Страница:
– Да, сэр Джаспер, – машинально сказал Уилфред.
– Что, черт побери, значит это «да, сэр Джаспер»?
– Нет, сэр Джаспер.
Баронет жалобно запыхтел.
– Я, – сказал он, – внимательно изучал этот вопрос, и поистине речь идет об одном из чудес света. Вы когда-нибудь видели толстого камердинера? Разумеется, нет. И никто другой не видел. А ведь едва ли на протяжении дня выберется минута, когда камердинер не жевал бы чего-нибудь. Он встает в половине седьмого, а в семь пьет кофе с поджаренным хлебом. В восемь он завтракает овсянкой, сливками, яичницей с грудинкой, джемом, хлебом с маслом, затем накладывает себе еще яичницы с грудинкой, еще джема, еще масла, снова наполняет чашку чаем и завершает завтрак куском холодной ветчины и сардинкой. В одиннадцать часов поглощает кофе, сливки и опять-таки хлеб с маслом. В час дня – второй завтрак, обильный, с большим количеством крахмала и пива. А если сумеет подобраться к портвейну, то пьет портвейн. В три он перекусывает. В четыре снова перекусывает. В пять – чай и поджаренный хлеб с маслом. В семь – обед, почти наверное с мучнистым картофелем и непременно с пивом в больших количествах. В девять снова перекусывает. А в десять тридцать удаляется спать, захватив стакан молока и тарелку сухариков на случай, если ночью он проголодается. И тем не менее он остается худым, как гороховый стручок. Я же много лет соблюдаю строгую диету, но тяну на весах двести семнадцать фунтов и отращиваю третий добавочный подбородок. Неразрешимая загадка, Стрейкер!
– Да, сэр Джаспер.
– Ну, я вам вот что скажу, – добавил баронет. – Я выписал из Лондона кабинетную турецкую парильню, и, если уж она не поможет, я откажусь от дальнейших усилий похудеть.
Кабинетная турецкая парильня прибыла в положенный срок и была распакована, а примерно на третий вечер Уилфред, предававшийся в столовой для слуг мрачным размышлениям, был отвлечен от них Мургатройдом.
– Э-эй! – сказал Мургатройд. – Прочухайся. Тебя сэр Джаспер зовет.
– Чем зовет? – спросил Уилфред, возвращаясь к действительности.
– Очень громко зовет, – пробурчал дворецкий.
И не преувеличил. Из верхних сфер дома доносились пронзительные вопли, явно исторгаемые смертельными муками. Уилфреду очень не хотелось вмешиваться, если – что казалось наиболее вероятным – его наниматель намеревался испустить дух в страшной агонии, однако Уилфред был добросовестным человеком, и пока он находился в этом зловещем доме, долг требовал, чтобы он выполнял обязанности, за которые ему платили. И Уилфред поспешил наверх. Войдя в спальню сэра Джаспера, он увидел малиновое лицо баронета, торчащее над верхним краем кабинетной турецкой парильни.
– Явились, наконец! – закричал сэр Джаспер. – Послушайте, когда вы заперли меня в этой адской штуковине, что, черт побери, вы сделали?
– Только то, что было указано в приложенном к ней руководстве. Следуя ему, я вставил штырь А в паз Б, закрыл защелку В.
– Все равно вы что-то напутали. Ее заклинило. Я не могу выбраться.
– Не можете?! – вскричал Уилфред.
– Нет. И проклятый аппарат становится горячее адских вертелов! (Я должен извиниться за выражения сэра Джаспера, но вы же знаете баронетов!) Да я тут сварюсь!
На Уилфреда Муллинера снизошло вдохновение, словно в него ударила молния.
– Я освобожу вас, сэр Джаспер.
– Да пошевеливайтесь же!
– Но с одним условием. – Уилфред устремил на своего собеседника пронзительный взгляд. – Сначала я должен получить ключ.
– Никакого ключа нет, болван! Она не запирается на замок, а просто защелкивается, как только вы располагаете выступ Г в этом, как его там, Д.
– Мне нужен ключ от комнаты, в которую вы заточили Анджелу Пьюрдью.
– Какую околесицу вы несете? О-ой!
– Я скажу вам какую, сэр Джаспер ффинч-ффароумир. Я – Уилфред Муллинер!
– Не будьте ослом! У Уилфреда Муллинера волосы черные. А ваши – рыжие. Наверное, вы его с кем-то путаете.
– Это парик! – сказал Уилфред. – От Кларксона. – Он угрожающе наставил палец на баронета. – Вы не ведали, сэр Джаспер ффинч-ффарроумир, когда начали приводить в исполнение свой гнусный план, что Уилфред Муллинер неотступно следит за каждым вашим шагом. Я разгадал ваши замыслы сразу же. И теперь настала минута, когда вы получили мат. Давайте сюда ключ! Думали поставить на своем? Фиг вам, дьявол в человеческом облике!
– Ффиг! – машинально поправил сэр Джаспер.
– Я освобожу мою возлюбленную, умчу ее из этого страшного дома и женюсь на ней, как только получу особое разрешение на бракосочетание!
Несмотря на свои муки, сэр Джаспер испустил смешок, от которого кровь леденела в жилах.
– Ах, женитесь?
– Женюсь!
– Как же, как же!
– Дайте мне ключ!
– У меня его нет, олух! Он в замочной скважине.
– Ха-ха!
– Никакое не «ха-ха!». Он в замочной скважине. С той стороны двери.
– Очень правдоподобно! Но я не стану терять понапрасну время. Если вы не дадите мне ключ, я пойду и выломаю дверь.
– Сделайте одолжение! – Баронет вновь захохотал, как душа, поджариваемая в аду. – И послушайте, что она скажет.
Последняя фраза показалась Уилфреду бессмысленной. Он полагал, что уж это-то ему хорошо известно. Он словно видел, как Анджела рыдает у него на груди, шепча, что она знала – знала! – что он придет, что она ни на миг не усомнилась в нем. И он кинулся к двери.
