Особенность нынешней политической жизни в России, причем в полной мере спасительная особенность, состоит в том, что этим озорникам фатально не удается и, видимо, никогда не удастся захватить верховную власть в стране. Это и понятно, потому что они к ней отнюдь не стремятся, а только делают вид, что стремятся, главный же пункт, сверхзадача их кипения на политическом поприще такова: приобрести широкую популярность у русского демоса и через это дело как можно больше наворовать.
Касательно популярности у простонародья – по этой теме вопросов нет; издавна наши Бобчинские-Добчинские только и мечтали о том, чтобы об их существовании узнал государь император, а то ведь действительно сидит человек полжизни в полуподвале, годами точит карандаши, тихо ненавидит начальство, грезит, а тут – рассыпается в прах режим и вдруг появляется возможность заявить о себе во всеуслышание, выкинув что-нибудь совсем уж невозможное, например, сколотив поход гомосексуалистов на Внутреннюю Монголию, чтобы народ в затылках начесался, прежде чем как-то прийти в себя.
Касательно неправедных доходов – по этой теме тоже вопросов нет; если имеется возможность нажить себе капитал благодаря простофилям, разрухе и не ударяя палец о палец, то почему бы и не нажить…
Из этого следует, что вообще политика, как лосось в собственном соку, – институция в себе и занятие во имя себя, не имеющее никакого отношения ни к государственному строительству, ни к производству материальных ценностей, ни к благосостоянию народному, и даже более того: от политиков одна морока, лишняя суета. Ведь и ученый, того не желая, благодетельствует человечеству, и от администратора народу бывает польза, а политики от Адама и Евы не решили ни одной проблемы жизни и общества, они их только создают, а впрочем, этот безобразник – существо относительно безвредное, хотя и противное, точно как таракан.
По-настоящему страшно – это когда закоренелый политик, да еще из бессребреников, волею случая выбивается в администраторы, и сразу жизнь как бы останавливается, замирает, словно предчувствуя Судный день. Адвокат Максимилиан Робеспьер, как только дорвался до власти, тотчас принялся сносить французам головы направо и налево, топить духовенство в реках и вводить разные несерьезные новации, вроде праздника Высшего существа. Адвокат Александр Керенский за полгода развалил огромное государство, которое тысячу лет худо-бедно функционировало до него. Адвокат Владимир Ульянов-Ленин, отродясь не ввернувший ни одной лампочки, упразднил капитализм и затеял строительство вечной социалистической республики, протяженностью как минимум от Берингова пролива до Бискайского залива, но, правда, скоро опомнился, невзлюбил русских, которых вообще знал мало, и вернул России капитализм.
На будущее все-таки хорошо было бы как-то подготовить общественное мнение, гарантированно обезопасить отечество от жуликов и адвокатов, которые могут невзначай прийти к верховной власти, раскассировать хозяйство, раскурочить государственный механизм и даже накликать термоядерную, окончательную беду. Есть несколько примет, по которым загодя узнаешь этих вредителей, например…
Все они большие скромники, простые в общении и непритязательные в быту. Робеспьер снимал комнату у какого-то плотника и на ночь глядя самолично выгуливал двух своих огромных догов, наводя ужас на парижан; Гитлер не пил, не курил, не ел мяса, не интересовался женщинами и очень любил детей; у Ленина был один костюм, он спал на больничной койке и любил цирк.
Или еще такая примета: все жулики и адвокаты, невзначай прибравшие к рукам власть, были собой как-то непостижимо, дьявольски хороши. То есть они могли быть и яйцеголовыми, как Робеспьер, лупоглазыми фанфаронами, как Керенский, мальчикового роста, как Ленин, комичными идиотами с виду, как Гитлер, сухоручками, как Сталин, но в их внешности обязательно было что-то такое, что завораживало простого человека и внушало ему чувство, похожее на любовь. Во всяком случае, русские из долгожителей до сих пор не могут смотреть без умиления на портрет императора Иосифа I, а с немецкими женщинами делалась массовая истерика, когда их вождь выходил в народ.
Одно из самых скандальных заблуждений человечества состоит в том, что для него до сих пор остается непреложной французская фигура речи насчет свободы, равенства и братства, и даже мы исповедуем эти принципы самозабвенно, деятельно, как будто нам больше нечем себя занять.
В действительности никто не знает, почему республика лучше монархии, что такое свобода, чем братство по крови отличается от братства по оружию, и с какой такой стати в систему приоритетов культурного европейца затесалось еще и равенство – в сущности, такая же химера, как философский камень или загробный мир. Ведь ясно же: людей уравнивает одна смерть, что Лейбница, что Джека-потрошителя, что республиканца, что царедворца, и то не вполне, и даже равенства перед законом не может быть, не говоря уже о равенстве возможностей, поскольку пропасть народу никаких законов не признает.
И монархия нисколько не хуже республики хотя бы потому, что она исключает борьбу за власть. Правда, абсолютизм чреват жестокими интригами, противостоянием придворных партий, дворцовыми переворотами и еще опасен в том отношении, что наследник престола может оказаться сумасбродом, шизофреником, серийным убийцей, попросту дураком. Однако же все эти неудобства – ничто по сравнению с теми неизбежными безобразиями, которые вытекают из республиканского образа правления, какой бы материей ни был подбит режим: хоть буржуазно-демократическими ценностями, хоть мечтами про Китеж-град.
Это еще туда-сюда, когда республика существует сама по себе, а народ сам по себе, как в устоявшейся Европе, которая давно оправилась от проделок своих отцов-демократов вроде Кромвеля и Марата, резавших народонаселение почем зря; там у них нынче и голосовать-то никто не ходит, за исключением бездельников и пенсионеров, и редко кто знает, как звать-величать первое лицо государства, и парламентские бдения интересны узкому кругу лиц. То есть людям на дух эта самая демократия не нужна и они живут-поживают в свое удовольствие, а каково нам, бедолагам, сравнительно недавно освоившим понятие «избирательный бюллетень»? Ведь мы еще нетвердо отделяем добро от зла, случайного остолопа принимаем за спасителя отечества, а откровенного стяжателя за посредника между небом и землей, и при этом очень любим голосовать; ведь мы до такой степени неблагополучны, что у нас крысы младенцев едят по дошкольным учреждениям, и в наших условиях какая-нибудь мажоритарная система – это без малого излишество, чуть ли не баловство.
В том-то все и дело, что демократия только тогда по-настоящему власть народа, когда народ понимает, что почем, и ему на дух эта самая демократия не нужна. Слава Создателю, время лечит, и мы, конечно, тоже перестанем остро интересоваться, кто там сидит у нас в Кремле на хозяйстве, но пока то да се, будем держать в уме: демократия в России – это попущение Господне, а республика – не республика вовсе, а диктатура непросвещенного большинства.
Что касается братства, то это точно, что все люди братья при самых миниатюрных разночтениях в генетическом коде, будь ты хоть бушмен, хоть голландец, но вот вопрос, даже и не один: разве между братьями по крови не бывает недоразумений? разве у нас братья по оружию не разобрались в 1918 году по разные стороны баррикад? разве Каин не убил Авеля? – в Книге книг Библии написано, что убил. Стало быть, и братство – пустой звук, в лучшем случае невразумительное пожелание, непонятно зачем адресованное предбудущим временам.
Что касается свободы, то с ней у русского человека отношения тяжелые, даже и чересчур. Даром что рабство у нас отменили сравнительно недавно, и, несмотря на жестокие притеснения со стороны государства, которые практикуются на Руси со времен первых Рюриковичей, – поверить невозможно: мы, может быть, самый свободный народ на свете. Во всяком случае, нигде не родилось столько ересей, как в России (кстати заметить, родине терроризма), морали в нашей земле нет, есть одна нравственность, «закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло», то у русака царь-батюшка – свет в окошке, то Емельян Пугачев, и он в зависимости от настроения может пахать, а может и не пахать. Тем не менее прогрессивно настроенная молодежь и примкнувшие к ней дядьки, застрявшие в призывном возрасте, около трехсот лет сражались за демократические свободы, по-настоящему жизни не видели, претерпели неисчислимые муки, включая казнь через повешение, – а, спрашивается, зачем?
Выходит, затем, чтобы каждый дурак получил возможность во весь голос заявить о своем существовании, чтобы записной графоман мог свободно публиковать свои бредни на потеху демосу, уголовник – грабить труженика уже на положении работодателя, политик – морочить головы простакам. Ну зачем свобода слова настоящему писателю, вроде Михаила Афанасьевича Булгакова, который и при людоеде Сталине писал, как хотел, или тверскому земледельцу, который и помимо свободы слова в другой раз завернет такую инвективу, что уши вянут, зачем плотнику из Тамбова свобода союзов и демонстраций, если он вообще любит уединение, полжизни успешно демонстрировал свое отношение к начальству и тридцать лет не может наладить союза с родной женой?
Словом, свобода – это для слабых и порочных, а сильный человек всегда свободен, и ему дополнительные послабления ни к чему. Тем более что настоящая свобода – это не что иное, как неотъемлемое право каждого человека принять сторону добра – наперекор условностям, назло тиранам и времени вопреки.
Издавна считается, что «любовь и деньги правят миром», – это и так, но, с другой стороны, не так.
Деньги, с тех пор как их придумали финикийцы, точно страшная сила, фетиш и предмет вожделения для расслабленных и больных, но такое положение вещей – отнюдь не результат развития нашей цивилизации, а варварский пережиток и чистый срам. Это ли не позор для «человека разумного» на всю галактику Млечный Путь, чтобы жизнью миллиардов людей, судьбами народов и государств руководили бы радужные бумажки, похожие на конфетные фантики, которыми некогда баловалась российская детвора. Тем не менее всегда находились люди, вроде бы давно вышедшие из нежного возраста, хорошо образованные и далеко не дураки, которые всю свою бесценную жизнь посвятили накоплению этих самых радужных бумажек, как будто нет других увлекательных занятий и деньги решают все.
Кое-что деньги действительно решают; например, если вы непрезентабельны с виду, терпеть не можете мыть посуду, боитесь хулиганов, не переносите общественный транспорт, лучшую половину жизни прозябали в коммунальной квартире, вас не любят женщины и нет никаких талантов, выделяющих человека из ряда обыкновенного, то за деньги можно вопиюще элегантно одеться, нанять прислугу, обзавестись телохранителями, купить автомобиль ручной сборки, построить себе дворец из каррарского мрамора, завести гарем писаных красавиц, поджечь через подставных лиц храм Христа Спасителя и прославиться на весь мир.
Это, конечно, много, даже избыточно много, но: и при немереных деньгах друзей больше не бывает, слава выходит обыкновенно скандальная, прислуга ворует, автомобиль ручной сборки не заводится в силу московских зим, могут посадить, народ по соседству только и мечтает, как бы подпустить тебе «красного петуха», женщины все равно не любят, и гарем неизбежно формируется из б… Но главное, деньги – это такой крест, что тебе нет покоя ни днем, ни ночью и неукоснительно точит мысль: вот помрешь невзначай от пули наемного убийцы, и ничего-то после тебя не останется, кроме недвижимости и капитала, которые, как ни крути, с собой в могилу не заберешь.
Таким образом, не то чтобы деньги правят миром, а скорее люди, не совсем вышедшие из нежного возраста, для которых богатство – не инструмент, а компенсация за лишения, перенесенные в молодые годы, и месть матери-природе, не давшей ни таланта, ни красоты.
Что до любви, то и она не правит миром, если только это не взрослая любовь к людям, отечеству, родной культуре и Подателю жизни всему сущему на земле. Любовь же как страсть по отношению к представителю противоположного пола – это все же слишком непостоянно, чтобы править миром, дискретно, ограничено возрастными особенностями, нечто больно уж химическое по своей природе и напрямую зависящее от секреций предстательной железы. Наконец, такая любовь – это неэстетично, даже неприлично, потому что, во-первых, очень мокро, а во-вторых, нужно снимать штаны сначала с подруги, потом с себя.
Нормальный человек сравнительно узок, он что-то может, а чего-то не может, например, он может вывести общую теорию поля, но не может настрочить донос на соседа по этажу.
Кстати заметить, это заблуждение, будто все люди – люди, разве что они бывают добрые, злые и ни богу свечка, ни черту кочерга; в том-то и беда, что водятся между нами еще и некие странные существа, очень похожие на людей, но не люди, а то ли их какой вирус поразил в утробе матери, то ли послеродовое развитие пошло вкривь и вкось, то ли неосмотрительно воспитали на Гарри Потере – в результате эти гуманоиды выдались намного шире нормального человека и, кроме всего прочего, могут свободно изнасиловать и убить.
Похоже, с этой патологией человечеству не справиться никогда. Ведь уже и «Героическая симфония» написана, и радио давно изобрели, а в Москве жить так же страшно, как во времена набегов крымских татар, которые каждое лето являлись под стены Первопрестольной со стороны Каменного моста.
Причина нашей беспомощности перед гуманоидом в человеческом обличье заключается вот в чем: ведь мы-то люди; нами руководит родовая память, навык любви (по крайней мере, уважения) ко всему живому, предания о прекрасном, вычитанные из книжек, мы естественно законопослушны и аномально привержены понятиям о добре. А гуманоидом, в сущности, руководит глубокое поражение второй сигнальной системы, и, следовательно, нормальный человек заметно слабее зла.
Это удивительно, но со времен царя Хаммурапи люди практикуют один-единственный прием противостояния злодейству как общественному бедствию, как стихийной напасти – месть. Практика, понятно, сомнительная, если учесть, что тысячи положительных, серьезных людей сначала отлавливают гуманоида, потом судят этого сукина сына, который никаких законов не признает, сажают в тюрьму, надолго или не так чтобы надолго, в зависимости от характера преступления, а после выпускают на волю, сочтя, что они сделали очень важное дело по защите государства от внутреннего врага. На самом же деле общество, которое притворяется христианским, то есть не приемлющим насилие в ответ на насилие, просто-напросто отомстило злодею за преступление, попутно изобличив свою первобытную, варварскую сущность и вконец озлобив этого самого внутреннего врага.
По-видимому, настоящее противостояние гуманоиду может быть только медикаментозным; например, хорошо было бы мобилизовать лучшие умы современности да изобрести какую-нибудь вакцину, нейтрализующую злую волю, вроде противостолбнячной, и пользовать ею закоренелых преступников до полной адаптации оных к нашим понятиям о добре. На беду, лучшие умы современности заняты вопросами колонизации Марса и происхождением нуклеиновой кислоты.
Вопреки тому устоявшемуся мнению, что воспитание и образование тесно сопряжены, кажется, воспитание – это одна песня, а образование – совсем другая, как «Прощание славянки» и упражнения курского соловья. Ведь бывают же негодяи с двумя высшими образованиями и примерно порядочные люди, едва умеющие писать. Или еще такой нонсенс: не трудно научить ребенка ходить, но служебная собака его все равно догонит, должно обучить его членораздельной речи, но за иные слова можно и пострадать.
Впрочем, в другой раз случается так, что образование действительно способствует воспитанию, например, если выучить историю Третьего рейха, то даже в отношении просвещенных соседей захочется денно и нощно оставаться настороже. Но, с другой стороны, известно, что «во многие знания многая печали», а то услышишь от учителя астрономии весть о бесконечности Вселенной во времени и в пространстве, и сразу станет страшно и как-то противно жить. А какие, спрашивается, добродетели воспитывают в начинающем человеке теория малых чисел? закон Бойля – Мариотта? строение внутренних органов у членистоногих? грамматика португальского языка? Ну разве то самое пресловутое праздное любопытство, которое может простираться слишком уж далеко, вплоть до пункта «где деньги лежат?» или «как выйти замуж за богача?». Может быть, действительно, правы были наши далекие предки, когда утверждали: все, что нужно знать человеку, написано в евангелиях, – а есть ли пролив между Америкой и Евразией, нет ли такого пролива, этим, пусть его, занимается узкий специалист. И то сказать: что мы вообще помним в старости как люди, получившие широкое образование, кроме «не укради» и «не убий»?
Вот что странно: школы воспитания у нашего народа как-то не сложилось, хотя теоретики этого дела были, но зато нигде столько не мудровали над школой в собственном смысле слова, как в России, воссоединившейся с Европой, то есть за последние триста лет. И особенно большевики отличались на этом поприще: то у них вместо классов – группы коллективной ответственности, то вместо общеобразовательных школ – артиллерийские училища, то семилетка, то одиннадцатилетка, то совместное обучение, то раздельное, то платное, то бесплатное, то пятибалльная система, то сарматские уд и хор. Единственно до самой главной реформы не додумались эти басмачи – давным-давно нужно было поделить пятиклассников на «физиков» и «лириков» и учить детей лишь тому, к чему душа лежит, тем более что ребенку с математическими наклонностями совсем не обязательно знать разницу между анапестом и хореем, если только он побочно не метроман. Гармонично, всесторонне развитая молодежь – это, конечно, прекрасно, да время ее прошло; время ее было на исходе еще тогда, когда Барух Спиноза свои линзы полировал и атмосферное давление (как Паскаль, передвигавшийся вверх-вниз своим ходом) измеряли с помощью посошка. Ведь в те времена человечество накопило еще так мало знаний, что не трудно было получить энциклопедическое образование, а нынче ни один литературовед, из здравомыслящих и в годах, ни за что не нарисует бензольное кольцо, хоть ты его за это озолоти.
Что же до воспитания, то собственно воспитание – это такая область, где одна загадка налезает на другую, и ничего толком не разберешь. Например, непонятно, почему так случается, что из двух братьев-близнецов один вор-домушник, другой кандидат наук? откуда в процветающих слоях общества берутся сбрендившие и самоубийцы? с какой стати в монархически настроенных семьях вырастали революционеры, исповедовавшие террор? отчего почти у всех великих людей дети выходят придурки и сорванцы? Наконец, неясно, что такое вообще воспитание и управляем ли процесс превращения человека прямоходящего в человека по всем статьям или сила вещей пускает это дело на самотек?..
Вероятнее всего, что напрасны наши ухищрения, так как сила вещей, вероятнее всего, пускает это дело на самотек. Может быть, все воспитание только в том и заключается, чтобы не мешать расти и крепнуть тому, что в ребенке заложено от Бога и пресуществляется через материнское молоко. Ведь младенец прекрасен в ста случаях из ста, даже если он кусается, – он и собою хорош, и человеколюбив, и абсолютно нравственен, хотя не имеет понятия о морали и мокрые пеленки для него основное зло.
Сдается, что зародыш человечности после развивается в человеке как-то сам по себе, в силу случайно сложившихся обстоятельств: под влиянием чудесной музыки, сказок Пушкина, ласкового родительского слова, в результате общения с животными, из-за чувства физической чистоты. В свою очередь, начало бесчеловечности в человеке может заложить одна-единственная спонтанная оплеуха, а там води его по музеям да филармониям, не води, читай нотации, не читай, – вдруг за одним столом с тобой окажется озлобленный негодяй.
По-видимому, собственно родительское воспитание заканчивается тогда, когда заканчивается материнское молоко. В том-то и беда, оттого-то у нас беспримерно высока подростковая и вообще всяческая преступность, что приютов для младенцев в России немногим меньше, чем питейных заведений, что в родильных домах мамаши теперь оставляют ежегодно на сто тысяч новорожденных больше, и значительная часть населения нашей страны не нюхала материнского молока.
Темно будущее России, и в том смысле, что просвета не видно, и в том смысле, что это самое будущее затруднительно угадать.
Это прямо тайна, почему трудовой народ издревле, еще со времен Аристофана и Праксителя, кормит и поит своих художников (возьмем и это понятие широко). Ну что разнорабочему, положим, Джованни Боккаччо или Федор Достоевский, если он и читать-то не умеет, коли он по рукам и ногам опутан заботами о хлебе насущном и две тысячи лет коснеет в том заблуждении, что все эти фуги, натюрморты, мизансцены, батманы, сонеты и повести суть барские затеи, которыми от безделья тешится разная сволота…
Словом, это довольно странно, что тем не менее работник худо-бедно кормит художника, и конца этой традиции не видать. Стало быть, тут что-то не так, какая-то очередная трансцендентность просматривается в их отношениях, намекающая на Промысел, на участие Высших Сил. Ведь это по-своему чудо, deus ex mahina, что даже в наше сквалыжное время художества таки не отменили за ненадобностью, как гужевой транспорт, и писатель с живописцем еще как-то дышат, хотя бы и через раз.
Хочется думать, что общество догадывается, чует, шестым чувством доходит: без художественной культуры оно ущербно и не в состоянии полноценно существовать. Такая проницательность, конечно, умиляет, но в действительности дело обстоит куда серьезней: без художественной культуры, наработанной поколениями безумцев, которые молотка в руках не держали, общество вообще не может существовать.
Человек и завелся-то на Земле прежде всего как художник, именно что «по образу и подобию» Главного Художника, нагородившего умышленно прекрасные миры, и, едва поднявшись с четверенек, стал раскрашивать все, что под руку подвернется, строить капища, что-то такое наигрывать на дудочке и соединять в предания разные пронзительные слова. Как раз сонм художеств, от палочки, раскрашенной в «райские» цвета, до «Героической симфонии» – это, собственно, и есть человек, самая его суть, а не две руки, две ноги плюс бесшабашная голова.
Разумеется, хлеб растить надо, и хитроумные машины строить надо, но если из поколения в поколение только и делать, что плотно закусывать, полдня закручивать гайки, а полдня таращиться в телевизор, то деградация неизбежна и (благородная седина против бутылки пива) мы в конце концов непременно столкнемся с теми ужасающими результатами, которые уже получили или получим того гляди. Если дело и дальше так пойдет, то впереди у нас младенцы, страдающие алкоголизмом, необучаемые школьники, небоеспособное воинство, пораженное рахитом и слабоумием, вконец обленившиеся работники и, что самое страшное, – миллионы бездомных подростков, которые походя зарежут за кошелек.
Касательно популярности у простонародья – по этой теме вопросов нет; издавна наши Бобчинские-Добчинские только и мечтали о том, чтобы об их существовании узнал государь император, а то ведь действительно сидит человек полжизни в полуподвале, годами точит карандаши, тихо ненавидит начальство, грезит, а тут – рассыпается в прах режим и вдруг появляется возможность заявить о себе во всеуслышание, выкинув что-нибудь совсем уж невозможное, например, сколотив поход гомосексуалистов на Внутреннюю Монголию, чтобы народ в затылках начесался, прежде чем как-то прийти в себя.
Касательно неправедных доходов – по этой теме тоже вопросов нет; если имеется возможность нажить себе капитал благодаря простофилям, разрухе и не ударяя палец о палец, то почему бы и не нажить…
Из этого следует, что вообще политика, как лосось в собственном соку, – институция в себе и занятие во имя себя, не имеющее никакого отношения ни к государственному строительству, ни к производству материальных ценностей, ни к благосостоянию народному, и даже более того: от политиков одна морока, лишняя суета. Ведь и ученый, того не желая, благодетельствует человечеству, и от администратора народу бывает польза, а политики от Адама и Евы не решили ни одной проблемы жизни и общества, они их только создают, а впрочем, этот безобразник – существо относительно безвредное, хотя и противное, точно как таракан.
По-настоящему страшно – это когда закоренелый политик, да еще из бессребреников, волею случая выбивается в администраторы, и сразу жизнь как бы останавливается, замирает, словно предчувствуя Судный день. Адвокат Максимилиан Робеспьер, как только дорвался до власти, тотчас принялся сносить французам головы направо и налево, топить духовенство в реках и вводить разные несерьезные новации, вроде праздника Высшего существа. Адвокат Александр Керенский за полгода развалил огромное государство, которое тысячу лет худо-бедно функционировало до него. Адвокат Владимир Ульянов-Ленин, отродясь не ввернувший ни одной лампочки, упразднил капитализм и затеял строительство вечной социалистической республики, протяженностью как минимум от Берингова пролива до Бискайского залива, но, правда, скоро опомнился, невзлюбил русских, которых вообще знал мало, и вернул России капитализм.
На будущее все-таки хорошо было бы как-то подготовить общественное мнение, гарантированно обезопасить отечество от жуликов и адвокатов, которые могут невзначай прийти к верховной власти, раскассировать хозяйство, раскурочить государственный механизм и даже накликать термоядерную, окончательную беду. Есть несколько примет, по которым загодя узнаешь этих вредителей, например…
Все они большие скромники, простые в общении и непритязательные в быту. Робеспьер снимал комнату у какого-то плотника и на ночь глядя самолично выгуливал двух своих огромных догов, наводя ужас на парижан; Гитлер не пил, не курил, не ел мяса, не интересовался женщинами и очень любил детей; у Ленина был один костюм, он спал на больничной койке и любил цирк.
Или еще такая примета: все жулики и адвокаты, невзначай прибравшие к рукам власть, были собой как-то непостижимо, дьявольски хороши. То есть они могли быть и яйцеголовыми, как Робеспьер, лупоглазыми фанфаронами, как Керенский, мальчикового роста, как Ленин, комичными идиотами с виду, как Гитлер, сухоручками, как Сталин, но в их внешности обязательно было что-то такое, что завораживало простого человека и внушало ему чувство, похожее на любовь. Во всяком случае, русские из долгожителей до сих пор не могут смотреть без умиления на портрет императора Иосифа I, а с немецкими женщинами делалась массовая истерика, когда их вождь выходил в народ.
Одно из самых скандальных заблуждений человечества состоит в том, что для него до сих пор остается непреложной французская фигура речи насчет свободы, равенства и братства, и даже мы исповедуем эти принципы самозабвенно, деятельно, как будто нам больше нечем себя занять.
В действительности никто не знает, почему республика лучше монархии, что такое свобода, чем братство по крови отличается от братства по оружию, и с какой такой стати в систему приоритетов культурного европейца затесалось еще и равенство – в сущности, такая же химера, как философский камень или загробный мир. Ведь ясно же: людей уравнивает одна смерть, что Лейбница, что Джека-потрошителя, что республиканца, что царедворца, и то не вполне, и даже равенства перед законом не может быть, не говоря уже о равенстве возможностей, поскольку пропасть народу никаких законов не признает.
И монархия нисколько не хуже республики хотя бы потому, что она исключает борьбу за власть. Правда, абсолютизм чреват жестокими интригами, противостоянием придворных партий, дворцовыми переворотами и еще опасен в том отношении, что наследник престола может оказаться сумасбродом, шизофреником, серийным убийцей, попросту дураком. Однако же все эти неудобства – ничто по сравнению с теми неизбежными безобразиями, которые вытекают из республиканского образа правления, какой бы материей ни был подбит режим: хоть буржуазно-демократическими ценностями, хоть мечтами про Китеж-град.
Это еще туда-сюда, когда республика существует сама по себе, а народ сам по себе, как в устоявшейся Европе, которая давно оправилась от проделок своих отцов-демократов вроде Кромвеля и Марата, резавших народонаселение почем зря; там у них нынче и голосовать-то никто не ходит, за исключением бездельников и пенсионеров, и редко кто знает, как звать-величать первое лицо государства, и парламентские бдения интересны узкому кругу лиц. То есть людям на дух эта самая демократия не нужна и они живут-поживают в свое удовольствие, а каково нам, бедолагам, сравнительно недавно освоившим понятие «избирательный бюллетень»? Ведь мы еще нетвердо отделяем добро от зла, случайного остолопа принимаем за спасителя отечества, а откровенного стяжателя за посредника между небом и землей, и при этом очень любим голосовать; ведь мы до такой степени неблагополучны, что у нас крысы младенцев едят по дошкольным учреждениям, и в наших условиях какая-нибудь мажоритарная система – это без малого излишество, чуть ли не баловство.
В том-то все и дело, что демократия только тогда по-настоящему власть народа, когда народ понимает, что почем, и ему на дух эта самая демократия не нужна. Слава Создателю, время лечит, и мы, конечно, тоже перестанем остро интересоваться, кто там сидит у нас в Кремле на хозяйстве, но пока то да се, будем держать в уме: демократия в России – это попущение Господне, а республика – не республика вовсе, а диктатура непросвещенного большинства.
Что касается братства, то это точно, что все люди братья при самых миниатюрных разночтениях в генетическом коде, будь ты хоть бушмен, хоть голландец, но вот вопрос, даже и не один: разве между братьями по крови не бывает недоразумений? разве у нас братья по оружию не разобрались в 1918 году по разные стороны баррикад? разве Каин не убил Авеля? – в Книге книг Библии написано, что убил. Стало быть, и братство – пустой звук, в лучшем случае невразумительное пожелание, непонятно зачем адресованное предбудущим временам.
Что касается свободы, то с ней у русского человека отношения тяжелые, даже и чересчур. Даром что рабство у нас отменили сравнительно недавно, и, несмотря на жестокие притеснения со стороны государства, которые практикуются на Руси со времен первых Рюриковичей, – поверить невозможно: мы, может быть, самый свободный народ на свете. Во всяком случае, нигде не родилось столько ересей, как в России (кстати заметить, родине терроризма), морали в нашей земле нет, есть одна нравственность, «закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло», то у русака царь-батюшка – свет в окошке, то Емельян Пугачев, и он в зависимости от настроения может пахать, а может и не пахать. Тем не менее прогрессивно настроенная молодежь и примкнувшие к ней дядьки, застрявшие в призывном возрасте, около трехсот лет сражались за демократические свободы, по-настоящему жизни не видели, претерпели неисчислимые муки, включая казнь через повешение, – а, спрашивается, зачем?
Выходит, затем, чтобы каждый дурак получил возможность во весь голос заявить о своем существовании, чтобы записной графоман мог свободно публиковать свои бредни на потеху демосу, уголовник – грабить труженика уже на положении работодателя, политик – морочить головы простакам. Ну зачем свобода слова настоящему писателю, вроде Михаила Афанасьевича Булгакова, который и при людоеде Сталине писал, как хотел, или тверскому земледельцу, который и помимо свободы слова в другой раз завернет такую инвективу, что уши вянут, зачем плотнику из Тамбова свобода союзов и демонстраций, если он вообще любит уединение, полжизни успешно демонстрировал свое отношение к начальству и тридцать лет не может наладить союза с родной женой?
Словом, свобода – это для слабых и порочных, а сильный человек всегда свободен, и ему дополнительные послабления ни к чему. Тем более что настоящая свобода – это не что иное, как неотъемлемое право каждого человека принять сторону добра – наперекор условностям, назло тиранам и времени вопреки.
Издавна считается, что «любовь и деньги правят миром», – это и так, но, с другой стороны, не так.
Деньги, с тех пор как их придумали финикийцы, точно страшная сила, фетиш и предмет вожделения для расслабленных и больных, но такое положение вещей – отнюдь не результат развития нашей цивилизации, а варварский пережиток и чистый срам. Это ли не позор для «человека разумного» на всю галактику Млечный Путь, чтобы жизнью миллиардов людей, судьбами народов и государств руководили бы радужные бумажки, похожие на конфетные фантики, которыми некогда баловалась российская детвора. Тем не менее всегда находились люди, вроде бы давно вышедшие из нежного возраста, хорошо образованные и далеко не дураки, которые всю свою бесценную жизнь посвятили накоплению этих самых радужных бумажек, как будто нет других увлекательных занятий и деньги решают все.
Кое-что деньги действительно решают; например, если вы непрезентабельны с виду, терпеть не можете мыть посуду, боитесь хулиганов, не переносите общественный транспорт, лучшую половину жизни прозябали в коммунальной квартире, вас не любят женщины и нет никаких талантов, выделяющих человека из ряда обыкновенного, то за деньги можно вопиюще элегантно одеться, нанять прислугу, обзавестись телохранителями, купить автомобиль ручной сборки, построить себе дворец из каррарского мрамора, завести гарем писаных красавиц, поджечь через подставных лиц храм Христа Спасителя и прославиться на весь мир.
Это, конечно, много, даже избыточно много, но: и при немереных деньгах друзей больше не бывает, слава выходит обыкновенно скандальная, прислуга ворует, автомобиль ручной сборки не заводится в силу московских зим, могут посадить, народ по соседству только и мечтает, как бы подпустить тебе «красного петуха», женщины все равно не любят, и гарем неизбежно формируется из б… Но главное, деньги – это такой крест, что тебе нет покоя ни днем, ни ночью и неукоснительно точит мысль: вот помрешь невзначай от пули наемного убийцы, и ничего-то после тебя не останется, кроме недвижимости и капитала, которые, как ни крути, с собой в могилу не заберешь.
Таким образом, не то чтобы деньги правят миром, а скорее люди, не совсем вышедшие из нежного возраста, для которых богатство – не инструмент, а компенсация за лишения, перенесенные в молодые годы, и месть матери-природе, не давшей ни таланта, ни красоты.
Что до любви, то и она не правит миром, если только это не взрослая любовь к людям, отечеству, родной культуре и Подателю жизни всему сущему на земле. Любовь же как страсть по отношению к представителю противоположного пола – это все же слишком непостоянно, чтобы править миром, дискретно, ограничено возрастными особенностями, нечто больно уж химическое по своей природе и напрямую зависящее от секреций предстательной железы. Наконец, такая любовь – это неэстетично, даже неприлично, потому что, во-первых, очень мокро, а во-вторых, нужно снимать штаны сначала с подруги, потом с себя.
Нормальный человек сравнительно узок, он что-то может, а чего-то не может, например, он может вывести общую теорию поля, но не может настрочить донос на соседа по этажу.
Кстати заметить, это заблуждение, будто все люди – люди, разве что они бывают добрые, злые и ни богу свечка, ни черту кочерга; в том-то и беда, что водятся между нами еще и некие странные существа, очень похожие на людей, но не люди, а то ли их какой вирус поразил в утробе матери, то ли послеродовое развитие пошло вкривь и вкось, то ли неосмотрительно воспитали на Гарри Потере – в результате эти гуманоиды выдались намного шире нормального человека и, кроме всего прочего, могут свободно изнасиловать и убить.
Похоже, с этой патологией человечеству не справиться никогда. Ведь уже и «Героическая симфония» написана, и радио давно изобрели, а в Москве жить так же страшно, как во времена набегов крымских татар, которые каждое лето являлись под стены Первопрестольной со стороны Каменного моста.
Причина нашей беспомощности перед гуманоидом в человеческом обличье заключается вот в чем: ведь мы-то люди; нами руководит родовая память, навык любви (по крайней мере, уважения) ко всему живому, предания о прекрасном, вычитанные из книжек, мы естественно законопослушны и аномально привержены понятиям о добре. А гуманоидом, в сущности, руководит глубокое поражение второй сигнальной системы, и, следовательно, нормальный человек заметно слабее зла.
Это удивительно, но со времен царя Хаммурапи люди практикуют один-единственный прием противостояния злодейству как общественному бедствию, как стихийной напасти – месть. Практика, понятно, сомнительная, если учесть, что тысячи положительных, серьезных людей сначала отлавливают гуманоида, потом судят этого сукина сына, который никаких законов не признает, сажают в тюрьму, надолго или не так чтобы надолго, в зависимости от характера преступления, а после выпускают на волю, сочтя, что они сделали очень важное дело по защите государства от внутреннего врага. На самом же деле общество, которое притворяется христианским, то есть не приемлющим насилие в ответ на насилие, просто-напросто отомстило злодею за преступление, попутно изобличив свою первобытную, варварскую сущность и вконец озлобив этого самого внутреннего врага.
По-видимому, настоящее противостояние гуманоиду может быть только медикаментозным; например, хорошо было бы мобилизовать лучшие умы современности да изобрести какую-нибудь вакцину, нейтрализующую злую волю, вроде противостолбнячной, и пользовать ею закоренелых преступников до полной адаптации оных к нашим понятиям о добре. На беду, лучшие умы современности заняты вопросами колонизации Марса и происхождением нуклеиновой кислоты.
Вопреки тому устоявшемуся мнению, что воспитание и образование тесно сопряжены, кажется, воспитание – это одна песня, а образование – совсем другая, как «Прощание славянки» и упражнения курского соловья. Ведь бывают же негодяи с двумя высшими образованиями и примерно порядочные люди, едва умеющие писать. Или еще такой нонсенс: не трудно научить ребенка ходить, но служебная собака его все равно догонит, должно обучить его членораздельной речи, но за иные слова можно и пострадать.
Впрочем, в другой раз случается так, что образование действительно способствует воспитанию, например, если выучить историю Третьего рейха, то даже в отношении просвещенных соседей захочется денно и нощно оставаться настороже. Но, с другой стороны, известно, что «во многие знания многая печали», а то услышишь от учителя астрономии весть о бесконечности Вселенной во времени и в пространстве, и сразу станет страшно и как-то противно жить. А какие, спрашивается, добродетели воспитывают в начинающем человеке теория малых чисел? закон Бойля – Мариотта? строение внутренних органов у членистоногих? грамматика португальского языка? Ну разве то самое пресловутое праздное любопытство, которое может простираться слишком уж далеко, вплоть до пункта «где деньги лежат?» или «как выйти замуж за богача?». Может быть, действительно, правы были наши далекие предки, когда утверждали: все, что нужно знать человеку, написано в евангелиях, – а есть ли пролив между Америкой и Евразией, нет ли такого пролива, этим, пусть его, занимается узкий специалист. И то сказать: что мы вообще помним в старости как люди, получившие широкое образование, кроме «не укради» и «не убий»?
Вот что странно: школы воспитания у нашего народа как-то не сложилось, хотя теоретики этого дела были, но зато нигде столько не мудровали над школой в собственном смысле слова, как в России, воссоединившейся с Европой, то есть за последние триста лет. И особенно большевики отличались на этом поприще: то у них вместо классов – группы коллективной ответственности, то вместо общеобразовательных школ – артиллерийские училища, то семилетка, то одиннадцатилетка, то совместное обучение, то раздельное, то платное, то бесплатное, то пятибалльная система, то сарматские уд и хор. Единственно до самой главной реформы не додумались эти басмачи – давным-давно нужно было поделить пятиклассников на «физиков» и «лириков» и учить детей лишь тому, к чему душа лежит, тем более что ребенку с математическими наклонностями совсем не обязательно знать разницу между анапестом и хореем, если только он побочно не метроман. Гармонично, всесторонне развитая молодежь – это, конечно, прекрасно, да время ее прошло; время ее было на исходе еще тогда, когда Барух Спиноза свои линзы полировал и атмосферное давление (как Паскаль, передвигавшийся вверх-вниз своим ходом) измеряли с помощью посошка. Ведь в те времена человечество накопило еще так мало знаний, что не трудно было получить энциклопедическое образование, а нынче ни один литературовед, из здравомыслящих и в годах, ни за что не нарисует бензольное кольцо, хоть ты его за это озолоти.
Что же до воспитания, то собственно воспитание – это такая область, где одна загадка налезает на другую, и ничего толком не разберешь. Например, непонятно, почему так случается, что из двух братьев-близнецов один вор-домушник, другой кандидат наук? откуда в процветающих слоях общества берутся сбрендившие и самоубийцы? с какой стати в монархически настроенных семьях вырастали революционеры, исповедовавшие террор? отчего почти у всех великих людей дети выходят придурки и сорванцы? Наконец, неясно, что такое вообще воспитание и управляем ли процесс превращения человека прямоходящего в человека по всем статьям или сила вещей пускает это дело на самотек?..
Вероятнее всего, что напрасны наши ухищрения, так как сила вещей, вероятнее всего, пускает это дело на самотек. Может быть, все воспитание только в том и заключается, чтобы не мешать расти и крепнуть тому, что в ребенке заложено от Бога и пресуществляется через материнское молоко. Ведь младенец прекрасен в ста случаях из ста, даже если он кусается, – он и собою хорош, и человеколюбив, и абсолютно нравственен, хотя не имеет понятия о морали и мокрые пеленки для него основное зло.
Сдается, что зародыш человечности после развивается в человеке как-то сам по себе, в силу случайно сложившихся обстоятельств: под влиянием чудесной музыки, сказок Пушкина, ласкового родительского слова, в результате общения с животными, из-за чувства физической чистоты. В свою очередь, начало бесчеловечности в человеке может заложить одна-единственная спонтанная оплеуха, а там води его по музеям да филармониям, не води, читай нотации, не читай, – вдруг за одним столом с тобой окажется озлобленный негодяй.
По-видимому, собственно родительское воспитание заканчивается тогда, когда заканчивается материнское молоко. В том-то и беда, оттого-то у нас беспримерно высока подростковая и вообще всяческая преступность, что приютов для младенцев в России немногим меньше, чем питейных заведений, что в родильных домах мамаши теперь оставляют ежегодно на сто тысяч новорожденных больше, и значительная часть населения нашей страны не нюхала материнского молока.
Темно будущее России, и в том смысле, что просвета не видно, и в том смысле, что это самое будущее затруднительно угадать.
Это прямо тайна, почему трудовой народ издревле, еще со времен Аристофана и Праксителя, кормит и поит своих художников (возьмем и это понятие широко). Ну что разнорабочему, положим, Джованни Боккаччо или Федор Достоевский, если он и читать-то не умеет, коли он по рукам и ногам опутан заботами о хлебе насущном и две тысячи лет коснеет в том заблуждении, что все эти фуги, натюрморты, мизансцены, батманы, сонеты и повести суть барские затеи, которыми от безделья тешится разная сволота…
Словом, это довольно странно, что тем не менее работник худо-бедно кормит художника, и конца этой традиции не видать. Стало быть, тут что-то не так, какая-то очередная трансцендентность просматривается в их отношениях, намекающая на Промысел, на участие Высших Сил. Ведь это по-своему чудо, deus ex mahina, что даже в наше сквалыжное время художества таки не отменили за ненадобностью, как гужевой транспорт, и писатель с живописцем еще как-то дышат, хотя бы и через раз.
Хочется думать, что общество догадывается, чует, шестым чувством доходит: без художественной культуры оно ущербно и не в состоянии полноценно существовать. Такая проницательность, конечно, умиляет, но в действительности дело обстоит куда серьезней: без художественной культуры, наработанной поколениями безумцев, которые молотка в руках не держали, общество вообще не может существовать.
Человек и завелся-то на Земле прежде всего как художник, именно что «по образу и подобию» Главного Художника, нагородившего умышленно прекрасные миры, и, едва поднявшись с четверенек, стал раскрашивать все, что под руку подвернется, строить капища, что-то такое наигрывать на дудочке и соединять в предания разные пронзительные слова. Как раз сонм художеств, от палочки, раскрашенной в «райские» цвета, до «Героической симфонии» – это, собственно, и есть человек, самая его суть, а не две руки, две ноги плюс бесшабашная голова.
Разумеется, хлеб растить надо, и хитроумные машины строить надо, но если из поколения в поколение только и делать, что плотно закусывать, полдня закручивать гайки, а полдня таращиться в телевизор, то деградация неизбежна и (благородная седина против бутылки пива) мы в конце концов непременно столкнемся с теми ужасающими результатами, которые уже получили или получим того гляди. Если дело и дальше так пойдет, то впереди у нас младенцы, страдающие алкоголизмом, необучаемые школьники, небоеспособное воинство, пораженное рахитом и слабоумием, вконец обленившиеся работники и, что самое страшное, – миллионы бездомных подростков, которые походя зарежут за кошелек.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента