умел смеяться с закрытым ртом, и это выглядело так, будто во рту у него что-то было и он боялся выронить. – Сдаюсь, не выдержав натиска. Что вас интересует конкретно?
– Альбастезия.
– Жаль, что вас не интересует, ну, скажем, шахматная игра...
– Игра меня тоже интересует. Но в первую очередь – альбастезия. Я не против, если изложение будет в популярной форме. Для дилетанта...
Балмер стал популярно рассказывать об альбастезии. Он явно не видел в этом большого смысла и, поигрывая цепочкой, небрежно выкладывал то, о чем его настоятельно попросили. Леонид смотрел ему в переносицу и думал, как трудно расшевелить человека, у которого умный, но закоснелый в будничной работе мозг. Леонид вообразил себе его мозг и вместо серого мягкого вещества очень живо увидел крупный желтоватый хрящ... Чтобы избавиться от наваждения, стал смотреть на руки рассказчика. Они все время двигались, и за ними было приятно следить. Блеск тонкой цепочки дополнял приятное впечатление.
– В принципе, альбастезия – одно из рядовых достижений космической медицины. (Цепочка блестящей струйкой вытекла из ладони и закачалась в воздухе). Строительство крупных научно-исследовательских баз в лунных системах Юпитера и Сатурна привело к резкому увеличению количества и дальности космических маршрутов, что в свою очередь послужило толчком буквально к революционным преобразованиям в области производства и эксплуатации космотранспорта. (Цепочка описала в воздухе круг). В частности, намного возросли скоростные характеристики дальнорейсовых трампов и лайнеров. Однако, если рост скорости крупнотоннажных грузовиков, танкеров и пилотируемых станций специального назначения с хорошо подготовленным экипажем не вызывал особенных осложнений, то увеличение скорости пассажирских кораблей сразу поставило перед космической медициной проблему так называемого «барьера выносливости нетренированного пассажира к перегрузкам разгона, маневра и торможения». (Цепочка стремительно обвилась вокруг пальца блестящей спиралью). Методом проб и ошибок удалось, наконец, найти, что болезненные ощущения при перегрузках, как ни странно, можно значительно снизить, если поместить пассажира в переменное поле искусственной гравитации. Несколько позже было замечено, что положительный эффект усиливается, если генерировать поле в режиме «растянутой синусоиды». Кому-то в голову пришла удачная мысль модулировать поле. Кто-то другой использовал для модуляции исследовательские записи гравитационных полей Вселенной...
Леонид, разглядывая верткую цепочку, выразил мнение, что все это весьма интересно и поучительно. Не помнит ли Балмер, записи каких именно гравитологических станции были использованы?
Для модуляции поля первоначально были использованы исследовательские материалы с гравитологической станции астероида Торо. Небольшой такой астероид, член резонансной системы Земля – Луна – Торо... Ах, Русанову это известно. Тем лучше... Гравитологов, помнится, немало позабавил интерес космической медицины к их исследовательским материалам. Однако для тех, кто занимался проблемой «барьера выносливости», записи Торо явились сущей находкой. Проблема была решена. В принципе, конечно, потому что альбастезия продолжает совершенствоваться и дальше. Но что характерно: ни добровольцы, на которых ставят эксперименты по отработке методов альбастезии, ни пассажиры межпланетных лайнеров, вынужденные участники массовых альба-сеансов, не имеют об альба-фантомах никакого понятия. Русанов имеет. Более того – активно себя проявляет в альба-фантомных событиях. Тот поразительный случай, когда все, кроме одного, идут не в ногу!..
– Послушайте, Балмер, – сказал Леонид. – Я понимаю ваше негодование, но мы слегка уклонились от темы. Вот вы говорите, гравитологические записи Торо были использованы «первоначально». Значит ли эго, что в настоящее время для альба-сеансов используют какие-то другие записи? А если да, то откуда они?
– Откуда угодно. – Балмер поднялся, отошел в угол к цилиндру пневмораздана. – Не имеет значения. Ведь техника альбастезии от этого не меняется. Какая, собственно, разница – меньше белых пятен на зеленом фоне или больше? – Он тронул кнопку возле прозрачной муфты раздана. Цилиндр повращался. Муфта подпрыгнула вверх, и внутри цилиндра возник на подставке стакан, круглый и радужный, как мыльный пузырь с отрезанной верхушкой. В стакане было что-то бесцветное.
– Да, – сказал Леонид. – Особого значения не имеет...
– Вот именно. Пить хотите? Я принесу.
Стакан был холодный, и у него гнулись стенки, если нажать на них пальцами. Леониду пить не хотелось, но держать в руках эластичный холодный стакан было приятно.
– А вам как нравится, Балмер? Когда пятен больше или когда их меньше?
– Мне лично все равно. – Балмер снял с подставки стакан для себя. – Пожалуй, приятнее, когда меньше.
– Вы знаете, откуда запись на «Ариадне»?
– Кажется, от гравитологов станции «Зодиак». Виноват, это было в позапрошлом рейсе. – Балмер сделал глоток и подумал. – Тиджан ведь говорил мне, откуда... Ах, ну конечно! Он выудил ее... Ну, словом, у одного из тех, кто занимается проблемами Юпитера.
– Вот как? – Леонид поставил стакан на подлокотник. – Я знаю многих, кто занимается проблемами Юпитера. Почти всех.
– Тогда вы должны знать Маккоубера. Он руководитель исследовательской группы Ю-Центра, которая разработала в Дальнем проект «Эхо Юпитера». Или только разрабатывает, точно не знаю. Я видел Маккоубера мельком, но мне запомнилась его манера теребить себя за ухо во время беседы. Вам интересно?
– Мне еще никогда не было так интересно, – Леонид залпом осушил стакан. – Так вы говорите – Маккоубер?..
– Да. Он разрешил Тиджану покопаться в исследовательских материалах этой группы, и тот выбрал какую-то запись для применения в альбастезии. Она оказалась эффективнее прежней. Не намного, но вы понимаете – в этих делах важна каждая доля процента.
– Я понимаю, – сказал Леонид.
Балмер на него посмотрел и спросил:
– Вы хорошо знаете Маккоубера?
– Мы хорошо знаем друг друга, поскольку работаем в одной группе.
– Ах, вот как! – Теперь у Балмера был озадаченный вид.
– Пожалуй, мне пора. – Леонид поднялся. – Я и так отнял у вас массу времени.
Балмер молчал. Он пребывал в замешательстве.
– Будьте здоровы, – сказал Леонид. – До свидания. Кстати, заходил один из пилотов и просил передать, что в конце его вахты начнется этап последнего торможения.
Водяная планета Ликула, спутник синего солнца, – почти сплошной океан. Поверхность океана была спокойной и гладкой, как голубое стекло, и казалась вогнутой, как чаша, по причине сильной атмосферной рефракции. Края океанической чаши тонули в лиловой дымке, и там, где дымка переходила в облачный слой на горизонте, неожиданно празднично и легко поднималась и шла изгибом через весь небосвод ослепительно белая двойная дуга, – планета имела двойное Кольцо, украшение неба и океана... Плот застрял на краю илистого озолоида. Вода вокруг озолоида была мутно-зеленого цвета, и от нее исходил гнилостный запах. Языки мутной воды, точно реки пролитой краски, вливались в голубую гладь океана, и там их закручивало течение. Озолоид был очень большой, но плоский, едва выступал над водной поверхностью, и только в центре время от времени вспучивался полужидкий вал сальзового кратера. В кратере что-то долго шипело и булькало, потом раздавался раскатистый грохот, и в небо взмывал фонтан коричневой грязи. Озолоид кишел разнообразнейшей живностью, однако всего любопытнее были баллудии. Колония из девяти баллудий парила над илистой топью – огромные мертвенно-синие пузыри, обросшие седыми бородами корней...
– Торможение окончено. Альбастезию снимаю. Надеюсь, вам было удобно и вы безболезненно перенесли перегрузки?
Леонид пришел в себя и с тихой ненавистью слушал голос фоностюарда.
– Лежите спокойно и ждите звонка. Через несколько – минут наш лайнер прибудет на орбитальный рейд Дальнего. Ждите звонка. К выходу вас пригласят.
Оцепенение сразу прошло. Леонид с удовольствием потянулся. «Вот мы и дома...» – подумал он, и эта приятная мысль пробудила чувство нарастающего нетерпения. В такие минуты всегда казалось, будто звонок ужасно запаздывает, хотелось вскочить, сбросить с себя привязные ремни, приготовиться к выходу. Леонид крепко зажмурил глаза. Звонок не запаздывал – нетерпение было огромным.
«Странная штука – нетерпение, – размышлял Леонид. – Постоянно живет в человеке эта маленькая дикая кошка, и на нее обращаешь внимание только тогда, когда она превращается в леопарда...»