Страница:
– Мы согласны.
Не успел он договорить, как до них донесся звук остановившейся перед подъездом какой-то тяжелой машины. Вера Пребл испустила крик отчаяния.
– Дура я, дура! – воскликнула она в смятении. – Я только сейчас вспомнила, что час назад позвонила в полицию и информировала их о погребе мистера Глютца. Это они!
Мистер Фишбейн охнул и посмотрел вокруг, выбирая обо что начать биться головой. Мистер Зиззбаум с кратким пронзительным воплем начал опускаться на пол. Но мистер Шнелленхамер был скроен из более крепкого материала.
– Возьмите себя в руки, ребята, – умоляюще сказал он. – Предоставьте дело мне. И все будет в ажуре. До чего мы дойдем, – добавил он с достоинством, столь же внушительным, как и простым, – если свободнорожденный американский гражданин не сможет подкупить полицию своей родины?
– Верно, – сказал мистер Фишбейн, задержав лоб в дюйме с четвертью от великолепной китайской вазы.
– Верно, верно, – сказал мистер Зиззбаум, поднимаясь с колен и отряхивая брюки.
– Только предоставьте все мне, – сказал мистер Шнелленхамер. – Привет, ребята! – продолжал он благодушно.
В гостиную вошли три полицейских – сержант, патрульный и еще один патрульный. Лица у них были суровые, будто вырубленные из дерева.
– Мистер Глютц? – спросил сержант.
– Мистер Шнелленхамер, – поправил магнат. – Но Джейкоб для вас.
Эта дружелюбная нота как будто не смягчила сержанта.
– Пребл Вера? – спросил он, обращаясь к девушке.
– Нордстром Минна, – ответила она.
– Значит, неправильно записали имя. Так или иначе, это вы позвонили нам, что в доме хранятся алкогольные напитки?
Мистер Шнелленхамер весело засмеялся:
– Не стоит верить всему, что говорит эта девушка, сержант. Она превеликая шутница. И всегда была такой. Если она сказала так, значит, просто вас разыграла, как у нее в привычке. Я знаю Глютца. Я знаю его принципы. И сотни раз слышал, как он говорил, что законы его страны для него превыше всего и он никогда не унизится до того, чтобы нарушать их. Вы здесь ничего не найдете, сержант.
– И все-таки попробуем, – ответил тот. – Покажите нам погреб, – добавил он, обращаясь к Вере Пребл.
Мистер Шнелленхамер улыбнулся обворожительной улыбкой.
– Слушайте, – сказал он. – Я как раз вспомнил, что допустил ошибку. Глупейшую. Просто не знаю, как я мог ее допустить. В доме действительно есть небольшая толика этого самого, но я уверен, вы, милые ребятки, не хотите никому устраивать неприятности. При вашей-то широте взглядов! Слушайте, ваша фамилия Мэрфи?
– Донахью.
– Я так и думал. Нет, вы будете смеяться. Я только сегодня утром сказал миссис Шнелленхамер, что мне обязательно надо выбрать время заглянуть в участок и отдать моему старому другу Донахью десять долларов, которые я ему задолжал.
– Какие десять долларов?
– Я не сказал «десять». Я сказал – сто. Сто долларов, Донни, старина, и, конечно, кое-что найдется и для этих двух джентльменов. Ну как?
Сержант выпрямился во весь рост. Его взгляд не смягчился ни на йоту.
– Джейкоб Шнелленхамер, – сказал он холодно, – вам от меня не откупиться. Когда прошлой весной я хотел получить роль в «Колосс-Изыск», меня не взяли, потому что вы сказали, будто я не сексапилен.
Первый патрульный, до этих пор участия в разговоре не принимавший, удивленно вздернул голову:
– Да неужели, шеф?
– Именно. Не сексапилен.
– Это подумать! – сказал первый патрульный. – Когда я пробивался в «Колосс-Изыск», мне сказали, что у меня голос нехорош.
– А меня, – сказал второй патрульный, мрачно глядя на мистера Шнелленхамера, – у них хватило наглости забраковать за мой левый профиль. Поглядите, ребята, – сказал он, поворачивая голову, – есть у меня в профиле какой-нибудь изъян?
Его товарищи пристально изучили спорный профиль. Сержант поднял руку, откинул голову и прищурился сквозь растопыренные пальцы.
– Никаких изъянов, – сказал он.
– Расчудесный профиль, Бэзил, – сказал первый патрульный.
– То-то и оно! – сказал второй патрульный сурово.
Сержант вернулся к собственной обиде.
– Не сексапилен! – сказал он со скрежещущим смехом. – И это мне, который в колледже Восточной Айовы прошел курс актеров кино со специализацией в области сексапильности.
– Кто говорит, что мой голос нехорош? – вопросил первый патрульный. – Вот послушайте: ми-ми-ми-ми.
– Лучше некуда, – сказал сержант.
– Будто соловей или еще кто там, – сказал второй патрульный.
Сержант поиграл мускулами:
– Готовы, ребята?
– Ага, шеф.
– Погодите! – вскричал мистер Шнелленхамер. – Погодите! Дайте мне еще один шанс! Конечно же я найду роли для вас всех.
Сержант покачал головой:
– Нет. Слишком поздно. Ты довел нас до белого каления. Ты не способен постигнуть чувствительность художника. Способен он, ребята?
– Да ни в коем случае! – сказал первый патрульный.
– Я теперь не стану сниматься в «Колосс-Изыск», – сказал второй патрульный, обиженно передернув плечами, – даже если они будут умолять, чтобы я сыграл Ромео в паре с Джин Харлоу.
– Ну так пошли, – сказал сержант. – И вы с нами, дамочка. Покажете нам, где погреб.
Минуту-другую после того как блюстители закона удалились следом за Верой Пребл, тишину гостиной нарушали только ритмичный стук лба мистера Фишбейна об стену да шорох катания мистера Зиззбаума по полу. Мистер Шнелленхамер угрюмо поник в кресле, подпирая подбородок обеими руками и только чуть отодвигая ногу всякий раз, когда мимо прокатывался мистер Зиззбаум. Провал его дипломатических усилий вызвал у него душевный паралич.
Перед его глазами возникло видение: миссис Шнелленхамер ждет в их залитом солнцем патио его возвращения. Он словно увидел, как она падает в обморок, скатывается в бассейн с золотыми рыбками и начинает пускать пузыри, потому что ее голова оказалась под поверхностью воды. И он уже спрашивал себя, как следует поступать в подобном случае: осторожно извлечь ее оттуда или предоставить Природе делать свое дело? Одно он знал твердо: она будет в полной мере изливать те бурные эмоции, королевой которых когда-то была.
Он все еще искал ответ на этот щекотливый вопрос, когда до его слуха донесся звук легких шагов. В дверях возникла Вера Пребл.
– Мистер Шнелленхамер!
Магнат утомленно поднял ладонь.
– Не мешайте, – сказал он. – Я размышляю.
– Я думала, вам будет интересно узнать, – сказала Вера Пребл, – что я заперла этих фараончиков в угольном подвале.
И как в последней части суперсуперфильма глаза вспыхивают радостью, а лица светлеют при появлении военно-морской пехоты Соединенных Штатов Америки, так эти слова оживили мистера Шнелленхамера, мистера Фишбейна и мистера Зиззбаума, словно глоток волшебного эликсира.
– В угольном подвале?
– В угольном подвале.
– Так если мы поторопимся…
Вера Пребл кашлянула.
– Минуточку, – сказала она. – Одну минуточку. Я вот написала гарантийное письмо, включающее наше соглашение. Так, может быть, вы все трое сначала его подпишите?
Мистер Шнелленхамер нетерпеливо прищелкнул языком.
– Сейчас на это нет времени. Приходите завтра ко мне в студию… Куда вы? – спросил он, потому что девушка повернулась, чтобы уйти.
– Только сбегаю в угольный подвал, – сказала Вера Пребл. – Наверное, этим ребятам надоело там сидеть.
Мистер Шнелленхамер вздохнул. Попробовать, конечно, стоило, но особой надежды на эту попытку он не возлагал.
– Дайте, – сказал он, покоряясь судьбе.
Девушка внимательно следила, как три магната ставили свои подписи, потом взяла документ и бережно его сложила.
– Никто из вас не хочет послушать, как я декламирую «Звоны» поэта Эдгара Аллана По? – спросила она.
– Нет! – сказал мистер Фишбейн.
– Нет! – сказал мистер Зиззбаум.
– Нет! – сказал мистер Шнелленхамер. – У нас нет ни малейшего желания слушать, как вы декламируете «Звоны», мисс Пребл.
Глаза девушки надменно блеснули.
– Мисс Нордстром, – поправила она. – И за это вы прослушаете «Атаку легкой кавалерии» поэта Теннисона и скажете мне «спасибо».
© Перевод. И.Г. Гурова, наследники, 2011.
Голливудские робинзоны
Не успел он договорить, как до них донесся звук остановившейся перед подъездом какой-то тяжелой машины. Вера Пребл испустила крик отчаяния.
– Дура я, дура! – воскликнула она в смятении. – Я только сейчас вспомнила, что час назад позвонила в полицию и информировала их о погребе мистера Глютца. Это они!
Мистер Фишбейн охнул и посмотрел вокруг, выбирая обо что начать биться головой. Мистер Зиззбаум с кратким пронзительным воплем начал опускаться на пол. Но мистер Шнелленхамер был скроен из более крепкого материала.
– Возьмите себя в руки, ребята, – умоляюще сказал он. – Предоставьте дело мне. И все будет в ажуре. До чего мы дойдем, – добавил он с достоинством, столь же внушительным, как и простым, – если свободнорожденный американский гражданин не сможет подкупить полицию своей родины?
– Верно, – сказал мистер Фишбейн, задержав лоб в дюйме с четвертью от великолепной китайской вазы.
– Верно, верно, – сказал мистер Зиззбаум, поднимаясь с колен и отряхивая брюки.
– Только предоставьте все мне, – сказал мистер Шнелленхамер. – Привет, ребята! – продолжал он благодушно.
В гостиную вошли три полицейских – сержант, патрульный и еще один патрульный. Лица у них были суровые, будто вырубленные из дерева.
– Мистер Глютц? – спросил сержант.
– Мистер Шнелленхамер, – поправил магнат. – Но Джейкоб для вас.
Эта дружелюбная нота как будто не смягчила сержанта.
– Пребл Вера? – спросил он, обращаясь к девушке.
– Нордстром Минна, – ответила она.
– Значит, неправильно записали имя. Так или иначе, это вы позвонили нам, что в доме хранятся алкогольные напитки?
Мистер Шнелленхамер весело засмеялся:
– Не стоит верить всему, что говорит эта девушка, сержант. Она превеликая шутница. И всегда была такой. Если она сказала так, значит, просто вас разыграла, как у нее в привычке. Я знаю Глютца. Я знаю его принципы. И сотни раз слышал, как он говорил, что законы его страны для него превыше всего и он никогда не унизится до того, чтобы нарушать их. Вы здесь ничего не найдете, сержант.
– И все-таки попробуем, – ответил тот. – Покажите нам погреб, – добавил он, обращаясь к Вере Пребл.
Мистер Шнелленхамер улыбнулся обворожительной улыбкой.
– Слушайте, – сказал он. – Я как раз вспомнил, что допустил ошибку. Глупейшую. Просто не знаю, как я мог ее допустить. В доме действительно есть небольшая толика этого самого, но я уверен, вы, милые ребятки, не хотите никому устраивать неприятности. При вашей-то широте взглядов! Слушайте, ваша фамилия Мэрфи?
– Донахью.
– Я так и думал. Нет, вы будете смеяться. Я только сегодня утром сказал миссис Шнелленхамер, что мне обязательно надо выбрать время заглянуть в участок и отдать моему старому другу Донахью десять долларов, которые я ему задолжал.
– Какие десять долларов?
– Я не сказал «десять». Я сказал – сто. Сто долларов, Донни, старина, и, конечно, кое-что найдется и для этих двух джентльменов. Ну как?
Сержант выпрямился во весь рост. Его взгляд не смягчился ни на йоту.
– Джейкоб Шнелленхамер, – сказал он холодно, – вам от меня не откупиться. Когда прошлой весной я хотел получить роль в «Колосс-Изыск», меня не взяли, потому что вы сказали, будто я не сексапилен.
Первый патрульный, до этих пор участия в разговоре не принимавший, удивленно вздернул голову:
– Да неужели, шеф?
– Именно. Не сексапилен.
– Это подумать! – сказал первый патрульный. – Когда я пробивался в «Колосс-Изыск», мне сказали, что у меня голос нехорош.
– А меня, – сказал второй патрульный, мрачно глядя на мистера Шнелленхамера, – у них хватило наглости забраковать за мой левый профиль. Поглядите, ребята, – сказал он, поворачивая голову, – есть у меня в профиле какой-нибудь изъян?
Его товарищи пристально изучили спорный профиль. Сержант поднял руку, откинул голову и прищурился сквозь растопыренные пальцы.
– Никаких изъянов, – сказал он.
– Расчудесный профиль, Бэзил, – сказал первый патрульный.
– То-то и оно! – сказал второй патрульный сурово.
Сержант вернулся к собственной обиде.
– Не сексапилен! – сказал он со скрежещущим смехом. – И это мне, который в колледже Восточной Айовы прошел курс актеров кино со специализацией в области сексапильности.
– Кто говорит, что мой голос нехорош? – вопросил первый патрульный. – Вот послушайте: ми-ми-ми-ми.
– Лучше некуда, – сказал сержант.
– Будто соловей или еще кто там, – сказал второй патрульный.
Сержант поиграл мускулами:
– Готовы, ребята?
– Ага, шеф.
– Погодите! – вскричал мистер Шнелленхамер. – Погодите! Дайте мне еще один шанс! Конечно же я найду роли для вас всех.
Сержант покачал головой:
– Нет. Слишком поздно. Ты довел нас до белого каления. Ты не способен постигнуть чувствительность художника. Способен он, ребята?
– Да ни в коем случае! – сказал первый патрульный.
– Я теперь не стану сниматься в «Колосс-Изыск», – сказал второй патрульный, обиженно передернув плечами, – даже если они будут умолять, чтобы я сыграл Ромео в паре с Джин Харлоу.
– Ну так пошли, – сказал сержант. – И вы с нами, дамочка. Покажете нам, где погреб.
Минуту-другую после того как блюстители закона удалились следом за Верой Пребл, тишину гостиной нарушали только ритмичный стук лба мистера Фишбейна об стену да шорох катания мистера Зиззбаума по полу. Мистер Шнелленхамер угрюмо поник в кресле, подпирая подбородок обеими руками и только чуть отодвигая ногу всякий раз, когда мимо прокатывался мистер Зиззбаум. Провал его дипломатических усилий вызвал у него душевный паралич.
Перед его глазами возникло видение: миссис Шнелленхамер ждет в их залитом солнцем патио его возвращения. Он словно увидел, как она падает в обморок, скатывается в бассейн с золотыми рыбками и начинает пускать пузыри, потому что ее голова оказалась под поверхностью воды. И он уже спрашивал себя, как следует поступать в подобном случае: осторожно извлечь ее оттуда или предоставить Природе делать свое дело? Одно он знал твердо: она будет в полной мере изливать те бурные эмоции, королевой которых когда-то была.
Он все еще искал ответ на этот щекотливый вопрос, когда до его слуха донесся звук легких шагов. В дверях возникла Вера Пребл.
– Мистер Шнелленхамер!
Магнат утомленно поднял ладонь.
– Не мешайте, – сказал он. – Я размышляю.
– Я думала, вам будет интересно узнать, – сказала Вера Пребл, – что я заперла этих фараончиков в угольном подвале.
И как в последней части суперсуперфильма глаза вспыхивают радостью, а лица светлеют при появлении военно-морской пехоты Соединенных Штатов Америки, так эти слова оживили мистера Шнелленхамера, мистера Фишбейна и мистера Зиззбаума, словно глоток волшебного эликсира.
– В угольном подвале?
– В угольном подвале.
– Так если мы поторопимся…
Вера Пребл кашлянула.
– Минуточку, – сказала она. – Одну минуточку. Я вот написала гарантийное письмо, включающее наше соглашение. Так, может быть, вы все трое сначала его подпишите?
Мистер Шнелленхамер нетерпеливо прищелкнул языком.
– Сейчас на это нет времени. Приходите завтра ко мне в студию… Куда вы? – спросил он, потому что девушка повернулась, чтобы уйти.
– Только сбегаю в угольный подвал, – сказала Вера Пребл. – Наверное, этим ребятам надоело там сидеть.
Мистер Шнелленхамер вздохнул. Попробовать, конечно, стоило, но особой надежды на эту попытку он не возлагал.
– Дайте, – сказал он, покоряясь судьбе.
Девушка внимательно следила, как три магната ставили свои подписи, потом взяла документ и бережно его сложила.
– Никто из вас не хочет послушать, как я декламирую «Звоны» поэта Эдгара Аллана По? – спросила она.
– Нет! – сказал мистер Фишбейн.
– Нет! – сказал мистер Зиззбаум.
– Нет! – сказал мистер Шнелленхамер. – У нас нет ни малейшего желания слушать, как вы декламируете «Звоны», мисс Пребл.
Глаза девушки надменно блеснули.
– Мисс Нордстром, – поправила она. – И за это вы прослушаете «Атаку легкой кавалерии» поэта Теннисона и скажете мне «спасибо».
© Перевод. И.Г. Гурова, наследники, 2011.
Голливудские робинзоны
Вечер понедельника в зале «Отдыха удильщика» – это обычно Книжный вечер. Дело в том, что в воскресенье днем мисс Постлетуэйт, наша начитанная буфетчица, имеет обыкновение удаляться к себе в комнату с коробочкой карамелек и библиотечным романом, чтобы сбросить туфли, уютно устроиться на кровати и побаловать себя доброй порцией чтения, как она это называет.
На сей раз ее выбор остановился на одной из захватывающих историй, посвященных Необитаемым Островам.
– Ну значит, корабль этот плывет по Тихому океану, – объяснила мисс Постлетуэйт, – да как наткнется на риф, так что в живых остались только Сирил Тревильян и Юнис Уэстли, и они приплывают к берегу на доске, к этому, значит, необитаемому острову. И мало-помалу они обнаруживают, что безлюдье и то, что я назвала бы одиночеством, пробуждают в них странное тяготение друг к другу, и в девятнадцатой главе, до которой я дочитала, они только что упали во взаимные объятия, а вокруг лишь негромко рокочет прибой, да пронзительно кричат кружащие в небе морские птицы. А я не понимаю, как они будут дальше, – сказала мисс Постлетуэйт. – Ведь они вовсе даже не нравятся друг другу, а сверх того Юнис обручена с видным банкиром в Нью-Йорке, а Сирил обручен с дочерью герцога Ротерайта. Клубок какой-то, вот что я скажу.
Херес С Горьким Пивом покачал головой.
– Неправдоподобно, – сказал он неодобрительно. – В жизни так не бывает.
– Напротив, – сказал мистер Муллинер, – тут есть почти полная параллель с ситуацией Женевьевы Бутл и Булстрода, младшего сына моего брата Джозефа.
– Их выбросило волной на необитаемый остров?
– Практически да, – сказал мистер Муллинер. – Они в Голливуде писали сценарии для звукового кино.
Мисс Постлетуэйт, гордая своими энциклопедическими познаниями в области английской литературы, изогнула изящно очерченные брови.
– Булстрод Муллинер? Женевьева Бутл? – прожурчала она. – Никогда ничего ихнего не читала. А что они написали?
– Мой племянник, – поспешил объяснить мистер Муллинер, – не автор. Как и мисс Бутл. Среди тех, кто пишет киносценарии, авторы попадаются очень редко. Администраторы студий попросту хватают всех встречных и принуждают их подписывать контракт. Вот что скрывается за многими и многими таинственными исчезновениями, о которых нас оповещают газеты. На днях вдруг был найден водопроводчик, которого хватились много лет назад. Все это время он писал сценарии для студии «Братья Мышкины». Стоит человеку попасть в Лос-Анджелес – и поминай как звали.
– Смахивает на былую насильственную вербовку во флот, – заметил Херес С Горьким Пивом.
– Точно воспроизводит былую насильственную вербовку во флот, – сказал мистер Муллинер.
Мой племянник Булстрод (продолжал мистер Муллинер), подобно множествам младших сыновей, покинул отчий край, дабы искать счастья за океаном, и в тот момент, с которого начинается моя повесть, жил в Нью-Йорке, где незадолго перед тем стал женихом прелестной девушки по имени Мабелле Риджуэй.
Разумеется, юная пара мечтала о брачном союзе, однако благоразумие взяло верх. Они согласились, что совершить столь серьезный шаг им следует не раньше, чем они обзаведутся небольшим капиталом. Подробно обсудив положение, они решили, что лучше всего Булстроду отправиться в Калифорнию и поискать нефть.
Булстрод соответственно отправился в Лос-Анджелес, исполненный энергии и энтузиазма, и не успел он оглянуться, как кто-то в вагоне забрал его новую шляпу, прощальный подарок Мабелле, оставив взамен фетровую, которая к тому же оказалась ему мала.
Поезд как раз подходил к перрону, когда Булстрод обнаружил свою потерю, и он выскочил на этот перрон, дабы обозреть своих собратьев-пассажиров, и вскоре из двери появился дородный мужчина с лицом, приводящим на ум стервятника, который не отказывал себе в парочке-другой трупов сверх обычной трапезы. Голову этой личности венчала пропавшая шляпа.
И только Булстрод собрался встать на пути дородной личности, как стая фотографов защелкала перед ней своими аппаратами, запечатлевая ее в разных ракурсах, и не успел Булстрод открыть рот, как ее уже увлекли к автомобилю канареечной окраски с надписью алыми буквами на дверце «Джейкоб З. Шнелленхамер, президент кинокорп. «Идеало-Зиззбаум».
Смелость духа присуща всем Муллинерам, и Булстрод не собирался позволять даже самым высокопоставленным персонам лямзить у него шляпы, не выразив решительного протеста. На следующее утро он посетил штаб-квартиру «Идеало-Зиззбаум» и после четырехчасового ожидания был допущен к мистеру Шнелленхамеру.
Киномагнат бросил на Булстрода быстрый взгляд и подтолкнул к нему лист бумаги и перо.
– Подпишите вот тут, – сказал он.
Расписка в получении шляпы, решил Булстрод. Он нацарапал свое имя на нижней строке документа, и мистер Шнелленхамер нажал кнопку звонка.
– Мисс Стерн, – осведомился он у вошедшей секретарши, – какие свободные кабинеты есть в студии?
– Номер сорок в Лепрозории.
– Но ведь там помещается автор песен?
– Он скончался во вторник.
– Тело убрали?
– Да, сэр.
– Тогда комнату с нынешнего дня займет мистер Муллинер. Он только что подписал контракт, обязующий его сочинять для нас сценарии.
Булстрод собрался возразить, но мистер Шнелленхамер жестом заставил его замолчать.
– Кто сейчас работает над «Глазированными грешниками?» – спросил он.
Секретарша сверилась со списком:
– Мистер Доукс, мистер Ноукс, мисс Фейвершем, мисс Уилсон, мистер Фортингей, мистер Мендельсон, мистер Марки, миссис Купер, мистер Леннокс и мистер Дабни.
– И только?
– Был еще миссионер, который пришел в четверг обращать статисток на путь истинный. Он приступил, но затем сбежал в Канаду.
– Ха! – с досадой сказал мистер Шнелленхамер. – Нам требуется больше бдительности! Бдительности! Вручите мистеру Муллинеру сценарий «Глазированных грешников» перед тем, как он уйдет.
Секретарша вышла из кабинета, и он обернулся к Булстроду:
– Вы видели «Глазированных грешников»?
Булстрод сказал, что нет, не видел.
– Впечатляющая драма жизни, которой живет обезумевшее от джаза, обезумевшее от джина Самое Молодое Поколение, чей глухой смех – всего лишь маска страдающего сердца, – сообщил мистер Шнелленхамер. – Шла неделю в Нью-Йорке и принесла убытки в сто тысяч долларов, поэтому мы ее купили. В ней есть закваска для отличного сценария. Посмотрите, что вы сможете с ним сделать.
– Но я не хочу писать для кино, – возразил Булстрод.
– Вы обязаны писать для кино, – возразил мистер Шнелленхамер, – вы подписали контракт.
– Я хочу получить мою шляпу.
– В кинокорпорации «Идеало-Зиззбаум», – холодно сказал мистер Шнелленхамер, – наш лозунг «Сотрудничество», а не «Шляпы».
Лепрозорий, куда был отправлен Булстрод, оказался длинным низким зданием с узким коридором внутри, в который выходили двери тесных камер. Построено оно было для избытка авторов студии, большинство которых размещалось в так называемой Тюрьме Штата Огайо. Булстрод вступил во владение помещением № 40 и устроился поудобнее, чтобы посмотреть, что он может сделать с «Глазированными грешниками».
Он не чувствовал себя несчастным. О тяготах жизни в киностудиях написано очень много, но, рад сказать, они весьма преувеличены. На самом деле штат сценаристов практически, а то и вовсе не подвергается дурному обращению, и Булстроду досаждало, в сущности, только полное безлюдье вокруг.
Те, кому не довелось самим его испытать, вряд ли способны представить себе жуткое одиночество, на которое обречены студийные авторы. Человеческое общение там вообще неизвестно. Вас окружают пишущие, каждый в его или ее закутке, но при попытке найти с ними контакт вас на каждой двери встретит табличка: «Работаю. Прошу не тревожить». А если вы приоткроете одну из этих дверей, вас встретит рычание, такое звериное, такое грозное, что вы тут же ретируетесь, лишь бы не стать жертвой несказанного членовредительства.
Мир отодвинулся куда-то далеко-далеко. Снаружи солнце припекает бетон, и порой вы видите человека без пиджака, катящего в грузовике к дальнему павильону, да изредка тишину нарушит пронзительный крик кружащего по территории бутафора. Но чаще всюду царит тоскливое безмолвие.
Короче говоря, обстановка там почти точно повторяет описание необитаемого острова, которое мы только что слышали от мисс Постлетуэйт.
В подобных условиях внезапное появление товарища по несчастью, особенно противоположного пола, не может не воздействовать на общительного молодого человека. Как-то утром, войдя в свой рабочий кабинет и увидев там девушку, Булстрод Муллинер испытал почти те же чувства, которые охватили Робинзона Крузо при встрече с Пятницей. Не будет преувеличением сказать, что его будто током ударило.
Она не была сказочной красавицей. Высокая, веснушчатая, широкогубая, она таила явное сходство с треской. Однако Булстроду она показалась дивным видением.
– Моя фамилия Бутл, – сказала она. – Я Женевьева Бутл.
– А я Муллинер. Булстрод Муллинер.
– Они сказали, чтобы я пошла сюда.
– Поговорить со мной о чем-то?
– Работать с вами над тягомотиной под названием «Глазированные грешники». Я как раз подписала со студией контракт писать сценарии.
– А вы умеете писать сценарии? – задал вопрос Булстрод. Глупый вопрос, ведь в противном случае корпорация «Идеало-Зиззбаум» вряд ли заключила бы с ней контракт.
– Да нет, – уныло ответила девушка. – Кроме как письма Эду, я никогда ничего не писала.
– Эду?
– Мистеру Мургатройду, моему жениху. Он бутлегер в Чикаго, и я приехала сюда наладить для него связи в Калифорнии. И пришла к мистеру Шнелленхамеру спросить, не захочет ли он приобрести несколько ящиков гарантированного шотландского виски довоенного розлива, но я и рта не успела открыть, как он сказал: «Распишитесь вот здесь». Ну, я и расписалась, а теперь оказывается, что мне отсюда ходу нет, пока с этими «Глазированными грешниками» не будет покончено.
– Я точно в таком же положении, – сказал Булстрод. – Надо стиснуть зубы и быстренько с ними разделаться. Вы не против, если я иногда буду брать вас за руку? Думается, это будет способствовать творческому вдохновению.
– Но что скажет Эд?
– Эд не узнает.
– Да, это верно.
– А когда я скажу вам, что сам помолвлен с одной прелестной девушкой в Нью-Йорке, – заявил Булстрод, – вы окончательно убедитесь, что я предлагаю чисто механическое пособие для достижения наилучших результатов с этим нашим сценарием.
– Да, конечно, если вы это так видите…
– Я вижу это именно так, – сказал Булстрод, беря ее руку в свои и ласково похлопывая.
Против похлопывания по руке для стимулирования творческих способностей мозга возразить, разумеется, нечего. Все соавторы прибегают к этому способу. Беда в том, что слишком часто это лишь первый шаг ко многому другому. Постепенно, мало-помалу, пока дни тянулись бесконечно, а соседство и безлюдье начали плести свои чары, Булстрод уже не мог скрывать от себя странное влечение, которое он начал испытывать к этой девушке, к Бутл. Если бы они удили черепах на каком-нибудь тихоокеанском островочке, и то их соседство было бы менее тесным, и вскоре его как в челюсть ударило сознание, что он ее любит – и к тому же пылко. Не будь он Муллинером и джентльменом, сказал себе Булстрод, то сокрушил бы ее в объятиях и осыпал жгучими поцелуями.
И более того: тонкие нюансы свидетельствовали, что его любовь не безответна. Быстрый взгляд тут же опущенных глаз… стыдливо протянутый банан… трепет в голосе, когда она просила разрешения воспользоваться его точилкой… Пустяки, конечно, но говорящие так много! Он был готов поспорить на свою шляпу, что Женевьева Бутл его любит… Вернее, на шляпу мистера Шнелленхамера.
Он ужаснулся и впал в панику. Все Муллинеры свято берегут свою честь, и, думая о Мабелле Риджуэй, доверчиво ждущей его в Нью-Йорке, Булстрод сгорал от стыда и раскаяния. В надежде предотвратить катастрофу он с бешеной энергией погрузился в раскадровку «Глазированных грешников».
Роковой ход! Ведь он означал, что и Женевьеве Бутл придется поднапрячь силы. А «Глазированные грешники» не принадлежали к такого рода продукции, на которой хрупкая девушка может сосредоточиться в жаркую погоду и не надломиться. Вскоре настал день, когда столбик термометра заполз за черточку 30 градусов, и, когда Булстрод обернулся, чтобы свериться с наметками мистера Ноукса, он услышал сбоку от себя странное резкое фырканье и, подняв глаза, увидел, что Женевьева принялась мерить комнату лихорадочными шагами, сплетя пальцы в волосах. А едва он успел поглядеть на нее с нежной тревогой, как она с подавленным рыданием бросилась в кресло и погребла лицо в ладонях.
И, увидев ее слезы, Булстрод уже не мог сдерживать себя. Он почувствовал, как что-то сломалось! Запонка в его воротничке, поскольку его шея с нормальным обхватом в пятнадцать и одну восьмую дюйма внезапно под давлением неуправляемых эмоций раздулась до полных семнадцати. Мгновение он постоял, нечленораздельно булькая, как подавившийся куриной косточкой щенок бульдога, затем, метнувшись к креслу, сжал ее в объятиях и начал нашептывать ей все слова любви, которые до этого момента накапливал в своем сердце.
Говорил он с отличной дикцией, красноречиво и долго, однако не так долго, как собирался. Ибо по истечении примерно двух минут с четвертью воздух в его непосредственном тылу был пронзен не то резким восклицанием, не то пронзительным криком, и, оглянувшись, он узрел в дверях Мабелле Риджуэй, свою нареченную. Рядом с ней стоял молодой брюнет с густо напомаженными волосами и мрачным выражением лица, который выглядел точь-в-точь как те молодчики, которых полиция постоянно объявляет в розыск в связи с недавним ограблением кулинарной лавки Шёнштейна «Бонтон» на Восьмой авеню.
Наступила пауза. В подобных случаях не всегда удается сразу найти что сказать, а Булстрод был не только смущен, но и полностью сбит с толку. Он ведь думал, что Мабелле находится в трех тысячах миль от Голливуда.
– А… наше вам, – сказал он, отлепляясь от Женевьевы Бутл.
Молодой брюнет полез было в набедренный карман, но Мабелле его остановила:
– Благодарю вас, мистер Мургатройд, я справлюсь сама. Обойдемся без обрезов.
Молодой человек извлек на свет названное оружие и смотрел на него с печальным вожделением.
– По-моему, дамочка, вы не усекли, – возразил он. – Вы знаете, кого этот лапатель лапает? – спросил он, наставляя обличающий перст на Женевьеву Бутл, которая, дрожа, съежилась за чернильницей. – Мою маруху. Не более и не менее. И в наличии, а не на фотке.
Мабелле ахнула:
– Что вы говорите!
– То и говорю.
– Что ж, мир тесен! – сказала Мабелле. – Да, сэр, тесен, и вы не можете этого отрицать. Тем не менее, мне кажется, лучше будет обойтись без стрельбы. Мы ведь не в Чикаго. И пойдут слухи и сплетни.
– Пожалуй, вы правы, – согласился Эдвард Мургатройд. Он подул на свое оружие, угрюмо пополировал его о рукав и вернул в карман. – Но ей я все выскажу, – добавил он, сверкая глазами на Женевьеву, которая теперь отступила к стене, держа перед собой, словно в жалобной попытке отгородиться от мести, меморандум, которым администрация студии ставила всех авторов в известность, что выражение «польское рыло» более не должно использоваться в диалогах.
– А я выскажу все мистеру Муллинеру, – сказала Мабелле. – Оставайтесь тут и поболтайте с мисс Бутл, пока я в коридоре проинтервьюирую этого Великого Любовника.
В коридоре Мабелле повернулась к Булстроду, крепко сжав губы. На миг воцарилась тишина, нарушаемая только стуком пишущих машинок, доносящимся из разных комнатушек, да иногда тот или иной автор испускал стенание в поисках нужного прилагательного.
– Какой чудесный сюрприз! – сказал Булстрод с жалкой улыбкой. – Какими судьбами ты здесь, любимая?
– Мисс Риджуэй для вас! – отпарировала Мабелле, чьи глаза метали молнии. – Я вам скажу какими. Я бы и сейчас была в Нью-Йорке, если бы вы писали мне, как клялись. Но со времени вашего отъезда я получила только паршивую открытку с видом на Большой каньон.
Булстрод был потрясен.
– Ты хочешь сказать, что я написал тебе всего раз?
– Один раз. И, прождав три недели, я решила приехать сюда, выяснить, в чем дело. В поезде я познакомилась с мистером Мургатройдом. Между нами завязался разговор, и я узнала, что он оказался в точно таком же положении, что и я. Его невеста бесследно исчезла на ничейной голливудской земле и даже открытки не прислала. Это он предложил прочесывать студии. Позавчера и вчера мы обследовали семь, а сегодня, протраливая «Идеало-Зиззбаум», увидели, как вы выходили из какого-то здания…
– Из столовой. Я зашел туда выпить стаканчик охлажденного солодового молочка. Мне было немножко нехорошо.
– К тому времени, когда я с тобой разделаюсь, – сказала Мабелле голосом, охлажденным куда больше любого солодового молочка, – тебе будет совсем нехорошо. Так вот, значит, кто ты такой, Булстрод Муллинер! Изменник и развратник!
На сей раз ее выбор остановился на одной из захватывающих историй, посвященных Необитаемым Островам.
– Ну значит, корабль этот плывет по Тихому океану, – объяснила мисс Постлетуэйт, – да как наткнется на риф, так что в живых остались только Сирил Тревильян и Юнис Уэстли, и они приплывают к берегу на доске, к этому, значит, необитаемому острову. И мало-помалу они обнаруживают, что безлюдье и то, что я назвала бы одиночеством, пробуждают в них странное тяготение друг к другу, и в девятнадцатой главе, до которой я дочитала, они только что упали во взаимные объятия, а вокруг лишь негромко рокочет прибой, да пронзительно кричат кружащие в небе морские птицы. А я не понимаю, как они будут дальше, – сказала мисс Постлетуэйт. – Ведь они вовсе даже не нравятся друг другу, а сверх того Юнис обручена с видным банкиром в Нью-Йорке, а Сирил обручен с дочерью герцога Ротерайта. Клубок какой-то, вот что я скажу.
Херес С Горьким Пивом покачал головой.
– Неправдоподобно, – сказал он неодобрительно. – В жизни так не бывает.
– Напротив, – сказал мистер Муллинер, – тут есть почти полная параллель с ситуацией Женевьевы Бутл и Булстрода, младшего сына моего брата Джозефа.
– Их выбросило волной на необитаемый остров?
– Практически да, – сказал мистер Муллинер. – Они в Голливуде писали сценарии для звукового кино.
Мисс Постлетуэйт, гордая своими энциклопедическими познаниями в области английской литературы, изогнула изящно очерченные брови.
– Булстрод Муллинер? Женевьева Бутл? – прожурчала она. – Никогда ничего ихнего не читала. А что они написали?
– Мой племянник, – поспешил объяснить мистер Муллинер, – не автор. Как и мисс Бутл. Среди тех, кто пишет киносценарии, авторы попадаются очень редко. Администраторы студий попросту хватают всех встречных и принуждают их подписывать контракт. Вот что скрывается за многими и многими таинственными исчезновениями, о которых нас оповещают газеты. На днях вдруг был найден водопроводчик, которого хватились много лет назад. Все это время он писал сценарии для студии «Братья Мышкины». Стоит человеку попасть в Лос-Анджелес – и поминай как звали.
– Смахивает на былую насильственную вербовку во флот, – заметил Херес С Горьким Пивом.
– Точно воспроизводит былую насильственную вербовку во флот, – сказал мистер Муллинер.
Мой племянник Булстрод (продолжал мистер Муллинер), подобно множествам младших сыновей, покинул отчий край, дабы искать счастья за океаном, и в тот момент, с которого начинается моя повесть, жил в Нью-Йорке, где незадолго перед тем стал женихом прелестной девушки по имени Мабелле Риджуэй.
Разумеется, юная пара мечтала о брачном союзе, однако благоразумие взяло верх. Они согласились, что совершить столь серьезный шаг им следует не раньше, чем они обзаведутся небольшим капиталом. Подробно обсудив положение, они решили, что лучше всего Булстроду отправиться в Калифорнию и поискать нефть.
Булстрод соответственно отправился в Лос-Анджелес, исполненный энергии и энтузиазма, и не успел он оглянуться, как кто-то в вагоне забрал его новую шляпу, прощальный подарок Мабелле, оставив взамен фетровую, которая к тому же оказалась ему мала.
Поезд как раз подходил к перрону, когда Булстрод обнаружил свою потерю, и он выскочил на этот перрон, дабы обозреть своих собратьев-пассажиров, и вскоре из двери появился дородный мужчина с лицом, приводящим на ум стервятника, который не отказывал себе в парочке-другой трупов сверх обычной трапезы. Голову этой личности венчала пропавшая шляпа.
И только Булстрод собрался встать на пути дородной личности, как стая фотографов защелкала перед ней своими аппаратами, запечатлевая ее в разных ракурсах, и не успел Булстрод открыть рот, как ее уже увлекли к автомобилю канареечной окраски с надписью алыми буквами на дверце «Джейкоб З. Шнелленхамер, президент кинокорп. «Идеало-Зиззбаум».
Смелость духа присуща всем Муллинерам, и Булстрод не собирался позволять даже самым высокопоставленным персонам лямзить у него шляпы, не выразив решительного протеста. На следующее утро он посетил штаб-квартиру «Идеало-Зиззбаум» и после четырехчасового ожидания был допущен к мистеру Шнелленхамеру.
Киномагнат бросил на Булстрода быстрый взгляд и подтолкнул к нему лист бумаги и перо.
– Подпишите вот тут, – сказал он.
Расписка в получении шляпы, решил Булстрод. Он нацарапал свое имя на нижней строке документа, и мистер Шнелленхамер нажал кнопку звонка.
– Мисс Стерн, – осведомился он у вошедшей секретарши, – какие свободные кабинеты есть в студии?
– Номер сорок в Лепрозории.
– Но ведь там помещается автор песен?
– Он скончался во вторник.
– Тело убрали?
– Да, сэр.
– Тогда комнату с нынешнего дня займет мистер Муллинер. Он только что подписал контракт, обязующий его сочинять для нас сценарии.
Булстрод собрался возразить, но мистер Шнелленхамер жестом заставил его замолчать.
– Кто сейчас работает над «Глазированными грешниками?» – спросил он.
Секретарша сверилась со списком:
– Мистер Доукс, мистер Ноукс, мисс Фейвершем, мисс Уилсон, мистер Фортингей, мистер Мендельсон, мистер Марки, миссис Купер, мистер Леннокс и мистер Дабни.
– И только?
– Был еще миссионер, который пришел в четверг обращать статисток на путь истинный. Он приступил, но затем сбежал в Канаду.
– Ха! – с досадой сказал мистер Шнелленхамер. – Нам требуется больше бдительности! Бдительности! Вручите мистеру Муллинеру сценарий «Глазированных грешников» перед тем, как он уйдет.
Секретарша вышла из кабинета, и он обернулся к Булстроду:
– Вы видели «Глазированных грешников»?
Булстрод сказал, что нет, не видел.
– Впечатляющая драма жизни, которой живет обезумевшее от джаза, обезумевшее от джина Самое Молодое Поколение, чей глухой смех – всего лишь маска страдающего сердца, – сообщил мистер Шнелленхамер. – Шла неделю в Нью-Йорке и принесла убытки в сто тысяч долларов, поэтому мы ее купили. В ней есть закваска для отличного сценария. Посмотрите, что вы сможете с ним сделать.
– Но я не хочу писать для кино, – возразил Булстрод.
– Вы обязаны писать для кино, – возразил мистер Шнелленхамер, – вы подписали контракт.
– Я хочу получить мою шляпу.
– В кинокорпорации «Идеало-Зиззбаум», – холодно сказал мистер Шнелленхамер, – наш лозунг «Сотрудничество», а не «Шляпы».
Лепрозорий, куда был отправлен Булстрод, оказался длинным низким зданием с узким коридором внутри, в который выходили двери тесных камер. Построено оно было для избытка авторов студии, большинство которых размещалось в так называемой Тюрьме Штата Огайо. Булстрод вступил во владение помещением № 40 и устроился поудобнее, чтобы посмотреть, что он может сделать с «Глазированными грешниками».
Он не чувствовал себя несчастным. О тяготах жизни в киностудиях написано очень много, но, рад сказать, они весьма преувеличены. На самом деле штат сценаристов практически, а то и вовсе не подвергается дурному обращению, и Булстроду досаждало, в сущности, только полное безлюдье вокруг.
Те, кому не довелось самим его испытать, вряд ли способны представить себе жуткое одиночество, на которое обречены студийные авторы. Человеческое общение там вообще неизвестно. Вас окружают пишущие, каждый в его или ее закутке, но при попытке найти с ними контакт вас на каждой двери встретит табличка: «Работаю. Прошу не тревожить». А если вы приоткроете одну из этих дверей, вас встретит рычание, такое звериное, такое грозное, что вы тут же ретируетесь, лишь бы не стать жертвой несказанного членовредительства.
Мир отодвинулся куда-то далеко-далеко. Снаружи солнце припекает бетон, и порой вы видите человека без пиджака, катящего в грузовике к дальнему павильону, да изредка тишину нарушит пронзительный крик кружащего по территории бутафора. Но чаще всюду царит тоскливое безмолвие.
Короче говоря, обстановка там почти точно повторяет описание необитаемого острова, которое мы только что слышали от мисс Постлетуэйт.
В подобных условиях внезапное появление товарища по несчастью, особенно противоположного пола, не может не воздействовать на общительного молодого человека. Как-то утром, войдя в свой рабочий кабинет и увидев там девушку, Булстрод Муллинер испытал почти те же чувства, которые охватили Робинзона Крузо при встрече с Пятницей. Не будет преувеличением сказать, что его будто током ударило.
Она не была сказочной красавицей. Высокая, веснушчатая, широкогубая, она таила явное сходство с треской. Однако Булстроду она показалась дивным видением.
– Моя фамилия Бутл, – сказала она. – Я Женевьева Бутл.
– А я Муллинер. Булстрод Муллинер.
– Они сказали, чтобы я пошла сюда.
– Поговорить со мной о чем-то?
– Работать с вами над тягомотиной под названием «Глазированные грешники». Я как раз подписала со студией контракт писать сценарии.
– А вы умеете писать сценарии? – задал вопрос Булстрод. Глупый вопрос, ведь в противном случае корпорация «Идеало-Зиззбаум» вряд ли заключила бы с ней контракт.
– Да нет, – уныло ответила девушка. – Кроме как письма Эду, я никогда ничего не писала.
– Эду?
– Мистеру Мургатройду, моему жениху. Он бутлегер в Чикаго, и я приехала сюда наладить для него связи в Калифорнии. И пришла к мистеру Шнелленхамеру спросить, не захочет ли он приобрести несколько ящиков гарантированного шотландского виски довоенного розлива, но я и рта не успела открыть, как он сказал: «Распишитесь вот здесь». Ну, я и расписалась, а теперь оказывается, что мне отсюда ходу нет, пока с этими «Глазированными грешниками» не будет покончено.
– Я точно в таком же положении, – сказал Булстрод. – Надо стиснуть зубы и быстренько с ними разделаться. Вы не против, если я иногда буду брать вас за руку? Думается, это будет способствовать творческому вдохновению.
– Но что скажет Эд?
– Эд не узнает.
– Да, это верно.
– А когда я скажу вам, что сам помолвлен с одной прелестной девушкой в Нью-Йорке, – заявил Булстрод, – вы окончательно убедитесь, что я предлагаю чисто механическое пособие для достижения наилучших результатов с этим нашим сценарием.
– Да, конечно, если вы это так видите…
– Я вижу это именно так, – сказал Булстрод, беря ее руку в свои и ласково похлопывая.
Против похлопывания по руке для стимулирования творческих способностей мозга возразить, разумеется, нечего. Все соавторы прибегают к этому способу. Беда в том, что слишком часто это лишь первый шаг ко многому другому. Постепенно, мало-помалу, пока дни тянулись бесконечно, а соседство и безлюдье начали плести свои чары, Булстрод уже не мог скрывать от себя странное влечение, которое он начал испытывать к этой девушке, к Бутл. Если бы они удили черепах на каком-нибудь тихоокеанском островочке, и то их соседство было бы менее тесным, и вскоре его как в челюсть ударило сознание, что он ее любит – и к тому же пылко. Не будь он Муллинером и джентльменом, сказал себе Булстрод, то сокрушил бы ее в объятиях и осыпал жгучими поцелуями.
И более того: тонкие нюансы свидетельствовали, что его любовь не безответна. Быстрый взгляд тут же опущенных глаз… стыдливо протянутый банан… трепет в голосе, когда она просила разрешения воспользоваться его точилкой… Пустяки, конечно, но говорящие так много! Он был готов поспорить на свою шляпу, что Женевьева Бутл его любит… Вернее, на шляпу мистера Шнелленхамера.
Он ужаснулся и впал в панику. Все Муллинеры свято берегут свою честь, и, думая о Мабелле Риджуэй, доверчиво ждущей его в Нью-Йорке, Булстрод сгорал от стыда и раскаяния. В надежде предотвратить катастрофу он с бешеной энергией погрузился в раскадровку «Глазированных грешников».
Роковой ход! Ведь он означал, что и Женевьеве Бутл придется поднапрячь силы. А «Глазированные грешники» не принадлежали к такого рода продукции, на которой хрупкая девушка может сосредоточиться в жаркую погоду и не надломиться. Вскоре настал день, когда столбик термометра заполз за черточку 30 градусов, и, когда Булстрод обернулся, чтобы свериться с наметками мистера Ноукса, он услышал сбоку от себя странное резкое фырканье и, подняв глаза, увидел, что Женевьева принялась мерить комнату лихорадочными шагами, сплетя пальцы в волосах. А едва он успел поглядеть на нее с нежной тревогой, как она с подавленным рыданием бросилась в кресло и погребла лицо в ладонях.
И, увидев ее слезы, Булстрод уже не мог сдерживать себя. Он почувствовал, как что-то сломалось! Запонка в его воротничке, поскольку его шея с нормальным обхватом в пятнадцать и одну восьмую дюйма внезапно под давлением неуправляемых эмоций раздулась до полных семнадцати. Мгновение он постоял, нечленораздельно булькая, как подавившийся куриной косточкой щенок бульдога, затем, метнувшись к креслу, сжал ее в объятиях и начал нашептывать ей все слова любви, которые до этого момента накапливал в своем сердце.
Говорил он с отличной дикцией, красноречиво и долго, однако не так долго, как собирался. Ибо по истечении примерно двух минут с четвертью воздух в его непосредственном тылу был пронзен не то резким восклицанием, не то пронзительным криком, и, оглянувшись, он узрел в дверях Мабелле Риджуэй, свою нареченную. Рядом с ней стоял молодой брюнет с густо напомаженными волосами и мрачным выражением лица, который выглядел точь-в-точь как те молодчики, которых полиция постоянно объявляет в розыск в связи с недавним ограблением кулинарной лавки Шёнштейна «Бонтон» на Восьмой авеню.
Наступила пауза. В подобных случаях не всегда удается сразу найти что сказать, а Булстрод был не только смущен, но и полностью сбит с толку. Он ведь думал, что Мабелле находится в трех тысячах миль от Голливуда.
– А… наше вам, – сказал он, отлепляясь от Женевьевы Бутл.
Молодой брюнет полез было в набедренный карман, но Мабелле его остановила:
– Благодарю вас, мистер Мургатройд, я справлюсь сама. Обойдемся без обрезов.
Молодой человек извлек на свет названное оружие и смотрел на него с печальным вожделением.
– По-моему, дамочка, вы не усекли, – возразил он. – Вы знаете, кого этот лапатель лапает? – спросил он, наставляя обличающий перст на Женевьеву Бутл, которая, дрожа, съежилась за чернильницей. – Мою маруху. Не более и не менее. И в наличии, а не на фотке.
Мабелле ахнула:
– Что вы говорите!
– То и говорю.
– Что ж, мир тесен! – сказала Мабелле. – Да, сэр, тесен, и вы не можете этого отрицать. Тем не менее, мне кажется, лучше будет обойтись без стрельбы. Мы ведь не в Чикаго. И пойдут слухи и сплетни.
– Пожалуй, вы правы, – согласился Эдвард Мургатройд. Он подул на свое оружие, угрюмо пополировал его о рукав и вернул в карман. – Но ей я все выскажу, – добавил он, сверкая глазами на Женевьеву, которая теперь отступила к стене, держа перед собой, словно в жалобной попытке отгородиться от мести, меморандум, которым администрация студии ставила всех авторов в известность, что выражение «польское рыло» более не должно использоваться в диалогах.
– А я выскажу все мистеру Муллинеру, – сказала Мабелле. – Оставайтесь тут и поболтайте с мисс Бутл, пока я в коридоре проинтервьюирую этого Великого Любовника.
В коридоре Мабелле повернулась к Булстроду, крепко сжав губы. На миг воцарилась тишина, нарушаемая только стуком пишущих машинок, доносящимся из разных комнатушек, да иногда тот или иной автор испускал стенание в поисках нужного прилагательного.
– Какой чудесный сюрприз! – сказал Булстрод с жалкой улыбкой. – Какими судьбами ты здесь, любимая?
– Мисс Риджуэй для вас! – отпарировала Мабелле, чьи глаза метали молнии. – Я вам скажу какими. Я бы и сейчас была в Нью-Йорке, если бы вы писали мне, как клялись. Но со времени вашего отъезда я получила только паршивую открытку с видом на Большой каньон.
Булстрод был потрясен.
– Ты хочешь сказать, что я написал тебе всего раз?
– Один раз. И, прождав три недели, я решила приехать сюда, выяснить, в чем дело. В поезде я познакомилась с мистером Мургатройдом. Между нами завязался разговор, и я узнала, что он оказался в точно таком же положении, что и я. Его невеста бесследно исчезла на ничейной голливудской земле и даже открытки не прислала. Это он предложил прочесывать студии. Позавчера и вчера мы обследовали семь, а сегодня, протраливая «Идеало-Зиззбаум», увидели, как вы выходили из какого-то здания…
– Из столовой. Я зашел туда выпить стаканчик охлажденного солодового молочка. Мне было немножко нехорошо.
– К тому времени, когда я с тобой разделаюсь, – сказала Мабелле голосом, охлажденным куда больше любого солодового молочка, – тебе будет совсем нехорошо. Так вот, значит, кто ты такой, Булстрод Муллинер! Изменник и развратник!