– Я и сам был поражен. Едва на ногах устоял от изумления.
   – Еще бы. Хотя, если подумать, самые неожиданные личности способны зажечь в чьем-то сердце искру страсти. Взять, например, мою тетю Агату.
   – О да!
   – Или Сыра.
   – Ты уже знаешь про Сыра?
   – Я застал его в ювелирном магазине за покупкой кольца и услышал лично от него, в какой переплет он угодил.
   – Радуюсь, что я сам цел остался.
   – И я тоже. Нобби считает, что такое действие оказывает ее профиль.
   – Вполне возможно.
   Наступила тишина, нарушаемая лишь мелодичным звоном стаканов, наполняемых по второй. Выпив, Боко испустил глубокий вздох и высказался в том духе, что жизнь – странная штука; а я полностью согласился, что действительно, очень даже странная во многих отношениях.
   – Возьми мой случай, – продолжал он. – Нобби тебе описала ситуацию?
   – Про то, что дядя Перси чинит препятствия? Да.
   – Ничего себе историйка, а?
   – Мне тоже так показалось. Сердце кровью обливается.
   – Подумать только, чтобы жениться, требуется чье-то согласие, и это в наш просвещенный век! Анахронизм какой-то. Попробуй сочинить рассказ с таким сюжетом – не подойдет даже для дамского журнала. Кажется, твоя тетя Далия издает журнальчик для женского чтения?
   – Да, «Будуар элегантной дамы». Еженедельник по шесть пенсов. Я один раз опубликовал там статью «Что носит хорошо одетый мужчина».
   – Никогда в руках не держал, но не сомневаюсь, что это журнальная продукция низшей категории. И однако, если бы я предложил твоей тетке рассказ о том, как девушка не может выйти замуж за любимого человека без согласия какого-то жалкого главы семейства, сама же твоя тетка меня бы и осмеяла. То есть заработать честный пенни я на этой глупости не могу, но она вполне может послужить препятствием и погубить мою жизнь. Ничего себе!
   – А что тебе будет, если пренебречь?
   – Упекут в кутузку, я думаю. Или это – только если женишься на воспитаннице королевского приюта без согласия лорд-канцлера?
   – Тут я пас. Можно спросить у Дживса.
   – Да, Дживс, конечно, знает. Он у тебя с собой?
   – Движется следом с крупным багажом.
   – Как он вообще сейчас?
   – Нормально.
   – Мозги работают?
   – Еще как!
   – Тогда, может быть, он придумает для меня какой-нибудь выход из положения.
   – Дживс нам не понадобится. Этим делом занимаюсь я сам. Я обращусь к дяде Перси и склоню его в вашу пользу.
   – Ты?!
   – Интересно, что то же самое сказала Нобби. И точно таким же удивленным тоном.
   – Но я думал, ты его боишься до остолбенения?
   – Верно. Однако я смог оказать ему серьезную услугу и теперь имею на него большое влияние.
   – Что ж, отлично, – произнес Боко, посветлев. – Тогда действуй, Берти. Но имей в виду, – добавил он, снова потемнев, – это будет нелегко.
   – Там посмотрим.
   – Нечего смотреть. Я точно знаю. После всего, что случилось за обедом…
   У меня на сердце вдруг ощутимо заскребли кошки.
   – За обедом, которым ты угощал дядю Перси?
   – Вот-вот.
   – Он что, прошел не слишком благополучно?
   – Не слишком.
   – Нобби предвкушала, что этот обед решит все вопросы.
   – Дай ей Бог здоровья, маленькой оптимистке.
   Я устремил на него проницательный взгляд. Выражение лица у него было явно не из радостных. Кончик носа безнадежно морщился. Складки заботы и страдания недвусмысленно бороздили чело.
   – Расскажи мне все, – попросил я. Он испустил тяжелый вздох.
   – Понимаешь, Берти, эта ее затея с самого начала была ошибкой. Нельзя было сводить нас вместе. А уж если пришлось нас свести, то хоть бы она не велела мне быть остроумным и непринужденным. Ты знаешь, что она мне велела быть остроумным и непринужденным?
   – Да. Она сказала, что в присутствии дяди Перси ты иногда бываешь несколько скован.
   – Я всегда бываю несколько скован в присутствии пожилых джентльменов, которые при виде меня фыркают, как пароходная сирена, и смотрят на меня изничтожающе, словно я – агент Москвы, распространяющий красную заразу. У меня тонкая, возбудимая художественная натура. Старый склеротик меня терпеть не может.
   – Нобби мне говорила. По ее словам, причина в том, что он считает тебя мотыльком. А я лично думаю, что всему виной твои серые фланелевые брюки.
   – А они-то чем плохи?
   – Ну, в первую голову, заплатой на колене. Она сразу создает неблагоприятное впечатление. У тебя нет других брюк?
   – Кто я, по-твоему, Бо Браммел[9]? Я не стал углубляться в эту тему.
   – Рассказывай дальше.
   – На чем я остановился?
   – На том, что ты сплоховал, стараясь быть остроумным и непринужденным.
   – А, ну да. Из-за этого все так и получилось. Понимаешь, первое, что должен сделать человек, которому велят быть остроумным и непринужденным, – это спросить себя: насколько остроумным? До какой степени непринужденным? Должен ли он, говоря иными словами, умеренно лучиться, или же от него требуется распоясаться на всю катушку? Я думал, думал и решил не останавливаться ни перед чем и пуститься во все тяжкие. Это, как я теперь понимаю, было ошибкой.
   Он замолчал и на какое-то время погрузился в задумчивость. Мне было ясно, что его одолевает неприятное воспоминание.
   – Ты, Берти, – очнувшись наконец, произнес он, – не обедал, случайно, в «Трутнях» в тот день, когда Фредди Уиджен принес к столу «шутейные товары»?
   – «Шутейные товары»?
   – Такие вещицы, которые рекламируются в игрушечных магазинах как средство создать за обедом непринужденную атмосферу, чтобы все обедающие покатывались со смеху. Ну, знаешь, Подскакивающая Тарелка, Стакан-Проливайка, Солонка с Сюрпризом.
   – А-а, эти.
   Вспомнив тот вечер, я захохотал от души. Китекэт Поттер Перебрайт как раз переживал муки похмелья, и мне в жизни не забыть, что с ним было, когда он взялся за кольцо с салфеткой, а оттуда с писком выбежала резиновая мышь. Мужественные мужчины ринулись на подмогу с рюмками бренди.
   Но потом я перестал хохотать от души. До меня дошел страшный смысл рассказа Боко, и я взвился, как будто мне пронзили кожный покров докрасна раскаленным вертелом.
   – Не хочешь же ты сказать, что испробовал эти штуки на дяде Перси?
   – Да, Берти. Именно так я и сделал.
   – Вот это да!
   – Тут ты совершенно прав.
   Я издал глухой стон. Душа у меня похолодела. Конечно, к писателям надо подходить со снисходительной меркой, поскольку все они более или менее сдвинутые. Взять, скажем, Шекспира. Крайне неуравновешенный тип. Воровал у людей уток. И все-таки я не мог избавиться от ощущения, что Боко, угостив опекуна любимой девушки «шутейными товарами», в естественной для писателей безмозглости перегнул палку. Даже Шекспир, я думаю, на такое бы не решился.
   – Но зачем?
   – Должно быть, мной двигало подсознательное желание показать себя с человеческой стороны.
   – И как он отреагировал? Крупно?
   – Довольно крупно.
   – Ему не понравилось?
   – Нет. Это я твердо могу сказать. Совсем не понравилось.
   – Он отказал тебе от дома?
   – Незачем отказывать человеку от дома, когда уже посмотрел на него так, как он посмотрел на меня поверх Солонки с Сюрпризом. Довольно того, что сказано глазами. Знаешь, как работает Солонка с Сюрпризом? Берешь, чтобы подсолить, встряхиваешь над тарелкой и вместо соли вытряхиваешь паука. Оказалось, он смертельно боится пауков.
   Я встал. Все было ясно.
   – Ну, я пошел, – проговорил я слабым голосом.
   – Куда ты торопишься?
   – В «Укромный уголок». С минуты на минуту должен приехать Дживс с вещами, и надо будет располагаться.
   – Понимаю. Я бы поехал с тобой, только я занят сочинением художественного письма с извинениями на имя его сиятельства лорда Уорплесдона. Лучше уж я его допишу, хотя, если то, что ты говорил о своем влиянии на дядю, – правда, тогда, возможно, оно и не понадобится. Ты уж изложи дело поубедительнее, Берти. Не жалей красок. Пусть золотые слова текут медвяной струей. Ибо, как я тебе уже сказал, задача перед тобой непростая. Понадобится недюжинное красноречие. Да, и кстати сказать, ни слова Нобби про этот злосчастный обед. Правду о нем если и придется ей сообщить, то осторожно, по частям.
   Дальше в «Укромный уголок» я ехал уже совсем не в том жизнерадостном настроении, в каком явился к Боко. Перспектива разговора по душам с дядей Перси утратила, можно сказать, почти всю свою привлекательность.
   Я представлял себе, какой вид будет у моего престарелого свойственника, как только он услышит от меня имя Боко: в глазах огонь, усы торчком, и весь облик – как у раздражительного тигра в чаще, когда у него из-под носа удрал и вскарабкался на пальму облюбованный поселянин. Сказать, что Бертрам Вустер содрогнулся от страха, было бы, пожалуй, преувеличением, но определенное похолодание нижних конечностей было, безусловно, налицо.
   Я уговаривал себя, что после заключения сделки воцарится всеобщее ликование и старик даже на Боко будет взирать благосклонным взором, когда вдруг раздался велосипедный звонок, и чей-то голос назвал мое имя, притом так властно, что я, не рассуждая, нажал на тормоз и обернулся. Лучше бы я не оборачивался.
   Остановившись бок о бок со мной, слезал с велосипеда Чеддер по прозвищу Сыр, и взор, который он устремил на меня, когда вышел вперед и загородил мне дорогу, был далеко не благосклонный. Этот взор выражал удивление и враждебность. «Что тут делает этот субъект, черт побери?» – читалось в нем. Таким взором героиня в пантомиме награждает Царя Демонов, вдруг выскочившего рядом с нею из люка. О чем Сыр в данную минуту думает, мне было так же ясно, как если бы его мысли транслировались по общебританскому радио.
   Я с самого начала ощущал некоторое беспокойство, представляя себе реакцию этого Отелло, когда он обнаружит на местности мое присутствие. По тому, как он отнесся к известию о нашей с Флоренс старой дружбе, было видно, что у него в мозгу преобладает болезненный уклон и Бертрам вызывает у него подозрения, поэтому была опасность, что теперь он истолкует мой внезапный приезд в самом неблагоприятном смысле. Ему обязательно покажется, что вся ситуация сильно напоминает приезд юного Лохинвара из Западных стран[10]. А я, поскольку у меня на устах – печать молчания, ничего не смогу объяснить.
   Положение крайне деликатное и двусмысленное.
   Тем не менее вы не поверите, но глаза у меня полезли на лоб не потому, что оправдались мои наихудшие опасения при виде его грозной физиономии, а потому, что она выглядывала из-под самой настоящей полицейской каски. Мало того, мускулистый торс был облачен в полицейский мундир, а на ногах наблюдались тупоносые форменные ботинки, или жукодавы, дополняющие официальный комплект доспехов, в которых нам является неумолимый Закон.
   Иначе говоря, Чеддер по прозвищу Сыр внезапно преобразился в деревенского полисмена, и я смотрел на него в полном недоумении.

Глава 8

   Я ничего не мог понять.
   – Лопни мои глаза, Сыр! – воскликнул я на старинный манер, не в силах скрыть изумление. – По какому поводу маскарад?
   Он задал мне встречный вопрос:
   – Какого дьявола ты здесь делаешь, кровавый Вустер? Я поднял ладонь. К черту подробности.
   – Почему ты одет в костюм полицейского?
   – Потому что я полицейский.
   – Ты полицейский?
   – Да.
   – Полицейский в смысле «полицейский»? – с трудом сформулировал я.
   – Да.
   – Ты – полицейский?
   – Да, черт тебя дери! Оглох ты, что ли? Я – полицейский. Наконец я понял. Он – полицейский. В памяти у меня всплыла наша вчерашняя встреча в ювелирном заведении, и стало понятно, почему он так туманно и неопределенно ответил на мой вопрос, что он делает в Стипл-Бампли. Он попытался уклониться от ответа, боясь, что я начну над ним смеяться, – и так оно, конечно, и было бы, уж я бы над ним нахохотался вволю. Даже сейчас, хотя опасная ситуация не располагала к шуткам, я про себя придумал по меньшей мере три остроумнейшие насмешки.
   – А в чем дело? Почему бы мне не быть полицейским?
   – Ну да, конечно.
   – Теперь половина знакомых в полиции.
   Я кивнул. Это была истинная правда. С тех пор как открыли Хендонский колледж[11], в полиции, куда ни повернешься, натыкаешься на старых однокашников. Помню, как Барми Фодерингей-Фипс с чувством описывал один случай, когда после гребных гонок его арестовал ночью на Лестер-сквер родной младший брат Джордж. И примерно такая же штука произошла у Фредди Уиджена в Херст-Парке с кузеном Сирилом.
   – Да, но в Лондоне, – согласился я, хотя и с оговоркой.
   – Вовсе не обязательно.
   – С расчетом попасть в Скотленд-Ярд и подняться на высшие ступени в своей профессии.
   – Это я и намерен осуществить.
   – Попасть в Скотленд-Ярд?
   – Да.
   – И подняться на высшие ступени?
   – Да.
   – Ну что ж, – проговорил я, – я буду с интересом следить за твоими будущими успехами.
   Но я проговорил это с сомнением. В Итоне Сыр был капитаном гребной команды. И в Оксфорде он тоже был неутомимым гребцом. То есть формировался он, исключительно работая веслом: сначала погружал его в воду, потом давал рывочек и снова поднимал из воды. Только самый окончательный тупица согласился бы растратить золотые юные годы на такие занятия, мало того что глупые, но еще и жутко выматывающие, и Сыр Чеддер как раз и был самым окончательным тупицей. Так-то он собой был парень что надо, снизу доверху, включая шею. Но выше – бетон. И я что-то не представлял себе его в составе Большой Четверки. Из него, скорее, вышел бы полицейский-недотепа, вроде тех, что, если помните, постоянно вертелись у Шерлока Холмса под ногами.
   Однако этого я ему не сказал. Собственно, я вообще ничего не сказал, так как сосредоточенно обдумывал этот новый и неожиданный оборот дела. Спасибо Дживсу, что он забаллотировал подарок для Флоренс. Потому что Сыр, проведай он о том, что я преподнес ей подарок, разорвал бы меня на куски или в крайнем случае содрал бы с меня штраф за непрочищение дымохода. С полицейскими шутки плохи.
   До сих пор я успешно уклонялся от ответа на его первый вопрос, но понимал, что передышка эта временная. Фараонов специально натаскивают, чтобы они не отвлекались. Поэтому я не удивился, когда он задал мне его вторично. Хотя, конечно, предпочел бы, чтобы он этого не сделал. Я просто говорю, что я не удивился.
   – Ладно, к дьяволу все это. Ты мне не ответил, что ты делаешь в Стипл-Бампли.
   Я стал выкручиваться.
   – Да так, ехал мимо, дай, думаю, заверну ненадолго, – непринужденно обронил я в прославленной беззаботной манере Бертрама Вустера.
   – То есть ты тут останешься?
   – На некоторое время. Где-то в том направлении находится мое временное гнездышко. Надеюсь, ты будешь часто туда заглядывать в свободные от работы часы.
   – И что же это тебя вдруг потянуло устроить временное гнездышко в здешних краях?
   Я пошел по наигранному пути:
   – Дживс захотел немного порыбачить.
   – Вот как?
   – Да. Здесь рыбалка, он говорит, чудесная. Берешь крючок, а остальное делают рыбы.
   Он уже давно смотрел на меня пренеприятным тусклым взглядом, сведя брови и выпучив глаза. Теперь же выражение его стало еще непримиримее. Не хватало только блокнота и огрызка карандаша, и можно было бы подумать, что он допрашивает жалкого обитателя уголовного мира, где тот был в ночь на двадцать пятое июня.
   – Понятно. Значит, согласно твоим показаниям, Дживс хотел тут немного порыбачить, так?
   – Так.
   – Ну так вот, а теперь я скажу тебе, чего хотел ты, чертов Вустер. Ты хотел тут немного поподличать.
   – Чего-чего я хотел? – переспросил я, прикидываясь непонимающим, хотя мне все уже было ясно.
   – Скажу яснее. Ты явился сюда, чтобы поувиваться вокруг Флоренс.
   – Ну что ты, дружище!
   Он скрипнул зубом или двумя. Было очевидно, что он настроен угрожающе.
   – Могу тебе, кстати, сказать, – продолжал он, – что меня не убедили твои вчерашние показания, то есть объяснения. Ты заявил при нашей встрече, что знал Флоренс только…
   – Одну минуту, Сыр. Прости, что перебиваю, но стоит ли трепать имя женщины?
   – Да, стоит! И мы будем его трепать, сколько понадобится.
   – Ладно, хорошо. Я просто хотел уточнить.
   – Ты утверждал, что знал Флоренс только слегка. «Я знаком с ней неплохо» – вот твои точные слова. И они уже тогда показались мне подозрительными. По возвращении я спросил ее о тебе, и выяснилось, что ты был с ней помолвлен.
   Я облизнул пересохшие губы. При общении tete-в-tete с нашей полицией я всегда немного теряюсь. Под взглядом слуг закона меня покидает мужество. Может, это каска так действует. А может, башмаки. И естественно, когда грозный жандарм обвиняет вас в попытке увести его девушку, неловкость усугубляется. На тот конкретный момент я чувствовал себя под сверлящим взором Сыра примерно так же, как Юджин Арам, когда ему надели наручники[12]. Помните это место?
   «Ти-там-ти-там ти-там-ти-там ти-там-ти-там ненастье (вроде бы там была плохая погода), и Юджин Арам посреди, оковы на запястьях».
   Я прокашлялся и решил испробовать обезоруживающую искренность:
   – А, ну да. Теперь вспомнил. Совершенно верно. Мы действительно были помолвлены. Давным-давно.
   – Не так уж и давно.
   – Ощущение такое, будто в незапамятные времена.
   – Да?
   – Точно.
   – В самом деле так?
   – Определенно.
   – Было, но прошло?
   – Вот именно.
   – И сейчас между вами ничего нет?
   – Ничегошеньки.
   – Тогда как ты объяснишь тот факт, что она дарит тебе свою книжку с надписью: «Милому Берти с любовью от Флоренс»?
   Я пошатнулся. И одновременно, признаюсь, ощутил к Сыру некоторое уважение. Сначала, когда он говорил о своем намерении подняться в Скотленд-Ярде на высшие ступени, я, если помните, расценил его шансы как очень невысокие. Но теперь создавалось впечатление, что из него еще, пожалуй, получится первоклассный детектив.
   – Ты держал эту книгу в руке, когда вошел в ювелирный магазин, а уходя, оставил на прилавке, и я в нее заглянул.
   Я сразу же снова изменил мнение насчет его сыщицких задатков. Ничего особенного, оказывается. Шерлок Холмс, например, всегда говорил, что детективу не следует открывать свои методы.
   – Ну, так как же?
   Я весело рассмеялся. Вернее, сделал попытку рассмеяться. А получилось что-то наподобие предсмертного хрипа.
   – Ха-ха, это так смешно вышло!
   – Да? Что ж, посмеши меня.
   – Я был в книжном магазине, и вдруг приходит она…
   – Ты назначил ей свидание в книжном магазине?
   – Да нет, это была случайная встреча.
   – Понятно. А теперь ты приехал сюда, чтобы условиться о новой случайной встрече?
   – Да что ты, Бог с тобой!
   – Ты всерьез надеешься меня убедить, что не преследуешь цели похитить ее у меня?
   – И в мыслях ничего подобного не имею, старина.
   – Не называй меня «старина».
   – Ладно, не хочешь – не буду. Вся эта история, констебль, – всего лишь дурацкое недоразумение. Как я говорил, я был в книжном магазине, и вдруг…
   Но он прервал меня, горячо прокляв все книжные магазины до пятого колена.
   – Меня не интересует книжный магазин. Все дело в том, что ты явился сюда как подколодная змея, и я не намерен этого терпеть. Могу сказать тебе только одно, Вустер. Убирайся отсюда!
   – Но…
   – Исчезни. Чтоб я тебя тут больше не видел! Гони обратно в свою лондонскую нору, и чем скорее, тем лучше.
   – Но я не могу.
   – Что значит не можешь?
   У меня, как я уже говорил, лежала на устах печать молчания. Но Вустеры соображают в два счета.
   – Не могу из-за Боко, – объяснил я ему. – Я хлопочу о нем в одном деликатном деле. Как ты, возможно, слышал, дядя Перси вздумал препятствовать его браку с Нобби, и я пообещал им обоим, что замолвлю за них словечко. Ну а для этого требуется, само собой, чтобы сохранялся статус… это самое… как его?
   – Тьфу!
   – Не тьфу, а кво. Вспомнил все-таки. Чтобы заступиться за эту парочку перед пусть и не родным, но дядей, нужен статус-кво, ясно?
   Я лично считал, что дал исчерпывающее и убедительное объяснение, и потому сильно расстроился, увидев на его физиономии презрительную гримасу.
   – Не верю ни единому слову, – произнес он грозно. – Ты должен замолвить перед дядей словечко? Да какой от твоего словечка может быть прок? Как будто твои разговоры могут хоть как-то на кого-то повлиять. Повторяю: убирайся отсюда. А не то…
   Что именно тогда случится, он не уточнил, но так грозно вскочил на велосипед и нажал на педали, что всякие слова тут были излишни. Никогда еще не видел, чтобы человек так зловеще работал голеностопными суставами.
   На ослабевших ногах я стоял и смотрел ему вслед, и в это время из-за поворота, с той стороны, где должен находиться «Укромный уголок», послышалось треньканье другого велосипедного звонка, и мне навстречу выехала Флоренс. Час от часу не легче, это уж точно.
   В полную противоположность Сыру ее глаза сияли светом гостеприимства. Возле автомобиля она спешилась и одарила меня приветливой улыбкой.
   – Ах, Берти! Вот и ты. А я только что занесла цветы тебе в «Укромный уголок».
   Я поблагодарил, но сердце у меня неприятно сжалось. Не понравилось мне, что она мне так улыбается, и не понравилось, что она не жалеет трудов, рассыпая цветы на моем пути. Тут чувствовался какой-то избыток дружелюбия. Но потом я прикинул, что раз она помолвлена с Сыром, значит, я могу ничего не опасаться. Ведь как бы там ни было, но ее папаша женился на моей тете, и мы теперь вроде как двоюродные, и не обязательно приходить в панику от обыкновенного проявления родственного радушия. В конце-то концов, если разобраться, кровь родная – не водица.
   – Страшно мило с твоей стороны, – говорю. – А я тут только что болтал с Сыром.
   – С сыром?
   – С твоим женихом.
   – Ах, с д'Арси. Почему ты зовешь его сыром?
   – Прозвище такое. Со школьных времен. Мы ведь с ним вместе учились.
   – Да? Тогда ты, может быть, мне ответишь, всегда ли он вел себя так по-идиотски, как сегодня?
   Это мне не понравилось. Не похоже на язык любви.
   – В каком смысле ты употребила выражение «по-идиотски»? – спросил я.
   – Как единственное, которое подходит для человека, которому богатый дядя хочет и даже жаждет оказать протекцию, а он сознательно предпочел стать деревенским полисменом.
   – А почему это он? – не понял я. – Зачем ему становиться деревенским полисменом?
   – Говорит, что каждый мужчина должен стоять на собственных ногах и самостоятельно зарабатывать на хлеб.
   – Смотри какой сознательный.
   – Вздор.
   – Ты не считаешь, что это его характеризует с наилучшей стороны?
   – Не считаю. Я считаю, что он ведет себя как совершенный болван.
   Мы помолчали. Было ясно, что поведение Сыра вызывает болезненную реакцию, и надо как-то поддержать молодого стража порядка. Ибо, вы же понимаете, очутившись снова лицом к лицу с этой особой, я оставил всякую мысль организовать движение «За спасение Чеддера по прозвищу Сыр».
   – По-моему, эта история должна бы тебя радовать. Как доказательство, что вот человек, у которого есть душа.
   – Какая душа?
   – Благородная.
   – У него вообще нет никакой души выше этих ужасных, грубых форменных башмаков, в которых он ходит. Ослиное упрямство, и больше ничего. Я ему сто раз втолковывала. Родной дядя хочет, чтобы он выставил свою кандидатуру в парламент, и готов оплатить все предвыборные затраты и в дальнейшем всегда оказывать ему щедрую финансовую поддержку, но нет, уперся, как мул, и твердит, что надо стоять на собственных ногах. Мне все это осточертело, просто не знаю, что делать. Ну ладно, до свидания, Берти, мне пора, – внезапно заключила она, словно не в силах больше разговаривать на эту больную тему, и покатила прочь, а я только тут вспомнил, что у нее сегодня день рождения и у меня в кармане брошь, которую надо было передать ей в подарок от тети Агаты.
   Я бы мог, наверное, еще окликнуть ее, но как-то не хотелось. От того, что она мне наговорила, у меня началась дрожь по всему телу. Осознав, как непрочен фундамент, на котором зиждется любовь Сыра и Флоренс, я пришел в такой ужас, что вынужден был выкурить, не сходя с места, пару успокоительных сигарет, прежде чем пуститься в дальнейший путь.
   Немного приободрившись и уговаривая себя, что это не более чем минутная размолвка влюбленных и в кратчайшее время все уладится, я дал газу и через несколько минут уже встал на якорь на задах «Укромного уголка».
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента