Страница:
Зато следует отметить, что Билл, как все в их роду, был исключительно хорош собой, – хотя те, кто так считал, возможно, изменили бы свое мнение, если бы увидели его в данную минуту. Ибо мало того, что на нем был пиджак в крупную пеструю клетку с оттянутыми набитыми карманами и галстук вырви глаз, расцвеченный голубыми подковами на малиновом фоне, но вдобавок еще левый глаз закрывала большая черная нашлепка, а над верхней губой нависали пышные рыжие усы, напоминающие швабру без палки. В мире бритых лиц, в котором мы живем, нечасто встретишь у человека такую почти тропическую растительность; да и не особенно хочется, по правде говоря.
Черная нашлепка и рыжие усищи – это дурно, но что девятый граф все же еще способен к раскаянию, было видно из того, как он подпрыгнул, точно балетный танцор, когда, прохаживаясь по комнате, случайно заметил в старинном зеркале свое отражение.
– Боже милостивый! – воскликнул он, отшатнувшись. Торопливо снял с глаза нашлепку, сунул в карман, сорвал с губы злокачественную растительность и, изогнувшись, вылез из клетчатого пиджака. После этого он подошел к окну, высунул голову наружу и сдавленным, заговорщицким голосом позвал:
– Дживс!
Ответа не последовало.
– Эй, Дживс, где вы?
Снова тишина.
Билл свистнул. Свистнул еще раз. Так он стоял на пороге между комнатой и террасой и свистел, когда дверь сзади него отворилась и показалась величавая фигура.
Человек, вошедший – или правильнее будет сказать: вступивший – в комнату, был высок, темноволос и важен. Это мог быть иностранный посол из приличной семьи или нестарый первосвященник какой-нибудь утонченной, солидной религии. В глазах его светился ум, правильные черты лица выражали феодальную верность и готовность к услугам. Словом, это был типичный джентльмен, слуга джентльмена, с высокоразвитыми благодаря рыбной диете мозгами, которые он теперь был рад почтительно предоставить в распоряжение молодого господина. Он держал переброшенный через руку пиджак в спокойных тонах и консервативной расцветки галстук.
– Вы свистели, милорд?
Билл обернулся.
– Дживс! Каким образом вы ухитрились туда пробраться?
– Я отвел машину в гараж, милорд, а потом вошел в дом через людскую половину. Ваш пиджак, милорд.
– Спасибо. Я вижу, вы переоделись.
– Я счел, что так будет лучше, милорд. Когда мы выезжали на шоссе, тот господин был уже совсем близко, он может пожаловать сюда с минуты на минуту. Если бы его встретил дворецкий в клетчатом костюме и накладных усах, это могло бы возбудить его подозрения. Рад видеть, что вы, ваше сиятельство, уже сняли этот довольно заметный галстук. Он превосходно способствует созданию соответствующей атмосферы на скачках, но едва ли подходит для частной жизни.
Билл с содроганием покосился на отталкивающий предмет мужского туалета.
– Он мне с самого начала внушал отвращение, Дживс. Весь в каких-то ужасных подковах… бррр. Засуньте его куда-нибудь подальше. И пиджак тоже.
– Очень хорошо, милорд. Вон тот сундук, я полагаю, сможет послужить им временным вместилищем. – Дживс подобрал пиджак и галстук и прошел в дальний конец комнаты, где стоял старинный дубовый сундук для приданого, переходивший из поколения в поколение в роду Рочестеров. – Да, – удостоверился Дживс. – «Не так глубок, как колодезь, и не так широк, как церковные врата, но и этого хватит».[8]
Аккуратно сложив эти неприятные вещи, он поместил их на дно и опустил крышку. Даже такие простые действия Дживс совершал со спокойным достоинством, которое произвело бы глубокое впечатление на зрителя, не столь взбудораженного, как Билл. Выглядело это все так, как будто полномочный посол великой державы возлагает венок на гробницу почившего монарха.
Но Билл, как мы уже сказали выше, был взбудоражен. На него наибольшее впечатление произвела фраза, сорвавшаяся несколько раньше с уст великого человека.
– То есть как это он может пожаловать с минуты на минуту? – переспросил он. Известие, что ему может нанести визит краснорожий субъект с оглушительным голосом, осыпавший его бранью всю дорогу от Эпсома до Саутмолтоншира, его не слишком обрадовало.
– Не исключено, что он разглядел и запомнил номер нашего автомобиля, милорд. Если ваше сиятельство помнит, он довольно продолжительное время имел возможность рассматривать нас с тыла.
Билл рухнул в кресло и отер со лба одинокую каплю пота. Такого оборота дел он не предвидел. И теперь перед лицом неожиданной опасности у него словно размякли кости.
– А, черт! Об этом я и не подумал. Теперь он узнает имя владельца и явится сюда.
– Да, милорд, такое предположение вполне правдоподобно.
– Вот дьявольщина, Дживс!
– Да, милорд.
Билл снова провел по лбу платком.
– Ну и что же мне тогда делать?
– Я бы порекомендовал равнодушие и полнейшее непонимание, о чем идет речь.
– С эдаким легким смешком?
– Вот именно, милорд.
Билл попробовал издать легкий смешок.
– Как на ваш слух, Дживс?
– Не слишком удачно, милорд.
– Больше похоже на предсмертный хрип, а?
– Да, милорд.
– Придется разок прорепетировать.
– Не один раз, милорд. Тут нужна убедительность.
Билл сердито пнул скамеечку.
– Откуда я вам возьму убедительность, когда у меня нервы в таком состоянии?
– Вполне понимаю ваши чувства, милорд.
– Да я весь дрожу. Вы видели когда-нибудь бланманже под штормовым ветром?
– Нет, милорд, мне не случалось наблюдать такого природного явления.
– Оно трясется. Вот и я тоже.
– Вполне естественно, что после такого испытания вы несколько перевозбуждены.
– Вот именно что испытания. Мало того, что грозила ужасная опасность, но еще пришлось так позорно улепетывать.
– Я бы не назвал наши действия улепетыванием, милорд. Правильнее сказать – стратегический отход. Это общепризнанный военный маневр, его использовали все великие тактики прошлого, когда того требовала обстановка. Не сомневаюсь, что и генерал Эйзенхауэр прибегал к нему при случае.
– Но только за ним наверняка не гнался с пеной у рта взбесившийся игрок в тотализатор и не орал во всю глотку: «Держи мошенника!»
– Возможно, что нет, милорд.
Билл погрузился в грустные думы.
– Это слово «мошенник», его особенно неприятно было слышать.
– Я вполне вас понимаю, милорд. Оно вызывает возражения как недопустимое, несущественное и не идущее к делу, говоря словами юристов. Ведь ваше сиятельство по пути домой неоднократно высказывались в том смысле, что намерены вернуть деньги тому господину.
– Ну разумеется, намерен. Тут и спорить не о чем. Естественно, возмещу все, до последнего пенни. Ноблес… как это говорится, Дживс?
– Оближ, милорд.
– Вот именно. На карту поставлена честь Рочестеров. Но мне нужно время, черт подери, чтобы сколотить такую сумму: три тысячи фунтов два шиллинга и шесть пенсов.
– Три тысячи пять фунтов два шиллинга и шесть пенсов, милорд. Вы забываете изначальные пять фунтов, поставленные тем господином.
– Верно. Из головы вылетело. Вы сунули его пятерку в карман брюк, и мы так с нею и уехали.
– Совершенно верно, милорд. Итого, общая сумма вашей задолженности капитану Биггару…
– Это его так зовут?
– Да, милорд. Капитан К. Дж. Брабазон-Биггар, клуб «Объединенные Странники», Нортумберланд-авеню, Лондон, W.C.2. Как секретарь вашего сиятельства я записал его фамилию и адрес на билете, который сейчас находится у него. А согласно корешку, который он предъявил и я в качестве вашего секретаря у него принял, ему от вас следует получить три тысячи пять фунтов два шиллинга и шесть пенсов.
– О Господи.
– Да, милорд. Сумма значительная. Немало бедняков были бы рады трем тысячам пяти фунтам двум шиллингам и шести пенсам.
Билл поморщился.
– Я был бы вам признателен, Дживс, если бы вы нашли возможным как-то обойтись без повторения этих цифр.
– Хорошо, милорд.
– Они уже намалеваны на моем сердце разноцветными красками.
– Конечно, милорд.
– Кто это говорил, что когда он – или это была она? – умрет, у него – или у нее – на сердце окажется записано какое-то слово?
– Королева Мария Шотландская, милорд, предшественница великой королевы Елизаветы Тюдор. Слово было – «Кале», а в целом замечание должно было выражать ее горе в связи с утратой этого города.
– Ну так вот, когда я умру, что произойдет очень скоро, если я и дальше буду себя чувствовать так, как сейчас, взрежьте мою грудную клетку, Дживс…
– Как прикажете, милорд.
– …и, готов спорить на два шиллинга, вы найдете, что на моем сердце запечатлены слова: «Три тысячи пять фунтов два шиллинга и шестипенсовик».
Билл встал и нервно прошелся по комнате.
– Каким образом можно наскрести такую сумму, Дживс?
– Тут потребуется серьезная и длительная экономия, милорд.
– Еще бы. На долгие годы.
– А капитан Биггар производит впечатление человека довольно нетерпеливого.
– Это я и без вас заметил.
– Да, милорд.
– Давайте сосредоточимся на настоящем моменте.
– Хорошо, милорд. Будем помнить, что жизнь человеческая вся умещается в краткой текущей минуте, а что до остального, то прошлое ушло, а будущего еще не существует.
– Как вы сказали?
– Это Марк Аврелий, милорд.
– Ах да? А я говорю, давайте сосредоточимся на том, что будет, если этот господин Биггар вдруг прикатит сюда. Он меня узнает, как вы думаете?
– Я склонен думать, что нет, милорд. Усы и нашлепка на глазу обеспечивали вполне надежную маскировку. Ведь за прошедшие несколько месяцев мы имели дело со многими вашими знакомыми…
– И ни один не догадался, что это я!
– Совершенно верно. Тем не менее при данных обстоятельствах приходится считать сегодняшнее происшествие своего рода финалом. Очевидно, что на завтрашних скачках наше появление невозможно.
– Я-то рассчитывал, что мы отхватим на Дерби кругленькую сумму.
– Я тоже, милорд. Но после того, что случилось, всякую букмекерскую деятельность следует считать приостановленной на неопределенный срок.
– А может, рискнем еще разок, напоследок?
– Нет, милорд.
– Конечно, я понимаю. Стоит нам появиться утром в Эпсоме, и первый человек, с которым мы столкнемся, будет этот самый капитан Биггар.
– Как бес Аполлион, стоящий на пути.[9] Вот именно, милорд.
Билл провел ладонью по своей встрепанной шевелюре.
– Эх, если бы я не спустил те деньги, что мы набрали в Ньюмаркете!
– Да, милорд. «И слов грустней не сочинить, чем: „Так могло бы быть!“» Уиттьер.[10]
– Вы предостерегали меня.
– Я понимал, что мы не в том положении, чтобы идти на такой риск. Потому я вам так настойчиво советовал вторую ставку капитана Биггара не принимать. Чуяло мое сердце. Конечно, вероятность, что этот дубль окажется выигрышным, была невелика, но когда я увидел, как Мамаша Уистлера проходит к старту под нашей трибуной, у меня кошки на душе заскребли. Эти длинные ноги, этот могучий круп…
– Перестаньте, Дживс.
– Хорошо, милорд.
– Я хочу забыть Мамашу Уистлера.
– Понимаю вас, милорд.
– А кто он вообще-то такой, этот Уистлер?
– Довольно известный художник – пейзажист, портретист и жанрист, милорд, родился в Лоуэлле, штат Массачусетс, в 1834 году. Его «Портрет моей матери», написанный в 1872 году, особенно ценимый знатоками, был в 1892 году приобретен французским правительством для Люксембургской галереи в Париже. Его работы отмечены печатью индивидуальности и славятся изысканной гармонией красок.
Билл перевел дух.
– Какой, вы говорите, гармонией? Изысканной?
– Да, милорд.
– Понятно. Спасибо, что вы мне сказали. А то я очень беспокоился насчет его гармонии. – Билл задумался. – Дживс, если дело примет наихудший оборот и Биггар схватит меня за руку, можно ли рассчитывать, что мне скостят срок по закону об игорных долгах?
– Боюсь, что нет, милорд. Вы взяли у этого господина наличные. Это денежная сделка.
– Значит, по-вашему, это кутузка?
– Полагаю, что так, милорд.
– И вас тоже заметут, как моего секретаря?
– Вполне возможно, милорд. Тут я не вполне уверен. Надо будет проконсультироваться с моим адвокатом.
– Но мне точно светит посадка?
– Да, милорд. Но сроки, как я слышал, дают небольшие.
– Представляете себе, что будет в газетах? Девятый граф Рочестер, чьи предки проявили отвагу на поле брани при Азенкуре, позорно бежал с поля в Эпсоме, преследуемый рассвирепевшим игроком на скачках. Мальчишки-газетчики с ума сойдут от счастья.
– Да, можно не сомневаться, что обстоятельства обращения вашего сиятельства к общедоступному букмекерству привлекут широкий общественный интерес.
Билл, расхаживавший по комнате из угла в угол, замер на одной ноге и устремил на собеседника взгляд, полный укоризны.
– А чья это была идея, чтобы я пошел в общедоступные букмекеры? Ваша, Дживс. Не хочу вас бранить, но признайтесь: это вы придумали. Вы были этим самым, как это говорится?..
– Fons et origo mali,[11] милорд? He отрицаю. Но если помните, милорд, мы тогда оказались в довольно затруднительном положении. Было ясно, что предстоящая женитьба вашего сиятельства требует увеличения доходов. Мы просмотрели в телефонном справочнике весь раздел объявлений о вакансиях, надеясь найти какое-нибудь занятие для вашего сиятельства. И исключительно потому, что ничего подходящего не попадалось, а дошли уже до буквы «р», я выдвинул предложение насчет регистрации ставок на ипподроме, просто faute de mieux.
– Фо де что?
– Mieux, милорд. Французское выражение. Мы бы сказали: «За неимением лучшего».
– Ослы эти французы! Нет чтобы говорить просто по-английски.
– Может быть, их надо скорее жалеть, чем винить, милорд. Беда в том, что их с детства так воспитывали. Я говорю, милорд, мне подумалось, что это будет счастливым выходом из всех ваших затруднений. В Соединенных Штатах Америки букмекеров считают людьми низшего сорта и вообще их даже преследует полиция, но в Англии все совершенно иначе. Здесь это люди уважаемые, их благосклонности всячески добиваются. Современная мысль видит в них новую аристократию. Они много зарабатывают и вдобавок еще пользуются исключительным правом не платить налоги.
Билл покаянно вздохнул.
– Мы тоже немало сколотили до этого случая в Нью-маркете.
– Да, милорд.
– И где теперь эти деньги?
– Действительно, где, милорд?
– Не надо было так тратиться, чтобы привести в порядок дом.
– Возможно, милорд.
– И было ошибкой, что я оплатил счета портного.
– Я согласен с вами, милорд. Тут ваше сиятельство, как говорится, перегнули палку. Еще древние римляне советовали: ne quid nimis.[12]
– Да, это было неосмотрительно с моей стороны. Но что толку теперь стонать?
– Ни малейшего, милорд. «То, что начертано рукою Провиденья…»
– Послушайте!
– «…уж недоступно впредь для измененья, ни доводам ума, ни знаньям богослова и никаким слезам не смыть судьбы решенья». Вы что-то сказали, милорд?
– Я только хотел попросить вас остановиться.
– Разумеется, милорд, как скажете.
– Я что-то не в настроении сегодня слушать стихи.
– Очень хорошо, милорд. Я привел эту цитату из персидского поэта Омара Хайяма, просто потому что она очень подходит к настоящему моменту. Могу ли я задать вашему сиятельству вопрос?
– Да, Дживс?
– А мисс Уайверн знает о ваших профессиональных связях с миром скачек, милорд?
При одном только этом предположении Билла всего передернуло.
– Нет, конечно. С ней бы случилось сто родимчиков, услышь она такое. Я в общем-то дал ей понять, что работаю при Сельскохозяйственном совете.
– Очень уважаемое учреждение.
– Не то чтобы я прямо так ей сказал. Но я раскидал по всему дому их издания и позаботился о том, чтобы они попались ей на глаза. Вам известно, что Сельскохозяйственный совет напечатал семьдесят девять вопросников, не считая семнадцати брошюр?
– Нет, милорд, этого я не знал. Показывает большое усердие.
– Редкое усердие. Они там из кожи вон лезут, эти ребята.
– Да, милорд.
– Но мы уклонились от темы, а речь шла о том, что мисс Уайверн ни при каких обстоятельствах не должна узнать страшную правду. Это был бы конец всему. Когда мы обручились, она выдвинула непременное условие, чтобы я раз и навсегда перестал ставить на лошадей, и я дал слово, что больше не поддамся соблазну. Вы, конечно, можете сказать, что быть букмекером – не то же самое, что играть на скачках, но боюсь, мисс Уайверн вам в этом не убедить.
– Разница действительно тонкая, милорд.
– Стоит ей узнать, и все пропало.
– Мы не услышим свадебных колоколов?
– Это уж точно. Я и охнуть не успею, как она возвратит меня по месту покупки. Так что, если она начнет задавать вопросы, смотрите не проговоритесь. Молчите, даже если она будет вставлять вам горящие спички между пальцами ног.
– Такая опасность маловероятна, милорд.
– Наверное. Я просто хочу сказать, что бы ни случилось, Дживс, храните тайну и ничего не говорите.
– Вы можете на меня положиться, милорд. Как вдохновенно выразился Плиний Младший…
Билл поднял руку:
– Хорошо, хорошо, Дживс.
– Как скажете, милорд.
– Плиний Младший меня не интересует.
– Да, милорд.
– По мне, так вы можете взять вашего Плиния Младшего и засунуть туда, где обезьяна складывает орехи.
– Конечно, милорд.
– А теперь оставьте меня, Дживс. У меня уйма тяжких забот. Ступайте и принесите мне виски с содовой, да покрепче.
– Очень хорошо, милорд. Я займусь этим сей же час.
Дживс растаял с выражением почтительного сочувствия на лице, а Билл опустился в кресло и сжал голову ладонями. С губ его сорвался глухой стон. Получилось недурно. Билл простонал вторично.
Он уже готовился к третьей попытке, так чтобы стон шел из самой глубины души, прямо от пяток, когда голос рядом произнес:
– Господи, Билл, что случилось?
Возле него стояла Джил Уайверн.
