Страница:
– Простите…
– Он ведь обожает ее!
– Очень жаль.
– Почему это?
– Мне Синтию жалко.
Миссис Дрэссилис точно съежилась внутри платья. Глаза у нее сверкали. Во рту у меня пересохло и бурно заколотилось сердце. Оба мы разозлились не на шутку. Такая минута зрела уже давно, и мы оба знали это. Лично я был рад, что кризис разразился. Когда человека глубоко затрагивает что-то, великое облегчение высказаться напрямую.
– О-о! – выдохнула она наконец, и голос ее дрожал. Миссис Дрэссилис из последних сил старалась удержать контроль над собой. – Ах, мистер Бернс, что вам до моей дочери!
– Она мой большой друг.
– Очень по-дружески погубить ее единственный шанс.
– Если шанс – мистер Гиффорд, то да.
– Что вы имеете в виду? – едва не задохнулась она. – Я все вижу, все понимаю и намерена положить этому конец. Слышите? Если я впустила вас в дом, если вам позволено приходить и уходить, когда вам вздумается, как домашнему коту, то вы возомнили…
– Я возомнил… – подсказал я.
– Что можете встать на пути Синтии. Пользуетесь тем, что давно знакомы, и монополизируете ее внимание. Вы рушите ее шансы. Вы…
Тут в дверях возник бесценный Паркер и сообщил, что такси ждет.
До дома Флетчеров мы доехали в молчании. Ни один из нас не сумел воскресить тот первый бесшабашный восторг, который нес нас через начальные стадии конфликта, а продолжать ссору в менее вдохновенном состоянии было невозможно. Мы наслаждались блаженным периодом отдыха между раундами.
Когда я вошел в бальный зал, как раз заканчивался вальс. Синтия, статуя в черном, кружилась с Тэнки. Когда музыка смолкла, они оказались как раз напротив меня. Оглянувшись через плечо, девушка заметила меня и, высвободившись, быстро двинулась в моем направлении.
– Уведите меня, – тихонько попросила она. – Куда угодно! Быстрее!
Было не до того, чтобы соблюдать этикет бального зала. Тэнки, ошарашенный внезапным одиночеством, тщился, судя по выражению его лица, разрешить загадку. Пара, направлявшаяся к двери, загородила нас от него, и мы вслед за ней выскользнули из зала.
Оба мы молчали, пока не дошли до маленькой комнатки, где я размышлял тогда.
Синтия присела, бледная и несчастная.
– О Боже! – вздохнула она.
Я понял. Мне ярко представилась ее поездка в такси, эти танцы, кошмарные перерывы между ними… Дальнейшее произошло внезапно.
Я взял Синтию за руку. С измученной улыбкой она повернулась ко мне. В глазах у нее блестели слезы… Я услышал свои слова…
Теперь Синтия смотрела на меня сияющими глазами. Всю ее усталость как рукой сняло.
Я всматривался в девушку. Чего-то недоставало. Я чувствовал, еще когда говорил, что голосу моему не хватает убежденности. И тут я понял, в чем дело. Не было ни малейшего намека на таинственность. Мы слишком хорошо знали друг друга. Дружба убивает любовь.
Синтия облекла мои мысли в слова.
– Мы всегда были как брат и сестра…
– До сегодняшнего вечера да.
– А сегодня что-то переменилось? Я действительно тебе нужна?
Нужна ли? Я сам пытался задать этот вопрос себе и ответить честно. Да, в некотором роде сегодня я переменился. Добавилось восхищение ее хрупкостью, обострилась жалость. Всем сердцем мне хотелось помочь Синтии, избавить от жуткого окружения, сделать счастливой. Но нужна ли она мне в том смысле, в каком она употребила это слово? Скажем, как Одри? Я поморщился. Одри канула в прошлое, но мне было больно вспоминать о ней. Быть может, огонь погас от того, что я стал на пять лет старше? Я прогнал всякие сомнения.
– Да, переменился я. – И, наклонившись, я поцеловал Синтию. У меня было такое чувство, будто я бросаю кому-то вызов. А потом понял: вызов я бросаю себе.
Я налил горячего кофе из фляжки, которую Смит, мой слуга, наполнил для меня к моему возвращению. Кофе вдохнул в меня жизнь, угнетенность исчезла. Но на самом донышке души скреблось саднящее беспокойство, какое-то дурное предчувствие.
Я сделал шаг в потемках. Я боялся за Синтию и взялся дать ей счастье. Уверен ли я, что мне это удастся? Рыцарский пыл поугас, и зашевелились сомнения.
Одри отняла у меня то, чего я не мог возродить. Мечту, вот, пожалуй, самое точное определение. С Синтией я всегда буду стоять на твердой земле. К концу главы мы станем друзьями. И ничего больше.
Испытываю я к Синтии лишь острую жалость. Ее будущее со мной виделось мне как долгие годы невыносимой скуки. Она слишком хороша, чтобы тратить жизнь, связывая свою судьбу с опустошенным человеком.
Я хлебнул еще кофе, и настроение переменилось. Даже в серое зимнее утро мужчина тридцати лет и отменного здоровья не может долго прикидываться развалиной, да еще если он утешается горячим кофе.
Моя душа обрела равновесие. Я посмеялся над собой, сентиментальным обманщиком. Разумеется, я смогу сделать Синтию счастливой. Ни одна другая пара не подходит друг другу лучше. А что до первого крушения, которое я раздул до кровавой трагедии, это всего лишь эпизод моей юности. Смехотворный случай, который отныне я изгоню из своей жизни.
Быстро подойдя к столу, я вынул фотографию.
Нет, четыре часа утра – определенно не самое подходящее время для проявления целеустремленности и решительности. Я дрогнул. Я намеревался порвать фото в клочки без единого взгляда и выбросить в мусорную корзинку. Но взглянул и заколебался.
Девушка на снимке, невысокая и нежная, смотрела прямо на меня большими глазами, с вызовом встречая мой взгляд. Как хорошо я помнил эти ирландские синие глаза под выразительными бровями. Как точно поймал фотограф этот взгляд, полумечтательный, полудерзкий, вздернутый подбородок, чуть изогнутые в улыбке губы.
И вновь нахлынули все мои сомнения. Только ли сентиментальность тому причиной, дань предутренней тоске по улетевшим годам, или Одри и вправду заполонила мою душу и стояла стражем у входа, чтобы ни одна преемница не могла захватить ее место?
Ответа не было, если не считать ответом то, что я снова убрал фото на прежнее место. Решать сейчас нельзя, чувствовал я. Все оказалось куда сложнее, чем мне представлялось.
Когда я лег в постель, ко мне вернулась прежняя мрачность. Я долго, беспокойно крутился, ожидая сна.
После пробуждения последняя связная мысль все так же ясно сидела у меня в голове. Я дал пылкую клятву: пусть будет что будет, пусть эти ирландские глаза преследуют меня до самой смерти, но я останусь верным Синтии!
2
3
– Он ведь обожает ее!
– Очень жаль.
– Почему это?
– Мне Синтию жалко.
Миссис Дрэссилис точно съежилась внутри платья. Глаза у нее сверкали. Во рту у меня пересохло и бурно заколотилось сердце. Оба мы разозлились не на шутку. Такая минута зрела уже давно, и мы оба знали это. Лично я был рад, что кризис разразился. Когда человека глубоко затрагивает что-то, великое облегчение высказаться напрямую.
– О-о! – выдохнула она наконец, и голос ее дрожал. Миссис Дрэссилис из последних сил старалась удержать контроль над собой. – Ах, мистер Бернс, что вам до моей дочери!
– Она мой большой друг.
– Очень по-дружески погубить ее единственный шанс.
– Если шанс – мистер Гиффорд, то да.
– Что вы имеете в виду? – едва не задохнулась она. – Я все вижу, все понимаю и намерена положить этому конец. Слышите? Если я впустила вас в дом, если вам позволено приходить и уходить, когда вам вздумается, как домашнему коту, то вы возомнили…
– Я возомнил… – подсказал я.
– Что можете встать на пути Синтии. Пользуетесь тем, что давно знакомы, и монополизируете ее внимание. Вы рушите ее шансы. Вы…
Тут в дверях возник бесценный Паркер и сообщил, что такси ждет.
До дома Флетчеров мы доехали в молчании. Ни один из нас не сумел воскресить тот первый бесшабашный восторг, который нес нас через начальные стадии конфликта, а продолжать ссору в менее вдохновенном состоянии было невозможно. Мы наслаждались блаженным периодом отдыха между раундами.
Когда я вошел в бальный зал, как раз заканчивался вальс. Синтия, статуя в черном, кружилась с Тэнки. Когда музыка смолкла, они оказались как раз напротив меня. Оглянувшись через плечо, девушка заметила меня и, высвободившись, быстро двинулась в моем направлении.
– Уведите меня, – тихонько попросила она. – Куда угодно! Быстрее!
Было не до того, чтобы соблюдать этикет бального зала. Тэнки, ошарашенный внезапным одиночеством, тщился, судя по выражению его лица, разрешить загадку. Пара, направлявшаяся к двери, загородила нас от него, и мы вслед за ней выскользнули из зала.
Оба мы молчали, пока не дошли до маленькой комнатки, где я размышлял тогда.
Синтия присела, бледная и несчастная.
– О Боже! – вздохнула она.
Я понял. Мне ярко представилась ее поездка в такси, эти танцы, кошмарные перерывы между ними… Дальнейшее произошло внезапно.
Я взял Синтию за руку. С измученной улыбкой она повернулась ко мне. В глазах у нее блестели слезы… Я услышал свои слова…
Теперь Синтия смотрела на меня сияющими глазами. Всю ее усталость как рукой сняло.
Я всматривался в девушку. Чего-то недоставало. Я чувствовал, еще когда говорил, что голосу моему не хватает убежденности. И тут я понял, в чем дело. Не было ни малейшего намека на таинственность. Мы слишком хорошо знали друг друга. Дружба убивает любовь.
Синтия облекла мои мысли в слова.
– Мы всегда были как брат и сестра…
– До сегодняшнего вечера да.
– А сегодня что-то переменилось? Я действительно тебе нужна?
Нужна ли? Я сам пытался задать этот вопрос себе и ответить честно. Да, в некотором роде сегодня я переменился. Добавилось восхищение ее хрупкостью, обострилась жалость. Всем сердцем мне хотелось помочь Синтии, избавить от жуткого окружения, сделать счастливой. Но нужна ли она мне в том смысле, в каком она употребила это слово? Скажем, как Одри? Я поморщился. Одри канула в прошлое, но мне было больно вспоминать о ней. Быть может, огонь погас от того, что я стал на пять лет старше? Я прогнал всякие сомнения.
– Да, переменился я. – И, наклонившись, я поцеловал Синтию. У меня было такое чувство, будто я бросаю кому-то вызов. А потом понял: вызов я бросаю себе.
Я налил горячего кофе из фляжки, которую Смит, мой слуга, наполнил для меня к моему возвращению. Кофе вдохнул в меня жизнь, угнетенность исчезла. Но на самом донышке души скреблось саднящее беспокойство, какое-то дурное предчувствие.
Я сделал шаг в потемках. Я боялся за Синтию и взялся дать ей счастье. Уверен ли я, что мне это удастся? Рыцарский пыл поугас, и зашевелились сомнения.
Одри отняла у меня то, чего я не мог возродить. Мечту, вот, пожалуй, самое точное определение. С Синтией я всегда буду стоять на твердой земле. К концу главы мы станем друзьями. И ничего больше.
Испытываю я к Синтии лишь острую жалость. Ее будущее со мной виделось мне как долгие годы невыносимой скуки. Она слишком хороша, чтобы тратить жизнь, связывая свою судьбу с опустошенным человеком.
Я хлебнул еще кофе, и настроение переменилось. Даже в серое зимнее утро мужчина тридцати лет и отменного здоровья не может долго прикидываться развалиной, да еще если он утешается горячим кофе.
Моя душа обрела равновесие. Я посмеялся над собой, сентиментальным обманщиком. Разумеется, я смогу сделать Синтию счастливой. Ни одна другая пара не подходит друг другу лучше. А что до первого крушения, которое я раздул до кровавой трагедии, это всего лишь эпизод моей юности. Смехотворный случай, который отныне я изгоню из своей жизни.
Быстро подойдя к столу, я вынул фотографию.
Нет, четыре часа утра – определенно не самое подходящее время для проявления целеустремленности и решительности. Я дрогнул. Я намеревался порвать фото в клочки без единого взгляда и выбросить в мусорную корзинку. Но взглянул и заколебался.
Девушка на снимке, невысокая и нежная, смотрела прямо на меня большими глазами, с вызовом встречая мой взгляд. Как хорошо я помнил эти ирландские синие глаза под выразительными бровями. Как точно поймал фотограф этот взгляд, полумечтательный, полудерзкий, вздернутый подбородок, чуть изогнутые в улыбке губы.
И вновь нахлынули все мои сомнения. Только ли сентиментальность тому причиной, дань предутренней тоске по улетевшим годам, или Одри и вправду заполонила мою душу и стояла стражем у входа, чтобы ни одна преемница не могла захватить ее место?
Ответа не было, если не считать ответом то, что я снова убрал фото на прежнее место. Решать сейчас нельзя, чувствовал я. Все оказалось куда сложнее, чем мне представлялось.
Когда я лег в постель, ко мне вернулась прежняя мрачность. Я долго, беспокойно крутился, ожидая сна.
После пробуждения последняя связная мысль все так же ясно сидела у меня в голове. Я дал пылкую клятву: пусть будет что будет, пусть эти ирландские глаза преследуют меня до самой смерти, но я останусь верным Синтии!
2
Телефонный звонок раздался как раз когда я собирался ехать на Марлоу-сквер, сообщить миссис Дрэссилис о случившемся. Синтия наверняка уже рассказала ей новость, это до некоторой степени снимет неловкость разговора, но воспоминание о вчерашней стычке мешало мне радоваться новой встрече.
Когда я снял трубку, то услышал голос Синтии:
– Алло, Питер, это ты? Я хочу, чтобы ты немедленно приехал.
– Я как раз выходил.
– Нет, не на Марлоу-сквер. Я не дома. Я в «Гвельфе». Спроси люкс миссис Форд. Это очень важно. Все расскажу при встрече. Приезжай срочно.
Для визита в отель «Гвельф» моя квартира расположена лучше некуда. Пешком я дошел туда за две минуты. Люкс миссис Форд располагался на третьем этаже. Я позвонил, и мне открыла Синтия.
– Входи! Какой ты милый, что так быстро.
– Да я живу прямо за углом.
Она закрыла дверь, и мы в первый раз взглянули друг на друга. Нельзя сказать, чтобы я нервничал, но некую странность определенно испытывал. Прошлый вечер представлялся далеким и чуточку нереальным. Наверное, я это как-то показал, потому что Синтия вдруг нарушила повисшую паузу коротким смешком.
– Питер, да ты смущаешься!
Я пылко, но без подлинной убежденности бросился отрицать обвинение, хотя и вправду был смущен.
– А должны бы, – заключила она. – Вчера, когда я выглядела необыкновенно красивой в своем новом платье, ты сделал мне предложение. Теперь ты снова смотришь на меня спокойными глазами и, наверное, прикидываешь, как бы пойти на попятную, не ранив моих чувств?
Я улыбнулся, Синтия – нет. Перестал улыбаться и я. Она смотрела на меня как-то непонятно.
– Питер, – серьезно спросила она, – ты уверен?
– Моя дорогая! Ну что это с тобой?
– Ты действительно уверен? – настаивала она.
– Абсолютно. Целиком и полностью. – Передо мной мелькнуло видение больших глаз, глядящих на меня с фото. Мелькнуло и исчезло. Я поцеловал Синтию. – Какие у тебя пышные волосы, – заметил я. – Настоящее безобразие прятать такие. – Она не откликнулась. – Сегодня, Синтия, ты в странном настроении, – продолжал я. – Что случилось?
– Я думаю.
– Не надо. Ну что такое? – Меня осенило. – А! Миссис Дрэссилис рассердилась из-за…
– Да нет, мама в восторге. Ты ей всегда нравился.
Я с трудом скрыл усмешку.
– Тогда что же? Устала после танцев?
– Нет, не так все просто.
– Так расскажи.
– Трудно все выразить в словах…
– А ты попробуй.
Отвернувшись, Синтия поиграла с бумагами на столе. Помолчала с минуту.
– Я очень тревожилась, Питер, – наконец приступила она. – Ты такой рыцарственный, жертвенный. Истинный Дон Кихот. Меня тревожит мысль, что ты женишься на мне только оттого, что тебе меня жаль. Так? Нет, молчи. Я расскажу сама, если позволишь мне высказать, что у меня на душе. Мы уже два года знаем друг друга. Тебе обо мне известно все. Ты знаешь, как… как я несчастлива дома. Ты женишься на мне, потому что хочешь вытащить меня оттуда?
– Моя дорогая!
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Я ответил на него две минуты назад, когда ты спрашивала…
– Так ты меня любишь?
– Да.
Все это время Синтия отворачивала от меня лицо, но теперь обернулась и пристально заглянула мне в глаза. Сознаюсь, я даже вздрогнул. Ее следующая фраза поразила меня еще больше:
– Питер, ты любишь меня так же сильно, как любил Одри Блейк?
В минуту, отделившую ее вопрос от моего ответа, ум у меня загнанно метался, силясь припомнить, при каких же обстоятельствах я упоминал при ней Одри. Я был уверен, что ни при каких. Никогда и ни с кем не говорил я про Одри.
В каждом, даже самом уравновешенном человеке таится крупица зловещих суеверий. А я не особенно уравновешен, и у меня их не один гран. Я был потрясен. С той самой минуты, как я сделал Синтии предложение, мне чудилось, будто призрак Одри вернулся в мою жизнь.
– Господи Боже! – вскричал я. – Что ты знаешь про Одри?
Она снова отвернулась.
– Видимо, это имя сильно тебя задело.
– Если спросить старого солдата, – пустился я в оправдания, – он скажет, что рана даже спустя долгое время порой причиняет боль.
– Нет. Если она действительно зажила.
– Да. Даже если зажила и если ты едва помнишь, по какой глупости ее получил.
Синтия молчала.
– Как ты услышала… про нее?
– Когда мы только что познакомились, а может, вскоре после этого я случайно разговорилась с твоим другом, и он рассказал мне, что ты был помолвлен с девушкой по имени Одри Блейк. Он должен был быть твоим шафером, но ты написал ему, что свадьба отменяется. А потом ты исчез, и целых три года тебя никто не видел.
– Да. Все это правда.
– Роман у тебя, Питер, был серьезным. Такая любовь легко не забывается.
Я вымученно улыбнулся, улыбка получилась не очень убедительной. Мне не хотелось обсуждать Одри.
– Забыть почти невозможно, – согласился я, – разве что у человека на редкость плохая память.
– Я не о том. Ты понимаешь, что я подразумевала под «забыть»?
– Да. Вполне.
Синтия быстро подошла ко мне и, положив руки на плечи, заглянула мне в лицо.
– Питер, ты можешь честно сказать мне, что забыл ее, – в том смысле, какой подразумеваю я?
– Да.
И опять на меня нахлынуло прежнее чувство – то странное ощущение, будто я бросаю вызов самому себе.
– Она не стоит между нами?
– Нет.
Выговорил я слово с усилием, словно некая частичка подсознания изо всех сил мешала мне.
На лице у Синтии расцвела ласковая улыбка. Она подняла ко мне голову, и я обнял ее, но она с легким смешком отодвинулась. Поведение ее круто переменилось. Совсем другая девушка серьезно смотрела мне в глаза.
– Ой-ой, какие у тебя мускулы! Ты прямо смял меня. Наверное, ты, как и мистер Бростер, превосходно играл в футбол.
Ответил я не сразу. Я не мог упаковать сильные эмоции и сунуть их на полку, как только в них отпала надобность. Я медленно приспосабливался к новой тональности разговора.
– Кто такой Бростер? – наконец поинтересовался я.
– Учитель, – развернув меня, Синтия ткнула пальцем на стул, – вот этого.
Портрет, стоявший на стуле, я заметил, еще когда входил, но не особо к нему приглядывался. Теперь я всмотрелся повнимательнее. Очень грубо написанное изображение мальчишки лет десяти-одиннадцати, на редкость противного.
– Да? Вот бедняга! Что ж, у всех свои неприятности. А кто этот юный головорез? Не твой друг, я надеюсь?
– Это Огден. Сын миссис Форд. Тут истинная трагедия.
– Ну, может, это он только на портрете такой. Мальчишка и вправду косоглазый, или его так художник увидел?
– Не смейтесь! Сердце Несты разбито. Она потеряла мальчика.
Я смутился.
– Он умер? Виноват, виноват. Ни за что не стал бы…
– Да нет, мальчишка жив-здоров. Но для нее – умер. Суд отдал его под опеку папаши.
– Суд?
– Миссис Форд была женой Элмера Форда, американского миллионера. Они развелись год назад.
– Понятно.
Синтия неотрывно смотрела на портрет.
– Мальчик этот – в своем роде знаменитость. В Америке его прозвище «Золотце ты наше».
– Почему же?
– Так его прозвали похитители. Его много раз пытались похитить.
Замолчав, она непонятно взглянула на меня.
– А сегодня, Питер, предприняла попытку и я. Отправилась в деревню, где жил мальчишка, и похитила его.
– Синтия! Господи, ты что?
– Разве ты не понял? Я сделала это ради Несты. У нее разрывалось сердце из-за того, что она не могла видеть сына. Вот я и украла его, прокравшись в дом. И привезла сюда.
Не знаю, отразилось ли на лице все мое изумление. Надеюсь, нет, потому что у меня просто мозги плавились. Полнейшее хладнокровие, с каким Синтия рассказывала об этой эскападе, совершенно сбивало меня с толку.
– Ты шутишь?
– Нет. Я правда его украла.
– Господи Боже! А закон! Ведь это уголовное преступление!
– Вот я его и совершила. Людям вроде Элмера Форда нельзя доверять опеку над ребенком. Ты Форда не знаешь, а он бессовестный финансист, только и думает о деньгах. Мальчику в самом впечатлительном возрасте непозволительно расти в такой атмосфере. Это погубит все доброе, что в нем заложено.
Мой ум все еще беспомощно увязал в юридическом аспекте дела.
– Но, Синтия, похищение есть похищение! Закон не принимает во внимание мотивов. А если бы тебя поймали…
Она резко перебила меня:
– А ты, Питер, побоялся бы пойти на такое?
– Ну… – промямлил я. Этот вариант мне в голову как-то не приходил.
– Я не верю, чтобы ты решился. Но если я попрошу тебя, то ради меня…
– Синтия, похищение – это… Это низость.
– Я же ее совершила. Разве ты презираешь меня?
Никакого подходящего ответа придумать я не мог.
– Питер, – продолжала она, – мне понятны твои муки совести. Но разве ты не видишь, что наше похищение в корне отличается от обыкновенных, которые тебе, естественно, отвратительны? Мы лишь увозим мальчика из окружения, которое наносит ему вред, к матери, которая его обожает. Здесь нет ничего дурного. Наоборот, это замечательно!
Синтия приостановилась.
– Питер, ты сделаешь это ради меня?
– Я не понимаю, – слабо противился я. – Ведь все уже сделано. Ты же похитила его.
– Да, но меня выследили, и его забрали обратно! И теперь я хочу, чтобы попытался ты. – Она подошла ко мне ближе. – Питер, разве ты не понимаешь, что будет означать для меня твое согласие? Я всего лишь девушка и в глубине души невольно ревную к Одри Блейк. Нет, молчи! Словами меня не излечить. Вот если ты ради меня решишься на похищение, я успокоюсь. Тогда я буду уверена.
Синтия стояла совсем близко от меня, держа меня за руку и заглядывая в лицо. Ощущение нереальности, преследовавшее меня с той минуты на танцах, нахлынуло с новой силой. Жизнь перестала быть упорядоченной, когда один день спокойно сменяется другим без треволнений и происшествий. Теперь ровный ее поток взбурлил стремнинами, и меня закрутило на них.
– Питер, ты сделаешь это? Скажи «да»!
Голос, вероятно – мой, ответил:
– Да…
– Дорогой мой!
Толкнув меня в кресло, Синтия присела на подлокотник, сжала мою руку и заговорила поразительно деловито:
– Слушай. Я расскажу, как мы все организуем.
У меня, пока она излагала свой план, родилось ощущение: с самого начала она была уверена в ключевой его детали – моем согласии. У женщин поразительно развита интуиция.
Когда я снял трубку, то услышал голос Синтии:
– Алло, Питер, это ты? Я хочу, чтобы ты немедленно приехал.
– Я как раз выходил.
– Нет, не на Марлоу-сквер. Я не дома. Я в «Гвельфе». Спроси люкс миссис Форд. Это очень важно. Все расскажу при встрече. Приезжай срочно.
Для визита в отель «Гвельф» моя квартира расположена лучше некуда. Пешком я дошел туда за две минуты. Люкс миссис Форд располагался на третьем этаже. Я позвонил, и мне открыла Синтия.
– Входи! Какой ты милый, что так быстро.
– Да я живу прямо за углом.
Она закрыла дверь, и мы в первый раз взглянули друг на друга. Нельзя сказать, чтобы я нервничал, но некую странность определенно испытывал. Прошлый вечер представлялся далеким и чуточку нереальным. Наверное, я это как-то показал, потому что Синтия вдруг нарушила повисшую паузу коротким смешком.
– Питер, да ты смущаешься!
Я пылко, но без подлинной убежденности бросился отрицать обвинение, хотя и вправду был смущен.
– А должны бы, – заключила она. – Вчера, когда я выглядела необыкновенно красивой в своем новом платье, ты сделал мне предложение. Теперь ты снова смотришь на меня спокойными глазами и, наверное, прикидываешь, как бы пойти на попятную, не ранив моих чувств?
Я улыбнулся, Синтия – нет. Перестал улыбаться и я. Она смотрела на меня как-то непонятно.
– Питер, – серьезно спросила она, – ты уверен?
– Моя дорогая! Ну что это с тобой?
– Ты действительно уверен? – настаивала она.
– Абсолютно. Целиком и полностью. – Передо мной мелькнуло видение больших глаз, глядящих на меня с фото. Мелькнуло и исчезло. Я поцеловал Синтию. – Какие у тебя пышные волосы, – заметил я. – Настоящее безобразие прятать такие. – Она не откликнулась. – Сегодня, Синтия, ты в странном настроении, – продолжал я. – Что случилось?
– Я думаю.
– Не надо. Ну что такое? – Меня осенило. – А! Миссис Дрэссилис рассердилась из-за…
– Да нет, мама в восторге. Ты ей всегда нравился.
Я с трудом скрыл усмешку.
– Тогда что же? Устала после танцев?
– Нет, не так все просто.
– Так расскажи.
– Трудно все выразить в словах…
– А ты попробуй.
Отвернувшись, Синтия поиграла с бумагами на столе. Помолчала с минуту.
– Я очень тревожилась, Питер, – наконец приступила она. – Ты такой рыцарственный, жертвенный. Истинный Дон Кихот. Меня тревожит мысль, что ты женишься на мне только оттого, что тебе меня жаль. Так? Нет, молчи. Я расскажу сама, если позволишь мне высказать, что у меня на душе. Мы уже два года знаем друг друга. Тебе обо мне известно все. Ты знаешь, как… как я несчастлива дома. Ты женишься на мне, потому что хочешь вытащить меня оттуда?
– Моя дорогая!
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Я ответил на него две минуты назад, когда ты спрашивала…
– Так ты меня любишь?
– Да.
Все это время Синтия отворачивала от меня лицо, но теперь обернулась и пристально заглянула мне в глаза. Сознаюсь, я даже вздрогнул. Ее следующая фраза поразила меня еще больше:
– Питер, ты любишь меня так же сильно, как любил Одри Блейк?
В минуту, отделившую ее вопрос от моего ответа, ум у меня загнанно метался, силясь припомнить, при каких же обстоятельствах я упоминал при ней Одри. Я был уверен, что ни при каких. Никогда и ни с кем не говорил я про Одри.
В каждом, даже самом уравновешенном человеке таится крупица зловещих суеверий. А я не особенно уравновешен, и у меня их не один гран. Я был потрясен. С той самой минуты, как я сделал Синтии предложение, мне чудилось, будто призрак Одри вернулся в мою жизнь.
– Господи Боже! – вскричал я. – Что ты знаешь про Одри?
Она снова отвернулась.
– Видимо, это имя сильно тебя задело.
– Если спросить старого солдата, – пустился я в оправдания, – он скажет, что рана даже спустя долгое время порой причиняет боль.
– Нет. Если она действительно зажила.
– Да. Даже если зажила и если ты едва помнишь, по какой глупости ее получил.
Синтия молчала.
– Как ты услышала… про нее?
– Когда мы только что познакомились, а может, вскоре после этого я случайно разговорилась с твоим другом, и он рассказал мне, что ты был помолвлен с девушкой по имени Одри Блейк. Он должен был быть твоим шафером, но ты написал ему, что свадьба отменяется. А потом ты исчез, и целых три года тебя никто не видел.
– Да. Все это правда.
– Роман у тебя, Питер, был серьезным. Такая любовь легко не забывается.
Я вымученно улыбнулся, улыбка получилась не очень убедительной. Мне не хотелось обсуждать Одри.
– Забыть почти невозможно, – согласился я, – разве что у человека на редкость плохая память.
– Я не о том. Ты понимаешь, что я подразумевала под «забыть»?
– Да. Вполне.
Синтия быстро подошла ко мне и, положив руки на плечи, заглянула мне в лицо.
– Питер, ты можешь честно сказать мне, что забыл ее, – в том смысле, какой подразумеваю я?
– Да.
И опять на меня нахлынуло прежнее чувство – то странное ощущение, будто я бросаю вызов самому себе.
– Она не стоит между нами?
– Нет.
Выговорил я слово с усилием, словно некая частичка подсознания изо всех сил мешала мне.
На лице у Синтии расцвела ласковая улыбка. Она подняла ко мне голову, и я обнял ее, но она с легким смешком отодвинулась. Поведение ее круто переменилось. Совсем другая девушка серьезно смотрела мне в глаза.
– Ой-ой, какие у тебя мускулы! Ты прямо смял меня. Наверное, ты, как и мистер Бростер, превосходно играл в футбол.
Ответил я не сразу. Я не мог упаковать сильные эмоции и сунуть их на полку, как только в них отпала надобность. Я медленно приспосабливался к новой тональности разговора.
– Кто такой Бростер? – наконец поинтересовался я.
– Учитель, – развернув меня, Синтия ткнула пальцем на стул, – вот этого.
Портрет, стоявший на стуле, я заметил, еще когда входил, но не особо к нему приглядывался. Теперь я всмотрелся повнимательнее. Очень грубо написанное изображение мальчишки лет десяти-одиннадцати, на редкость противного.
– Да? Вот бедняга! Что ж, у всех свои неприятности. А кто этот юный головорез? Не твой друг, я надеюсь?
– Это Огден. Сын миссис Форд. Тут истинная трагедия.
– Ну, может, это он только на портрете такой. Мальчишка и вправду косоглазый, или его так художник увидел?
– Не смейтесь! Сердце Несты разбито. Она потеряла мальчика.
Я смутился.
– Он умер? Виноват, виноват. Ни за что не стал бы…
– Да нет, мальчишка жив-здоров. Но для нее – умер. Суд отдал его под опеку папаши.
– Суд?
– Миссис Форд была женой Элмера Форда, американского миллионера. Они развелись год назад.
– Понятно.
Синтия неотрывно смотрела на портрет.
– Мальчик этот – в своем роде знаменитость. В Америке его прозвище «Золотце ты наше».
– Почему же?
– Так его прозвали похитители. Его много раз пытались похитить.
Замолчав, она непонятно взглянула на меня.
– А сегодня, Питер, предприняла попытку и я. Отправилась в деревню, где жил мальчишка, и похитила его.
– Синтия! Господи, ты что?
– Разве ты не понял? Я сделала это ради Несты. У нее разрывалось сердце из-за того, что она не могла видеть сына. Вот я и украла его, прокравшись в дом. И привезла сюда.
Не знаю, отразилось ли на лице все мое изумление. Надеюсь, нет, потому что у меня просто мозги плавились. Полнейшее хладнокровие, с каким Синтия рассказывала об этой эскападе, совершенно сбивало меня с толку.
– Ты шутишь?
– Нет. Я правда его украла.
– Господи Боже! А закон! Ведь это уголовное преступление!
– Вот я его и совершила. Людям вроде Элмера Форда нельзя доверять опеку над ребенком. Ты Форда не знаешь, а он бессовестный финансист, только и думает о деньгах. Мальчику в самом впечатлительном возрасте непозволительно расти в такой атмосфере. Это погубит все доброе, что в нем заложено.
Мой ум все еще беспомощно увязал в юридическом аспекте дела.
– Но, Синтия, похищение есть похищение! Закон не принимает во внимание мотивов. А если бы тебя поймали…
Она резко перебила меня:
– А ты, Питер, побоялся бы пойти на такое?
– Ну… – промямлил я. Этот вариант мне в голову как-то не приходил.
– Я не верю, чтобы ты решился. Но если я попрошу тебя, то ради меня…
– Синтия, похищение – это… Это низость.
– Я же ее совершила. Разве ты презираешь меня?
Никакого подходящего ответа придумать я не мог.
– Питер, – продолжала она, – мне понятны твои муки совести. Но разве ты не видишь, что наше похищение в корне отличается от обыкновенных, которые тебе, естественно, отвратительны? Мы лишь увозим мальчика из окружения, которое наносит ему вред, к матери, которая его обожает. Здесь нет ничего дурного. Наоборот, это замечательно!
Синтия приостановилась.
– Питер, ты сделаешь это ради меня?
– Я не понимаю, – слабо противился я. – Ведь все уже сделано. Ты же похитила его.
– Да, но меня выследили, и его забрали обратно! И теперь я хочу, чтобы попытался ты. – Она подошла ко мне ближе. – Питер, разве ты не понимаешь, что будет означать для меня твое согласие? Я всего лишь девушка и в глубине души невольно ревную к Одри Блейк. Нет, молчи! Словами меня не излечить. Вот если ты ради меня решишься на похищение, я успокоюсь. Тогда я буду уверена.
Синтия стояла совсем близко от меня, держа меня за руку и заглядывая в лицо. Ощущение нереальности, преследовавшее меня с той минуты на танцах, нахлынуло с новой силой. Жизнь перестала быть упорядоченной, когда один день спокойно сменяется другим без треволнений и происшествий. Теперь ровный ее поток взбурлил стремнинами, и меня закрутило на них.
– Питер, ты сделаешь это? Скажи «да»!
Голос, вероятно – мой, ответил:
– Да…
– Дорогой мой!
Толкнув меня в кресло, Синтия присела на подлокотник, сжала мою руку и заговорила поразительно деловито:
– Слушай. Я расскажу, как мы все организуем.
У меня, пока она излагала свой план, родилось ощущение: с самого начала она была уверена в ключевой его детали – моем согласии. У женщин поразительно развита интуиция.
3
Оглядываясь назад, я могу точно определить момент, после которого вся эта безумная авантюра, в какую я ввязался, перестала быть больным сновидением, от которого я смутно надеялся очнуться, и стала вполне конкретным будущим. Этот момент – наша встреча с Арнольдом Эбни в клубе.
До тех пор вся затея представлялась мне чисто иллюзорной. Я узнал от Синтии, что Огдена скоро отправят в частную приготовительную школу. Я должен проникнуть туда и, улучив момент, выкрасть мальчишку. Но мне казалось, что помехи на пути этого ясного плана непреодолимы. Во-первых, как мы выясним, какую из миллиона частных школ Англии выберет мистер Форд или мистер Мэнник? Во-вторых, интрига, с помощью которой предполагалось, что я триумфально внедрюсь в школу, когда (или если) мы найдем ее, представлялась мне совершенно невероятной. Я должен буду выступить, наставляла меня Синтия, в роли молодого человека с деньгами, желающего выучиться делу, с целью организовать такую школу самому. Возражение было одно – я абсолютно ничего подобного не желал. У меня и внешность совсем не та, не похож я на человека с такими замыслами. Все это я изложил Синтии.
– Меня за один день разоблачат, – убеждал я. – Человеку, который желает открыть школу, требуется быть… ну, башковитым. Я же ни в чем не смыслю.
– Ты кончил университет.
– Н-да, кончил. Только все забыл.
– Не важно. У тебя есть деньги. Любой, у кого есть деньги, может открыть школу. Никто не удивится.
Что показалось мне чудовищным поклепом на нашу образовательную систему, но по размышлении я признал правоту Синтии. Владельцу частной школы, если он богат, не нужно давать уроки, так же как импресарио не обязан сам писать пьесы.
– Ладно, этот вопрос пока оставим, – сказал я. – Но вот настоящая проблема. Как ты намереваешься узнать, какую школу выбрал Форд?
– Да я уже выяснила, вернее, выяснила Неста. Она наняла частного сыщика. Все оказалось легко и просто. Огдена посылают к некоему мистеру Эбни. Название школы – «Сэнстед-Хаус». Это где-то в Хэмпшире. Школа небольшая, но забита маленькими графчиками, герцогинятами и тому подобное. Там учится и младший брат лорда Маунтри – Огастес Бэкфорд.
Лорда Маунтри и его семью я хорошо знал несколько лет назад. Огастеса припоминал смутно.
– Маунтри? Ты его знаешь? Он учился со мной в Оксфорде.
Синтия заинтересовалась.
– А что он за человек?
– Очень неплохой. Немножко глуповатый. Давно его не видел.
– Он друг Несты. Я встретила его однажды. Он станет тебе рекомендацией.
– Кем-кем?
– Тебе же понадобится рекомендация. По крайней мере я так думаю. Ну и вообще, если ты скажешь, что знаком с лордом Маунтри, то будет проще договариваться с Эбни, ведь этот Огастес у него в школе.
– А Маунтри все известно? Ты ему рассказала, зачем я хочу оказаться в школе?
– Не я, Неста. И Маунтри решил, что ты поступаешь как настоящий мужчина. Мистеру Эбни он наплетет все, что мы попросим. Кстати, Питер, тебе придется заплатить что-то директору. Неста, конечно, возместит расходы.
Тут я в первый и единственный раз выступил с твердым заявлением:
– Нет. Она, конечно, очень добра, но все это любительская затея. Я иду на это ради тебя и за все заплачу сам. Господи! Вообразить только, еще и деньги за такую авантюру брать!
– Ты такой милый, Питер. – Синтия взглянула на меня довольно странно и после легкой паузы сказала: – Ну а теперь – за дело.
И мы вместе состряпали письмо, в результате которого и состоялась двумя днями позже судьбоносная встреча в клубе с Арнольдом Эбни, магистром гуманитарных наук из «Сэнстед-Хауса», Хэмпшир.
Мистер Эбни оказался долговязым, вкрадчивым, благожелательным джентльменом с оксфордскими манерами, высоким лбом, тонкими белыми руками и воркующей интонацией. А еще он производил впечатление скрытой важности, будто постоянно находился в контакте с великими. Было в нем нечто от семейного адвоката, которому поверяют свои секреты герцоги, и что-то от капеллана королевского замка.
Ключ к своему характеру он раскрыл в первую же минуту нашего знакомства. Мы только что уселись за стол в курительной, когда мимо прошествовал пожилой джентльмен, бегло кивнув нам на ходу. Мой собеседник тут же, чуть ли не конвульсивно вскочив на ноги, ответил на поклон и снова медленно опустился в кресло.
– Герцог Дивайзис, – полушепотом сообщил он. – Достойнейший человек. Крайне. Его племянник лорд Роналд Стоксхей был одним из моих учеников. Замечательный юноша.
Я заключил, что в груди мистера Эбни еще горит старый феодальный дух.
Мы приступили к делу.
– Итак, мистер Бернс, вы желаете стать одним из нас? Войти в гильдию преподавателей?
Я попытался изобразить, будто единственно того и жажду.
– Что ж, при определенных обстоятельствах, в которых… э… могу сказать, нахожусь и я сам, нет профессии более радостной. Работа наша крайне важна. А как поразительно наблюдать за развитием молодых жизней! Что там, помогать им развиваться. В моем случае, могу добавить, существует дополнительный интерес – в моей школе формируются умы мальчиков, которые в один прекрасный день займут место среди наследственных законодателей, этой маленькой группки энтузиастов, которые, несмотря на вульгарные атаки крикунов-демагогов, по-прежнему вносят свою лепту, и немалую, в благосостояние Англии. Н-да…
Он приостановился. Я сказал, что придерживаюсь того же мнения.
– Вы ведь выпускник Оксфорда, мистер Бернс? По-моему, так вы писали? А-а, вот ваше письмо. Да, именно. Вы учились в… э… а, да. Прекраснейший колледж. И декан его – мой старинный друг. Может, вы знали моего бывшего ученика лорда Ролло? Хотя нет, он учился там после вас. Превосходнейший юноша. Изумительный… Вы получили степень? Да, получили. И представляли университет в командах крикета и регби. Чудесно! Mens sana in… э… corpore sano. О, как это верно!
Аккуратно сложив письмо, он снова убрал его в карман.
– Ваша главная цель поступления в мою школу, мистер Бернс, как я понимаю… э… познакомиться с основами дела. У вас мало опыта или совсем нет?
– Нет, никакого.
– Следовательно, лучше всего для вас, несомненно, поработать какое-то время учителем. Таким образом вы получите базовые знания, научитесь ориентироваться в лабиринтах нашей профессии, что сослужит вам хорошую службу, когда вы приступите к организации собственной школы. Учительству можно научиться только на практике. «Только те, кто… э… смело встречает опасности, постигают ее тайну». Да, я, безусловно, рекомендовал бы вам начать с нижней ступеньки, покрутиться хотя бы какое-то время в колесе практики.
– Конечно, – покивал я. – Само собой.
Эбни остался доволен моим согласием. Я заметил, что директор облегченно вздохнул. Думаю, он ожидал, что я заартачусь, услышав о практической работе.
– Так совпало, – продолжил он, – что мой учитель классических языков уволился в конце последнего семестра. Я хотел обратиться в агентство, когда получил ваше письмо. Как вы считаете, вы… э…
Мне надо было подумать. Я чувствовал добрую расположенность к Арнольду Эбни, и мне не хотелось наносить его школе слишком уж существенный урон. Я намеревался украсть у него мальчишку, который, как ни формируй его ум, не превратится в законодателя страны, но который, несомненно, вносил свою лепту в ежегодный доход директора и не желал усугублять свое преступление, выступая вдобавок и в роли бесполезного учителя. Что ж, рассудил я, пусть я и не Джоуитт, но все-таки латынь и греческий знаю достаточно и сумею обучить начаткам этих языков маленьких мальчиков. Совесть моя успокоилась.
– С радостью, – ответил я.
– Вот и отлично! Тогда давайте считать, что вопрос… э… решен, – заключил мистер Эбни.
Повисла пауза. Мой собеседник принялся, чуть беспокойно, поигрывать пепельницей. Я недоумевал, в чем дело. А потом меня осенило. Мы подошли к низменному – нам предстояло обсудить условия.
Поняв это, я сообразил, что можно бросить еще одну подачку своей требовательной совести. В конце концов, все упиралось в наличные деньги. Похитив Огдена, я лишаю мистера Эбни денег, но, выплатив вознаграждение, верну их.
Я быстренько прикинул: сейчас Огдену около тринадцати лет. Возрастной предел в приготовительной школе приблизительно до пятнадцати. В любом случае пестовать его «Сэнстед-Хаусу» предстояло только один год. О гонораре мистера Эбни придется догадываться. Для гарантии я определил сумму по максимуму и, сразу переходя к сути, назвал цифру.
Сумма оказалась вполне удовлетворительной. Моя мысленная арифметика была достойна похвалы. Мистер Эбни просиял. За чаем с пышками мы с ним сдружились. Я и вообразить не мог, что существует столько теорий преподавания, о скольких я услышал за эти полчаса.
До тех пор вся затея представлялась мне чисто иллюзорной. Я узнал от Синтии, что Огдена скоро отправят в частную приготовительную школу. Я должен проникнуть туда и, улучив момент, выкрасть мальчишку. Но мне казалось, что помехи на пути этого ясного плана непреодолимы. Во-первых, как мы выясним, какую из миллиона частных школ Англии выберет мистер Форд или мистер Мэнник? Во-вторых, интрига, с помощью которой предполагалось, что я триумфально внедрюсь в школу, когда (или если) мы найдем ее, представлялась мне совершенно невероятной. Я должен буду выступить, наставляла меня Синтия, в роли молодого человека с деньгами, желающего выучиться делу, с целью организовать такую школу самому. Возражение было одно – я абсолютно ничего подобного не желал. У меня и внешность совсем не та, не похож я на человека с такими замыслами. Все это я изложил Синтии.
– Меня за один день разоблачат, – убеждал я. – Человеку, который желает открыть школу, требуется быть… ну, башковитым. Я же ни в чем не смыслю.
– Ты кончил университет.
– Н-да, кончил. Только все забыл.
– Не важно. У тебя есть деньги. Любой, у кого есть деньги, может открыть школу. Никто не удивится.
Что показалось мне чудовищным поклепом на нашу образовательную систему, но по размышлении я признал правоту Синтии. Владельцу частной школы, если он богат, не нужно давать уроки, так же как импресарио не обязан сам писать пьесы.
– Ладно, этот вопрос пока оставим, – сказал я. – Но вот настоящая проблема. Как ты намереваешься узнать, какую школу выбрал Форд?
– Да я уже выяснила, вернее, выяснила Неста. Она наняла частного сыщика. Все оказалось легко и просто. Огдена посылают к некоему мистеру Эбни. Название школы – «Сэнстед-Хаус». Это где-то в Хэмпшире. Школа небольшая, но забита маленькими графчиками, герцогинятами и тому подобное. Там учится и младший брат лорда Маунтри – Огастес Бэкфорд.
Лорда Маунтри и его семью я хорошо знал несколько лет назад. Огастеса припоминал смутно.
– Маунтри? Ты его знаешь? Он учился со мной в Оксфорде.
Синтия заинтересовалась.
– А что он за человек?
– Очень неплохой. Немножко глуповатый. Давно его не видел.
– Он друг Несты. Я встретила его однажды. Он станет тебе рекомендацией.
– Кем-кем?
– Тебе же понадобится рекомендация. По крайней мере я так думаю. Ну и вообще, если ты скажешь, что знаком с лордом Маунтри, то будет проще договариваться с Эбни, ведь этот Огастес у него в школе.
– А Маунтри все известно? Ты ему рассказала, зачем я хочу оказаться в школе?
– Не я, Неста. И Маунтри решил, что ты поступаешь как настоящий мужчина. Мистеру Эбни он наплетет все, что мы попросим. Кстати, Питер, тебе придется заплатить что-то директору. Неста, конечно, возместит расходы.
Тут я в первый и единственный раз выступил с твердым заявлением:
– Нет. Она, конечно, очень добра, но все это любительская затея. Я иду на это ради тебя и за все заплачу сам. Господи! Вообразить только, еще и деньги за такую авантюру брать!
– Ты такой милый, Питер. – Синтия взглянула на меня довольно странно и после легкой паузы сказала: – Ну а теперь – за дело.
И мы вместе состряпали письмо, в результате которого и состоялась двумя днями позже судьбоносная встреча в клубе с Арнольдом Эбни, магистром гуманитарных наук из «Сэнстед-Хауса», Хэмпшир.
Мистер Эбни оказался долговязым, вкрадчивым, благожелательным джентльменом с оксфордскими манерами, высоким лбом, тонкими белыми руками и воркующей интонацией. А еще он производил впечатление скрытой важности, будто постоянно находился в контакте с великими. Было в нем нечто от семейного адвоката, которому поверяют свои секреты герцоги, и что-то от капеллана королевского замка.
Ключ к своему характеру он раскрыл в первую же минуту нашего знакомства. Мы только что уселись за стол в курительной, когда мимо прошествовал пожилой джентльмен, бегло кивнув нам на ходу. Мой собеседник тут же, чуть ли не конвульсивно вскочив на ноги, ответил на поклон и снова медленно опустился в кресло.
– Герцог Дивайзис, – полушепотом сообщил он. – Достойнейший человек. Крайне. Его племянник лорд Роналд Стоксхей был одним из моих учеников. Замечательный юноша.
Я заключил, что в груди мистера Эбни еще горит старый феодальный дух.
Мы приступили к делу.
– Итак, мистер Бернс, вы желаете стать одним из нас? Войти в гильдию преподавателей?
Я попытался изобразить, будто единственно того и жажду.
– Что ж, при определенных обстоятельствах, в которых… э… могу сказать, нахожусь и я сам, нет профессии более радостной. Работа наша крайне важна. А как поразительно наблюдать за развитием молодых жизней! Что там, помогать им развиваться. В моем случае, могу добавить, существует дополнительный интерес – в моей школе формируются умы мальчиков, которые в один прекрасный день займут место среди наследственных законодателей, этой маленькой группки энтузиастов, которые, несмотря на вульгарные атаки крикунов-демагогов, по-прежнему вносят свою лепту, и немалую, в благосостояние Англии. Н-да…
Он приостановился. Я сказал, что придерживаюсь того же мнения.
– Вы ведь выпускник Оксфорда, мистер Бернс? По-моему, так вы писали? А-а, вот ваше письмо. Да, именно. Вы учились в… э… а, да. Прекраснейший колледж. И декан его – мой старинный друг. Может, вы знали моего бывшего ученика лорда Ролло? Хотя нет, он учился там после вас. Превосходнейший юноша. Изумительный… Вы получили степень? Да, получили. И представляли университет в командах крикета и регби. Чудесно! Mens sana in… э… corpore sano. О, как это верно!
Аккуратно сложив письмо, он снова убрал его в карман.
– Ваша главная цель поступления в мою школу, мистер Бернс, как я понимаю… э… познакомиться с основами дела. У вас мало опыта или совсем нет?
– Нет, никакого.
– Следовательно, лучше всего для вас, несомненно, поработать какое-то время учителем. Таким образом вы получите базовые знания, научитесь ориентироваться в лабиринтах нашей профессии, что сослужит вам хорошую службу, когда вы приступите к организации собственной школы. Учительству можно научиться только на практике. «Только те, кто… э… смело встречает опасности, постигают ее тайну». Да, я, безусловно, рекомендовал бы вам начать с нижней ступеньки, покрутиться хотя бы какое-то время в колесе практики.
– Конечно, – покивал я. – Само собой.
Эбни остался доволен моим согласием. Я заметил, что директор облегченно вздохнул. Думаю, он ожидал, что я заартачусь, услышав о практической работе.
– Так совпало, – продолжил он, – что мой учитель классических языков уволился в конце последнего семестра. Я хотел обратиться в агентство, когда получил ваше письмо. Как вы считаете, вы… э…
Мне надо было подумать. Я чувствовал добрую расположенность к Арнольду Эбни, и мне не хотелось наносить его школе слишком уж существенный урон. Я намеревался украсть у него мальчишку, который, как ни формируй его ум, не превратится в законодателя страны, но который, несомненно, вносил свою лепту в ежегодный доход директора и не желал усугублять свое преступление, выступая вдобавок и в роли бесполезного учителя. Что ж, рассудил я, пусть я и не Джоуитт, но все-таки латынь и греческий знаю достаточно и сумею обучить начаткам этих языков маленьких мальчиков. Совесть моя успокоилась.
– С радостью, – ответил я.
– Вот и отлично! Тогда давайте считать, что вопрос… э… решен, – заключил мистер Эбни.
Повисла пауза. Мой собеседник принялся, чуть беспокойно, поигрывать пепельницей. Я недоумевал, в чем дело. А потом меня осенило. Мы подошли к низменному – нам предстояло обсудить условия.
Поняв это, я сообразил, что можно бросить еще одну подачку своей требовательной совести. В конце концов, все упиралось в наличные деньги. Похитив Огдена, я лишаю мистера Эбни денег, но, выплатив вознаграждение, верну их.
Я быстренько прикинул: сейчас Огдену около тринадцати лет. Возрастной предел в приготовительной школе приблизительно до пятнадцати. В любом случае пестовать его «Сэнстед-Хаусу» предстояло только один год. О гонораре мистера Эбни придется догадываться. Для гарантии я определил сумму по максимуму и, сразу переходя к сути, назвал цифру.
Сумма оказалась вполне удовлетворительной. Моя мысленная арифметика была достойна похвалы. Мистер Эбни просиял. За чаем с пышками мы с ним сдружились. Я и вообразить не мог, что существует столько теорий преподавания, о скольких я услышал за эти полчаса.