Страница:
Пьецух Вячеслав
Сравнительные комментарии к пословицам русского народа
Вячеслав Пьецух
Сравнительные комментарии к пословицам русского народа
Смерть смертью, а крышу крой
Любопытно: отчего это в гуще народной сравнительно давно не складываются этические формулы, которые получили у нас название пословиц, отчего национальное самосознание точно истратилось и молчит? Ведь как датчанин Владимир Иванович Даль составил полный свод русских пословиц, так с тех пор, кажется, не прибавилось ни одной. Или народ поглупел? Или нам больше нечего сказать о жизни и о себе? Почему-то частушки по-прежнему сочиняют, культуре анекдота конца не видно, а пословица выродилась в дурацкую остроту и лозунг на злобу дня.
Это тем более странно, что жизнь, как говорится, идет вперед, и человек подвержен переменам, и моральные установки уже не те, но соборная мысль отчего-то не желает осваивать этот сдвиг. Может быть, дело в поголовном среднем образовании, поскольку курс родной литературы обнимает всю мудрость народную, от истины "Не имей сто рублей, а имей сто друзей" до истины "Смерть смертью, а крышу крой". Это когда у нас было по одному грамотею на село, человек испытывал острую потребность в этических формулах, в кодексе моральных норм на все случаи жизни - теперь не то. Теперь умничать не приходится, если из русской литературы известно, что вообще "Скучно на этом свете, господа" и "Красотою спасется мир".
А то напротив: пословицы потому больше не являются из гущи народной, что история прекратила движение свое и даже сдала назад. Тогда от соборной мысли отнюдь не следует ожидать новых этических формул, поскольку они и так оказываются в избытке, поскольку современный русак если остановится только на правиле "Не пойман - не вор", и то получится перебор. Между тем сильно похоже на то, что наша культура развивается по убывающей, ибо квалифицированный читатель постепенно вымирает, телевидение безнаказанно дебилизирует простака (все-таки между дебилом и простаком известная разница существует), властитель дум в России давно не поэт, а думец с Охотного ряда, и, в общем, дело идет к тому, что, как сто лет назад, русак перестанет понимать фразу, если в ней больше десяти слов.
В пословице, как правило, меньше десяти слов. Поэтому, загодя ужасаясь грядущим метаморфозам, стремишься вдолбить русскую пословицу в сознание предбудущих поколений, чтобы они прочно знали, что хорошо, что плохо, что можно, чего нельзя. В стране, где "Закон, что дышло, куда повернешь, туда и вышло", только на пословицу и приходится уповать.
С другой стороны, правнук должен соображать, какого он роду-племени, кто таков по своей духовной сути, - посему для него насущны не просто комментарии к пословицам русского народа (в качестве развернутого доказательства тому, что они непреложны как абсолют), а сравнительные комментарии, иначе не понять, кто ты в семье народов, камо грядеши и какая твоя судьба.
Возьмем, к примеру, пословицу "Смерть смертью, а крышу крой". Это не столько рекомендация, сколько укоренившееся убеждение: добрые люди живут интересами жизни до последнего издыхания, несмотря на то, что трагедия смерти вроде бы превращает в бессмыслицу всякий прижизненный интерес. Кажется, чего ради корячиться человеку в преклонные годы, если через сто лет в его доме будут жить незнакомые люди, через тысячу лет на месте родной деревни вырастет свечное производство, а через десять миллиардов лет Земля вообще перестанет существовать? Тем не менее он пишет романы, вовсю поддерживает плодородие колхозной пашни, кроет крыши и зачем-то воспитывает детей. Верно, в нем глубоко сидит родовое сознание на тот счет, что его временная жизнь есть насущная частица жизни вечной, неотъемлемое передаточное звено.
Ничего не скажешь - мысль благородная и мудрая, которая сделала бы честь любому племени на Земле. Впрочем, ее отзвуки есть у арабов, говоривших: "Жизнь кончается, работа - никогда", - а раньше всех к ней пришли древние римляне, во время оно сетовавшие на то, что искусство вечно, а жизнь до обидного коротка. Следовательно, соборное сознание у народов работает более или менее одинаково, разве что не так художественно, как у нас.
Но мы народ вообще художественный, мы и живем-то так, точно прозу пишем, а не живем. Вот редчайший случай: в последнее время родилась у нас пословица - "Утром выпил - весь день свободен"; ведь это целая повесть о русском человеке, который может действительно напиться с утра пораньше и который действительно свободен, как никто в мире, в чем, собственно, и беда.
Кто в море не бывал, тот богу не маливался
Наши - один из самых сумрачных, невеселых, сосредоточенных, словом, слишком поживших, что ли, народов в мире, потому, что мы горемычные и нам по воле Провидения досталось как никому. В отличие, скажем, от американцев, которые потому и дети, что они за двести лет своей куцей истории настоящей жизни не видали, что их забаловали геополитические условия, климат и англосаксонский бог. Или вот британцы: эти тоже пригрелись на своем острове, со времен Вильгельма Завоевателя чужого сапога не нюхали, после Кромвеля выстрела не слыхали, у них даже междоусобная резня называется войной Алой и Белой розы, словно парфюмерный какой-нибудь магазин. А ведь Кромвель - это когда у нас Миша Романов сидел на троне и все еще было сравнительно впереди.
Но и до Романовых наша история была густо замешана на крови. Царь Иван Грозный матушку Россию городами вырезал, поляки нам учинили государственную границу сразу за Можайском, крымчаки до того замучили, что царь Михаил в боярской Думе всё спрашивал про сакму.1 Это когда Паскаль разрабатывал начала кибернетики, Гюйгенс выдумывал часы, жил и творил Мольер.
Однако главная наша народная беда заключается в том, что частная жизнь у нас всегда переплетена с историческим процессом и почти всякая человеческая биография - это прямая история, а не жизнь. Вот у голландца, родившегося в 1910 году, только на веку и было истории, что немцы пришли, а потом ушли. У нашего же горемыки детство пало на две революции подряд, юность - на каторжную индустриализацию и зубодробительную коллективизацию, молодость - на десятилетние срока за здорово живешь, зрелость - на самую кровопролитную войну в истории человечества, старость - на "перестройку", то есть крушение веры и всех начал.
Даже если жизнь у русского человека образуется не слишком исторически, то она все равно почему-то складывается из бед. То тебя из комсомола исключат за мимолетную связь, то с работы выгонят за какую-нибудь ерунду, то в тюрьму посадят за мешок картошки, то изувечат под вечер пьяные пацаны. Или это у нас просто память такая отравленная, что про первый поцелуй не вспомнить, но зато отлично помнится про тюрьму...
Одним словом, "Кто в море не бывал, тот Богу не маливался", то есть кто в России не живал, тот жизни не видал. У народов, которые мореходны, есть похожие пословицы, но смысл, конечно, уже не тот.
Бодливой корове бог рог не дает
Несмотря на то что у разных народов разные бывают свычаи и обычаи, понятие о добре и зле, по сути дела, разнится мало, и даже у готтентотов есть пословица "В здоровом теле здоровый дух". Это нам говорит о том, что и нравственный закон для всех народов един и источник его один. Как же, скажите на милость, Бога нет, "а всё одна химия", если готтентот и бельгиец, которые совсем недавно узнали о существовании друг друга, исстари исповедуют одни и те же правила - "не укради" и "не убий"... Разумеется, человеческие сообщества развиваются примерно одним путем, и оттого у них приблизительно одинаковые понятия, но, может быть, как раз одинаковые понятия обрекают их развиваться одним путем.
Тем не менее существуют такие этические и бытийные формулы, которые намекают на единичность, которым трудно подыскать пару в других человеческих языках. В этом ряду китайская пословица "Даже у императора бывают бедные родственники", латинская - "Деньги не пахнут" и наша - про бодливую корову, то есть про злонамеренность, которую Провидение лишило возможности вершить зло.
Трудно сказать наверняка, но, кажется, русский народ улавливает через эту пословицу некую закономерность, известный план. Именно: он угадывает, что зло на земле только допускается, причем по необходимости - как яд в лекарственном препарате, присадка к сплаву и реагент. А в свободном виде зла вовсе не существует, и это, в свою очередь, нам говорит о том, что общий замысел благ, высокомудр и имеет цель.
То есть какой прискорбный факт из жизни или истории ни возьми, обязательно окажется, что зло здесь выступает, как присадка и реагент. Скажем, от тебя жена ушла, и сразу ты либо оценил великий дар личной свободы, либо наконец понял, что нашему брату без их сестры положительно не житье. Скажем, в 1922 году у нас к власти пришел людоед Сталин, натворил бед, и сразу человечеству стало ясно, что социализм неизбежно перетекает в тиранию и покуда в этом направлении ходу нет. Наконец, такое зловредное открытие, как атомная реакция, дало дополнительный источник энергии и положило конец мировым войнам, которые принес страшный ХХ век.
Вместе с тем не было такого негодяя исторического масштаба, который злодействовал бы долго, безнаказанно, непоправимо и как бы на ветер, зря. Бог даже Адольфу Гитлеру по-настоящему не дал рог, поскольку фюрер за малограмотностью закрыл исследование в области атомной реакции, умудрился восстановить против себя весь мир, потерпел иррациональное поражение от России, умер позорной смертью в подземелье, помимо воли привел Европу к долгому-предолгому миру и злодействовал только двенадцать лет...
Впрочем, зло в свободном виде все-таки существует. Это ли не оно землетрясения, наводнения, моровые поветрия, дураки? Но русский народ, находчивая бестия, и тут, прибрав соответствующую бытийную формулу, говорит: "На то и щука в море, чтобы карась не дремал".
Страшен сон, да милостив бог
Счастливое существо - материалист, потому что нет такой кромешной тайны, которую он был бы не в состоянии разъяснить. Вдруг пол-Сибири, спившейся и оборванной, затопило в половодье - круговорот воды в природе; железную дорогу средь бела дня украли - обострение классовой борьбы; жена к другому ушла - это по Оуэну и Фурье. Материалист единственно не в состоянии объяснить, почему всё к лучшему в этом лучшем из миров, как приметил еще Вольтер. Между тем это и на бытовом уровне видно: с одной стороны, от тебя жена ушла, а с другой стороны, ты вдруг записал глубоко лирические стихи.
Особенно контрастно сей феномен проявляется на общественно-историческом уровне, и это, действительно, кромешная тайна: откуда берется такая сила, которая перемалывает количество зла в качество прогресса, причем повсеместно, неукоснительно и всегда? Еще более загадочно, что эта сила отзывается Провидением и вместе с тем представляет собой закон.
И ведь точно: не было в истории человечества такого драматического, тем паче трагического происшествия, которое по прошествии времени дало бы строго отрицательный результат. Вандалы разорили прекрасный Рим, и кончилась эпоха государств-паразитов, существовавших плагиатом, разбоем да грабежом. Последняя мировая война потому и стала скорее всего последней, что ужасней ее в человеческой истории не было ничего.
Или возьмем наш коммунистический эксперимент, доказавший, что точно не бывает такого худа, которое не предусматривало бы добра. Во-первых, вооружившись нашим горьким опытом, человечество пришло к выводу, что классовый мир продуктивнее доброй ссоры, и оттого-то советский инженер оказался беднее парижского босяка. Во-вторых, стало ясно, что общественного благоденствия нельзя достичь искусственными средствами, - недаром французы еще когда говорили: "Только торная дорога ведет человека к счастью". В-третьих, страшный сон от 25 октября 1917 года продлился немногим дольше, чем просуществовала империя Александра Македонского, и, как это ни поразительно, развеялся сам собой.
Понятное дело, миллионам безвинных жертв оттого не легче, что из их костей в конце концов получается питательная мука. Но тут уж ничего не поделаешь - таковы Проведение и закон. Хотя в другой раз подумаешь: а что смерть? Наживешься до изнеможения среди этих остолопов, нахлебаешься горя на ровном месте и придешь к заключению: да это освобождение, а не смерть...
И в противоположном временном направлении страшные сны точно сменит благая явь. Например, человечество, неуклонно деградирующее в результате научно-технического прогресса, обязательно придет к той критической точке, за которой ему придется возвратиться к Шекспиру, к Паскалю, к "Увы, зачем она блистала / Минутной, нежной красотой..." Если, конечно, Бог есть. А это скорей всего так.
Бедность не порок
Это у нас будет тот редкий случай, когда вызывает сомнение этическая истина, заключенная в пословице, когда нужно критически подойти к опыту праотцов. То есть в иных обстоятельствах бедность как раз порок. Например, в русском случае она именно что порок.
Эскимосу, затерявшемуся во льдах, быть бедным не стыдно, и с тибетца, которому вообще ничего не нужно, взятки гладки, и дикому амазонцу его необеспеченность не в укор. Но что сказать о русском человеке, который тысячу лет сиднем сидит на сокровищах и при этом умудряется бедовать?.. Под ним самые тучные в мире черноземы, которые в войну немцы эшелонами вывозили, полная таблица химических элементов, неисчислимые водные богатства, бескрайние пастбища и леса, а он питается черт-те чем, ходит оборванцем и живет без малого в шалаше...
Видимо, мы оттого и бедны, что чрезмерно богаты, ибо нет более беспутного существа, чем приживал у Бога, он же посредник, ростовщик, наследник несметного состояния и рантье. У нас потому и вопрос о земле всегда стоял превратно, что земли было невпроворот. С самого Степана Тимофеевича Разина революционная мысль взяла курс на экстенсивное земледелие, на расширение посевных площадей, чтобы крестьянин не забивал себе голову разными агротехническими приемами, удобрениями, сеялками-веялками и прочей англизированной чепухой. И ведь сколько судеб было исковеркано, сколько народу пошло на виселицу, в сущности, за ничтожную производительность сельскохозяйственного труда! В конце концов сбылась вековая мечта русского крестьянина - дали ему в семнадцатом году землю. И что же: по-прежнему на полях "От колоса до колоса не слыхать бабьего голоса", 94 процента от общего числа земледельцев существуют сравнительно без штанов. Этого и следовало ожидать от крестьянства, которое главным образом отслеживает труды Бога: как Он организует микроорганизмы, совершает фотосинтез, задействует генотип и в результате получает растение из зерна.
Между тем шесть гектаров земли, которые приходились на тягло в добольшевистской России, могли не только обеспечить пропитание крестьянской семье, но и товарный продукт, из коего логически вытекает благосостояние общеевропейского образца. Но, как известно, в России логика не работает, равно как и механизмы, инстинкт самосохранения, государственный аппарат. Поэтому и при царе Горохе наши собирали впятеро меньше хлеба, чем немцы, и теперь, если Бог даст пятнадцать центнеров зерновых с гектара, то колхозник уже зарится на медаль.
А то возьмем промышленный сектор: в Эмиратах школьники стипендию получают, труженики нефтедобывающей Тюменской области частью живут в балках2 ; американский рабочий зарабатывает тринадцать долларов в час, нашему не на что отметить воскресный день. Впрочем, тут уже не вина нашего соотечественника, а беда. Ни при каком режиме он не может дождаться, чтобы государство существовало за счет мозгов государственных служащих, а не за счет обмана и грабежа.
Словом, так сразу и не решишь: бедность - это порок, вина, беда или призвание и судьба? Финны говорят: "Можно быть бедным, но не беспомощным", французы: "Бедность - мать искусств", китайцы: "Лучше быть живым бедняком, чем мертвым императором", мы, в свою очередь, настаиваем, что бедность по крайности не порок. Наверное, и правда, не порок, а диагноз и приговор.
Гусь свинье не товарищ
Сразу после Октябрьского переворота семнадцатого года, когда валом повалили многие грозные и чудные перемены, в частности, было запрещено обращение "господин". Хотя это слово давно потеряло свое первобытное значение и господами в России величали даже городовых, новые власти повелели народу в общих случаях употреблять обращение "товарищ", в зловещих случаях - "гражданин". С "товарищем" вышло недоразумение; во-первых, это понятие узко корпоративное и коммерческое, обозначавшее купца, который торгует тем же товаром, что и ты, скажем, дворянской водкой по пяти гривен за полуштоф; во-вторых, в женском роде "товарищу" соответствует "товарка", и поэтому "товарищ Сидорова" - это такая же лингвистическая нелепость, как кормилица Иванов.
Следовательно, никакой тебе не товарищ товарка Сидорова, по той коренной причине, что ты торгуешь словом, образом, мыслишкой, а она с восемнадцатого года пишет на соседей доносы, лазит по карманам в гардеробной и в каждом очкарике видит классового врага. Но с точки зрения Сидоровой - все товарищи, потому что для нее в этом слове заключена идея всеобщего равенства, которое так драгоценно в глазах неудачников, неучей, всякого рода обломовых, бесталанных карьеристов и недотеп.
Однако природу не обманешь (китайцы говорят: "Небо не проведешь"). Оттого-то обращение "товарищ" у нас только в официальных бумагах прижилось, а в живом человеческом общении так и не прижилось. В конце концов пошла мода окликать друг друга по половому признаку, как то: "Вы, женщина, тут не стояли", "Скажите, мужчина, который час".
Это уже нам природа мстит, это нам такой декаданс за то, что мы не понимаем простых вещей. Именно: нет, никогда не было и не будет равенства меж людьми, потому что оно противоестественно, как два одинаковых отпечатка большого пальца, потому что если бы все писатели писали на манер Алексея Кассирова, у нас была бы не великая литература, а кабаре. Ну нельзя самосильно внести коррективу в третий закон Ньютона, и посему делец богатеет, а разнорабочий перебивается с хлеба на квас, политик чудит, солдат убивает, писатель пишет, пьяница спивается, а воры подкарауливают и крадут. Разумеется, это малосимпатично, когда один русачок отдыхает на Ривьере, а другой - в камере предварительного заключения, но что особенно симпатичного в третьем законе Ньютона или в галактике Магелланово Облако?
Всё дело, конечно же, в простаке: его слишком легко убедить, что стоит взять штурмом Зимний дворец - и сразу настанет полное и всеобщее равенство, как завещал немецкий Иисус Навин. Хотя в результате этого мероприятия только та и случится метаморфоза, что вместо прежних господ новые господа сядут на голову простаку. В действительности же равенство существует единственно между однозначными величинами, например, между пехотным капитаном и артиллерийским капитаном или между Лейбницем и Ломоносовым, но при том непременном условии, что крестьянский мальчик в один прекрасный день присоседится к рыбному обозу - и полный вперед в Москву. Следовательно, то, что опрометчиво называется равенством, это вот когда в условиях кастового общества крестьянский мальчик может стать профессором всех наук. Правда, для этого надо родиться Ломоносовым, хотя бы и в крестьянской курной избе.
То-то и оно, что я есть то, что я есть, что "рожденный ползать летать не может", что огромному большинству людей даже и не требуются равные права на полноценное образование и разбирательство по суду. Но если русский делопроизводитель претендует на равенство с академиком Павловым, то он либо "товарищ", либо клинический идиот.
Впрочем, не мы одни суть любители этих фикций. Вот у англичан есть пословица: "Когда Адам пахал, а Ева ткала, кто же был джентльменом?" Как кто?! Понятное дело - Бог.
Свой своему поневоле брат
А все-таки хорошее слово - "товарищ", теплое, союзное, намекающее даже и на родство. По-своему жаль, что оно ушло из нашего оборота, особенно в связи с тем, что замены ему настоящей нет. Господа? Но какие мы, в сущности, господа?.. Мы подневольные труженики, бедняки, едва ли не презираемые всеми государственными институциями, от начальника жилищно-эксплуатационной конторы до министерства ужасных дел.
Прежде еще существовали "барышня", "сударь", "кавалер", "милостивый государь", но теперь это слова-покойники, к которым возврата нет.
Так кто же мы теперь друг другу терминологически, если оставить в покое "товарищей" и "господ"? Ведь мы все свои, говоря по-русски, и даже сверх всякой меры, ибо у нас всесословна любовь к сорокоградусной и витанию в облаках. Правда, в России "Кто любит попа, а кто попову дочку", "У кого щи жидкие, у кого жемчуг мелкий", но, с другой стороны, нас почти кровно роднят прекрасный язык и прекрасная литература, которые в российских пределах материальны, как паровоз.
У Михаила Михайловича Пришвина есть ответ на вопрос, кем мы приходимся друг другу по форме и существу. Повстречал он как-то служивого, возвращавшегося с фронта, и говорит:
- Ты за что воевал, солдат?
- За родину.
- А что есть твоя родина?
- Это, - говорит солдат, - такая земля, где всякий встречный старичок - отец, а всякая встречная старушка - мать.
Грех воровать, да нельзя миновать
Ничего похожего на эту нашу пословицу в прочих языцех нет. Ну да ведь Россия такая оригинальная страна, что в ней всё единственно и самобытно, как междометие "ё-моё". Это, наверное, оттого, что враждебные силы во время оно отрезали нас от источников европейской цивилизации и мы шестьсот лет варились в своем соку. И как-то так сложилось само собой, что у нас воровать зазорно, но можно, хотя свободно можно не воровать.
Впрочем, России как хозяйственному организму такой дуализм не опасен, поскольку она сказочно богата, то есть настолько, что ее полторы тысячи лет растаскивают кусочники и никак не могут растаскать до логического конца. Интересно, что интенсивность этого процесса зависит не от развития национального характера и характера государственной власти, а неведомо от чего. Так, при добродушном Алексее Михайловиче казнокрадствовали куда меньше, чем при тиране Петре Великом, при людоедах-большевиках только приворовывали, и совсем распоясался народ в эпоху гражданских прав.
Но то редкое постоянство, с которым русский народ увлекается стяжательством, можно доходчиво объяснить. Просто-напросто так исторически сложилось, что, живучи в России, трудно не воровать. Как, например, не срубить пару берез в барском лесу, если барин им владеет на том основании, что его прапрадед угодил государыне как ходок?..
Главное дело - хозяйство нашей страны исстари держится на том, что работнику платят то крохи, то ничего. Во всем мире стоимость товара включает в себя до 40 процентов затрат на оплату человеческого труда, а у нас - 3-4 процента, и это еще считается сравнительно благодать. По-настоящему у нас даже председатель Совета министров должен красть напропалую, потому что он за месяц зарабатывает столько, сколько американский полицейский за трудодень.
Теперь плюсуем сюда древние коммунистические убеждения русского народа, который и при крепостном право настырно стоял на том, что земля Божья, забор ничей. В результате мы получаем отношение ко всякой собственности, будь то частная, коллективная или социалистическая, как к объекту, который плохо лежит, даже если его положили относительно хорошо. И прибрать этот объект к рукам - законное дело, что-то вроде тринадцатой зарплаты или премии за беду.
То есть воровать - конечно, грех, но вот что нужно принять в расчет: переведи романо-германца на положение нашего колхозника, и он за неделю растащит помещение сельсовета на кирпичи. Следовательно, мы хотя и виноваты, но перед Богом за нашу вину будут отвечать владыки России, от Владимира Мономаха до преемников Ильича. Как же иначе, если они показали себя неспособными поддерживать национальную государственность помимо того, чтобы русак существовал на одном хлебе и без штанов.
Кто прямо ездит, дома не ночует
Иная пословица больше наука, чем, например, марксизм-ленинизм, которым нас давили семьдесят с лишним лет. Так вот, если бы Ульянов-Ленин знал пословицу про тех, кто прямо ездит, он точно внес бы крутую коррективу в свою науку о мятежах.
Или он вовсе от нее отказался бы, поскольку и дураку понятно, что хирургические операции на истории могут дать или сравнительно губительный, или глубоко губительный результат. А Ульянов-Ленин был кто угодно, но не дурак.
И даже он, наверное, пошел бы дальше, то есть вывел бы теорию про то, что по-настоящему коммунист - это оголтелый капиталист. При этом он, видимо, упомянул бы, что коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память всего лишь одной, но богатой мыслью: если коммунистическое общественное устройство когда-нибудь действительно утвердится на земле, то как следствие эволюции общества и человека, а не вооруженного восстания в центре и на местах. Потому что это не коммунизм утопия, а человек - сволочь.
В результате же хирургической операции на истории непременно должны были явиться те уродства, которые, например, бывают при удалении мозжечка. Именно: внутрипартийная резня, пайка вместо заработной платы, неофеодализм в деревне, беззаконие, террор, наконец искусственная экономика, из которой логически вытекают бедность и дефицит. И даже при самом благоприятном развитии событий иные показатели были бы напрочь исключены хотя бы потому, что у нас отсутствуют политическая культура, бытовая культура и культура промышленного труда. Писатель Эртель еще задолго до 1917 года открыл: "Не думаешь ли ты, - писал он приятелю, - что социализм может быть только у того народа, где дороги обсажены вишнями и вишни бывают целы?"
Сравнительные комментарии к пословицам русского народа
Смерть смертью, а крышу крой
Любопытно: отчего это в гуще народной сравнительно давно не складываются этические формулы, которые получили у нас название пословиц, отчего национальное самосознание точно истратилось и молчит? Ведь как датчанин Владимир Иванович Даль составил полный свод русских пословиц, так с тех пор, кажется, не прибавилось ни одной. Или народ поглупел? Или нам больше нечего сказать о жизни и о себе? Почему-то частушки по-прежнему сочиняют, культуре анекдота конца не видно, а пословица выродилась в дурацкую остроту и лозунг на злобу дня.
Это тем более странно, что жизнь, как говорится, идет вперед, и человек подвержен переменам, и моральные установки уже не те, но соборная мысль отчего-то не желает осваивать этот сдвиг. Может быть, дело в поголовном среднем образовании, поскольку курс родной литературы обнимает всю мудрость народную, от истины "Не имей сто рублей, а имей сто друзей" до истины "Смерть смертью, а крышу крой". Это когда у нас было по одному грамотею на село, человек испытывал острую потребность в этических формулах, в кодексе моральных норм на все случаи жизни - теперь не то. Теперь умничать не приходится, если из русской литературы известно, что вообще "Скучно на этом свете, господа" и "Красотою спасется мир".
А то напротив: пословицы потому больше не являются из гущи народной, что история прекратила движение свое и даже сдала назад. Тогда от соборной мысли отнюдь не следует ожидать новых этических формул, поскольку они и так оказываются в избытке, поскольку современный русак если остановится только на правиле "Не пойман - не вор", и то получится перебор. Между тем сильно похоже на то, что наша культура развивается по убывающей, ибо квалифицированный читатель постепенно вымирает, телевидение безнаказанно дебилизирует простака (все-таки между дебилом и простаком известная разница существует), властитель дум в России давно не поэт, а думец с Охотного ряда, и, в общем, дело идет к тому, что, как сто лет назад, русак перестанет понимать фразу, если в ней больше десяти слов.
В пословице, как правило, меньше десяти слов. Поэтому, загодя ужасаясь грядущим метаморфозам, стремишься вдолбить русскую пословицу в сознание предбудущих поколений, чтобы они прочно знали, что хорошо, что плохо, что можно, чего нельзя. В стране, где "Закон, что дышло, куда повернешь, туда и вышло", только на пословицу и приходится уповать.
С другой стороны, правнук должен соображать, какого он роду-племени, кто таков по своей духовной сути, - посему для него насущны не просто комментарии к пословицам русского народа (в качестве развернутого доказательства тому, что они непреложны как абсолют), а сравнительные комментарии, иначе не понять, кто ты в семье народов, камо грядеши и какая твоя судьба.
Возьмем, к примеру, пословицу "Смерть смертью, а крышу крой". Это не столько рекомендация, сколько укоренившееся убеждение: добрые люди живут интересами жизни до последнего издыхания, несмотря на то, что трагедия смерти вроде бы превращает в бессмыслицу всякий прижизненный интерес. Кажется, чего ради корячиться человеку в преклонные годы, если через сто лет в его доме будут жить незнакомые люди, через тысячу лет на месте родной деревни вырастет свечное производство, а через десять миллиардов лет Земля вообще перестанет существовать? Тем не менее он пишет романы, вовсю поддерживает плодородие колхозной пашни, кроет крыши и зачем-то воспитывает детей. Верно, в нем глубоко сидит родовое сознание на тот счет, что его временная жизнь есть насущная частица жизни вечной, неотъемлемое передаточное звено.
Ничего не скажешь - мысль благородная и мудрая, которая сделала бы честь любому племени на Земле. Впрочем, ее отзвуки есть у арабов, говоривших: "Жизнь кончается, работа - никогда", - а раньше всех к ней пришли древние римляне, во время оно сетовавшие на то, что искусство вечно, а жизнь до обидного коротка. Следовательно, соборное сознание у народов работает более или менее одинаково, разве что не так художественно, как у нас.
Но мы народ вообще художественный, мы и живем-то так, точно прозу пишем, а не живем. Вот редчайший случай: в последнее время родилась у нас пословица - "Утром выпил - весь день свободен"; ведь это целая повесть о русском человеке, который может действительно напиться с утра пораньше и который действительно свободен, как никто в мире, в чем, собственно, и беда.
Кто в море не бывал, тот богу не маливался
Наши - один из самых сумрачных, невеселых, сосредоточенных, словом, слишком поживших, что ли, народов в мире, потому, что мы горемычные и нам по воле Провидения досталось как никому. В отличие, скажем, от американцев, которые потому и дети, что они за двести лет своей куцей истории настоящей жизни не видали, что их забаловали геополитические условия, климат и англосаксонский бог. Или вот британцы: эти тоже пригрелись на своем острове, со времен Вильгельма Завоевателя чужого сапога не нюхали, после Кромвеля выстрела не слыхали, у них даже междоусобная резня называется войной Алой и Белой розы, словно парфюмерный какой-нибудь магазин. А ведь Кромвель - это когда у нас Миша Романов сидел на троне и все еще было сравнительно впереди.
Но и до Романовых наша история была густо замешана на крови. Царь Иван Грозный матушку Россию городами вырезал, поляки нам учинили государственную границу сразу за Можайском, крымчаки до того замучили, что царь Михаил в боярской Думе всё спрашивал про сакму.1 Это когда Паскаль разрабатывал начала кибернетики, Гюйгенс выдумывал часы, жил и творил Мольер.
Однако главная наша народная беда заключается в том, что частная жизнь у нас всегда переплетена с историческим процессом и почти всякая человеческая биография - это прямая история, а не жизнь. Вот у голландца, родившегося в 1910 году, только на веку и было истории, что немцы пришли, а потом ушли. У нашего же горемыки детство пало на две революции подряд, юность - на каторжную индустриализацию и зубодробительную коллективизацию, молодость - на десятилетние срока за здорово живешь, зрелость - на самую кровопролитную войну в истории человечества, старость - на "перестройку", то есть крушение веры и всех начал.
Даже если жизнь у русского человека образуется не слишком исторически, то она все равно почему-то складывается из бед. То тебя из комсомола исключат за мимолетную связь, то с работы выгонят за какую-нибудь ерунду, то в тюрьму посадят за мешок картошки, то изувечат под вечер пьяные пацаны. Или это у нас просто память такая отравленная, что про первый поцелуй не вспомнить, но зато отлично помнится про тюрьму...
Одним словом, "Кто в море не бывал, тот Богу не маливался", то есть кто в России не живал, тот жизни не видал. У народов, которые мореходны, есть похожие пословицы, но смысл, конечно, уже не тот.
Бодливой корове бог рог не дает
Несмотря на то что у разных народов разные бывают свычаи и обычаи, понятие о добре и зле, по сути дела, разнится мало, и даже у готтентотов есть пословица "В здоровом теле здоровый дух". Это нам говорит о том, что и нравственный закон для всех народов един и источник его один. Как же, скажите на милость, Бога нет, "а всё одна химия", если готтентот и бельгиец, которые совсем недавно узнали о существовании друг друга, исстари исповедуют одни и те же правила - "не укради" и "не убий"... Разумеется, человеческие сообщества развиваются примерно одним путем, и оттого у них приблизительно одинаковые понятия, но, может быть, как раз одинаковые понятия обрекают их развиваться одним путем.
Тем не менее существуют такие этические и бытийные формулы, которые намекают на единичность, которым трудно подыскать пару в других человеческих языках. В этом ряду китайская пословица "Даже у императора бывают бедные родственники", латинская - "Деньги не пахнут" и наша - про бодливую корову, то есть про злонамеренность, которую Провидение лишило возможности вершить зло.
Трудно сказать наверняка, но, кажется, русский народ улавливает через эту пословицу некую закономерность, известный план. Именно: он угадывает, что зло на земле только допускается, причем по необходимости - как яд в лекарственном препарате, присадка к сплаву и реагент. А в свободном виде зла вовсе не существует, и это, в свою очередь, нам говорит о том, что общий замысел благ, высокомудр и имеет цель.
То есть какой прискорбный факт из жизни или истории ни возьми, обязательно окажется, что зло здесь выступает, как присадка и реагент. Скажем, от тебя жена ушла, и сразу ты либо оценил великий дар личной свободы, либо наконец понял, что нашему брату без их сестры положительно не житье. Скажем, в 1922 году у нас к власти пришел людоед Сталин, натворил бед, и сразу человечеству стало ясно, что социализм неизбежно перетекает в тиранию и покуда в этом направлении ходу нет. Наконец, такое зловредное открытие, как атомная реакция, дало дополнительный источник энергии и положило конец мировым войнам, которые принес страшный ХХ век.
Вместе с тем не было такого негодяя исторического масштаба, который злодействовал бы долго, безнаказанно, непоправимо и как бы на ветер, зря. Бог даже Адольфу Гитлеру по-настоящему не дал рог, поскольку фюрер за малограмотностью закрыл исследование в области атомной реакции, умудрился восстановить против себя весь мир, потерпел иррациональное поражение от России, умер позорной смертью в подземелье, помимо воли привел Европу к долгому-предолгому миру и злодействовал только двенадцать лет...
Впрочем, зло в свободном виде все-таки существует. Это ли не оно землетрясения, наводнения, моровые поветрия, дураки? Но русский народ, находчивая бестия, и тут, прибрав соответствующую бытийную формулу, говорит: "На то и щука в море, чтобы карась не дремал".
Страшен сон, да милостив бог
Счастливое существо - материалист, потому что нет такой кромешной тайны, которую он был бы не в состоянии разъяснить. Вдруг пол-Сибири, спившейся и оборванной, затопило в половодье - круговорот воды в природе; железную дорогу средь бела дня украли - обострение классовой борьбы; жена к другому ушла - это по Оуэну и Фурье. Материалист единственно не в состоянии объяснить, почему всё к лучшему в этом лучшем из миров, как приметил еще Вольтер. Между тем это и на бытовом уровне видно: с одной стороны, от тебя жена ушла, а с другой стороны, ты вдруг записал глубоко лирические стихи.
Особенно контрастно сей феномен проявляется на общественно-историческом уровне, и это, действительно, кромешная тайна: откуда берется такая сила, которая перемалывает количество зла в качество прогресса, причем повсеместно, неукоснительно и всегда? Еще более загадочно, что эта сила отзывается Провидением и вместе с тем представляет собой закон.
И ведь точно: не было в истории человечества такого драматического, тем паче трагического происшествия, которое по прошествии времени дало бы строго отрицательный результат. Вандалы разорили прекрасный Рим, и кончилась эпоха государств-паразитов, существовавших плагиатом, разбоем да грабежом. Последняя мировая война потому и стала скорее всего последней, что ужасней ее в человеческой истории не было ничего.
Или возьмем наш коммунистический эксперимент, доказавший, что точно не бывает такого худа, которое не предусматривало бы добра. Во-первых, вооружившись нашим горьким опытом, человечество пришло к выводу, что классовый мир продуктивнее доброй ссоры, и оттого-то советский инженер оказался беднее парижского босяка. Во-вторых, стало ясно, что общественного благоденствия нельзя достичь искусственными средствами, - недаром французы еще когда говорили: "Только торная дорога ведет человека к счастью". В-третьих, страшный сон от 25 октября 1917 года продлился немногим дольше, чем просуществовала империя Александра Македонского, и, как это ни поразительно, развеялся сам собой.
Понятное дело, миллионам безвинных жертв оттого не легче, что из их костей в конце концов получается питательная мука. Но тут уж ничего не поделаешь - таковы Проведение и закон. Хотя в другой раз подумаешь: а что смерть? Наживешься до изнеможения среди этих остолопов, нахлебаешься горя на ровном месте и придешь к заключению: да это освобождение, а не смерть...
И в противоположном временном направлении страшные сны точно сменит благая явь. Например, человечество, неуклонно деградирующее в результате научно-технического прогресса, обязательно придет к той критической точке, за которой ему придется возвратиться к Шекспиру, к Паскалю, к "Увы, зачем она блистала / Минутной, нежной красотой..." Если, конечно, Бог есть. А это скорей всего так.
Бедность не порок
Это у нас будет тот редкий случай, когда вызывает сомнение этическая истина, заключенная в пословице, когда нужно критически подойти к опыту праотцов. То есть в иных обстоятельствах бедность как раз порок. Например, в русском случае она именно что порок.
Эскимосу, затерявшемуся во льдах, быть бедным не стыдно, и с тибетца, которому вообще ничего не нужно, взятки гладки, и дикому амазонцу его необеспеченность не в укор. Но что сказать о русском человеке, который тысячу лет сиднем сидит на сокровищах и при этом умудряется бедовать?.. Под ним самые тучные в мире черноземы, которые в войну немцы эшелонами вывозили, полная таблица химических элементов, неисчислимые водные богатства, бескрайние пастбища и леса, а он питается черт-те чем, ходит оборванцем и живет без малого в шалаше...
Видимо, мы оттого и бедны, что чрезмерно богаты, ибо нет более беспутного существа, чем приживал у Бога, он же посредник, ростовщик, наследник несметного состояния и рантье. У нас потому и вопрос о земле всегда стоял превратно, что земли было невпроворот. С самого Степана Тимофеевича Разина революционная мысль взяла курс на экстенсивное земледелие, на расширение посевных площадей, чтобы крестьянин не забивал себе голову разными агротехническими приемами, удобрениями, сеялками-веялками и прочей англизированной чепухой. И ведь сколько судеб было исковеркано, сколько народу пошло на виселицу, в сущности, за ничтожную производительность сельскохозяйственного труда! В конце концов сбылась вековая мечта русского крестьянина - дали ему в семнадцатом году землю. И что же: по-прежнему на полях "От колоса до колоса не слыхать бабьего голоса", 94 процента от общего числа земледельцев существуют сравнительно без штанов. Этого и следовало ожидать от крестьянства, которое главным образом отслеживает труды Бога: как Он организует микроорганизмы, совершает фотосинтез, задействует генотип и в результате получает растение из зерна.
Между тем шесть гектаров земли, которые приходились на тягло в добольшевистской России, могли не только обеспечить пропитание крестьянской семье, но и товарный продукт, из коего логически вытекает благосостояние общеевропейского образца. Но, как известно, в России логика не работает, равно как и механизмы, инстинкт самосохранения, государственный аппарат. Поэтому и при царе Горохе наши собирали впятеро меньше хлеба, чем немцы, и теперь, если Бог даст пятнадцать центнеров зерновых с гектара, то колхозник уже зарится на медаль.
А то возьмем промышленный сектор: в Эмиратах школьники стипендию получают, труженики нефтедобывающей Тюменской области частью живут в балках2 ; американский рабочий зарабатывает тринадцать долларов в час, нашему не на что отметить воскресный день. Впрочем, тут уже не вина нашего соотечественника, а беда. Ни при каком режиме он не может дождаться, чтобы государство существовало за счет мозгов государственных служащих, а не за счет обмана и грабежа.
Словом, так сразу и не решишь: бедность - это порок, вина, беда или призвание и судьба? Финны говорят: "Можно быть бедным, но не беспомощным", французы: "Бедность - мать искусств", китайцы: "Лучше быть живым бедняком, чем мертвым императором", мы, в свою очередь, настаиваем, что бедность по крайности не порок. Наверное, и правда, не порок, а диагноз и приговор.
Гусь свинье не товарищ
Сразу после Октябрьского переворота семнадцатого года, когда валом повалили многие грозные и чудные перемены, в частности, было запрещено обращение "господин". Хотя это слово давно потеряло свое первобытное значение и господами в России величали даже городовых, новые власти повелели народу в общих случаях употреблять обращение "товарищ", в зловещих случаях - "гражданин". С "товарищем" вышло недоразумение; во-первых, это понятие узко корпоративное и коммерческое, обозначавшее купца, который торгует тем же товаром, что и ты, скажем, дворянской водкой по пяти гривен за полуштоф; во-вторых, в женском роде "товарищу" соответствует "товарка", и поэтому "товарищ Сидорова" - это такая же лингвистическая нелепость, как кормилица Иванов.
Следовательно, никакой тебе не товарищ товарка Сидорова, по той коренной причине, что ты торгуешь словом, образом, мыслишкой, а она с восемнадцатого года пишет на соседей доносы, лазит по карманам в гардеробной и в каждом очкарике видит классового врага. Но с точки зрения Сидоровой - все товарищи, потому что для нее в этом слове заключена идея всеобщего равенства, которое так драгоценно в глазах неудачников, неучей, всякого рода обломовых, бесталанных карьеристов и недотеп.
Однако природу не обманешь (китайцы говорят: "Небо не проведешь"). Оттого-то обращение "товарищ" у нас только в официальных бумагах прижилось, а в живом человеческом общении так и не прижилось. В конце концов пошла мода окликать друг друга по половому признаку, как то: "Вы, женщина, тут не стояли", "Скажите, мужчина, который час".
Это уже нам природа мстит, это нам такой декаданс за то, что мы не понимаем простых вещей. Именно: нет, никогда не было и не будет равенства меж людьми, потому что оно противоестественно, как два одинаковых отпечатка большого пальца, потому что если бы все писатели писали на манер Алексея Кассирова, у нас была бы не великая литература, а кабаре. Ну нельзя самосильно внести коррективу в третий закон Ньютона, и посему делец богатеет, а разнорабочий перебивается с хлеба на квас, политик чудит, солдат убивает, писатель пишет, пьяница спивается, а воры подкарауливают и крадут. Разумеется, это малосимпатично, когда один русачок отдыхает на Ривьере, а другой - в камере предварительного заключения, но что особенно симпатичного в третьем законе Ньютона или в галактике Магелланово Облако?
Всё дело, конечно же, в простаке: его слишком легко убедить, что стоит взять штурмом Зимний дворец - и сразу настанет полное и всеобщее равенство, как завещал немецкий Иисус Навин. Хотя в результате этого мероприятия только та и случится метаморфоза, что вместо прежних господ новые господа сядут на голову простаку. В действительности же равенство существует единственно между однозначными величинами, например, между пехотным капитаном и артиллерийским капитаном или между Лейбницем и Ломоносовым, но при том непременном условии, что крестьянский мальчик в один прекрасный день присоседится к рыбному обозу - и полный вперед в Москву. Следовательно, то, что опрометчиво называется равенством, это вот когда в условиях кастового общества крестьянский мальчик может стать профессором всех наук. Правда, для этого надо родиться Ломоносовым, хотя бы и в крестьянской курной избе.
То-то и оно, что я есть то, что я есть, что "рожденный ползать летать не может", что огромному большинству людей даже и не требуются равные права на полноценное образование и разбирательство по суду. Но если русский делопроизводитель претендует на равенство с академиком Павловым, то он либо "товарищ", либо клинический идиот.
Впрочем, не мы одни суть любители этих фикций. Вот у англичан есть пословица: "Когда Адам пахал, а Ева ткала, кто же был джентльменом?" Как кто?! Понятное дело - Бог.
Свой своему поневоле брат
А все-таки хорошее слово - "товарищ", теплое, союзное, намекающее даже и на родство. По-своему жаль, что оно ушло из нашего оборота, особенно в связи с тем, что замены ему настоящей нет. Господа? Но какие мы, в сущности, господа?.. Мы подневольные труженики, бедняки, едва ли не презираемые всеми государственными институциями, от начальника жилищно-эксплуатационной конторы до министерства ужасных дел.
Прежде еще существовали "барышня", "сударь", "кавалер", "милостивый государь", но теперь это слова-покойники, к которым возврата нет.
Так кто же мы теперь друг другу терминологически, если оставить в покое "товарищей" и "господ"? Ведь мы все свои, говоря по-русски, и даже сверх всякой меры, ибо у нас всесословна любовь к сорокоградусной и витанию в облаках. Правда, в России "Кто любит попа, а кто попову дочку", "У кого щи жидкие, у кого жемчуг мелкий", но, с другой стороны, нас почти кровно роднят прекрасный язык и прекрасная литература, которые в российских пределах материальны, как паровоз.
У Михаила Михайловича Пришвина есть ответ на вопрос, кем мы приходимся друг другу по форме и существу. Повстречал он как-то служивого, возвращавшегося с фронта, и говорит:
- Ты за что воевал, солдат?
- За родину.
- А что есть твоя родина?
- Это, - говорит солдат, - такая земля, где всякий встречный старичок - отец, а всякая встречная старушка - мать.
Грех воровать, да нельзя миновать
Ничего похожего на эту нашу пословицу в прочих языцех нет. Ну да ведь Россия такая оригинальная страна, что в ней всё единственно и самобытно, как междометие "ё-моё". Это, наверное, оттого, что враждебные силы во время оно отрезали нас от источников европейской цивилизации и мы шестьсот лет варились в своем соку. И как-то так сложилось само собой, что у нас воровать зазорно, но можно, хотя свободно можно не воровать.
Впрочем, России как хозяйственному организму такой дуализм не опасен, поскольку она сказочно богата, то есть настолько, что ее полторы тысячи лет растаскивают кусочники и никак не могут растаскать до логического конца. Интересно, что интенсивность этого процесса зависит не от развития национального характера и характера государственной власти, а неведомо от чего. Так, при добродушном Алексее Михайловиче казнокрадствовали куда меньше, чем при тиране Петре Великом, при людоедах-большевиках только приворовывали, и совсем распоясался народ в эпоху гражданских прав.
Но то редкое постоянство, с которым русский народ увлекается стяжательством, можно доходчиво объяснить. Просто-напросто так исторически сложилось, что, живучи в России, трудно не воровать. Как, например, не срубить пару берез в барском лесу, если барин им владеет на том основании, что его прапрадед угодил государыне как ходок?..
Главное дело - хозяйство нашей страны исстари держится на том, что работнику платят то крохи, то ничего. Во всем мире стоимость товара включает в себя до 40 процентов затрат на оплату человеческого труда, а у нас - 3-4 процента, и это еще считается сравнительно благодать. По-настоящему у нас даже председатель Совета министров должен красть напропалую, потому что он за месяц зарабатывает столько, сколько американский полицейский за трудодень.
Теперь плюсуем сюда древние коммунистические убеждения русского народа, который и при крепостном право настырно стоял на том, что земля Божья, забор ничей. В результате мы получаем отношение ко всякой собственности, будь то частная, коллективная или социалистическая, как к объекту, который плохо лежит, даже если его положили относительно хорошо. И прибрать этот объект к рукам - законное дело, что-то вроде тринадцатой зарплаты или премии за беду.
То есть воровать - конечно, грех, но вот что нужно принять в расчет: переведи романо-германца на положение нашего колхозника, и он за неделю растащит помещение сельсовета на кирпичи. Следовательно, мы хотя и виноваты, но перед Богом за нашу вину будут отвечать владыки России, от Владимира Мономаха до преемников Ильича. Как же иначе, если они показали себя неспособными поддерживать национальную государственность помимо того, чтобы русак существовал на одном хлебе и без штанов.
Кто прямо ездит, дома не ночует
Иная пословица больше наука, чем, например, марксизм-ленинизм, которым нас давили семьдесят с лишним лет. Так вот, если бы Ульянов-Ленин знал пословицу про тех, кто прямо ездит, он точно внес бы крутую коррективу в свою науку о мятежах.
Или он вовсе от нее отказался бы, поскольку и дураку понятно, что хирургические операции на истории могут дать или сравнительно губительный, или глубоко губительный результат. А Ульянов-Ленин был кто угодно, но не дурак.
И даже он, наверное, пошел бы дальше, то есть вывел бы теорию про то, что по-настоящему коммунист - это оголтелый капиталист. При этом он, видимо, упомянул бы, что коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память всего лишь одной, но богатой мыслью: если коммунистическое общественное устройство когда-нибудь действительно утвердится на земле, то как следствие эволюции общества и человека, а не вооруженного восстания в центре и на местах. Потому что это не коммунизм утопия, а человек - сволочь.
В результате же хирургической операции на истории непременно должны были явиться те уродства, которые, например, бывают при удалении мозжечка. Именно: внутрипартийная резня, пайка вместо заработной платы, неофеодализм в деревне, беззаконие, террор, наконец искусственная экономика, из которой логически вытекают бедность и дефицит. И даже при самом благоприятном развитии событий иные показатели были бы напрочь исключены хотя бы потому, что у нас отсутствуют политическая культура, бытовая культура и культура промышленного труда. Писатель Эртель еще задолго до 1917 года открыл: "Не думаешь ли ты, - писал он приятелю, - что социализм может быть только у того народа, где дороги обсажены вишнями и вишни бывают целы?"