Глава V
Черная нашлепка и рыжие усищи – это дурно, но что девятый граф все же еще способен к раскаянию, было видно из того, как он подпрыгнул, точно балетный танцор, когда, прохаживаясь по комнате, случайно заметил в старинном зеркале свое отражение.
– Боже милостивый! – воскликнул он, отшатнувшись. Торопливо снял с глаза нашлепку, сунул в карман, сорвал с губы злокачественную растительность и, изогнувшись, вылез из клетчатого пиджака. После этого он подошел к окну, высунул голову наружу и сдавленным, заговорщицким голосом позвал:
– Дживс!
Ответа не последовало.
– Эй, Дживс, где вы?
Снова тишина.
Билл свистнул. Свистнул еще раз. Так он стоял на пороге между комнатой и террасой и свистел, когда дверь сзади него отворилась и показалась величавая фигура.
Человек, вошедший – или правильнее будет сказать: вступивший – в комнату, был высок, темноволос и важен. Это мог быть иностранный посол из приличной семьи или нестарый первосвященник какой-нибудь утонченной, солидной религии. В глазах его светился ум, правильные черты лица выражали феодальную верность и готовность к услугам. Словом, это был типичный джентльмен, слуга джентльмена, с высокоразвитыми благодаря рыбной диете мозгами, которые он теперь был рад почтительно предоставить в распоряжение молодого господина. Он держал переброшенный через руку пиджак в спокойных тонах и консервативной расцветки галстук.
– Вы свистели, милорд?
Билл обернулся.
– Дживс! Каким образом вы ухитрились туда пробраться?
– Я отвел машину в гараж, милорд, а потом вошел в дом через людскую половину. Ваш пиджак, милорд.
– Спасибо. Я вижу, вы переоделись.
– Я счел, что так будет лучше, милорд. Когда мы выезжали на шоссе, тот господин был уже совсем близко, он может пожаловать сюда с минуты на минуту. Если бы его встретил дворецкий в клетчатом костюме и накладных усах, это могло бы возбудить его подозрения. Рад видеть, что вы, ваше сиятельство, уже сняли этот довольно заметный галстук. Он превосходно способствует созданию соответствующей атмосферы на скачках, но едва ли подходит для частной жизни.
Билл с содроганием покосился на отталкивающий предмет мужского туалета.
– Он мне с самого начала внушал отвращение, Дживс. Весь в каких-то ужасных подковах… бррр. Засуньте его куда-нибудь подальше. И пиджак тоже.
– Очень хорошо, милорд. Вон тот сундук, я полагаю, сможет послужить им временным вместилищем. – Дживс подобрал пиджак и галстук и прошел в дальний конец комнаты, где стоял старинный дубовый сундук для приданого, переходивший из поколения в поколение в роду Рочестеров. – Да, – удостоверился Дживс. – «Не так глубок, как колодезь, и не так широк, как церковные врата, но и этого хватит».[8]
Аккуратно сложив эти неприятные вещи, он поместил их на дно и опустил крышку. Даже такие простые действия Дживс совершал со спокойным достоинством, которое произвело бы глубокое впечатление на зрителя, не столь взбудораженного, как Билл. Выглядело это все так, как будто полномочный посол великой державы возлагает венок на гробницу почившего монарха.
Но Билл, как мы уже сказали выше, был взбудоражен. На него наибольшее впечатление произвела фраза, сорвавшаяся несколько раньше с уст великого человека.
– То есть как это он может пожаловать с минуты на минуту? – переспросил он. Известие, что ему может нанести визит краснорожий субъект с оглушительным голосом, осыпавший его бранью всю дорогу от Эпсома до Саутмолтоншира, его не слишком обрадовало.
– Не исключено, что он разглядел и запомнил номер нашего автомобиля, милорд. Если ваше сиятельство помнит, он довольно продолжительное время имел возможность рассматривать нас с тыла.
Билл рухнул в кресло и отер со лба одинокую каплю пота. Такого оборота дел он не предвидел. И теперь перед лицом неожиданной опасности у него словно размякли кости.
– А, черт! Об этом я и не подумал. Теперь он узнает имя владельца и явится сюда.
– Да, милорд, такое предположение вполне правдоподобно.
– Вот дьявольщина, Дживс!
– Да, милорд.
Билл снова провел по лбу платком.
– Ну и что же мне тогда делать?
– Я бы порекомендовал равнодушие и полнейшее непонимание, о чем идет речь.
– С эдаким легким смешком?
– Вот именно, милорд.
Билл попробовал издать легкий смешок.
– Как на ваш слух, Дживс?
– Не слишком удачно, милорд.
– Больше похоже на предсмертный хрип, а?
– Да, милорд.
– Придется разок прорепетировать.
– Не один раз, милорд. Тут нужна убедительность.
Билл сердито пнул скамеечку.
– Откуда я вам возьму убедительность, когда у меня нервы в таком состоянии?
– Вполне понимаю ваши чувства, милорд.
– Да я весь дрожу. Вы видели когда-нибудь бланманже под штормовым ветром?
– Нет, милорд, мне не случалось наблюдать такого природного явления.
– Оно трясется. Вот и я тоже.
– Вполне естественно, что после такого испытания вы несколько перевозбуждены.
– Вот именно что испытания. Мало того, что грозила ужасная опасность, но еще пришлось так позорно улепетывать.
– Я бы не назвал наши действия улепетыванием, милорд. Правильнее сказать – стратегический отход. Это общепризнанный военный маневр, его использовали все великие тактики прошлого, когда того требовала обстановка. Не сомневаюсь, что и генерал Эйзенхауэр прибегал к нему при случае.
– Но только за ним наверняка не гнался с пеной у рта взбесившийся игрок в тотализатор и не орал во всю глотку: «Держи мошенника!»
– Возможно, что нет, милорд.
Билл погрузился в грустные думы.
– Это слово «мошенник», его особенно неприятно было слышать.
– Я вполне вас понимаю, милорд. Оно вызывает возражения как недопустимое, несущественное и не идущее к делу, говоря словами юристов. Ведь ваше сиятельство по пути домой неоднократно высказывались в том смысле, что намерены вернуть деньги тому господину.
– Ну разумеется, намерен. Тут и спорить не о чем. Естественно, возмещу все, до последнего пенни. Ноблес… как это говорится, Дживс?
– Оближ, милорд.
– Вот именно. На карту поставлена честь Рочестеров. Но мне нужно время, черт подери, чтобы сколотить такую сумму: три тысячи фунтов два шиллинга и шесть пенсов.
– Три тысячи пять фунтов два шиллинга и шесть пенсов, милорд. Вы забываете изначальные пять фунтов, поставленные тем господином.
– Верно. Из головы вылетело. Вы сунули его пятерку в карман брюк, и мы так с нею и уехали.
– Совершенно верно, милорд. Итого, общая сумма вашей задолженности капитану Биггару…
– Это его так зовут?
– Да, милорд. Капитан К. Дж. Брабазон-Биггар, клуб «Объединенные Странники», Нортумберланд-авеню, Лондон, W.C.2. Как секретарь вашего сиятельства я записал его фамилию и адрес на билете, который сейчас находится у него. А согласно корешку, который он предъявил и я в качестве вашего секретаря у него принял, ему от вас следует получить три тысячи пять фунтов два шиллинга и шесть пенсов.
– О Господи.
– Да, милорд. Сумма значительная. Немало бедняков были бы рады трем тысячам пяти фунтам двум шиллингам и шести пенсам.
Билл поморщился.
– Я был бы вам признателен, Дживс, если бы вы нашли возможным как-то обойтись без повторения этих цифр.
– Хорошо, милорд.
– Они уже намалеваны на моем сердце разноцветными красками.
– Конечно, милорд.
– Кто это говорил, что когда он – или это была она? – умрет, у него – или у нее – на сердце окажется записано какое-то слово?
– Королева Мария Шотландская, милорд, предшественница великой королевы Елизаветы Тюдор. Слово было – «Кале», а в целом замечание должно было выражать ее горе в связи с утратой этого города.
– Ну так вот, когда я умру, что произойдет очень скоро, если я и дальше буду себя чувствовать так, как сейчас, взрежьте мою грудную клетку, Дживс…
– Как прикажете, милорд.
– …и, готов спорить на два шиллинга, вы найдете, что на моем сердце запечатлены слова: «Три тысячи пять фунтов два шиллинга и шестипенсовик».
Билл встал и нервно прошелся по комнате.
– Каким образом можно наскрести такую сумму, Дживс?
– Тут потребуется серьезная и длительная экономия, милорд.
– Еще бы. На долгие годы.
– А капитан Биггар производит впечатление человека довольно нетерпеливого.
– Это я и без вас заметил.
– Да, милорд.
– Давайте сосредоточимся на настоящем моменте.
– Хорошо, милорд. Будем помнить, что жизнь человеческая вся умещается в краткой текущей минуте, а что до остального, то прошлое ушло, а будущего еще не существует.
– Как вы сказали?
– Это Марк Аврелий, милорд.
– Ах да? А я говорю, давайте сосредоточимся на том, что будет, если этот господин Биггар вдруг прикатит сюда. Он меня узнает, как вы думаете?
– Я склонен думать, что нет, милорд. Усы и нашлепка на глазу обеспечивали вполне надежную маскировку. Ведь за прошедшие несколько месяцев мы имели дело со многими вашими знакомыми…
– И ни один не догадался, что это я!
– Совершенно верно. Тем не менее при данных обстоятельствах приходится считать сегодняшнее происшествие своего рода финалом. Очевидно, что на завтрашних скачках наше появление невозможно.
– Я-то рассчитывал, что мы отхватим на Дерби кругленькую сумму.
– Я тоже, милорд. Но после того, что случилось, всякую букмекерскую деятельность следует считать приостановленной на неопределенный срок.
– А может, рискнем еще разок, напоследок?
– Нет, милорд.
– Конечно, я понимаю. Стоит нам появиться утром в Эпсоме, и первый человек, с которым мы столкнемся, будет этот самый капитан Биггар.
– Как бес Аполлион, стоящий на пути.[9] Вот именно, милорд.
Билл провел ладонью по своей встрепанной шевелюре.
– Эх, если бы я не спустил те деньги, что мы набрали в Ньюмаркете!
– Да, милорд. «И слов грустней не сочинить, чем: „Так могло бы быть!“» Уиттьер.[10]
– Вы предостерегали меня.
– Я понимал, что мы не в том положении, чтобы идти на такой риск. Потому я вам так настойчиво советовал вторую ставку капитана Биггара не принимать. Чуяло мое сердце. Конечно, вероятность, что этот дубль окажется выигрышным, была невелика, но когда я увидел, как Мамаша Уистлера проходит к старту под нашей трибуной, у меня кошки на душе заскребли. Эти длинные ноги, этот могучий круп…
– Перестаньте, Дживс.
– Хорошо, милорд.
– Я хочу забыть Мамашу Уистлера.
– Понимаю вас, милорд.
– А кто он вообще-то такой, этот Уистлер?
– Довольно известный художник – пейзажист, портретист и жанрист, милорд, родился в Лоуэлле, штат Массачусетс, в 1834 году. Его «Портрет моей матери», написанный в 1872 году, особенно ценимый знатоками, был в 1892 году приобретен французским правительством для Люксембургской галереи в Париже. Его работы отмечены печатью индивидуальности и славятся изысканной гармонией красок.
Билл перевел дух.
– Какой, вы говорите, гармонией? Изысканной?
– Да, милорд.
– Понятно. Спасибо, что вы мне сказали. А то я очень беспокоился насчет его гармонии. – Билл задумался. – Дживс, если дело примет наихудший оборот и Биггар схватит меня за руку, можно ли рассчитывать, что мне скостят срок по закону об игорных долгах?
– Боюсь, что нет, милорд. Вы взяли у этого господина наличные. Это денежная сделка.
– Значит, по-вашему, это кутузка?
– Полагаю, что так, милорд.
– И вас тоже заметут, как моего секретаря?
– Вполне возможно, милорд. Тут я не вполне уверен. Надо будет проконсультироваться с моим адвокатом.
– Но мне точно светит посадка?
– Да, милорд. Но сроки, как я слышал, дают небольшие.
– Представляете себе, что будет в газетах? Девятый граф Рочестер, чьи предки проявили отвагу на поле брани при Азенкуре, позорно бежал с поля в Эпсоме, преследуемый рассвирепевшим игроком на скачках. Мальчишки-газетчики с ума сойдут от счастья.
– Да, можно не сомневаться, что обстоятельства обращения вашего сиятельства к общедоступному букмекерству привлекут широкий общественный интерес.
Билл, расхаживавший по комнате из угла в угол, замер на одной ноге и устремил на собеседника взгляд, полный укоризны.
– А чья это была идея, чтобы я пошел в общедоступные букмекеры? Ваша, Дживс. Не хочу вас бранить, но признайтесь: это вы придумали. Вы были этим самым, как это говорится?..
– Fons et origo mali,[11] милорд? He отрицаю. Но если помните, милорд, мы тогда оказались в довольно затруднительном положении. Было ясно, что предстоящая женитьба вашего сиятельства требует увеличения доходов. Мы просмотрели в телефонном справочнике весь раздел объявлений о вакансиях, надеясь найти какое-нибудь занятие для вашего сиятельства. И исключительно потому, что ничего подходящего не попадалось, а дошли уже до буквы «р», я выдвинул предложение насчет регистрации ставок на ипподроме, просто faute de mieux.
– Фо де что?
– Mieux, милорд. Французское выражение. Мы бы сказали: «За неимением лучшего».
– Ослы эти французы! Нет чтобы говорить просто по-английски.
– Может быть, их надо скорее жалеть, чем винить, милорд. Беда в том, что их с детства так воспитывали. Я говорю, милорд, мне подумалось, что это будет счастливым выходом из всех ваших затруднений. В Соединенных Штатах Америки букмекеров считают людьми низшего сорта и вообще их даже преследует полиция, но в Англии все совершенно иначе. Здесь это люди уважаемые, их благосклонности всячески добиваются. Современная мысль видит в них новую аристократию. Они много зарабатывают и вдобавок еще пользуются исключительным правом не платить налоги.
Билл покаянно вздохнул.
– Мы тоже немало сколотили до этого случая в Нью-маркете.
– Да, милорд.
– И где теперь эти деньги?
– Действительно, где, милорд?
– Не надо было так тратиться, чтобы привести в порядок дом.
– Возможно, милорд.
– И было ошибкой, что я оплатил счета портного.
– Я согласен с вами, милорд. Тут ваше сиятельство, как говорится, перегнули палку. Еще древние римляне советовали: ne quid nimis.[12]
– Да, это было неосмотрительно с моей стороны. Но что толку теперь стонать?
– Ни малейшего, милорд. «То, что начертано рукою Провиденья…»
– Послушайте!
– «…уж недоступно впредь для измененья, ни доводам ума, ни знаньям богослова и никаким слезам не смыть судьбы решенья». Вы что-то сказали, милорд?
– Я только хотел попросить вас остановиться.
– Разумеется, милорд, как скажете.
– Я что-то не в настроении сегодня слушать стихи.
– Очень хорошо, милорд. Я привел эту цитату из персидского поэта Омара Хайяма, просто потому что она очень подходит к настоящему моменту. Могу ли я задать вашему сиятельству вопрос?
– Да, Дживс?
– А мисс Уайверн знает о ваших профессиональных связях с миром скачек, милорд?
При одном только этом предположении Билла всего передернуло.
– Нет, конечно. С ней бы случилось сто родимчиков, услышь она такое. Я в общем-то дал ей понять, что работаю при Сельскохозяйственном совете.
– Очень уважаемое учреждение.
– Не то чтобы я прямо так ей сказал. Но я раскидал по всему дому их издания и позаботился о том, чтобы они попались ей на глаза. Вам известно, что Сельскохозяйственный совет напечатал семьдесят девять вопросников, не считая семнадцати брошюр?
– Нет, милорд, этого я не знал. Показывает большое усердие.
– Редкое усердие. Они там из кожи вон лезут, эти ребята.
– Да, милорд.
– Но мы уклонились от темы, а речь шла о том, что мисс Уайверн ни при каких обстоятельствах не должна узнать страшную правду. Это был бы конец всему. Когда мы обручились, она выдвинула непременное условие, чтобы я раз и навсегда перестал ставить на лошадей, и я дал слово, что больше не поддамся соблазну. Вы, конечно, можете сказать, что быть букмекером – не то же самое, что играть на скачках, но боюсь, мисс Уайверн вам в этом не убедить.
– Разница действительно тонкая, милорд.
– Стоит ей узнать, и все пропало.
– Мы не услышим свадебных колоколов?
– Это уж точно. Я и охнуть не успею, как она возвратит меня по месту покупки. Так что, если она начнет задавать вопросы, смотрите не проговоритесь. Молчите, даже если она будет вставлять вам горящие спички между пальцами ног.
– Такая опасность маловероятна, милорд.
– Наверное. Я просто хочу сказать, что бы ни случилось, Дживс, храните тайну и ничего не говорите.
– Вы можете на меня положиться, милорд. Как вдохновенно выразился Плиний Младший…
Билл поднял руку:
– Хорошо, хорошо, Дживс.
– Как скажете, милорд.
– Плиний Младший меня не интересует.
– Да, милорд.
– По мне, так вы можете взять вашего Плиния Младшего и засунуть туда, где обезьяна складывает орехи.
– Конечно, милорд.
– А теперь оставьте меня, Дживс. У меня уйма тяжких забот. Ступайте и принесите мне виски с содовой, да покрепче.
– Очень хорошо, милорд. Я займусь этим сей же час.
Дживс растаял с выражением почтительного сочувствия на лице, а Билл опустился в кресло и сжал голову ладонями. С губ его сорвался глухой стон. Получилось недурно. Билл простонал вторично.
Он уже готовился к третьей попытке, так чтобы стон шел из самой глубины души, прямо от пяток, когда голос рядом произнес:
– Господи, Билл, что случилось?
Возле него стояла Джил Уайверн.
Глава V
Джил после ухода из гостиной успела натереть американской мазью ирландского терьера Майка, посмотреть поварихину золотую рыбку, которая вызвала в кухне переполох тем, что отказалась есть муравьиные яйца, а затем еще произвела обход свиней и коров и одной из последних дала болюс. В приятном сознании выполненного долга она вернулась в дом, радуясь предстоящей встрече с любимым, который, по ее расчетам, должен был возвратиться из поездки по делам Сельскохозяйственного совета и будет вполне расположен поболтать о том о сем на досуге. Потому что хотя в Сельскохозяйственном совете и сообразили, какой исключительно ценный работник им достался, и, вполне естественно, норовят выжать из него как можно больше, но все-таки у них хватает человеколюбия примерно ко времени вечернего коктейля отпускать бедного труженика на волю.
Каково же было ей застать жениха сжимающим голову ладонями и издающим стоны!
– Билл, да что с тобой? – повторила она.
Билл подскочил как ужаленный. Звук любимого голоса, раздавшийся неожиданно, точно гром среди ясного неба, в то время когда он полагал, будто находится один на один со своим горем, подействовал на него так, словно сзади ему в седалище вонзились зубья циркулярной пилы. Заговори с ним сам капитан К. Дж. Брабазон-Биггар, член клуба «Объединенные Странники», что на Нортумберланд-авеню, и тогда бы он не переполошился сильнее. Он стоял перед Джил с отвисшей челюстью и весь, с головы до ног, мелко дрожал. Дживс, окажись он свидетелем этой сцены, наверняка припомнил бы Макбета, увидевшего на пиру призрак Банко.
– Нич-ч-ч-чего, – ответил Билл через четыре «ч».
Джил смотрела на него серьезным, вдумчивым взглядом. У нее, как у многих хороших, серьезных девушек, вообще был такой взгляд, прямой и честный, и Биллу это в ней очень нравилось. Но в данную минуту он предпочел бы что-нибудь не так глубоко проникающее в душу.
У человека с нечистой совестью вырабатывается аллергия на серьезные, вдумчивые взгляды.
– Нич-чего, – повторил он уже несколько четче. – Как это – что со мной? Ничего со мной. Почему ты спросила?
– Потому что ты стонал, как пароходная сирена в тумане.
– Ах, вот ты о чем. Просто небольшая невралгия.
– Головная боль?
– Да, разыгралась вот. У меня был трудный день.
– Да что случилось? Севооборот нарушился? Или свиноматки выступили за сокращение рождаемости?
– Сегодня меня беспокоили главным образом лошади, – подавленно признался Билл.
Во взоре Джил мелькнуло подозрение. Там, где дело касалось ее любимого, она, как все хорошие, серьезные девушки, становилась настоящим Пинкертоном.
– Ты что, опять играл на скачках?
Билл захлопал глазами.
– Кто? Я?!
– Ты дал мне торжественное обещание, что не будешь. О Господи, Билл, какой ты глупец! За тобой смотреть труднее, чем за труппой дрессированных тюленей. Неужели ты не понимаешь, что просто бросаешь деньги на ветер? Каким надо быть тупицей, чтобы не видеть, что у ставящих на лошадь нет против букмекеров никаких шансов? Я знаю, рассказывают про какие-то фантастические выигрыши в дубль, когда за одну пятерку можно получить тысячи фунтов, но на самом же деле ничего этого не бывает. Что ты сказал?
Билл ничего не сказал. Звук, вырвавшийся из его сжатых губ, был просто тихим стоном, какой мог бы издать сжигаемый на костре индеец из наиболее экспансивных.
– Иногда бывает, – глухо возразил он. – Я знаю такие случаи.
– У тебя этого все равно не может быть. Тебе с лошадьми не везет.
Билла перекорежило. Все это здорово напоминало казнь на медленном огне.
– Да, – проговорил он. – Теперь я в этом убедился.
Взгляд Джил сделался еще прямее и проницательнее.
– Признайся честно, Билл, ты поставил на лошадь в Дубках и проиграл?
Это было прямо противоположно тому, что произошло в действительности, так что он даже слегка взбодрился.
– Ничего похожего.
– Побожись.
– Сейчас, кажется, начну божиться и чертыхаться.
– Ты ни на кого не ставил в Дубках?
– Разумеется, нет.
– Тогда что с тобой?
– Я же сказал. Голова болит.
– Бедняжка. Дать тебе что-нибудь?
– Нет, спасибо. Дживс пошел за виски с содовой.
– А поцелуй не поможет, пока суд да дело?
– Поцелуй возвратит жизнь умирающему.
Джил поцеловала его, но немного рассеянно. Вид у нее был задумчивый.
– Дживс ведь сегодня ездил с тобой, правда?
– Да, я брал его.
– Ты всегда берешь его в эти поездки?
– Да.
– И куда же вы ездите?
– Объезжаем разные точки.
– И что делаете?
– Да так, то да се.
– Понятно. Как голова?
– Спасибо. Чуть получше.
– Это хорошо.
Они немного помолчали.
– У меня раньше тоже бывали головные боли, – сказала Джил.
– Сильные?
– Очень. Мучительные.
– Да, штука неприятная.
– Крайне. Однако, – продолжала Джил уже громче и с некоторым металлом в голосе, – я при головной боли, даже самой жестокой, никогда не выглядела как беглый каторжник, который прячется за кустом и прислушивается к лаю собак, ожидая, что с минуты на минуту нога Рока даст ему под зад коленкой. А у тебя сейчас вид именно такой. Исключительно виноватый. Если бы ты сейчас признался, что совершил убийство и вдруг спохватился, что, кажется, ненадежно спрятал труп, я бы сказала: «Так я и думала». Билл, в последний раз: что случилось?
– Ничего не случилось.
– Не лги.
– Сколько раз тебе говорить?
– И тебя ничего не мучает?
– Ничего.
– Ты весел и беззаботен, как жаворонок в небе?
– Может быть, даже веселее, чем жаворонок.
Снова оба примолкли. Джил кусала губы, а Биллу это действовало на нервы. Конечно, нет ничего плохого и предосудительного в том, что девушка кусает губы, но жениху в трудную минуту наблюдать такое зрелище не слишком приятно.
– Билл, скажи мне, как ты относишься к браку? – спросила Джил.
Билл посветлел лицом. Вот это – другой разговор.
– Я считаю, что брак – штука замечательная. Конечно, при том условии, что мужская сторона заполучит кого-нибудь вроде тебя.
– А если без комплиментов? Сказать тебе, как я к нему отношусь?
– Давай.
– По-моему, без полного доверия между женихом и невестой даже думать о браке – безумие, потому что если они будут что-то друг от друга скрывать и не посвящать один другого в свои неприятности, то от их брака рано или поздно останутся рожки да ножки. Муж и жена должны все друг другу рассказывать. Мне бы и в голову никогда не пришло что-то от тебя скрыть, и если тебе интересно, могу сказать, что мне ужасно противно видеть, как ты какие-то свои неприятности, в чем бы они ни заключались, стараешься от меня утаить.
– У меня нет никаких неприятностей.
Каково же было ей застать жениха сжимающим голову ладонями и издающим стоны!
– Билл, да что с тобой? – повторила она.
Билл подскочил как ужаленный. Звук любимого голоса, раздавшийся неожиданно, точно гром среди ясного неба, в то время когда он полагал, будто находится один на один со своим горем, подействовал на него так, словно сзади ему в седалище вонзились зубья циркулярной пилы. Заговори с ним сам капитан К. Дж. Брабазон-Биггар, член клуба «Объединенные Странники», что на Нортумберланд-авеню, и тогда бы он не переполошился сильнее. Он стоял перед Джил с отвисшей челюстью и весь, с головы до ног, мелко дрожал. Дживс, окажись он свидетелем этой сцены, наверняка припомнил бы Макбета, увидевшего на пиру призрак Банко.
– Нич-ч-ч-чего, – ответил Билл через четыре «ч».
Джил смотрела на него серьезным, вдумчивым взглядом. У нее, как у многих хороших, серьезных девушек, вообще был такой взгляд, прямой и честный, и Биллу это в ней очень нравилось. Но в данную минуту он предпочел бы что-нибудь не так глубоко проникающее в душу.
У человека с нечистой совестью вырабатывается аллергия на серьезные, вдумчивые взгляды.
– Нич-чего, – повторил он уже несколько четче. – Как это – что со мной? Ничего со мной. Почему ты спросила?
– Потому что ты стонал, как пароходная сирена в тумане.
– Ах, вот ты о чем. Просто небольшая невралгия.
– Головная боль?
– Да, разыгралась вот. У меня был трудный день.
– Да что случилось? Севооборот нарушился? Или свиноматки выступили за сокращение рождаемости?
– Сегодня меня беспокоили главным образом лошади, – подавленно признался Билл.
Во взоре Джил мелькнуло подозрение. Там, где дело касалось ее любимого, она, как все хорошие, серьезные девушки, становилась настоящим Пинкертоном.
– Ты что, опять играл на скачках?
Билл захлопал глазами.
– Кто? Я?!
– Ты дал мне торжественное обещание, что не будешь. О Господи, Билл, какой ты глупец! За тобой смотреть труднее, чем за труппой дрессированных тюленей. Неужели ты не понимаешь, что просто бросаешь деньги на ветер? Каким надо быть тупицей, чтобы не видеть, что у ставящих на лошадь нет против букмекеров никаких шансов? Я знаю, рассказывают про какие-то фантастические выигрыши в дубль, когда за одну пятерку можно получить тысячи фунтов, но на самом же деле ничего этого не бывает. Что ты сказал?
Билл ничего не сказал. Звук, вырвавшийся из его сжатых губ, был просто тихим стоном, какой мог бы издать сжигаемый на костре индеец из наиболее экспансивных.
– Иногда бывает, – глухо возразил он. – Я знаю такие случаи.
– У тебя этого все равно не может быть. Тебе с лошадьми не везет.
Билла перекорежило. Все это здорово напоминало казнь на медленном огне.
– Да, – проговорил он. – Теперь я в этом убедился.
Взгляд Джил сделался еще прямее и проницательнее.
– Признайся честно, Билл, ты поставил на лошадь в Дубках и проиграл?
Это было прямо противоположно тому, что произошло в действительности, так что он даже слегка взбодрился.
– Ничего похожего.
– Побожись.
– Сейчас, кажется, начну божиться и чертыхаться.
– Ты ни на кого не ставил в Дубках?
– Разумеется, нет.
– Тогда что с тобой?
– Я же сказал. Голова болит.
– Бедняжка. Дать тебе что-нибудь?
– Нет, спасибо. Дживс пошел за виски с содовой.
– А поцелуй не поможет, пока суд да дело?
– Поцелуй возвратит жизнь умирающему.
Джил поцеловала его, но немного рассеянно. Вид у нее был задумчивый.
– Дживс ведь сегодня ездил с тобой, правда?
– Да, я брал его.
– Ты всегда берешь его в эти поездки?
– Да.
– И куда же вы ездите?
– Объезжаем разные точки.
– И что делаете?
– Да так, то да се.
– Понятно. Как голова?
– Спасибо. Чуть получше.
– Это хорошо.
Они немного помолчали.
– У меня раньше тоже бывали головные боли, – сказала Джил.
– Сильные?
– Очень. Мучительные.
– Да, штука неприятная.
– Крайне. Однако, – продолжала Джил уже громче и с некоторым металлом в голосе, – я при головной боли, даже самой жестокой, никогда не выглядела как беглый каторжник, который прячется за кустом и прислушивается к лаю собак, ожидая, что с минуты на минуту нога Рока даст ему под зад коленкой. А у тебя сейчас вид именно такой. Исключительно виноватый. Если бы ты сейчас признался, что совершил убийство и вдруг спохватился, что, кажется, ненадежно спрятал труп, я бы сказала: «Так я и думала». Билл, в последний раз: что случилось?
– Ничего не случилось.
– Не лги.
– Сколько раз тебе говорить?
– И тебя ничего не мучает?
– Ничего.
– Ты весел и беззаботен, как жаворонок в небе?
– Может быть, даже веселее, чем жаворонок.
Снова оба примолкли. Джил кусала губы, а Биллу это действовало на нервы. Конечно, нет ничего плохого и предосудительного в том, что девушка кусает губы, но жениху в трудную минуту наблюдать такое зрелище не слишком приятно.
– Билл, скажи мне, как ты относишься к браку? – спросила Джил.
Билл посветлел лицом. Вот это – другой разговор.
– Я считаю, что брак – штука замечательная. Конечно, при том условии, что мужская сторона заполучит кого-нибудь вроде тебя.
– А если без комплиментов? Сказать тебе, как я к нему отношусь?
– Давай.
– По-моему, без полного доверия между женихом и невестой даже думать о браке – безумие, потому что если они будут что-то друг от друга скрывать и не посвящать один другого в свои неприятности, то от их брака рано или поздно останутся рожки да ножки. Муж и жена должны все друг другу рассказывать. Мне бы и в голову никогда не пришло что-то от тебя скрыть, и если тебе интересно, могу сказать, что мне ужасно противно видеть, как ты какие-то свои неприятности, в чем бы они ни заключались, стараешься от меня утаить.
– У меня нет никаких неприятностей.