О чистоте своих нравов и источников доходов рыцари радели куда меньше, чем о чистоте происхождения. Констатировав на генеральном капитуле в 1631 г., что орден нуждается в деньгах, собрание постановило впредь взимать с претендентов вступительный взнос, а чтобы сделать денежный поток еще внушительней, оно согласилось принимать желающих… с младенческого возраста за умеренную плату в тысячу мальтийских крон. Впоследствии этим воспользовалась римская курия, установив за прием в Мальтийский орден твердую таксу: 360 испанских пистолей со вступавшего в рыцарское сословие и 228 пистолей — с будущих капелланов и оруженосцев. Такая плата бралась с «полноценных» вступающих, т.е. с тех, кому исполнилось 16 лет и кому предстояло стать членом ордена после специального курса в возрасте 20 лет. Любезность папы простиралась столь далеко, что для младенцев взнос был несколько меньше: для будущих рыцарей — 125 пистолей, а для оруженосцев — 115; своих «коллег» капелланов папа расценил ниже всего — 100 пистолей с каждого будущего военного священника.
Сама собой напрашивается аналогия с екатерининской Россией, где дворянских отпрысков записывали в полк прямо с пеленок. Пока он воспитывался у мамок и нянек, служба шла, и к нужному моменту неоперившийся и не нюхавший пороху юнец надевал офицерскую форму и становился полноправным командиром.
С лоскутными германскими княжествами чуть более раннего времени был связан и другой обычай, появившийся в ордене на рубеже XVI—XVII вв. и лишний раз свидетельствовавший о начале морального разложения рыцарства. Как среди немецких мелкопоместных дворян была распространена практика за определенную плату посылать в армию вместо своего чада прельстившегося на деньги наемника, так и у госпитальеров появилась тенденция перекладывать тяготы военных походов на других, дивиденды же получать самим.
Такое положение стало возможным в связи с тем, что заветной мечтой каждого члена ордена было получение какой-либо хорошей должности, которая приносила бы немалый доход ее обладателю. Одним из выгоднейших считался пост командора, дававший помимо власти прямой доступ к источнику первоначального накопления денежных средств братства, где, несмотря на строжайший контроль палаты казначейства, как теперь говорят, «возможны были варианты». Для получения этой должности по статуту необходимо было среди прочих условий участвовать в четырех военных экспедициях («караванах») и тем самым доказать, что претендент достойно послужил «делу христианства». Вот тут-то наиболее сообразительные и состоятельные члены ордена нашли лазейку: они стали покупать себе замену в лице профессионального военного, который должен был своим ратным трудом добыть доходное место для хозяина.
В XVIII век Мальта вступала во всем блеске своего возросшего могущества. Внешние признаки процветания были настолько очевидны, что никто, даже самые дальновидные и хитроумные политики, не могли бы разглядеть за ними первых симптомов упадка. А между тем времена круто менялись. В Европе медленно, но верно утверждались капиталистические отношения, складывались национальные государства, менялась и расстановка сил между странами. В этой новой обстановке Мальтийский орден превращался в анахронизм, а претензии иоаннитов на величие становились просто смешными.
В Средиземноморье ситуация также трансформировалась в неблагоприятную для рыцарей сторону. После разгрома под Веной и заключения в 1699 г. Карловицкого договора, передававшего отнятые у нее территории странам-победительницам. Османская империя резко сдает свои позиции. Правда, правящая верхушка империи все еще ищет спасения в войнах, где ее главными противниками становятся Австрия, Россия и Венеция, однако те державы, на которые делал ставку Мальтийский орден, или уходят с политической авансцены (Испания), или переориентируют свою восточную политику (Франция).
Задиристые рыцари, которые основную задачу видели в постоянном противодействии «Великому сеньору» (турецкому султану), путали все карты Парижу, имевшему серьезные торговые интересы в Турции и еще более далеко идущие внешнеполитические планы в отношении этого государства. Проблема борьбы с пиратством на море также отходила для Франции на второй план. Впрочем, госпитальеры и сами пристрастились к этому прибыльному делу, не брезгуя подчас и ограблением христианских кораблей. Начиная со второй половины XVII в. Мальта превратилась в крупный невольничий рынок.
Последней значительной военной акцией в истории, предпринятой иоаннитами, оказалось их участие в войне 1715—1718 гг. между Османской империей и Венецией за обладание Мореей (Пелопоннесом). В ходе боевых действий над Мальтой вновь возникла угроза турецкого вторжения, но волею судьбы ордену на этот раз удалось избежать осады. Этому особенно мог радоваться великий магистр Рамон Переллос-и-Рокафуль (1697—1720), который перед этим, к своему ужасу и стыду, вдруг обнаружил совершеннейшую неподготовленность острова к отражению серьезного противника.
Госпитальеры, веками жившие в постоянном напряжении, на рубеже XVII—XVIII столетий позволили себе расслабиться, словно туго скрученная, а затем отпущенная пружина. Орден, бывший действенной военной организацией, постепенно превратился в «учреждение для поддержания в праздности младших отпрысков нескольких привилегированных семейств», как несколько позже метко заметил Наполеон. Члены ордена погружаются в пиры и распутство, процветают коррупция, азартные игры и т.п. Происходит окончательное перерождение религиозной корпорации и военной республики в типичное мелкое феодальное объединение с его пороками и недостатками.
Кое-кто из великих магистров еще пытается навести на острове порядок: строятся новые форты и приводятся в порядок старые обветшавшие укрепления, расширяется торговля, принимаются законы против роскоши и развлечений. Однако процесс загнивания остановить не удается. Чем явственнее обнаруживались черты упадка, тем больше внимания уделяло руководство ордена внешним проявлениям власти и международного авторитета. Окружив себя поистине королевской пышностью, великие магистры ведут себя как принцы крови. Правление их приобретает все более автократический характер, а решения зачастую являются окончательными. Они принимают титул «его преосвященное высочество», европейские монархи именуют главу ордена не иначе как «дорогой друг и кузен» или «наш самый первый единокровный и любимейший друг и брат».
У великого магистра появляется целая свита: сенешаль, первый и второй стремянные, собственный хранитель казны, сокольничий, лесник, барабанщики, пажи, слуги, парикмахеры, секретари, хранитель гардероба, повара и пекари, среди которых был даже специалист по выпеканию черного хлеба для охотничьих собак. Соответственно увеличиваются и средства, выделяемые капитулом на содержание «его преосвященного высочества». «Для кормления и поддержания достоинства» ему выделяются отдельные командорства, отчисляется определенная доля налогов и таможенных сборов; изыскиваются и другие пути увеличения дохода, который в конце концов достигает внушительной суммы — 400 тыс. мальтийских крон.
Вслед за императорами и королями великие магистры одеваются в «королевский» мех — горностай; вначале робко, а затем как постоянный атрибут для торжественных выходов появляется корона. Одновременно разрабатывается сложный придворный церемониал. Уже не всякий рыцарь заслуживал приема у главы корпорации, как это бывало ранее. Те же, кому повезло, едва удостаивались благосклонного кивка головы, а по окончании аудиенции должны были целовать руку «его преосвященного высочества».
Разумеется, трансформация ордена произошла не за один день. Процесс этот носил постепенный и во многом скрытый характер, а возросшая помпезность образа жизни госпитальеров многими воспринималась как символ небывалого расцвета. В первой четверти XVIII в. Мальта еще котировалась на бирже международных предприятий, причем настолько, что многие страны искали в ней союзника в борьбе против загнивающей, но по-прежнему агрессивной Османской империи. К их услугам прибегают Испания и Франция; завязываются и первые отношения с Россией.
В 1697 г. Европа с изумлением узнала, что молодой царь доселе неведомой и далекой Московии отправился с Великим посольством в Европу в целях лучшего знакомства с достижениями западных стран. Эта поездка имела и скрытый подтекст: Петру I необходимо было добиться создания союза для борьбы с главным врагом России на юге — Турцией, а также образования коалиции против Швеции, стоявшей на пути выхода крепнувшего русского государства к Балтийскому морю. Если последняя задача в ходе Великого посольства была решена успешно, то попытка Петра втянуть в войну против османов Англию и Голландию закончилась неудачей.
Параллельно с северным маршрутом путешествия у Петра имелся еще и южный, с посещением Венеции, осуществить который царю помешал начавшийся стрелецкий бунт. Однако один человек, напрямую как бы даже и не связанный с миссией посольства, все-таки добрался и до Пресветлой Республики, и даже дальше — до острова Мальта. Этим человеком был Борис Петрович Шереметев.
До недавнего времени среди историков бытовало мнение, что путешествие Шереметева на Мальту было своего рода почетной высылкой за пределы страны на время отсутствия Петра в Москве, поскольку царь боялся его влияния среди бояр и не совсем доверял своему высокородному сподвижнику. Именно опасение переворота в пользу боярина заставило уехавшего за границу Петра I направить Б.П. Шереметева в Венецию и к мальтийским рыцарям — считает профессор А.И. Заозерский и в доказательство приводит свидетельство современника, секретаря австрийского посольства Иоганна-Георга Корба. Корб пишет в своем «Дневнике путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.)»: «Разумеется, не было бы сделано таких издержек на приобретение Мальтийского креста, если бы расположение народа не склонялось чрезмерно к одному лицу и не заставляло бы этим подозревать ту опасность, в силу которой царская власть часто переходит от одного лица к другому…»
С другой стороны, английский исследователь жизни и деятельности Петра Роберт Мэсси вообще не разглядел за поездкой Шереметева ничего, кроме увеселительной прогулки после ратных трудов под Азовом (1695—1696). На подобную мысль его, видимо, натолкнула официально объявленная цель поездки, сформулированная следующим образом: «…ради видения окрестных стран и государств и в них мореходных противу неприятелей креста святого военных поведений, которые обретаются во Италии даже до Рима и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры».
Однако появившаяся в 1985 г. работа профессора Н.И. Павленко «Птенцы гнезда Петрова», на наш взгляд, убедительно доказывает, что столь многотрудное и дорогое предприятие, в которое пустился Шереметев, было вызвано не одними лишь познавательными целями и даже не столько желанием Петра удалить возможного соперника. За всеми внешними объяснениями крылась глубинная задумка: маршрут Бориса Петровича, предваряя маршрут царя, являлся частью общего плана русской дипломатии по сколачиванию антиосманского союза европейских держав — Польши, Австрии, Венеции, Мальты и Папской области.
Характерно, что во всех этих странах Шереметева воспринимали не как частное лицо. Так, мальтийский посол в Риме Саккитти докладывал великому магистру, что «генерал армии московитов и посол Петра Первого» выразил желание посетить Мальту, где он хотел бы отдать дань уважения «самым известным героям церкви воинствующей, святому ордену Мальтийскому».
12 мая 1698 г. первый русский посланец ступил на мальтийскую землю. Высокому гостю были оказаны пышные почести, включая награждение его Мальтийским крестом, и был дан роскошный обед, на котором, как он писал потом, «в кушанье и питье многое было удовольствие и великолепность, также и в конфектах». Рыцари высоко оценили визит Б.П. Шереметева как признак того, что их знают и чтут повсюду, даже в далекой Московии. В свою очередь, тот грандиозный прием, которым иоанниты удостоили царского посланца, говорил о возраставшем авторитете России на внешнеполитической арене.
Однако планам Петра I относительно антитурецкой коалиции не суждено было сбыться. Австрия, Венеция и Речь Посполитая при подстрекательстве Англии и Голландии заключили с Османской империей сепаратные мирные договоры и тем самым развязали себе руки для войны за Испанское наследство (1701—1714), приведшей впоследствии к очередной «смене лидера» и выдвижению «туманного Альбиона» в ведущие державы на континенте.
Дипломатические неудачи заставляют Петра I избрать новое направление внешней политики и сосредоточить свои усилия на завоевании выхода в Балтийское море. Идея использовать Мальтийский орден на благо России возродилась лишь при Екатерине II, в период царствования которой русскому государству удалось стать твердой ногой на Черном море. Однако и на сей раз из затеи ничего не вышло, но уже по совершенно иным соображениям: судя ни документам той эпохи, главной помехой здесь оказались происки Франции, стремившейся любым образом воспрепятствовать усилению позиций России.
Воспользовавшись выступлением населения Мальты против деспотического правления великих магистров, французские дипломаты внушили главе ордена Франциску Хименесу де Техада (1773—1775), что во всех его бедах виноват русский поверенный маркиз Кавалькабо, якобы подстрекавший к мятежу. То, что это было уже не первое восстание на острове (в 1749 г. мятеж подняли турецкие и алжирские невольники, задумавшие убийство великого магистра и всех находившихся на острове рыцарей), в расчет не принималось. В Париже состряпали и предлог для возможного вмешательства Кавалькабо в дела ордена: Россия-де намерена под прикрытием беспорядков захватить Мальту.
Между тем восстание доведенных до отчаяния мальтийцев (1775 г.), во главе которого, кстати сказать, стояло рядовое духовенство, было сурово подавлено. Но подозрительность руководства ордена в отношении России осталась, что привело к ухудшению отношений с Петербургом и сорвало возможное участие флота госпитальеров в операциях против Порты. Но, как показала история, не за горами уже было то время, когда рыцарям пришлось обивать пороги Северной Пальмиры в поисках помощи и друзей.
Пока же им и в голову не приходило, что конец их господства на Мальте неотвратимо приближался. Впрочем, этого пока не подозревал никто. Великий магистр Эммануэль де Роган-Польдюк (1775—1797), который незадолго до этого подавил выступление крестьян и священников, решил возродить боевой дух и традиции ордена. В то же время, в соответствии с веяниями эпохи, он пытался играть роль «просвещенного монарха», и отчасти это ему удавалось.
Для того чтобы успокоить недовольное население и вывести иоаннитов из состояния безмятежного оцепенения, он провел ряд реформ, которые, правда, явились лишь косметическим ремонтом перед окончательным крушением ордена. Один из его предшественников — Мануэль Пинто де Фонсека (1741—1773) — преуспел в деле просвещения, изгнав с острова иезуитов, руководивших школами, и открыв университет — высшее учебное заведение Мальты. На долю же Рогана досталась реформа в области юриспруденции. При нем на Мальте собрался последний генеральный капитул, внесший изменения в статуты ордена, которые в новом виде получили название Кодекс Рогана. Даже простое перечисление вопросов, по которым капитул вынужден был принимать специальные законы, говорит само за себя: рыцарям впредь запрещалось иметь любовниц, принимать участие в азартных играх и дуэлях, им вменялось в обязанности больше времени отводить службе.
Особое внимание великий магистр уделял флоту, постепенно пришедшему в негодность. По предложению Рогана капитул постановил тратить одну шестую часть всех доходов ордена на поддержание военного флота в должном состоянии и на расширение торговой флотилии. Одновременно он смог в определенной степени укрепить финансовое положение госпитальеров. Во многом благодаря его усилиям аристократическое братство приобрело новые владения во Франции, где ему было передано имущество распущенного ордена св. Антония, а также в Польше или, вернее, в той ее части, которая после раздела отошла к России. В это же время оживляется деятельность языка Англии, который объединяется со вновь созданным приорством Бавария.
Казалось, все признаки процветания были налицо, но грянувшая как гром Великая французская буржуазная революция (1789—1794) одним ударом покончила с притязаниями ордена. Прежде всего она лишила госпитальеров всех их владений на территории Франции, в корне подорвав финансы ордена. Декрет о конфискации принадлежавших ему земель был опубликован 19 сентября 1792 г., но поначалу рыцари не восприняли его всерьез, как, впрочем, и саму революцию, посчитав ее простым бунтом. Они все еще жили представлениями феодальной эпохи и рассчитывали выторговать свои приорства во Франции в обмен на два французских торговых судна, захваченные тунисскими корсарами и перехваченные орденом. Дескать, услуга за услугу.
Выходцы из аристократических семейств, госпитальеры принимают деятельное участие в неудачной попытке бегства короля из Парижа в ночь на 21 июня 1791 г., предоставив двору для этой цели 500 тыс. франц. ливров. Революция продолжала развиваться по восходящей. По иронии судьбы после 22 сентября 1792 г., когда Франция была объявлена республикой, Людовика XVI препроводили в Тампль, главную резиденцию иоаннитов в Париже, которая перешла в руки восставшего народа и стала тюрьмой для низложенного короля. Именно оттуда его повезли на казнь 21 января 1793 г.
Грозные события Французской революции заставили Мальтийский орден искать новых покровителей. Ими могли стать три державы, представлявшие реальную силу, — Англия, Австрия и Россия. Логично, безусловно, было обратиться к Вене, где католический орден мог рассчитывать на помощь от императора-католика, но Австрия сама находилась на пороге революционных выступлений. Оставались Англия, давно упразднившая орден на своей территории, и православная Россия, с которой у госпитальеров начали складываться особые отношения.
Еще в конце царствования Екатерины II рыцарям передали богатый майорат князей Острожских, а затем и бывшие владения иезуитов в Польше, на основе которых возникло великое приорство ордена. При Павле I продолжается укрепление связей между Мальтой и Россией. В 1797 г. польское великое приорство преобразуется в Российское, оставшееся католическим, и ему жаловались «все те отличности, преимущества и почести, коими знаменитый орден сей пользуется в других местах по уважению и благорасположению государей». На содержание приорства, присоединенного к языку Англии и Баварии, царским правительством отпускалось ежегодно 300 тыс. польских злотых. Это пришлось для иоаннитов весьма кстати, поскольку в результате революционных преобразований во Франции и начавшихся в Европе войн орден приближался к финансовому краху. Его доходы упали с 1 млн. 632 тыс. скуди в 1788 г. до 400 тыс. скуди в 1798 г. Последним аккордом в разыгранной увертюре явилось принятие Павлом титула «протектора» ордена.
Для многих современников действия русского императора выглядели как очередная причуда царя, питавшего особый пиетет к рыцарству и рыцарским идеалам, зародившийся в раннем детстве. «Читал я, — отметил воспитатель Павла I С.А. Порошин 28 февраля 1765 г. в своем дневнике, — его высочеству Вертотову историю об Ордене мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии свой флаг адмиральский, представлять себя кавалером Мальтийским». То же увлечение наследника престола образом рыцаря-иоаннита следует из записи Порошина от 4 марта: «Представлял себя послом Мальтийским и говорил перед маленьким князем Куракиным речь».
Этим пристрастием Павла и воспользовался посланец госпитальеров граф Юлий Литта, окруживший переговоры с новым императором относительно ордена завесой романтики и таинственности. Вновь избранный великий магистр иоаннитов Фердинанд фон Гомпеш (1797—1798), первый немец, удостоившийся подобной чести, настолько высоко оценил достигнутое с Павлом соглашение, что продвинул Литту в ранг «чрезвычайного посла его высокопреосвященного высочества великого магистра суверенного Мальтийского ордена к его величеству императору всех русских».
Тщеславие Павла и его любовь к средневековым ритуалам были удовлетворены вполне: всю императорскую фамилию наградили Мальтийскими крестами, а его самого дополнительно еще и крестом ла Валлетта — высшим военным отличием ордена. Как эхо детских забав, прозвучал прием, организованный Павлом в связи с полученными наградами, в ходе которого он собственноручно посвятил каждого члена своей семьи в рыцарское достоинство.
Итак, на первый взгляд российский император Павел I в глазах его подданных, так же как и иностранных наблюдателей, совершил очередной экстравагантный, если не сказать большего, поступок. Однако корни случившегося были гораздо глубже. Вот что пишет по этому поводу известный знаток той эпохи Н.Я. Эйдельман: «В этой сложнейшей переходной исторической ситуации монархи особенно жадно ищут… новых идей — против мятежных народов. Одну из таких попыток мы наблюдаем в последние годы XVIII в. в России: обращение к далекому средневековому прошлому, оживление его идеализированного образа, рыцарская консервативная идея наперекор „свободе, равенству, братству“».
Таким образом, в основе линии поведения Павла I лежала ненависть и страх перед Великой французской революцией, пошатнувшей троны всех европейских монархов. «Рыцарство против якобинства» — вот стержень сближения императора с Мальтийским орденом, сближения, которое вскоре перерастет в нечто большее.
Пока под влиянием Литты Павел рассылал всем европейским дворам официальные депеши с просьбой оказать помощь страждущим рыцарям, дела на Мальте шли из рук вон плохо. Финансовые затруднения привели к полному развалу собственного производства и торговли с другими странами, флот захирел. Для того чтобы орден мог хоть как-то существовать, по приказу Гомпеша приступили к переплавке в слитки серебряных украшений и посуды. Но хуже всего было даже не отсутствие денег, а деморализация, царившая среди госпитальеров, особенно французских.
Английский историк Хэрри Льюк, бывший в 1930—1938 гг. губернатором Мальты (сам, кстати, член ордена св. Иоанна Иерусалимского в Британском королевстве — так орден именуется в Англии сегодня), считает, что французскими рыцарями овладели идеи революции. Ту же версию за ним повторяет и Эрик Герада-Аззопарди, мальтийский автор, проживающий в Лондоне. Но, вспомнив, что к 1798—1799 г. революция уже явно шла на убыль, позволим себе с ними не согласиться. То, что именно рыцари из языков Прованса, Оверни и Франции в дальнейшем не оказали никакого сопротивления захватчикам, факт достоверный, однако их энтузиазм по отношению к Наполеону был вызван отнюдь не революционными лозунгами будущего императора, а тем, что, как и в других случаях, они почувствовали, на кого следует сделать ставку.
Чутье подсказало им, что Наполеон может явиться тем новым лидером, под знаменами которого им покорится весь мир. Стоило ли после этого защищать маленький клочок земли под названием Мальта, где рыцарское государство напоминало корабль, идущий ко дну?
И вот 12 июня 1798 г. без единого выстрела молодой генерал Директории Бонапарт занял остров. Население, изнемогавшее под бременем госпитальеров, немедленно подняло восстание против рыцарей и восторженно приветствовало французские войска как своих освободителей.
Между тем Наполеон меньше всего ставил себе задачей воплотить на Мальте те самые принципы «свободы, равенства, братства», которые без ключа повсеместно отпирали перед ним сердца простых людей. Сам захват острова был продиктован тактическими соображениями: отправившись в свой Египетский поход, Наполеон не захотел оставлять в тылу опасный форпост противника. Двадцатидевятилетний командующий во всем блеске своей славы вступил в Ла-Валлетту, подняв здесь флаг Французской Республики. Рыцарям было предложено присоединиться к 35-тысячному корпусу Наполеона или перебраться на континент. Русскому посланнику на Мальте предписывалось покинуть остров в течение трех часов.
Дочиста ограбив все церкви и дворцы и тяжело нагрузив награбленным флагманский корабль «Ориан» [9], Наполеон двинулся дальше. Великий магистр Фердинанд фон Гомпеш отправился в Триест ждать там решения своей участи, в то время как большинство членов ордена, кроме 53 образовавших бонапартовский Мальтийский легион, отбыли в Россию. С собой они захватили «святые реликвии»: мощи Иоанна Крестителя, часть креста, на котором якобы был распят Христос, корону мальтийских правителей и др.
Сама собой напрашивается аналогия с екатерининской Россией, где дворянских отпрысков записывали в полк прямо с пеленок. Пока он воспитывался у мамок и нянек, служба шла, и к нужному моменту неоперившийся и не нюхавший пороху юнец надевал офицерскую форму и становился полноправным командиром.
С лоскутными германскими княжествами чуть более раннего времени был связан и другой обычай, появившийся в ордене на рубеже XVI—XVII вв. и лишний раз свидетельствовавший о начале морального разложения рыцарства. Как среди немецких мелкопоместных дворян была распространена практика за определенную плату посылать в армию вместо своего чада прельстившегося на деньги наемника, так и у госпитальеров появилась тенденция перекладывать тяготы военных походов на других, дивиденды же получать самим.
Такое положение стало возможным в связи с тем, что заветной мечтой каждого члена ордена было получение какой-либо хорошей должности, которая приносила бы немалый доход ее обладателю. Одним из выгоднейших считался пост командора, дававший помимо власти прямой доступ к источнику первоначального накопления денежных средств братства, где, несмотря на строжайший контроль палаты казначейства, как теперь говорят, «возможны были варианты». Для получения этой должности по статуту необходимо было среди прочих условий участвовать в четырех военных экспедициях («караванах») и тем самым доказать, что претендент достойно послужил «делу христианства». Вот тут-то наиболее сообразительные и состоятельные члены ордена нашли лазейку: они стали покупать себе замену в лице профессионального военного, который должен был своим ратным трудом добыть доходное место для хозяина.
В XVIII век Мальта вступала во всем блеске своего возросшего могущества. Внешние признаки процветания были настолько очевидны, что никто, даже самые дальновидные и хитроумные политики, не могли бы разглядеть за ними первых симптомов упадка. А между тем времена круто менялись. В Европе медленно, но верно утверждались капиталистические отношения, складывались национальные государства, менялась и расстановка сил между странами. В этой новой обстановке Мальтийский орден превращался в анахронизм, а претензии иоаннитов на величие становились просто смешными.
В Средиземноморье ситуация также трансформировалась в неблагоприятную для рыцарей сторону. После разгрома под Веной и заключения в 1699 г. Карловицкого договора, передававшего отнятые у нее территории странам-победительницам. Османская империя резко сдает свои позиции. Правда, правящая верхушка империи все еще ищет спасения в войнах, где ее главными противниками становятся Австрия, Россия и Венеция, однако те державы, на которые делал ставку Мальтийский орден, или уходят с политической авансцены (Испания), или переориентируют свою восточную политику (Франция).
Задиристые рыцари, которые основную задачу видели в постоянном противодействии «Великому сеньору» (турецкому султану), путали все карты Парижу, имевшему серьезные торговые интересы в Турции и еще более далеко идущие внешнеполитические планы в отношении этого государства. Проблема борьбы с пиратством на море также отходила для Франции на второй план. Впрочем, госпитальеры и сами пристрастились к этому прибыльному делу, не брезгуя подчас и ограблением христианских кораблей. Начиная со второй половины XVII в. Мальта превратилась в крупный невольничий рынок.
Последней значительной военной акцией в истории, предпринятой иоаннитами, оказалось их участие в войне 1715—1718 гг. между Османской империей и Венецией за обладание Мореей (Пелопоннесом). В ходе боевых действий над Мальтой вновь возникла угроза турецкого вторжения, но волею судьбы ордену на этот раз удалось избежать осады. Этому особенно мог радоваться великий магистр Рамон Переллос-и-Рокафуль (1697—1720), который перед этим, к своему ужасу и стыду, вдруг обнаружил совершеннейшую неподготовленность острова к отражению серьезного противника.
Госпитальеры, веками жившие в постоянном напряжении, на рубеже XVII—XVIII столетий позволили себе расслабиться, словно туго скрученная, а затем отпущенная пружина. Орден, бывший действенной военной организацией, постепенно превратился в «учреждение для поддержания в праздности младших отпрысков нескольких привилегированных семейств», как несколько позже метко заметил Наполеон. Члены ордена погружаются в пиры и распутство, процветают коррупция, азартные игры и т.п. Происходит окончательное перерождение религиозной корпорации и военной республики в типичное мелкое феодальное объединение с его пороками и недостатками.
Кое-кто из великих магистров еще пытается навести на острове порядок: строятся новые форты и приводятся в порядок старые обветшавшие укрепления, расширяется торговля, принимаются законы против роскоши и развлечений. Однако процесс загнивания остановить не удается. Чем явственнее обнаруживались черты упадка, тем больше внимания уделяло руководство ордена внешним проявлениям власти и международного авторитета. Окружив себя поистине королевской пышностью, великие магистры ведут себя как принцы крови. Правление их приобретает все более автократический характер, а решения зачастую являются окончательными. Они принимают титул «его преосвященное высочество», европейские монархи именуют главу ордена не иначе как «дорогой друг и кузен» или «наш самый первый единокровный и любимейший друг и брат».
У великого магистра появляется целая свита: сенешаль, первый и второй стремянные, собственный хранитель казны, сокольничий, лесник, барабанщики, пажи, слуги, парикмахеры, секретари, хранитель гардероба, повара и пекари, среди которых был даже специалист по выпеканию черного хлеба для охотничьих собак. Соответственно увеличиваются и средства, выделяемые капитулом на содержание «его преосвященного высочества». «Для кормления и поддержания достоинства» ему выделяются отдельные командорства, отчисляется определенная доля налогов и таможенных сборов; изыскиваются и другие пути увеличения дохода, который в конце концов достигает внушительной суммы — 400 тыс. мальтийских крон.
Вслед за императорами и королями великие магистры одеваются в «королевский» мех — горностай; вначале робко, а затем как постоянный атрибут для торжественных выходов появляется корона. Одновременно разрабатывается сложный придворный церемониал. Уже не всякий рыцарь заслуживал приема у главы корпорации, как это бывало ранее. Те же, кому повезло, едва удостаивались благосклонного кивка головы, а по окончании аудиенции должны были целовать руку «его преосвященного высочества».
Разумеется, трансформация ордена произошла не за один день. Процесс этот носил постепенный и во многом скрытый характер, а возросшая помпезность образа жизни госпитальеров многими воспринималась как символ небывалого расцвета. В первой четверти XVIII в. Мальта еще котировалась на бирже международных предприятий, причем настолько, что многие страны искали в ней союзника в борьбе против загнивающей, но по-прежнему агрессивной Османской империи. К их услугам прибегают Испания и Франция; завязываются и первые отношения с Россией.
В 1697 г. Европа с изумлением узнала, что молодой царь доселе неведомой и далекой Московии отправился с Великим посольством в Европу в целях лучшего знакомства с достижениями западных стран. Эта поездка имела и скрытый подтекст: Петру I необходимо было добиться создания союза для борьбы с главным врагом России на юге — Турцией, а также образования коалиции против Швеции, стоявшей на пути выхода крепнувшего русского государства к Балтийскому морю. Если последняя задача в ходе Великого посольства была решена успешно, то попытка Петра втянуть в войну против османов Англию и Голландию закончилась неудачей.
Параллельно с северным маршрутом путешествия у Петра имелся еще и южный, с посещением Венеции, осуществить который царю помешал начавшийся стрелецкий бунт. Однако один человек, напрямую как бы даже и не связанный с миссией посольства, все-таки добрался и до Пресветлой Республики, и даже дальше — до острова Мальта. Этим человеком был Борис Петрович Шереметев.
До недавнего времени среди историков бытовало мнение, что путешествие Шереметева на Мальту было своего рода почетной высылкой за пределы страны на время отсутствия Петра в Москве, поскольку царь боялся его влияния среди бояр и не совсем доверял своему высокородному сподвижнику. Именно опасение переворота в пользу боярина заставило уехавшего за границу Петра I направить Б.П. Шереметева в Венецию и к мальтийским рыцарям — считает профессор А.И. Заозерский и в доказательство приводит свидетельство современника, секретаря австрийского посольства Иоганна-Георга Корба. Корб пишет в своем «Дневнике путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.)»: «Разумеется, не было бы сделано таких издержек на приобретение Мальтийского креста, если бы расположение народа не склонялось чрезмерно к одному лицу и не заставляло бы этим подозревать ту опасность, в силу которой царская власть часто переходит от одного лица к другому…»
С другой стороны, английский исследователь жизни и деятельности Петра Роберт Мэсси вообще не разглядел за поездкой Шереметева ничего, кроме увеселительной прогулки после ратных трудов под Азовом (1695—1696). На подобную мысль его, видимо, натолкнула официально объявленная цель поездки, сформулированная следующим образом: «…ради видения окрестных стран и государств и в них мореходных противу неприятелей креста святого военных поведений, которые обретаются во Италии даже до Рима и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры».
Однако появившаяся в 1985 г. работа профессора Н.И. Павленко «Птенцы гнезда Петрова», на наш взгляд, убедительно доказывает, что столь многотрудное и дорогое предприятие, в которое пустился Шереметев, было вызвано не одними лишь познавательными целями и даже не столько желанием Петра удалить возможного соперника. За всеми внешними объяснениями крылась глубинная задумка: маршрут Бориса Петровича, предваряя маршрут царя, являлся частью общего плана русской дипломатии по сколачиванию антиосманского союза европейских держав — Польши, Австрии, Венеции, Мальты и Папской области.
Характерно, что во всех этих странах Шереметева воспринимали не как частное лицо. Так, мальтийский посол в Риме Саккитти докладывал великому магистру, что «генерал армии московитов и посол Петра Первого» выразил желание посетить Мальту, где он хотел бы отдать дань уважения «самым известным героям церкви воинствующей, святому ордену Мальтийскому».
12 мая 1698 г. первый русский посланец ступил на мальтийскую землю. Высокому гостю были оказаны пышные почести, включая награждение его Мальтийским крестом, и был дан роскошный обед, на котором, как он писал потом, «в кушанье и питье многое было удовольствие и великолепность, также и в конфектах». Рыцари высоко оценили визит Б.П. Шереметева как признак того, что их знают и чтут повсюду, даже в далекой Московии. В свою очередь, тот грандиозный прием, которым иоанниты удостоили царского посланца, говорил о возраставшем авторитете России на внешнеполитической арене.
Однако планам Петра I относительно антитурецкой коалиции не суждено было сбыться. Австрия, Венеция и Речь Посполитая при подстрекательстве Англии и Голландии заключили с Османской империей сепаратные мирные договоры и тем самым развязали себе руки для войны за Испанское наследство (1701—1714), приведшей впоследствии к очередной «смене лидера» и выдвижению «туманного Альбиона» в ведущие державы на континенте.
Дипломатические неудачи заставляют Петра I избрать новое направление внешней политики и сосредоточить свои усилия на завоевании выхода в Балтийское море. Идея использовать Мальтийский орден на благо России возродилась лишь при Екатерине II, в период царствования которой русскому государству удалось стать твердой ногой на Черном море. Однако и на сей раз из затеи ничего не вышло, но уже по совершенно иным соображениям: судя ни документам той эпохи, главной помехой здесь оказались происки Франции, стремившейся любым образом воспрепятствовать усилению позиций России.
Воспользовавшись выступлением населения Мальты против деспотического правления великих магистров, французские дипломаты внушили главе ордена Франциску Хименесу де Техада (1773—1775), что во всех его бедах виноват русский поверенный маркиз Кавалькабо, якобы подстрекавший к мятежу. То, что это было уже не первое восстание на острове (в 1749 г. мятеж подняли турецкие и алжирские невольники, задумавшие убийство великого магистра и всех находившихся на острове рыцарей), в расчет не принималось. В Париже состряпали и предлог для возможного вмешательства Кавалькабо в дела ордена: Россия-де намерена под прикрытием беспорядков захватить Мальту.
Между тем восстание доведенных до отчаяния мальтийцев (1775 г.), во главе которого, кстати сказать, стояло рядовое духовенство, было сурово подавлено. Но подозрительность руководства ордена в отношении России осталась, что привело к ухудшению отношений с Петербургом и сорвало возможное участие флота госпитальеров в операциях против Порты. Но, как показала история, не за горами уже было то время, когда рыцарям пришлось обивать пороги Северной Пальмиры в поисках помощи и друзей.
Пока же им и в голову не приходило, что конец их господства на Мальте неотвратимо приближался. Впрочем, этого пока не подозревал никто. Великий магистр Эммануэль де Роган-Польдюк (1775—1797), который незадолго до этого подавил выступление крестьян и священников, решил возродить боевой дух и традиции ордена. В то же время, в соответствии с веяниями эпохи, он пытался играть роль «просвещенного монарха», и отчасти это ему удавалось.
Для того чтобы успокоить недовольное население и вывести иоаннитов из состояния безмятежного оцепенения, он провел ряд реформ, которые, правда, явились лишь косметическим ремонтом перед окончательным крушением ордена. Один из его предшественников — Мануэль Пинто де Фонсека (1741—1773) — преуспел в деле просвещения, изгнав с острова иезуитов, руководивших школами, и открыв университет — высшее учебное заведение Мальты. На долю же Рогана досталась реформа в области юриспруденции. При нем на Мальте собрался последний генеральный капитул, внесший изменения в статуты ордена, которые в новом виде получили название Кодекс Рогана. Даже простое перечисление вопросов, по которым капитул вынужден был принимать специальные законы, говорит само за себя: рыцарям впредь запрещалось иметь любовниц, принимать участие в азартных играх и дуэлях, им вменялось в обязанности больше времени отводить службе.
Особое внимание великий магистр уделял флоту, постепенно пришедшему в негодность. По предложению Рогана капитул постановил тратить одну шестую часть всех доходов ордена на поддержание военного флота в должном состоянии и на расширение торговой флотилии. Одновременно он смог в определенной степени укрепить финансовое положение госпитальеров. Во многом благодаря его усилиям аристократическое братство приобрело новые владения во Франции, где ему было передано имущество распущенного ордена св. Антония, а также в Польше или, вернее, в той ее части, которая после раздела отошла к России. В это же время оживляется деятельность языка Англии, который объединяется со вновь созданным приорством Бавария.
Казалось, все признаки процветания были налицо, но грянувшая как гром Великая французская буржуазная революция (1789—1794) одним ударом покончила с притязаниями ордена. Прежде всего она лишила госпитальеров всех их владений на территории Франции, в корне подорвав финансы ордена. Декрет о конфискации принадлежавших ему земель был опубликован 19 сентября 1792 г., но поначалу рыцари не восприняли его всерьез, как, впрочем, и саму революцию, посчитав ее простым бунтом. Они все еще жили представлениями феодальной эпохи и рассчитывали выторговать свои приорства во Франции в обмен на два французских торговых судна, захваченные тунисскими корсарами и перехваченные орденом. Дескать, услуга за услугу.
Выходцы из аристократических семейств, госпитальеры принимают деятельное участие в неудачной попытке бегства короля из Парижа в ночь на 21 июня 1791 г., предоставив двору для этой цели 500 тыс. франц. ливров. Революция продолжала развиваться по восходящей. По иронии судьбы после 22 сентября 1792 г., когда Франция была объявлена республикой, Людовика XVI препроводили в Тампль, главную резиденцию иоаннитов в Париже, которая перешла в руки восставшего народа и стала тюрьмой для низложенного короля. Именно оттуда его повезли на казнь 21 января 1793 г.
Грозные события Французской революции заставили Мальтийский орден искать новых покровителей. Ими могли стать три державы, представлявшие реальную силу, — Англия, Австрия и Россия. Логично, безусловно, было обратиться к Вене, где католический орден мог рассчитывать на помощь от императора-католика, но Австрия сама находилась на пороге революционных выступлений. Оставались Англия, давно упразднившая орден на своей территории, и православная Россия, с которой у госпитальеров начали складываться особые отношения.
Еще в конце царствования Екатерины II рыцарям передали богатый майорат князей Острожских, а затем и бывшие владения иезуитов в Польше, на основе которых возникло великое приорство ордена. При Павле I продолжается укрепление связей между Мальтой и Россией. В 1797 г. польское великое приорство преобразуется в Российское, оставшееся католическим, и ему жаловались «все те отличности, преимущества и почести, коими знаменитый орден сей пользуется в других местах по уважению и благорасположению государей». На содержание приорства, присоединенного к языку Англии и Баварии, царским правительством отпускалось ежегодно 300 тыс. польских злотых. Это пришлось для иоаннитов весьма кстати, поскольку в результате революционных преобразований во Франции и начавшихся в Европе войн орден приближался к финансовому краху. Его доходы упали с 1 млн. 632 тыс. скуди в 1788 г. до 400 тыс. скуди в 1798 г. Последним аккордом в разыгранной увертюре явилось принятие Павлом титула «протектора» ордена.
Для многих современников действия русского императора выглядели как очередная причуда царя, питавшего особый пиетет к рыцарству и рыцарским идеалам, зародившийся в раннем детстве. «Читал я, — отметил воспитатель Павла I С.А. Порошин 28 февраля 1765 г. в своем дневнике, — его высочеству Вертотову историю об Ордене мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии свой флаг адмиральский, представлять себя кавалером Мальтийским». То же увлечение наследника престола образом рыцаря-иоаннита следует из записи Порошина от 4 марта: «Представлял себя послом Мальтийским и говорил перед маленьким князем Куракиным речь».
Этим пристрастием Павла и воспользовался посланец госпитальеров граф Юлий Литта, окруживший переговоры с новым императором относительно ордена завесой романтики и таинственности. Вновь избранный великий магистр иоаннитов Фердинанд фон Гомпеш (1797—1798), первый немец, удостоившийся подобной чести, настолько высоко оценил достигнутое с Павлом соглашение, что продвинул Литту в ранг «чрезвычайного посла его высокопреосвященного высочества великого магистра суверенного Мальтийского ордена к его величеству императору всех русских».
Тщеславие Павла и его любовь к средневековым ритуалам были удовлетворены вполне: всю императорскую фамилию наградили Мальтийскими крестами, а его самого дополнительно еще и крестом ла Валлетта — высшим военным отличием ордена. Как эхо детских забав, прозвучал прием, организованный Павлом в связи с полученными наградами, в ходе которого он собственноручно посвятил каждого члена своей семьи в рыцарское достоинство.
Итак, на первый взгляд российский император Павел I в глазах его подданных, так же как и иностранных наблюдателей, совершил очередной экстравагантный, если не сказать большего, поступок. Однако корни случившегося были гораздо глубже. Вот что пишет по этому поводу известный знаток той эпохи Н.Я. Эйдельман: «В этой сложнейшей переходной исторической ситуации монархи особенно жадно ищут… новых идей — против мятежных народов. Одну из таких попыток мы наблюдаем в последние годы XVIII в. в России: обращение к далекому средневековому прошлому, оживление его идеализированного образа, рыцарская консервативная идея наперекор „свободе, равенству, братству“».
Таким образом, в основе линии поведения Павла I лежала ненависть и страх перед Великой французской революцией, пошатнувшей троны всех европейских монархов. «Рыцарство против якобинства» — вот стержень сближения императора с Мальтийским орденом, сближения, которое вскоре перерастет в нечто большее.
Пока под влиянием Литты Павел рассылал всем европейским дворам официальные депеши с просьбой оказать помощь страждущим рыцарям, дела на Мальте шли из рук вон плохо. Финансовые затруднения привели к полному развалу собственного производства и торговли с другими странами, флот захирел. Для того чтобы орден мог хоть как-то существовать, по приказу Гомпеша приступили к переплавке в слитки серебряных украшений и посуды. Но хуже всего было даже не отсутствие денег, а деморализация, царившая среди госпитальеров, особенно французских.
Английский историк Хэрри Льюк, бывший в 1930—1938 гг. губернатором Мальты (сам, кстати, член ордена св. Иоанна Иерусалимского в Британском королевстве — так орден именуется в Англии сегодня), считает, что французскими рыцарями овладели идеи революции. Ту же версию за ним повторяет и Эрик Герада-Аззопарди, мальтийский автор, проживающий в Лондоне. Но, вспомнив, что к 1798—1799 г. революция уже явно шла на убыль, позволим себе с ними не согласиться. То, что именно рыцари из языков Прованса, Оверни и Франции в дальнейшем не оказали никакого сопротивления захватчикам, факт достоверный, однако их энтузиазм по отношению к Наполеону был вызван отнюдь не революционными лозунгами будущего императора, а тем, что, как и в других случаях, они почувствовали, на кого следует сделать ставку.
Чутье подсказало им, что Наполеон может явиться тем новым лидером, под знаменами которого им покорится весь мир. Стоило ли после этого защищать маленький клочок земли под названием Мальта, где рыцарское государство напоминало корабль, идущий ко дну?
И вот 12 июня 1798 г. без единого выстрела молодой генерал Директории Бонапарт занял остров. Население, изнемогавшее под бременем госпитальеров, немедленно подняло восстание против рыцарей и восторженно приветствовало французские войска как своих освободителей.
Между тем Наполеон меньше всего ставил себе задачей воплотить на Мальте те самые принципы «свободы, равенства, братства», которые без ключа повсеместно отпирали перед ним сердца простых людей. Сам захват острова был продиктован тактическими соображениями: отправившись в свой Египетский поход, Наполеон не захотел оставлять в тылу опасный форпост противника. Двадцатидевятилетний командующий во всем блеске своей славы вступил в Ла-Валлетту, подняв здесь флаг Французской Республики. Рыцарям было предложено присоединиться к 35-тысячному корпусу Наполеона или перебраться на континент. Русскому посланнику на Мальте предписывалось покинуть остров в течение трех часов.
Дочиста ограбив все церкви и дворцы и тяжело нагрузив награбленным флагманский корабль «Ориан» [9], Наполеон двинулся дальше. Великий магистр Фердинанд фон Гомпеш отправился в Триест ждать там решения своей участи, в то время как большинство членов ордена, кроме 53 образовавших бонапартовский Мальтийский легион, отбыли в Россию. С собой они захватили «святые реликвии»: мощи Иоанна Крестителя, часть креста, на котором якобы был распят Христос, корону мальтийских правителей и др.