– Эй! Вы что, не выпустите меня?
– Всему свое время, – ответил Уилфред. – Сохраняйте хладнокровие. – И выбежал из комнаты.
– Анджела! – закричал он, почти прикасаясь губами к филенке. – Анджела!
– Кто там? – донесся изнутри такой знакомый голос.
– Это я, Уилфред. Сейчас я взломаю дверь. Отойдите в сторону!
Он попятился на несколько шагов и изо всех сил ударил плечом в ненавистную преграду. Раздался оглушительный треск, замок поддался, и Уилфред ввалился в комнату, такую темную, что ничего не увидел.
– Анджела, где вы?
– Здесь. И хотела бы узнать, почему здесь вы, после моего письма? Видимо, некоторые люди, – продолжал голос непонятно ледяным тоном, – не понимают намеков.
Уилфред пошатнулся и упал бы, если бы не ухватился за собственный лоб.
– Письмо? – еле выговорил он. – Но конечно же, вы писали не то, что думали!
– Именно то, и жалею только, что не написала побольше.
– Но-но-но-но разве вы меня не любите, Анджела?
В комнате раздался жестокий язвительный смех.
– Люблю вас? Люблю человека, который рекомендовал мне приобрести муллинеровский крем для лица «Смуглая цыганка»?!
– Что означают ваши слова?
– Я вам покажу, что они означают, Уилфред Муллинер, взгляните на дело рук своих!
Комнату внезапно залил яркий свет. Перед Уилфредом с рукой на выключателе стояла Анджела – царственная, прелестная, в чьей сияющей красоте взыскательный критик мог бы найти лишь один изъян – некоторую пегость.
Уилфред смотрел на нее с обожанием. Лицо у Анджелы было частично бурым и частично белым, а на лилейной шейке виднелись светло-коричневые пятна, напоминавшие отпечатки больших пальцев, какие можно видеть на страницах книг, выдаваемых в бесплатных библиотеках. Но все равно для него она была несравненной красавицей. Он жаждал заключить ее в объятия и, несомненно, заключил бы, если бы ее взгляд не предупредил Уилфреда с абсолютной ясностью, что при таком поползновении его, без сомнения, встретит апперкот.
– Да, – продолжала она, – вот во что вы меня превратили, Уилфред Муллинер, – вы и это жуткое снадобье, которое вы называете кремом для лица «Смуглая цыганка»! Вот во что превратилась кожа, к которой вы любили прикасаться! Я последовала вашему совету и купила большую баночку за семь шиллингов шесть пенсов – и перед вами результат! Менее чем через сутки я могла бы явиться в любой цирк и потребовать любой гонорар за выступление в качестве «Пятнистой принцессы с островов Фиджи». Я укрылась здесь, в доме моего детства. И сразу же, – ее голос прервался, – сразу же мой любимый гнедой шарахнулся от меня и принялся грызть свои ясли. А едва Понто, мой миленький песик, которого я вырастила, взглянул на мое лицо, как пришлось вызывать ветеринара, и, увы, надежды на то, что он поправится, почти нет. И это вы, Уилфред Муллинер, вы навлекли на меня это проклятие!
Многие мужчины увяли бы от таких жгучих слов, но Уилфред Муллинер только улыбнулся с бесконечным состраданием и пониманием.
– Ничего страшного, – сказал он. – Мне следовало бы предупредить вас, любимая, что подобное иногда случается, если кожа особенно нежна и бархатиста. Но все можно незамедлительно исправить, применив муллинеровский лосьон «Снега горных вершин», четыре шиллинга за флакон средней величины.
– Уилфред! Неужели это правда?
– Чистейшая, любовь моя. И лишь это разделяет нас?
– Нет! – раздался громовой голос.
Уилфред мгновенно обернулся. В дверях стоял сэр Джаспер ффинч-ффарроумир, укутанный в махровое полотенце. Все видимые участки его кожи были ярко-алыми. Позади него поигрывал хлыстом Мургатройд, дворецкий.
– Вы не ждали меня увидеть?
– Бесспорно, – ответил Уилфред сурово, – я никак не ожидал увидеть вас в таком костюме в присутствии представительницы прекрасного пола.
– Мой костюм тут ни при чем, – отпарировал сэр Джаспер и обернулся к дворецкому. – Мургатройд, исполняйте свой долг!
Дворецкий перешагнул порог комнаты. Лицо его было ужасным.
– Остановитесь! – вскричала Анджела.
– Я же еще не начал, мисс, – почтительно указал дворецкий.
– Вы не прикоснетесь к Уилфреду! Я люблю его.
– Как! – изумился сэр Джаспер. – После того, что произошло?
– Да. Он все объяснил.
Карминное лицо баронета свирепо насупилось.
– Держу пари, он не объяснил, почему оставил меня вариться в адской турецкой парильне. От меня уже дым валил, когда Мургатройд, преданнейший из преданных, услышал мои крики, явился и освободил меня.
– Хотя в мои обязанности это и не входит, – пояснил дворецкий.
Уилфред устремил на баронета твердый взгляд.
– Если бы, – сказал он, – вы пользовались муллинеровским «Сбросим вес», признанным средством от тучности, как в форме таблеток, три шиллинга за жестянку, или в жидкой форме, пять шиллингов шесть пенсов за флакон, вам не было бы нужды в турецкой парильне. Муллинеровский «Сбросим вес», который не содержит никаких вредных химикалий, но составлен исключительно из целебных трав, гарантирует уменьшение веса непрерывно, плавно и без возникновения слабости со скоростью два фунта в неделю. Используется членами самых знатных семей.
Огонь ненависти угас в глазах баронета.
– Это факт? – прошептал он.
– Да!
– Вы гарантируете?
– Все муллинеровские препараты имеют полную гарантию.
– Мой мальчик! – вскричал баронет и потряс руку Уилфреда. – Бери ее, – добавил он прерывающимся голосом. – Вместе с моим б-б-благословением.
За его спиной раздалось деликатное покашливание.
– Сэр, а у вас случаем не найдется что-нибудь от прострела? – осведомился Мургатройд.
– Муллинеровский «Облегчитель» исцелит самый застарелый прострел за несколько дней.
– Да благословит вас Бог, сэр! Да благословит вас Бог, – прорыдал Мургатройд. – А где я мог бы его приобрести?
– В любой аптеке.
– Он меня прихватывает главным образом пониже спины, сэр.
– Больше ему вас прихватить не удастся, – сказал Уилфред.
Остается добавить совсем немного. Теперь Мургатройд – самый гибкий дворецкий во всем Йоркшире. Сэр Джаспер весит чуть меньше двухсот десяти фунтов и подумывает о том, чтобы вновь скакать за лисицей. Уилфред и Анджела – супруги, и, как меня поставили в известность, никогда еще свадебные колокола старинной церкви в деревушке ффинч не звонили с таким энтузиазмом, как в то июньское утро, когда Анджела повернула к своему любимому личико, коричневый оттенок которого был столь же глубок и ровен, как цвет антикварного орехового столика, и ответила на вопрос священника: «Берешь ли ты, Анджела, этого Уилфреда?» застенчивым «да». Теперь у них два чудесных мальчугана. Меньший, Персиваль, учится в приготовительной школе, а старший, Фердинанд, – в Итоне.
На этом мистер Муллинер, допив свое горячее виски, пожелал нам всего наилучшего и удалился.
С его уходом воцарилась тишина. Общество, казалось, погрузилось в глубокие размышления. Затем кто-то поднялся на ноги.
– Ну, что же, спокойной ночи всем, – сказал он.
И это словно бы подвело итог вечеру.
Муллинеровский «Взбодритель»
– Что, черт побери, значит это «да, сэр Джаспер»?
– Нет, сэр Джаспер.
Баронет жалобно запыхтел.
– Я, – сказал он, – внимательно изучал этот вопрос, и поистине речь идет об одном из чудес света. Вы когда-нибудь видели толстого камердинера? Разумеется, нет. И никто другой не видел. А ведь едва ли на протяжении дня выберется минута, когда камердинер не жевал бы чего-нибудь. Он встает в половине седьмого, а в семь пьет кофе с поджаренным хлебом. В восемь он завтракает овсянкой, сливками, яичницей с грудинкой, джемом, хлебом с маслом, затем накладывает себе еще яичницы с грудинкой, еще джема, еще масла, снова наполняет чашку чаем и завершает завтрак куском холодной ветчины и сардинкой. В одиннадцать часов поглощает кофе, сливки и опять-таки хлеб с маслом. В час дня – второй завтрак, обильный, с большим количеством крахмала и пива. А если сумеет подобраться к портвейну, то пьет портвейн. В три он перекусывает. В четыре снова перекусывает. В пять – чай и поджаренный хлеб с маслом. В семь – обед, почти наверное с мучнистым картофелем и непременно с пивом в больших количествах. В девять снова перекусывает. А в десять тридцать удаляется спать, захватив стакан молока и тарелку сухариков на случай, если ночью он проголодается. И тем не менее он остается худым, как гороховый стручок. Я же много лет соблюдаю строгую диету, но тяну на весах двести семнадцать фунтов и отращиваю третий добавочный подбородок. Неразрешимая загадка, Стрейкер!
– Да, сэр Джаспер.
– Ну, я вам вот что скажу, – добавил баронет. – Я выписал из Лондона кабинетную турецкую парильню, и, если уж она не поможет, я откажусь от дальнейших усилий похудеть.
Кабинетная турецкая парильня прибыла в положенный срок и была распакована, а примерно на третий вечер Уилфред, предававшийся в столовой для слуг мрачным размышлениям, был отвлечен от них Мургатройдом.
– Э-эй! – сказал Мургатройд. – Прочухайся. Тебя сэр Джаспер зовет.
– Чем зовет? – спросил Уилфред, возвращаясь к действительности.
– Очень громко зовет, – пробурчал дворецкий.
И не преувеличил. Из верхних сфер дома доносились пронзительные вопли, явно исторгаемые смертельными муками. Уилфреду очень не хотелось вмешиваться, если – что казалось наиболее вероятным – его наниматель намеревался испустить дух в страшной агонии, однако Уилфред был добросовестным человеком, и пока он находился в этом зловещем доме, долг требовал, чтобы он выполнял обязанности, за которые ему платили. И Уилфред поспешил наверх. Войдя в спальню сэра Джаспера, он увидел малиновое лицо баронета, торчащее над верхним краем кабинетной турецкой парильни.
– Явились, наконец! – закричал сэр Джаспер. – Послушайте, когда вы заперли меня в этой адской штуковине, что, черт побери, вы сделали?
– Только то, что было указано в приложенном к ней руководстве. Следуя ему, я вставил штырь А в паз Б, закрыл защелку В.
– Все равно вы что-то напутали. Ее заклинило. Я не могу выбраться.
– Не можете?! – вскричал Уилфред.
– Нет. И проклятый аппарат становится горячее адских вертелов! (Я должен извиниться за выражения сэра Джаспера, но вы же знаете баронетов!) Да я тут сварюсь!
На Уилфреда Муллинера снизошло вдохновение, словно в него ударила молния.
– Я освобожу вас, сэр Джаспер.
– Да пошевеливайтесь же!
– Но с одним условием. – Уилфред устремил на своего собеседника пронзительный взгляд. – Сначала я должен получить ключ.
– Никакого ключа нет, болван! Она не запирается на замок, а просто защелкивается, как только вы располагаете выступ Г в этом, как его там, Д.
– Мне нужен ключ от комнаты, в которую вы заточили Анджелу Пьюрдью.
– Какую околесицу вы несете? О-ой!
– Я скажу вам какую, сэр Джаспер ффинч-ффароумир. Я – Уилфред Муллинер!
– Не будьте ослом! У Уилфреда Муллинера волосы черные. А ваши – рыжие. Наверное, вы его с кем-то путаете.
– Это парик! – сказал Уилфред. – От Кларксона. – Он угрожающе наставил палец на баронета. – Вы не ведали, сэр Джаспер ффинч-ффарроумир, когда начали приводить в исполнение свой гнусный план, что Уилфред Муллинер неотступно следит за каждым вашим шагом. Я разгадал ваши замыслы сразу же. И теперь настала минута, когда вы получили мат. Давайте сюда ключ! Думали поставить на своем? Фиг вам, дьявол в человеческом облике!
– Ффиг! – машинально поправил сэр Джаспер.
– Я освобожу мою возлюбленную, умчу ее из этого страшного дома и женюсь на ней, как только получу особое разрешение на бракосочетание!
Несмотря на свои муки, сэр Джаспер испустил смешок, от которого кровь леденела в жилах.
– Ах, женитесь?
– Женюсь!
– Как же, как же!
– Дайте мне ключ!
– У меня его нет, олух! Он в замочной скважине.
– Ха-ха!
– Никакое не «ха-ха!». Он в замочной скважине. С той стороны двери.
– Очень правдоподобно! Но я не стану терять понапрасну время. Если вы не дадите мне ключ, я пойду и выломаю дверь.
– Сделайте одолжение! – Баронет вновь захохотал, как душа, поджариваемая в аду. – И послушайте, что она скажет.
Последняя фраза показалась Уилфреду бессмысленной. Он полагал, что уж это-то ему хорошо известно. Он словно видел, как Анджела рыдает у него на груди, шепча, что она знала – знала! – что он придет, что она ни на миг не усомнилась в нем. И он кинулся к двери.
– Эй! Вы что, не выпустите меня?
– Всему свое время, – ответил Уилфред. – Сохраняйте хладнокровие. – И выбежал из комнаты.
– Анджела! – закричал он, почти прикасаясь губами к филенке. – Анджела!
– Кто там? – донесся изнутри такой знакомый голос.
– Это я, Уилфред. Сейчас я взломаю дверь. Отойдите в сторону!
Он попятился на несколько шагов и изо всех сил ударил плечом в ненавистную преграду. Раздался оглушительный треск, замок поддался, и Уилфред ввалился в комнату, такую темную, что ничего не увидел.
– Анджела, где вы?
– Здесь. И хотела бы узнать, почему здесь вы, после моего письма? Видимо, некоторые люди, – продолжал голос непонятно ледяным тоном, – не понимают намеков.
Уилфред пошатнулся и упал бы, если бы не ухватился за собственный лоб.
– Письмо? – еле выговорил он. – Но конечно же, вы писали не то, что думали!
– Именно то, и жалею только, что не написала побольше.
– Но-но-но-но разве вы меня не любите, Анджела?
В комнате раздался жестокий язвительный смех.
– Люблю вас? Люблю человека, который рекомендовал мне приобрести муллинеровский крем для лица «Смуглая цыганка»?!
– Что означают ваши слова?
– Я вам покажу, что они означают, Уилфред Муллинер, взгляните на дело рук своих!
Комнату внезапно залил яркий свет. Перед Уилфредом с рукой на выключателе стояла Анджела – царственная, прелестная, в чьей сияющей красоте взыскательный критик мог бы найти лишь один изъян – некоторую пегость.
Уилфред смотрел на нее с обожанием. Лицо у Анджелы было частично бурым и частично белым, а на лилейной шейке виднелись светло-коричневые пятна, напоминавшие отпечатки больших пальцев, какие можно видеть на страницах книг, выдаваемых в бесплатных библиотеках. Но все равно для него она была несравненной красавицей. Он жаждал заключить ее в объятия и, несомненно, заключил бы, если бы ее взгляд не предупредил Уилфреда с абсолютной ясностью, что при таком поползновении его, без сомнения, встретит апперкот.
– Да, – продолжала она, – вот во что вы меня превратили, Уилфред Муллинер, – вы и это жуткое снадобье, которое вы называете кремом для лица «Смуглая цыганка»! Вот во что превратилась кожа, к которой вы любили прикасаться! Я последовала вашему совету и купила большую баночку за семь шиллингов шесть пенсов – и перед вами результат! Менее чем через сутки я могла бы явиться в любой цирк и потребовать любой гонорар за выступление в качестве «Пятнистой принцессы с островов Фиджи». Я укрылась здесь, в доме моего детства. И сразу же, – ее голос прервался, – сразу же мой любимый гнедой шарахнулся от меня и принялся грызть свои ясли. А едва Понто, мой миленький песик, которого я вырастила, взглянул на мое лицо, как пришлось вызывать ветеринара, и, увы, надежды на то, что он поправится, почти нет. И это вы, Уилфред Муллинер, вы навлекли на меня это проклятие!
Многие мужчины увяли бы от таких жгучих слов, но Уилфред Муллинер только улыбнулся с бесконечным состраданием и пониманием.
– Ничего страшного, – сказал он. – Мне следовало бы предупредить вас, любимая, что подобное иногда случается, если кожа особенно нежна и бархатиста. Но все можно незамедлительно исправить, применив муллинеровский лосьон «Снега горных вершин», четыре шиллинга за флакон средней величины.
– Уилфред! Неужели это правда?
– Чистейшая, любовь моя. И лишь это разделяет нас?
– Нет! – раздался громовой голос.
Уилфред мгновенно обернулся. В дверях стоял сэр Джаспер ффинч-ффарроумир, укутанный в махровое полотенце. Все видимые участки его кожи были ярко-алыми. Позади него поигрывал хлыстом Мургатройд, дворецкий.
– Вы не ждали меня увидеть?
– Бесспорно, – ответил Уилфред сурово, – я никак не ожидал увидеть вас в таком костюме в присутствии представительницы прекрасного пола.
– Мой костюм тут ни при чем, – отпарировал сэр Джаспер и обернулся к дворецкому. – Мургатройд, исполняйте свой долг!
Дворецкий перешагнул порог комнаты. Лицо его было ужасным.
– Остановитесь! – вскричала Анджела.
– Я же еще не начал, мисс, – почтительно указал дворецкий.
– Вы не прикоснетесь к Уилфреду! Я люблю его.
– Как! – изумился сэр Джаспер. – После того, что произошло?
– Да. Он все объяснил.
Карминное лицо баронета свирепо насупилось.
– Держу пари, он не объяснил, почему оставил меня вариться в адской турецкой парильне. От меня уже дым валил, когда Мургатройд, преданнейший из преданных, услышал мои крики, явился и освободил меня.
– Хотя в мои обязанности это и не входит, – пояснил дворецкий.
Уилфред устремил на баронета твердый взгляд.
– Если бы, – сказал он, – вы пользовались муллинеровским «Сбросим вес», признанным средством от тучности, как в форме таблеток, три шиллинга за жестянку, или в жидкой форме, пять шиллингов шесть пенсов за флакон, вам не было бы нужды в турецкой парильне. Муллинеровский «Сбросим вес», который не содержит никаких вредных химикалий, но составлен исключительно из целебных трав, гарантирует уменьшение веса непрерывно, плавно и без возникновения слабости со скоростью два фунта в неделю. Используется членами самых знатных семей.
Огонь ненависти угас в глазах баронета.
– Это факт? – прошептал он.
– Да!
– Вы гарантируете?
– Все муллинеровские препараты имеют полную гарантию.
– Мой мальчик! – вскричал баронет и потряс руку Уилфреда. – Бери ее, – добавил он прерывающимся голосом. – Вместе с моим б-б-благословением.
За его спиной раздалось деликатное покашливание.
– Сэр, а у вас случаем не найдется что-нибудь от прострела? – осведомился Мургатройд.
– Муллинеровский «Облегчитель» исцелит самый застарелый прострел за несколько дней.
– Да благословит вас Бог, сэр! Да благословит вас Бог, – прорыдал Мургатройд. – А где я мог бы его приобрести?
– В любой аптеке.
– Он меня прихватывает главным образом пониже спины, сэр.
– Больше ему вас прихватить не удастся, – сказал Уилфред.
Остается добавить совсем немного. Теперь Мургатройд – самый гибкий дворецкий во всем Йоркшире. Сэр Джаспер весит чуть меньше двухсот десяти фунтов и подумывает о том, чтобы вновь скакать за лисицей. Уилфред и Анджела – супруги, и, как меня поставили в известность, никогда еще свадебные колокола старинной церкви в деревушке ффинч не звонили с таким энтузиазмом, как в то июньское утро, когда Анджела повернула к своему любимому личико, коричневый оттенок которого был столь же глубок и ровен, как цвет антикварного орехового столика, и ответила на вопрос священника: «Берешь ли ты, Анджела, этого Уилфреда?» застенчивым «да». Теперь у них два чудесных мальчугана. Меньший, Персиваль, учится в приготовительной школе, а старший, Фердинанд, – в Итоне.
На этом мистер Муллинер, допив свое горячее виски, пожелал нам всего наилучшего и удалился.
С его уходом воцарилась тишина. Общество, казалось, погрузилось в глубокие размышления. Затем кто-то поднялся на ноги.
– Ну, что же, спокойной ночи всем, – сказал он.
И это словно бы подвело итог вечеру.
Муллинеровский «Взбодритель»
Деревенское хоровое общество поставило «Колдуна» Гилберта и Салливена для очередного сбора средств на церковный орган, и, когда мы сидели у окна «Отдыха удильщика», покуривая трубки, по улочке мимо нас повалила толпа расходившихся зрителей. До наших ушей доносились обрывки куплетов, и мистер Муллинер принялся подпевать вполголоса.
– Ах, помню, что бле-е-едным и ю-у-у-ным я младшим священником был, – выводил мистер Муллинер тем посапывающим голосом, какой певцы-любители приберегают для старинных опусов. – Поразительно, – добавил он своим обычным тоном, – как изменяется мода даже на священников. В наши дни бледные и юные младшие священники практически перевелись.
– Совершенно справедливо, – согласился я. – В подавляющем большинстве это дюжие молодчики, чемпионы по гребле в своих колледжах. По-моему, бледного и юного младшего священника мне не довелось встретить ни разу.
– Мне кажется, вы не знакомы с моим племянником Августином?
– Не имел удовольствия.
– Описание, даваемое в этих куплетах, удивительно ему подошло бы. Вам, разумеется, интересно узнать побольше о моем племяннике Августине.
В то время, о котором я говорю (начал мистер Муллинер), мой племянник Августин был младшим священником, очень юным и чрезвычайно бледным. В отрочестве его сила уходила в рост, и у меня есть основания полагать, что в богословском колледже некоторые наиболее необузданные натуры помыкали им. Во всяком случае, когда он обосновался в Нижнем Брискетте-на-Мусоре в качестве помощника приходского священника преподобного Стэнли Брендона, второго такого кроткого и скромного блюстителя душ вы бы не отыскали на расстоянии дневного перехода. У него были льняные волосы, испуганные голубые глаза, а манерой держаться он походил на благочестивую, но робкую треску. Короче говоря, он был именно тем образчиком младшего священника, какой, видимо, столь часто встречался в восьмидесятых годах прошлого века, или когда там Гилберт писал либретто «Колдуна».
Характер его непосредственного начальника мало чем, а вернее, и вовсе ничем не способствовал тому, чтобы он мог преодолеть свою врожденную робость. Преподобный Стэнли Брендон был крупным, мускулистым субъектом с бешеным нравом, и его красное лицо вкупе с недобро посверкивающими глазками запугало бы даже самого искушенного младшего священника. В Кембридже преподобный Стэнли Брендон боксировал в тяжелом весе и во время обсуждения приходских дел, насколько я понял со слов Августина, казалось, всегда был готов прибегнуть к доводам, обеспечившим ему блестящий успех на ринге. Помнится, Августин поведал мне, как однажды, когда он осмелился высказать критическое замечание касательно украшения церкви ко Дню урожая, у него тотчас возникло ощущение, что он вот-вот получит хук правой в подбородок. Речь же шла о сущем пустяке: будет ли тыква лучше смотреться в апсиде или на хорах, если не ошибаюсь, и все-таки несколько секунд казалось, что вот-вот прольется кровь.
Таков был преподобный Стэнли Брендон. И тем не менее именно дочери столь внушительного субъекта осмелился отдать свое сердце Августин Муллинер. Поистине купидон превращает всех нас в героев.
Джейн была очень милой девушкой и полюбила Августина не меньше, чем он ее. Но поскольку у обоих равно недоставало духа пойти к ее отцу и поставить его в известность о положении дел, они были вынуждены встречаться тайно. Это мучило Августина, который, подобно всем Муллинерам, любил правду и не терпел обмана в какой бы то ни было форме. И как-то вечером, когда они прохаживались между лавровыми кустами в глубине сада при церковном доме, он восстал.
– Моя дражайшая Джейн, – сказал Августин, – я долее не в силах сносить это утаивание. Я немедля пойду в дом и попрошу вашей руки у вашего отца.
Джейн побледнела и уцепилась за его локоть. У нее не было ни малейших сомнений, что, попытавшись привести в исполнение этот безумный план, получит он там не ее руку, а ногу ее отца.
– Нет, нет, Августин! Ни в коем случае!
– Но, милая, это же единственный достойный образ действий.
– Только не сейчас. Молю тебя, не сейчас!
– Но почему?
– Потому что папа в ужасном настроении. Он только что получил письмо от епископа с выговором за излишества золотой вышивки на облачении, и это его ужасно расстроило. Видишь ли, он учился с епископом в школе и никак не может забыть об этом. За обедом он сказал, что покажет этому сопляку, Носатому Бикертону, если тот думает, будто может им командовать.
– А епископ приедет завтра на конфирмацию! – ахнул Августин.
– Да. И я ужасно боюсь, что они поссорятся. Так жаль, что папа получил приход в епархии своего однокашника. Он не может забыть, как однажды дал ему в глаз, когда тот пролил чернила на его воротничок. Каково теперь папе признавать над собой духовную власть такого епископа. Так ты не пойдешь к нему сегодня и ничего не скажешь?
– Ни в коем случае, – заверил ее Августин с легкой дрожью.
– И не забудешь, когда вернешься домой, подержать ноги в горячей воде с горчицей? Трава такая сырая от росы!
– Непременно, любимая.
– Ты ведь знаешь, что у тебя слабое здоровье.
– Да, здоровье у меня слабое.
– Право же, тебе надо бы попринимать какое-нибудь хорошее укрепляющее средство.
– Да, пожалуй. Спокойной ночи, Джейн.
– Спокойной ночи, Августин.
Влюбленные расстались. Джейн тихонько проскользнула в отчий дом, а Августин направился в свое уютное жилище на Главной улице. И первое, что он увидел, войдя в дверь, был пакет на столе, а рядом с ним письмо.
Он безучастно вскрыл конверт – его мысли были далеко-далеко.
«Дорогой Августин…»
Он открыл последнюю страницу и взглянул на подпись. Письмо было от его тети Анджелы, супруги моего брата Уилфреда Муллинера. Быть может, вы помните историю, которую я как-то поведал вам, – о том, как они поженились. Если так, то, наверное, вы не забыли, что мой брат Уилфред был именитым ученым-химиком и среди многого прочего создал такие всемирно прославленные препараты, как муллинеровский крем для лица «Смуглая цыганка» и муллинеровский лосьон «Снега горных вершин». Он никогда не был особенно близок с Августином, однако Августина и его тетушку давно связывала теплая дружба.
Анджела Муллинер писала:
К его приятному удивлению, на вкус она оказалась вполне сносной. В ней чувствовалась пикантность, которую приобретает херес, если его долго взбивать подметкой от старого сапога. Приняв предписанную дозу, Августин почитал богословский трактат, а затем разделся и лег в постель.
Едва его ноги скользнули под одеяло, как он с досадой обнаружил, что миссис Уордл, его квартирная хозяйка, в который раз забыла положить ему в постель грелку. Сколько раз он повторял этой бабе, что у него мерзнут ноги и заснуть он способен, лишь когда они хорошенько согреются.
Августин вскочил с кровати и выбежал на верхнюю площадку лестницы.
– Миссис Уордл! – закричал он.
Ответа не последовало.
– Миссис Уордл! – возопил Августин голосом, от которого оконные рамы задребезжали, будто под ударами крепчайшего норд-оста. До этого вечера он очень боялся своей квартирной хозяйки и в ее присутствии ступал и говорил пиано. Но теперь он ощутил непонятное, прежде неведомое ему мужество. Голова у него немножко шла кругом, и он чувствовал себя готовым помериться силой с дюжиной миссис Уордл.
Послышались шаркающие шаги.
– Ну, что там еще? – осведомился ворчливый голос.
Августин негодующе фыркнул.
– Я скажу вам, что там еще! – взревел он. – Сколько раз я твердил, чтобы вы клали грелку в мою постель? А вы опять забыли, старая вы перечница!
Миссис Уордл прищурилась и посмотрела вверх, полная воинственного изумления.
– Мистер Муллинер, я не привыкла…
– Заткнитесь! – загремел Августин. – Поменьше возражений, побольше грелок, вот что от вас требуется. Немедленно принесите грелку, не то я съеду завтра же! Я делаю последнюю отчаянную попытку вбить в ваш бетонный череп, что в этой деревне комнаты сдаете не вы одна. Еще хоть слово – и в двух шагах отсюда я найду достойный прием. Подать сюда грелку! И поживей!
– Да, мистер Муллинер. Разумеется, мистер Муллинер. Сию секунду, мистер Муллинер.
– Пошевеливайтесь! – бушевал Августин. – Пошевеливайтесь! Живой ногой!
– Да-да, как скажете, мистер Муллинер, – донесся снизу укрощенный голос.
Час спустя, когда сон уже смежал вежды Августина, ему в голову заползло сомнение. Не был ли он чуточку слишком резок с миссис Уордл? Не был ли его тон несколько категоричным, даже слегка грубым? Да, решил он с сожалением, был, был. Он зажег свечу и раскрыл лежащий на тумбочке дневник.
И сделал запись.
«Блаженны кроткие, ибо они унаследуют землю. Достаточно ли я кроток? Не знаю, не знаю. Нынче вечером, выговаривая миссис Уордл, моей достойнейшей квартирной хозяйке, за то, что она забыла положить грелку мне в постель, я пенял ей почти в гневе. Повод был очень весомый, и тем не менее я, бесспорно, виноват в том, что позволил своим страстям выйти из-под контроля. Нотабене: впредь остерегаться подобного».
Однако, когда он проснулся утром, возобладали иные чувства. Он принял дозу «Взбодрителя», положенную перед завтраком, и, взглянув на последнюю запись в дневнике, не мог поверить, что она вышла из-под его пера. «Почти в гневе»? Естественно, он был почти в гневе. Да и кто не был бы почти в гневе, если бы его допекали идиотки, забывающие положить грелки в постели?
– Ах, помню, что бле-е-едным и ю-у-у-ным я младшим священником был, – выводил мистер Муллинер тем посапывающим голосом, какой певцы-любители приберегают для старинных опусов. – Поразительно, – добавил он своим обычным тоном, – как изменяется мода даже на священников. В наши дни бледные и юные младшие священники практически перевелись.
– Совершенно справедливо, – согласился я. – В подавляющем большинстве это дюжие молодчики, чемпионы по гребле в своих колледжах. По-моему, бледного и юного младшего священника мне не довелось встретить ни разу.
– Мне кажется, вы не знакомы с моим племянником Августином?
– Не имел удовольствия.
– Описание, даваемое в этих куплетах, удивительно ему подошло бы. Вам, разумеется, интересно узнать побольше о моем племяннике Августине.
В то время, о котором я говорю (начал мистер Муллинер), мой племянник Августин был младшим священником, очень юным и чрезвычайно бледным. В отрочестве его сила уходила в рост, и у меня есть основания полагать, что в богословском колледже некоторые наиболее необузданные натуры помыкали им. Во всяком случае, когда он обосновался в Нижнем Брискетте-на-Мусоре в качестве помощника приходского священника преподобного Стэнли Брендона, второго такого кроткого и скромного блюстителя душ вы бы не отыскали на расстоянии дневного перехода. У него были льняные волосы, испуганные голубые глаза, а манерой держаться он походил на благочестивую, но робкую треску. Короче говоря, он был именно тем образчиком младшего священника, какой, видимо, столь часто встречался в восьмидесятых годах прошлого века, или когда там Гилберт писал либретто «Колдуна».
Характер его непосредственного начальника мало чем, а вернее, и вовсе ничем не способствовал тому, чтобы он мог преодолеть свою врожденную робость. Преподобный Стэнли Брендон был крупным, мускулистым субъектом с бешеным нравом, и его красное лицо вкупе с недобро посверкивающими глазками запугало бы даже самого искушенного младшего священника. В Кембридже преподобный Стэнли Брендон боксировал в тяжелом весе и во время обсуждения приходских дел, насколько я понял со слов Августина, казалось, всегда был готов прибегнуть к доводам, обеспечившим ему блестящий успех на ринге. Помнится, Августин поведал мне, как однажды, когда он осмелился высказать критическое замечание касательно украшения церкви ко Дню урожая, у него тотчас возникло ощущение, что он вот-вот получит хук правой в подбородок. Речь же шла о сущем пустяке: будет ли тыква лучше смотреться в апсиде или на хорах, если не ошибаюсь, и все-таки несколько секунд казалось, что вот-вот прольется кровь.
Таков был преподобный Стэнли Брендон. И тем не менее именно дочери столь внушительного субъекта осмелился отдать свое сердце Августин Муллинер. Поистине купидон превращает всех нас в героев.
Джейн была очень милой девушкой и полюбила Августина не меньше, чем он ее. Но поскольку у обоих равно недоставало духа пойти к ее отцу и поставить его в известность о положении дел, они были вынуждены встречаться тайно. Это мучило Августина, который, подобно всем Муллинерам, любил правду и не терпел обмана в какой бы то ни было форме. И как-то вечером, когда они прохаживались между лавровыми кустами в глубине сада при церковном доме, он восстал.
– Моя дражайшая Джейн, – сказал Августин, – я долее не в силах сносить это утаивание. Я немедля пойду в дом и попрошу вашей руки у вашего отца.
Джейн побледнела и уцепилась за его локоть. У нее не было ни малейших сомнений, что, попытавшись привести в исполнение этот безумный план, получит он там не ее руку, а ногу ее отца.
– Нет, нет, Августин! Ни в коем случае!
– Но, милая, это же единственный достойный образ действий.
– Только не сейчас. Молю тебя, не сейчас!
– Но почему?
– Потому что папа в ужасном настроении. Он только что получил письмо от епископа с выговором за излишества золотой вышивки на облачении, и это его ужасно расстроило. Видишь ли, он учился с епископом в школе и никак не может забыть об этом. За обедом он сказал, что покажет этому сопляку, Носатому Бикертону, если тот думает, будто может им командовать.
– А епископ приедет завтра на конфирмацию! – ахнул Августин.
– Да. И я ужасно боюсь, что они поссорятся. Так жаль, что папа получил приход в епархии своего однокашника. Он не может забыть, как однажды дал ему в глаз, когда тот пролил чернила на его воротничок. Каково теперь папе признавать над собой духовную власть такого епископа. Так ты не пойдешь к нему сегодня и ничего не скажешь?
– Ни в коем случае, – заверил ее Августин с легкой дрожью.
– И не забудешь, когда вернешься домой, подержать ноги в горячей воде с горчицей? Трава такая сырая от росы!
– Непременно, любимая.
– Ты ведь знаешь, что у тебя слабое здоровье.
– Да, здоровье у меня слабое.
– Право же, тебе надо бы попринимать какое-нибудь хорошее укрепляющее средство.
– Да, пожалуй. Спокойной ночи, Джейн.
– Спокойной ночи, Августин.
Влюбленные расстались. Джейн тихонько проскользнула в отчий дом, а Августин направился в свое уютное жилище на Главной улице. И первое, что он увидел, войдя в дверь, был пакет на столе, а рядом с ним письмо.
Он безучастно вскрыл конверт – его мысли были далеко-далеко.
«Дорогой Августин…»
Он открыл последнюю страницу и взглянул на подпись. Письмо было от его тети Анджелы, супруги моего брата Уилфреда Муллинера. Быть может, вы помните историю, которую я как-то поведал вам, – о том, как они поженились. Если так, то, наверное, вы не забыли, что мой брат Уилфред был именитым ученым-химиком и среди многого прочего создал такие всемирно прославленные препараты, как муллинеровский крем для лица «Смуглая цыганка» и муллинеровский лосьон «Снега горных вершин». Он никогда не был особенно близок с Августином, однако Августина и его тетушку давно связывала теплая дружба.
Анджела Муллинер писала:
«Мой дорогой Августин!
Последнее время я очень много думаю о тебе. Когда мы виделись в последний раз, у тебя был очень болезненный вид, указывающий на недостаток витаминов. От души надеюсь, что ты бережешь себя.
Я уже какое-то время подумываю, что тебе следует принимать какое-нибудь укрепляющее средство, и, по счастливому стечению обстоятельств, Уилфред только что создал тонизирующую микстуру – по его словам, лучшее из всего, что ему удавалось сделать до сих пор. Называется «Взбодритель» и воздействует непосредственно на красные кровяные тельца. В продажу он еще не поступил, но я сумела тайно изъять из лаборатории Уилфреда флакон с опытным образцом и хочу, чтобы ты немедленно его испробовал. Я убеждена, это именно то, что тебе требуется.
Твоя любящая тетя Анджела Муллинер.
P.S. Примешь столовую ложку перед сном и еще одну непосредственно перед завтраком».Августин не отличался суеверностью, но подобное совпадение – ведь он получил тонизирующую микстуру сразу же после того, как Джейн сказала, что ему необходимо принимать укрепляющее средство, – потрясло его до глубины души. Усмотрев в этом перст судьбы, он взболтал содержимое бутылки, откупорил ее, наполнил столовую ложку до краев, закрыл глаза и разом проглотил тонизирующую микстуру.
К его приятному удивлению, на вкус она оказалась вполне сносной. В ней чувствовалась пикантность, которую приобретает херес, если его долго взбивать подметкой от старого сапога. Приняв предписанную дозу, Августин почитал богословский трактат, а затем разделся и лег в постель.
Едва его ноги скользнули под одеяло, как он с досадой обнаружил, что миссис Уордл, его квартирная хозяйка, в который раз забыла положить ему в постель грелку. Сколько раз он повторял этой бабе, что у него мерзнут ноги и заснуть он способен, лишь когда они хорошенько согреются.
Августин вскочил с кровати и выбежал на верхнюю площадку лестницы.
– Миссис Уордл! – закричал он.
Ответа не последовало.
– Миссис Уордл! – возопил Августин голосом, от которого оконные рамы задребезжали, будто под ударами крепчайшего норд-оста. До этого вечера он очень боялся своей квартирной хозяйки и в ее присутствии ступал и говорил пиано. Но теперь он ощутил непонятное, прежде неведомое ему мужество. Голова у него немножко шла кругом, и он чувствовал себя готовым помериться силой с дюжиной миссис Уордл.
Послышались шаркающие шаги.
– Ну, что там еще? – осведомился ворчливый голос.
Августин негодующе фыркнул.
– Я скажу вам, что там еще! – взревел он. – Сколько раз я твердил, чтобы вы клали грелку в мою постель? А вы опять забыли, старая вы перечница!
Миссис Уордл прищурилась и посмотрела вверх, полная воинственного изумления.
– Мистер Муллинер, я не привыкла…
– Заткнитесь! – загремел Августин. – Поменьше возражений, побольше грелок, вот что от вас требуется. Немедленно принесите грелку, не то я съеду завтра же! Я делаю последнюю отчаянную попытку вбить в ваш бетонный череп, что в этой деревне комнаты сдаете не вы одна. Еще хоть слово – и в двух шагах отсюда я найду достойный прием. Подать сюда грелку! И поживей!
– Да, мистер Муллинер. Разумеется, мистер Муллинер. Сию секунду, мистер Муллинер.
– Пошевеливайтесь! – бушевал Августин. – Пошевеливайтесь! Живой ногой!
– Да-да, как скажете, мистер Муллинер, – донесся снизу укрощенный голос.
Час спустя, когда сон уже смежал вежды Августина, ему в голову заползло сомнение. Не был ли он чуточку слишком резок с миссис Уордл? Не был ли его тон несколько категоричным, даже слегка грубым? Да, решил он с сожалением, был, был. Он зажег свечу и раскрыл лежащий на тумбочке дневник.
И сделал запись.
«Блаженны кроткие, ибо они унаследуют землю. Достаточно ли я кроток? Не знаю, не знаю. Нынче вечером, выговаривая миссис Уордл, моей достойнейшей квартирной хозяйке, за то, что она забыла положить грелку мне в постель, я пенял ей почти в гневе. Повод был очень весомый, и тем не менее я, бесспорно, виноват в том, что позволил своим страстям выйти из-под контроля. Нотабене: впредь остерегаться подобного».
Однако, когда он проснулся утром, возобладали иные чувства. Он принял дозу «Взбодрителя», положенную перед завтраком, и, взглянув на последнюю запись в дневнике, не мог поверить, что она вышла из-под его пера. «Почти в гневе»? Естественно, он был почти в гневе. Да и кто не был бы почти в гневе, если бы его допекали идиотки, забывающие положить грелки в постели?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента