– Ваш отец, – продолжал Джордж, не решаясь развивать тему, но и не в силах бросить ее, – решил, что я Пинч. Или Уинч. Но это не так. Моя фамилия Финч.
Взгляд его, нервно скачущий по комнате, ненароком задел Молли, и он до крайности изумился, не различив в ее глазах потрясенного омерзения, какое должны бы вызвать его внешность и речи у любой здравомыслящей девушки. Да, она удивлялась, но смотрела на него довольно ласково, даже по-матерински, и слабенький проблеск света забрезжил во тьме. Сказать, что он взбодрился, было бы чересчур, но в окутывавшей его ночи на секундочку проблеснула одинокая звезда.
– А как вы все-таки познакомились с папой?
Ответить Джордж смог. Отвечать на вопросы он был вполне в силах. Вот придумывать темы – иное дело.
– Встретил его у вашего дома. Он узнал, что я с Запада, и пригласил меня к обеду.
– То есть как это? Он что, накинулся на вас, когда вы проходили мимо?
– Н-нет… Я не то чтобы проходил… Я… э… в общем-то я стоял у крыльца. Во всяком случае…
– У крыльца? Но зачем?
Уши его превратились в два спелых помидора.
– Я… это… шел, в общем… в гости.
– В гости?
– Да.
– К маме?
– Нет, к вам.
– Ко мне? – Глаза девушки округлились.
– Да. Я хотел спросить…
– О чем же?
– О вашем песике.
– Не понимаю…
– Подумал… вдруг из-за нервной встряски… всех этих переживаний… он прихворнул.
– Из-за того, что убежал?
– Ну да…
– И вы решили, что он нажил нервный срыв?
– Тут такое движение… – лепетал Джордж. – Его могла машина переехать… Страшно все-таки. Нервы… то-се…
Женская интуиция – поразительнейшая штука. Скорее всего любой психиатр, дослушав до этого места, прыгнул бы на Джорджа и, прижимая его к полу одной рукой, другой подписал бы необходимое свидетельство. Но Молли проникла в самую суть и умилилась. Она поняла: этот молодой человек столь высокого мнения о ней, что, несмотря на всю свою болезненную застенчивость, все-таки решился проникнуть в дом под идиотским предлогом. Словом, она еще раз убедилась, что Джордж – сущий ягненочек, и ей захотелось погладить его по голове, поправить сбившийся галстук, поворковать над ним.
– Как мило с вашей стороны!
– Я люблю собачек, – хрипло выдавил Джордж.
– Это видно.
– А вы собачек любите?
– Просто обожаю!
– И я тоже. Обожаю.
– Да?
– Да. Обожаю. Некоторые их не любят, а вот я люблю.
На Джорджа напало красноречие. Блеснув глазами, он с головой нырнул в волны истинной литании.
– Да. Люблю! Эрдельтерьеров, и скотчтерьеров, и сэлихемских терьеров. Фокстерьеров. И пекинесов, и абердинцев. Мопсов люблю, и мастифов. Далматинцев тоже. Потом еще водолазов и сенбернаров. Люблю пуделей, маленьких шпицев…
– Все понятно! – перебила Молли. – Вы любите всяких собак.
– Да, – подтвердил Джордж. – Люблю. Очень. Всяких.
– И я тоже. Есть в них что-то такое…
– Есть. Конечно. И в кошках…
– Да, правда?
– И все-таки кошки не собаки.
– Да, я тоже заметила…
Наступила пауза. Страшно страдая – ведь на этой теме он мог бы и еще развернуться, – Джордж сообразил, что для Молли предмет исчерпан, и застыл в задумчивом молчании, облизывая губы.
– Значит, вы приехали с Запада? – поинтересовалась она.
– Да.
– Там, наверное, красиво.
– Да.
– Прерии всякие…
– Да.
– А вы не ковбой?
– Нет. Я художник!
– Художник? Пишете картины?
– Да.
– И у вас есть студия?
– Да.
– А где?
– Да. То есть на Вашингтон-сквер. В доме «Шеридан».
– «Шеридан»? Правда? Тогда, наверное, вы знакомы с мистером Бимишем?
– Да. Да. Конечно.
– Он такой милашка, правда? Я знаю его всю жизнь.
– Да.
– Наверное, это увлекательно – быть художником?
– Да.
– Мне бы очень хотелось посмотреть ваши картины. Теплое блаженство разлилось в душе Джорджа.
– Могу я прислать вам одну? – проблеял он.
– Конечно!
Джордж так воспрял от столь непредвиденного поворота, что невозможно и предугадать, к каким вершинам красноречия он воспарил бы, побудь еще минут десять в обществе девушки. То, что она готова принять его картину, их очень сблизило. Еще ни один человек не брал его картин. И впервые с начала беседы Джордж почувствовал себя почти свободно.
К несчастью, в эту минуту дверь открылась и, словно струя ядовитого газа, вплыла миссис Уоддингтон.
– Что ты тут делаешь, Молли? – осведомилась она.
Джорджа она одарила одним из своих достославных взглядов, и только что обретенная свобода духа пожухла на корню.
– Я разговариваю с мистером Финчем. Представляешь, как интересно! Мистер Финч – художник! Он пишет картины!
Миссис Уоддингтон молчала, разом лишившись дара речи от чудовищного открытия. До этого она Джорджа толком и не разглядывала – так, кинула взгляд, полный того отвлеченного омерзения, каким любая хозяйка одарила бы пенек, выскочивший без пяти минут до тщательно спланированного обеда. Лицо его, хотя и противное, не вызвало у нее никаких личных чувств.
Но сейчас все переменилось. Противные черты обрели грозный смысл. Еще в спальне миссис Уоддингтон обеспокоили описания Молли, и теперь они выпрыгнули из глубин подсознания как безобразные чудовища из темных вод. «Стройный, невысокий, с красивыми карими глазами и такими золотистыми-презолотистыми волосами…» Миссис Уоддингтон уставилась на Джорджа. Ну да! Стройный. И невысокий. Глаза у него хотя и не красивые, но карие, а волосы, несомненно, светлые.
Кажется, Молли говорила, что при разговоре он давится словами, краснеет, ломает пальцы, странно булькает, пыхтит и спотыкается… В точности так и вел себя молодой человек, стоявший сейчас перед ней. Взгляд ее оказал на Джорджа Финча самое дурное воздействие, и редко за всю его жизнь удавалось ему кашлять так хрипло, алеть так пунцово, переплетать пальцы так замысловато, извлекать из горла такие забавные звуки и усерднее спотыкаться о собственные ноги. Сомнений у миссис Уоддингтон не оставалось. Портрет, нарисованный Молли, превратился в живую, явную напасть. Вот она, перед ней, пожалуйста!
Да еще и художник! Миссис Уоддингтон содрогнулась. Из множества индивидуумов, составлявших калейдоскоп нью-йоркской жизни, художников она не терпела больше всех. У них никогда нет денег. Они распущенны и безалаберны. Они ходят на танцы в странных нарядах, а то и бренчат на гавайской гитаре. И он один из них!
– Наверное, – сказала Молли, – нам лучше подняться наверх?
Миссис Уоддингтон очнулась от транса.
– Тебе лучше подняться наверх!
Интонация ее пробрала бы и самого толстокожего человека.
– Я… э… наверное… – пролепетал Джордж. – Уже поздновато…
– Вы что, хотите уйти? – забеспокоилась Молли.
– Разумеется, мистер Финч уходит, – промолвила миссис Уоддингтон, и что-то в ее манере подсказывало, что она готова схватить гостя одной рукой за шиворот, а другой – за брюки и вышвырнуть вон. – Если у мистера Финча дела, мы не должны его задерживать. Доброй ночи, мистер Финч!
– Доброй ночи. Спасибо за… э… приятный вечер.
– О-о-чень лю-ю-безно с вашей стороны!..
– Заходите к нам еще, – пригласила Молли.
– Мистер Финч, – возразила миссис Уоддингтон, – очень и очень занят. Ступай наверх, Молли, и немедленно! До-о-оброй вам ночи, мистер Финч!
Она сверлила его взглядом, не совсем отвечавшим старым добрым традициям американского гостеприимства.
– Феррис, – крикнула хозяйка, едва за Джорджем захлопнулась дверь.
– Мадам?
– Ни под каким видом не впускайте в дом человека, который только что вышел.
– Слушаюсь, мадам!
4
Глава IV
1
Взгляд его, нервно скачущий по комнате, ненароком задел Молли, и он до крайности изумился, не различив в ее глазах потрясенного омерзения, какое должны бы вызвать его внешность и речи у любой здравомыслящей девушки. Да, она удивлялась, но смотрела на него довольно ласково, даже по-матерински, и слабенький проблеск света забрезжил во тьме. Сказать, что он взбодрился, было бы чересчур, но в окутывавшей его ночи на секундочку проблеснула одинокая звезда.
– А как вы все-таки познакомились с папой?
Ответить Джордж смог. Отвечать на вопросы он был вполне в силах. Вот придумывать темы – иное дело.
– Встретил его у вашего дома. Он узнал, что я с Запада, и пригласил меня к обеду.
– То есть как это? Он что, накинулся на вас, когда вы проходили мимо?
– Н-нет… Я не то чтобы проходил… Я… э… в общем-то я стоял у крыльца. Во всяком случае…
– У крыльца? Но зачем?
Уши его превратились в два спелых помидора.
– Я… это… шел, в общем… в гости.
– В гости?
– Да.
– К маме?
– Нет, к вам.
– Ко мне? – Глаза девушки округлились.
– Да. Я хотел спросить…
– О чем же?
– О вашем песике.
– Не понимаю…
– Подумал… вдруг из-за нервной встряски… всех этих переживаний… он прихворнул.
– Из-за того, что убежал?
– Ну да…
– И вы решили, что он нажил нервный срыв?
– Тут такое движение… – лепетал Джордж. – Его могла машина переехать… Страшно все-таки. Нервы… то-се…
Женская интуиция – поразительнейшая штука. Скорее всего любой психиатр, дослушав до этого места, прыгнул бы на Джорджа и, прижимая его к полу одной рукой, другой подписал бы необходимое свидетельство. Но Молли проникла в самую суть и умилилась. Она поняла: этот молодой человек столь высокого мнения о ней, что, несмотря на всю свою болезненную застенчивость, все-таки решился проникнуть в дом под идиотским предлогом. Словом, она еще раз убедилась, что Джордж – сущий ягненочек, и ей захотелось погладить его по голове, поправить сбившийся галстук, поворковать над ним.
– Как мило с вашей стороны!
– Я люблю собачек, – хрипло выдавил Джордж.
– Это видно.
– А вы собачек любите?
– Просто обожаю!
– И я тоже. Обожаю.
– Да?
– Да. Обожаю. Некоторые их не любят, а вот я люблю.
На Джорджа напало красноречие. Блеснув глазами, он с головой нырнул в волны истинной литании.
– Да. Люблю! Эрдельтерьеров, и скотчтерьеров, и сэлихемских терьеров. Фокстерьеров. И пекинесов, и абердинцев. Мопсов люблю, и мастифов. Далматинцев тоже. Потом еще водолазов и сенбернаров. Люблю пуделей, маленьких шпицев…
– Все понятно! – перебила Молли. – Вы любите всяких собак.
– Да, – подтвердил Джордж. – Люблю. Очень. Всяких.
– И я тоже. Есть в них что-то такое…
– Есть. Конечно. И в кошках…
– Да, правда?
– И все-таки кошки не собаки.
– Да, я тоже заметила…
Наступила пауза. Страшно страдая – ведь на этой теме он мог бы и еще развернуться, – Джордж сообразил, что для Молли предмет исчерпан, и застыл в задумчивом молчании, облизывая губы.
– Значит, вы приехали с Запада? – поинтересовалась она.
– Да.
– Там, наверное, красиво.
– Да.
– Прерии всякие…
– Да.
– А вы не ковбой?
– Нет. Я художник!
– Художник? Пишете картины?
– Да.
– И у вас есть студия?
– Да.
– А где?
– Да. То есть на Вашингтон-сквер. В доме «Шеридан».
– «Шеридан»? Правда? Тогда, наверное, вы знакомы с мистером Бимишем?
– Да. Да. Конечно.
– Он такой милашка, правда? Я знаю его всю жизнь.
– Да.
– Наверное, это увлекательно – быть художником?
– Да.
– Мне бы очень хотелось посмотреть ваши картины. Теплое блаженство разлилось в душе Джорджа.
– Могу я прислать вам одну? – проблеял он.
– Конечно!
Джордж так воспрял от столь непредвиденного поворота, что невозможно и предугадать, к каким вершинам красноречия он воспарил бы, побудь еще минут десять в обществе девушки. То, что она готова принять его картину, их очень сблизило. Еще ни один человек не брал его картин. И впервые с начала беседы Джордж почувствовал себя почти свободно.
К несчастью, в эту минуту дверь открылась и, словно струя ядовитого газа, вплыла миссис Уоддингтон.
– Что ты тут делаешь, Молли? – осведомилась она.
Джорджа она одарила одним из своих достославных взглядов, и только что обретенная свобода духа пожухла на корню.
– Я разговариваю с мистером Финчем. Представляешь, как интересно! Мистер Финч – художник! Он пишет картины!
Миссис Уоддингтон молчала, разом лишившись дара речи от чудовищного открытия. До этого она Джорджа толком и не разглядывала – так, кинула взгляд, полный того отвлеченного омерзения, каким любая хозяйка одарила бы пенек, выскочивший без пяти минут до тщательно спланированного обеда. Лицо его, хотя и противное, не вызвало у нее никаких личных чувств.
Но сейчас все переменилось. Противные черты обрели грозный смысл. Еще в спальне миссис Уоддингтон обеспокоили описания Молли, и теперь они выпрыгнули из глубин подсознания как безобразные чудовища из темных вод. «Стройный, невысокий, с красивыми карими глазами и такими золотистыми-презолотистыми волосами…» Миссис Уоддингтон уставилась на Джорджа. Ну да! Стройный. И невысокий. Глаза у него хотя и не красивые, но карие, а волосы, несомненно, светлые.
Кажется, Молли говорила, что при разговоре он давится словами, краснеет, ломает пальцы, странно булькает, пыхтит и спотыкается… В точности так и вел себя молодой человек, стоявший сейчас перед ней. Взгляд ее оказал на Джорджа Финча самое дурное воздействие, и редко за всю его жизнь удавалось ему кашлять так хрипло, алеть так пунцово, переплетать пальцы так замысловато, извлекать из горла такие забавные звуки и усерднее спотыкаться о собственные ноги. Сомнений у миссис Уоддингтон не оставалось. Портрет, нарисованный Молли, превратился в живую, явную напасть. Вот она, перед ней, пожалуйста!
Да еще и художник! Миссис Уоддингтон содрогнулась. Из множества индивидуумов, составлявших калейдоскоп нью-йоркской жизни, художников она не терпела больше всех. У них никогда нет денег. Они распущенны и безалаберны. Они ходят на танцы в странных нарядах, а то и бренчат на гавайской гитаре. И он один из них!
– Наверное, – сказала Молли, – нам лучше подняться наверх?
Миссис Уоддингтон очнулась от транса.
– Тебе лучше подняться наверх!
Интонация ее пробрала бы и самого толстокожего человека.
– Я… э… наверное… – пролепетал Джордж. – Уже поздновато…
– Вы что, хотите уйти? – забеспокоилась Молли.
– Разумеется, мистер Финч уходит, – промолвила миссис Уоддингтон, и что-то в ее манере подсказывало, что она готова схватить гостя одной рукой за шиворот, а другой – за брюки и вышвырнуть вон. – Если у мистера Финча дела, мы не должны его задерживать. Доброй ночи, мистер Финч!
– Доброй ночи. Спасибо за… э… приятный вечер.
– О-о-чень лю-ю-безно с вашей стороны!..
– Заходите к нам еще, – пригласила Молли.
– Мистер Финч, – возразила миссис Уоддингтон, – очень и очень занят. Ступай наверх, Молли, и немедленно! До-о-оброй вам ночи, мистер Финч!
Она сверлила его взглядом, не совсем отвечавшим старым добрым традициям американского гостеприимства.
– Феррис, – крикнула хозяйка, едва за Джорджем захлопнулась дверь.
– Мадам?
– Ни под каким видом не впускайте в дом человека, который только что вышел.
– Слушаюсь, мадам!
4
На следующее утро, солнечное и светлое, Джордж Финч бойко взбежал по ступенькам дома № 16 на Семьдесят девятой улице и нажал звонок. На нем был его сизый костюм, а под мышкой он держал огромную картину в оберточной бумаге. После долгих раздумий он решил подарить Молли свою любимую работу «Привет тебе, веселая весна!». Картина изображала юную девушку, слегка задрапированную, танцующую с барашками на лугу, усеянном цветами. Девица явно страдала пляской святого Витта в запущенной форме. А судя по выражению ее лица, натурщица больно порезалась об острый камень, когда Джордж писал ее. И все-таки то был его шедевр, и он намеревался подарить его Молли.
Дверь открылась. Возник Феррис, дворецкий.
– Товары, – сообщил он, бесстрастно глядя на Джорджа, – доставляют с черного хода.
– Я к мисс, – выговорил Джордж, – Уоддингтон.
– Мисс Уоддингтон нет дома.
– А могу я увидеть мистера Уоддингтона? – спросил Джордж, смиряясь с неравноценной заменой.
– Мистера Уоддингтона нет дома.
Джордж чуть замешкался. Но любовь побеждает все!
– А можно видеть миссис Уоддингтон?
– Миссис Уоддингтон нет дома.
Пока дворецкий это произносил, с верхних этажей донесся властный женский голос, вопрошающий невидимого Сигсби, сколько раз ему нужно повторять, чтобы он не курил в гостиной.
– Но я же ее слышу!
Дворецкий отчужденно пожал плечами, как бы отказываясь вникать во всякие мистические происшествия.
– Миссис Уоддингтон нет дома, – повторил он.
Оба помолчали.
– Приятный сегодня денек, – заметил Джордж.
– Да, погодка неплохая, – согласился Феррис.
На том разговор и завершился.
Дверь открылась. Возник Феррис, дворецкий.
– Товары, – сообщил он, бесстрастно глядя на Джорджа, – доставляют с черного хода.
– Я к мисс, – выговорил Джордж, – Уоддингтон.
– Мисс Уоддингтон нет дома.
– А могу я увидеть мистера Уоддингтона? – спросил Джордж, смиряясь с неравноценной заменой.
– Мистера Уоддингтона нет дома.
Джордж чуть замешкался. Но любовь побеждает все!
– А можно видеть миссис Уоддингтон?
– Миссис Уоддингтон нет дома.
Пока дворецкий это произносил, с верхних этажей донесся властный женский голос, вопрошающий невидимого Сигсби, сколько раз ему нужно повторять, чтобы он не курил в гостиной.
– Но я же ее слышу!
Дворецкий отчужденно пожал плечами, как бы отказываясь вникать во всякие мистические происшествия.
– Миссис Уоддингтон нет дома, – повторил он.
Оба помолчали.
– Приятный сегодня денек, – заметил Джордж.
– Да, погодка неплохая, – согласился Феррис.
На том разговор и завершился.
Глава IV
1
– Расскажи мне все, – велел Хамилтон Бимиш.
Джордж рассказал. Вид у него был самый плачевный.
Несколько часов он в смятении бродил по улицам, и теперь приполз к другу в надежде, что более проницательный разум сумеет разглядеть в сгустившихся тучах серебряный проблеск.
– Так, – заключил Хамилтон. – Значит, ты позвонил?
– Да.
– И дворецкий отказался тебя впустить?
– Да.
Хамилтон сочувственно оглядел побитого друга.
– Бедный ты мой, тупоголовый Джордж! Такую кутерьму устроил! Испортил все из-за своей поспешности. Почему ты не подождал? На правах друга семьи я бы ввел тебя в дом нормально и прилично. А ты добился того, что тебя воспринимают как изгоя какого-то.
– Но ведь старик Уоддингтон пригласил меня к обеду! Представляешь? Взял да и пригласил…
– Следовало дать ему в глаз и удирать со всех ног, – твердо перебил Хамилтон. – После всего, что я тебе рассказал о Сигсби Уоддингтоне, как ты мог питать иллюзии? Он из тех мужей, которым стоит только выказать симпатию к кому-то, как жены сразу решают, что это истинный подонок. Ему не удастся привести к обеду и принца Уэльского. А когда он приводит и кладет на коврик такого субъекта (я употребляю это слово в самом лучшем смысле), да еще за пять минут до званого обеда, путая весь распорядок и вызывая самые черные мысли на кухне, можешь ли ты винить его жену? Мало того, вдобавок ко всему прочему ты прикинулся художником!
– Но я и есть художник! – не без воинственности возразил Джордж. На этот предмет он придерживался твердой точки зрения.
– Спорно, спорно… Во всяком случае, тебе следовало скрыть это от миссис Уоддингтон. Женщины ее типа смотрят на художников как на позор общества. Говорил же я тебе, для нее мерило людей – счет в банке.
– Так у меня же полно денег!
– Откуда ей знать? Ты сказал, что ты художник, и она вообразила, что…
Прервав поток его мыслей, задребезжал звонок. Бимиш нетерпеливо поднял трубку, но заговорил ласково и снисходительно.
– A-а, Молли!
– Молли! – вскричал Джордж.
Хамилтон не обратил на него внимания.
– Да. Он мой большой друг.
– Я? – выдохнул Джордж.
Хамилтон все так же не обращал на приятеля ни малейшего внимания, как и подобает человеку, поглощенному телефонной беседой.
– Да, он мне сейчас рассказывает. Да, здесь.
– Она хочет, чтобы я поговорил с ней? – завибрировал Джордж.
– Конечно, приеду. Сейчас же.
Бимиш положил трубку и постоял с минуту в задумчивости.
– Что она сказала? – в сильнейшем волнении допытывался Джордж.
– Н-да, любопытно…
– Что она сказала?!
– Придется несколько пересмотреть мою точку зрения…
– Что она сказала?!
– Однако я мог бы и предвидеть…
– Что… она… сказала?
Хамилтон созерцательно поскреб подбородок.
– Странно, как работает ум у девушек…
– Что она сказала?
– Это Молли Уоддингтон, – сообщил мыслитель.
– Что она сказа-а-а-а-ла?!
– Теперь я почти уверен, – продолжил Хамилтон, по-совиному поглядывая на Джорджа сквозь очки, – что все к лучшему. Я упустил из виду, какова девушка с нежным сердцем, окруженная мужчинами с шестизначным доходом. Такую девушку непременно привлечет художник без гроша в кармане, с которым вдобавок мать запрещает встречаться.
– Да что же она сказала?!
– Спросила, действительно ли ты мой друг.
– А потом? Потом?
– А потом сказала, что мачеха запретила пускать тебя в дом и строго-настрого приказала ей никогда с тобой не встречаться.
– А после этого?
– Попросила меня к ней зайти. Хочет поговорить.
– Обо мне?
– Надо полагать.
– А ты пойдешь?
– Сейчас же и отправлюсь.
– Хамилтон, – дрожащим голосом выговорил Джордж. – Хамилтон, я тебя прошу, наддай там жару!
– То есть ты желаешь, чтобы я преподнес тебя в лучшем виде?
– Да, именно! Как ты красиво все умеешь изложить!
Хамилтон надел шляпу.
– Странно, – отстраненно проговорил он, – что я берусь помогать тебе в таком деле.
– Просто ты очень добрый! У тебя золотое сердце.
– Ты влюбился с первого взгляда, а мои взгляды на такую любовь известны всем.
– Но они ошибочны!
– Мои взгляды не могут быть ошибочны!
– Нет, не целиком! – поспешно поправился Джордж. – Но иногда, в определенных отдельных случаях, возможна и такая любовь.
– Любовь должна быть разумной.
– Если встречаешь такую девушку, как Молли, – нет!
– Когда я женюсь, это произойдет в результате тщательного, выверенного расчета. Сначала, после хладнокровного размышления, я должен решить, что уже достиг возраста, наиболее подходящего для женитьбы. Затем просмотрю список моих приятельниц и выберу ту, чей ум и вкусы совпадают с моими. А потом…
Джордж рассказал. Вид у него был самый плачевный.
Несколько часов он в смятении бродил по улицам, и теперь приполз к другу в надежде, что более проницательный разум сумеет разглядеть в сгустившихся тучах серебряный проблеск.
– Так, – заключил Хамилтон. – Значит, ты позвонил?
– Да.
– И дворецкий отказался тебя впустить?
– Да.
Хамилтон сочувственно оглядел побитого друга.
– Бедный ты мой, тупоголовый Джордж! Такую кутерьму устроил! Испортил все из-за своей поспешности. Почему ты не подождал? На правах друга семьи я бы ввел тебя в дом нормально и прилично. А ты добился того, что тебя воспринимают как изгоя какого-то.
– Но ведь старик Уоддингтон пригласил меня к обеду! Представляешь? Взял да и пригласил…
– Следовало дать ему в глаз и удирать со всех ног, – твердо перебил Хамилтон. – После всего, что я тебе рассказал о Сигсби Уоддингтоне, как ты мог питать иллюзии? Он из тех мужей, которым стоит только выказать симпатию к кому-то, как жены сразу решают, что это истинный подонок. Ему не удастся привести к обеду и принца Уэльского. А когда он приводит и кладет на коврик такого субъекта (я употребляю это слово в самом лучшем смысле), да еще за пять минут до званого обеда, путая весь распорядок и вызывая самые черные мысли на кухне, можешь ли ты винить его жену? Мало того, вдобавок ко всему прочему ты прикинулся художником!
– Но я и есть художник! – не без воинственности возразил Джордж. На этот предмет он придерживался твердой точки зрения.
– Спорно, спорно… Во всяком случае, тебе следовало скрыть это от миссис Уоддингтон. Женщины ее типа смотрят на художников как на позор общества. Говорил же я тебе, для нее мерило людей – счет в банке.
– Так у меня же полно денег!
– Откуда ей знать? Ты сказал, что ты художник, и она вообразила, что…
Прервав поток его мыслей, задребезжал звонок. Бимиш нетерпеливо поднял трубку, но заговорил ласково и снисходительно.
– A-а, Молли!
– Молли! – вскричал Джордж.
Хамилтон не обратил на него внимания.
– Да. Он мой большой друг.
– Я? – выдохнул Джордж.
Хамилтон все так же не обращал на приятеля ни малейшего внимания, как и подобает человеку, поглощенному телефонной беседой.
– Да, он мне сейчас рассказывает. Да, здесь.
– Она хочет, чтобы я поговорил с ней? – завибрировал Джордж.
– Конечно, приеду. Сейчас же.
Бимиш положил трубку и постоял с минуту в задумчивости.
– Что она сказала? – в сильнейшем волнении допытывался Джордж.
– Н-да, любопытно…
– Что она сказала?!
– Придется несколько пересмотреть мою точку зрения…
– Что она сказала?!
– Однако я мог бы и предвидеть…
– Что… она… сказала?
Хамилтон созерцательно поскреб подбородок.
– Странно, как работает ум у девушек…
– Что она сказала?
– Это Молли Уоддингтон, – сообщил мыслитель.
– Что она сказа-а-а-а-ла?!
– Теперь я почти уверен, – продолжил Хамилтон, по-совиному поглядывая на Джорджа сквозь очки, – что все к лучшему. Я упустил из виду, какова девушка с нежным сердцем, окруженная мужчинами с шестизначным доходом. Такую девушку непременно привлечет художник без гроша в кармане, с которым вдобавок мать запрещает встречаться.
– Да что же она сказала?!
– Спросила, действительно ли ты мой друг.
– А потом? Потом?
– А потом сказала, что мачеха запретила пускать тебя в дом и строго-настрого приказала ей никогда с тобой не встречаться.
– А после этого?
– Попросила меня к ней зайти. Хочет поговорить.
– Обо мне?
– Надо полагать.
– А ты пойдешь?
– Сейчас же и отправлюсь.
– Хамилтон, – дрожащим голосом выговорил Джордж. – Хамилтон, я тебя прошу, наддай там жару!
– То есть ты желаешь, чтобы я преподнес тебя в лучшем виде?
– Да, именно! Как ты красиво все умеешь изложить!
Хамилтон надел шляпу.
– Странно, – отстраненно проговорил он, – что я берусь помогать тебе в таком деле.
– Просто ты очень добрый! У тебя золотое сердце.
– Ты влюбился с первого взгляда, а мои взгляды на такую любовь известны всем.
– Но они ошибочны!
– Мои взгляды не могут быть ошибочны!
– Нет, не целиком! – поспешно поправился Джордж. – Но иногда, в определенных отдельных случаях, возможна и такая любовь.
– Любовь должна быть разумной.
– Если встречаешь такую девушку, как Молли, – нет!
– Когда я женюсь, это произойдет в результате тщательного, выверенного расчета. Сначала, после хладнокровного размышления, я должен решить, что уже достиг возраста, наиболее подходящего для женитьбы. Затем просмотрю список моих приятельниц и выберу ту, чей ум и вкусы совпадают с моими. А потом…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента